«Великий Четверг. Тайная Вечеря». Иеромонах Геннадий (Войтишко)

У нас в студии руководитель сектора приходского просвещения Синодального отдела религиозного образования и катехизации иеромонах Геннадий (Войтишко).

Разговор шел о смыслах Великого Четверга и об истории установления таинства Причастия Спасителем на Тайной вечери накануне Своей Крестной смерти.

Этой беседой мы продолжаем цикл из пяти программ, посвященных темам Страстной седмицы.

Первая беседа со священником Александром Сатомским была посвящена разговору о библейском патриархе Иосифе.

Вторая беседа с протоиереем Максимом Первозванским была посвящена притчам о талантах и о мудрых и неразумных девах.

Третья беседа со священником Андреем Щенниковым была посвящена тому, как женщина-грешница помазала Христа драгоценным миром и тому, как Иуда предал Спасителя.

Ведущий: Константин Мацан

---

Константин Мацан

— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Здравствуйте, уважаемые друзья. В студии у микрофона Константин Мацан. Этой беседой мы продолжаем цикл бесед, которые на этой Страстной седмице у нас выходят с понедельника по пятницу в «Светлом вечере» в часе с 8 до 9. О чем еще говорить в дни Страстной недели, как не о тех темах, которым в церковном календаре каждый день Страстной недели посвящен? Сегодня четверг, надо полагать, что многие наши слушатели были утром на литургии. Совершенно особенная литургия служится в этот день, хотя по каким-то формальным критериям она значимым образом от любой другой литургии не отличается, которая служится в году. Но все-таки в каком-то внутреннем, личном, психологическом, духовном плане это особенный день для всего церковного года. Потому что, как мы знаем, в этот день мы вспоминаем события установления таинства евхаристии. День, в который произошла та самая Тайная вечеря, всем нам хорошо известная, и которая теперь возобновляется, совершается реально с нашим участием на каждой Божественной литургии. И особенно остро, надо полагать, это переживалось сегодня. Наш сегодняшний гость, с которым мы про это день Страстной седмицы поговорим, иеромонах Геннадий (Войтишко), руководитель сектора приходского просвещения Синодального отдела религиозного образования и катехизации. Добрый вечер.

Иеромонах Геннадий (Войтишко)

— Со святым вечером вас. Добрый вечер.

Константин Мацан

— Трудновато даже говорить в этот день о таких значимых вещах, хочется перед таким разговором надеть перчатки белые, прикасаться к ним очень осторожно. Но с другой стороны, мы радио, и не говорить мы не можем. Я бы вот с чего начал. Для вас, как для священнослужителя, с какими эмоциями, чувствами сопряжено служение литургии в Страстной Четверг?

Иеромонах Геннадий (Войтишко)

— Для меня это вообще основа, такая база, на которую ты можешь опереться. Позвольте чуть-чуть отмотаю этот разговор.

Константин Мацан

— Давайте.

Иеромонах Геннадий (Войтишко)

— Один мой замечательный друг-священник сказал как-то: я живу от Чаши к Чаше. То есть какой-то внутренний ритм — от евхаристии к евхаристии. Это какие-то опоры, по которым ты идешь по невероятному болоту этого мира, болото, море, океан, стихия, бездна, у кого как. У кого-то спокойно, у кого-то зыбучие пески. Но это, для меня точно, база, опора, основа, в которой я возвращаюсь к себе как к человеку. И в этом смысле, когда ты предстоишь перед престолом уже как священник — это нечто особенное, что не просто говорит о тебе, как о человеке, а то, что позволяет, наверное, даже не ощутить, а как-то приоткрыть, предвкусить то самое обетование Царствия, о котором говорит Господь в Своем Евангелии.

Константин Мацан

— Мы знаем, что есть такой важный момент, связанный с совершением Таинства евхаристии, что в православной Церкви это не просто воспоминание о давних событиях, это присутствие и проживание реально той самой Тайной вечери. Хотя я вот сейчас говорю, не знаю, насколько мои слова точны, но это не воспоминания, это участие в чем-то. А вот в чем?

Иеромонах Геннадий (Войтишко)

— Наверное, даже соучастие. Я, слушая вас, подумал, это возвращение в ту Сионскую горницу. В том-то всё и дело, что категория времени возвращаться назад будет здесь не очень уместна. Потому что, с одной стороны, события состоялось когда-то в той точке линейки времени, а с другой стороны оно открывает горизонт вечности, надмирности, когда нет ни времени, ни пространства, а мгновение присутствия Божия. Удивительно, когда это мгновение вечности открывается перед человеком или священником или иными людьми, которые присутствуют и причащаются в этот момент. Вообще, сложно говорить, куда мы приходим. У отца Александра Шмемана прекрасная мысль, как мне думается, о том, что этот возглас «Благословенно Царство», которым открывается служение Божественной литургии и евхаристии, естественно, как бы указание в то самое Горнее, куда мы взойдем. Это, с одной стороны, миг, а с другой стороны, нечто, что невозможно выражать категорией времени. Куда мы? Но точно мы соучаствуем. Самое поразительное, как это можно вложить в голову соучастие в той самой Тайной вечере, ведь и учеников там было не 70, а 12, и еще вопрос, были ли женщины. Очевидно, что в Евангелии мы об этом ничего не читаем. 12 учеников и всё. И вдруг соучастниками это трапезы, этой вечери, этого, если говорить совсем по-русски, ужина пасхального становится огромный сонм людей, родившихся когда-то, живущих сейчас и придущих в свое время, то есть еще не родившихся, но они когда-то станут христианами и будут соучастниками этой же Тайной вечери. И мы все вместе одномоментно — поразительная история, которую до конца невозможно себе вложить в ум, но можно это сконструировать лексически, вложить в словообразную конструкцию. Ну да, это что-то невероятное.

Константин Мацан

— А как вам кажется, можно словами как-то объяснить, передать, описать для человека, который никогда лично в этом не участвовал? Или есть какая-то грань, что пока сам не переживешь, не поймешь, что это такое?

Иеромонах Геннадий (Войтишко)

— Я бы точно воздержался от описания всяких чувственных состояний человека, потому что всегда найдется противофаза, который скажет: а я вхожу в состояние медитации и испытываю такие же или околотакие же чувства.

Константин Мацан

— Я то же самое чувствую без вашей литургии.

Иеромонах Геннадий (Войтишко)

— Кстати, недавно был один знаменитый церковный подкаст, в котором не православный человек рассказывает о том, как он достигает состояния причастия, будучи сам йогом, кажется, так его называют. Поэтому я бы воздержался от чувственных каких-то характеристик. Интеллектуальные? Да, когда ты говоришь человеку, что ты становишься сотелесником и сокровником Христа — это звучит мощно. Но опять же, что это значит? Для кого-то из людей, и я знаю таких людей конкретно, сказать — что мы делаем на этой Тайной вечери? — вкушаем Тела и кровь Христа, для кого это прямо совсем натуралистично звучит. Хотя для нас православных, чем больше в ситуации натуралистичности, тем более проблема в этой ситуации. Есть специальные указания для священника: если вдруг при каких-то обстоятельствах он видит в Чаше не признаки вина и признаки хлеба, а условно гемоглобина и мясного белка, то надо немедленно остановить это богослужение. Во всяком случае, это очень серьезная проблема, и продолжать совершать богослужение невозможно до обращения к епископу. То есть натурализм не работает и для нас это неприемлемо. В отличие, кстати, от братьев-католиков, для которых постоянные сигналы подтверждения истинности евхаристии в том, что там что-то очень похожее на гемоглобин.

Константин Мацан

— Я этого не знал. То есть Церковь прям об этом подумала. Попытаюсь для себя описать, может быть, не очень точно: если похоже на мясо в Чаше, то это сигнал тревоги?

Иеромонах Геннадий (Войтишко)

— Да, это проблема. У священника есть четкая обязанность остановиться. И до выяснения всех обстоятельств с епископом движения не должно быть никакого. А такие случаи, прецеденты были, они всякий раз становились поводом для разбирательства не с точки зрения мистики, какого-то чуда произошедшего, это всегда проблема для священника. Это знак на то, что с кем-то из участников этого богослужения происходит, сформулирую деликатно, что-то не то. Это повод для хорошего разбора. Поэтому в православии с этим очень-очень аккуратно. А с другой стороны, для кого-то покажется странность, признаки вина по вкусу, по ощущениям остаются, и даже признаки, вкус и ощущение, хлеба, да. Это какая-то мистика иного порядка. Мистику эту невозможно объяснить, и наверное, наши отцы были абсолютно правы, когда перед началом самой важной части литургии всех, кто не причащается и, тем более не являющихся православными, деликатно сопровождали на выход. Это сейчас кажется обыденность, причащаешься ты, не причащаешься, ты остаешься в храме и смотришь за всем этим процессом, наблюдаешь. Вопрос, конечно, зачем ты этот всё делаешь?

Константин Мацан

— Фотографируешь.

Иеромонах Геннадий (Войтишко)

— Фотографируешь. Мне это всегда напоминает очень странную, казалось бы, вещь, как ты приходишь в какое-то кафе или ресторан, становишься посреди этого пространства и наблюдаешь, как люди участвуют в своей трапезе, и ты просто смотришь им в тарелку, в рот заглядываешь. Немножко, может быть, вульгарное сравнение. Но, тем не менее, сопоставить неадекватность присутствия человека в храмовом пространстве, в литургическом пространстве в момент литургической молитвы, евхаристической молитвы, если он не причащается, невозможно себе представить нормальность этого процесса. Кстати, канонические правила как раз говорят, если мы уж говорим о каких-то внутренних правилах Церкви, достаточно жестко: человек, будучи православным крещенным, который находится на Божественной евхаристии и не причащающийся, как творящий бесчиние должен быть извергнут из церковного общения. А если он в священном сане, он должен быть извергнут из священного сана. По мысли отцов это безумие, это глупость. Как ты отвечаешь на призыв Христа: придите, примите, сие есть Тело Мое, сия есть Кровь Моя? Ты отворачиваешься и говоришь: «Имей мя отреченна»? Тогда что ты здесь делаешь? Не яко Иуда, предавший Тебя, но по факту, развернулся и пошел. Это для православия немыслимо.

Константин Мацан

— Иеромонах Геннадий (Войтишко), руководитель сектора приходского просвещения Синодального отдела религиозного образования и катехизации, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Что главное важно знать о самом евангельском событии, о Тайной вечери. Вроде в общих чертах знаем, что там происходило, но с Тайной вечерей современная наша с вами литургия как связана?

Иеромонах Геннадий (Войтишко)

— Ох! Это интересно, конечно. Узнали бы апостолы современное последование литургии, это кстати, и Иоанн Златоуст и Василий Великий узнали бы ту самую литургию, которая им приписывается? Но это отдельный разговор литургистов с литургистами. С одной стороны, казалось бы, всё понятно, что происходило и как происходило и после чего происходило. На самом деле ничего не понятно. Во-первых, сам вопрос, в какой день и в какое время это всё происходило? Есть утверждение, что это происходило 13-го нисана, то есть, говоря простым языком без углубления в суперподробности, в среду или это происходило в четверг? Есть аргументы в пользу и того и другого. Для всего православного мира события Тайной вечери происходили в ночь с 13-гона 14-е нисана, то есть фактически на четверг. Есть еще одна проблемка, которая очень заметна в русской богослужебной нынешней традиции. Мы вспоминаем Тайную вечерю, а в большинстве храмов богослужение совершается утром. Что-то какая-то нестыковка здесь, по церковному уставу все-таки это должно быть вечером, мы же вспоминаем вечерю. Говоря совсем русским языком, ужин. Ужин утром не бывает. Это один общий нюанс. Но есть еще момент. Что это было? Тайная вечеря. Для чего Господь собрал своих учеников? Желал праздновать за этим ужином Пасху. Для многих, в том числе православных, большое удивление, что праздник Пасхи установлен не две тысячи лет назад на той самой Тайной вечери. Праздник Пасхи установлен Господом, когда Он выводил народ Свой из дома рабства египетского, то есть из египетского плена. Очень много всякого рода жестов, элементов, знаков, символов, связанных с этой иудейской традицией празднования пасхальной трапезы, которая называется на еврейском языке пасхальный Седер, естественно, Сам Господь совершал именно в иудейской традиции. Для многих это вообще-то откровение: как, что? А что там такое? Пока набрасываю детальки, которые понятны и непонятны. Для современного православного человека вообще непонятно, что там на самом-то деле происходило, какие-то общие штрихи. Но эти общие штрихи, записанные в Евангелии, которые мы читаем, без понимания контекста празднования этого пасхального Седера, то есть пасхальной трапезы, немножко всё размывается, всё нечетко, не сфокусировано. Если ты знаешь традицию совершения пасхального Седера, тогда ты понимаешь, как эти штрихи празднования, совершения этой Тайной вечери взаимосвязаны между собой и какой они приобретают смысл. О некоторых вещах мы еще, надеюсь, скажем. Следующий, например, вопрос: а сколько там чаш было? Казалось бы, странный вопрос. У одного апостола в Евангелии мы видим, что Господь Сам берет одну чашу, благословляет, потом появляется еще одна чаша, которую Он называет: это Кровь Моя Нового Завета. Даже в этом евангельском повествовании мы видим две чаши. Опять же, если мы не знаем, сколько было чаш на пасхальной трапезе, на пасхальном Седере у иудеев, тогда это нас тоже будет вводить в замешательство. Почему указывается именно на этот кусок хлеба, каким образом он был связан с ожиданием Мессии? Тоже отдельный вопрос. Для тех, кто погружен в иудейскую традицию, в понимание, в разбор, многие вещи приоткрываются. Почему, например, такой состав на столе? Почему они не сидят за столом, почему они возлежали за столом? Что это значит, возлежать за столом? Короче, эти все детали, если к ним относиться серьезно и по-взрослому, должны вызывать вопросы. Но так получается, что чинопоследование самой литургии люди плохо знают, не говоря уже о том, чтобы в эти детали, о которых сейчас я говорю, вкапываться. Но там так интересно.

Константин Мацан

— Расскажите какие-то важные детали для понимания того, как эта трапеза иудейская происходила, и тогда что происходило, что мы можем реконструировать, о том ужине, о той вечере.

Иеромонах Геннадий (Войтишко)

— Давайте с нескольких ракурсов на эту историю посмотрим. Во-первых, евангельское повествование начинается с того, что Господь снимает с Себя верхнюю одежду и начинает, будучи самым старшим и самым главным посреди них, умывать ноги, как это сделал бы самый последний слуга в доме. Это первое, что вызывает шок, во всяком случае для тех, кто знает иудейскую традицию. Не может учитель быть таким слугой и, если хотите, скажу, рабом для своих учеников. Первый вопрос: тогда кем же эти ученики в этом моменте становятся по отношению к своему Учителю и Господу, прямо так скажем? Обращает внимание на то, что это действительно велики жест служения Господа людям. Например, мало кто задумывается о том, что так сложно Петру принять это служение. Это переживание не просто своего недостоинства, а какой-то неготовности принять этот дар.

Константин Мацан

— Такая планка задана, как служить надо теперь, если Сам Учитель это сделал.

Иеромонах Геннадий (Войтишко)

— Сам Учитель это сделал. Но еще к тебе вопрос: а готов ли ты принять это служение твоего Учителя и любого старшего по отношению к тебе? В иудейской традиции очень важно, чтобы во время трапезы кто-то из младших задал вопросы: что это за служение сейчас совершается? Во всяком случае так говорит Господь, выводя Свой народ из египетского плена, Он четко объясняет, как должна совершаться эта трапеза и что на этой трапезе должно находиться. Одна из деталей, самый младший должен задать вопрос: а что это за служение сейчас совершается? Почему это так? Казалось бы, нормально, кто-то из младших задает, кто-то старший объясняет. Это объяснение в иудейской традиции, мы читаем в Ветхом Завете, рассказ о том, что сделал Бог для Своего народа, выводя его из дома рабства египетского. Если мы откроем молитву евхаристического канона — сейчас еще раз не буду терминологией сыпать, анафора и так далее, потому что люди потеряются — центральную молитву нашего литургического богослужения, там точно такие же слова, но не только касающиеся конкретно еврейского народа, а всего человечества. Что с человеком произошло? Что происходило в исторической перспективе с Его народом? Что сделал Господь в конечно итоге? И чем всё это закончится? Вопрос: почему задается вопрос? Удивительно, тут тоже про рабство, раб, слуга никогда не может задавать вопросы своему хозяину, своему господину. Он должен четко исполнять то, что ему приказано и сказано. А здесь Сам Бог говорит, Сам Господь говорит, кто-то должен спросить, что здесь сейчас происходит? И это означает, что тот, кто задает вопрос, не в категории раба, не в категории подчиненного, в той самой служебной позиции, потому что Бог выводит Свой народ из дома рабства и делает их свободными. Они свободны за этой трапезой, само положение тела — это не просто с ровной спиной за столом, тоже в некой жесткой позиции, а когда они прилегли. В присутствии господина или хозяина раб никогда не может разлечься за трапезой. Поэтому, кстати, есть такой вопрос у Христа к Своим слушателям. Христос говорит Своим ученикам в одной из притч о том, что, несмотря на всю усталость раба, он должен всё равно встать и служить до тех пор, пока господин не насытится, не поест, то есть никакой расслабленности быть не может. Это тоже такое свидетельство о том, что люди, которые собираются за этой трапезой — это люди свободные или можно по-другому сказать, они освобожденные от рабства. Но это не просто рабство подчиненности какому-то иному народу, в данном случае египетскому. Самое страшное рабство для человека — это рабство его греха. Эта символика освобожденности, свободы, даже возлежания за этой трапезой говорит о том, к какой свободе тебя Господь призвал и в какую свободу Он тебя поставил, какой свободой Он тебя наделил? Это поразительная история: не называю вас рабами, но Своими друзьями. Это потрясающие слова. По поводу чаш. Конечно, несколько чаш должно было присутствовать на этой трапезе. Благословение каждой из них — благодарность Богу за дары солнца, земли, урожай. Но эта постоянная отсылка к вину, а значит, к винограду, а значит, к винограднику, а значит, к лозе — это всё то, что мы читаем в том числе в пророчествах Иезекииля, где Бог говорит об Израиле как о винограднике, который возделывает Сам Господь. Этот виноградник то приносит плоды, то не приносит. В притчах Самого Христа мы читаем Его горевание о том, что хозяин виноградника посылает своих слуг, чтобы получить дары от этого виноградника. Слуги поставлены на то, чтобы этот виноградник возделывать, хранить, они присваивают его себе, слуг избивают, кого-то убивают. Он посылает сына своего, сына же убоятся, сына же постыдятся. А они убивают сына. Именно так и происходит с Сыном Божиим. Он приходит в этот мир, в этот виноградник Израиль, слуги, поставленные для того, чтобы возделывать этот народ Божий, убивают Его. Эти постоянные отсылки к этому моменту здесь являют себя в полный рост. Христос говорит о Себе, что Он лоза, а к Своим ученикам обращается: а вы ветви, вы не можете ничего совершить без Меня, то есть, не будучи привиты к этой лозе, к этому древу жизни по факту. Но тут тоже не бросается в глаза, но очевидно для любого виноградаря, что вот этот сок, который идет по этим ветвям, по этой лозе, единый для всех. Тут еще один очень интересный момент. Причащаясь от этой Чаши, Чаши евхаристической, мы все становимся сокровниками, то есть в нас одна кровь течет в этот момент, становимся единокровными и Самому Христу и, что удивительно, друг другу. Та самая кровь, почему мы братья и сестры по крови. Естественно, мы и сотелесны друг другу и сотелесны Христу и, соответственно, одного тела друг другу.

Константин Мацан

— Иеромонах Геннадий (Войтишко), руководитель сектора приходского просвещения Синодального отдела религиозного образования и катехизации, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Мы буквально через маленькую паузу вернемся к этому интереснейшему разговору. Дорогие друзья, не переключайтесь.

Константин Мацан

— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается. У микрофона Константин Мацан. Сегодня в четверг Страстной седмицы мы вспоминаем евангельские события, как и вся Церковь нас призывает вспоминать, сама вспоминает с нами вместе, события Тайной вечери. Наш сегодняшний гость иеромонах Геннадий (Войтишко), руководитель сектора приходского просвещения Синодального отдела религиозного образования и катехизации, погружает нас в реалии той самой иудейской трапезы, которой и была Тайная вечеря. Праздничный пасхальный ужин не то, что без понимания, а чем больше мы понимаем и знаем о деталях этой трапезы, тем с большей красотой нам раскрывается, что же такое евхаристия и к чему мы в ней приобщается. Я просто хочу вас попросить продолжить.

Иеромонах Геннадий (Войтишко)

— До паузы мы говорили о том, что всякий причащающийся этой Чаше становится сокровником другому причащающемуся. И не только в горизонте ныне живущих людей, но и тех, кто приходили в прошлом, и тех, кто придут в будущем. В таком удивительном моменте мы оказываемся вне времени и, откровенно говоря, вне пространства. Естественно, мы сотелесники друг другу и сотелесники Самому Христу. Удивительный еще важный момент. Благословляя Чашу, ту самую последнюю, говоря о том, что это Кровь Моя, за вас изливаемая, это Чаша Нового Завета. Для многих людей словосочетание «Новый Завет» — это набор книг, это книжка. А на самом деле Завет — это же договор, это отношения, это отношения договора между Богом и человеком. Между прочим, первый такой важный Завет, который был заключен — или Ветхий Завет, как его по-другому называют — между Богом и теми людьми народа Израиля, как раз таки совершился после выхода из дома рабства Египетского. Совершение, скрепление этого Завета, этих условий для принятия условий Завета было и закрепление этого Завета, то есть договора, случилось окроплением народа Израиля жертвенной кровью, то есть кровью жертвенных животных. Но что здесь происходит у нас, в нынешней реальности? Кровью жертвенного Агнца, Самого Христа, Который заклан за нас, претерпел смерть за нас, заключается Новый Завет. Новый Завет крови Его. Здесь очень важная вещь, которая тоже очень многими современными православными не то чтобы игнорируется, но упускается из виду эта вся история. Что всякий раз, прикасаясь к Чаше, причащаясь Телу и Крови Христа, мы актуализируем этот Завет, мы актуализируем эти отношения договора с Богом. Мы, наверное, правильно будет сказать, подтверждаем, что мы участники отношения Завета с Богом, с Самим Христом. Конечно, в этом тоже происходит обетование тех слов, которые мы слышим от Господа в пророчествах, открываем, и Исайи, и Иезекииля, и Еремии. Это очень важные вещи, которые тоже надо иметь в виду. Когда, с одной стороны, мы сотелесники, сокровники друг с другом, а с другой стороны, мы подтверждаем, да, мы в тех же с Тобой отношениях, мы подтверждаем, что мы Твои, мы в этих отношениях Завета, договора. Только раньше тот самый Завет, который заключался с Моисеем и народом Израиля через Моисея, был письменный, в том смысле, что заповеди были озвучены, если народ принимает эти заповеди и будет следовать их исполнению, то, конечно, они становятся народом Божиим. А здесь происходит похожая, но иная история. Сам Господь говорит: заключу с ними новый Завет и напишу Закон Свой на сердцах их, и будут Моим народом, а Я буду их Богом. Это запечатление Закона Божия, этих правил, принципов, если хотите, праведности Божией произойдет в день Пятидесятницы, когда Дух Святой сойдет на апостолов, они сами увидят, что Закон написан на сердце. Всё становится понятным, открытым, ясным, не нужна тебе в этом смысле книга как таковая, потому что в идеале этот Закон Божий написан у тебя на сердце. Но, говоря про еще одну особенность... и тут хорошее поле для дискуссии с нашими братьями-протестантами, которые всегда тычут пальцем в Евангелие, в книгу, как таковую, и говорят, что Евангелие объясняет всё само по себе, только на нее мы должны ориентироваться. Но удивительный факт, что сама евхаристия, Таинство хлебопреломления, причастие, говоря разными синонимами, случилось гораздо раньше, чем появились первые строчки любого текста Евангелий и, тем более, посланий апостолов и книги Деяний апостолов. Церковь уже жила евхаристией, причастием до того, как появилось Евангелие, как написанный текст, как таковой, даже первые строчки какие бы то ни было. Это удивительно, что фактически перед нами литургическое предание, если так можно выразиться наукообразным языком, которое подтверждает само себя, потому что оно является частью живого опыта Церкви, неотъемлемого от Церкви опыта, неотъемлемого всего смысла Церкви, как таковой. Потому что без евхаристии, без литургии всё рассыпается. Я бы даже так сказал, что это такой краеугольный камень церковной жизни, который лежит в ее основании. Более того, становление Таинства евхаристии, Таинства причащения — это и есть установление и положение основания самой Церкви как таковой. Да, в день Пятидесятницы случится нечто большее, еще в дополнение к тому, что произошло, но этот евхаристический фундамент есть фундамент Церкви. Церкви без евхаристии нет. Поэтому когда я слышу, что я верующий, но я не причащаюсь, тогда есть вопросики. К здравому пониманию церковной и христианской жизни вот такой тезис не будет иметь никакого отношения.

Константин Мацан

— Мы часто говорим, что евхаристия первых христиан выражалась в так называемых трапезах любви — агапы. Наверное, тема о евхаристической общине, как общине, связанной любовью, очень важна в современной церковной жизни. Что вы об этом думаете? Что вас в этом вопросе больше всего побуждает к размышлению?

Иеромонах Геннадий (Войтишко)

— Во-первых, я согласен с этим тезисом. А во-вторых, сразу вспоминаю апостола Павла, который уже тогда в своей жизни говорил об ужасных вещах, которые в той самой раннехристианской общине начали происходить. Это первое послание к коринфянам, он пишет, что да, собирались братья и сестры на эти встречи, на эти ужины любви. Конечно, мы видим, что с момента первой Тайной вечери каждое воскресение в день солнца собирались для хлебопреломления. Обратите внимание, что эта евхаристия совершалась по вечери: «по вечери глаголя» — мы вспоминаем эту фразу из Евангелия на каждом евхаристическом богослужении, на каждой литургии. Уже тогда начались нестроения, потому что люди приходили для того, чтобы — как бы это деликатно сформулировать — всё это превращалось в набивание брюха, в винопитие, и терялся сам смысл. Апостол Павел об этом очень серьезно начинает восклицать, ставит яркие красные флажки и обращает внимание, кто так приступает к Чаше, так приступает к евхаристии — я сейчас упрощаю слова апостола Павла, сразу обозначу этот момент — кто так безрассудно подходит к Чаше, тот повинен, тот виновен. И он даже добавляет: от того многие болеют и умирают. Фактически, шутки с евхаристией или неосмысленность участия в этом Таинстве может для человека иметь серьезные последствия, и апостол Павел об этом говорит. То есть иными словами они собирались — отталкиваюсь от вашего вопроса — радовались, кто-то так радовался, что аж пришлось апостолу Павлу ставить красные флажки. Именно поэтому появилась традиция причащаться, не вкушая ничего и даже не выпивая глотка воды, такой строгий евхаристический пост должен быть до момента причастия, чтобы обозначить наше благоговейное отношение к святыни. Но это не только к святыне, потому что контекст рассуждений апостола Павла про отношение братьев и сестер друг к другу. Если ты пришел, ввалился на этот братский ужин, не рассуждая в том числе о брате, который здесь есть, ни о нуждах их, у тебя нет этого братского чувствования, заботы, внимания и ты только про себя, он говорит: у вас есть дома, и там идите ужинайте, идите и занимайтесь, чем хотите. А если мы собираемся на эту трапезу любви, так она и должна быть таковой. Когда я смотрю на некоторые нынешние реалии нашей жизни, в этом тоже есть определенная напряжёнка. Потому что часто люди, приходящие часто к евхаристической Чаше не то, чтобы не знакомы с другими людьми, стоящими здесь, а эта общность даже с рядом стоящими у этой Чаши не является для многих актуальной. Это первый посыл. Второй посыл. Наиболее частой мотивацией прихода нынешних людей к Чаше является быть духовно благополучным, получить дар здравия, спасения и во всем благопоспешения. Это некая, если вульгаризировать, очень упростить, попытка получить таблетку для вечной жизни, безличностную таблетку для вечной жизни. А то, что евхаристия есть наш ответ на призыв Христа соединиться с Ним, если уж совсем просто говорить, для многих остается за кадром, к сожалению, и это проблема.

Константин Мацан

— Иеромонах Геннадий (Войтишко), руководитель сектора приходского просвещения Синодального отдела религиозного образования и катехизации, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Как быть прихожанину в этой ситуации, ведь мы все такие индивидуалисты в нынешнем веке, да и давно уже. Я помню, где-то у Сергея Фуделя была такая мысль, что нам всем тяжелее всего полюбить вот эту бабушку, которая стоит рядом со мной на службе.

Иеромонах Геннадий (Войтишко)

— О да.

Константин Мацан

— Полюбить не в смысле, хорошо к ней относиться. Не трудно относиться к человеку, с которым ты практически не коммуницируешь, хорошо. А как бы впустить в свое сердце мысль, что я без нее в данный момент не спасаюсь. Она настолько важная часть моей жизни сейчас, потому что мы вместе на этой трапезе любви, что я без нее не могу. И что тогда делать прихожанину? Искусственно пытаться к тем, кто сейчас в церковном пространстве с тобой, что-то испытывать, как-то по-другому на них посмотреть, участвовать в приходской жизни, чтобы люди были для тебя друзьями?

Иеромонах Геннадий (Войтишко)

— Я думаю, что литургия — это как вершина некоего богослужебного круга, так и вообще отношений внутри этого братско-сестринского коллектива, который называется приходская община. С одной стороны, отношения начинаются с братьями и сестрами от того, что впервые вместе участвовали, благодаря каким-то обстоятельствам, на литургии. Но с другой стороны, по идее, человек, если со стороны входит, сначала знакомится с людьми, потом уже они вместе делят этот хлеб евхаристический, хлеб с престола. Но, опять же, Бог как-то действует в каждом из нас адекватным для каждого из нас способом. Но вряд ли есть смысл накручивать себя той или иной эмоциональной интенцией: я, кровь из носа, должен полюбить этих, этих и этих. Просто принять во внимание точно надо, что стоящие здесь, в этом храме люди, не безразличны тебе, по идее, должны быть. Что все здесь стоящие не просто рисинки, частички риса в большом мешке на торгу, нет, мы все единое тело. Единое тело, да? Мы все ветви от единой лозы? Да? Это так? Мы одной крови? Это так? В ум это не всегда удается вложить, но иногда Господь как-то к сердцу прикоснется, и тогда какие-то вещи становятся понятными. Более того, человек становится принятным, я специально не туда ставлю ударение, становится принимаемым этим сердцем. Что-то, какие-то грани, какие-то барьеры между людьми стираются. Не знаю, как это работает, Сам Бог это все делает. Раз мы собрались ради Него и вокруг Него, и Он пребывает посреди нас, что-то мы да значим и друг для друга, раз Он нас всех собрал. Как те 12 апостолов, они же друг для друга что-то значили, а не только для Того Учителя, вокруг Которого они собрались.

Константин Мацан

— У меня есть еще один вопрос. У меня их много, вернее, но один во всех смыслах сложный. А может быть, и нет. Мы говорим, 12 учеников, а Иуда причащался?

Иеромонах Геннадий (Войтишко)

— Есть несколько рассуждений на этот счет. Одно рассуждение — это вопрос о том, какой кусок хлеба он принял в свои руки. Во время пасхального Седера, той самой иудейской трапезы было несколько кусков хлеба, которые можно было принять в свои руки. Кстати, тоже вопрос, какого рода это был хлеб. Это был пресный хлеб, говоря современным еврейским языком, маца. Но праздник опресноков начинался на следующий день после праздника Пасхи, поэтому в православной традиции установилось понимание, что коли совершалось пасхальное торжество, то хлеб был квасной. Поэтому просфора или просфоры, на которых совершается богослужение, на квасном хлебе могут быть. Это некоторое поле для дискуссии с католиками. Но не суть. Есть рассуждение, что все-таки тот кусочек пасхального хлеба, на который указал Христос и сказал: это Тело Мое — и который, кстати, к этому времени у многих иудеев уже ассоциировался с грядущим Мессией. Кусочек, который отлагался в сторону до самого финала, он всегда был связан... Во всяком случае, к временам Иисуса Христа всё больше нарастало понимание, что каким-то образом этот остаток хлеба связан с тем Мессией, Которого все они ждали.

Константин Мацан

— И этот кусок как раз Христос берет и преломляет?

Иеромонах Геннадий (Войтишко)

— Да.

Константин Мацан

— Говоря о Своем достоинстве как Мессии.

Иеромонах Геннадий (Войтишко)

— Да. В финале этот оставшийся кусок хлеба Он берет, называет его: это Тело Мое — фактически указывая на Себя, что это Он. Он о Себе говорит в евангельских каких-то моментах тоже достаточно ярко, четко Себя называя. Но здесь, указывая на этот оставшийся кусок хлеба, который должен был всегда свидетельствовать о грядущем Мессии, Он называет «это Тело Мое», раздает Своим ученикам. Можно увидеть, что, вероятно, Иуда вышел чуть раньше, буквально накануне этого. Можно так проследить цепочку, что, условно говоря, закончилась та самая трапеза пасхальная в ветхозаветной иудейской традиции, он мог встать после этого и уйти, не дожидаясь той самой Чаши по вечери и того самого куска хлеба, на который Христос указал и сказал, что «это Тело Мое». Между прочим, есть такое протестантское движение «Мессианский иудеи», которые как раз берут эту ветхозаветную традицию совершения Седера, и там все эти детали того самого куска, который сначала преломляется. Там три мацы должны быть, центральную вынимают, преломляют, кусочек прячут. И этот последний кусок, о котором мы сейчас говорили, и называют тем самым евхаристическим хлебом. Ну, не суть, тут можно дискутировать. Православная традиция не касается этих всех вопросов, вся эта ветхозаветная часть сейчас из богослужения практически ушла, ее не заметно. И возможно Иуда был в той самой ветхозаветной части, если говорить таким языком, и не причастился. Хотя есть и абсолютно аргументированное основание судить о том, что Иуда принял этот кусок евхаристического хлеба, причастился и, как сказано в Евангелии, «в него вошел сатана». Что это было, можно дискутировать, не хотел бы я этого делать. Тут ведь важно вот что. Что бы ни происходило на Тайной вечери, Господь из последних сил, если хотите, можно так сказать, пытался достучаться до Иуды. Посмотри, на каком краю ты стоишь. Посмотри, что сейчас происходит, остановись. Он его пытается остановить. Не в лоб, не впрямую: Иуда, стой не делай этого. У Иуды был шанс остаться одним из 12-ти и не выйти. Но что-то такое в его сердце вошло. Ведь сатана — это противление, это противник, дух противления вошел в него, что он отверг всё остальное, что дальше происходило между Господом и учениками. Этот дух противления повел его окончательно на край предательства, и произошло то, что произошло. Вопрос дискуссионный. В богослужебных текстах встречается упоминание, что действительно Иуда причастился того евхаристического хлеба. Это важный сигнал для нас всех, не всё работает так автоматически, как иногда бывает таблетка парацетамола. Правда, это не безличностная таблетка, твое отношение, твое участие здесь важно, это база. Отношение Иуды ко Христу было таковым, каковым оно в конечном итоге было явлено открыто в его предательстве и убийстве Самого Господа. Для нас это сигнал, просто красный восклицательный знак: смотрите, како опасно ходим.

Константин Мацан

— Возвращаясь к такой трепетной теме, как участие мирян в литургии, в евхаристии, в чем оно, с вашей точки зрения, заключается? Понятно, что не просто стоять, не просто присутствовать. Молиться? Тут возникает такой вопрос, чувствует ли священник в алтаре, молятся ли прихожане или просто стоят? Как бы вы это сформулировали?

Иеромонах Геннадий (Войтишко)

— Когда священник начинает говорить о том, как он это всё чувствует, есть соблазн впасть в изображение какого-то младостарчества. Откровенно признаюсь, я нередко сам ловил себя на мысли, что вдруг ты чувствуешь затылком ледяной холод, просто лёд как будто тебе к затылку приложили. Бывало у меня такое пару раз, я оборачиваюсь и клирос, который пел внизу с правой стороны от алтаря, не на балконе, а именно вот здесь, поворачиваю голову, вижу, люди стоят с телефоном на клиросе. Прихожан особо не было, это будничная была литургия, и это как-то чувствуется в любом случае, как мне думается. У меня есть переживание того самого ледяного приклада по голове. Это первое. Второе. Священник не жрец, священник не совершает нечто, только ему известное мистическое, тайное действие, а он возглавляет, он поставлен тем народом, который его окружает и стоит за ним, для того, чтобы вести, сопровождать, произносить слова молитвы от имени этой церковной общины. Наверное, шаманское действие было бы, если бы он сам некие заклинания произносил по ведомому ему правилу. Нет, он возносит слова от имени той самой общины, того самого народа, тех самых людей, которые с ним вместе стоят. У нас этого разделения на церковь учащую и учащуюся, церковь посвященную, которая за забором стоит внутри, и те, которые вне этой ограды, то есть церковь профанную и церковь уже совершенно святую. Да нет, мы все единый народ Божий, только кто-то поставлен в обязанность служения. Понимаете, это очень важная вещь, у меня как священника не право совершения Божественной литургии, не право предстояния у престола, а обязанность, которую на меня возложила Церковь руками епископа, который поставлял в это служение. Возглавлять народ Божий в конкретном моменте конкретного времени, в конкретной местности, которая собрала народ здесь и сейчас.

Константин Мацан

— Последний вопрос. А вот все-таки обязанность или еще и привилегия? Для вас по ощущениям?

Иеромонах Геннадий (Войтишко)

— Ни о каких привилегиях здесь речь не идет.

Константин Мацан

— О привилегиях не в смысле, что вот мне дано, а кому-то не дано. А это какая-то радость, которой не хочется лишаться.

Иеромонах Геннадий (Войтишко)

— Это точно. Это радость, которой не хочется лишаться.

Константин Мацан

— В этом смысле привилегия, как хорошо, что она у меня есть.

Иеромонах Геннадий (Войтишко)

— Я помню себя до рукоположения и, насколько могу судить, помню себя сейчас. Это действительно два разных опыта. Нет, не разных, это тонкие грани одного и того же большого опыта приобщения Самому Христу и предстояния перед Ним. Но вот это возрастание в ответственности. Знаете, на что это похоже? Вы же отец?

Константин Мацан

— Да.

Иеромонах Геннадий (Войтишко)

— Сколько у вас детей?

Константин Мацан

— Двое.

Иеромонах Геннадий (Войтишко)

— Вы помните себя до рождения своих детей?

Константин Мацан

— Смутно. Конечно, помню, конечно.

Иеромонах Геннадий (Войтишко)

— В любом случае, это всегда возрастание в отцовстве. Каждый такой шажочек — ты до брака, ты после рождения своих детей, первого или последующих — это каждый раз шаг вперед в отцовстве. И, думается мне, что вполне уместна эта параллель. Будучи монахом, я не имею собственных детей, но это такой шажочек в каком-то ином самоощущении. Но повторюсь, это не про привилегию быть отцом, как вы, например, а про какое-то новое понимание, кто я есть на самом деле.

Константин Мацан

— Спасибо огромное. Иеромонах Геннадий (Войтишко), руководитель сектора приходского просвещения Синодального отдела религиозного образования и катехизации, был сегодня с нами в программе «Светлый вечер» в этот Страстной Четверг. Мы вспомнили вообще, быть может, одно из главных событий в истории человечества — Тайную вечерю, установление Таинства евхаристии, благодарение. Завтра вспомним еще одно событие, перевернувшее мировую история — Голгофу, Распятие Богочеловека человеками. Ну, а там уже будет просвечивать без всяких скидок самое главное событие мировой истории — это Воскресение Господне. Поэтому, дорогие друзья, оставайтесь с нами, завтра наш цикл мы продолжим. А вас, отец Геннадий, я благодарю за эту беседу, и вместе со слушателями давайте входить в Страстную Пятницу.

Иеромонах Геннадий (Войтишко)

— Божией помощи всем нам.

---

Все выпуски программы Светлый вечер

• «Заповеди блаженства о миротворцах и изгнанных за правду». Священник Анатолий Правдолюбов
• Светлый вечер с Владимиром Легойдой
• «Журнал от 27.06.2025». Алексей Соколов, Илья Кузьменков

---

Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов