«Культура Православия». Василий Ирзабеков

Поделиться

У нас в гостях был писатель, телеведущий, публицист Василий Ирзабеков.

Мы говорили с нашим гостем о его пути к вере и Православию, об интересе к русскому языку и культуре, а также о том, что для него значит быть христианином в современном мире.

И. Цуканов

— Добрый вечер, дорогие друзья. Это «Вечер воскресенья» на радио «Вера». У микрофона моя коллега Кира Лаврентьева.

К. Лаврентьева

— Добрый вечер.

И. Цуканов

— Меня зовут Игорь Цуканов. И сегодня у нас в гостях уважаемый гость — Василий Давыдович Ирзабеков, писатель, телеведущий, публицист, очень известный человек, который очень много знает и очень любит русский язык. При том, что родился в городе Баку, в Азербайджане, и много лет там прожил.

В. Ирзабеков

— До сорока лет.

И. Цуканов

— Василий Давыдович, добрый вечер.

В. Ирзабеков

— Добрый вечер.

К. Лаврентьева

— Василий Давыдович, в одном из интервью вы признались, что в сорок два года крестились, и если бы не крестились, то умерли бы. Довольно такое радикальное признание. Вы можете рассказать об этом подробнее?

В. Ирзабеков

— Это я сказал так своей жене тогда, что, если я не покрещусь, я умру. А это мне сердце подсказывало. Это было совершенно реальное ощущение, причём... я ей сказал тогда, что если не покрещусь, то умру, но я просто погиб бы — это правда. Смерть же не обязательно физическая. Это правда, потому что, во-первых, были очень тяжёлые обстоятельства жизни. Всё, во что я верил, на чём был воспитан, в одночасье рухнуло, не стало великой страны, и я уехал с родины, потому что я там уже не мог находиться. В ту пору стало стремительно сужаться русское пространство — пространство русского языка, русской культуры. Когда я обнаружил, что это воздух, что я не могу не дышать этим воздухом. Там такая сумятица творилась у меня на родине, я там оставаться долее оставаться не мог и приехал в Москву, которая тоже для меня очень родной город с 68-го года, потому что люди с нашей фамилией живут здесь уже пять поколений, не за горами шестое. Я помню Москву конца 60-х, вот так вот. И слава Богу, что это случилось, и так нужно было обрести твёрдую почву под ногами. Я действительно погиб бы, но всё случилось, слава Богу, как случилось.

К. Лаврентьева

— Вы сами из Баку родом?

В. Ирзабеков

— Я — коренной бакинец.

К. Лаврентьева

— Все в вашей семье были атеистами, кроме бабушки — бабушка была мусульманкой. И каким-то образом вас привело в православный храм. Как это случилось?

В. Ирзабеков

— Это же вообще чудо из чудес, потому как... об этом же есть в Евангелии, когда Господь говорит Своим ученикам, что это не вы Меня избрали.

К. Лаврентьева

— А Я вас избрал...

В. Ирзабеков

— Чтобы они особо не гордились: столько людей, а вот нас, — Я вас избрал. Меня всегда волновало, почему вот в одной семье — там два брата, три брата, или три сестры — кто-то становится верующим, а другие хладные или теплохладные . Ответ есть в Евангелии. Вот с годами я понял, что на все вопросы трудные есть ответы в Евангелии. Там же апостол, помните, говорит о том, что «ибо вера без дел мертва». Когда-то мне один мудрый священник объяснил, он сказал о том, что те, кто крещены, нас будут судить по Евангелию — кому много дано, с того много спросится. А тех, кто не крещены, их будут судить по закону совести.

К. Лаврентьева

— По общечеловеческим законам.

В. Ирзабеков

— Да, по закону совести. Моя бабушка всегда говорила: «Совесть — это половина веры». То есть если человек просто совестлив (как говорили в советское время: порядочный человек), то это уже наполовину верующий человек. И если ты крестился и после этого продолжаешь жить как прежде, зачем тогда ты это сделал? И поэтому Господь очень точечно, как говорят...

И. Цуканов

— Кто может понести то есть.

В. Ирзабеков

— Да, он сам выбирает, а Ему нужны работники. И я не перестаю радоваться, потому как вчера поздно ночью, в восемь часов, у меня началась лекция в лавре на богословских курсах, и я каждый раз себе не верю, хотя это много лет происходит, потому что я же знаю, кто я такой, и меня Господь пускает в эту обитель, что я в этом зале. Когда проходишь по коридору и видишь портреты этих священников и владык, ты понимаешь... по этой лестнице — я вчера своим спутникам говорю: «Вы представляете, сколько святых ступало по этим ступенькам?» Что я вообще могу приложиться к игумену земли Русской, к его святым мощам, который меня один раз чудно излечил — я знаю, что он рядом.

К. Лаврентьева

— А можете рассказать об этом хоть чуть-чуть?

В. Ирзабеков

— Мы проводили конференцию — это вот «миллениум», такое слово — у нас лишь бы всё не по-русски называть, такая беда у нас. Когда был 2000-й год, мы провели в Москве с единомышленниками двухдневную международную конференцию, посвящённую 125-й годовщине со дня рождения великого святого — святителя Луки (Войно-Ясенецкого). Тогда мы создали этот Духовно-просветительский центр, и я его возглавил. Она прошла так замечательно, только благодаря молитвам, конечно, святого. Я сам тогда не работал вообще, нищенствовал просто, но всё прошло замечательно просто. И люди, которые помогали, буквально на следующий день такое случилось, я был так жестоко предан. Представляете? Я получил такой удар, и тогда я приехал к игумену в Троице-Сергиеву лавру, он был председателем одного из дней этой конференции и тоже участвовал активно в её подготовке. И я задал вот этот вопрос никчёмный, который, видимо, последний раз я задал тогда, слава Богу. Мы же часто неправильно задаём вопросы, поэтому не можем получить правильные ответы. Я у него спросил: «За что мне?» Когда-то мой духовник показал на Христа в храме и сказал: «А Его за что?» — меня излечил. И он мне говорит: «А что вы хотели? Это законы духовной жизни», — я сам ведь недавно крестился тогда, это давно было. И я запомнил его слова: «Мы этой конференцией дьяволу по зубам дали дубиной», — делегации приехали из Крыма, это был праздник и ликование.

К. Лаврентьева

— То есть межнациональная какая-то конференция была, да?

В. Ирзабеков

— Нет, это было посвящено святителю Луке — приехали делегации из Костромы, с Крыма священники мощи святителя привезли. А до этого была конференция — нас пригласили — в каком-то таком неприглядном помещении.

К. Лаврентьева

— А тут масштабное событие в лавре.

В. Ирзабеков

— Да. И мы тогда так оскорбились за этого святого. Представляете, началась конференция, а уборщица ходила и опилки со скипидаром между рядами... и мы сказали: «Как можно так?» И тогда мы сказали, что в лучшем здании Москвы проведём — это была Мэрия Москвы, Арбат, 36. Как это? Я сейчас, когда вспоминаю — представляете?

И. Цуканов

— Чудеса.

В. Ирзабеков

— Да. И на следующий день я получаю вот это просто... И я приехал, конечно, за утешением к нему, а он сказал: «Ну что вы хотите? Так должно было случиться». И я несовершенный человек, я помню, как в сердце мне вонзили иглу — в буквальном смысле слова. Только не такая иголка, которой пуговицы пришивают, их называют иногда «цыганскими», которыми бабушка матрасы простёгивала — вот так огромная игла. Причём я принимаю лекарства, а она не выходит, ничего не помогает. Жена очень перепугалась — я несколько дней лежал лицом к стене и молчал, я был потрясён этим вероломством.

К. Лаврентьева

— Вас предали?

В. Ирзабеков

— Да, я был потрясён этим вероломством людей, на которых я так рассчитывал. Это от несовершенства моего — надо было сразу простить, и всё. Но я честно же рассказываю. И вот я приехал в очередной раз в лавру, с игуменом поговорил, а игла сидит. И я понимаю, что это ничем хорошим не кончится. Я тогда пошёл к преподобному Сергию, конечно. И буквально подходя к раке, я вспомнил слова, вычитанные у одного святого, который говорит о том, что мы неправильно просим. Он сказал, что когда просишь святого, проси о конкретных вещах. И я впервые обратился с конкретной просьбой, я сказал... Вот представляете, я уже на колени припал, земной поклон отвесил нашему игумену и говорю: «Если можно, помоги мне, потому что мне нужен ребёнок маленький, дети...» Я же понимаю, что это плохо — не может столько дней вот эта игла торчать в сердце. И вышел оттуда, думаю: «Ну, как будет». И вот как с холма спускаешься — там сувениры продают и прочее, — и иду вниз к храму Параскевы Пятницы, Воскресенскому, и чувствую, что что-то... что такое?

И. Цуканов

— Изменилось.

В. Ирзабеков

— Всё. А нет иглы.

К. Лаврентьева

— Боль ушла.

В. Ирзабеков

— Нет, всё ушло: любовь и боль — слова одного корня. Понимаете? А я признаюсь... хотя я крестился в храме преподобного Сергия в Крапивниках и венчался там же, но для меня Сергий — из другого мира, с другого берега приплыл — он оставался во многом, как некоторое время для нас Илья Муромец — а потом уже его мощи в Киево-Печерской лавре. И он был для меня больше, как персонаж из сказки. И вдруг оказалось, что он рядом, что он тёплый, абсолютно живой и он меня любит. Представляете?

К. Лаврентьева

— Потрясающе.

В. Ирзабеков

— Да. Значит, нужны скорби, без скорбей у меня бы этого не случилось. Поэтому слава Богу за всё. Я действительно погиб бы, но Господь не дал погибнуть. Ему нужны работники, и я не устаю удивляться Его милости, что даже такого человека — я всегда себя считал никчёмным человеком — Он приспособил к хорошему делу.

И. Цуканов

— Василий Давыдович, как складывается, если складывается, сейчас ваше общение с людьми мусульманской веры, может быть, с людьми, которые продолжают жить в Баку. У вас же наверняка сохранились какие-то связи, контакты. Они же в какой-то момент, насколько я понимаю, вас стали обвинять, что вот вы предали веру...

В. Ирзабеков

— Кто-то обвиняет, кто-то не понимает, да. Мне не раз задавали вопрос: а как же ваши родные, как же близкие? Я сейчас то же скажу: ничто не поменялось и не поменяется. Родные — это ценность. Правда? Конечно, безусловно, особенно на Востоке. А Христос? Они же несопоставимы! Я всегда говорю, что вот если бы все мои родные и все предки, как китайская стена, встали бы передо мною, я всё равно их обошёл бы и пошёл бы. Когда речь идёт о Христе — какие родные?

К. Лаврентьева

— Василий Давыдович, но тут же очень сильные традиции. В некоторых мусульманских странах вообще по закону шариата казнят за принятие христианства.

В. Ирзабеков

— Я знаю, о чём вы говорите. Я тоже получал угрозы, но дело не в этом. Понимаете, радость, которую я каждый день получаю, она вообще несоизмерима. А за родных, за близких я молюсь. Я же говорю, что я многожды выступал, я проехал и по Карачаево-Черкессии по благословению тамошнего владыки, и по Кабардино-Балкарии, где выступал в аудиториях,где одни мусульмане по сути. Они мне, конечно, задавали эти вопросы. Одна девушка даже меня в Черкесске спросила: «Вы на нас обиделись?» Настолько по-детски. И я им сказал, и вам скажу. Дело в том, что я бесконечно благодарен Христу за то, что Он наконец мне объяснил, кто я есть на самом деле. Объясню. Я очень люблю казаков и часто бываю в тех краях, объехал многие города на Дону, где перед кадетами-казачками выступал — много друзей там. И помню, несколько лет назад такая тоже поездка была по Нижнему Дону, и под городом Азовом лагерь казачков-кадетов летний — там походные атаманы, всё по-взрослому. И меня попросили выступить перед ними, была очень большая встреча интересная с ребятами. Один мальчик-кадет всё время молчал, и вообще казалось, что он ни в чём не принимает участия. А потом нас провожали и подошли к машине — яблоки нам дали в подарок, мёд. И вдруг этот мальчик подходит — провожают-то взрослые люди, с ребятами я уже попрощался. И тот самый молчаливый мальчик, как бы безучастный, подошёл и говорит: «У меня к вам есть вопрос». Они рты разинули, они мне потом признались, что они думали, что он вообще не разговаривает — он ни с кем не общается, говорят, такой странный мальчик. Знаете какой вопрос он мне задал? Я им во время выступления сказал, что очень важно в жизни человека, особенно мужчины, а если он ещё себя казаком считает, избавится от иллюзий — иллюзии губительны. И этот ребёнок, ему лет 10-11, он меня спрашивает: «Василий Давыдович, а какая самая опасная иллюзия была в вашей жизни, от которой вы избавились?» — хороший вопрос детский.

И. Цуканов

— Отличный.

В. Ирзабеков

— Он с таким выражением лица задал мне этот вопрос, что я ему честно сказал: «Ты мне даёшь минуту подумать?» И он мне серьёзно сказал: «Даю». Я подумал и сказал, что самая опасная иллюзия в моей жизни, от которой меня излечил Христос и лечит каждый день, заключалась в том, что я себя считал в принципе хорошим человеком.



К. Лаврентьева

— «Вечер воскресенья» на светлом радио. Уважаемые радиослушатели, у нас в гостях общественный деятель, публицист, писатель Василий Ирзабеков. У микрофона мой коллега Игорь Цуканов, я — Кира Лаврентьева. Мы продолжаем наш интересный разговор. Василий Давыдович...

В. Ирзабеков

— Простите, Кира. Поэтому вот иллюзия... мы же все больны — лечится начинаешь, когда чувствуешь себя, осознаёшь себя больным. Мне только Христос дал почувствовать, насколько я болен. И тогда ищещь лечебницу, ищешь Врача. И самое сложное, я хочу вам сказать, конечно, этот переход очень мучительный, он непростой — из этого мира в этот мир. Мне как-то задали вопрос: что самое трудное. Я объясню, что самое сложное было для меня, и порой тоже всплывает, но это атавизмы, как я их называю. Вот всё, практически многое, что там является предметом гордости, доблести — у нас это всё греховно.

И. Цуканов

— «Там» — это вы имеете в виду?..

В. Ирзабеков

— В том мире, там другая шкала ценностей.

К. Лаврентьева

— В мусульманском мире или просто в Восточной культуре?

В. Ирзабеков

— Мусульманский мир тоже разный, я говорю про родину, где я родился.

И. Цуканов

— Но это во многом ведь, наверное, и безбожная атмосфера в то время ещё была?

В. Ирзабеков

— Конечно.

К. Лаврентьева

— Или разница менталитетов. Что это может быть?

В. Ирзабеков

— Разная шкала ценностей.

И. Цуканов

— Мирская, так скажем.

В. Ирзабеков

— Да.

К. Лаврентьева

— В то время что там было КПСС, что тут было КПСС — это же всё было очень взаимосвязано, мы были единым народом, если можно так...

В. Ирзабеков

— Перед вами сидит бывший член КПСС и секретарь райкома комсомола вузовского. Члены КПСС тоже были разными людьми.

К. Лаврентьева

— Да, я не просто так это говорю. Вы вообще вырвались из какой-то совершенно другой истории, из другой ситуации вырвались... в русский православный мир.

В. Ирзабеков

— Я когда читал Нодара Думбадзе, такого замечательного грузинского писателя, у одного его героя спросили, почему он вступил в партию — когда вступал в партию, надо было писать заявление и изложить, почему ты хочешь стать членом КПСС. Его герой знаете, что написал? Самое удивительное, что это было издано... но национальным литературам разрешались какие-то вещи. Герой Нодара Думбадзе написал: «Хочу вступить в ряды КПСС для того, чтобы в партии было больше порядочных людей». (Смеётся.) Порядочных и честных. Вот я тоже был настолько романтичным...

К. Лаврентьева

— Идейный.

В. Ирзабеков

— Да, идейный я был всегда. Вам трудно, наверное, сегодня представить это, но можете себе представить атмосферу в Баку, когда взрослый мужчина, уже женатый, мог сказать: «Даю слово коммуниста». Надо быть искренним — я понял. Там тоже люди по-разному получали, добивались этого партийного билета — кто-то для карьеры. Я искренне верил, что я могу изменить этот мир к лучшему, потому что мне очень не нравился этот мир. И только Христос мне объяснил, что надо не мир менять, а себя менять. (Смеётся.) И что Он две тысячи лет назад пришёл не для того, чтобы мир поменять. Он так ресничками взмахнул бы, и мир бы... как Он когда-то в раю не хотел создать роботов послушных. Он пришёл для того, чтобы я поменялся, потому что если я чуть-чуть поменяюсь — Серафим Саровский нам об этом говорит, мы так замылили его эту фразу. Он пришёл, чтобы поменялся я — а это самая трудная вещь на свете.

К. Лаврентьева

— Василий Давыдович, сразу хочется спросить: ведь для многих людей вот эта вера в светлое коммунистическое завтра — это было что-то такое невероятное. И когда пришло разочарование в этом завтра, у людей просто случился жуткий кризис. А было ли это у вас?

В. Ирзабеков

— Конечно было. Я вам больше хочу сказать. Вот так прискорбно — сегодня уходит... я же окончил Азербайджанский педагогический институт русского языка и литературы, мы изучали и литературу народов СССР, и, конечно, и советскую, замечательную русскую литературу. Скажем, есть такой писатель Леонов, который написал прекрасные книги и «Русский лес» — я зачитывался этим романом. В этом романе есть центральная героиня Поля Вихрова. Когда я прочитал, мне потом это пригодилось, я понял, почему идея коммунизма так прижилась на Святой Руси. Поля Вихрова, рассуждая о коммунизме, знаете, что говорит? Пассаж очень интересный — интересная девушка, волевая, умная, — а завершает его следующая фраза, она говорит: «А значит, коммунизм есть совершенная красота во всём». Понимаете, чего искало русское сердце? Какой ключ золотой Леонов дал нам к пониманию. Я ещё раз повторю для наших слушателей, пусть почитают, перечитают прекрасный роман «Русский лес», он сегодня так же актуален, а может быть, и больше, чем когда... это великий русский писатель: «А значит, коммунизм — это совершенная красота во всём», — это Царствие Небесное. Она говорит о Царствии Небесном, которого так взыскует сердце человеческое, русское сердце — назвали коммунизмом.

И. Цуканов

— Но только на Земле.

В. Ирзабеков

— Да, это же быстрее.

К. Лаврентьева

— Но этого же не бывает.

В. Ирзабеков

— Мы сегодня это знаем. А вот я мальчишкой забегаю — у нас на первом этаже была хлебная лавка (в Баку «магазин» говорят — я уже по-московски говорю). Или иду со своей скрипочкой в музыкальную школу, или прихожу в свою школу, и везде меня встречает такой вымпел из хорошего, качественного алого шёлка с бахромой, где написано: «Моральный кодекс строителя коммунизма», — принятый на таком-то партийном съезде. Десять «заповедей» — потому что это были заповеди. Я запомнил две, другие вообще не помню. Знаете, почему? А первая звучала так, я так давно не слышал этих слов, так хочется их услышать: «Человек человеку друг, товарищ и брат». Вторая: «Кто не работает, тот не ест». Вот тут они исказили апостола Павла, я ещё ребёнком... а было очень много калек — я родился через восемь лет после того, как война окончилась. Я видел просто обрубки от людей, живые обрубки. Я всегда плакал ребёнком, мне так жалко было, когда их встречал. И я думал: «А он не может работать». Но апостол Павел ведь не так сказал, когда ему написали, что люди ждут уже конца света и говорят: «А зачем работать?» Он сказал: «А те из вас, кто не работает, те пусть и не едят». Но всё равно уцепились, они мучительно понимали, что русскому человеку надо дать вот эту истинную правду. Ещё раз вслушаемся: «Человек человеку друг, товарищ и брат», — это религиозным смыслом наполненная фраза. Конечно, она глубоко религиозна. Вот посмотрите на вас и на меня. Вот мы с сотрудниками сегодня пили чай у вас — все светленькие такие. На меня посмотрите: какой я вам брат? Но мы братья, только при одном условии: братья — это те люди, у которых один общий отец. Да? И только в церкви говорят нам «братья» — это же религиозно. У нас же как? Всё время «гражданин», а началась война, первым выступает Молотов — на «Ютубе» есть эти ролики, я послушал, мне было очень интересно, но мне не понравилось выступление товарища Молотова с первой фразы. Потому что он обращается... беда уже — уже Киев бомбят, а он говорит: «Граждане и гражданки». А потом уже выступает Сталин — ему надо было прийти в себя и уже выступить с программной речью. И он уже, обращаясь, говорит «братья и сёстры» — а это религиозно. Братья и сёстры, если один общий отец. И мне рассказывали люди, которые слышали тогда это обращение, что так необычно, так тепло было — «братья». Я теперь хочу задать вопрос, вот к слушателям обращаюсь: чтобы мы наконец поняли, ощутили, что мы действительно друг другу братья и сёстры, это каждый раз война должна начинаться? Может быть, Господь потому и попускает эти беды и несчастья, чтобы мы вспомнили, что мы братья и сёстры? Вот представляете, величайшая битва под Москвой, если люди тогда, ополченцы, главным образом, сидя в окопах, разглядывали бы друг друга по форме носа, по национальности, по фактуре волос, и где были бы немцы? Да уже давно нас не было бы. Знаете, это чтобы вы улыбнулись и наши слушатели: я в одном древнем городе выступал с докладом о сквернословии... я же горячий человек, Азербайджан — это сложное слово, «азер» — это «огонь», а «джан» — «душа». Здесь «азеры» называют — ничего оскорбительного, это «огонь». И я не могу слышать этого сквернословия, мата, поэтому когда я сел на место, а в президиуме рядом со мной сидел седой священник. Он меня обнял, поблагодарил за выступление, говорит: «Василий Давыдович, не тратьте так своё сердце. Ну что делать? Просто к этим людям ещё не прилетела птица Апокалипсиса». Я мучительно начинаю вспоминать — он меня так переключил сразу, — а где там в Апокалипсисе птица, которая должна прилететь? Вспоминаю животных Апокалипсиса — там коня бледного. А где же птица? И он вновь меня обнимает и говорит: «Это жареный петух!» (Смеётся.) Я теперь называю это «русская птица Апокалипсиса». Мы же как? Вот клюнет, и тогда мы: ох, оказывается, мы братья и сёстры. Хотя уже давным давно доказанный научный факт — я вчера об этом в лавре говорил, я об этом прочитал более 30-и лет назад, что японские учёные установили, они взяли генетические пробы у всех народов, населяющих земной шар — и эти выводы сделаны давно, просто их почему-то не обнародовали. Понятно, когда это советское время было, потому что это крест на всей идеологии. У всех мужчин, которые живут на планете Земля, один общий отец, и у всех женщин, которые живут на планете Земля, одна общая мать.

И. Цуканов

— Это «Вечер воскресенья» на радио «Вера». У нас в гостях, напомню, Василий Давыдович Ирзабеков — писатель, телеведущий, публицист. У микрофона моя коллега Кира Лаврентьева, меня зовут Игорь Цуканов. И мы вернёмся в студию через несколько секунд, пожалуйста, не отключайтесь.



К. Лаврентьева

— Ещё раз здравствуйте, уважаемые радиослушатели. «Вечер воскресенья» на радио «Вера» приветствует вас. У микрофона мой коллега Игорь Цуканов, я — Кира Лаврентьева. У нас в гостях православный публицист, общественный деятель и писатель Василий Давыдович Ирзабеков. Мы говорим о приходе к вере Василия Давыдовича, о принятии Православия, и о русском языке.
И. Цуканов

— Василий Давыдович, хочется уже перейти к теме русского языка, потому что для вас это такая жизненно важная тема. Вы, в общем-то, всю жизнь, вы и в институте изучали, насколько я понимаю, русский язык. И вы обмолвились, что когда вы уехали из Азербайджана в 1992 году, вы уехали во многом потому, что там стало сокращаться то, что вы называете русским пространством.

В. Ирзабеков

— Мне стало не хватать русского пространства, русского воздуха.

И. Цуканов

— А что вы под этим подразумеваете и почему для вас русский язык оказался так важен? Вот даже не азербайджанский, хотя, казалось бы, азербайджанский для вас родной.

В. Ирзабеков

— У нас в семье бабушка говорила по-азербайджански. Это традиция нашей семьи, мой прадед Али-Султамбек Ирзабеков, служил царю. Он вышел в отставку в чине надворного советника, он был главным переводчиком наместника царя в Туркестане. Он был блестяще образованный человек, его называли «Урус-Ирзабек». Очень важно: Владимир Иванович Даль когда-то написал, что на каком языке ты говоришь, той нации ты и есть. И дед мой окончил гимназию, а потом университет с русским образованием — и отец, и дед. У нас, вообще, начиная от прадеда, все мужчины в роду имели два высших образования. Первое обязательно военное, а потом уже светское. И когда я окончил институт, а у меня не было военной кафедры — это же девчоночный институт, педагогический — я добровольно пошёл в армию, солдатом отслужил, потому что я должен был отслужить в армии, это традиция нашей семьи. Но я единственный, кто не офицер. Вообще, давайте поговорим о самом понятии языка, чтобы понять, почему так. Вот в миру что только мы ни называем словом «язык», начиная от кулинарного блюда, язык у колокола, язык у пламени, «язык» — это человек, которого военные разведчики берут за линией фронта. Самая главная часть в нём — источник информации. Есть язык компьютерщиков, язык как лингвистическая система какого-то народа — китайский язык, скажем, так непохожий на наш. И только в Церкви нашей «язык» обозначает только одно — «народ», отсюда «язычники». Как здорово! А это самое главное, потому что когда хотят уничтожить народ, меняют его язык. Почему моя пятая по счёту книга о языке называется «Взломанный код»? Потому что каждый из нас имеет коды самоидентификации, самоузнавания. Вот Пушкин почему нам так дорог? А потому что мы все в нём узнаём себя, он отвечает всем чаяниям, он рассказывает мне про меня. Вот бывает такое: родился мальчик такой кучерявый, в котором вся нация себя узнала и продолжает себя узнавать. Мы узнаём себя в кулинарии, для меня последние дни пребывания в Китае были просто мучительными: я не мог ничего ни есть, ни пить. Я даже не буду сейчас подробности рассказывать.
Это национальный костюм, это очень много... это музыка, конечно. Мы слушаем иногда чьи-то заунывные... а смотришь на них... это их коды самоидентификации. Важнейший код самоидентификации — это, конечно, язык. Шишков Александр Семёнович когда-то сказал, что если хотят извести народ, уничтожить, меняют его язык. Как когда-то с французским была у нас беда. Сегодня беда с английским языком, а вот Шишков жил... Знаете, можно по-разному относиться. Кто-то говорит, что он не классический филолог — да, ну а кто отменял интуицию? Альберт Эйнштейн вообще ставил интуицию выше знания. И он сказал, что только в наше время почему-то слуга повелевает, а «хозяином» называл интуицию. Это потрясающая вещь у человека, Божий дар — интуиция. У него многие исследования русского языка интуитивны, у Шишкова, его не зря называют патриархом русской словесности, но как интересно он мыслил парадоксально. Знаете, что он предлагает? Он предлагает слово «язык» считать сложным словом: «я-зык» — «я звучу», «зычный». Можно согласиться или нет, но как интересно мыслил человек. Поэтому очень важно, на каком языке ты говоришь. Это формирует твой внутренний мир, это твоё мышление формирует. Я сформирован русским языком и азербайджанским языком.
К. Лаврентьева

— Василий Давыдович, вот здесь хочется спросить: насколько вам, если сохранять ваше внутреннее этническое самоощущение, насколько было или есть легко или сложно адаптироваться в русской среде?

В. Ирзабеков

— В русской среде мне адаптироваться не надо было.

К. Лаврентьева

— Или эта задача в принципе не стояла?

В. Ирзабеков

— Знаете, авторский цикл мой «Русский язык как Евангелие» — в светских организациях называется «чистота русского языка — залог духовного здоровья нации». Все темы мною любимы, сегодня их около 50-и. Но есть тема... это русскость. Я — русский азербайджанец. Есть такая великая тайна. Вот, понимаете, нельзя стать азербайджанцем, если твои родители не азербайджанцы. Нельзя стать евреем, если твои родители не евреи. Нельзя стать китайцем, если ты не родился в китайской семье. Русским человеком можно стать, не имея ни капли русской крови. Человек, который нам язык наш сохранил — ну, двести тысяч наречных слов, а ещё 37800 русских пословиц и поговорок — любимый мною Владимир Иванович Даль, у него ни капли русской крови, он — не русский человек. А Пушкин? А все наши великие писатели и поэты? Поэтому русскость — это великая драгоценность. Представляете, какая интересная страна у нас? У нас живут русские азербайджанцы, русские армяне, русские евреи, русские корейцы, русские немцы, русские грузины. Это немножко другие люди — я знаю это по себе, но если бы вы знали, как это обогащает человека. Да, мы сказали, что мы все братья и сёстры. Я хочу сказать нашим слушателям, что сегодня, когда заходишь на сайт — я мечтаю сделать об этом телевизионную программу, мне нужен хороший собеседник для этой темы, и мужественный в том числе. У нас же перманентно вот эта вражда возникает, которая муссируется, поддерживается, когда «разделяй и властвуй» — это же дьявольский принцип. Невозможно читать, как люди разных национальностей изощряются в оскорблении друг друга — не хотят или не знают, может быть, что мы все братья и сёстры. Я говорил и буду говорить, что азербайджанец не может быть врагом армянина, и армянин никогда не может быть врагом азербайджанца. Еврей не может быт врагом араба, и араб не может быть врагом еврея. Немец не может быть врагом поляка — и я могу продолжать это. Знаете, почему? Потому что у всех нас есть один враг, его зовут дьявол. И пока люди это не поймут, будут продолжаться войны. Когда говорят, что Украина — это братоубийственная... то, что происходит. Простите, а вся история человечества — это разве не братоубийство? Что такое гражданская война? Это когда брат убивает брата. С чего началась наша человеческая история? Что один из сыновей Адама и Евы убил своего брата. Почему я так ценю язык? Знаете, как по-азербайджански называется «предатель»? «Хаин» — Каин. У нас — «иуда». Русский язык новозаветный, а азербайджанский ветхозаветный. Там «человек» — «адам», а у нас «словек» — от «Слова»... Христа. Есть языки ветхозаветные, а есть новозаветные — это тоже такая потрясающая тема, очень интересная. Но вся история человечества — это братоубийство, это непрекращающаяся гражданская война. И только когда мы встречаемся в русском храме... да я никогда не мог бы пребывать в Церкви мононациональной, просто по определению не мог бы пребывать. Кого только в русском храме нет в наших приходах, да? Мы все кто? Братья и сёстры.

И. Цуканов

— Казалось бы, в Сербской Церкви тоже... понятно, там, наверное, меньше народов сходится, но всё равно это не один народ.

В. Ирзабеков

— Другой масштаб, тут Россия.

И. Цуканов

— Другой масштаб, да.

В. Ирзабеков

— Поэтому мы — удивительная страна. Над нашей страной... Но просто это ведь не географический только факт, менее всего это географический факт, мы — единственная страна в мире, над которой никогда не заходит солнце. То есть в Калининграде оно закатывается и тут же вспыхивает на Дальнем Востоке. Я проехал всю нашу страну до китайской границы, я знаю, какая это красота. А знаете, почему это менее всего географический факт? Потому что из этого следует, что в нашей стране, единственной стране, никогда не прекращается Божественная литургия.

И. Цуканов

— Как интересно. Так и есть.

В. Ирзабеков

— Отец Андрей Логвинов в одном из стихотворений написал о том, что Россия — это один большой антиминс.

К. Лаврентьева

— Для наших радиослушателей: антиминс — это плат, где хранятся частички мощей святых.

И. Цуканов

— На котором служится Литургия.

В. Ирзабеков

— Максим Яковлев, когда мне подарил свои «Дневники писателя» просто в рукописи, «Фома» его публиковал неоднократно, мы рассуждали на эту тему, он сказал, что Богу ведь наверняка нужна была хоть одна страна в мире, где бы мы молились ему непрестанно. И поэтому вот эта поговорка для меня с годами по-иному звучит: не отдадим ни пяди родной земли. Не потому, что мы такие жадные. Вот видите, как нас упрекает Запад, что несправедливо, нам в лицо теперь открыто говорят уже не первый год, что это несправедливо — вас мало, посмотрите, какие просторы — и зарятся и на Сибирь нашу, и не только на Сибирь. Дело не в этом, а потому что вся эта земля усеяна святыми мощами — мы действительно ходим по... это большой антиминс. Поэтому сохранение вот этих просторов, которые нам Бог дал, это наша первейшая национальная идея.

И. Цуканов

— Василий Давыдович, вот вы говорите часто и сейчас тоже упомянули, что русский язык — это язык Евангелия.

В. Ирзабеков

— Нет, русский язык сам есть Евангелие — «Благая весть», в переводе с греческого.

И. Цуканов

— Но вместе с тем часто приходится слышать, что всё-таки современный русский язык — это уже некий извод, потому что тот язык, который Кирилл и Мефодий создали когда-то, вот он был создан для богослужебного употребления — то, что мы сейчас называем церковнославянским языком. А русский язык, по сравнению с церковнославянским, это вроде бы уже язык такого мирского общения.

В. Ирзабеков

— У него другое предназначение.

И. Цуканов

— Да. Но при этом он сохраняет, на ваш взгляд, вот этот евангельский дух?

В. Ирзабеков

— Конечно. Даже в таком простом жанре, он же не претендует на такие лавры, как, скажем, опера — городской романс. Мне очень нравится романс «Не уходи, побудь со мною». Вот слушатели, может быть, знают, а я до сих пор не могу понять: это мужской или женский романс, потому что эти слова может напевать и женщина, и мужчина — очень интересно, кстати. Если «Тёмно-вишнёвая шаль», понятно, а вот тут непонятно — кто. Да и не это важно, меня когда-то поразили, я очень люблю этот романс, в который раз его прослушивал, вот эти слова: «Не уходи, побудь со мною, здесь так отрадно, так светло». А дальше посмотрите, что говорится: «Я поцелуями покрою уста и очи, и чело», — все три слова церковнославянские, а это городской романс. Одно тварное создание, которого не станет, говорит другому тварному созданию о своих чувствах. Я не знаю, та ли любовь, о которой пишет апостол Павел, или это просто увлечение, может быть, это просто чувство, просто страсть, влюблённость — какой широкий спектр. Мы же раньше этого не знали: полюбил и разлюбил. Апостол говорит, что любовь никогда не перестаёт. Как же разлюбил? Значит, не любил. Знаете, просто возникает даже влюблённость, когда один человек испытывает потребность вот в этом человеке, и он не может говорить на простом языке, он переходит на язык церковный. И когда я об этом вспоминаю в аудитории, я предлагаю своим слушателям перевести этот романс на современный русский язык. Они кричат: «Не надо!» — я всё равно перевожу. Давайте переведём, конечно, я буду немножко утрировать, вы меня простите, ну а как иначе показать эту разницу? «Я сейчас тебя поцелую», — куда? В рот. Потом в глаза — прощание с покойником — это просто... ну и контрольный — в лоб. И вот люди, которые говорят: «Я пришёл в храм и не всё там понимаю», — а я хочу задать вопрос: «А ты в храм за информацией ходишь?» За информацией надо ходить в научные библиотеки, в храм мы ходим не в поисках информации — вот пытливая наша интеллигенция ищет информацию, — а сердце моё тянет меня в храм, потому что храм есть, русский православный храм, есть источник неизреченной благодати, которая заключена в том числе и вот в этом удивительном — два святых равноапостольных... Я сейчас приведу пример, насколько трудно... вот вы давеча сказали о земляках — в чём сложность. Я часто не могу им объяснить, потому что... ведь давайте скажем, что Кирилл и Мефодий — всё время нам: азбука, азбука — разве дело только в азбуке? Они обогатили русский язык духовными понятиями, которых доселе не было. «Сердце чисто созижди во мне, Боже, и дух прав обнови во утробе моей», — это вообще невозможно никак сказать!
Несколько лет назад на Северном Кавказе владыка — мы давно знакомы, мы встречаемся на Пасху. Там событие радостное: одной православной гимназии исполнилось четверть века, меня пригласили на это торжество. Меня встречают, скопление людей, он меня обнимает радостно, мы христосуемся. И он, желая мне сделать приятное, говорит мне пасхальное приветствие на азербайджанском — было неожиданно. Он мне говорит: «Иса дерильды!» А я ему на ухо говорю: «Владыка, ни разу не воскрес». Объясню: значит, «дери» по-азербайджански — это «живой». А «дерильды» — это оживший мертвец. Воскресение Христа — это «оживший мертвец»? Нет. Понимаете? Язык хочет сказать, а слов-то нет. Поэтому Кирилла и Мефодия мы должны каждый день чествовать. У меня даже есть этимология этого слова — «воскресение», я много лет над этим думал — потрясающе. Это от слова «кресать», от слова «огонь», «кресать» — это одно из древних названий огня. В «Слове о полку Игореве» я встретил, что автор воздыхает, что он бесславно погубил войско, и он пишет: «Игорева храброго полку не кресити». «Кресало» только осталось от формы «кресать», то есть вот этот какой-то таинственный огонь, тот самый огонь, который сопутствовал выходу тела Господа из плащаницы, оставил отпечаток, но не сжёг. Я тут читал акт — в Сорбонну же отдали плащаницу, позволили им исследовать. И вот они пишут, что выходу тела сопутствовал какой-то мощный выброс неизвестной энергии — огонь. Господь и Сам говорит: «Я есть огонь». Помните в тайной беседе с Никодимом он говорит: «Я огонь, бойтесь подходить близко»? Это какой-то таинственный огонь — тайна из тайн. Вот откуда наше «воскресение».

К. Лаврентьева

— Василий Давыдович, вы настолько глубоко подходите к изучению каждой фразы Евангелия, каждой фразы в русском языке, что очень хочется спросить: само Евангелие, по мнению историков, учёных было написано по двум версиям, насколько я понимаю: либо на народном арамейском, либо на древнееврейском языках изначально. И потом для греко-римского населения оно было переведёно на греческий язык. Сталкивались ли вы с этими версиями переводов Евангелия или изучали вы немножко греческий или древний арамейский язык?

В. Ирзабеков

— Я знаю, о чём вы говорите. Это отдельная, вы знаете, область науки, которая требует...

К. Лаврентьева

— Конечно. Поэтому я и спрашиваю, потому что чувствуется глубина какая-то очень сильная в ваших знаниях...

В. Ирзабеков

— Когда я говорю о том, что русский язык есть Евангелие — именно «Благая весть»... я обнаружил, знаете что в русском? Вот странно, что приоткрылось это нерусскому человеку, но я не виноват. Исконные слова русского языка, их не так много, как нам кажется: шишка, лошадь, балалайка, изба, баня, собака, скамья — я могу долго продолжать, они не русские по происхождению. Давно русские, они, как я, давно обрусели, но дело в том, что исконные слова русского языка все связаны со Христом и Евангелием — и в этом великая тайна. Причём тайна русского слова — первая книга, которую Патриарх благословил, это удивительно... Поэтому мне очень больно, потому что «любовь» и «боль» — слова одного корня, когда сегодня вымываются из нашего языка, насильственно изымаются исконные слова русского языка. Я не могу слышать, когда сегодня везде произносят «волонтёры». А что — нет слова «добровольцы»? Это удивительно тёплое, глубокое слово, там слились два замечательных слова: «добро» и «воля». Зрелый Пушкин напишет эти строчки: «На свете счастья нет, но есть покой и воля».



К. Лаврентьева

— «Вечер воскресенья» на радио «Вера» продолжается. У нас в гостях Василий Давыдович Ирзабеков — писатель, публицист. У микрофона мой коллега Игорь Цуканов и я, Кира Лаврентьева.

В. Ирзабеков

— Можно я ещё скажу про слово «воскресенье»? Мы там одну очень важную вещь не договорили. Почему меня так волнует русский язык? — он меня всё время волнует, с детства волнует. Наши слушатели кто-то в курсе, а кто-то наверняка нет: ведь большевики хотели изменить неделю. Представляете, на что они посягнули? Это же основы мироздания. Они, в отличие от многих наших современников, изучали Закон Божий, и это слово их жгло — «воскресенье». У нас каждое воскресенье же Малая Пасха, и даже если воскресенье совпадает с двунадесятым праздником — вот воцерковлённые люди, наши слушатели должны это знать — в начале поётся тропарь воскресному дню, а уже потом празднику. А вы знаете, как у меня на родине называется воскресенье?

И. Цуканов

— «День солнца» тоже, как в английском?

В. Ирзабеков

— Нет, не «День солнца», а «базар», а понедельник — «утро базара». И «базар» не от рынка названо, а просто раз в неделю совершали вот эти покупки главные. Представляете? Там и ничего менять не надо. А здесь — воскресенье. Язык языку рознь.

К. Лаврентьева

— А мы об этом не задумываемся: что за воскресенье?

В. Ирзабеков

— Да, не задумываемся. Это как-то удивительно: воспламенение — таинственное, «кресать». А там — базар.

К. Лаврентьева

— Василий Давыдович, несколько лет назад в одном из интервью на вопрос, что для вас счастье, вы ответили, что оно у вас трёхступенчатое. Цитирую: «Первая ступень — это чай с вишнёвым вареньем. Вторая — это редактировать и размещать тексты замечательных авторов в журнале „Живое слово“. А самое высокое счастье — это говорить о русском языке и проповедовать русский язык, как Евангелие». О русском языке мы уже поговорили, а что для вас сейчас счастье?

В. Ирзабеков

— В этой триаде изменилось первое, потому что после этого у меня обнаружили диабет, я попрощался с вишнёвым вареньем. Чай продолжается, но теперь я его пью, как истинный ценитель, без примесей, увы и ах. (Смеётся.) Я чай пью всего один раз в день — с утра до ночи, поэтому потеря ощутимая. Вишнёвое варенье с косточками — это был очень важный момент. Ничего не поменялось: самая великая радость — это даже не счастье, а это радость... До начала эфира с Игорем Викторовичем поговорили немножко, потому что я когда-то обнаружил, что... наверное, прошло около трёх лет пребывания в Церкви, я напряжённо слушал — я ещё в той жизни играл на скрипке, поэтому речь это ведь та же музыка — и я слушал напряжённо службу: что поют, что говорят на службе, о чём говорят. Пушкин же когда-то сокрушался, что мы ленивые и нелюбопытные — ничего не поменялось. А мне было интересно. И я обнаружил, и робко подошёл к батюшке и задал этот вопрос: «Батюшка, это мне кажется или правда? — я ни разу не слышал слова „счастье“ на службе». Потому что в миру всё время «счастье»: «мы желаем счастья вам»; «здоровья и счастья в личной жизни»; «выбери меня птица счастья завтрашнего дня». И он сказал: «Ты знаешь, да. Продолжай исследовать». Я стал считать, я к Библии отнёсся, как счетовод, простите. Оказалось, что во всей Библии, в Ветхом и в Новом Завете, только 12 раз встречается слово «счастье», а радость почти 800 раз. Но дело не только в этом, хотя это тоже очень важный момент. На самом деле я оказался прав: в том пространстве словесном — словесное наполнение нашей веры... Что я имею в виду? Тексты литургий, молебнов, акафистов — нигде ни разу не встречается слово «счастье». И Владимир Иванович Даль (но я тоже об этом уже с юности... вот искал в этом направлении, мне всегда было интересно) пишет, что счастье — это пожелание земного благополучия. Но без него тоже нельзя как-то, оно связано часто с элементами везения. А вот «радость» — это связано со страданием, и чем больше страдание, тем больше радость. Ведь у нас Пасха — это радость радостей. А почему она стала нам доступна? Потому что так Он пострадал. Но есть один момент: не всякое страдание приводит к радости.

К. Лаврентьева

— Есть ведь очень много бессмысленного страдания.

В. Ирзабеков

— Конечно. И не только бессмысленного, но и душевредного, разрушающего душу. Моей машине в этом году уже восьмой год пошёл, появились признаки старения. И если я начинаю страдать по поводу того, что, ах... а у соседа какая красавица стоит — это страдания ни к чему... или по поводу чьей-то шубы роскошной.

И. Цуканов

— Оно тоже к чему-то ведёт, но не к радости, конечно.

В. Ирзабеков

— Совсем не к радости. Страдание, только связанное с крестоношением, и тогда оно оборачивается радость. А радость — это то, что переходит в Царство Небесное. Господь же говорит, что не берите с собой то, что здесь тлеет, воры могут украсть, берите некрадомое богатство. Мне так нравится язык Церкви, ну как ещё скажешь? Вот радость — это некрадомое богатство.

К. Лаврентьева

— А как её не потерять? Украсть-то не могут, а потерять — мы сами запросто.

В. Ирзабеков

— Легко. Это, как репутация, — ты её зарабатываешь десятилетиями, а теряешь в одно мгновение. Надо быть осторожным. Сказано: блюдите убо, како опасно ходите — всё сказано!

К. Лаврентьева

— Что для вас на сегодняшний день самая большая радость?

В. Ирзабеков

— Самая большая радость — что меня пригласили на радиостанцию «Вера». Потому что я же не знаю, что будет через час со мной. Я каждый день сажусь за руль. Послезавтра я должен сесть за руль и проехать две тысячи километров. А вот сейчас я с вами и говорю о самом любимом, что есть на свете: о святом русском языке. А русский язык абсолютно свят. И поэтому это для меня радость. Я радуюсь, когда читаю Библию, мне даже бывает неудобно: мне кажется, что я больше своих слушателей радуюсь. А так, наверное, может быть, и есть на самом деле. У меня есть любимое дело — это дело связано с языком, да ещё с таким, как русский. Я хочу напомнить нашим дорогим слушателям, что русский язык абсолютно свят — объясню, почему. Дело в том, что есть такой язык — это тоже язык, параллельный, целый мир — уголовная лексика, это большой язык. Там нет, в этом языке, — я читал лекцию на эту тему, я его исследовал — нет ни одного русского корня. Некоторые говорят: «Ну как же? А вот „малина“ воровская?» Ничего подобного — даже такое похожее... да что похожее? — русское слово. Дело в том, что в еврейском языке маленькая придорожная гостиница — это «малин». В Израиле есть целая сеть этих гостиниц — ну, где воры и разбойники могли собираться. То есть мы наш язык... не все языки одинаково святы, в каждом языке заключена судьба народа, если он следует и бережёт свой язык. Есть грязные, чёрные, похабные, мерзкие слова в русском языке — конечно, они есть. Нет ни одного слова из этого числа, где были бы русские корни — они все иноязычные, всё наносное. Более того, они немецкого, голландского, очень часто тюркского происхождения. И когда-то я представил карту, как в школе, когда битвы мы изучали или какие-то войны, были карты, и красные стрелки агрессии. Вот откуда шла агрессия, оттуда это шло. К сожалению, захлёстывает нашу святую страну, святую Русь, сквернословие — и это беда из бед. Я выпустил с помощью хороших людей альбом — там три диска. Я записал в городе Сургуте — четырежды в течение года пролетал, сорок программ записал — называется «Живое слово». Там как раз я в сорока беседах поведал о падении языка, потому что это беда. Бог — Слово. Ни что так не связано с нашей душой, как язык. И никто когда не убедит, что он хороший человек, чистый, просто речь у него такая. Нас Господь об этом жёстко предупреждает, однозначно в Евангелии.

И. Цуканов

— За всякое праздное слово...

В. Ирзабеков

— Господь говорит, что даже за праздное... а что такое праздное слово? Вот пусть наши слушатели сейчас задумаются. В Церкви говорят «пустословие» — есть такое церковное слово. В миру это называется, может быть, грубовато, но совершенно точно — «болтовня». Это то, чем мы все, чего греха таить, ну, за небольшим исключением, занимаемся с утра и до ночи. Это наши бесконечные сообщения, разговоры о том, как дела. А Господь говорит, что за каждое праздное слово дадим ответ в день Страшного Суда. А что уж говорить о сквернословии или хуже всего матерной ругани. В одной из своих проповедей, она называется «Устами нечестивых разрушается град», святитель Лука (Войно-Ясенецкий) — мы уже упоминали этого великого святого, великого архиерея и великого учёного, доктора медицинских наук и гениального хирурга, — он в этой проповеди обращается к слушателям, как раз говорит о сквернословии. Он говорит: «Мы же знаем, что физическая зараза разрушает организм. Точно так же разрушает духовная зараза. Разве вы не знаете из законов физики, что энергия никуда не исчезает? — она только меняет форму». А мы знаем, что слово — это животворящее... мир творится Словом Божьим. И он говорит, великий учёный: «И слово тоже никуда не исчезает. Каждое слово, произнесённое нами, таинственно запечатлевается в каком-то уголке Вселенной. И настанет день, когда это слово будет нас судить». Ибо судить нас будет Тот, Кто есть Слово. И мы «словеки» — Его дети.

И. Цуканов

— Василий Давыдович, спасибо огромное за то, что вы сегодня к нам пришли, за этот разговор замечательный.

В. Ирзабеков

— Во славу Божию.

И. Цуканов

— Я думаю, что наши слушатели открыли для себя массу нового и очень интересного.

В. Ирзабеков

— Надеюсь. Во славу Божию.

И. Цуканов

— Я, например, открыл. Спасибо большое. У нас в студии был Василий Давыдович Ирзабеков — писатель, телеведущий, он выступает с лекциями, с беседами очень много. В студии была моя коллега Кира Лаврентьева, меня зовут Игорь Цуканов. Это был «Вечер воскресенья» на радио «Вера». Всего вам доброго.

В. Ирзабеков

— С Богом.

К. Лаврентьева

— Спасибо. До свидания, всего хорошего.