Поделиться
Мы беседовали с заместителем директора Елизаветинской гимназии при Марфо-Мариинской обители Инной Царевой.
Разговор шел о том, как в условиях карантина и самоизоляции не испортить семейные отношения, как организовать досуг и образование детей, и как провести это время с духовной пользой.
Ведущая: Анна Леонтьева
А. Леонтьева
- Добрый светлый вечер! Сегодня с вами Анна Леонтьева, в очень необычной обстановке и я даже не знаю, как сказать: «у нас в гостях», но тем не менее у нас в гостях Инна Царёва…
И. Царёва
- Здравствуйте.
А. Леонтьева
- Здравствуй, Инна. Я вынуждена тебя представить официальным твоим представлением: ты – зам.директора Елизаветинской гимназии, а также теолог, художник, юрист. Инна еще просила ее представить, как хозяйку питомника единорогов, об этом мы поговорим позже, потому что это может быть не всем понятно. Сегодня мы разговариваем в очень непривычной обстановке, мы не можем собраться в студии и, наверное, все радиослушатели поймут, почему. Я также не могу сказать: с вами Анна Леонтьева и Константин Мацан, потому что с вами сегодня только Анна Леонтьева и Инна Царёва. Может быть, впоследствии мы как-то наладим это вот домашнее вещание, я сейчас нахожусь, скажу по секрету, в доме загородном, далеко от Москвы, мои дети остались в Москве и самоизолировались там. Инна, где находишься ты?
И. Царёва
- Я тоже нахожусь не в Москве, я нахожусь на своей даче, скажем так.
А. Леонтьева
- Я так понимаю, что все, кто мог, уехали, кто не мог или не хотел, вот как мои дети - мои дети, например, категорически отказались покидать Москву, но отнеслись очень сознательно ко всему, что происходит: они лишний раз никуда не выходят, они сидят в московской квартире, по минимуму совсем сократили контакты. Инна, что делает твоя семья, с кем ты самоизолировалась на своей даче?
И. Царёва
- Дело в том, что я самоизолировалась, я такой изолировщик со стажем, уже месяц почти я сижу на карантине, потому что месяц назад я вернулась из, страшно произнести теперь название этой страны – Италии…
А. Леонтьева
- Да, теперь страшно.
И. Царёва
- И, соответственно, сама добровольно засела на карантин, хотя это было еще до объявленного обязательного этого двухнедельного отсиживания, но я решила это сделать, потому что работаю в школе с детьми, с огромным количеством людей, чтобы не было никаких страхов, пересудов и так далее я сама себя заключила в добровольный такой затвор на две недели. Сначала я была тут абсолютно одна, у себя, посреди леса, у меня дача находится в Подмосковье, но довольно таком, не проездном, можно даже сказать, глухом месте. Потом ко мне в конце уже моей изоляции приехала дочь и сейчас мы уже всей семьей находимся тут, три поколения: и моя мама, и я, соответственно, с супругом, и дочка.
А. Леонтьева
- Знаешь, я очень давно хотела с тобой длинно-длинно поговорить.
И. Царёва
- Как это приятно, наконец-то мы с тобой, можно сказать, встретились.
А. Леонтьева
- Да, при этом я знаю, что у тебя столько дел, что не очень-то тебя и займешь, сегодня тоже ты выделила нам, мне и слушателям время, и мы можем тебя слушать. Скажи мне, вот ты находишься в лесу, в доме, почему у тебя так мало времени, чем ты занята все это время в этом уединении?
И. Царёва
- Может быть, сейчас ты со мной согласишься и наши радиослушатели тоже, что когда сидишь дома, уже у всех есть небольшой опыт, время тянется иначе, ты уже не можешь носиться в том ритме, как белка в колесе, когда ты выполняешь разные социальные роли и за день посещаешь много разных мест, дом – это иное пространство, это даже пространство иное метафизически, здесь все длится иначе, и время движется по-другому, поэтому, наверное, не только я, но и все наши радиослушатели заметили, что они успевают не так много, как им казалось, они смогут успеть за эту неделю. Согласна со мной, Аня?
А. Леонтьева
- Ты знаешь, да, я совершенно с тобой согласна, но я хотела у тебя спросить: а что тебе нужно успеть?
И. Царёва
- Во-первых, я сейчас не нахожусь на каникулах, несмотря на то, что вся страна выходная, всю эту неделю, поскольку я работаю в гимназии, мы продолжаем учиться онлайн, как мы знаем, это довольно сложно - организовать учебный процесс в таких форс-мажорных условиях, и никто не был готов, ни учителя, ни дети, ни их родители к тому, что раз – и с завтрашнего дня им нужно будет сидеть дома, нужно будет осваивать какие-то порталы, выходить онлайн, проверять, общаться друг с другом, поэтому мы на полную катушку работаем, как если работала бы школа, но чуть-чуть это занимает еще больше времени – это во-первых, то есть получается, что я сейчас не в отпуске. Как человек разносторонний, я не могу заниматься чем-то одним, поэтому происходит все время такое, что обязательно что-нибудь происходит, и я чем-нибудь занята.
А. Леонтьева
- Скажи пожалуйста, как ты организовала эти занятия онлайн с детьми, ведь дети, когда уходят из школы, с одной стороны, можно сказать: ага, они так обрадовались, потому что нет занятий, но с другой стороны, они же начинают скучать и друг по другу и, может быть, даже, по некоторым учителям, не побоюсь этого слова.
И. Царёва
- Да, конечно. Вообще, удивительно: школа оказалась сейчас в роли запретного плода, чего никак нельзя было ожидать от школы, обычно-то мы все обывательски радуемся, когда не надо идти в школу, а сейчас мы все скучаем по ней.
А. Леонтьева
- Да, кстати, и как ты организовываешь общение с детьми, вы выходите в скайп? Как это физически выглядит?
И. Царёва
- Мы, во-первых, просто постарались сохранить все наше расписание, какое только оно существовало в зависимости от возраста ребенка и класса, и его учебной программы, но только теперь все эти уроки, они происходят онлайн, через разные порталы, скайп и не только, кому как удобно и как это требует презентация или форма урока, то есть прежде всего это учебные занятия, но это же может проходить в разных формах, например, в форме конференции и такого хаус-пати, когда все присутствуют и видят друг друга, и общаются, в этом есть плюсы, но есть тоже определенные сложности, то есть как, например, не потерять этот тонус работоспособности, а также концентрацию на уроке и взаимоуважительного отношения, сидя дома перед компьютером, грубо говоря, в домашней одежде, как тем не менее слушать учителя, не перебивать его, уважать и так далее, то есть тут возникло много еще этических вопросов, которые требуется по ходу дела решать, то есть вообще ситуация интересная.
А. Леонтьева
- Да, ничего себе. А вы друг друга видите, когда вы общаетесь с детьми?
И. Царёва
- Ну вот маленькие дети, как правило, предпочитают друг друга видеть, а, например, подростки иногда просят отключить камеру, так, чтобы было видно только учителя, тоже ситуации разные бывают. Кстати говоря, вот могу даже поделиться интересными наблюдениями преподавания, если интересно…
А. Леонтьева
- Конечно, конечно, я думаю, что очень многие хотят.
И. Царёва
- Например, огромную важность сейчас в учебе онлайн, еще большую важность, чем обычно, занимает, как ни странно, внешний вид и вообще внешность, учителя прежде всего, потому что волей-неволей мы вдруг все стали таким, урок онлайн, он получается, как будто дети кино смотрят, и учитель – такая кинозвезда, вот он актер, и они два часа общаются с ним, наблюдают за ним, поэтому очень важно. Потом, кстати, дети все это обсуждают, поэтому очень важно, я бы вот посоветовала коллегам, такое мое собственное исследование провела, посоветовала сначала своим коллегам, теперь, если позволите обратиться с таким советом всем, коллегам, учителям из других школ: на нас смотрят просто как через лупу, еще больше нужно ухаживать за собой, следить, нюансы прически, макияжа, маникюра, какие-то там причесанности-непричесанности видны теперь еще в десять раз больше, потому что мы на экране – экран, известно, увеличивает и достоинства, и особенно недостатки. И, как ни странно, даже приходится теперь на внешность обращать еще больше внимания.
А. Леонтьева
- Инна, ты знаешь, я тебя слушаю, и у меня такой вопрос: ты зам.директора и ты работаешь с детьми в православной гимназии, ты мне сейчас рассказываешь о том, что ты должна шикарно выглядеть на экране девайса, в который смотрят твои дети..
И. Царёва
- Разрыв шаблона, да?
А. Леонтьева
- Да, я бы, наверное, ожидала от тебя что-нибудь вроде, что духовная красота, она важнее прически в данной ситуации.
И. Царёва
- (смеется) да, да, я знаю, это провокация с моей стороны.
А. Леонтьева
- А ты говоришь, что важен внешний вид. На самом деле, это такой серьезный вопрос, видимо, вот почему детям это важно, скажи мне?
И. Царёва
- Не секрет же, что маленький ребенок, когда он только рождается, он до возраста одного года делает самый большой прорыв в своем развитии, какой только может сделать человек, он развивается семимильными шагами, но какой у маленького ребенка мир, из чего он может его познать? Он не умеет ни читать, ни писать, его стараются не возить куда-то далеко, он учится, изучая лицо своей мамы, бесконечно глядя на нее, поэтому хотим мы или не хотим, для нас вопросы внешности – мы не можем их отметать. Поскольку мы все люди, начинается наше восхождение, хотим мы этого или не хотим, повторяю: с внешнего, потом уже хорошо, если мы продвигаемся куда-то вглубь, но, как говорят у нас в народе: встречают по одежке, вот примерно то же самое. Дети всегда - я давно работаю в школе, больше двадцати лет - любят красивых, они любят красивых учителей, они слушают их лучше, поэтому очень-очень важно, каждый человек красив, я сейчас не говорю о каких-то стандартах и кем-то навязанных требований, просто вот нужно обязательно помнить об этом, что ребенок и любой, кстати, не только ребенок, я, когда много лет преподавала еще в институте, я тоже это замечала, что сначала, первые двадцать минут тебя подробно разглядывают, потом, на 21-й минуте начинают тихонько вслушиваться в то, что ты говоришь. Ну, у детей это все происходит параллельно, поскольку у них не засоренные органы чувств, они могут своими пятью органами чувств, начинают впитывать тебя, ну, так я бы порассуждала на эту тему.
А. Леонтьева
- Ты знаешь, я, слушая твои рассуждения, должна сказать, что я работаю уже почти шесть лет радиожурналистом, я замечаю какую-то удивительную вещь: на радиопередачи приходят люди, и внешне я не всегда понимаю, красивые они или нет, но в процессе рассказа о каких-то таких замечательных вещах я вижу, как они, не по-русски говоря, «красивеют» на глазах, понимаешь?
И. Царёва
- Да, я понимаю, о чем ты говоришь.
А. Леонтьева
- Вначале передачи так и сяк, в середине я вижу, как будто человек действительно раскрывается, я думаю, что, может быть, ты, наверное, и это тоже имеешь ввиду, когда говоришь о красоте, прическа, наверное, тоже важна для учителя.
И. Царёва
- Конечно, и это тоже я имею ввиду обязательно, но представь себе, если бы, не дай Бог, какой-нибудь у нас сановитый чиновник выступал, и у него бы криво был повязан галстук – никто бы не слушал, что он говорит, правда? Даже если бы он говорил очень важные вещи, все смеялись бы только над галстуком, или бы у него была растрепана прическа. Не дай Бог, если во время богослужения и архиерейского, что-нибудь не чину, что-нибудь упало или потерялось, все должно быть прежде всего очень и очень безупречно, поэтому у нас устав, кстати, в Церкви такой, подробно разработанный, даже относительно того, какого цвета облачения должны быть, какого цвета должен быть коврик на солее – это важно, хотя кто бы спорил: когда мы приходим в церковь – мы приходим за духовностью и хотим от себя духовного роста, но как много там внешнего благолепия. Протестанты пытались это отрицать, но и вот где они сейчас? Вне Церкви.
А. Леонтьева
- Сегодня с нами и с вами заместитель директора Елизаветинской гимназии, теолог, художник, юрист, Инна Царёва. Инна просит ее также представить, как хозяйку питомника единорогов. Инна, а вот если ты хочешь себя представить хозяйкой питомника единорогов, у нас с тобой такой замечательный разговор с разных концов света, расскажи, как ты завела этот питомник, как он у тебя появился, какого вида единороги в нем обитают?
И. Царёва
- Да, единороги – такие создания, которых чаще всего люди считают, что их либо не существует, либо они выполняют какую-то исключительно орнаментальную функцию, но я вот решила, что единорогами надо заняться хоть кому-то, вот и занимаюсь ими теперь. Получается, у меня единственный в мире питомник.
А. Леонтьева
- Я должна сказать, что (Инна, ты пока просто отвернись) я должна сказать, что Инна – красивый человек, который вокруг себя умеет выстроить такое красивое пространство. Я считаю, что люди, которые умеют выстроить такое красивое пространство - это такая форма благодарности Богу, вокруг тебя эльфы, единороги, я восхищаюсь вот этой формой жизни.
И. Царёва
- Я за то, ни в коем случае не подумайте, дорогие радиослушатели, что мы вас пытаемся сейчас напугать и как-то сбить с толку, мы сейчас с Анной говорим о том, что сознание наше, особенно современного человека, нуждается в возвращении мифов в нашу жизнь, некоей мифологичности, в расширенной реальности, в том, что превосходит содержание новостных блогов. Говорить можно и мыслить, в том числе, теми категориями, которые неосязаемы или невидимы. А поскольку есть люди, облаченные саном и имеющие дар священства, например, и послушания проповедовать с амвона и говорить о высоких категориях, проповедовать Евангелие, мы, как слабые женщины - я, например, буду говорить только о себе, - не имею такого послушания и такого дара, поэтому иногда выражаю свои какие-то идеи в мифологической форме.
А. Леонтьева
- Скажи пожалуйста, ты говоришь о том, что ты самоизолировалась с мамой, дочкой, с единорогами, с эльфами, но возвращая беседу так, с неба на землю, как я люблю делать с Костиком, у меня такое ощущение, что самоизоляция - популярное слово, оно очень обостряет чувства человека, в том числе, оно обостряет какие-то, я не побоюсь этого слова - психозы, какие-то такие тревожные состояния. Вот ты не ощущаешь, что у вас в семье в этот момент происходит?
И. Царёва
- Я абсолютно согласна, Анна, действительно, этот момент ты затронула очень важный, в котором нужно быть особенно осторожным, вот сейчас, в наши дни, потому что, конечно, когда люди, даже очень любящие друг друга, но не по собственному выбору - кстати говоря, я бы назвала уже то, что происходит на этой неделе самоизоляция, - мы же просто должны изолироваться, просто обязаны, будучи гражданами, осознанно выполняя свой гражданский долг, вот самоизолировалась я четыре недели назад, сейчас это уже обязанность, поэтому это уже не «само», я бы так сказала. И поэтому люди, которые вынужденно находятся на маленьком-маленьком пространстве и должны терпеть друг друга 24 на 7, конечно, испытывают, наверное, те же искушения, которые испытывают монахи общежительных монастырей, лавр каких-нибудь VI-VII веков, как описывает авва Дорофей и другие, то есть когда они там жили по полторы тысячи людей и видели друг друга постоянно и никогда не могли остаться наедине. То есть изоляция, с одной стороны, это одиночество, а с другой стороны, это еще и постоянное пребывание бок о бок с кем-то, с людьми, которые являются свидетелями всей твоей жизни и здесь нужно быть очень внимательным, чтобы не раздражать и не раздражаться, нужно давать место друг другу, чтобы у каждого было свое пространство, свое, опять же, время, у нас у каждого свой собственный внутренний ритм, кто-то что-то делает быстро, кто-то медленно, кто-то любит снимать свою тревогу музыкой, кто-то физическими упражнениями и вот нужно как-то научиться предоставлять каждому, с кем мы заперты сейчас в четырех стенах, такую возможность – это настоящее искусство. Я не могу сказать, что я этим овладела за месяц, я тоже этому учусь. Намного проще в этом смысле сидеть совершенно одной, намного проще, чем сидеть втроем, вчетвером и даже вдвоем.
А. Леонтьева
- Да, прекрасно ты рассказываешь, потому что я вот пытаюсь представить, я радиослушателям открою секрет: я очень хорошо знакома с мамой Инны Натальей Владимировной, потому что когда-то, очень много лет назад, примерно двадцать, страшно сказать об этом, мои дети пошли в школу отца Артемия Владимирова и закончили в ней несколько классов, сейчас моему старшему сыну 26 лет, но я очень хорошо помню деятельный, такой кипучий активный характер Натальи Владимировны, вот как твоя мама сейчас переносит вот это? Что она делает, какой деятельностью занята?
И. Царёва
- Спасибо большое, во-первых, Анна, я тоже ей сказала, что буду сегодня общаться с тобой, она передавала тебе большой привет, передала привет Дане, которого мы все очень любим и следим внимательно за его успехами. Да, я бы сказала, конечно, чем активней человек, тем трудней ему, поэтому, наверное, таким энергичным и ярким личностям, как моя мама, трудней всего, поэтому мы ее оберегаем, стараемся не попадаться лишний раз, стараемся не спорить. Но даже когда не получается, стараемся просить прощения первыми, потому что людям с таким холерическим психотипом, им очень сложно хранить молчание и ходить по периметру, действительно, человеку де́ла очень сложно. Но это тоже большая задача, то есть мы сейчас все оказались перед вызовом к себе самому, прежде всего, найти в себе какие-то ресурсы, на которые ты давно уже «забил», выражаясь современным языком, на которые ты не обращал внимания в этой суете повседневной, теперь раз – мы по мановению волшебной палочки оказались в состоянии какой-то снежной сказки, снегом засыпало и заложило ватой уши, тихо, и вот найди себя через это. Это очень интересно.
А. Леонтьева
- Да, это интересно, а мне хочется знаешь, вот чисто бытово представить себе твой день, прости пожалуйста, раз уж я так…Ты учительница, ты даешь уроки, вот как выглядит твой день? Ведь надо как-то себя очень организовывать для того, чтобы как-то вот находится в таком состоянии тонуса.
И. Царёва
- Могу рассказать сегодняшний день: я встала в семь утра, поскольку у меня здесь сад, который называется «Верц». Я вышла «поздороваться с розами», как я это называю, побыла в саду, прогулялась, прошла четыре километра по лесу, это было солнце и прекрасное было утро. С девяти часов, я вернулась домой и были уроки, которые я либо вела сама, либо присутствовала, координировала какие-то вопросы, к тому же сегодня там опять наши власти какие-то распоряжения новые, как обычно, общалась я с коллегами, то есть выполняла административную функцию, которую я обычно делаю. Потом, поскольку я художник, у меня постоянно стои́т мольберт, у меня наготове мастерская, там тюбики, краски и всякое свободное время я стараюсь подняться на чердак, чтобы предаться безудержному арту творческому…
А. Леонтьева
- Безудержному арту – это прекрасно.
И. Царёва
- Да, но плюс со мной рядом дочь-десятиклассница, нужно еще постараться, чтобы и она успевала, делала уроки, следить за ее расписанием, помогать ей. К сожалению, сейчас пришлось тоже изолироваться и от преподавателя музыки, который приходит к нам домой и поэтому музыкой она тоже занимается теперь самостоятельно, но тем не менее, у нас всегда звучит рояль дома, и это очень здорово.
А. Леонтьева
- А кто играет на рояле, Инна?
И. Царёва
- Моя дочка, она занимается музыкой, и вот каждые три часа в день она занимается. То есть я рисую, Маша играет.
А. Леонтьева
- То есть дочь твоя сама подходит к роялю и играет по своей воле, ты хочешь сказать?
И. Царёва
- Не совсем, конечно, ей приходится напоминать и сказать: вот, пожалуйста, ты сегодня, по-моему, еще не занималась или: когда ты планируешь сегодня заниматься? Но онлайн уроки обычно заканчиваются позже, чем реальные, поэтому иногда приходится это все сдвигать на вечерние часы, музыку, но ничего, после фуг Баха или каких-нибудь мазурок, полонезов хорошо спится в окружении елей, как здесь, у меня.
А. Леонтьева
- Так, Инна поднялась на чердак, занялась живописью, звучит это все красиво пока, под звуки рояля…
И. Царёва
- Да, и поскольку я сейчас получаю еще одну профессию – профессию художника и занимаюсь активно живописью, учусь я во Флорентийской академии искусств, поэтому, собственно, я вот и вернулась недавно из Италии, оказавшись на карантине. Много времени я провожу в этих занятиях, которые для меня являются и радостью, и отдушиной, но и трудом, потому что это же му́ки творчества мои, нам ли с тобой этого не понимать. Поэтому мне, можно сказать, повезло, потому что мой род занятий позволяет как раз сидеть в карантине и делать свою работу, то есть я могу видеть своих учеников и оценивать их успехи, успехи своих коллег, и могу спокойно заниматься живописью, в этом смысле я счастливый человек и могу еще выйти на улицу и пощипать свежей травки, погладить крокусы цветущие. Есть люди, которым намного более тяжелее, которые заперты в квартирах и их род деятельности никак нельзя запихнуть в тихое пребывание у мольберта.
А. Леонтьева
- Я как раз должна сказать, что мои младшие дети, они заперты сейчас в квартире, им 20 и 23. Дочь моя тоже находит отдушину в том, что она рисует…
И. Царёва
- Дочь твоя, Аня, очень талантливая девушка, она прекрасно развивается, как художник, очень смело то, что она делает, так держать, передай ей мой респект.
А. Леонтьева
- Да, спасибо большое, но, видишь, еще все вынуждены стать немного интровертами…
И. Царёва
- Да, но это неплохо.
А. Леонтьева
- …и роскошь человеческого общения, то, что я вот слышу сейчас твой голос – для меня это уже роскошь человеческого общения.
И. Царёва
- Это правда. Здорово, да: иногда люди не виделись годами в Москве, и вдруг карантин нас так всех усадил, что начинаешь даже забытых друзей вспоминать, это же тоже хорошо, еще одни плюс.
А. Леонтьева
- Мы вернемся к вам ровно через минуту, не уходите от нас, мы продолжим наш разговор.
А. Леонтьева
- Сегодня с нами и с вами Инна Царёва, заместитель директора Елизаветинской гимназии, теолог, художник, юрист…
И. Царёва
- Здравствуйте, друзья.
А. Леонтьева
- Да, еще раз здравствуйте. Также я должна про тебя сказать, наверное, что ты замечательная мама и замечательная дочь, поскольку передача наша по-прежнему по понедельникам про семью. Я хотела у тебя спросить вот о чем: ты не в первый раз на радио «Вера…»
И. Царёва
- Да, у вас прекрасная радиостанция, я всегда с удовольствием откликаюсь на ваш зов.
А. Леонтьева
- Ты записала очень хорошую передачу с моей коллегой Кирой Лаврентьевой про жизнь христианина и в ней ты рассказала то, что меня совершенно поразило. Вот сейчас я немножко изменю русло нашей беседы, мы много говорили про самоизоляцию, про вообще занятия, как это все переносить, как с собой работать, как продолжить рабочее такое вот состояние и как получать радость от жизни. Я хочу вот к какому моменту в нашем разговоре вернуться: ты рассказала, что в принципе, твоя семья была лояльна по отношению к православию, то есть не то, чтобы вы были церковными людьми, но были лояльны…
И. Царёва
- В моем детстве, да.
А. Леонтьева
- И что в 13 лет ты пришла в церковь. Конечно, у всех возник вопрос: ничего себе, в 13 лет, как по многим, мы с Костей часто об этом говорим в передаче: очень часто у подростков начинается как раз бунт, у тех подростков, которые выросли в церкви, которые как вот мы с мужем, у нас тоже были такие неофитские настроения, мы строили детей на молитву с утра, вот по первости мы такие были, наверное, тоже, неукротимые родители, что-то, конечно, покрывалось благодатью и совершенно точно как-то вот Бог давал нам эту благодать авансом, но тем не менее, многие дети, в том числе, и мои в 13 лет стали переживать некие такие свои духовные метания. Дочь сказала, что она долго думала, во что она верит, она назвала сейчас свою веру итсизм, от слова «ит» - «нечто», и вот этот итсизм, он предполагает, что если она проживет достойную жизнь, а Бога нет, то она просто проживет достойную жизнь, а если она проживет достойную жизнь, а Бог есть – ну, значит, она попадет к Богу, то есть Блез Паскаль был бы вполне ею доволен со своими на эту тему рассуждениями. Но ты пришла в 13 лет, это ты сказала, что это - тоже был твой бунт? Расскажи об этом, что произошло, что это было?
И. Царёва
- Это обратная сторона, потому что церковные дети – им интересно посмотреть, что на той стороне, за пределами их семьи, а нецерковным тоже интересно. Кстати, подростничество – это такое прекрасное время, я вот очень люблю подростков. И вот этот самый подростковый кризис 13-16 лет, он церковных и не церковных детей уравнивает в праве познания Бога, если можно так выразиться. Мы ведь, взрослые церковные люди, хотим детей воспитать в вере и правильно делаем. Рожденные у родителей с другими убеждениями не имеют такого права и такой возможности, но в 13 лет начинаются вот эти толчки изнутри самого себя и духовные искания, они начинаются, хотят этого окружающие, родители или даже сам подросток, или нет, и это вот и есть такой призыв Божественной благодати, который слышит каждый человек. И поэтому в возрасте, когда дети становятся тинейджерами, каждый человек совершает духовные открытия и живет духовной жизнью. Другой вопрос: какой градус и какой вектор этой духовной жизни? Но это жизнь духовная. Подросток, который жил с верующими родителями, он тоже переживает кризис, ему нужно от слепого доверия родителей, бабушек и всему, чему его научили, от детской веры перейти к осознанной вере, она должна стать взрослой, а для этого она должна пройти фазу кризиса, которая, в том числе, подразумевает фазу отрицания, то есть он должен сначала все опровергнуть для того, чтобы потом принять, у кого-то это, бывает, бурно происходит и затягивается, а у кого-то, вот в голове посидел и все порешал за пять минут, но, конечно, пять минут это я утрирую, все сложнее. Но я была счастлива со своей стороны, что, будучи невоцерковленным ребенком вот сама имела возможность воцерковиться в 13 лет, поэтому в этом смысле не надо беспокоиться ни о ком, каждый придет, каждого призовут и каждый услышит голос и ему последует.
А. Леонтьева
- Это ты очень красиво сказала, скажи пожалуйста, а вот дети, с которыми ты работаешь, ведь у тебя дочь-подросток и у тебя очень много детей-подростков, с которыми ты работаешь в гимназии: как это происходит у них, неужели в православной гимназии какие-то другие процессы происходят?
И. Царёва
- Нет, конечно, процессы те же самые, возможно, они сглаженные, как говорят психологи, если ребенок рос в очень такой, четкой системе ценностей, в стройной, строгой семье или в религиозно окрашенной, скажем так, обстановке, то у него бунт, он просто задерживается и откладывается часто, то есть такие дети, например, начинают бунтовать лет в 19-20 и не факт, что это лучше. То есть вот такое тоже наблюдается, что дети не бунтуют, а бывает просто такое отложенный бунт и поэтому нам в школе везет, у них более-менее ровное еще бывает поведение. Кто-то нет, кто-то начинает вот в открытую бунтовать, сопротивляться и если приходить к статистике, то она, конечно, такова: вот у нас богослужения еженедельные, у нас есть духовник – протоиерей Артемий Владимиров, все тот же, слава Богу, батюшка, который с нами изначально, с момента основания школы. И очень просто можно наблюдать, что вся начальная школа исповедуется и причащается на ура каждую литургию, а начиная класса с 7-го, с 8-го они уже ходят не каждый раз, стесняются подойти на исповедь, опаздывают на службу, иногда прогуляют ее, но вот здесь как раз большое тоже требуется от взрослых искусство воспитания, чтобы и не пережать, но и не отпустить все на тормоза. Ну вот работаем, в этом наша работа.
А. Леонтьева
- Ты знаешь, когда ты рассказывала тоже во время интервью, у тебя были такие слова, ты рассказывала про Василия Великого примерно вот в таком формате: Василий Великий – он был такой крутой, он тусовался с великими мира сего, ну и в таком вот… И я подумала: интересно, вот если бы у меня была учительница, которая бы мне рассказывала о Священном Писании, о святых, о каких-то личностях церковных, о святых отцах в таком вот варианте – наверное, мне было бы очень просто. Вот насколько тебе было бы просто почувствовать этих вот людей, примерно как современников, как своих друзей каких-то? Потому что вот у меня муж, как говорят: работник церкви, как он сам говорит, он в какой-то момент ушел, и он очень человек образованный, очень много знает, то есть он потрясающе рассказывает - ну, чем больше человек знает, тем больше он может изложить, для него вот эти святые – они как друзья какие-то его, он так про них рассказывает, что хочется пойти к ним и попросить у них о помощи, потому что ты понимаешь, что они, как ты говоришь, «крутые». Скажи пожалуйста, насколько тебе помогает это в работе с подростками? Вот как они это воспринимают, они тоже ощущают это?
И. Царёва
- Да, задача преподавателя сделать сложное простым, если мы это не умеем, значит, мы не учителя. Бывают другие люди, которые простое делают сложным, но это, наверное, наука, какие-нибудь другие отрасли, а мы обязаны любую теорему на палочках объяснить. И поскольку я преподавала около двадцати лет в Свято-Тихоновском институте богословие и Священное Писание, и патрологию, то старалась выработать такой метод, который мне показался действенным. Я все время мучилась и продолжаю мучиться вопросом, почему современные люди, не только молодые, а вообще современные люди не читают святых отцов? Очень все просто: потому что они для них непонятны. Получается, что чужие. Да, мы уважаем эти имена, которые звучат в церкви памяти святых, но их писания - а что это даст мне? А если переложить их же проповеди на современный язык и обратить внимание, чуть-чуть сместить акценты, допустим, их житий, заострив внимание на то, что, например, Василий Великий был, выражаясь современным языком - мажором, например, а Григорий Нисский еще кем-нибудь, то ты понимаешь: ой, неужели он был тоже, как я, тоже человек? Святые - это те же люди и у каждого реального человека есть возможность стать святым, но для того, чтобы мы помнили об этой такой нашей потенциальной возможности должна быть хорошая работа преподавателей, чтобы всегда нам напоминал кто-то это и объяснял. Поэтому как в школе мне это помогает, конечно, дети, они немножко еще не об этих материях, вот со студентами очень уже интересно рассуждать об этом, но подростки, опять же, разные и в каждом классе находятся один-два, а то и более очень глубоко мыслящих человека, которые, как правило, еще и оказывают влияние, такое лидерство на класс, поэтому с человеком, даже с маленьким, нужно всегда ставить высокую планку, с ним нужно говорить, как не с маленьким, а как с большим.
А. Леонтьева
- Скажи пожалуйста, поскольку мы разговариваем как раз с тобой в такое время, когда у людей наверняка есть возможность заняться чем-то таким углубленным, например, что-то почитать, но не всегда есть, наверное, понятие о том, с чего бы начать. Я должна тебе сказать, что, когда начала ходить в храм, то в храме лежало много маленьких таких брошюрок тоненьких, я начала их скупать, мне казалось, что если я сейчас как можно больше этих брошюрок: «Как спастись?», «Как исповедоваться?» «Как детей растить?» Как в браке быть?» Как вообще духовную жизнь наладить – такие тоненькие, мне вот понравился формат таких тоненьких брошюрок, я их начала читать и что-то как-то начала унывать, потому что в этих брошюрках очень часто такие популярные были штуки, совсем не интересные, тогда я обратилась к своему духовному отцу – отцу Даниилу, он сказал: «Аня, начинайте уже читать святых отцов, хватит читать популярную литературу». И я как-то вот поняла, что, наверное, надо что-то другое читать, так вот просто не зайдешь со стороны популярных руководств к духовному действию. Вот сейчас, когда мы все сидим то ли на карантине, то ли на чрезвычайном положении и не знаем, сколько это продлится, тем не менее все-таки время поста склоняет нас к тому, что…
И. Царёва
- Да, может, и очень долго продлится, и мы все начнем жить, как в средние века, очень может быть.
А. Леонтьева
- С чего бы ты посоветовала, мы же тебя представляем еще и как теолога, я в этом смысле тебе очень завидую, с чего бы ты посоветовала начать это чтение или просмотр, или слушание, вот с чего начать человеку, чтобы «помягше» так войти в тему?
И. Царёва
- Ну, наверное, я тут не буду оригинальна, предложив просто начать от наших обычных молитвенных правил и правил чтения Евангелия, поскольку сейчас же Великий пост идет и все мы стараемся побольше читать Священного Писания, поэтому я бы вот рекомендовала, если уж начинать святых отцов, знакомству с ними, то можно: вот ты прочел главу Евангелия дневную, ту, которую тебе сегодня положено или там по две, по три, кто как, можно открыть толкование, хотя бы даже не обязательно целиком главу, а каких-то стихов, которые тебе показались странными или непонятными, можно посмотреть толкование Феофилакта Бо́лгарского, Иоанна Златоуста, более близких к нам людей, например, святителя Феофана Затворника, кого найдете. Если их нет в вашей библиотеке, то все это сейчас легко в интернете посмотреть. И вот просто что зацепило я бы посоветовала, какие-то просто стихи, которые вам понравились, которые показалось в вашем чтении, что они относились именно к вам, вот как об этом думал тот же Иоанн Златоуст. И вот там пойдет-поедет, одно за другим, крючочек тянет петельку, так, глядишь, вы и целое толкование главы прочтете, потом всего, например, евангелиста Матфея в изложении того же Златоуста, потом вам захочется посмотреть, что же он еще написал, что он вообще был за человек? А кто жил в его время? Но, кроме этого, конечно, же, у нас сейчас прошла неделя Иоанна Лествичника, почитать Лествицы духовных добродетелей количеством тридцать там у него ступеней или тридцать глав, там вы удивитесь вообще, конечно, он якобы про монахов, но это только на поверхности, только на внешнем уровне кажется, что написано монахам и про монахов. Если посмотреть внимательно – там написано каждому из нас и обо всех. Житие Марии Египетской, которое недавно тоже читалось, тоже можно посмотреть, что писали святые отцы о ней и как толковали ее житие. То есть вот буквально отталкиваться от всех дней, от литургического нашего календаря, это православному человеку всегда близко и дорого. И он приходит в храм или сейчас нет если такой возможности, то вот отталкиваясь от богослужебного круга, он вводит себя еще и в круг не только богослужебный, но и святоотеческой литературы и Священного Писания. Мне кажется, это было бы легко и приятно сделать и очень полезно, подготавливаясь к пасхальным торжествам. Я бы так посоветовала.
А. Леонтьева
- Спасибо большое.
А. Леонтьева
- Сегодня с нами Инна Царёва, заместитель директора Елизаветинской гимназии, теолог, художник, юрист, мама и дочь. Но, кроме того, как настаивает Инна - хозяйка питомника единорогов.
И. Царёва
- Да, я еще и садовод, выращивают розы – это мое хобби.
А. Леонтьева
- Инна, скажи, пожалуйста, такой вопрос: в интервью ты говорила о том, что ты учишься каждый день у детей, детей, которых ты ведешь. Но рядом с тобой живет и взрослеет маленький человечек – твоя дочь, ну как: уже не маленький человечек…
И. Царёва
- Да, у меня уже почти невеста на выданье.
А. Леонтьева
- Вот ты можешь сказать, что ты чему-то учишься у своей дочери?
И. Царёва
- Очень хороший вопрос. Да, это такая замечательная памятка родителю: не забывать не только учить детей, но еще учиться у них. К сожалению, я должна сказать, что не каждый, наверное, час, я себе его напоминаю, спасибо тебе, Аня, за это напоминание, за этот урок. Да, но, говоря о своей дочери лично, могу сказать, что у нее совершенно другой характер, не как у меня, люди разные, как показывает опыт, легче уживаются вместе, потому что им интересней, и то, что не может сделать один, с легкостью делает другой и вместе совокупность их талантов украшает жизнь каждого и увеличивает радость. В этом смысле мне очень повезло с моей дочкой, я благодарна Богу за то, что он послал мне именно ее. Но перечислять сейчас ее добродетели – а вдруг она услышит нашу запись и, может быть, будет не очень педагогично. Но если говорить, первое, что приходит в голову – она совершенно не обидчивый человек и с большим смирением принимает вот эти уроки взрослых, а ведь мы не всегда бываем справедливы, иногда лучше бы без назидания обойтись там, где можно, а вот мы по привычке что-нибудь опять начнем объяснять, учить, и она так это здорово принимает, я в ее возрасте была более, скажем так, не то, чтобы строптивой, но я, может быть, не научилась прощать взрослых даже за их маленькие огрехи, когда, мне кажется, моя дочка уже это умеет. То есть она меня прощает – это здорово. Я не говорю, конечно, ей об этом постоянно, может быть, сказала один или два раза, но я очень в ней это ценю. Ой, какие интимные темы мы с тобой затрагиваем…
А. Леонтьева
- Но это очень приятно, ты знаешь, весь мир, он как бы, с одной стороны, разъединился, а с другой стороны, эти пространства стали действительно, очень интимными, ведь мы или сами заперлись или, можно сказать, нас заперли в каких-то маленьких пространствах, у кого-то чуть побольше, у кого-то чуть поменьше, но, например, очень многие оказались со своими детьми вот так вот вплотную, может быть, первый раз в жизни, то есть с утра до вечера мы должны находиться вместе, такое испытание, тебя же тоже как-то так заперли…
И. Царёва
- Подвиг, я уже много раз вспоминаю вот этих мамочек многодетных, которые целыми днями со своими детьми вместе, которые не ходят на работу. Я-то воспринимаю работу, как отдых именно: ты вышла очень красивая, потом пришла домой красивая, а тут дома все происходит, ты вроде как и отдохнула, а так вот они все время, пользуясь случаем - низкий поклон всем многодетным мамочкам, у которых каждый день вот такой карантин, с утра до ночи каши, и прочие обязанности, прогулки.
А. Леонтьева
- Возвращаясь к теме брошюрок и то, о чем мы с тобой говорили: ты сказала, что ты выходишь на экраны девайсов своих учеников причесанная такая, что учительница должна быть красивой. А когда-то мы с дочерью стояли на службе и дочь моя Даша, которую ты знаешь, она сейчас уже взрослая девушка, а тогда она была маленькая девочка, которая взяла брошюрку, что-то такое про брак, и она, поскольку еще читать только училась, то стала прилежно читать про брак, что вот «лошади, взмыленные, которые тянут за собой телегу», и у нее не было, видимо, такого представления о браке, как вот…поэтому она стала читать дальше, дальше мама разговаривала с дочкой и дочка сказала: «Мама, я некрасивая», а мама сказала: «Самое главное, девочка моя, это духовная красота». И тут до этого места Дашка дочитала, и тут она не выдержала, пришла и сказала: «Мама, если бы ты мне так сказала, я бы просто умерла сразу же от горя». Ну то есть, чтобы мама ей сказала: «Нет, дочка, ты красивая» Она сказала: нет. Ну это, конечно, такой вариант, описание такой вот популярной, может быть, не очень качественной литературы.
И. Царёва
- Дело в том, что любой человек, наверное, вопрос нашей самореализации – это вот стать собой и прожить именно свою жизнь, а не чью-то другую и также выстроить именно свои отношения с Богом и Спасителем нашим, а не навязанные кем-то. Так вот, если человек находится на своем месте, он выполняет именно свое предназначение, делает свое поприще, как вот, допустим, сегодня врачи, о которых мы все молимся, которые не выходят из Коммунарки, живут там и даже не общаются со своими семьями – что мы можем сказать об их внешности, они одеты в скафандры, у них на глазах маски, красивы ли эти люди? Да, безусловно. Человек, который находится в нужной месте и выполняет ту миссию, которую может сделать только он и никто другой, очень красив, неважно, сколько там у него зубов, при этом он бесподобен. Я, кстати, стараюсь говорить об этом с молодыми людьми и учениками, что обязательно очень важно найти себя, поступить надо не в престижный вуз, а стать именно тем и выбрать ту профессию, ту стезю, к которой у тебя лежит душа, потому что тогда станет красивой твоя жизнь, ты станешь красив и счастлив и к тебе потянутся люди, и дело здесь не в зарплате или в престиже, а в том, что это именно ты и ты выполняешь свое предназначение, Промысл Божий о тебе воплощается даже в здешнем мире. И, конечно, мы имеем все надежды и все основания надеяться, что оно продлится и в будущей жизни. Вот такое мое отношение к красоте.
А. Леонтьева
- Скажи пожалуйста, вот мы с тобой начали с этого и, может быть, хотелось бы этим и закончить, мы говорили , что ты строишь вокруг себя некий мир такой красивый и воспеваешь его, не побоюсь этого слова, ты такой певец своего мира – это также одна из граней благодарности Богу за то, что тебе дано, вот кому-то дано очень много, а он говорит: «ну что-то маловато, дайте мне еще, пожалуйста, вон как у того дяденьки», а кто-то получая то, что получает, испытывает эту благодарность и воспевает, хвалу Богу возносит – это высокие, конечно, слова, но вот в этот очень непростой период, наверное, очень сложно быть благодарным Богу за то, что мы так ограничены в передвижениях, многие даже не могут толком прогуляться, откуда нам брать эту благодарность именно сейчас?
И. Царёва
- Это же такая, если мы сейчас не говорим об опасностях, которые нас всех поджидают, то сегодняшняя ситуация, она же несет в себе не только тревогу и опасность, она несет в себе огромное любопытство, с моей точки зрения и интерес, что будет дальше. И возможно то, что мы сейчас оказались заперты – это очень хорошая подготовка к завтрашнему дню, мы должны саккумулировать силы к какому-то прыжку, возможно, он будет очень затяжным, возможно, он поднимет нас на высоту, на третье небо или двинет нас на какое-нибудь новое поприще, но совершенно понятно, что это сделано с очень большой целью и для нашего блага, я уверена, что то, что я сейчас нахожусь и даже уже чувствую больше месяца на карантине я саккумулировала довольно много сил и теперь, когда можно будет открыть дверь наружу, уже надо будет только грамотно этим воспользоваться, но то ,что впереди у нас очень интересная страница существования нашей страны, нашего города, каждой семьи в любом масштабе, можно сказать, мира – это безусловно, это во-первых, поэтому с такой, с космической точки зрения, с глобальной. А если посмотреть на нашу частную жизнь каждого христианина, то это такой замечательный Великий пост нам сейчас устроили, потому что мы все, в общем-то, поскольку в Великий пост все равно все привыкли встречаться друг с другом и ходить по кафе и обмениваться рецептами постных блюд – а вот ты посиди, что называется, в своей комнате, затворив клеть свою, клеть своего сердца, как говорит Господь, и раз – и мы все сидим. Разве мы сами могли бы себя вот так заточить добровольно? А оказывается, каждый мирянин тоже способен хотя бы на недельку превратиться в затворника, поэтому Господь еще и дает нам возможность даже немножко поподвизаться. Я восхищаюсь Промыслом Его.
А. Леонтьева
- Я считаю, что не только тема нашей сегодняшней беседы, а сам голос, такая силища и какая-то такая радость, которая в нем звучит, я надеюсь, что, как они зарядили сегодня меня, так немножечко зарядят наших радиослушателей. Напоминаю, что сегодня мы проводили беседу с разных концов Подмосковья, Тверской области, еще каких-то областей с Инной Царёвой, заместителем директора Елизаветинской гимназии, теологом, художником, юристом, судя по всему, еще и психологом, педагогом. Мы говорили о том, как в самоизоляции сохранить радость, сохранить тонус, ритм жизни и даже что-то новое для себя открыть.
И. Царёва
- Спасибо огромное за доверие, для меня, повторяю, огромная честь, что именно с меня решено было начать такой опыт удаленных бесед. Аня, спасибо тебе, спасибо всему радио «Вера».
А. Леонтьева
- Спасибо огромное, всего вам доброго.
И. Царёва
- До свидания, друзья.
Артёму Казённых важно отправиться на лечение, нужна помощь
Поделиться
Артёму Казённых 9 лет, он не может нормально двигаться и очень плохо видит. Но благодаря любви и заботе близких, жизнь его наполнена теплом и радостью. В семье мальчика есть особенная традиция — когда кто-то из друзей и знакомых приходит в гости, Артём неспеша подходит к человеку и аккуратно кончиками пальцев трогает его лицо. Так он здоровается с близкими людьми и понимает, кто пришёл в дом.
Артём всю жизнь борется с последствиями остановки сердца и нескольких операций на головном мозге, которые пережил в младенчестве. Чтобы помочь ребёнку развиваться, мама ежедневно выполняет с ним разные физические упражнения, возит сына на реабилитации. «Постепенно наш герой восстанавливается, — говорит Лидия. — Сейчас Артём осторожно делает первые шаги, самостоятельно может подняться и сесть на стул, что-нибудь съесть. Его крёстная, кондитер, каждый праздник старается порадовать Артёмку маленьким бисквитным десертом, что вызывает у него бурю положительных эмоций. Ведь теперь он может сам прожевать кусочек торта, хотя раньше ел только протёртую пищу», — продолжает рассказ мама.
Жить сегодняшним днём и замечать всё хорошее — вот девиз семьи Артёма Казённых. «Мы радуемся даже самому малому, тому, чему многие люди не придали бы значения. Например, недавно сынок впервые смог обнять меня одной рукой за шею. Просто обнять — какое это счастье!» — радуется Лидия. Она верит, что у сына впереди много новых побед.
Сейчас Артёму предстоит следующая реабилитация, которую мама оплатить не в силах. На помощь пришёл благотворительный фонд «Дети Ярославии», он открыл сбор для мальчика. И если вы хотите поддержать Артёма, переходите на сайт фонда: deti-yaroslavii.ru
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Смыслы Страстной седмицы». Прот. Павел Великанов
Поделиться
У нас в гостях был настоятель московского храма Покрова Богородицы на Городне в Южном Чертанове протоиерей Павел Великанов.
Мы размышляли с нашим гостем о смыслах и значении Страстной Седмицы и о том, как участие в богослужениях этих дней может помочь подготовиться к встрече главного христианского праздника — Пасхи.
«Страдания и вера». Татьяна Семчишина
Поделиться
У нас в гостях была медсестра детской реанимации Татьяна Семчишина.
Мы говорили о том, как страдания и жизненные испытания могут способствовать приходу к вере, о том, как поддержать человека в горе, а также о важной роли тишины и молчания в нашей жизни.
Ведущий: Константин Мацан
К. Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, уважаемые друзья! У микрофона Константин Мацан. В гостях у нас сегодня Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. Добрый вечер!
Т. Семчишина
— Здравствуйте!
К. Мацан
— Вот не первый раз Татьяна у нас в гостях в программе «Светлый вечер», а уже даже второй. Мы с Таней не то, чтобы давно, но знакомы, поэтому, как в жизни, будем общаться «на ты». И я бы вот с чего начал. Вот я тебя представляю как медсестру детской реанимации... Нередко я встречаю такое мнение, что вообще во врачебном сообществе, скорее, человек будет неверующим, потому что взгляд на мир научный, естественнонаучный, работаете вы с конкретными данными физиологии, анатомии, биологии и так далее, и вот места чему-то такому, что не измеряется на приборе, здесь, вроде бы, не остается. Почему «вроде бы»? Потому что, с другой стороны, а где еще встретить чудо, как не в больнице, где происходят, наверное, иногда необъяснимые с медицинской точки зрения вещи, когда врачи говорят: «Ну, бывает, и такое бывает. Хорошо, что человек выздоровел». Вот как ты это наблюдаешь, будучи человеком внутри этого процесса?
Т. Семчишина
— Наверное, стоит сразу оговориться, что поскольку я не врач, а медсестра и могу говорить от лица не столько врачей или врачебного сообщества, а медицинского сообщества, как медработник, как я сама это переживаю или как я это наблюдаю... И, конечно, ты абсолютно прав, что, с одной стороны, медики имеют дело с множеством данных, законов, процессов, опять-таки, опыта врачебного профессионального, медицинского, тех случаев, которые наблюдают, и это, конечно, в какой-то степени сужает область такой детской... назову это... не хочу никого обидеть, но какой-то слепой веры, когда ты надеешься и очень хочешь надеяться, тем более, когда речь идет о любимом человеке, близком, который болеет и страдает. Наверное, в этом смысле медики гораздо более люди отстраненные, может быть даже, циничные, потому что там, где мама болеющего ребенка продолжает надеяться, медики понимают, что это закончится тем или иным исходом.
С другой стороны, в нашей области, и это знает очень хорошо любой врач, медсестра, все те, кто каждый день занимается лечением людей и пытается им помочь, всегда есть место для необъяснимого и для того, чтобы... я назову это «действовал Бог», как человек верующий. Потому что даже если будет самая лучшая команда профессионалов, которые будут, допустим, оперировать в самой лучшей больнице, с самым лучшим оборудованием и самым лучшим обеспечением всеми необходимыми препаратами, есть всегда место, ну, случайности, стечению обстоятельств, когда что-то может пойти не так, или когда что-то может пойти так в тех больницах, местах, где нет совсем никаких условий. Но почему-то в одних ситуациях человек выздоравливает и получает исцеление, а в других вдруг начинаются какие-то осложнения, которые могут привести и к смерти. И, наблюдая за этим, наверное, люди могут по-разному это истолковывать — и как, опять-таки, случайность, совпадение, но здесь всегда есть место тайне, и я думаю, что никто другой, как медики, не наблюдают этого так часто, когда, кажется, по всем законам, все должно пойти таким образом, а оно идет совершенно другим.
Ну и, плюс, конечно же, никто, как медики, так часто не видит страдания и, в том числе, смерти, которая, да, к сожалению, становится частью нашей рутинной работы. Но без осмысления этого ты не можешь там оставаться. Другое дело, что каждый человек находит для себя разный ответ в этом осмыслении, и кто-то находит его действительно в вере, а кто-то — в такой отстраненности и некотором, наверное, ожесточении, может быть, сердечном, которое скрывается за словом «профессионализм».
К. Мацан
— Ну, говорят, что врачи — циники. Вот это — про это, да?
Т. Семчишина
— Наверное, да, можно и так сказать.
К. Мацан
— Вот ты, мне кажется, важнейшую тему ты такую поднимаешь — вообще о приходе к вере, о, скажем так, содержании этого процесса. Вот ты сказала, что, встречаясь часто со смертью, с уходом людей, разные люди совершают разные выводы, иногда противоположные, из одной и той же ситуации. А вот от чего это зависит, как тебе кажется? Почему один человек приходит к мысли, ну, к какому-то обоснованию для себя религиозной веры, включая то, что вот жизнь не заканчивается со смертью и есть надежда на вечную жизнь, вот в этом тоже выражается вера, а кто-то из той же самой ситуации делает вывод, что «нет, все» (я сейчас, может быть, огрубляю), «все бессмысленно». Вот этот самый цинизм, как, может быть даже, защитная реакция, возникает, бросающаяся в глаза бессмысленность. Вот я даже уже, скорее, знаешь, тут не про медицину, а к твоему опыту просто верующего человека, многолетнего прихожанина храма, который при этом с этой темой сталкивается, с темой медицины и смерти, — что Бог касается в какой-то момент сердца человека и говорит, что «вот найди утешение в этом, ищи утешение здесь», а другого, получается, Бог не касается, раз он ожесточается и не верит?
Т. Семчишина
— Это сложный вопрос.
К. Мацан
— Конечно, сложный. Я, вообще-то, простых вопросов не задаю.
Т. Семчишина
— Сложный вопрос, на который я могу попробовать ответить некоторым предположением, потому что все-таки опять я говорю с позиции человека верующего, хотя и мне знакомы сомнения, недоумение, и уже в профессию я пришла верующим человеком. Хорошо, конечно, ответить просто и схематично, сказав, что это зависит от того, с каким сердцем, наверное, с каким багажом ты уже приходишь, ну вот, там, например, в профессию или в какую-то конкретную ситуацию страдания, боли и какого-то экзистенциального напряжения. Потому что, конечно, влияют и встречи, и воспитание, духовное воспитание наших учителей. Потому что в том, как я вижу какие-то вещи и как я их трактую, огромная заслуга, и это результат работы множества людей, с которыми мы общались — и отца Георгия Чистякова, и владыки Антония Сурожского, чьи книги оказали на меня очень большое влияние, и Фредерики де Грааф, и многих других людей. И когда ты встречаешься лицом к лицу с конкретной ситуацией, она ложится уже на подготовленную почву. Хотя, говорю, конечно, это не исключает вопросов, недоумений, сомнений и боли.
С другой стороны, наверное, и благодать Божья... Я не знаю, как ответить на вопрос, почему кого-то касается, а кого-то не касается. Но это еще и выбор, это и выбор человека в том, чтобы оставаться открытым или нет. Мы все испытываем боль — это я совершенно точно могу сказать. Мы все, работая там, где мы работаем, и видя то, что мы видим, переживаем за наших пациентов и не можем эту боль не испытывать. Другое дело, насколько мы ее в сердце допускаем и насколько мы готовы и в дальнейшем ей открываться и — может быть, не самое удачное выражение — что-то с ней делать. Потому что я могу отдать ее Богу — это, мне кажется, единственное, что имеет смысл, и дать согласие на то, чтобы снова этой боли открываться. Но я совершенно точно знаю и понимаю, что бывают и моменты, и бывают ситуации, когда человек говорит: «Нет, я не хочу этой боли. Да, я вижу ее, но я совершенно не готов ее испытывать и снова и снова к этой ситуации возвращаться, поэтому я выбираю такое дистанцирование». Потому что это тоже ведь может быть объяснено очень логично и какими-то важными причинами и мотивами для того, чтобы профессионально не выгореть, для того, чтобы мочь помогать больным, для того, чтобы уметь профессионально оказывать им помощь, и так далее. И, наверное, да, мировоззрение, наверное, готовность открывать сердце и готовность как-то рефлексировать и, ну, назову это «что-то делать» с этим переживанием и что-то делать с этой болью. Наверное, от этого зависит.
К. Мацан
— Ты эту фразу произнесла, очень такую цепляющую в хорошем смысле слова — «отдать Богу». Вот мне эти слова очень нравятся — «надо отдать боль Богу», потому что в них, что называется, постулируется сразу и существование Бога, и Его активное участие в жизни человека верующего, то, как это верующий видит, Его готовность эту боль человека забрать, какое-то такое динамичное отношение. То есть, Бог из какого-то слова, фигуры, идеи, чего-то такого большого, где-то существующего, превращается в Того, Кто близкий с тобой, Кому до тебя есть дело. А вот как ты это переживаешь? Как бы ты, ну, если угодно, объяснила вот это свое чувство — отдать боль Богу — человеку, который этого опыта не имеет? Понятно, что это сложно, может быть даже, невозможно объяснить до конца или даже хоть сколько-то. Но описать, свидетельствовать, наверное, можно. То есть, это невозможно передать, как любой опыт, но, может быть, что-то о нем можно сказать?
Т. Семчишина
— Ты знаешь, однажды у нас был такой разговор с коллегой — ночной, в какое-то небольшое затишье и в какой-то небольшой такой промежуток передышки. Она спросила меня: «Скажи, вот ведь я вижу, что довольно часто ты общаешься с семьями наших детей, и даже с кем-то, и со многими ты продолжаешь общаться после смерти детей. Они присылают тебе фотографии. Как ты все это выносишь? И зачем?» И тогда я попыталась ответить на вопрос, именно используя вот этот образ «отдать Богу», при этом понимая, что я разговариваю с человеком, который, может быть, где-то очень на пороге веры, как-то задумывается. Это действительно было сложно, как это можно объяснить, потому что, разговаривая со «своими» (я беру это сейчас в кавычки) — ну, с теми, кто как-то более в церковный контекст погружен, среди верующих людей, я могу что-то говорить о молитве, хотя все эти слова — они, наверное, будут достаточно плоскими, и все будет не то. Но здесь суть в том, что есть боль, которую на самом деле очень сложно вынести. Ее довольно сложно вынести еще и потому, что ты не можешь ничего с этим сделать. Иногда это твоя боль, личная, потому что ты соприкасаешься с какой-то трагической ситуацией и видишь, как это отражается на семье, на ребенке. Может быть, еще обстоятельства какие-то сложные. Иногда это, действительно, да, тоже вот отражение боли других людей. Ты видишь, насколько другому человеку больно — матери, потерявшей ребенка своего, или самому ребенку. Но наше, наверное, такое человеческое, естественное желание — эту боль утишить сразу, уменьшить ее, избавиться от нее. Когда я говорю о том, что мы можем отдать эту боль Богу, это, наверное, больше о том, что мы можем ее с кем-то разделить. Это не всегда означает утешение, но когда ты в боли не один, это приобретает какой-то другой смысл. И особенно когда ты в этой боли не один, а с кем-то, кто больше тебя, больше всей этой ситуации, Тот, Который благ, Который милостив и Который, в общем, не хочет никому зла и не хочет никому ничего плохого. И когда ты в этой боли с тем, кто в глубине своего существа видит и держит судьбы всех и знает тайну, и знает каждого по имени — и этого ребенка, который ушел, или этой семьи, каждого ее члена. Наверное, как-то более стройно мне сложно это объяснить, но, как говорил кто-то из великих, что боль... ты можешь горе разделить пополам с кем-то, и это уже... Ну это совместное проживание — оно и объединяет, и оно помогает тебе в этом быть и продолжать, продолжать существовать, продолжать жить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Мы говорим о трудных вопросах, на самом деле, веры, которые возникают в связи с болезнью, в связи с испытаниями. И наша сегодняшняя гостья видит это просто в процессе своей работы в детской реанимации. Вот еще немножко останавливаясь, может быть, задерживаясь на этом выражении, на этом состоянии, наверное, сердца человеческого — «отдать боль Богу»... Я вот в прошлой части упомянул, что мне оно очень нравится, это выражение, потому что в нем дается какое-то представление о Боге активном и с нами взаимодействующем, к нам обращающемся. Но ведь тут еще, наверное, важно, что и человеческая активность здесь постулируется? Я почему об этом спрашиваю — потому что я вот помню, в похожем контексте когда мы с кем-то говорили, вот отдать боль Богу, отдать проблему Богу, поручить эту проблему Богу, человек совершенно нецерковный и неверующий услышал в этом пофигизм. То есть, «вы, верующие — вы просто от этого закрываетесь». Ну, «отдай Богу» — это то же самое, как, другими словами, просто «не думай об этом», «да не парься!». Но правильно, что мы не про это же говорим сейчас? А вот как ты это чувствуешь? Почему это не про «не парься»? Вот я даже понимаю, что в плане твоей работы в реанимации это глупый вопрос и наивный. Я не предлагаю тебе сейчас переносить его на конкретные ситуации, когда перед тобой страдающий человек. Но если говорить именно о вере, о том, как ты проживаешь отношения с Богом, которые вот не про «не парься», а про твое активное участие — что это такое?
Т. Семчишина
— Я думаю, что если говорить с точки зрения психологии, наверное, можно назвать это формой рефлексии, да? Что когда происходят какие-то сложные события — ну, например, смерти пациентов, еще какие-то неразрешимые вещи, с которыми мы активно в рамках своих профессиональных обязанностей сделать ничего не можем, то просто забыть и как-то отодвинуть это в долгий ящик — это, наверное, да, была бы, наверное, пассивная позиция. Мне кажется — ну, может быть, я так устроена, но мне кажется, что очень важно все-таки не оставлять эти ситуации, а к ним возвращаться и их обдумывать. Пусть это будет с точки зрения психологии действительно такой рефлексией. Но если говорить с точки зрения веры, то мне кажется очень важным вот что. Когда-то я услышала это от Фредерики де Грааф. В каком-то разговоре мы с ней обсуждали тоже какую-то рабочую ситуацию, и она говорит: «Ну ты зовешь туда Бога, ты зовешь туда прийти Бога? Ты знаешь, что в какие-то моменты ты можешь требовать, чтобы Бог туда пришел? Да, Он знает это и без тебя, да, Он видит эту ситуацию, но ты можешь требовать, чтобы Божья Матерь и Господь в эту ситуацию вошли». Я не сразу это поняла, что она имеет в виду, но мне кажется, что это какая-то точка соприкосновений, точки встречи именно активности человека и активности Бога. Потому что это пространство человеческого сердца. И человек, видя или участвуя в неких обстоятельствах, где человек страдает, его призыв Бога туда — это, мне кажется, именно это и есть проявление активности, неравнодушия, неотстранения. И то же самое — если речь идет о смерти или вот о каких-то таких сложных событиях. То есть, мы, с одной стороны, молимся и отдаем Богу эту ситуацию — может быть, непонятную, может быть, с которой мы не согласны, но, вместе с тем, мы призываем Его прийти туда и освятить эту ситуацию Своим присутствием. Как дальше будет, я не знаю, но что-то страшное уже случилось, что-то трагичное уже случилось. Но призвать Бога в эту ситуацию, мне кажется, это лучшее, что можно сделать.
К. Мацан
— Я помню, в одном интервью священник Александр Ткаченко, создатель первого детского хосписа в России, сказал, что у Бога нет других рук, кроме наших. Ну это не он первым сказал — это такая известная, бесспорная, с одной стороны, мысль. С другой стороны, я помню, что в другом интервью человек тоже, много работающий, скажем так, в социальных проектах, помогающий и бездомным, и больным, к этой фразе по-другому отнесся — что «не, ну, конечно, у Бога есть другие руки, кроме наших, потому что, может быть, если Господу надо, Он Своими руками что-то сделает и без нашей помощи». И тогда человек добавил: «Ну, в лучшем случае, пальцы». Но, может быть, мы не будем множить дальше физиологические метафоры — «руки», «пальцы», но что ты об этом думаешь? Как в тебе эти слова отзываются?
Т. Семчишина
— Мне кажется, что это — опять-таки, наверное, возвращаясь к вопросу открытости сердца и открытости... ну, открытости миру, открытости человеку, причем, в совершенно разных реакциях. Мне почему-то первое, что приходит на ум, когда я слышу эти слова, это какие-то ситуации... Ну вот, например, самая простая — допустим, закончилась моя смена, и я выхожу из отделения, может быть, очень уставшей и, может быть, думающей только о том, чтобы поскорее добраться домой...
К. Мацан
— Потому что после суток дежурства.
Т. Семчишина
— Да, ну, после суток, и поехать скорее домой, и лечь спать, и вообще как-то немножечко отключиться от той реальности, которая была моей реальностью в последние 24 часа. И в этот момент, например, я вижу, что на диванчике около отделения нашего сидит женщина и, например, плачет. И, может быть даже, я узнаю в ней маму кого-то из наших детей. И здесь может быть несколько вариантов, да? Это может быть, например, мама, с которой есть у нас какой-то контакт и с которой у нас, ну, какие-то отношения даже сложились, потому что ребенок уже лежит какое-то продолжительное время. Это может быть мама какого-то другого ребенка, с которым я никогда не работала, но я знаю, что она приходит. Или, может быть, это совсем незнакомый человек. В целом, реакция моя может быть такова, что, ну, вообще-то, я закончила уже работать. Лифт — вот, пожалуйста, здесь пройти пять метров, и я сажусь на лифт и уезжаю к себе. Ну, потому что это не мое дело. Ну, плачет она — почему она плачет? Я не знаю, почему она плачет. Узнавать и как-то погружаться в это все еще я могу быть совсем не готова. Но, на мой взгляд, если так сложилось, что на выходе со смены почему-то я встретила эту женщину, ну, лучше подойти к ней, сесть и спросить ее, по крайней мере, что случилось. Или, ну, может быть, какими-то другими словами. Потому что мы все очень сильно нуждаемся в том, чтобы быть увиденными другими людьми. И, может быть, я ничем не смогу ей помочь. Может быть, я и выслушать ее не могу. А может быть, она мне как-то грубо даже ответит, или агрессивно, или... Да все, что угодно, может быть. Но в данном случае как-то Божьими руками... Что я могу, как Божьи руки, здесь, да? Я... вот как задание от Бога такое, да, это переживаю — что если человек встречается, даже если мне очень не хочется, даже если как-то вот... ну, как будто бы даже я имею моральное право пройти, но лучше все-таки подойти и спросить. Ну не захочет она другого человека рядом с собой, не нужно ей это будет — ну тогда так, как есть. Может быть, посидеть с ней какое-то время. А может быть, она пришла, потому что были ситуации, когда, например, мама потерялась просто. Ну, то есть, она должна была прийти в другое место, и она потерялась, растерялась, там, ребенок в тяжелом состоянии, и она не поняла, куда идти. И это все тоже решалось довольно просто, потому что я вернулась в ординаторскую, мы позвонили лечащему врачу и поняли, что требуется — она перепутала этажи и пришла не туда. То есть, это могут быть какие-то вещи, которые совсем не «великие», но если мы пришли в этот мир, если мы родились и продолжаем жить, и если как-то мы хотим для Бога тоже что-то делать, мне кажется, хорошо бы стараться — конечно, это не всегда получается, но — держать глаза открытыми, уши открытыми и сердце открытым.
К. Мацан
— Вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. У микрофона Константин Мацан. Не переключайтесь.
«Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. Еще раз здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан. Мы говорим сегодня с Татьяной Семчишиной — медицинской сестрой детской реанимации.
Вот до перерыва, знаешь, какую-то ты очень важную тему затронула, причем, важную, знаешь, вот мне лично в плане каких-то лайфхаков. Лайфхаков, потому что мы хотим, чтобы от наших программ была сплошная польза, и вот на практике что выносить. Я вот могу тебе признаться, что для меня вот в той ситуации, которую ты описывала — допустим, сидит человек в больнице ли, на улице, на работе ли где-то, например, плачет, и, в принципе, ситуация, с одной стороны, располагает к тому, чтобы подойти, спросить, что случилось, а с другой стороны, ты понимаешь — вот это моя проблема психологическая, честно признаюсь тебе и всему честному народу, — я боюсь вот того самого какого-то грубого ответа, неловкости, которую я могу создать, в которой я могу оказаться, боюсь почувствовать себя глупо. И боюсь одновременно и человеку как-то... Может быть, ему сейчас не нужно внимание. Вообще, я понимаю — допустим, когда мне плохо, я, может быть, не хочу, чтобы вообще меня трогали. Но это индивидуально. Я внутри себя борюсь, с одной стороны, с каким-то правильным пониманием, что, ну, хорошо бы сейчас подойти, узнать. И я вот абсолютно понимаю тебя, когда ты говоришь, что «вот мне сейчас, именно мне этот человек именно попался — ну неслучайно же это, ну Господь же все видит!» А с другой стороны, какие-то внутренние ограничители включаются. Вот что ты посоветуешь? Ты отчасти уже об этом начала говорить. Может быть, ты тоже это испытываешь. Судя по всему, тебе это знакомо. Как находить для себя внутреннюю мотивацию все-таки поступить по-христиански, громко скажем, и вот это внимание проявить, не боясь, несмотря ни на что, и быть готовым даже, там, не знаю, к неловкости, к грубому ответу, но все-таки сделать?
Т. Семчишина
— Ну, начнем с того, наверное, что касается мотивации, что, боюсь, нет готовых рецептов, потому что каждый раз и в каждой ситуации приходится делать выбор. Это не что-то такое, что идет по накатанной и что один раз уже решено, и теперь наконец-то все просто и легко.
С другой стороны, я вот о чем думаю. Господь дал нам свободу, и эта свобода — она выражается во всем. Она выражается, в том числе, в том, что решим мы сами — подойти или не подойти. Она заключается и в том, что человек может принять нашу помощь, не принять нашу помощь, нуждаться в нас, не нуждаться в нас, а нуждаться в ком-то другом. И, наверное, один из тех принципов, которые хорошо бы постараться соблюдать, это человеку эту свободу предоставить. И в каких-то ситуациях я понимаю, что мне проще все-таки тоже опираться на рецепты на какие-то готовые, и в каких-то ситуациях я для себя формулировки нашла. Вот, например, я живу на метро «Теплый Стан», где у нас находится рынок, и там переход довольно длинный из метро, много лестниц, куда довольно часто приезжают бабушки со своими сумочками-кошелочками на колесиках. И для того, чтобы подняться или спуститься (а чаще всего бабушки приезжают уже с нагруженными сумочками), ну это требует усилий, чтобы по ступенькам их поднять. И тоже кажется — ты видишь пожилого человека, который с этой тележечкой со своей цок-цок-цок по ступенькам, и реакция может быть очень разной, потому что бабушки тоже по-разному настроены.
К. Мацан
— Меня однажды так отшили, будто я хотел сумку забрать, а не поднять.
Т. Семчишина
— Да. Потому что бывает, что, действительно, ну вот люди как-то так реагируют остро. И, ну, для себя я какую-то формулировку нашла такую, что когда я подхожу, говорю: «Извините, пожалуйста, разрешите вам помочь!» — и это оставляет человеку абсолютную свободу, потому что кто-то может сказать: «Да мне и так удобно». О’кей. «Да, хорошо, очень было бы здорово». «Нет, не нужно». И... Ну, и когда... И себя чувствуешь в этом тоже свободной. И человеку ты предлагаешь, и оставляешь ему право отказаться и свободу отказаться или принять.
Конечно, гораздо сложнее, когда речь идет не о физической помощи, которая очевидна, а о помощи (или не помощи), о каком-то участии, когда речь идет о горе, слезах или какой-то сложной ситуации, и мы не знаем, что случилось. Но, мне кажется, если иметь в виду, опять-таки, эту деликатность и какое-то пространство свободы, ну, по крайней мере, может быть даже, и вопрос «что случилось?» не такой удачный... Там, что ты расскажешь, что случилось? «Мне плохо». Там, «моему ребенку плохо». Что случилось... Все плохо. Но, может быть, спросить: «Я могу вам чем-то помочь?», как бы по-киношному ни звучала эта фраза. Или: «Не могу ли я что-то для вас сделать?» И если человек скажет «нет», может быть, побыть еще, посмотреть на него и уйти?
К. Мацан
— В прошлой части программы ты говорила, когда мы начали в самом начале размышлять о том, насколько человеку в медицинском деле труднее или проще, скажем так, прийти к вере, найти утешение к вере, ты сказала: «Все мы переживаем боль и сомнения». Я вот хотел бы к этой фразе творчески придраться. Опять же, может быть, это будет связано с твоей работой, может быть, нет, но какие у тебя сомнения в вере, какие вопросы к Богу (если это одно и то же — сомнения в вере и вопросы к Богу)? Я понимаю, что ты вряд ли ставишь под сомнение бытие Божие как таковое. Хотя сейчас ты расскажешь. Но тогда чего они касаются?
Т. Семчишина
— Они действительно не касаются бытия Божия. Но... Есть, например, сомнение — это один из самых болезненных вопросов, я думаю, что не только для меня. Это вопрос, что есть благо. Что есть благо, ну, например, для конкретного ребенка. Или что есть благо для его семьи. И если мы говорим о том, что, ну, «я верю, что Господь всемилостив и благ, и в Его деснице тайна человеческой судьбы», то где это благо в какой-то конкретной ситуации, где его очень сложно разглядеть или невозможно? И что есть благо в этой ситуации? Это вопрос, который довольно часто снова и снова приходится ну как-то решать, задавать, по крайней мере, этот вопрос.
К. Мацан
— Ты имеешь в виду, может ли болезнь, например, быть благом для семьи, для человека, для ребенка?
Т. Семчишина
— Я боюсь сейчас уйти в какие-то теоретические размышления, потому что все-таки эти, наверное, вопросы имеют право задавать только непосредственные участники. Легко сидеть в студии и говорить о таких вещах. Но, скорее, это какие-то очень конкретные события или конкретные... Даже, наверное, не столько сама ли болезнь — благо. Я не буду касаться этой темы — она слишком деликатная, и она слишком индивидуальна для каждого конкретного человека. Но в процессе лечения и в процессе борьбы за жизнь мы, да, сталкиваемся с ситуациями — ну все ли мы сделали правильно и все ли мы сделали, исходя из блага, из пожелания блага, например, такой вопрос. И еще вопросы смысла, который, наверное, основополагающий — в чем смысл, где смысл? Наверное, немножко сложно говорить об этом абстрактно, но я боюсь, честно говоря, приводить какие-то конкретные примеры, потому что опасаюсь быть недостаточно бережной и деликатной к тем людям, о которых я могу рассказывать.
К. Мацан
— Когда человек надеется на чудо, а чудо не случается, это вызов вере?
Т. Семчишина
— Это очень серьезная проверка, я думаю. Потому что, как сторонний наблюдатель, опять-таки, я могу говорить о том, что очень часто чудо, которого мы хотим, оно имеет очень конкретные осуществления, да? То есть, мы хотим очень конкретных вещей, надеясь на чудо. Например, в ситуации болеющего ребенка хотим его выздоровления во что бы то ни стало. Вопрос блага в этом тоже очень важен, потому что иногда, например, в силу ряда причин, осложнений, лечения мы, как медики, можем понимать, что если даже ребенок выживет в этой ситуации, то его жизнь не будет полноценной. Он, например, ну, не сможет никогда ходить или не сможет говорить, или еще чего-то не сможет. То есть, его выживание физическое — оно не будет означать качества жизни и полноты этой жизни. Ну, хотя о полноте, наверное, можно говорить в духовном смысле, и мы, наверное, не будем эту тему затрагивать. Но я вижу, например, несколько вещей и могу поделиться такими размышлениями — что чудо иногда может быть в другом. Мы просим конкретного чуда в выздоровлении, а чудо случается, выражаясь в каких-то других вещах, хотя ребенок погибает, например, и этого выздоровления мы не получаем.
Но когда я говорила еще о том, что это такая проверка того, что стоит наша вера... С одной стороны, мы помним прекрасно все евангельские строки — «просите, и что бы вы ни попросили Во Имя Мое, да будет вам», С другой стороны, это тоже достаточно известные слова — о том, что «что нам дороже — сам Бог или Его блага, или Его благодеяния?» И вот в ситуации, когда мы просим и не получаем, очень бывает сложно, но возможно сохранить веру в то, что Бог всемилостив и благ, и неизменен, и принять из Его руки то, что происходит, даже если мы сейчас этого не понимаем. И даже если очень больно. И даже если эта боль потери разрывает сердце.
Но я вот, наверное, не посмею здесь говорить о наших родителях, потому что действительно для этого каждый проходит свой путь, и свой путь осмысления, и свой путь веры. Но вот здесь очень серьезно встает вопрос, насколько дорог мне Бог. Если я не сомневаюсь в Его существовании, если Он был здесь, если Ему небезразлична судьба моего ребенка, если Ему небезразлично все, что происходит с нами, как дальше строить эти отношения, если случилось то, что случилось.
И почему-то вот хочется мне еще одним поделиться — тоже важным, мне кажется, моментом таким. Однажды мы провожали семью, у которой умер малыш. Было отпевание, и батюшка наш, больничного храма после того, как отпевание закончилось, он подошел к супругам, к родителям малыша, обнял их и сказал: «У вас было время надежды, теперь оно закончилось, и наступает время веры и любви». И это настолько точно отражает состояние... Ну вот, по крайней мере, это такое было точное описание для этой конкретной семьи, потому что они до последнего надеялись. И сейчас, когда все закончилось так, как закончилось, они возвращаются домой, но возвращаются домой, к сожалению, с погибшим ребенком. Но наступает время, когда ты можешь верить во встречу, ты можешь верить в то, что любовь не заканчивается земной жизнью, и что любовь продолжается. Вот, мне кажется, это какое-то максимально точное описание того, что может происходить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Вот буквально предвосхищаешь ты ту тему, о которой я хотел бы в этой последней части нашей программы поговорить, без которой, конечно, наш сегодняшний разговор был бы неполным. В том смысле, что мы всю программу говорим о твоей работе, о том, что ты видишь на работе, как медицинская сестра в детской реанимации, о трудных ситуациях, боли, страдании, смерти как о вызове вере. Как о вызовах. Но что-то мне подсказывает, что этим, скажем так, духовная палитра твоей работы не исчерпывается, и наверняка есть место и наблюдениям встречи с надеждой, с любовью, с тем светлым, что происходит. И это тоже связано с верой, может быть, дает ей расти, укрепляться, убеждаться, утешаться, получать от Бога утешение. Вот насколько в этом смысле тут твоя работа на твою веру влияет? Был ли пройден какой-то путь — вот не с точки зрения вызова и проверки, а с точки зрения вот ее еще большего какого-то раскрытия и, ну, если угодно, открытия красоты Божьего замысла о нас всех?
Т. Семчишина
— Мне действительно не хотелось бы, чтобы у наших слушателей создалось впечатление, что где-то мы на передовой, где постоянные испытания и непрерывные вызовы жизни и вере. (Смеется.) Хотя, я говорю, конечно, это часть тоже нашей повседневной жизни.
Изменилось ли как-то само понимание, да? И как-то больше раскрылось ли видение Божьей красоты? Мне кажется, что очень явно в наших вот повседневных делах, в нашей повседневной работе раскрывается красота встречи. Красота встречи с человеком. Потому что, несмотря на то, что иногда рутина подразумевает какую-то скорость — что один, второй, третий, это поток людей, но эти лица и судьбы, которые проходят, это, конечно, удивительные какие-то такие нити и удивительные переплетения. Огромное у меня уважение вызывают наши родители и дети. Хотя с детьми мы не всегда имеем возможность общаться — ну, потому что, в силу особенностей отделения, мы можем уже видеть их в медикаментозной коме и под аппаратами, но с кем-то мы общаемся, и это люди, которые дарят огромную радость, как бы это ни странно показалось, и удивление, и удивление жизни. И... Ну, мы тоже меняемся, видя этот свет и видя эту красоту.
И, конечно, не могу не вспомнить одну из наших недавних таких историй, когда у нас полгода лежал малыш, и ему нужна была почечно-заместительная терапия. Ну, поэтому он был в сознании, он мог общаться. У него была масса каких-то игрушечек, книжечек. И мы его очень полюбили все — женская часть коллектива точно, но даже наши реаниматологи, конечно, они с большой нежностью относились к этому малышу. И поскольку он был у нас достаточно долго, и, конечно, для ребенка ситуация непростая — да, он днем находится с мамой, но он все равно в относительно незнакомом пространстве, на ночь он должен оставаться один, незнакомые люди, которые постоянно меняются и которые какие-то процедуры проводят. Но он, как любой ребенок, растет, смотрит на мир, чему-то учится, что-то ему нравится, что-то ему не нравится. И он это все разделял с нами. Мы научились читать, играть, какие-то новые вещи придумывали для того, чтобы его порадовать. (Смеется.) И мы многому учились...
Я не знаю, как ответить на этот вопрос, мне немножко сложно. Наверное, мне даже сложнее ответить на этот вопрос, чем на вопрос касательно вызовов. Но мы видим, насколько... Вот я думаю, что благодаря работе это тоже очень проявляется. Мы видим, насколько мир разный, насколько люди разные. Иногда, как бы банально это ни прозвучало, насколько уникален путь каждого человека и насколько все бывает неоднозначно, и не надо торопиться с выводами о человеке, например, или о семье. Лучше всего не пытаться со своими какими-то понятиями «правильными» на семью наседать, а побыть рядом с ней и сопроводить. Это, наверное, лучшее, что мы можем сделать. Этому работа очень учит. И она всегда напоминает о том, что Дух Святой — Он не в грохоте, а Он в тихом веянии ветра, вот в такой деликатности, нежности и соприсутствии. Это очень явно всегда.
К. Мацан
— Не могу тут не спросить, раз уж прозвучало имя чрезвычайно дорогого мне митрополита Антония Сурожского. Дорогого — в смысле, автора, пастыря, чьи тексты во многом вообще меня, конечно, тоже к вере привели и сформировали, видение каких-то вещей. Он много говорит о необходимости... Не необходимость — плохое слово «необходимость»... о молчании, о возможности молчания. В каких-то ситуациях быть с человеком рядом, без слов, просто быть, присутствовать, чтобы суть твоя была здесь, вместе с ним. И, с одной стороны, в общем-то, не так уж редко мы об этом говорим — о том, что слова часто не нужны лишние. А с другой стороны, так ли это просто на практике? Владыка Антоний тоже в своих текстах... Мне даже довелось один переводить с английского на русский, ранее не опубликованный по-русски текст. Вот об этом он там подробно размышляет — что тоже по-разному можно молчать. Можно просто прийти и помолчать. Ну вот я пять минут помолчал, вроде как, и исполнил завет владыки и больше... пойду дальше, поработаю. Можно молчать, говорит он, с таким достаточно напускным видом и молиться внутренне, показывая, что «вот, вот я молчу наполненно и молюсь за того человека, который рядом со мной». Может быть, такого молчания тоже не надо.
И мой вопрос к тебе, собственно, простой: а что это такое на практике? Удавалось ли, вот удавалось ли этот совет владыки воплощать по-настоящему? Я спрашиваю без подвоха, потому что мне это неизвестно — мне не удавалось, не было повода проверять это. А у тебя, наверное, поводов предостаточно.
Т. Семчишина
— Это совет, наверное, во многом «на вырост». Потому что это то, к чему можно всегда стремиться и пробовать, пробовать, пробовать снова, как и множество других советов, которые владыка дает. Но ты помнишь эту ситуацию, которую мы обсуждали, этот пример — если мама сидит около отделения заплаканная. Иногда... ну здесь какая-то чуткость, наверное, все-таки нужна. Потому что иногда, может быть, действительно один из способов проявить участие — это сесть рядом с ней. И, может быть, не сразу начать говорить, предлагать, и это тоже может быть такой формой, ну, «я свое дело сделал, могу теперь идти, быть свободнее». Я подошел, спросил: А ничего не надо? Помочь вам?" — «Не помочь». — «Отлично!» И с чистой совестью уходить домой.
К. Мацан
— Я прямо себя узнаю, сейчас ты описываешь...
Т. Семчишина
— Но посидеть рядом и как-то прислушаться — может быть, человек что-то скажет, а может быть, нет, и вот, как это владыка часто называет, «из глубины молчания задать вопрос», это уже, наверное, уже такая способность и какая-то душевная внимательность более высокого уровня.
Удавалось ли или не удавалось — я не знаю. Я не знаю, не мне судить, но...
К. Мацан
— Надо спросить у тех, рядом с кем ты молчала.
Т. Семчишина
— Вот я точно знаю вот что. Иногда мы с коллегами с нашими тоже обсуждаем какие-то сложные ситуации, которые случаются у нас на работе. Это могут быть и конфликты, например, с кем-то из родителей или какие-то ситуации кризисные такие, когда не знаешь, как реагировать, и довольно часто я слышу от наших девушек-медсестер вопрос (ну, он такой даже риторический), что «ну я не понимаю, что говорить, я не знаю, что сказать». Вот идет человек, который вот только что вышел из палаты, где умер ребенок его. И, вроде, с одной стороны, я тоже с ними работала, и как-то хочется выразить им соболезнование, но я боюсь подойти, потому что я не знаю, что сказать.
И однажды, когда мы беседовали с человеком вне нашей сферы, и я вдруг поймала себя на мысли, что у меня вопрос этот не возникает — о том, что сказать. И, наверное, можно считать это вот таким плодом наследия владыки. Потому что я не владею какими-то техниками и словами, которые всегда срабатывают, что придает мне уверенность и ту самую мотивацию и отсутствие страха в том, чтобы подойти к тому-то. Но иногда я понимаю, что ты можешь, даже переступив, там, через собственные неудобства, страх внутренний или все, что угодно, но просто подойти, и этого бывает достаточно. Иногда из этого рождаются слова, иногда нет. И иногда бывает, что... ну особенно когда ситуация крайне напряжена в силу переживания... И говорить, что... Просто я понимаю, что говорить что-то — довольно глупо. Да даже не только желание исполнить совет владыки, а просто слова неуместны. Ты в этом, может быть, минуту, две, пять, не знаю, сколько, будешь, а потом всегда можно спросить у, там, родителя, например, у мамы: «Вы хотите, чтобы, там, я осталась, или уйти?» И принять тот ответ, который будет озвучен.
Но мне кажется, что я бы, наверное, так отреагировала на этот вопрос — мы очень недооцениваем роль тишины и роль молчания. И как-то иногда как будто есть какое-то клише, что вот эта тишина и молчание — это отсутствие действия. Или это отсутствие, там, наполненности действия, наполненности смыслом. Хотя очень часто оно может быть гораздо более значимым, чем любые слова, сказанные от души, формально, те, не те. Часто слова действительно не имеют значения, мы об этом забываем. И отношение человеческое — оно не обязательно выражается в словах. Оно может быть в жесте или во взгляде выражено.
К. Мацан
— Вот мы на радио, к сожалению, не можем вообще без слов обойтись. Иначе это была бы тишина, которую было бы странно слушать. Но пускай наша сегодняшняя беседа, вот чьи-то слова сказанные, послужит к тому, чтобы, их услышав, нам всем захотелось — я это говорю абсолютно искренне и ответственно — немножко помолчать и побыть в тишине, но в такой вот не отсутствующей тишине, а вот именно в том, о чем ты сказала, — в тишине присутствия и в наполненном молчании рядом с ближними, с тем, кому сейчас нужна наша помощь.
Спасибо огромное тебе за нашу сегодняшнюю беседу. Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами была в программе «Светлый вечер». Я уверен, не последний раз на радио «Вера» мы с тобой общаемся, так что до новых встреч на волнах нашей радиостанции.
Т. Семчишина
— Спасибо большое! Всего доброго!
К. Мацан
— Счастливо! До свидания!
