У нас в гостях были президент фестиваля «Русское Зарубежье», кинорежиссер Сергей Зайцев и поэт, журналист Дмитрий Кузнецов.
Разговор шел о кинофестивале «Русское Зарубежье» и о сохранении памяти о наших соотечественниках, которые пострадали во время революции и гражданской войны, были вынуждены покинуть Россию, но сохраняли верность своей Родине.
А. Пичугин
— Здравствуйте, дорогие слушатели! Здесь, в этой студии приветствуем Вас мы, Алла Митрофанова...
А. Митрофанова
— ...Алексей Пичугин.
А. Пичугин
— И сегодня здесь вместе с нами и с Вами в этой студии Сергей Зайцев, президент фестиваля «Русское зарубежье», кинорежиссер, директор киностудии «Русский путь»... Здравствуйте...
С. Зайцев
— Здравствуйте.
А. Пичугин
— ...Дмитрий Кузнецов — поэт, журналист, член Союза Писателей и Союза Журналистов России, лауреат Премии имени Врангеля 2018 года. Добрый вечер.
Д. Кузнецов
— Здравствуйте.
А. Пичугин
— Сегодня мы... Ну, мы каждый год с Сергеем Зайцевым в этой студии встречаемся, и с разными другими гостями, но в рамках программы про кинофестиваль «Русское зарубежье». Очередной открывается, и мы, конечно же, снова рады Вас в нашей студии видеть и рады возможности поговорить про кинофестиваль, про программу, про отдельные интересные фильмы, которые будут показаны. Обычно у Вас есть какая-т общая тема, которая... Фильмы разные, абсолютно про разные этапы такого русского пути, русского присутствия в странах мира, но есть какая-то общая тема, которая как-то объединяет. В этом году что это?
С. Зайцев
— Ну, в этом году все-таки все будет проходить под знаком памяти о государе, который был расстрелян, как Вы знаете, 100 лет назад в Екатеринбурге с членами своей семьи. И много мероприятий будет посвящено именно этому, потому что мне кажется, что мы обязательно должны вспоминать святых царственных страстотерпцев. Я считаю, что Россия осиротела, потеряв государя. Ну, а помимо этого, вообще наш фестиваль вот этого года будет откликаться на разные события. Я даже не знаю большего, наверное, количества круглых дат, которые выпадают, выпали.
А. Митрофанова
— О да, трагических, в основном.
С. Зайцев
— Да, в основном, трагических. Кстати, почти никак не отмечено было 150-летие государя в мае текущего года. Мы об этом тоже скажем. Я не знаю, может быть, радио «Вера» об этом говорило...
А. Митрофанова
— Радио «Вера» говорило.
С. Зайцев
— Да, прошу прощения. Но как бы я резонанса особенного по стране не слышал. 150-летие государя, 100-летие его мученической кончины, 100-летие окончания Первой мировой войны, как раз 100-летие — день 11 ноября — приходится как раз на середину фестивальных показов...
А. Митрофанова
— Очень важная дата, кстати.
С. Зайцев
— Да, очень важная дата. Ну, и 100-летие Александра Исаевича Солженицына. Вот на все эти события фестиваль в этом году будет откликаться так или иначе. И я могу об этом поподробнее рассказать.
А. Митрофанова
— Уже 12-й кинофестиваль «Русское зарубежье».
С. Зайцев
— 12-й, да.
А. Митрофанова
— Это, конечно, уже серьезная такая дата.
С. Зайцев
— О да.
А. Митрофанова
— 12 лет Вы организуете, и каждый год к Вам приезжают люди из совершенно разных стран и привозят свои картины. Давайте, поскольку здесь Вы уже не первый раз в нашей студии, но кто-то, может быть, помнит, кто-то нет, — как Вы отбираете работы, которые потом представлены на кинофестивале?
С. Зайцев
— Вы знаете, мы каждый раз руководствуемся тем, насколько интересная тема. Иногда даже... Конечно, мы отдаем предпочтение профессиональным работам, и, в общем-то, у нас фестиваль, который демонстрирует профессиональные картины — то есть это большие работы больших кинематографистов. Но иногда, если тема какая-то... ну просто вот ни разу мы об этом вообще не слышали, то мы все-таки картину во внеконкурсном показе демонстрируем. Потому что мы все-таки просветительский фестиваль, эта наша задача — просветительская. И вот сколько мы говорим о русском зарубежье — да, вот мы говорим на фестивале уже 12 лет, «Дом русского зарубежья» уже работает 20 с лишним лет, а все равно тема... это все равно терра инкогнита, понимаете? Это поговори с прохожим о том, что такое русское зарубежье, русская эмиграция — ну да, кто-то скажет сразу: «Это наши ребята в Силиконовую долину уезжают сейчас», да?
А. Митрофанова
— (Смеется.)
А. Пичугин
— Но это вот как-то принято разделять — что есть утечка мозгов, есть...
С. Зайцев
— Это Вы разделяете — Вы подкованный человек, Алексей.
А. Пичугин
— Ну когда говорят «эмиграция», ну все равно все вспоминают... Ну я уверен, что многие люди, даже незнакомые с историей, вспомнят и постреволюционные события, и тот отъезд, и, наверное, все-таки у многих на слуху еще и на памяти миграция третьей волны. Вторая волна не так очевидна для многих, а вот третья...
С. Зайцев
— Вот, вы знаете, нет, нет. Мой опыт показывает, что не так много людей об этом знает, к сожалению. Не так много людей знает.
А. Митрофанова
— Фестиваль просветительский, вместе с тем, и Ваша задача — как раз рассказывать и о разных этапах, волнах русской эмиграции, о том, как наши соотечественники и их потомки живут сейчас за рубежом. Вход бесплатный, насколько я понимаю, да?
С. Зайцев
— Да, бесплатный, конечно, конечно.
А. Митрофанова
— Пока свободный... И адрес скажите, пожалуйста.
С. Зайцев
— Адрес: Нижняя Радищевская, дом 2, Дом русского зарубежья имени Солженицына. Нас найти очень просто... Вот особенно...
А. Митрофанова
— На Таганке.
С. Зайцев
— Да, на Таганке. Если ориентироваться по метро «Таганская» (кольцевая), то это ровно 2-3 минуты пешком от метро «Таганская» (кольцевая), именно от кольцевой.
А. Митрофанова
— Обогнуть нужно. Выйти на улицу и обогнуть станцию метро, по-моему.
С. Зайцев
— Выход из метро напротив Театра на Таганке. К Театру на Таганке переходить не надо — надо сразу пойти прямо по стеночке здания метро налево, и перед Вами будет храм Николая Чудотворца, а еще левее, через дорогу, наш дом. Полторы-две минуты пешком.
А. Митрофанова
— Эмблема кинофестиваля «Русское зарубежье» — это «Философский пароход».
С. Зайцев
— Да, это «Философский пароход» — это замечательная скульптура Галины Шилиной, которую мы выбрали когда-то давно, 12 лет назад, как символ нашего фестиваля. Она символизирует изгнание из России лучших умов в первые годы большевистской власти. Мне кажется, очень хороший образ — люди стоят на пароходе скученно, понуро и смотрят в сторону кормы. И туда же — туда же, туда же — уходит дым из трубы парохода. Мне кажется, у нас очень хороший приз, мы его очень серьезно отливаем. Он такой... Ну, он вообще был 7-килограммовый, сейчас немножко...
А. Митрофанова
— Ого!
С. Зайцев
— Да. Ну, я считаю, что приз должен быть серьезный. Вот мне не очень понятно, когда фестивали изготавливают, например, стеклянные и хрустальные призы, очень недолговечные. Вот наш приз, я думаю, у лауреатов будет стоять и у детей, и у внуков еще будет стоять. Сейчас, правда, Галина его облегчила, скульптор Галина Шилина, и сделала его 5-килограммовым.
А. Митрофанова
— «Лайт», «лайт-версия». Вы знаете, я бы все равно не подняла, мне кажется. (Смеется.)
С. Зайцев
— Да ну, нет, пять килограммов... Вы знаете, лауреаты все-таки — они так рады, что они получают главный приз, что они его с удовольствием держат. На сцене стоят и подолгу держат. В общем, мне очень нравится... Я извиняюсь, может быть, не о том немножко говорю, — мне очень нравится наш приз, очень нравится.
А. Пичугин
— Так это здорово.
А. Митрофанова
— По-моему, это очень...
А. Пичугин
— А то иногда, знаете, люди так стыдливо говорят: «Ну, мы, там, дарим эту штуку какую-то... Да что об этом! Ладно, давайте о другом поговорим».
С. Зайцев
— Нет, ну это люди как раз, значит, ну, как-то недолюбливают фестиваль.
А. Пичугин
— Вы с такой любовью говорите про то, чем Вы награждаете, — это тоже дорогого стоит.
С. Зайцев
— Ну, Вы знаете, просто фестиваль отнимает — вот у меня лично он отнимает — много сил. И я каждый год думаю: «Ну, может быть, я уже последний раз его провожу?». Но действительно тяжело проводить, тяжело. Потому что не хватает денег, конечно, не хватает членов команды. То есть необходимое количество людей мы просто не в состоянии пригласить. Очень много на меня. Вот как я президент фестиваля, но я, понимаете, сам вычитываю весь каталог, потому что я очень серьезно к этому отношусь. Я считаю, что каталог — это тоже маленькое произведение. Вот в этом году, например, французская синематека изъявила желание получить комплект наших каталогов. Надо ко всему относиться серьезно. Вот поэтому... А если серьезно относиться, то сил, конечно, тратится очень много. Когда-то в Калуге проходил 12-й Кинофорум «Золотой витязь» Николая Петровича Бурляева. Я, кстати, на нем получил главный приз, и я подумал: «12-й фестиваль Бурляев проводит! Ничего себе! Вот это да! Вот это фестиваль! Вот это история!».
А. Митрофанова
— (Смеется.) А Вы тогда только начинали?
С. Зайцев
— А мы еще даже не начинали.
А. Митрофанова
— Не начинали даже.
С. Зайцев
— Это был 2003 год, а мы провели первый в 2007-м году. И я подумал: «Вот это история!». И я не успел оглянуться, как мы дожили до 12-го кинофорума, Вы представляете?
А. Митрофанова
— Говорили мы сейчас о «Философском пароходе», и мне бы хотелось Дмитрию вопрос задать. Все-таки для Вас тема, связанная с бароном Врангелем, это одна из основнхы тем в Вашем творчестве, если я правильно понимаю. И вот если обращаться... Ну, понятно, что там были разные пароходы, на которых, как сказал уже Сергей, лучшие умы России покидали страну...
С. Зайцев
— В тот момент, Алла, два было парохода. Вот для философов и писателей, которых Ленин выслал в 1922 году, это было два парохода.
А. Митрофанова
— Это было два парохода, совершенно верно, да.
С. Зайцев
— А потом уже были в 1920 году, конечно, из Крыма... Как раз Врангелевская армия уходила...
А. Митрофанова
— Вот Врангель как раз уходил из Крыма.
С. Зайцев
— Там было много кораблей.
А. Пичугин
— Среди дыма и огня.
А. Митрофанова
— Да, и там... Там было много... Но мне все равно, знаете, хочется задать вопрос, так сказать, несколько обобщающий. Потому что, ну, там, понятно — «Философский пароход» связан именно с этим периодом — с высылкой Ленина и с конкретными людьми, с 1922 годом, но мне кажется, что в русском зарубежье — там же оказались люди, принадлежащие совершенно разным периодам депортации, скажем так. И вот когда Врангель уходил из Крыма, у него на кораблях тоже были самые разные люди, и тоже, наверное, многие из них, так же, как и те, кто уплывали на философских пароходах, глядя на вот этот уходящий берег Крыма, надеялись вернуться. Это то, что отличало как раз вот ту эмиграцию, эмиграцию тех лет, от, может быть, эмиграции, скажем, там, 90-х годов, или вот сейчас Вы упомянули Силиконовую долину. Когда люди уплывали тогда, они покидали любимейшую свою страну на свете, и они, как многие говорят, по воспоминаниям, в общем, даже и не намеревались-то чемоданы распаковывать надолго, надеясь, что вскоре все это закончится и они вернутся. Да, Лёш?
А. Пичугин
— Ну просто... Нет, все... Да, извини, я в подтверждение, скорее, твоих слов — что прошло 60 лет, третья волна уже эмиграции, наш частый очень гость отец Макарий Маркиш, который тогда был простым программистом и навсегда покидал Советский Союз, он рассказывал, что в «Шереметьево», когда всей семьей (он тогда, в общем, уезжал-то с женой и детьми) провожали родственники, было полное ощущение, что никогда больше они в Москве не окажутся. А уезжали они в Нью-Йорк.
С. Зайцев
— А это был Советский Союз...
А. Пичугин
— А это был 1985 год, на секундочку.
С. Зайцев
— Да, вот тогда...
А. Пичугин
— Всего лишь 1985-й.
С. Зайцев
— Вот тогда уезжали навсегда, А в 1920 году — нет, не верили, не распаковывали чемоданы. Со сколькими эмигрантами той, первой волны я встречался! С детьми эмигрантов первой волны... Они все, все абсолютно в один голос говорят (причем, это люди, незнакомые друг с другом, оказавшиеся в разных странах): чемоданы не разбирали, и каждый Новый год они поднимали бокал за то, чтобы следующий год встретить дома.
А. Пичугин
— Очень ярко про это нам рассказывал, кстати, совсем недавно в нашей студии гостивший владыка Михаил Донсков.
С. Зайцев
— Да, я его знаю, да.
А. Митрофанова
— Ну вот сейчас мне как раз Дмитрию хочется этот вопрос адресовать — о Врангеле и о тех настроениях, которые господствовали среди наших офицеров. Когда они выехали из России, все-таки о чем они говорили между собой, о чем они мечтали и так далее? Потому что Вы-то с этой темой знакомы очень близко и подробно, в отличие от нас.
Д. Кузнецов
— Они все грезили ближайшим весенним походом. То есть верили, что вот каждый следующий год — 1922-й, 1923-й, 1924-й, — но мы пойдем вместе с Петром Николаевичем Врангелем, он нас поведет, нас поддержат союзники, мы вернемся в Россию. Это была просто абсолютная уверенность, что вот весенний поход — он не за горами. Но время шло...
А. Митрофанова
— Простите, из Крыма в ноябре, по-моему, они вышли, да?
Д. Кузнецов
— Да-да. До декабря уже из Крыма все корабли отошли. И это была абсолютная уверенность — настолько, что люди даже французский язык не учили. Вот казаки, которые оказались во Франции, они, совершенно не зная французский, наверное, считали, что это и не нужно. Ну все равно — ну, год-другой, они вернутся обратно. Но вот все получилось совсем иначе, и Петр Николаевич Врангель — он, конечно, был трезвомыслящий человек и, может быть, больше, чем многие другие, понимал вообще перспективу развития — что большевизм это страшная болезнь, которую вот так просто даже военными средствами, может быть, не излечить, что потребуется большое-большое время, чтобы народ внутри себя это все изжил. И когда Петр Николаевич Врангель умирал, одни из последних слов его были: «Я готов служить в России даже простым солдатом». Вот все они просто жили этой мечтой — вернуться на Родину. Вернуться хотя бы если не в жизни, то вот хотя бы посмертно. И проходит это посмертное возвращение. Ведь даже в рамках нашего кинофестиваля будет проводиться вечер памяти Петра Николаевича Врангеля — в связи с выходом замечательного сборника, ему посвященного. Издательство «Традиция» и журнал «Голос эпохи» выпустили в этом году сборник воспоминаний и посвящений Петру Николаевичу Врангелю. Ну, и плюс моя книга, которая в этом году получила Врангелевскую премию — первую, в общем-то, в истории литературную премию белогвардейскую, которая носит имя легендарного белого вождя. Хотя то, что я пишу... Вы так сказали, что «вот Вы пишете о Врангеле». Нет, я не только о нем пишу — я пишу на разные темы, и книга тоже на разные-разные темы. Разные дали мне возможность грани какие-то проявить. Но личность Петра Николаевича Врангеля — она действительно завораживает вот меня, например.
А. Митрофанова
— Напомню, что в программе «Светлый вечер» на радио «Вера» сегодня Сергей Зайцев — президент кинофестиваля «Русское зарубежье», кинорежиссер, сценарист, продюсер и директор киностудии «Русский путь», и Дмитрий Кузнецов — поэт, журналист, член Союза писателей России и Союза журналистов, лауреат Премии имени Петра Врангеля 2018 года за свою книгу о бароне Врангеле. И мы сегодня говорим об очередном, уже 12-м по счету, кинофестивале «Русское зарубежье», который, Сергей, напомните, пожалуйста, когда начинается, когда завершается, во сколько будут проходить показы и на что особо обратить внимание. Вход свободный.
С. Зайцев
— Вход свободный. Это улица Нижняя Радищевская, дом 2, Дом русского зарубежья имени Солженицына, совсем рядышком с метро «Таганская» (кольцевая). Начинаем мы всегда в один и тот же день — 7 ноября. Уже 12-й год мы в этот день будем открываться. Всегда фестиваль проходит восемь дней, 14 ноября закрытие. Показы начинаются где-то — вот я сейчас смотрю по программе — в 11:30, в 12:00, в 13:00 дня и продолжаются до самого-самого позднего вечера. На что обратить... Да?
А. Пичугин
— Да, я просто хотел уточнить... Мы начали с того, что фестиваль, в первую очередь, посвящен событиям 100-летней давности, но я смотрю программу, и здесь, например, в пятницу, 9 ноября значится (да и, в общем-то, если так посмотреть на всю программу), по ней по всей проходят фильмы абсолютно разной направленности, про разные эпохи. Здесь и Наталья Горбаневская, и Галич, здесь и Высоцкий, и Довлатов.
С. Зайцев
— Да, да.
А. Пичугин
— Расскажите, пожалуйста, об этой части.
С. Зайцев
— Депло в том, что мы пытаемся откликаться на разные юбилейные даты, связанные с русским зарубежьем, поэтому вот этим продиктовано то, что в программе есть те или иные фильмы. Вот что касается трагической гибели нашего государя — императора Николая Второго и членов его семьи, то этому будет посвящен показ фильма «Дно» Сергея Мирошниченко. Мы будем показывать первую часть этого фильма на открытии фестиваля, 7 ноября, вторую часть мы будем показывать 8 ноября в 16:30. Кроме этого, мы будем показывать фильм Галины Огурной и Елены Чавчавадзе, огромный фильм, двухчастный, называется «Революция — западня для России». Обе части мы будем показывать 8 ноября. В этом году не стало поэта Наума Коржавина — замечательного поэта, с которым мне посчастливилось два или три раза встречаться здесь у нас, в Москве, когда он приезжал из Америки. И вот Павел Мирзоев, который тоже был в гостях, да...
А. Пичугин
— Был в гостях, да... Два года назад мы здесь сидели в это же время и вспоминали Коржавина — он был еще жив, мы надеялись, что, может быть, когда-нибудь он приедет...
С. Зайцев
— Он собирался, да, он собирался приехать.
А. Пичугин
— Так он и не приехал.
С. Зайцев
— Ну, он, правда, уже сильно болел. Он, практически, не видел ведь уже в последнее время. И вот Павел Мирзоев, замечательный режиссер, сделал два фильма, посвятил ему два фильма, и оба фильма мы показывали на нашем фестивале. Вот фильм «Наум Коржавин: время дано» на Х Международном кинофестивале «Русское зарубежье» в 2016 году получил главный приз. Интересно, что в игровом конкурсе жюри не присудило главного приза в 2016 году, на юбилейном, Х кинофестивале «Русское зарубежье», и у нас был лауреат один — Павел Мирзоев за фильм «Наум Коржавин: время дано». И памяти Наума Коржавина мы посвящаем специальный вечер с показом фильма Павла Мирзоева. Будем показывать вот этот наш лауреатский фильм «Наум Коржавин: время дано».
А. Митрофанова
— Если кто-то, может быть, просто... Мы говорим: «Наум Коржавин, Наум Коржавин»... Все-таки у нас, может быть, не все знают этого поэта...
С. Зайцев
— Прекрасный поэт.
А. Митрофанова
— И я думаю, что совершенно спокойно можно в сети посмотреть, почитать его стихи — они очень глубокие, они... Ну, то есть, это я не знаю, какими словами тут можно описать, но то, что меня всегда, знаете как, задевает за живое, — это когда я слышу эти четыре строчки, которые тоже, мне кажется, уже неоднократно цитировала в нашей студии...
С. Зайцев
— «А кони все скачут»?..
А. Митрофанова
— «Ей жить бы хотелось, иначе носить драгоценный наряд»... Да, «а кони все скачут и скачут, а избы горят и горят». И это, мне кажется, настолько правильное замечание...
С. Зайцев
— Это надо вот сначала только, чтобы слушатели наши сначала услышали — что
Столетье промчалось, и снова,
Как в тот незапамятный год,
Коня на скаку остановит,
В горящую избу войдет.
Ей жить бы хотелось иначе,
Носить драгоценный наряд.
Но кони все скачут и скачут,
А избы горят и горят.
Вот, это, Вы знаете, я сталкивался с тем, что люди вот какие-то знают эти строки...
А. Пичугин
— Все знают.
С. Зайцев
— Не знают, кто написал.
А. Митрофанова
— Не знают, кто автор, да, да. Есть такое.
А. Пичугин
— Ну да-да, есть такое. Но тут про Коржавина надо последнее, чтобы уж закончить разговор про него... Надо сказать, что это был последний поэт — в этом году его не стало, — который при Сталине писал антисталинские стихи, вот это все наследие... Ну как...
С. Зайцев
— Очень храбрый человек.
А. Пичугин
— Да, да. Написать в середине 40-х годов про...
Гуляли, целовались, жили-были,
А между тем, гнусавя и рыча,
Шли в ночь закрытые автомобили
И дворников будили по ночам.
Давил на кнопку, не стесняясь, палец,
И вновь по нервам прыгала волна.
Звонок рычал, и дети просыпались,
И вскрикивали женщины со сна...
Это, конечно, было сильно.
С. Зайцев
— Очень, очень.
А. Пичугин
— Ну, и, в том числе...
С. Зайцев
— Какой смелый человек...
А. Митрофанова
— Ну, и Мандельштама можно еще вспомнить, конечно... Но таких смелых было немного.
А. Пичугин
— Да. Но Мандельштам так и сгинул в лагерях. А все-таки Наум Коржавин, слава Богу, прожил очень длинную жизнь. Только в этом году его уже, к сожалению, не стало. У Вас фильм Алексея Германа «Довлатов» будет представлен...
С. Зайцев
— Да.
А. Пичугин
— ...который довольно громко прошел в разных кинотеатрах.
С. Зайцев
— Да. Я вот даже не слышал. Сейчас я был в Париже — как раз по нашим делам, связанным с русским зарубежьем. Мы снимали представителей русского зарубежья для будущего нашего музея — отдельно я про это расскажу, Музея русского зарубежья, который открывается там же, на Таганке, и я видел, что «Довлатов», фильм этот, шел в кинотеатре на Монпарнасе. То есть, видимо, у него все-таки действительно широкий прокат. Ну, я не следил за прокатом этого фильма, но, конечно, как только я узнал, что такой фильм вышел, мы его пригласили в конкурс. У нас...
А. Пичугин
— В Москве дело было так... Да, извините, пожалуйста, что перебиваю. В Москве...
А. Митрофанова
— ...было странное дело.
А. Пичугин
— Да. Как-то было объявлено, что «только спешите видеть», только то ли один, то ли несколько дней, в течение которых в двух или трех кинотеатрах он будет показан. Но казалось, что потом будет какой-то большой прокат. Я уже не следил, случился этот большой прокат или нет. Но я вот как раз посмотрел вот в те несколько дней, когда его то ли в двух, то ли в трех кинотеатрах показывали.
А. Митрофанова
— Мы тоже, кстати, успели.
С. Зайцев
— Вот как!
А. Митрофанова
— Но это был очень ограниченный прокат, это правда. И, как правило, вот на первые эти два дня там все билеты были раскуплены. А здесь — пожалуйста, в открытом доступе.
А. Пичугин
— Но рецензий масса.
С. Зайцев
— Да, пожалуйста, на нашем фестивале люди могут бесплатно посмотреть фильм «Довлатов», новый фильм, фильм этого года, практически...
А. Пичугин
— В пятницу, 9 ноября, в 20:00.
С. Зайцев
— Да, спасибо.
А. Митрофанова
— А о Врангеле когда будет показ? Что будет вообще за программа?
С. Зайцев
— Это будет специальный вечер как раз, который будет вести Дмитрий Кузнецов. Он будет 11 ноября, как раз в день 100-летия окончания Первой мировой войны, в 18:15 будет этот вечер. За ним будет еще один фильм.
А. Митрофанова
— А пусть Дмитрий, может быть, расскажет более подробно.
С. Зайцев
— Да.
Д. Кузнецов
— Это очень символично, что в день окончания мировой войны, потому что Россия, получается, страна, проигравшая проигравшим. То есть это вообще невероятный случай в истории, потому что мы, по всем канонам, должны были выиграть. И вот, в результате вот этого большевистского переворота, получилось так, что мы вдруг оказались проигравшей стороной.
А. Пичугин
— Когда меня спрашивают, победила ли Россия в Первой мировой или нет, «ну скажи, ты же с историей знаком», я вот не знаю, всегда теряюсь, что на это можно сказать.
А. Митрофанова
— Да, я тоже.
С. Зайцев
— Надо говорить «победила».
А. Митрофанова
— Да?
А. Пичугин
— Ну, по идее, да, а по идее — нет.
С. Зайцев
— Ну, конечно.
Д. Володихин Да... Ну, так как вечер у нас Врангелевский, тоже большая символика в том, что Петр Николаевич Врангель был первым офицером — героем Первой мировой войны, он получил Георгиевский крест за атаку под Каушеном, лобовую атаку на германскую батарею. То есть это очень красивый подвиг, один из таких ярких первых подвигов Великой войны... Ведь ее называли в народе не «Первая мировая», ее называли «Великая война» или «Вторая Отечественная». Это потом уже придумали — «германская», «империалистическая», а народ-то ее воспринимал именно как вторую Отечественную войну. И есть версия даже, что «Вставай, страна огромная!» впервые-то появилась именно тогда, это потом уже автор ее, де Боде, прислал ноты Александрову, и песня уже зазвучала во Вторую мировую войну — широко на всю страну, мощно. Так что тут у нас связь такая огромная с тем периодом! И в этот день, в день окончания Первой мировой войны, мы проводим свой Врангелевский вечер, посвященный Петру Николаевичу Врангелю. Но вот только хочу поправиться: Вы сказали, что я получил за книгу о Врангеле. Это книга не о Врангеле, это премия Врангелевская, а книга — стихотворная, поэтическая и, плюс, еще целый ряд очерков и исторических материалов на тему белого движения, в частности, и посвященных Петру Николаевичу Врангелю. А есть еще у нас сборник — тот, который выпустило издательство «Традиция», — вот это действительно врангелевский сборник, он полностью посвящен личности последнего главнокомандующего Русской армией Петра Николаевича Врангеля. Кстати, какой символ — в эмиграцию Белая армия ушла не как Добровольческая армия, а как Русская армия, потому что ее переименовали в Крымский период.
С. Зайцев
— По инициативе Петра Николаевича.
Д. Кузнецов
— По инициативе Петра Николаевича.
А. Митрофанова
— Меня, конечно, что в этом человеке поражает — это когда, будучи командующим армии, он не стремится любой ценой отвоевать победу. Он в большей степени заботится о своих людях. И когда уходила из Крыма наша армия, и вот эти пароходы, на которых они уплывали, он же не уплыл (если я правильно помню, по-моему) до тех пор, пока не прошел по всему побережью и не проверил все корабли.
Д. Кузнецов
— Там он объезжал на катере все корабли...
А. Митрофанова
— Вот как тот самый капитан, который если уж покидает, то последним — ну, в данном случае, не корабль, а берег.
С. Зайцев
— И вот можно, я добавлю сейчас? Дима об этом знает много больше моего. Я хочу сказать, что когда... Дим, ты меня поправь, пожалуйста, если я в чем-то ошибаюсь. Но, насколько я помню, читая и записки Петра Николаевича, читая Крымскую эпопею Валентинова... Просто читал уже давно, лет 20 назад... Ведь Врангель, приняв на себя этот крест главнокомандующего (сначала Добровольческой армией), после Деникина он тут же, в марте 1920 года (а белые продержались до ноября в Крыму, они еще совершили выход в Северную Таврию, и десант на Кубань был организован Врангелем)... Так вот, в марте, еще до всего, до всех этих десантов, до выхода в Северную Таврию, Врангель тут же начал готовить эвакуацию на случай отхода. Потому что он прекрасно понимал, какова ситуация. И именно потому, что подготовка к эвакуации началась еще в марте 1920 года. Эвакуация прошла образцово. Ну, по воспоминаниям, эвакуация прошла образцово. Конечно, были люди, которые не сумели попасть на корабли, — больные, раненые, кого-то забыли... Но невозможно — 150 тысяч человек уходит. Но все отзываются об этой эвакуации как об образцовой, в отличие от эвакуации из Новороссийска. Ну, Дим, ты тут что-то добавить, потому что ты гораздо больше в теме.
Д. Кузнецов
— Да, когда читаешь о том, как вообще проходил захват Крыма, его удержать, практически, было невозможно. И Петр Николаевич, как главнокомандующий, это понимал. И вот Иван Савин, который пережил Красные лагеря, который был бойцом армии Врангеля, и он, больной тифом, попал в Джанкое в плен...
А. Митрофанова
— Поэт...
Д. Кузнецов
— ...вот он описывал, как, собственно, штурмовали Крым. Потому что масса, полтора миллиона была брошена вот так, в лоб... То есть там такое количество людей просто шло вот этим валом, что не было никакой возможности... Как-то их там стреляли просто до последнего, расстреливали все пулеметные ленты, но этот вал шел и шел. Впереди бросили махновцев, потом совершенно раздетых красноармейцев, и уже более-менее элитные красные части вошли уже, таким образом, по телам убитых. То есть вот просто такая лобовая страшная атака была.
Эта вот психология, собственно, она, к сожалению, и во Вторую мировую войну была. Потому что тут рассказывали, как под Ленинградом немецкие пулеметчики сходили с ума, когда на них волнами бросали вот этих вот красноармейцев... Людей не жалели.
А. Митрофанова
— Врангель чем отличается в этом смысле, — человек, который, опять же, повторюсь, прежде всего заботился о своих солдатах. Ему было глубоко не все равно, что с ними будет, какова будет их судьба. Именно поэтому-то и эвакуация так была организована, потому что забота о людях — это была его, ну, как сказать, такая первостепенная задача, приоритет.
Д. Кузнецов
— Ну, и иллюзию выбили(?).
А. Митрофанова
— Напомню, что в программе «Светлый вечер» на радио «Вера» сегодня Сергей Зайцев, президент кинофестиваля «Русское зарубежье», кинорежиссер, сценарист, продюсер, директор киностудии «Русский путь», и Дмитрий Кузнецов, поэт, журналист, член Союза писателей и Союза журналистов России. Лауреат премии имени Петра Николаевича Врангеля 2018 года. Мы говорим о фестивале «Русское зарубежье», который 7 ноября начинается в Москве и продлится до 14 ноября. Вход на все показы свободный. И буквально через минуту вернемся к этому разговору и продолжим беседу о программе фестиваля.
А. Пичугин
— Мы возвращаемся снова в студию Светлого радио. Напомним, что сегодня здесь Сергей Зайцев, президент фестиваля «Русское зарубежье», кинорежиссер, сценарист, директор киностудии «Русский путь», Дмитрий Кузнецов — поэт, журналист, член Союза писателей и Союза журналистов России, лауреат Премии имени Врангеля этого года. Мы говорим про кинофестиваль «Русское зарубежье», который открывается 7 ноября, в среду, на Таганке, в Доме русского зарубежья, и смотрим на программу фестиваля. Мы уже по первой части программы выяснили: фестиваль будет, в первую очередь, посвящен событиям 100-летней давности. Ну, вернее, это такая общая тема — и убийство императора, и революционные события, и гражданская война. Ну, так же и как всегда, наверное, я напомню, мы каждый год здесь встречаемся и говорим про фестиваль, тут в программе значатся фильмы, которые, конечно же, уже более близкое к нам время передают. Это, в данном случае, и фильмы, посвященные Галичу, Высоцкому, Довлатову, вот Наума Коржавина тоже вспомнили. Фильм «Галич» — вот, если можно, про него расскажите, потому что последние дни, конечно, проходят под знаком 100-летнего юбилея Галича, и много сказано, много было разнообразных...
С. Зайцев
— Много сказано, да, про Галича, и, Вы знаете, вот этот...
А. Пичугин
— Тут родственники в суд подают, так что...
С. Зайцев
— Ой, ну вот это вот — я не в курсе. Это я не в курсе...
А. Пичугин
— На концерт. Если я... Я тоже не слишком следил за всей программой, но, по-моему, за концерт.
С. Зайцев
— Я очень люблю Галича, стараюсь, приехав на Сент-Женевьев-де-Буа, когда оказываюсь во Франции, обязательно поклониться ему. Вот в этом году в такой спешке... Причем, был на Сент-Женевьев, на погосте на нашем, и мы снимали, и не было ни секунды. Поклонился Тарковскому. Галич рядом — я знаю, помню, что рядом, каждый раз я обязательно к нему приходил. Не успел ему поклониться, потому что не нашел быстро могилы.
А. Митрофанова
— Ну, кстати, не так просто на Сент-Женевьев-де-Буа. Там это надо же либо с картой ходить, где все подписано, а такая карта — она, по-моему, пока еще в каком-то очень несовершенном списке.
С. Зайцев
— Нет, есть при входе карта, но надо все равно знать номер, и вот у меня из-за спешки в этом году не получилось навестить Галича.
А. Пичугин
— Вы восполняете показом фильма.
С. Зайцев
— Да, ну, надеюсь, надеюсь. Этот фильм прямо почти в последнюю очередь к нам в программу попал. Это хороший режиссер Маргарита Куприна, которая делала на нашей киностудии фильм, очень хороший фильм она сделала о Юле Бриннере, замечательном американском актере, которого все хорошо помнят по фильму «Великолепная семерка». Он русский, замечательно пел русские романсы. Вот Маргарита сделала прекрасную работу о Юле Бриннере. И она мне вдруг в последний момент говорит: «А вот не хотите показать — о Галиче у меня есть фильм?». Я говорю: «Рит, а что же Вы молчали?». Она говорит: «Ну, это такая работа небольшая — 27 минут, вроде как, форматная»... Я говорю: «Покажите мне». Я посмотрел — да, работа ничего нового о Галиче не открывает, но она невероятно теплая, она невероятно светлая. Я говорю: «Рита, мы обязательно эту работу в программу берем». Вот видите, как случайно. Мы, конечно, не можем отозваться на абсолютно все юбилеи, связанные с русской эмиграцией и с русским зарубежьем. Но вот в этом году у Марины Влади юбилей, поэтому мы показываем фильм «Марина Влади и Владимир Высоцкий». В этом году юбилей у просто чудесного художника — он жив, слава Тебе, Господи, Сергей Львович Голлербах, он живет в Нью-Йорке. Ему исполняется 95 лет. И вот 13 ноября, в понедельник, к его 95-летию мы показываем фильм, снятый также на нашей киностудии Александром Гурьяновым, очень хорошим режиссером, который называется «Состояние момента». У Сергея Львовича Голлербаха... Кстати, это племянник Эриха Голлербаха, искусствоведа, который знал весь наш Серебряный век, знал нашего любимого с Дмитрием Кузнецовым Николая Степановича Гумилева. Вот я много времени провел в беседах с Сергеем Львовичем. Он оказался в плену у немцев, то есть он был угнан немцами из Гатчины, если я не ошибаюсь, из-под Ленинграда, потом...
А. Пичугин
— Да, вот я сейчас просто уточняю — да, да, да.
С. Зайцев
— Через лагеря DP, лагеря перемещенных лиц, оказался в Америке, в результате. И с 1950 года... Он говорит: «Я с 1950 года нью-йоркский житель».
А. Пичугин
— Ну прекрасный город!
С. Зайцев
— И когда решили... Хороший, очень интересный, очень живой город, который никогда не спит. И вот он мне удивительные вещи рассказывал. Он говорит: «Сейчас уже мало кто помнит»... Вот, например, он говорит, что... Прекрасная речь, прекрасный ясный ум в 95 лет. Я вот как сейчас... Я думал, каких-то мемуаров своих оставлю, ну, вот сейчас обнародую на радио «Вера». Он говорит: «Я помню, что на Бродвее в 50-е годы был магазин русской книги, который назывался „Волга“, и там за томиком „Войны и мира“ для тех, кто знал, для тех, кто очень нуждался, всегда стояла стопочка, и огурчик на ней лежал».
А. Митрофанова
— (Смеется.).
С. Зайцев
— Надо было отодвинуть вот этот томик «Войны и мира», и вот, так сказать... Удивительные вот такие детали из русской жизни в Америке, в Нью-Йорке.
А. Митрофанова
— Надо же...
А. Пичугин
— А он приезжал сюда?
С. Зайцев
— Он приезжал, да. Сейчас ему, конечно, тяжело, но он приезжал вот пять лет назад еще, в 90-летие он свое приезжал. Выставка здесь была у него, в Доме русского зарубежья, даже не одна, потому что он приезжал пять лет назад, конечно, не первый раз. Ну, и когда, я помню, мы ему сообщили новость, что вот «мы хотим снимать фильм о Вас на государственные деньги», он, конечно, был невероятно счастлив. Он говорит: «Неужели Россия вспомнила бедного художника?». Ну очень хороший человек, замечательный. Ну, вот так мы на его юбилей откликаемся. Ну и, конечно, на юбилей Александра Исаевича Солженицына, которому у нас посвящен целый день показов. 13 ноября, во вторник мы будем весь день показывать фильмы об Александре Исаевиче Солженицыне.
А. Митрофанова
— А фильмы, я так понимаю, все-таки у Вас разных форматов и разных жанров? Это и документальное кино, и художественные фильмы, и, может быть, что-то еще, там, какие-то, может быть, сериалы?
С. Зайцев
— Нет, сериалов нет. Ну вот единственное, что фильм «Дно» Сергея Мирошниченко состоит из двух частей...
А. Митрофанова
— Двухчастный.
С. Зайцев
— ...двухчастный, да, и также двухчастный вот фильм — «Революция — западня для России» Галины Огурной. А так-то, в общем, мы все-таки такие одночасные... Правда, есть длинные фильмы — есть и по два с половиной часа фильмы. В общем-то, мы показываем только игровое и документальное кино — «игровое — неигровое», как я люблю говорить, потому что художественным должно быть любое кино. И в этом году мы впервые показываем короткий анимационный фильм, который так и называется: «В эмиграции». Это совершенно замечательная работа. В прошлом году я был в жюри питерского фестиваля «ПитерКиТ», это фестиваль дебютного кино, который устраивает Петербургский институт кино и телевидения. И вот я эту работу увидел на этом фестивале — кстати, она получила в анимационном конкурсе Гран-при. Татьяна Никитина — замечательный наш художник-мультипликатор, которая сделала «Кин-дза-дза» с Данелией. Она была председателем жюри анимационного конкурса, и она главный приз отдала как раз вот этому мультику — «В эмиграции». Я тогда сказал устроителям фестиваля, что нам обязательно нужно его показать на нашем фестивале. Непосредственно сюжет не имеет, конечно, никакого отношения к истории, — это про маленьких мушек, которые живут в теплой комнате, но им все время интересно, что происходит на улице. Они бьются о стекло и никак не могут попасть наружу.
А. Митрофанова
— Это не про эмиграцию, Вы хотите сказать? (Смеется.)
С. Зайцев
— Ну, это аллегория, но совершенно замечательная. И вот одной удается через форточку все-таки как-то вылететь, и тут наступает зима, она там замерзает, и ей хочется домой, и... Ну это вот, видите, пересказывать — это дело неблагодарное, надо посмотреть. Ну вот впервые... У нас нет анимационного конкурса, поэтому мы показываем во внеконкурсной программе. Ну, может быть, как-то там и отметим этот фильм. Он у нас один такой. Но это вот первый наш опыт показа анимации — очень, мне кажется, интересно нашему зрителю будет, очень интересно. А так-то — да, так, в основном, вообще, конечно, документальное кино, потому что игровых фильмов мы мало находим все-таки по нашей теме. Мы немножко расширили рамки — мы показываем фильмы, посвященные и Первой мировой войне, как предтече революции, и фильмы о революции стали показывать, то есть не непосредственно об эмиграции, и стали показывать фильмы, естественно, которые касаются репрессий 20 — 30-х годов, потому что это все тесно связано. Но все-таки...
А. Пичугин
— Вы находите или Вас находят?
С. Зайцев
— И так, и так. Иногда я ищу просто. Вот фильм «Последний рыцарь империи» — по-моему, так он называется, Асланевича, замечательный фильм Сергея Дебижева (в результате он получил Главный приз на нашем фестивале) — вот его я сам нашел. Я просто позвонил Дебижеву и сказал: «Сергей, вот так и так, Вы слышали о таком фестивале?». Он говорит: «Я слышал». Я ему говорю: «Я хочу пригласить Ваш фильм о Солоневиче участвовать». Он говорит: «Да, спасибо». В результате он получил главный приз. Вот это случай того, когда я сам ищу картины. А так, конечно, присылают, и присылают много. У нас все время какие-то картины остаются за бортом. Я обязательно помечаю какие-то интересные работы, которые по тем или иным причинам в конкурс этого года не попали.
А. Митрофанова
— Дмитрий, а Вам что интереснее всего будет в этом году посмотреть? На что бы Вы посоветовали обратить внимание зрителям на фестивале?
Д. Кузнецов
— Ну, Вы знаете, практически, на все, что говорил Сергей, я бы советовал обратить внимание, потому что каждый день здесь можно что-либо интересное увидеть, связанное с русской эмиграцией, с историей ХХ века, со страшными революционными годами. Потому что во всех нас эта тема кровоточит. Поэтому, ну, скажем, целый день будет посвящен Солженицыну — это же тоже такая важная для всех нас тема — Александр Исаевич и его 100-летие. И если бы я был в Москве (к сожалению, я не московский житель), мне кажется, я бы целый день провел, именно этот день, в стенах Дома русского зарубежья и смотрел бы эти программы, фильмы.
А. Митрофанова
— А так Вы приедете просто провести этот день, посвященный Врангелю?
Д. Кузнецов
— Ну, я, как правило, бываю на открытии и на закрытии фестиваля, потому что я в Комитете по присуждению «Медали имени Михаила Чехова».
С. Зайцев
— Тут надо тогда — Дима заговорил об этом — сказать, что в этом году исполняется 10 лет «Медали имени Михаила Чехова», которую учредили Дом русского зарубежья и киностудия «Русский путь» 10 лет назад, в 2008 году. Эта медаль — награда, она непосредственно никак с фестивалем «Русское зарубежье» не связана. Просто нам бывает часто удобно вручить медаль на церемонии открытия или церемонии закрытия фестиваля. Но также она, естественно, вне фестиваля вручалась. Вот до трех медалей в год имени Михаила Чехова вручается, по положению о нашей медали. Первую медаль получила Джоанна Мерлин, прямая ученица Михаила Александровича Чехова, которая приехала в Москву в первый раз в жизни, ей было почти 80 лет в 2008 году...
А. Митрофанова
— Потрясающе.
С. Зайцев
— Да. Она училась последние пять лет жизни у Михаила Александровича. И с тех пор у нас за 10 лет уже 22 лауреата. Последний пока, на сегодняшний день, кто получал «Медаль Чехова», это замечательный петербургский композитор Сергей Баневич. Все, конечно, знают и хорошо помнят его мелодию из фильма «Никколо Паганини» «Дорога без конца»...
А. Митрофанова
— Да. Я в детстве плакала.
С. Зайцев
— Чудесный. Он вообще очень большой русский композитор. А вообще среди лауреатов у нас замечательные люди, и, кстати, та же Марина Влади, о которой мы сегодня уже упоминали, и Тонино Гуэрра, и Горан Брегович, и посмертно мы вручили награду Юлу Бриннеру. Его единственный сын Роб Бриннер прилетал для этого из Америки.
А. Пичугин
— Его уже почти 35 лет как нет в живых, по-моему.
С. Зайцев
— В 1985 году...
А. Пичугин
— В 1985-м, да...
С. Зайцев
— В 1985 году скончался его отец в возрасте 65 лет. У нас, в общем, замечательные лауреаты, которые...
Д. Кузнецов
— Анна Семеновна Каменкова...
С. Зайцев
— Анна Семеновна Каменкова, 20-й лауреат медали был. И вот после нее получил только Баневич в прошлом году.
А. Пичугин
— Важный очень вопрос. Вы как-то вскользь упомянули — хотелось бы подробнее как-то расспросить — про фильмы, которые посвящены нашим событиям 30-х годов. Понятно, что это не напрямую связано с эмиграцией, но, тем не менее, прошедшие через лагеря уезжали. Вот у Вас день, посвященный Солженицыну, — я так понимаю, что фильмы, которые повествуют про репрессии и вообще про «Красное колесо» вот это все — они укладываются в этот день? Или они еще в какие-то другие дни в программе есть?
С. Зайцев
— Нет-нет, в этом году у нас, поскольку мы отмечаем 100-летие Александра Исаевича, весь день выделен только под фильмы об Александре Исаевиче Солженицыне. А так периодически на каждом фестивале, конечно, появляются работы. Ну, один фильм о Солоневиче чего стоит Сергея Дебижева, о котором я говорил! Ведь Солоневич бежал из ГУЛАГа. Это вообще просто беспрецедентный случай, удивительно! И именно потому, что этот побег удалось совершить Солоневичу, разные слухи ходили — что а не выпустили ли его специально... Ну, естественно, такой дерзкий побег не мог не породить массу слухов. Но работа сделана замечательно. Я считаю, что Солоневича мы должны знать. Это тоже одна из забытых фигур. А 13 ноября мы будем показывать фильмы разных режиссеров, абсолютно разных — там и Сокуров, и замечательный режиссер Алексей Пищулин, и тот же Сергей Мирошниченко будет показывать свою трилогию: фильмы «Жизнь не по лжи», «На последнем плесе» и фильм «Слово». И Андрей Судиловский, прекрасный режиссер, который сделал на нашей студии фильм «Солженицын и Струве» — это о том, как издавался «Архипелаг ГУЛАГ», о том, как он вышел в Париже, вообще что это было за событие. Ведь Никита Алексеевич Струве, которого не стало в позапрошлом году, он огромные силы же приложил к тому, чтобы «Архипелаг ГУЛАГ» вышел в Европе. И вот о том, как это готовилось, о том, в какой строжайшей, естественно, тайне это происходило, о том, как арестовывалась часть произведения... Ну, я не буду пересказывать. Просто вот Андрей сделал очень неплохую картину у нас на студии. Кто интересуется вообще творчеством Александра Исаевича Солженицына, всех приглашаю 13 ноября в Дом русского зарубежья.
А. Митрофанова
— Напомню, что в программе «Светлый вечер» на радио «Вера» сегодня Сергей Зайцев — президент кинофестиваля «Русское зарубежье», режиссер, сценарист, продюсер, директор киностудии «Русский путь», и Дмитрий Кузнецов — поэт, журналист, член Союза писателей России, Союза журналистов России, лауреат Премии имени Петра Николаевича Врангеля 2018 года. Дмитрий, а вот пока у нас тут была короткая пауза, Сергей сказал, что у Вас есть замечательные стихи, посвященные русской эмиграции, и, может быть, Вы могли бы нам что-то прочитать из Ваших стихов, потому что, я думаю, не все наши слушатели, наверное, в курсе, что это может быть темой для отдельного такого поэтического исследования? На что Вы обращаете внимание? И действительно, я тоже присоединюсь к просьбе — прочитайте, пожалуйста, что-нибудь.
Д. Кузнецов
— Ну, что касается русской эмиграции, это бездонная тема, потому что это наша — и моя, и Сережина, и наших единомышленников — постоянная как бы боль и постоянный интерес. Это такая — уже затертое слово — Атлантида, которая ушла от нас и которую мы постоянно открываем, открываем, открываем, и сколько еще открывать придется! Потому что совершенно бездонный культурный пласт. Что касается русской эмиграции, ну, совсем коротенькое стихотворение, и оно просто передает некое настроение:
Это было и будет
В городской суете:
Вновь за окнами люди,
Только люди не те.
А за гулом народа
Слышен прошлого гул —
21-го года
Сумасшедший разгул.
Пустота, неизбежность,
И пронзает виски
Петербургская свежесть
У французской реки.
А так как этот фестиваль у нас посвящен 100-летию гибели царской семьи (я даже избегаю говорить слово «расстрел», потому что расстрел все-таки — это как бы по суду, а тут же никакого суда не было, это убийство)... Вот еще стихотворение, посвященное нашему государю.
Убивали и жгли до рассвета,
Копошился прокуренный сброд.
А виновен, виновен за это
Весь 200-миллионный народ.
И уже не расскажешь словами
О глубинах той дикой вины.
Государь, что же сделали с Вами
На руинах великой страны?
Не нашлось ни могилы, ни рва Вам
В паутине расстрельных ночей,
Но опять называют «кровавым»
Вас потомки былых палачей.
Но цинично и невыносимо
Публицисты историю мнут,
Мировую войну и Цусиму,
И Ходынскую давку клянут.
Вспоминают кнуты и оковы,
Тяжкий гнет полицейских препон
И толпу перед цепью стрелковой,
Что привел провокатор Гапон.
А другие, напротив, до глянца
Лакируют империи лик,
Вакханалией пошлого танца
Преломляется прошлого блик.
Вас из бездны возносят в святые
И опять низвергают во тьму.
Только множатся фразы пустые,
Неизменно сводясь к одному.
Здесь, в стране, где меняют режимы,
Не сменив сатанистских основ,
Вы по-прежнему непостижимы,
Образ Ваш — среди мифов и снов.
Вы глядите с икон и портретов
Глубиной неразгаданных глаз.
Кровотоком державных секретов
Ваша жизнь продолжается в нас.
А. Митрофанова
— Спасибо большое.
С. Зайцев
— Да, спасибо.
А. Пичугин
— Спасибо, спасибо! Важная тема, на которую еще тоже не поговорили, — все время говорю «важная тема»... (Смеется.) Не поговорили про то, чем Вы занимаетесь в межфестивальный период. Что снимает Ваша студия?
С. Зайцев
— Да, ну, Вы знаете, времени, конечно... Отдыхать некогда... Отдыхать некогда...
А. Пичугин
— Вы много ездите...
С. Зайцев
— Киностудия... Да, дело в том, что сейчас у нас вообще очень такой важный момент в жизни наступил — совсем скоро, вот дело каких-то считанных месяцев, мы должны открыть музей, большой музей русского зарубежья. Сейчас, помимо...
А. Митрофанова
— В Доме же русского зарубежья, да?
С. Зайцев
— Это, практически, в Доме еще один специальный большой дом построен. Вот за зданием Дома русского зарубежья построен еще большой комплекс на 5,5 тысяч квадратных метров...
А. Митрофанова
— Серьезно.
С. Зайцев
— Да. Специально под экспозиции Музея русского зарубежья. Вот мы сейчас заняты этой работой — параллельно с фестивалем, параллельно с тем, что студия снимает фильмы. Это... Ну, это очень серьезно. Вот я, например, весь сентябрь провел в Белграде и в Париже, потому что мы снимали места, связанные с русским зарубежьем, с русской эмиграцией, и это часть видеоконтента нового музея — экскурсии по местам русской эмиграции. То есть человек может прийти — сможет, я надеюсь, что так все и будет, как мы задумали, — прийти в музей, там будет уголок, напоминающий парижское кафе, он может сесть перед мониторчиком, надеть наушники и прослушать экскурсию по местам русского зарубежья. В Париже это, например, дома, где жили русские писатели. Вот мы снимали дом Бунина, где он прожил 33 года. Кстати, Бунин не сменил место жительства. Он уезжал в Грас, на Юг, но в Париже он жил всегда в одном и том же доме, в одной и той же квартире.
А. Пичугин
— Ни разу? Большие проблемы с деньгами были? Они ни разу не переезжали?
С. Зайцев
— Нет, ни разу. Вот удивительно. Именно, кстати, поэтому там висит табличка. Ну, в частности, и поэтому тоже висит табличка, что «здесь жил Нобелевский лауреат Бунин». Потому что, на самом деле, действительно, если повесить на всех домах таблички, то это Парижа, наверное, не хватит. Ну, Париж вообще мировая столица, понятно. Но Бунин не переезжал, вот что интересно. Или дом Куприна... Вот Куприн переезжал, но одно из его мест...
А. Пичугин
— И вернулся.
С. Зайцев
— Да, и вернулся. И удивительные, кстати, вот я тоже знаю всякие истории с его возвращением... Куприн переезжал, и мы снимали одно из мест его жительства в Пасси, рядом с Булонским лесом, он там долго прожил. Или, например, «Русский Монпарнас» — русские поэты, художники: Мария Васильева, Варшавский писатель... Вот с ними связанные места. И вот в музее это все можно будет вот прямо посмотреть, послушать наших специалистов, ученых, которые в кадре у нас об этом рассказывают.
А. Пичугин
— А, то есть это экскурсия такая визуальная еще?
А. Митрофанова
— Это виртуальная, можно сказать даже, наверное.
С. Зайцев
— Да. Ну, как это — звук, видео. Вот Вы смотрите на небольшой экранчик, слушаете в наушники, выбираете, что Вам интересно. «Русская Прага» — ага, русская Прага. Где находилась русская гимназия? Русская гимназия или, там, Ольшанское кладбище. Или Белград, например, или Париж.
А. Пичугин
— То есть там нет такого, как сейчас тоже модно делать, — экскурсии с помощью... Ну вот у нас есть Яндекс-панорама или Google-стрит-властью, когда можно перемещаться по улицам города, и, там: «Посмотрите направо, посмотрите налево»? Здесь курсор...
С. Зайцев
— Нет, эта экскурсия более такая напоминающая классическую экскурсию, с таким экскурсом в историю, с рассказом о людях. Но там будет, конечно, инфографика сделана все равно, обязательно. И на карте будет видно, где мы находимся и как пройти от центра города, скажем, именно на это место. Ну, в общем, задумки интересные, и, дай Бог, у нас получится это осуществить. Ну, а кроме этого, Алексей, мы снимаем все-таки фильмы все время. Студия же занята производством. Вот мы уже...
А. Пичугин
— Так а я про это тоже спрашиваю, конечно.
С. Зайцев
— ...шесть лет делаем... Шесть, да? Сейчас скажу... С 2012 года мы начали — вот уже 2018-й... Шесть лет мы делаем документальный цикл для телеканала «Культура» «Русские в мировой культуре». То есть о тех русских, которые в мировой культуре действительно оставили значительный след.
А. Митрофанова
— А вот смотрите, 11 ноября, как раз в тот день, когда отмечается 100-летие окончания Первой мировой войны, в программе фестиваля стоит Ваш фильм «Погибли за Францию» 2002 года. Он о чем? Что это за такое интригующее название?
С. Зайцев
— Вот неслучайно мы поставили этот фильм — ну, потому что, как Вы сказали, да, день 100-летия окончания Первой мировой войны. Это фильм о русском экспедиционном корпусе, который был послан на помощь Франции нашим государем. В 1916 году во Францию ушли четыре русские особые пехотные бригады для того, чтобы сражаться в Шампани. Первая и третья остались во Франции, вторая и четвертая ушли на Салоникский фронт, воевать тоже в союзнических частях. И надо сказать, что они очень здорово себя проявили. И когда в России произошла революция, часть солдат отказалась —небольшая, кстати, часть солдат отказались — продолжать войну. Кто-то был в рабочие роты определен, кто-то, кто бунтовал, был сослан в алжирские лагеря. Но из тех, кто считал, что он должен продолжать войну до победного конца, поскольку он присягнул государю, хотя был уже 1918 год, вот из них был сформирован легион. А потом французская пресса окрестила его «Легионом чести». И они прямо до 11 ноября 1918 года продолжали сражаться. И, в частности, легион сражался не просто в составе французской армии, а марокканской ударной дивизии. И марокканская ударная дивизия первая совершила прорыв в немецкой Линии Гинденбурга, которая считалась неприступной, и одним из первых на линию Гинденбурга со своим пулеметом забрался Родион Яковлевич Малиновский, будущий министр обороны Советского Союза, будущий маршал Малиновский, который тогда был унтер-офицер, уже имел «Георгиевский крест». А кстати, очень интересно, что у Малиновского вообще было два «Георгия», а о втором «Георгии» он так никогда в жизни и не узнал. И я это узнал только после того, как уже фильм был готов. На одном из показов в 2003 году в Музее Российской Армии, который находится рядом с Театром Российской Армии, ко мне подошла женщина и сказала: «Вот я историк, я занимаюсь экспедиционным корпусом. Я разбирала Пражский архив — Вы знаете, что у Малиновского есть второй „Георгиевский крест“ за прорыв линии Гинденбурга?». Генерал Щербачев, представитель адмирала Колчака во Франции, в Париже — его приказом Малиновский за прорыв линии Гинденбурга награждается вторым «Георгиевским крестом», а в этот момент Малиновский, уже вернувшись в Россию, воюет в рядах Красной Армии.
А. Пичугин
— Поэтому он никогда не узнал.
С. Зайцев
— Он не узнал об этом, ну, в общем-то, и слава Богу даже, я думаю, что он не узнал об этом в те годы.
А. Митрофанова
— Слушайте, можно, мне кажется, бесконечно говорить на тему русской эмиграции. То, что Вы сейчас рассказали об этом легионе, конечно... Я представляю, каких усилий внутренних стоило этим людям сохранять верность... Или, может быть, действительно они по-другому просто не могли. Но, чтобы было понятно: деморализация в Российской армии, которая воевала на фронтах Первой мировой войны, как мы ее теперь называем, эту войну, была страшной. И то, что вот эти люди настолько сознательно пошли на то, чтобы до конца отстаивать свой долг и быть верным своей присяге и чести, и быть верным государю, которого уже нет в живых к тому моменту, вот это, конечно, по-моему, дорогого стоит.
С. Зайцев
— Очень, очень дорогого стоит. А Вы знаете, что ведь многие, закончив войну в ноябре 1918 года, вернулись в Россию, отвоевали за белых и оказались снова во Франции — в эмиграции? Вот, например, генерал Лохвицкий, который как раз командовал Первой особой пехотной бригадой?
А. Митрофанова
— Бездонная тема. Нам, к сожалению, пора заканчивать программу...
С. Зайцев
— Ох, как жалко.
А. Пичугин
— Вот как час пролетел!
А. Митрофанова
— И в конце хочется еще раз напомнить о том, когда начинается фестиваль: 7 ноября, и вот по 14-е, вот эти...
С. Зайцев
— Включительно.
А. Митрофанова
— Да, вот эту всю неделю, восемь дней, получается, даже чуть больше, чем неделю, будет идти фестиваль, который называется «Русское зарубежье», и соответствующая тематика фильмов — художественных, вернее, игровых и неигровых, как правильнее сказать, Сергей нас поправил... Вход свободный на все показы. Ну, вот в первый день там есть некоторые ограничения — там по пригласительным у Вас?
С. Зайцев
— По пригласительным — это только вот открытие 7 ноября в 19:00.
А. Митрофанова
— На открытие. А все остальные фильмы — пожалуйста, свободный вход, приходите. Программу фестиваля где можно узнать, посмотреть?
С. Зайцев
— Программу можно посмотреть на нашем сайте http://cinema-rp.com (а «РП» — это «Русский путь»).
А. Пичугин
— Спасибо большое! Я напомню, что в гостях у Светлого радио сегодня были Сергей Зайцев — президент фестиваля «Русское зарубежье», кинорежиссер, директор киностудии «Русский путь», Дмитрий Кузнецов — поэт, журналист, член Союзов писателей и журналистов России, лауреат Премии имени Врангеля за этот год. Спасибо Вам большое, что пришли к нам сегодня! Алла Митрофанова...
А. Митрофанова
— ...Алексей Пичугин. До свидания!
А. Пичугин
— Спасибо, до свидания!
Артёму Казённых важно отправиться на лечение, нужна помощь
Артёму Казённых 9 лет, он не может нормально двигаться и очень плохо видит. Но благодаря любви и заботе близких, жизнь его наполнена теплом и радостью. В семье мальчика есть особенная традиция — когда кто-то из друзей и знакомых приходит в гости, Артём неспеша подходит к человеку и аккуратно кончиками пальцев трогает его лицо. Так он здоровается с близкими людьми и понимает, кто пришёл в дом.
Артём всю жизнь борется с последствиями остановки сердца и нескольких операций на головном мозге, которые пережил в младенчестве. Чтобы помочь ребёнку развиваться, мама ежедневно выполняет с ним разные физические упражнения, возит сына на реабилитации. «Постепенно наш герой восстанавливается, — говорит Лидия. — Сейчас Артём осторожно делает первые шаги, самостоятельно может подняться и сесть на стул, что-нибудь съесть. Его крёстная, кондитер, каждый праздник старается порадовать Артёмку маленьким бисквитным десертом, что вызывает у него бурю положительных эмоций. Ведь теперь он может сам прожевать кусочек торта, хотя раньше ел только протёртую пищу», — продолжает рассказ мама.
Жить сегодняшним днём и замечать всё хорошее — вот девиз семьи Артёма Казённых. «Мы радуемся даже самому малому, тому, чему многие люди не придали бы значения. Например, недавно сынок впервые смог обнять меня одной рукой за шею. Просто обнять — какое это счастье!» — радуется Лидия. Она верит, что у сына впереди много новых побед.
Сейчас Артёму предстоит следующая реабилитация, которую мама оплатить не в силах. На помощь пришёл благотворительный фонд «Дети Ярославии», он открыл сбор для мальчика. И если вы хотите поддержать Артёма, переходите на сайт фонда: deti-yaroslavii.ru
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Смыслы Страстной седмицы». Прот. Павел Великанов
У нас в гостях был настоятель московского храма Покрова Богородицы на Городне в Южном Чертанове протоиерей Павел Великанов.
Мы размышляли с нашим гостем о смыслах и значении Страстной Седмицы и о том, как участие в богослужениях этих дней может помочь подготовиться к встрече главного христианского праздника — Пасхи.
«Страдания и вера». Татьяна Семчишина
У нас в гостях была медсестра детской реанимации Татьяна Семчишина.
Мы говорили о том, как страдания и жизненные испытания могут способствовать приходу к вере, о том, как поддержать человека в горе, а также о важной роли тишины и молчания в нашей жизни.
Ведущий: Константин Мацан
К. Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, уважаемые друзья! У микрофона Константин Мацан. В гостях у нас сегодня Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. Добрый вечер!
Т. Семчишина
— Здравствуйте!
К. Мацан
— Вот не первый раз Татьяна у нас в гостях в программе «Светлый вечер», а уже даже второй. Мы с Таней не то, чтобы давно, но знакомы, поэтому, как в жизни, будем общаться «на ты». И я бы вот с чего начал. Вот я тебя представляю как медсестру детской реанимации... Нередко я встречаю такое мнение, что вообще во врачебном сообществе, скорее, человек будет неверующим, потому что взгляд на мир научный, естественнонаучный, работаете вы с конкретными данными физиологии, анатомии, биологии и так далее, и вот места чему-то такому, что не измеряется на приборе, здесь, вроде бы, не остается. Почему «вроде бы»? Потому что, с другой стороны, а где еще встретить чудо, как не в больнице, где происходят, наверное, иногда необъяснимые с медицинской точки зрения вещи, когда врачи говорят: «Ну, бывает, и такое бывает. Хорошо, что человек выздоровел». Вот как ты это наблюдаешь, будучи человеком внутри этого процесса?
Т. Семчишина
— Наверное, стоит сразу оговориться, что поскольку я не врач, а медсестра и могу говорить от лица не столько врачей или врачебного сообщества, а медицинского сообщества, как медработник, как я сама это переживаю или как я это наблюдаю... И, конечно, ты абсолютно прав, что, с одной стороны, медики имеют дело с множеством данных, законов, процессов, опять-таки, опыта врачебного профессионального, медицинского, тех случаев, которые наблюдают, и это, конечно, в какой-то степени сужает область такой детской... назову это... не хочу никого обидеть, но какой-то слепой веры, когда ты надеешься и очень хочешь надеяться, тем более, когда речь идет о любимом человеке, близком, который болеет и страдает. Наверное, в этом смысле медики гораздо более люди отстраненные, может быть даже, циничные, потому что там, где мама болеющего ребенка продолжает надеяться, медики понимают, что это закончится тем или иным исходом.
С другой стороны, в нашей области, и это знает очень хорошо любой врач, медсестра, все те, кто каждый день занимается лечением людей и пытается им помочь, всегда есть место для необъяснимого и для того, чтобы... я назову это «действовал Бог», как человек верующий. Потому что даже если будет самая лучшая команда профессионалов, которые будут, допустим, оперировать в самой лучшей больнице, с самым лучшим оборудованием и самым лучшим обеспечением всеми необходимыми препаратами, есть всегда место, ну, случайности, стечению обстоятельств, когда что-то может пойти не так, или когда что-то может пойти так в тех больницах, местах, где нет совсем никаких условий. Но почему-то в одних ситуациях человек выздоравливает и получает исцеление, а в других вдруг начинаются какие-то осложнения, которые могут привести и к смерти. И, наблюдая за этим, наверное, люди могут по-разному это истолковывать — и как, опять-таки, случайность, совпадение, но здесь всегда есть место тайне, и я думаю, что никто другой, как медики, не наблюдают этого так часто, когда, кажется, по всем законам, все должно пойти таким образом, а оно идет совершенно другим.
Ну и, плюс, конечно же, никто, как медики, так часто не видит страдания и, в том числе, смерти, которая, да, к сожалению, становится частью нашей рутинной работы. Но без осмысления этого ты не можешь там оставаться. Другое дело, что каждый человек находит для себя разный ответ в этом осмыслении, и кто-то находит его действительно в вере, а кто-то — в такой отстраненности и некотором, наверное, ожесточении, может быть, сердечном, которое скрывается за словом «профессионализм».
К. Мацан
— Ну, говорят, что врачи — циники. Вот это — про это, да?
Т. Семчишина
— Наверное, да, можно и так сказать.
К. Мацан
— Вот ты, мне кажется, важнейшую тему ты такую поднимаешь — вообще о приходе к вере, о, скажем так, содержании этого процесса. Вот ты сказала, что, встречаясь часто со смертью, с уходом людей, разные люди совершают разные выводы, иногда противоположные, из одной и той же ситуации. А вот от чего это зависит, как тебе кажется? Почему один человек приходит к мысли, ну, к какому-то обоснованию для себя религиозной веры, включая то, что вот жизнь не заканчивается со смертью и есть надежда на вечную жизнь, вот в этом тоже выражается вера, а кто-то из той же самой ситуации делает вывод, что «нет, все» (я сейчас, может быть, огрубляю), «все бессмысленно». Вот этот самый цинизм, как, может быть даже, защитная реакция, возникает, бросающаяся в глаза бессмысленность. Вот я даже уже, скорее, знаешь, тут не про медицину, а к твоему опыту просто верующего человека, многолетнего прихожанина храма, который при этом с этой темой сталкивается, с темой медицины и смерти, — что Бог касается в какой-то момент сердца человека и говорит, что «вот найди утешение в этом, ищи утешение здесь», а другого, получается, Бог не касается, раз он ожесточается и не верит?
Т. Семчишина
— Это сложный вопрос.
К. Мацан
— Конечно, сложный. Я, вообще-то, простых вопросов не задаю.
Т. Семчишина
— Сложный вопрос, на который я могу попробовать ответить некоторым предположением, потому что все-таки опять я говорю с позиции человека верующего, хотя и мне знакомы сомнения, недоумение, и уже в профессию я пришла верующим человеком. Хорошо, конечно, ответить просто и схематично, сказав, что это зависит от того, с каким сердцем, наверное, с каким багажом ты уже приходишь, ну вот, там, например, в профессию или в какую-то конкретную ситуацию страдания, боли и какого-то экзистенциального напряжения. Потому что, конечно, влияют и встречи, и воспитание, духовное воспитание наших учителей. Потому что в том, как я вижу какие-то вещи и как я их трактую, огромная заслуга, и это результат работы множества людей, с которыми мы общались — и отца Георгия Чистякова, и владыки Антония Сурожского, чьи книги оказали на меня очень большое влияние, и Фредерики де Грааф, и многих других людей. И когда ты встречаешься лицом к лицу с конкретной ситуацией, она ложится уже на подготовленную почву. Хотя, говорю, конечно, это не исключает вопросов, недоумений, сомнений и боли.
С другой стороны, наверное, и благодать Божья... Я не знаю, как ответить на вопрос, почему кого-то касается, а кого-то не касается. Но это еще и выбор, это и выбор человека в том, чтобы оставаться открытым или нет. Мы все испытываем боль — это я совершенно точно могу сказать. Мы все, работая там, где мы работаем, и видя то, что мы видим, переживаем за наших пациентов и не можем эту боль не испытывать. Другое дело, насколько мы ее в сердце допускаем и насколько мы готовы и в дальнейшем ей открываться и — может быть, не самое удачное выражение — что-то с ней делать. Потому что я могу отдать ее Богу — это, мне кажется, единственное, что имеет смысл, и дать согласие на то, чтобы снова этой боли открываться. Но я совершенно точно знаю и понимаю, что бывают и моменты, и бывают ситуации, когда человек говорит: «Нет, я не хочу этой боли. Да, я вижу ее, но я совершенно не готов ее испытывать и снова и снова к этой ситуации возвращаться, поэтому я выбираю такое дистанцирование». Потому что это тоже ведь может быть объяснено очень логично и какими-то важными причинами и мотивами для того, чтобы профессионально не выгореть, для того, чтобы мочь помогать больным, для того, чтобы уметь профессионально оказывать им помощь, и так далее. И, наверное, да, мировоззрение, наверное, готовность открывать сердце и готовность как-то рефлексировать и, ну, назову это «что-то делать» с этим переживанием и что-то делать с этой болью. Наверное, от этого зависит.
К. Мацан
— Ты эту фразу произнесла, очень такую цепляющую в хорошем смысле слова — «отдать Богу». Вот мне эти слова очень нравятся — «надо отдать боль Богу», потому что в них, что называется, постулируется сразу и существование Бога, и Его активное участие в жизни человека верующего, то, как это верующий видит, Его готовность эту боль человека забрать, какое-то такое динамичное отношение. То есть, Бог из какого-то слова, фигуры, идеи, чего-то такого большого, где-то существующего, превращается в Того, Кто близкий с тобой, Кому до тебя есть дело. А вот как ты это переживаешь? Как бы ты, ну, если угодно, объяснила вот это свое чувство — отдать боль Богу — человеку, который этого опыта не имеет? Понятно, что это сложно, может быть даже, невозможно объяснить до конца или даже хоть сколько-то. Но описать, свидетельствовать, наверное, можно. То есть, это невозможно передать, как любой опыт, но, может быть, что-то о нем можно сказать?
Т. Семчишина
— Ты знаешь, однажды у нас был такой разговор с коллегой — ночной, в какое-то небольшое затишье и в какой-то небольшой такой промежуток передышки. Она спросила меня: «Скажи, вот ведь я вижу, что довольно часто ты общаешься с семьями наших детей, и даже с кем-то, и со многими ты продолжаешь общаться после смерти детей. Они присылают тебе фотографии. Как ты все это выносишь? И зачем?» И тогда я попыталась ответить на вопрос, именно используя вот этот образ «отдать Богу», при этом понимая, что я разговариваю с человеком, который, может быть, где-то очень на пороге веры, как-то задумывается. Это действительно было сложно, как это можно объяснить, потому что, разговаривая со «своими» (я беру это сейчас в кавычки) — ну, с теми, кто как-то более в церковный контекст погружен, среди верующих людей, я могу что-то говорить о молитве, хотя все эти слова — они, наверное, будут достаточно плоскими, и все будет не то. Но здесь суть в том, что есть боль, которую на самом деле очень сложно вынести. Ее довольно сложно вынести еще и потому, что ты не можешь ничего с этим сделать. Иногда это твоя боль, личная, потому что ты соприкасаешься с какой-то трагической ситуацией и видишь, как это отражается на семье, на ребенке. Может быть, еще обстоятельства какие-то сложные. Иногда это, действительно, да, тоже вот отражение боли других людей. Ты видишь, насколько другому человеку больно — матери, потерявшей ребенка своего, или самому ребенку. Но наше, наверное, такое человеческое, естественное желание — эту боль утишить сразу, уменьшить ее, избавиться от нее. Когда я говорю о том, что мы можем отдать эту боль Богу, это, наверное, больше о том, что мы можем ее с кем-то разделить. Это не всегда означает утешение, но когда ты в боли не один, это приобретает какой-то другой смысл. И особенно когда ты в этой боли не один, а с кем-то, кто больше тебя, больше всей этой ситуации, Тот, Который благ, Который милостив и Который, в общем, не хочет никому зла и не хочет никому ничего плохого. И когда ты в этой боли с тем, кто в глубине своего существа видит и держит судьбы всех и знает тайну, и знает каждого по имени — и этого ребенка, который ушел, или этой семьи, каждого ее члена. Наверное, как-то более стройно мне сложно это объяснить, но, как говорил кто-то из великих, что боль... ты можешь горе разделить пополам с кем-то, и это уже... Ну это совместное проживание — оно и объединяет, и оно помогает тебе в этом быть и продолжать, продолжать существовать, продолжать жить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Мы говорим о трудных вопросах, на самом деле, веры, которые возникают в связи с болезнью, в связи с испытаниями. И наша сегодняшняя гостья видит это просто в процессе своей работы в детской реанимации. Вот еще немножко останавливаясь, может быть, задерживаясь на этом выражении, на этом состоянии, наверное, сердца человеческого — «отдать боль Богу»... Я вот в прошлой части упомянул, что мне оно очень нравится, это выражение, потому что в нем дается какое-то представление о Боге активном и с нами взаимодействующем, к нам обращающемся. Но ведь тут еще, наверное, важно, что и человеческая активность здесь постулируется? Я почему об этом спрашиваю — потому что я вот помню, в похожем контексте когда мы с кем-то говорили, вот отдать боль Богу, отдать проблему Богу, поручить эту проблему Богу, человек совершенно нецерковный и неверующий услышал в этом пофигизм. То есть, «вы, верующие — вы просто от этого закрываетесь». Ну, «отдай Богу» — это то же самое, как, другими словами, просто «не думай об этом», «да не парься!». Но правильно, что мы не про это же говорим сейчас? А вот как ты это чувствуешь? Почему это не про «не парься»? Вот я даже понимаю, что в плане твоей работы в реанимации это глупый вопрос и наивный. Я не предлагаю тебе сейчас переносить его на конкретные ситуации, когда перед тобой страдающий человек. Но если говорить именно о вере, о том, как ты проживаешь отношения с Богом, которые вот не про «не парься», а про твое активное участие — что это такое?
Т. Семчишина
— Я думаю, что если говорить с точки зрения психологии, наверное, можно назвать это формой рефлексии, да? Что когда происходят какие-то сложные события — ну, например, смерти пациентов, еще какие-то неразрешимые вещи, с которыми мы активно в рамках своих профессиональных обязанностей сделать ничего не можем, то просто забыть и как-то отодвинуть это в долгий ящик — это, наверное, да, была бы, наверное, пассивная позиция. Мне кажется — ну, может быть, я так устроена, но мне кажется, что очень важно все-таки не оставлять эти ситуации, а к ним возвращаться и их обдумывать. Пусть это будет с точки зрения психологии действительно такой рефлексией. Но если говорить с точки зрения веры, то мне кажется очень важным вот что. Когда-то я услышала это от Фредерики де Грааф. В каком-то разговоре мы с ней обсуждали тоже какую-то рабочую ситуацию, и она говорит: «Ну ты зовешь туда Бога, ты зовешь туда прийти Бога? Ты знаешь, что в какие-то моменты ты можешь требовать, чтобы Бог туда пришел? Да, Он знает это и без тебя, да, Он видит эту ситуацию, но ты можешь требовать, чтобы Божья Матерь и Господь в эту ситуацию вошли». Я не сразу это поняла, что она имеет в виду, но мне кажется, что это какая-то точка соприкосновений, точки встречи именно активности человека и активности Бога. Потому что это пространство человеческого сердца. И человек, видя или участвуя в неких обстоятельствах, где человек страдает, его призыв Бога туда — это, мне кажется, именно это и есть проявление активности, неравнодушия, неотстранения. И то же самое — если речь идет о смерти или вот о каких-то таких сложных событиях. То есть, мы, с одной стороны, молимся и отдаем Богу эту ситуацию — может быть, непонятную, может быть, с которой мы не согласны, но, вместе с тем, мы призываем Его прийти туда и освятить эту ситуацию Своим присутствием. Как дальше будет, я не знаю, но что-то страшное уже случилось, что-то трагичное уже случилось. Но призвать Бога в эту ситуацию, мне кажется, это лучшее, что можно сделать.
К. Мацан
— Я помню, в одном интервью священник Александр Ткаченко, создатель первого детского хосписа в России, сказал, что у Бога нет других рук, кроме наших. Ну это не он первым сказал — это такая известная, бесспорная, с одной стороны, мысль. С другой стороны, я помню, что в другом интервью человек тоже, много работающий, скажем так, в социальных проектах, помогающий и бездомным, и больным, к этой фразе по-другому отнесся — что «не, ну, конечно, у Бога есть другие руки, кроме наших, потому что, может быть, если Господу надо, Он Своими руками что-то сделает и без нашей помощи». И тогда человек добавил: «Ну, в лучшем случае, пальцы». Но, может быть, мы не будем множить дальше физиологические метафоры — «руки», «пальцы», но что ты об этом думаешь? Как в тебе эти слова отзываются?
Т. Семчишина
— Мне кажется, что это — опять-таки, наверное, возвращаясь к вопросу открытости сердца и открытости... ну, открытости миру, открытости человеку, причем, в совершенно разных реакциях. Мне почему-то первое, что приходит на ум, когда я слышу эти слова, это какие-то ситуации... Ну вот, например, самая простая — допустим, закончилась моя смена, и я выхожу из отделения, может быть, очень уставшей и, может быть, думающей только о том, чтобы поскорее добраться домой...
К. Мацан
— Потому что после суток дежурства.
Т. Семчишина
— Да, ну, после суток, и поехать скорее домой, и лечь спать, и вообще как-то немножечко отключиться от той реальности, которая была моей реальностью в последние 24 часа. И в этот момент, например, я вижу, что на диванчике около отделения нашего сидит женщина и, например, плачет. И, может быть даже, я узнаю в ней маму кого-то из наших детей. И здесь может быть несколько вариантов, да? Это может быть, например, мама, с которой есть у нас какой-то контакт и с которой у нас, ну, какие-то отношения даже сложились, потому что ребенок уже лежит какое-то продолжительное время. Это может быть мама какого-то другого ребенка, с которым я никогда не работала, но я знаю, что она приходит. Или, может быть, это совсем незнакомый человек. В целом, реакция моя может быть такова, что, ну, вообще-то, я закончила уже работать. Лифт — вот, пожалуйста, здесь пройти пять метров, и я сажусь на лифт и уезжаю к себе. Ну, потому что это не мое дело. Ну, плачет она — почему она плачет? Я не знаю, почему она плачет. Узнавать и как-то погружаться в это все еще я могу быть совсем не готова. Но, на мой взгляд, если так сложилось, что на выходе со смены почему-то я встретила эту женщину, ну, лучше подойти к ней, сесть и спросить ее, по крайней мере, что случилось. Или, ну, может быть, какими-то другими словами. Потому что мы все очень сильно нуждаемся в том, чтобы быть увиденными другими людьми. И, может быть, я ничем не смогу ей помочь. Может быть, я и выслушать ее не могу. А может быть, она мне как-то грубо даже ответит, или агрессивно, или... Да все, что угодно, может быть. Но в данном случае как-то Божьими руками... Что я могу, как Божьи руки, здесь, да? Я... вот как задание от Бога такое, да, это переживаю — что если человек встречается, даже если мне очень не хочется, даже если как-то вот... ну, как будто бы даже я имею моральное право пройти, но лучше все-таки подойти и спросить. Ну не захочет она другого человека рядом с собой, не нужно ей это будет — ну тогда так, как есть. Может быть, посидеть с ней какое-то время. А может быть, она пришла, потому что были ситуации, когда, например, мама потерялась просто. Ну, то есть, она должна была прийти в другое место, и она потерялась, растерялась, там, ребенок в тяжелом состоянии, и она не поняла, куда идти. И это все тоже решалось довольно просто, потому что я вернулась в ординаторскую, мы позвонили лечащему врачу и поняли, что требуется — она перепутала этажи и пришла не туда. То есть, это могут быть какие-то вещи, которые совсем не «великие», но если мы пришли в этот мир, если мы родились и продолжаем жить, и если как-то мы хотим для Бога тоже что-то делать, мне кажется, хорошо бы стараться — конечно, это не всегда получается, но — держать глаза открытыми, уши открытыми и сердце открытым.
К. Мацан
— Вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. У микрофона Константин Мацан. Не переключайтесь.
«Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. Еще раз здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан. Мы говорим сегодня с Татьяной Семчишиной — медицинской сестрой детской реанимации.
Вот до перерыва, знаешь, какую-то ты очень важную тему затронула, причем, важную, знаешь, вот мне лично в плане каких-то лайфхаков. Лайфхаков, потому что мы хотим, чтобы от наших программ была сплошная польза, и вот на практике что выносить. Я вот могу тебе признаться, что для меня вот в той ситуации, которую ты описывала — допустим, сидит человек в больнице ли, на улице, на работе ли где-то, например, плачет, и, в принципе, ситуация, с одной стороны, располагает к тому, чтобы подойти, спросить, что случилось, а с другой стороны, ты понимаешь — вот это моя проблема психологическая, честно признаюсь тебе и всему честному народу, — я боюсь вот того самого какого-то грубого ответа, неловкости, которую я могу создать, в которой я могу оказаться, боюсь почувствовать себя глупо. И боюсь одновременно и человеку как-то... Может быть, ему сейчас не нужно внимание. Вообще, я понимаю — допустим, когда мне плохо, я, может быть, не хочу, чтобы вообще меня трогали. Но это индивидуально. Я внутри себя борюсь, с одной стороны, с каким-то правильным пониманием, что, ну, хорошо бы сейчас подойти, узнать. И я вот абсолютно понимаю тебя, когда ты говоришь, что «вот мне сейчас, именно мне этот человек именно попался — ну неслучайно же это, ну Господь же все видит!» А с другой стороны, какие-то внутренние ограничители включаются. Вот что ты посоветуешь? Ты отчасти уже об этом начала говорить. Может быть, ты тоже это испытываешь. Судя по всему, тебе это знакомо. Как находить для себя внутреннюю мотивацию все-таки поступить по-христиански, громко скажем, и вот это внимание проявить, не боясь, несмотря ни на что, и быть готовым даже, там, не знаю, к неловкости, к грубому ответу, но все-таки сделать?
Т. Семчишина
— Ну, начнем с того, наверное, что касается мотивации, что, боюсь, нет готовых рецептов, потому что каждый раз и в каждой ситуации приходится делать выбор. Это не что-то такое, что идет по накатанной и что один раз уже решено, и теперь наконец-то все просто и легко.
С другой стороны, я вот о чем думаю. Господь дал нам свободу, и эта свобода — она выражается во всем. Она выражается, в том числе, в том, что решим мы сами — подойти или не подойти. Она заключается и в том, что человек может принять нашу помощь, не принять нашу помощь, нуждаться в нас, не нуждаться в нас, а нуждаться в ком-то другом. И, наверное, один из тех принципов, которые хорошо бы постараться соблюдать, это человеку эту свободу предоставить. И в каких-то ситуациях я понимаю, что мне проще все-таки тоже опираться на рецепты на какие-то готовые, и в каких-то ситуациях я для себя формулировки нашла. Вот, например, я живу на метро «Теплый Стан», где у нас находится рынок, и там переход довольно длинный из метро, много лестниц, куда довольно часто приезжают бабушки со своими сумочками-кошелочками на колесиках. И для того, чтобы подняться или спуститься (а чаще всего бабушки приезжают уже с нагруженными сумочками), ну это требует усилий, чтобы по ступенькам их поднять. И тоже кажется — ты видишь пожилого человека, который с этой тележечкой со своей цок-цок-цок по ступенькам, и реакция может быть очень разной, потому что бабушки тоже по-разному настроены.
К. Мацан
— Меня однажды так отшили, будто я хотел сумку забрать, а не поднять.
Т. Семчишина
— Да. Потому что бывает, что, действительно, ну вот люди как-то так реагируют остро. И, ну, для себя я какую-то формулировку нашла такую, что когда я подхожу, говорю: «Извините, пожалуйста, разрешите вам помочь!» — и это оставляет человеку абсолютную свободу, потому что кто-то может сказать: «Да мне и так удобно». О’кей. «Да, хорошо, очень было бы здорово». «Нет, не нужно». И... Ну, и когда... И себя чувствуешь в этом тоже свободной. И человеку ты предлагаешь, и оставляешь ему право отказаться и свободу отказаться или принять.
Конечно, гораздо сложнее, когда речь идет не о физической помощи, которая очевидна, а о помощи (или не помощи), о каком-то участии, когда речь идет о горе, слезах или какой-то сложной ситуации, и мы не знаем, что случилось. Но, мне кажется, если иметь в виду, опять-таки, эту деликатность и какое-то пространство свободы, ну, по крайней мере, может быть даже, и вопрос «что случилось?» не такой удачный... Там, что ты расскажешь, что случилось? «Мне плохо». Там, «моему ребенку плохо». Что случилось... Все плохо. Но, может быть, спросить: «Я могу вам чем-то помочь?», как бы по-киношному ни звучала эта фраза. Или: «Не могу ли я что-то для вас сделать?» И если человек скажет «нет», может быть, побыть еще, посмотреть на него и уйти?
К. Мацан
— В прошлой части программы ты говорила, когда мы начали в самом начале размышлять о том, насколько человеку в медицинском деле труднее или проще, скажем так, прийти к вере, найти утешение к вере, ты сказала: «Все мы переживаем боль и сомнения». Я вот хотел бы к этой фразе творчески придраться. Опять же, может быть, это будет связано с твоей работой, может быть, нет, но какие у тебя сомнения в вере, какие вопросы к Богу (если это одно и то же — сомнения в вере и вопросы к Богу)? Я понимаю, что ты вряд ли ставишь под сомнение бытие Божие как таковое. Хотя сейчас ты расскажешь. Но тогда чего они касаются?
Т. Семчишина
— Они действительно не касаются бытия Божия. Но... Есть, например, сомнение — это один из самых болезненных вопросов, я думаю, что не только для меня. Это вопрос, что есть благо. Что есть благо, ну, например, для конкретного ребенка. Или что есть благо для его семьи. И если мы говорим о том, что, ну, «я верю, что Господь всемилостив и благ, и в Его деснице тайна человеческой судьбы», то где это благо в какой-то конкретной ситуации, где его очень сложно разглядеть или невозможно? И что есть благо в этой ситуации? Это вопрос, который довольно часто снова и снова приходится ну как-то решать, задавать, по крайней мере, этот вопрос.
К. Мацан
— Ты имеешь в виду, может ли болезнь, например, быть благом для семьи, для человека, для ребенка?
Т. Семчишина
— Я боюсь сейчас уйти в какие-то теоретические размышления, потому что все-таки эти, наверное, вопросы имеют право задавать только непосредственные участники. Легко сидеть в студии и говорить о таких вещах. Но, скорее, это какие-то очень конкретные события или конкретные... Даже, наверное, не столько сама ли болезнь — благо. Я не буду касаться этой темы — она слишком деликатная, и она слишком индивидуальна для каждого конкретного человека. Но в процессе лечения и в процессе борьбы за жизнь мы, да, сталкиваемся с ситуациями — ну все ли мы сделали правильно и все ли мы сделали, исходя из блага, из пожелания блага, например, такой вопрос. И еще вопросы смысла, который, наверное, основополагающий — в чем смысл, где смысл? Наверное, немножко сложно говорить об этом абстрактно, но я боюсь, честно говоря, приводить какие-то конкретные примеры, потому что опасаюсь быть недостаточно бережной и деликатной к тем людям, о которых я могу рассказывать.
К. Мацан
— Когда человек надеется на чудо, а чудо не случается, это вызов вере?
Т. Семчишина
— Это очень серьезная проверка, я думаю. Потому что, как сторонний наблюдатель, опять-таки, я могу говорить о том, что очень часто чудо, которого мы хотим, оно имеет очень конкретные осуществления, да? То есть, мы хотим очень конкретных вещей, надеясь на чудо. Например, в ситуации болеющего ребенка хотим его выздоровления во что бы то ни стало. Вопрос блага в этом тоже очень важен, потому что иногда, например, в силу ряда причин, осложнений, лечения мы, как медики, можем понимать, что если даже ребенок выживет в этой ситуации, то его жизнь не будет полноценной. Он, например, ну, не сможет никогда ходить или не сможет говорить, или еще чего-то не сможет. То есть, его выживание физическое — оно не будет означать качества жизни и полноты этой жизни. Ну, хотя о полноте, наверное, можно говорить в духовном смысле, и мы, наверное, не будем эту тему затрагивать. Но я вижу, например, несколько вещей и могу поделиться такими размышлениями — что чудо иногда может быть в другом. Мы просим конкретного чуда в выздоровлении, а чудо случается, выражаясь в каких-то других вещах, хотя ребенок погибает, например, и этого выздоровления мы не получаем.
Но когда я говорила еще о том, что это такая проверка того, что стоит наша вера... С одной стороны, мы помним прекрасно все евангельские строки — «просите, и что бы вы ни попросили Во Имя Мое, да будет вам», С другой стороны, это тоже достаточно известные слова — о том, что «что нам дороже — сам Бог или Его блага, или Его благодеяния?» И вот в ситуации, когда мы просим и не получаем, очень бывает сложно, но возможно сохранить веру в то, что Бог всемилостив и благ, и неизменен, и принять из Его руки то, что происходит, даже если мы сейчас этого не понимаем. И даже если очень больно. И даже если эта боль потери разрывает сердце.
Но я вот, наверное, не посмею здесь говорить о наших родителях, потому что действительно для этого каждый проходит свой путь, и свой путь осмысления, и свой путь веры. Но вот здесь очень серьезно встает вопрос, насколько дорог мне Бог. Если я не сомневаюсь в Его существовании, если Он был здесь, если Ему небезразлична судьба моего ребенка, если Ему небезразлично все, что происходит с нами, как дальше строить эти отношения, если случилось то, что случилось.
И почему-то вот хочется мне еще одним поделиться — тоже важным, мне кажется, моментом таким. Однажды мы провожали семью, у которой умер малыш. Было отпевание, и батюшка наш, больничного храма после того, как отпевание закончилось, он подошел к супругам, к родителям малыша, обнял их и сказал: «У вас было время надежды, теперь оно закончилось, и наступает время веры и любви». И это настолько точно отражает состояние... Ну вот, по крайней мере, это такое было точное описание для этой конкретной семьи, потому что они до последнего надеялись. И сейчас, когда все закончилось так, как закончилось, они возвращаются домой, но возвращаются домой, к сожалению, с погибшим ребенком. Но наступает время, когда ты можешь верить во встречу, ты можешь верить в то, что любовь не заканчивается земной жизнью, и что любовь продолжается. Вот, мне кажется, это какое-то максимально точное описание того, что может происходить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Вот буквально предвосхищаешь ты ту тему, о которой я хотел бы в этой последней части нашей программы поговорить, без которой, конечно, наш сегодняшний разговор был бы неполным. В том смысле, что мы всю программу говорим о твоей работе, о том, что ты видишь на работе, как медицинская сестра в детской реанимации, о трудных ситуациях, боли, страдании, смерти как о вызове вере. Как о вызовах. Но что-то мне подсказывает, что этим, скажем так, духовная палитра твоей работы не исчерпывается, и наверняка есть место и наблюдениям встречи с надеждой, с любовью, с тем светлым, что происходит. И это тоже связано с верой, может быть, дает ей расти, укрепляться, убеждаться, утешаться, получать от Бога утешение. Вот насколько в этом смысле тут твоя работа на твою веру влияет? Был ли пройден какой-то путь — вот не с точки зрения вызова и проверки, а с точки зрения вот ее еще большего какого-то раскрытия и, ну, если угодно, открытия красоты Божьего замысла о нас всех?
Т. Семчишина
— Мне действительно не хотелось бы, чтобы у наших слушателей создалось впечатление, что где-то мы на передовой, где постоянные испытания и непрерывные вызовы жизни и вере. (Смеется.) Хотя, я говорю, конечно, это часть тоже нашей повседневной жизни.
Изменилось ли как-то само понимание, да? И как-то больше раскрылось ли видение Божьей красоты? Мне кажется, что очень явно в наших вот повседневных делах, в нашей повседневной работе раскрывается красота встречи. Красота встречи с человеком. Потому что, несмотря на то, что иногда рутина подразумевает какую-то скорость — что один, второй, третий, это поток людей, но эти лица и судьбы, которые проходят, это, конечно, удивительные какие-то такие нити и удивительные переплетения. Огромное у меня уважение вызывают наши родители и дети. Хотя с детьми мы не всегда имеем возможность общаться — ну, потому что, в силу особенностей отделения, мы можем уже видеть их в медикаментозной коме и под аппаратами, но с кем-то мы общаемся, и это люди, которые дарят огромную радость, как бы это ни странно показалось, и удивление, и удивление жизни. И... Ну, мы тоже меняемся, видя этот свет и видя эту красоту.
И, конечно, не могу не вспомнить одну из наших недавних таких историй, когда у нас полгода лежал малыш, и ему нужна была почечно-заместительная терапия. Ну, поэтому он был в сознании, он мог общаться. У него была масса каких-то игрушечек, книжечек. И мы его очень полюбили все — женская часть коллектива точно, но даже наши реаниматологи, конечно, они с большой нежностью относились к этому малышу. И поскольку он был у нас достаточно долго, и, конечно, для ребенка ситуация непростая — да, он днем находится с мамой, но он все равно в относительно незнакомом пространстве, на ночь он должен оставаться один, незнакомые люди, которые постоянно меняются и которые какие-то процедуры проводят. Но он, как любой ребенок, растет, смотрит на мир, чему-то учится, что-то ему нравится, что-то ему не нравится. И он это все разделял с нами. Мы научились читать, играть, какие-то новые вещи придумывали для того, чтобы его порадовать. (Смеется.) И мы многому учились...
Я не знаю, как ответить на этот вопрос, мне немножко сложно. Наверное, мне даже сложнее ответить на этот вопрос, чем на вопрос касательно вызовов. Но мы видим, насколько... Вот я думаю, что благодаря работе это тоже очень проявляется. Мы видим, насколько мир разный, насколько люди разные. Иногда, как бы банально это ни прозвучало, насколько уникален путь каждого человека и насколько все бывает неоднозначно, и не надо торопиться с выводами о человеке, например, или о семье. Лучше всего не пытаться со своими какими-то понятиями «правильными» на семью наседать, а побыть рядом с ней и сопроводить. Это, наверное, лучшее, что мы можем сделать. Этому работа очень учит. И она всегда напоминает о том, что Дух Святой — Он не в грохоте, а Он в тихом веянии ветра, вот в такой деликатности, нежности и соприсутствии. Это очень явно всегда.
К. Мацан
— Не могу тут не спросить, раз уж прозвучало имя чрезвычайно дорогого мне митрополита Антония Сурожского. Дорогого — в смысле, автора, пастыря, чьи тексты во многом вообще меня, конечно, тоже к вере привели и сформировали, видение каких-то вещей. Он много говорит о необходимости... Не необходимость — плохое слово «необходимость»... о молчании, о возможности молчания. В каких-то ситуациях быть с человеком рядом, без слов, просто быть, присутствовать, чтобы суть твоя была здесь, вместе с ним. И, с одной стороны, в общем-то, не так уж редко мы об этом говорим — о том, что слова часто не нужны лишние. А с другой стороны, так ли это просто на практике? Владыка Антоний тоже в своих текстах... Мне даже довелось один переводить с английского на русский, ранее не опубликованный по-русски текст. Вот об этом он там подробно размышляет — что тоже по-разному можно молчать. Можно просто прийти и помолчать. Ну вот я пять минут помолчал, вроде как, и исполнил завет владыки и больше... пойду дальше, поработаю. Можно молчать, говорит он, с таким достаточно напускным видом и молиться внутренне, показывая, что «вот, вот я молчу наполненно и молюсь за того человека, который рядом со мной». Может быть, такого молчания тоже не надо.
И мой вопрос к тебе, собственно, простой: а что это такое на практике? Удавалось ли, вот удавалось ли этот совет владыки воплощать по-настоящему? Я спрашиваю без подвоха, потому что мне это неизвестно — мне не удавалось, не было повода проверять это. А у тебя, наверное, поводов предостаточно.
Т. Семчишина
— Это совет, наверное, во многом «на вырост». Потому что это то, к чему можно всегда стремиться и пробовать, пробовать, пробовать снова, как и множество других советов, которые владыка дает. Но ты помнишь эту ситуацию, которую мы обсуждали, этот пример — если мама сидит около отделения заплаканная. Иногда... ну здесь какая-то чуткость, наверное, все-таки нужна. Потому что иногда, может быть, действительно один из способов проявить участие — это сесть рядом с ней. И, может быть, не сразу начать говорить, предлагать, и это тоже может быть такой формой, ну, «я свое дело сделал, могу теперь идти, быть свободнее». Я подошел, спросил: А ничего не надо? Помочь вам?" — «Не помочь». — «Отлично!» И с чистой совестью уходить домой.
К. Мацан
— Я прямо себя узнаю, сейчас ты описываешь...
Т. Семчишина
— Но посидеть рядом и как-то прислушаться — может быть, человек что-то скажет, а может быть, нет, и вот, как это владыка часто называет, «из глубины молчания задать вопрос», это уже, наверное, уже такая способность и какая-то душевная внимательность более высокого уровня.
Удавалось ли или не удавалось — я не знаю. Я не знаю, не мне судить, но...
К. Мацан
— Надо спросить у тех, рядом с кем ты молчала.
Т. Семчишина
— Вот я точно знаю вот что. Иногда мы с коллегами с нашими тоже обсуждаем какие-то сложные ситуации, которые случаются у нас на работе. Это могут быть и конфликты, например, с кем-то из родителей или какие-то ситуации кризисные такие, когда не знаешь, как реагировать, и довольно часто я слышу от наших девушек-медсестер вопрос (ну, он такой даже риторический), что «ну я не понимаю, что говорить, я не знаю, что сказать». Вот идет человек, который вот только что вышел из палаты, где умер ребенок его. И, вроде, с одной стороны, я тоже с ними работала, и как-то хочется выразить им соболезнование, но я боюсь подойти, потому что я не знаю, что сказать.
И однажды, когда мы беседовали с человеком вне нашей сферы, и я вдруг поймала себя на мысли, что у меня вопрос этот не возникает — о том, что сказать. И, наверное, можно считать это вот таким плодом наследия владыки. Потому что я не владею какими-то техниками и словами, которые всегда срабатывают, что придает мне уверенность и ту самую мотивацию и отсутствие страха в том, чтобы подойти к тому-то. Но иногда я понимаю, что ты можешь, даже переступив, там, через собственные неудобства, страх внутренний или все, что угодно, но просто подойти, и этого бывает достаточно. Иногда из этого рождаются слова, иногда нет. И иногда бывает, что... ну особенно когда ситуация крайне напряжена в силу переживания... И говорить, что... Просто я понимаю, что говорить что-то — довольно глупо. Да даже не только желание исполнить совет владыки, а просто слова неуместны. Ты в этом, может быть, минуту, две, пять, не знаю, сколько, будешь, а потом всегда можно спросить у, там, родителя, например, у мамы: «Вы хотите, чтобы, там, я осталась, или уйти?» И принять тот ответ, который будет озвучен.
Но мне кажется, что я бы, наверное, так отреагировала на этот вопрос — мы очень недооцениваем роль тишины и роль молчания. И как-то иногда как будто есть какое-то клише, что вот эта тишина и молчание — это отсутствие действия. Или это отсутствие, там, наполненности действия, наполненности смыслом. Хотя очень часто оно может быть гораздо более значимым, чем любые слова, сказанные от души, формально, те, не те. Часто слова действительно не имеют значения, мы об этом забываем. И отношение человеческое — оно не обязательно выражается в словах. Оно может быть в жесте или во взгляде выражено.
К. Мацан
— Вот мы на радио, к сожалению, не можем вообще без слов обойтись. Иначе это была бы тишина, которую было бы странно слушать. Но пускай наша сегодняшняя беседа, вот чьи-то слова сказанные, послужит к тому, чтобы, их услышав, нам всем захотелось — я это говорю абсолютно искренне и ответственно — немножко помолчать и побыть в тишине, но в такой вот не отсутствующей тишине, а вот именно в том, о чем ты сказала, — в тишине присутствия и в наполненном молчании рядом с ближними, с тем, кому сейчас нужна наша помощь.
Спасибо огромное тебе за нашу сегодняшнюю беседу. Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами была в программе «Светлый вечер». Я уверен, не последний раз на радио «Вера» мы с тобой общаемся, так что до новых встреч на волнах нашей радиостанции.
Т. Семчишина
— Спасибо большое! Всего доброго!
К. Мацан
— Счастливо! До свидания!