Поделиться
«Мне нужен был отдых от трудов академического года. Я хотел согласить его с занятием по сердцу. Ни на чем нельзя так отдохнуть человеку, утомленному кабинетной жизнью, как на пути скором и деятельном. Здесь мысль, не прерывая своего занятия, живет внешними предметами. Впечатления сменяются быстро, душа, освежившись, бодрей возвращается в свой внутренний мир.
Я имел цель, предположенную в своей поездке, но не пренебрегал ничем, что любопытного попадалось на пути. Пускай рассказ мой будет верной, незатейливой копией с самого странствия. Мыслящая беседа с замечательным человеком, живые речи простолюдинов, местность природы, впечатления городов и сел, памятники Древней Руси, монастыри, храмы, иконы и хартии, деятельность России новой, обычаи и нравы, предания, язык народный и его физиогномия – все взойдет в мой рассказ, без строгого порядка и связи, все, как случилось».
Мы слушали чтение из книги историка русской словесности, критика, философа, поэта, горячего патриота-славянофила – Степана Шевырёва «Поездка в Кирилло-Белозерский монастырь. Вакационные дни в 1847 году». Вакация есть время каникул, в тот самый год автор стал академиком Петербургской Академии наук.
Первые абзацы этого переизданного недавно произведения, приобретенного мною как раз на Вологодчине – читал нам Сергей Агапов.
Я заложил две закладки, в начало и в самый конец.
Между ними – подробное, пытливое описание мест и людей, быта и бытия – с историко-краеведческими открытиями, наблюдениями, яркими портретами и прочим – строго по дорожному маршруту Москва-Кириллов. Не минуя ни одной значимой остановки, – от Троицкой лавры, Переяславля-Залесского, Ростова, Ярославля – к великой обители; и – назад, через Рыбинск, Углич и Тверь – в Москву. …Восхищение пополам с горечью, удивление богатствами края и грусть от его непросвещенности и упадка, народная доля и ответственность властей.
Вы слышали, какая чудная речь предшествует скорым густым описаниям? Вот он, «живой как жизнь» – от Кирилла и Мефодия принятый, и дальше – через головы веков – к Пушкину, закрепившему наш современный литературный язык.
При всех заимствованиях, вроде той самой, от греческой речи воспринятой – «физиогномии»…
Мы с вами почти подслушали, как говорит и чем дышит наш просвещенный собрат, человек сорока с небольшим лет, дотошный ученый и дружеский опекун Гоголя. Пишет, отправляясь на каникулы не в Анталию, Шарм-аль-Шейх или на Крит, а – в Россию, к людям и святыням.
Кстати, автор «Мертвых душ» сказал о Степане Петровиче в частном письме, что «человек этот – цитирую – стоит на точке разумения высшей, чем другие в Москве, в нем зреет много добра для России». А книг, продолжу я, подобных этой, наши ученые сегодня, увы, почти не пишут. Не те нынче вакации.
Заглянем в самый конец повествования.
«…Не могу пропустить одного впечатления, которое испытал я за две ночи до возвращения нашего в Москву. Мы ехали от Углича к Калязину. Ровная, гладкая, открытая степь расстилалась под нами кругом и напоминала мне бесконечно-ровные степи юга. Мы, казалось, скакали все по одному и тому же месту – и степь не кончалась. Месяц мало-помалу всходил на небо и сначала освещал только окраины своего небосклона и поля, а потом озарил и все небо, и всю степь. Усталый от дороги, я лежал в каком-то полусне. Кругом меня со всех сторон, во всю высоту небес поднимались чудные, белые соборные храмы с своими золотыми главами, а над ними вырастали исполинские колокольни вплоть до зенита. Лишь только закрывал я глаза, как они поражали меня своим величием, и куда я не обращался, они со всех сторон сходились в один молитвенный собор и потрясали мою душу своими гигантскими образами, как будто бы вся наша бесконечная Россия соединяла от всех концов свои храмы, которые от земли до вершины неба слагались в один неизмеримый. Никогда не забуду я этого видения, так оно было поразительно».
Разве этот поразительный финал, это крещендо и эта кода не есть – Божье благоволение и награда за неленивое любопытство нашего соотечественника к истории и жизни Отечества в свои обычные каникулярные дни? Уверен, что так и есть.
