Поделиться
Сама наша закладка прозвучит в конце программы, но сначала мы услышим уникальную аудиозапись живого голоса автора книги, в которую я её вложил — запись голоса старейшего русского писателя первой волны эмиграции, Бориса Константиновича Зайцева. Итак, 1959-й год, радиостанция «Свобода».
«...В 1922-м году я заболел сыпным тифом, чуть не умер... Но благодаря этому получил разрешение уехать в Берлин, на поправку. Это и было началом эмиграции. В Берлине в это время было немало русских писателей, было и несколько книжных издательств. Вышло собрание моих сочинений в шести томах: „Тихие зори“, „Сны“, „Усадьба Ланиных“, „Земная печаль“, „Голубая звезда“, „Италия“. На эмиграцию выпала более зрелая полоса моего писания, и сильнее проявилась религиозная струя в нём, например, „Сергий Радонежский“, „Афон“, „Валаам“...»
Это был голос писателя Бориса Зайцева, прожившего в эмиграции ровно полвека, и отошедшего к Господу в начале 1972-го года. Книгу, о которой мы говорим сегодня, он сейчас и назвал: «Преподобный Сергий Радонежский».
В моей домашней библиотеке она, маленькая, изящно изданная Свято-Троицкой Сергиевой Лаврой в 2014-м году — стоит бок о бок с изданием объёмного жития Преподобного, составленного иеромонахом Никоном (Рождественским), и выпущенного тою же Лаврой в 1904-м.
На обеих книжках — картины Михаила Васильевича Нестерова.
Как же это удивительно, друзья! Ведь едва ли не впервые в русской литературе за написание жития (Зайцев завершил и издал свою книгу о Преподобном в 1925-м году) взялся не церковный деятель, но... сугубо светский литератор.
Обратимся снова к архивам радио «Свобода». Вот как говорил о Зайцеве в 1960-м году — старейший эмигрантский поэт и критик Георгий Николаевич Адамович:
«Помимо возраста и литературных заслуг, счёт которым растянулся бы значительно больше, чем на полвека, особое положение Бориса Зайцева в эмиграции объясняется и самым характером его творчества. Зайцев всегда был и остаётся до сих пор верным — тем мыслям и чувствам, которые одушевляли его ещё в юности. У него есть идеал. Этот идеал не только более или менее соответствует общим настроениям эмиграции, но и может уверенно быть противопоставлен коммунистическому миру. Зайцев — христианин. И притом, христианин — церковно-послушный, смиренный, без всякого „вольномыслия“, без умственной гордыни, без поправок к православию, которым на свой лад, вслед за бурей, поднятой Львом Толстым, предавались многие русские писатели. Указать на это необходимо, как на обстоятельство очень важное...»
И вот теперь — сама закладка. Я вложил её в начало книги Зайцева, в главу «Святой Сергий, чудотворец и наставник». В 1985-м году, благодаря все той же русской службе радио «Свобода», советские люди могли услышать чтение из труда Бориса Константиновича — в исполнении актёра театра и кино Юлиана Александровича Панича.
Тогда это, конечно, звучало сквозь вой специальных «глушилок».
Мы же — с благодарностью — слушаем сейчас запись — из архива радиостанции.
...Слушаем из книги Бориса Зайцева о Преподобном Сергии.
«...О, если бы его увидеть, слышать. Думается, он ничем бы сразу и не поразил. Негромкий голос, тихие движения, лицо покойное, святого плотника великорусского. Такой он даже на иконе — через всю ею условность — образ невидного и обаятельного в задушевности своей пейзажа русского, русской души. В нем наши ржи и васильки, берёзы и зеркальность вод, ласточки и кресты и не сравнимое ни с чем благоухание России. Всё — возведенное к предельной лёгкости, чистоте...»
Да, друзья, именно с помощью этого отрывка, в котором так живо и ясно слышно что такое — художественный дар писателя, — я и хотел поклониться первому светскому литератору, написавшему житие святого Игумена земли русской.
Единственная
Поделиться
В давние времена жили в деревушке две семьи. В одной был сын— звали его Шан, в другой — дочь по имени Мэйли, что значит «прекрасная слива». Дети дружили с малолетства, а когда выросли — полюбили друг друга и поклялись никогда в жизни не разлучаться.
Пошёл Шан в дом к любимой девушке свататься, но родители отказали юноше из-за его бедности. Хотелось им отдать дочь с выгодой, за Вана-богача.
Наступил день свадьбы. Громко заиграли трубы, носильщики подняли украшенный цветами свадебный паланкин и понесли Мэйли к дому жениха. Сидит она в паланкине, горько плачет. Полпути прошли, вдруг что-то зашумело, засвистело, поднялся сильный ветер, паланкин с невестой в воронку закрутило, и унесло неведомо куда.
Узнал об этом Шан и решил во что бы то ни стало найти Мэйли.
— Зачем тебе чужую невесту искать? Как бы самому не пропасть, — уговаривали его друзья, — В деревне и других красивых девушек много...
— Мэйли для меня — единственная, — сказал Шан, и отправился в дальний путь.
Много дорог он прошёл, но никто нигде не слышал о пропавшей девушке. Печаль одолела однажды юношу: сел он у дороги и заплакал.
Вдруг откуда ни возьмись явился перед ним белобородый старец.
— Отчего ты плачешь, юноша? Кто тебя обидел?
Рассказал ему Шан про свою печаль, а старец ему в ответ:
— Пойдем со мной. Я знаю, где она.
Шли они, шли, и повстречали ещё одного путника. Спрашивает его старец:
— Кто ты и куда путь держишь, юноша?
— Зовут меня Ван Лан, я ищу свою невесту, которая исчезла в день свадьбы.
— Идём с нами. Я знаю, где она, — сказал старец.
Пошли они дальше втроем: Шан, Ван Лан и белобородый незнакомец. Привёл старец юношей к большому дому и пригласил войти, чтобы немного подкрепиться и передохнуть.
Хозяйка дома для гостей богатый стол накрыла, усадила всех за стол, и говорит:
— Хочу я с вами заодно, юноши, об одном деле потолковать. Муж мой давно умер, живу я вдвоём с дочкой. Вот и решила я в дом зятя принять, чтобы кормил меня на старости лет. Кто из вас двоих хочет здесь остаться?
Вышла из-за ширмы девушка — нарядная, красивая как цветок ириса. Понравилась она сразу Ван Лану, да и богатый дом приглянулся.
— Я останусь, — обрадовался он. — Такая невеста мне подходит.
— А я должен свою Мэйли найти, — сказал Шан.
Говорит ему тогда белобородый старец:
— Иди домой, там тебя твоя невеста ждёт. Тысячи лет живу на земле, а всё никак не могу к человеческим слезам привыкнуть... Уж так она в паланкине слезами обливалась, что я её похитил, чтобы проверить, кто из вас её по-настоящему любит...
— Кто ты, дедушка? — спросил Шан.
Но волшебник ничего не ответил и исчез. Зато он помог соединиться двум любящим сердцам.
(по мотивам китайской сказки)
Все выпуски программы Пересказки
Псалом 124. Богослужебные чтения
Поделиться
Вы никогда не задумывались, почему горы — такие манящие? Причём любые: и совсем невысокие, до километра, и пятитысячники — не говоря уже о самых высоких, недостижимых для неподготовленного вершинах. Как сказал поэт, «Сколько слов и надежд, сколько песен и тем // Горы будят у нас — и зовут нас остаться!» 124-й псалом, который сегодня звучит в храмах за богослужением, многократно обращается именно к глубокой символичности гор для верующего человека. Давайте послушаем этот псалом.
Псалом 124.
Песнь восхождения.
1 Надеющийся на Господа, как гора Сион, не подвигнется: пребывает вовек.
2 Горы окрест Иерусалима, а Господь окрест народа Своего отныне и вовек.
3 Ибо не оставит Господь жезла нечестивых над жребием праведных, дабы праведные не простёрли рук своих к беззаконию.
4 Благотвори, Господи, добрым и правым в сердцах своих;
5 а совращающихся на кривые пути свои да оставит Господь ходить с делающими беззаконие. Мир на Израиля!
Нет ничего удивительного в том, что уже на самой заре человечества гора воспринималась как особое, священное пространство, где происходит соприкосновение небесного и земного. На горе Синай Моисей получает от Бога заповеди; на горе Фавор преображается Христос перед учениками; да и про Олимп как не вспомнить.
Сама по себе гора очень многозначительна: с одной стороны, её огромное, мощное основание — «подошва» — придаёт ей устойчивость, непоколеблемость. С другой стороны, тонкая, словно игла, вершина, буквально впивается в небо. Тот, кто хотя бы раз в жизни стоял на такой вершине, никогда не забудет абсолютно ни с чем несравнимого ощущения одновременной устойчивости — и воздушности, невесомости — когда перед твоим взором открываются величественные горизонты.
Удивительная вещь: казалось бы, когда мы летим на самолёте, мы видим ещё более далёкий горизонт — а всё же это вообще не то: только стоя ногами на вершине, ты испытываешь исключительный, всеобъемлющий восторг особого предстояния перед бытием.
Для многих древних культур гора — это axis mundi, космическая ось мира, соединяющая высшие и низшие миры. И именно поэтому на вершинах гор строились храмы, организовывались те или иные святилища.
Если мы вспомним самые древние жертвенники, о которых повествует книга Бытия, — это тоже будут «микро-горы», сложенные из камней — на вершинах которых и совершались жертвоприношения.
Прозвучавший сейчас 124-й псалом ещё глубже развивает тему символизма горы: он говорит о том, что «надеющийся на Господа, как гора Сион, не подвигнется: пребывает вовек». Гора для верующего становится не только внешним образом духовного вдохновения, но и наглядным примером того, как может ощущать себя сам человек, когда его голова, его мысли — всё то, что и отличает его от животного, — устремлены к Небу. И неспроста греческое слово «ἄνθρωπος» — состоит из двух основ: ἄνω означает «вверх» и θρώσκω — «смотреть, устремляться, прыгать». Смотря на гору, мы словно бы снова и снова задаём себе вопрос: а есть ли во мне задор подняться на вершину — или я всего лишь хочу так и остаться распластанным у её подножия?..
Псалом 124. (Русский Синодальный перевод)
Псалом 124. (Церковно-славянский перевод)
Псалом 124. На струнах Псалтири
Поделиться
1 Надеющиеся на Господа подобны горе Сиону; не поколеблются вовеки те, что живут в Иерусалиме!
2 Горы осеняют их, и Господь осеняет людей своих отныне и вовеки.
3 Ибо не дает Господь грешникам власти над праведными, да не протянут праведные рук своих к беззаконию.
4 Даруй, Господи, блага тем, кто добр и праведен сердцем!
5 А людей развращенных и творящих беззакония покарает Господь. Мир Израилю!
