У нас в гостях был клирик Белгородской епархии, преподаватель патрологии Белгородской духовной семинарии протоиерей Максим Горожанкин.
Разговор шел о феномене «учёного монашества», о том, как в монастырях развивалось изучение духовных и светских наук и об известных ученых-монахах.
Ведущий: Константин Мацан
Константин Мацан:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Здравствуйте, уважаемые друзья. В студии у микрофона Константин Мацан. В гостях у нас сегодня протоиерей Максим Горожанкин, клирик Белгородской епархии, преподаватель патрологии Белгородской духовной семинарии, вообще хорошо известный нашим слушателям. Добрый вечер.
Протоиерей Максим Горожанкин:
— Добрый вечер.
Константин Мацан:
— Не первый раз вы у нас в гостях, для нас это радостно, уже такая традиция. Мы с замечательными нашими братьями из Белгородской земли в студии Радио ВЕРА встречаемся и говорим. И сегодня с вами тоже о многом интересном поговорим. Но я не моргу не начать с того, чтобы, во-первых, еще и еще раз высказать слова поддержки и призыв к молитве за жителей Белгородчины и за жителей соседней Курской области. Незадолго до нашего разговора пришли последние новости, что режим ЧС федерального значения введен, в том числе, и в Белгородской области. В Курской он уже какое-то время, как введен. И дай Бог, чтобы эта мера способствовала быстрому эффективному оказанию помощи и всей необходимой поддержки тех, кто сейчас находится в непосредственной близости от боевых действий, тех, кто эвакуируется, кто подвергается опасности, тех, кто страдает. Ваши ощущения, как человека с Белгородчины, какое сейчас настроение у людей, что происходит в сердцах и что делает церковь?
Протоиерей Максим Горожанкин:
— Настроение такое, наверное, самое правильное, какое может быть, это настроение молитвенное, и оно таковым и является. Как однажды сказал наш архиерей, митрополит Иоанн, когда Казанскую икону Божией Матери привозили в Старый Оскол, владыка на проповеди замечательные слова сказал: объявление ракетной опасности и звон колоколов. Мы верим и надеемся, что объявления ракетной опасности стихнут, а звон колоколов останется. Все мы, священники, видим, как народ откликается, как реагирует. Люди приходят в храм, чтобы у Бога попросить помощи, защиты. Несмотря ни на что в храмах людей становится только больше и, дай Господь, чтобы так и было, потому что только молитва способна всех нас объединить, укрепить в вере, надежде, любви.
Константин Мацан:
— Если не ошибаюсь, военный корреспондент Семен Пегов где-то у себя в телеграм канале заметил, что в прифронтовых территориях, в прифронтовых областях сейчас практически не встречаешь очередей из людей, потому что это не безопасно, когда в оном месте скапливается большое количество людей, кроме одного случая. Это очереди в храмы.
Протоиерей Максим Горожанкин:
— Совершенно верно.
Константин Мацан:
— Он говорил пор Белогорье. Вы это подтверждаете, как очевидец?
Протоиерей Максим Горожанкин:
— Да, конечно.
Константин Мацан:
— Ну что ж. Еще раз мы всячески призываем к молитвенной поддержке. Тех, кто может оказать не только молитвенную, но и деятельную помощь, к деятельной помощи жителям Белгородской области, Курской области и всех тех людей во всех областях, во всех территориях, которые сейчас поражены последствиями ведущихся боевых действий. К нашей теме сегодняшней... Мы с вами задумали сегодня поговорить о таком феномене, как ученое монашество.
Протоиерей Максим Горожанкин:
— Да.
Константин Мацан:
— Я, когда к программе готовился, думал, вспомнил, не смог посмотреть, кому эту цитату атрибутировать, но кого-то из выдающихся российских ученых, физиков кажется, спросили в каком-то интервью: вот вы ученый? На что он сказал: ученым бывает кот, кот ученый, а мы научные работники. Ученое монашество, что это такое?
Протоиерей Максим Горожанкин:
— Ученое монашество — это целый институт, некогда существовавший в церкви, и задуман он был никем иным, как императором Петром Великим. Когда император Петр принимает Духовный Регламент, именно этим документом будет руководствоваться Русская Православная Церковь в своей внутренней жизни с 1720-го года по 1917-й, 18-й. Неотъемлемой частью этого же документа, Духовного Регламента, является Прибавление об ученом монашестве. То есть государь-император четко понимал, что необходимо навести порядок не только в стране, но и в образовательной сфере. Забегая вперед, скажу сразу, если бы не ученые монахи, никакого образования вообще в России, наверное, бы не было. Эта интуиция хорошо была развита у императора Петра, как ни странно. На первый взгляд, может показаться, Петр, который все ломает, все меняет. Но тот же самый Петр берет монахов, создает Александро-Невский монастырь, впоследствии лавру. Лавра Александро-Невская становится монастырем, который всецело направлена на то, чтобы там находились люди, которые умеют читать, писать, это прописано прямо в Прибавлении. Нужно собрать по монастырям способных иноков, их обучать, и ни много ни мало готовить в перспективе для занятия архиерейских кафедр. Такая вертикаль Петром очень четко была продумана. Как это воплощалось в жизни? Из Малороссии, еще откуда-то, действительно, ученые монахи приезжали, они жили в лавре, на них смотрело священноначалие. И потом мы открываем историю Русской Церкви и видим, что миссия в Сибири, человек родился в Чернигове, к примеру, святитель Иоанн Тобольский, а православие утверждал в Тобольске. И очень много таких миссионеров, ученых монахов первой волны, если так можно назвать, были такие люди. Человек, который принял монашество, который интеллектуально одарен, а поступить в семинарию и академию той поры было не так-то просто, нужно было знать латынь, нужно было знать иностранные языки, этот человек, получив солидное образование, изъявлял готовность пойти туда, куда его позовет Церковь. Ученые монахи открывали семинарии, в академиях трудись, тем самым поднимая образование в стране.
Константин Мацан:
— Когда мы говорим об ученом монашестве. Нас слушают сейчас далеко не только монахи, в основном наши слушатели это миряне, причем, среди них есть те, кто уже в Церкви, а есть, может быть, те, кто крайне редко или никогда в жизни не приходил в соприкосновение с церковью. Смотрит со стороны, знакомится, знает о церкви как о культурном явлении, в том числе, через Радио ВЕРА открывает для себя что-то об этом явлении. Для простых людей, для нас, мирян, тема об ученом монашестве к чему должна призвать, о чем задуматься, что дать нам в опыте нашей простой повседневной жизни.
Протоиерей Максим Горожанкин:
— Я не случайно хотел с вами поговорить именно на эту тему, потому что порой складывается впечатление, что мы только о высоком говорим. Добродетели, страсти, одни в себе взращивать, другие побеждать. А тема ученого монашества — это тема бытия Церкви, которое практически можно потрогать. Оно настолько вещественно, что, может, человек никогда не задумывался об этом, и если он об этом задумается, он просто поймет то, о чем я уже говорил. Как объяснить, почему об этом важно говорить? Да, очень просто. Если бы не было Феофана Прокоповича, сподвижника Петра, не было бы и Ломоносова. Дальше можно не продолжать? Вот он мирянин, Ломоносов, который священный сан не принял, но образование получил духовное.
Константин Мацан:
— В славяно-греко-латинской академии. То учебное заведение, которое потом стало духовной семинарией, Московской духовной академией, которая сегодня в Троице-Сергиевой лавре.
Протоиерей Максим Горожанкин:
— Да. Всё первоначальное образование было духовным. Первая духовная семинария открывается в Новгороде. Это вообще первое образовательное учреждение.
Константин Мацан:
— В Новгороде? Не в Киеве? Киево-Могилянская академия.
Протоиерей Максим Горожанкин:
— Если мы говорим о том институте, который Петр Великий, вот она.
Константин Мацан:
— То есть это уже петровское время.
Протоиерей Максим Горожанкин:
— Да. Первое учебное заведение в принципе, это Новгородская духовная семинария, потом Санкт-Петербургская духовная семинария. Интересный факт, святитель Филарет (Дроздов) в академии не учился, потому что академии еще не было, но он там преподавал.
Константин Мацан:
— Есть представление о монахах, о монашествующих, как о тех людях, которые должны от мира уйти и только молиться, совершать келейное правило, и, в общем, уходить в себя, в аскетику, в борьбу со страстями, за весь мир предстоять Богу в чистоте сердца. И вдруг, а, может быть, не вдруг, возникает такое явление, как ученое монашество, как будто монаха обратно в мир возвращают, к книгам, к светской, в каком-то смысле, учености или к светской широкой мирской учености. Мы заговорили про историю университета, я как человек, который занимается историей философии, знаю, что преподавание философии в университетах Московском и Санкт-Петербургском выросло из преподавания философии в духовных академиях. И преподаватели философии и в Петербурге и в Москве в университетах были выпускниками духовных академий. То есть связь прямая. Монахам предлагается, в широком смысле слова, некоторая задача учености, собрать всё лучшее от мира, начиная от античной философии и не заканчивая. Как этот монашеский настрой на уединенность сочетается с задачей выхода в мир таким образом?
Протоиерей Максим Горожанкин:
— Сочетается очень просто: одно всегда вытекает из другого. Вы правильно заметили, что монах уходит от мира в Египетскую пустыню, к примеру, а потом у нас появляется целый корпус святоотеческих наставлений 4-7 веков. Неизбежно, люди, которые уходили от мира, уходили не в какое-то замкнутое в вакууме пространство. Заметьте, в Египте времен Антония Великого и Пахомия Великого монашеские обители составляли по нескольку тысяч человек. Образовывалась своя, если можно так выразиться, экосистема. Ушел от мира. Если проводить параллель какую-то, Победоносцев, по-моему, удивлялся, когда узнал, что в Дивеево три тысячи монахинь. Представьте себе, для нас это нечто...
Константин Мацан:
— Маленький город.
Протоиерей Максим Горожанкин:
— Да. Вот и ушел от мира, чтобы, уйдя от мира, этому миру и дальше служить, чтобы своих братьев в вере наставлять и укреплять. От наставника к ученику. Что такое «Лествица», к примеру? Это письмо одного игумена Иоанна другому игумену Иоанну. Иоанну Раивскому пишет Иоанн Лествичник, показывая ему, как братию наставлять. Какая-то своя коммуникация всегда возникала. А как она могла возникнуть в 4-м веке? Конечно же, в письменности, переписка, которая никогда не теряла и не теряет и не потеряет никогда своей актуальности. Мало представимо и сложно реализуемо найти человека, который ушел от мира, затворился. Так не бывает. Единичные примеры какого-то затвора, что человек в затвор ушел и из него не вышел. Мы знаем наоборот целый отряд затворников, которые долгое время были в затворе, а потом выходили. Тот же преподобный Серафим, он не был ученым монахом, но он был знаком со многими учеными монахами. В одном из писем игумену архимандриту Антонию (Медведеву) святитель Филарет (Дроздов) пишет: «И отцу иеромонаху Серафиму кланяйтесь». Вот она коммуникация и в 18-м веке друг с другом.
Константин Мацан:
— Протоиерей Максим Горожанкин, клирик Белгородской епархии, преподаватель патрологии Белгородской духовной семинарии сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Говоря именно о русском духовном монашестве, не возникает ли в каком-то смысле парадокса? Вы сказали, что русское духовное монашество, как институция, было учреждено Петром Первым.
Протоиерей Максим Горожанкин:
— Ученое монашество.
Константин Мацан:
— Ученое монашество, да, было вдохновлено, учреждено, запущено к жизни в общем-то волевым решением Петра Первого, понимающим, что это необходимо. Если мы смотрим на западную культуру и пытаемся там найти аналог того, о чем мы говорим, ученое монашество, найти его там нетрудно. Но такое ощущение, что в западной истории оно складывалось само собой, от средневековья, от монастырской письменности. Опять же, если мы смотрим учебник истории философии, то в средневековье это священники. Самый яркий пример Фома Аквинский, но там большая россыпь имен, Бернард Клервоский, Шартрская школа, Монастырская школа. Знание и монашество, церковнослужение поздно в европейской истории разделяются. Все средневековье — это их единый синтез, даже такое единство, там о сочетании двух вещей нельзя говорить, это одно, это одна культура Христоцентричная, Богоцентричная. В ней человек, который себя посвятил служению Богу, он же себя посвящает знанию об этом Боге. В российской истории, как мы видим, это было необходимо создать, запустить или, как минимум, придать этому ускорение. Не связано ли это с тем, что в принципе русская культура, русская религиозность более созерцательная, менее интеллектуализированная, более делающая акцент на духовной сосредоточенности, тихом внутреннем делании, а не на рациональном умствовании о Боге.
Протоиерей Максим Горожанкин:
— Я бы сказал так. Петр делает какую-то вертикаль, он строит. То, что раньше было разрознено... Да, вы правильно сказали, созерцательный тип монашествующих, конечно же, преобладал. Но при этом мы знаем, что образованным человеком был преподобный Сергий Радонежский, преподобный Максим Грек никуда не делся. Все это было эпизодически. Что из себя представляло то, что задумал и реализовал Петр Великий? Это была вертикаль, которая очень интересно управлялась. Я об этом тоже хотел бы сказать, чтобы было понятно. Священный Синод. При Синоде Учебный комитет. Перед революцией Учебный комитет долгое время возглавляет митрополит Арсений (Стадницкий). Все высшие иерархи той поры — это ученые монахи. И Антоний (Храповицкий) и Сергий (Страгородский) и Тихон (Белавин) — это все выпускники наших духовных академий, многие из них впоследствии и ректора этих академий. Есть Синод, при нем Учебный комитете, и Учебный комитет смотрит, в какую семинарию нужен ректор? Человек поехал, ректором побыл, потом его перевели на повышение куда-то. Инспектором ли в академию или ректором в академию или в заграничную командировку отправили. То есть человек прошел какой-то путь, много мемуаров, много воспоминаний. Наверное, самые яркие воспоминания — митрополит Евлогий (Георгиевский) «Путь моей жизни», он много-много пишет о той педагогической работе, которую они проводили уже перед революцией. Это были люди колоссального трудолюбия и энтузиазма. Потом человек становился архиереем, и получалась очень интересная вещь. Каждый епископ Русской Православной Церкви Синодального периода был педагогом. Он от земли, от корней знал, чем живет духовная школа, педагогика занимала огромное место в жизни тогдашнего епископата. Чтобы нашим читателям было более понятно, о чем я, особенно людям более светским, я бы всем рекомендовал прочесть повесть Чехова «Архиерей», написанную по мотивам жизни реального человека. Антон Павлович Чехов был тяжело больным человеком и подолгу жил в Крыму, а там архиереем был так же тяжело больной человек той же болезнью, туберкулезом, архиепископ Михаил (Грибановский). И Антон Павлович Чехов увидел открытку в какой-то лавке книжной, владыка Михаил был изображен в обнимку с мамой. Чехов эту открытку купил. Надо сказать, что эта открытка сохранилась в одном-единственном экземпляре именно в кабинете Чехова. Вдохновленный историей жизни этого архиерея, выдающегося архиерея, лучшего друга митрополита Антония (Храповицкого), который очень рано умер от туберкулеза, Чехов напишет свой рассказ «Архиерей».
Константин Мацан:
— Если мы говорим об ученом монашестве, я не могу вопрос не задать. Есть такая шутка, разошедшаяся уже давно в интернете. Выпускник семинарии мечтает о том, как после выпуска и после того, как он станет священником, к нему в храме подойдут люди и спросят его что-то о Каппадокийском синтезе, об отцах-каппадокийцах, что-то про исихазм, и он из своих знаний будет рассказывать, отвечать на эти вопросы. А в реальности к нему подходят и говорят: батюшка, у меня голова болит, какому святому молиться. Мечты разбиваются о реальность. Насколько вы видите такую проблему востребованности знания у духовенства среди мирян.
Протоиерей Максим Горожанкин:
— Спасибо за этот вопрос. Действительно, может сложиться мнение, что будущие священнослужители получают какую-то сумму знаний, которая им вне учебного заведения, если они не строят педагогическую карьеру, едва ли пригодится. Смею вас уверить, ситуация меняется. 21-й век с возможностями интернета подарил всем нам доступ к информации. Я сталкивался неоднократно — я сам служу на сельском приходе, хоть и в пригороде — что человек подходит, без моего наставления знаком с Августином, знаком с Исааком Сириным. Он что-то услышал, что-то увидел. Ага, Петр Мамонов в интервью хвалил Исаака Сирина, а почему бы не почитать? Эти процессы все равно происходят. Поэтому нам священникам, а особенно студентам, выпускникам духовных школ ни в коем случае нельзя расслабляться. Не надо где-то внутри себя занижать уровень своих же собственных прихожан. Может случиться так, что среди твоих прихожан или людей, пришедших в храм, твою проповедь будут слушать люди, которые гораздо образованнее тебя и которые лучше тебя, может быть, даже Исаака Сирина знают. Если мы будем понимать, что такое есть, а это есть, это и наш образовательный уровень будет поддерживать на должной высоте и будет интересно поговорить и нам об этом. Можно эти темы для разговора самим инициировать. Никто же не запрещает на чаепитии после литургии не просто рассказывать о том, как правильно платочек повязывать, но и взять того или иного святого отца и поразмышлять над парой страниц. Люди очень благотворно воспринимают.
Константин Мацан:
— Я сейчас подумал, сегодня мы много говорим о том, что такое журналистика сегодня, чем она отличается от того, чем она являлась 30 лет назад. Какова функция средств массовой информации, если у каждого человека в смартфоне вся информация уже есть. Если были времена, когда человеку нужно было купить газету, чтобы узнать, что происходит в мире или хотя бы включить телевизор, оттуда поступала информация, которая поступала, и другой не было, то сейчас это уже не так. И сейчас говорят, что можно средства массовой информации называть средствами массовой навигации. У тебя в телефоне очень много информации разной, не проверенной, иногда ложной, непонятно, кем сказанной, множество мнений экспертов, телеграм каналов и всего, чего угодно. А в редакции газеты, журнала или в редакции онлайн издания, но в редакции, есть профессионалы, есть люди, которые отсеивают ненужное, отсеивают ложное, проверяют факты и выдают тебе некий остаток, в котором можно быть уверенным. Не получается ли так, что и священник сегодня в каком-то смысле находится в похожей ситуации? К вам приходят люди, которые что-то где-то читали, но, может быть, начитались не того. Прочитали какого-то православного блогера, непонятно какого, может быть, хорошего, а, может быть, человека, рассуждающего «от ветра головы своея». И вам приходится не столько с нуля просвещать, а уже бороться с мнениями, которые могут человека только запутывать.
Протоиерей Максим Горожанкин:
— Конечно, порой приходится человека переподключать, настраивать его на правильные волны. О чем я? Когда-то я услышал такую фразу, и она своей, мне кажется, актуальности не утратила. Образованный человек отличается от необразованного тем, что знает, какую книжку на полке взять. Тут то же самое, только книги у нас теперь в электронном формате, и человека нужно сориентировать даже в огромном массиве христианской литературы и информации. Да, действительно, порой мы говорим об этом, эта проблема есть, когда кто-то из собратьев блогеров, гонясь за лайками, популярностью, может быть, какие-то видео снимает, а ты смотришь и не понимаешь, а зачем батюшка это делает. И люди приходят и спрашивают, как к этому относиться. Нужно иметь какую-то начитанность, насмотренность, чтобы человеку сказать: а есть еще вот это, есть вот это, вот, пожалуйста, вы сюда, вот это все наносное, вы этим не смущайтесь, этому батюшке, может быть, самому надо еще подрасти. Я с удивлением для себя узнал однажды, что один из популярных блогеров даже семинарии еще не закончил. Надо закончить семинарию и, желательно, академию, чтобы потом заниматься просветительской работой, я глубоко в этом убежден.
Константин Мацан:
— Протоиерей Максим Горожанкин, клирик Белгородской епархии, преподаватель патрологии Белгородской духовной семинарии, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Мы скоро вернемся. Не переключайтесь.
Константин Мацан:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. У микрофона Константин Мацан. В гостях у нас сегодня протоиерей Максим Горожанкин, клирик Белгородской епархии, преподаватель патрологии Белгородской духовной семинарии. Мы сегодня говорим о таком явлении в истории Церкви, как ученое монашество. Давайте чуть-чуть конкретизируем для слушателей, которые об этом хотят побольше узнать, понять, что бы почитать. Какие авторы из того, что можно читать человеку неподготовленному, являют собой пример подлинного ученого монашества? Что прочитав, я понимаю, про что это.
Протоиерей Максим Горожанкин:
— Я в первую очередь посоветую книгу, которая меня самого вдохновила на написание диссертации об ученом монашестве. Это, конечно, митрополит Евлогий (Георгиевский) «Путь моей жизни». Уже будучи в Париже стареньким митрополитом, пожилым человеком, он надиктовывал свои воспоминания журналисту. Прекрасным языком написана книга. Там много-много об ученом монашестве, о людях, которые повлияли на владыку Евлогия и которые впоследствии оказали колоссальное влияние на историю Церкви и России в целом. Там очень много интересных воспоминаний о человеке, о котором невозможно не сказать, если мы говорим об ученом монашестве. Это митрополит Антоний (Храповицкий). Это человек, который был влюблен в монашество с детства до своей смерти. Не секрет, что есть такое мнение, что Алеша Карамазов списан с Алеши Храповицкого. Хотя сам владыка Антоний это отрицал, но в одной из статей я все-таки выдвинул предположение, что отрицал он это, может быть, из смирения. А заочно Алеша Храповицкий и Достоевский могли быть знакомы через преподобного Амвросия Оптинского. И Храповицкий, и Достоевский состояли в переписке с преподобным Амвросием. Владыка Антоний, как пишет митрополит Евлогий, просто заражал нас любовью к монашеству. Они приходили к нему в ректорскую квартиру, он был ректором академии, владыка ставил самовар пропаганды.
Константин Мацан:
— Это как?
Протоиерей Максим Горожанкин:
— Это чай. И долго пили чай. Из имения Ватагино мамочка владыки Антония передавала ему варенье во множестве. Эти чаепития заканчивались небывалым ростом монашеских постригов. А надо сказать, что до назначения владыки Антония молодым ректором столичной академии...
Константин Мацан:
— Санкт-Петербургской?
Протоиерей Максим Горожанкин:
— Санкт-Петербургской, да. До него там был 25 лет ректором протопресвитер Иоанн Янышев. Монашеского пострига не было ни одного. На постриг же будущего патриарха Сергия (Страгородского) съехался весь Петербург. Событие небывалое, в академии постригают. Надо сказать, что и владыка Антоний (Вадковский), митрополит тогдашний, очень способствовал. Он понимал, что урон происходит, некого посылать ректорами в семинарии. Часто бывало так, что какой-то кадровый голод случался. И оба Антония просто вдохнули свежую жизнь в это братство академическое, которое дало в итоге много выдающихся ученых монахов, новомучеников и святых даже.
Константин Мацан:
— Я сейчас вспомнил такое знаменитое повествование церковного предания. На Соборе 1917-18 годов, когда выбирали патриарха, было, как известно три кандидата, которых по жребию определяли: будущий святитель Тихон, митрополит Московский, архиепископ Антоний (Храповицкий) и архиепископ Арсений (Стадницкий). Говорили тогда, что три кандидата, из них самый строгий архиепископ Арсений (Стадницкий), строжайший. Самый добрый — митрополит Тихон, который стал патриархом, в этом видели некоторый Промысл, что в самые тяжелые катастрофические для Церкви времена в его главе стал человек, который добром, добротой, личным смирением сумел провести ее через очень тяжелые годы. А архиепископ Антоний (Храповицкий) в этой троице был признан самым умным, ну, или самым образованным. Это тот самый пример подлинного интеллектуала церковного.
Протоиерей Максим Горожанкин:
— Все трое имели академическое образование.
Константин Мацан:
— Да, это не означает, что остальные были не образованные или не умные, или не добрые, или не строгие.
Протоиерей Максим Горожанкин:
— Владыка Арсений вообще возглавлял тот самый Учебный комитет, он занимался рассылкой кандидатов, от него зависело, кто станет ректором той или иной семинарии. И, между прочим, его духовным сыном был будущий патриарх Алексий I, он был духовным сыном владыки Арсения (Стадницкого). А у владыки Тихона (Белавина) был колоссальный опыт управления епархиями там, где Церковь уже была отделена от государства. Он долгое время был архиепископом в Америке. Вот тебе и простейший.
Константин Мацан:
— Мы недавно в этой студии разговаривали с игуменьей Михаилой (Солодухиной) из Александро-Чагринского монастыря в Самарской области, которая сейчас занимается темой паломничества в Церкви на уровне комиссии по паломничеству и принесению святынь. Она делилась планами, что большие мероприятия в Церкви будут связаны с юбилеем святителя Тихона грядущим, будут маршруты паломнические по местам служения. Я с такой надеждой и с иронией спрашиваю: на Аляску-то поедем?
Протоиерей Максим Горожанкин:
— А в Польшу поедем?
Константин Мацан:
— Она говорит: вот, к сожалению, на Аляску не предусмотрен маршрут, дороговато получается в данный момент. Но было бы красиво.
Протоиерей Максим Горожанкин:
— Да, география служения будущего святейшего Тихона колоссальна. Там об одной Холмской духовной семинарии можно книгу написать. Сколько людей Промысл Божий свел на этой Холмщине, на окраине Польши. Там успели послужить все, по-моему, выдающиеся, и Тихон (Белавин), и Евлогий, и священномученик Онуфрий, (Гоголюк), архиепископ Строоскольский и Курский. Он учился в то время в Холмской духовной семинарии, а отец Серафим (Тяпочкин) родился в Варшаве. Это что-то невообразимое просто.
Константин Мацан:
— Российская империя, да. Мы говорим об ученом монашестве, и я бы хотел вас спросить об этой связи образованности, познания и, может быть, каких-то успехов в интеллектуальной деятельности, в научной деятельности и все-таки сана священного, благодати священства, которой облечены ученые монахи, если они в сане. Как я понимаю, большинство тех, о ком мы говорим, наверное, подавляющее, были не просто монахами, но иеромонахами, были священниками из черного духовенства
Протоиерей Максим Горожанкин:
— Да, да, конечно.
Константин Мацан:
— Иногда кажется, что это сочетание, священник или, широко скажем, священнослужитель и ученый, священнослужитель и педагог, священнослужитель и кто-нибудь еще, композитор, например — несколько излишнее. Тогда надо быть просто педагогом, просто ученым, просто композитором. Либо уже полностью, до конца, себя посвятить служению Богу. На это, с другой стороны, приходит мысль, что, быть может, не был бы тот или иной человек выдающимся церковным ученым, патрологом, историком, богословом, если бы не был священником. Если бы в его жизни не присутствовала благодать священства. Как вы на это смотрите, что вы об этом думаете?
Протоиерей Максим Горожанкин:
— Я на ваш вопрос отвечу еще одной зарисовкой из биографии митрополита Антония (Храповицкого). Будучи строгим монахом, как свидетельствует его келейник архимандрит Феодосий, митрополит Антоний до последнего дня своей жизни неукоснительно совершал монашеское келейное правило. Он очень интересно говорил уже на склоне лет, по-моему, владыка Василий (Родзянко) вспоминает. «В моей жизни было много совпадений, но все они прекращались, когда я переставал молиться».
Константин Мацан:
— Да, да, да, такие прекрасные слова.
Протоиерей Максим Горожанкин:
— Да. И владыка Антоний видел эту естественную связь, очень глубоко чувствовал ее, что монашеским призванием может быть педагогика, может быть пастырское служение, которое неотъемлемо от педагогики. Именно поэтому владыка Антоний, он тоже такой реформатор... была неписанная традиция: ректор духовной академии по должности, архиерей, епископ, читал всегда курс догматики в академии. Этот курс всегда был свободен, ректор сменялся, приезжал другой, и он просто вступал в учебный процесс, для него кафедра была готова и архиерейская, и педагогическая, и профессорская. Владыка Антоний меняет в Питерской академии этот устав, он начинает преподавать пастырское богословие. Курс лекций по пастырскому богословию сохранился и переиздается успешно. Владыка Антоний много рассказывает студентам о Достоевском, он вдохновляет людей на то, чтобы они по призыву... Мы начали с Петра, владыка Антоний тонко чувствовал всю правду того начинания, которое Петр в жизнь пытался воплотить. Он всячески наставлял и мотивировал своих студентов либо к принятию монашества, либо к принятию священства, чтобы служить на приходе. Сам владыка Евлогий пишет о том, что были мысли и о семейной жизни, но когда встретились с владыкой Антонием, он заразил нас идеей монашеского братства, которое способно просветить и перевернуть весь мир.
Константин Мацан:
— Протоиерей Максим Горожанкин, клирик Белгородской епархии, преподаватель патрологии Белгородской духовной семинарии, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Еще, раз мы так подробно заговорили об архиепископе Антонии (Храповицком), хочу спросить об одной вещи. Есть устойчивая связь в литературе между именем архиепископа Антония и тем, что мы называем юридическая теория искупления. Представление о том, что жертва Христа может быть и должна быть истолкована в юридических терминах, как выкуп за грехи человечества. У этой концепции есть много критиков, причем, современных наших критиков, богословов, на эту тему много выступает Алексей Ильич Осипов или выступал в своих лекциях. Я это имя привожу потому, что он знакомо нашим слушателям, если что, можно послушать, переслушать, легко найти. Алексей Ильич, в частности, говорил, что не следует такой акцент делать на искуплении, это юридизм, это, скорее, западная средневековая концепция, мы тем самым вносим в отношения Бога и человека мертвые схемы. Я сейчас Осипова своими словами пересказываю, следует говорить об исцелении природы человеческой Христом, о спасении для вечной жизни. А юридическая теория искупления очень рациональная, она не неверная, но она будто подменяет живые отношения человека и Бога отношениями судьи, должника. При этом, как мы говорим, выдающийся русский богослов архиепископ Антоний (Храповицкий) излагает эту теорию юридическую и выступает ее неким, в том числе, представителем. Что вы об этом думаете? Как об этом мыслить?
Протоиерей Максим Горожанкин:
— Владыка Антоний был человеком увлекающимся, безусловно, как мы уже поняли. Да, в своей мыслительной деятельности владыка Антоний не избежал искушения, он любил Достоевского — из переживаний выводить на свет, и не избежал этого искушения, может быть, и в своих догматических установках, в ряде публикаций он будет писать о том, что искупление наше произошло не на Кресте, а в Гефсимании. И за это его будут критиковать, и критиковать справедливо.
Константин Мацан:
— Что он имеет в виду этими словами?
Протоиерей Максим Горожанкин:
— Что молитва Христа и совершила наше искупление. Гефсиманские борения были уже достаточны для того, чтобы искупить человеческий род. Конечно, у него была масса критиков. Я вот что дерзну предположить. Как мне кажется, я не знаю, может быть, кто-нибудь из людей более компетентных меня опровергнет, но у меня сложилось такое впечатление, что сам владыка Антоний, однажды или дважды написав это, не особо много потом внимания этому уделял. Там жизнь так изменилась, что богословствовать было сложно. У нас выдающийся богослов, который в итоге прекратил писать богословские сочинения, вы, может быть, удивитесь, это патриарх Сергий (Страгородский). Вот она та книга, которая все уровняет потом, «Православное учение о спасении», магистерская диссертация архимандрита Сергия (Страгородского), настоятеля посольской церкви в Афинах. Который впоследствии будет архиепископом, потом митрополитом и патриархом. Читайте «Православное учение о спасении» патриарха Сергия (Страгородского), там все написано, может быть, сложным языком, но то, как верует Православная Церковь о том, как мы спасаемся.
Константин Мацан:
— Это очень здорово, что вы так говорите. Я просто на полях замечу, у нас имя митрополита и патриарха Сергия в первую очередь ассоциируется с отношениями с советской властью, с сергианством, со всей этой проблематикой, и заслоняется, что действительно патриарх Сергий был виднейшим богословом своего времени. К его трудам вне контекста политической истории взаимоотношений Церкви и государства в Советском Союзе можно обращаться, как к очень глубокому и проверенному источнику.
Протоиерей Максим Горожанкин:
— Тогда позволю себе пару слов о патриархе Сергии, если позволите. Он прожил долгую жизнь. И вы правы, действительно, человек всего 9 месяцев был патриархом, на минуточку. А до этого целая жизнь. А какая это жизнь была? Поповский сын, закончил семинарию, академию, принял монашество. Феноменальная способность к языкам, он схватывал на лету, наверное, лучше схватывал только Василий Васильевич Болотов, который по ошибке в библиотеке взял персидскую грамматику и персидский выучил, такое тоже было. Едет не куда-нибудь, едет в Японию. Человек с непростым характером. Его там встречает святитель Николай (Касаткин) и отец Сергий (Страгородский) приходится ему очень по душе. А надо понимать, если мы читаем дневники владыки Николая (Касаткина), там отбраковка жесткая была, не того прислали, не подходит, мучаюсь с ними.
Константин Мацан:
— Интересно.
Протоиерей Максим Горожанкин:
— У нас три академии, ни одна не может дать нормального миссионера — он прямо пишет. И приезжает Сергий (Страгородский), и владыка Николай понимает: вот, на кого можно оставить Японию. Век заканчивается. Но на палубе отца Сергия (Страгородского) продуло, пока он ехал, и он начинает глохнуть, и эта глухота будет его сопровождать всю его жизнь. Уже молодым архимандритом он начинает глохнуть, а под конец жизни протопресвитер Николай Колчицкий будет просто вкрикивать ему в ухо, чтобы он услышал. Человек возвращается, в Афины он поедет для поправки здоровья. В Афинах также был владыка Михаил (Грибановский). Потом вернется, станет ректором Питерской академии, напишет свои воспоминания о Японии. И что интересно, будучи председателем миссионерского отдела при Святейшем Синоде, владыка Сергий, тогда уже Финляндский, начинает издавать миссионерское обозрение. Именно этот опыт ему пригодится, когда он же начнет издавать журнал Московской патриархии. Вот такой человек.
Константин Мацан:
— А почему перестал писать академические труды? Времени не было?
Протоиерей Максим Горожанкин:
— Наверное, потому же, почему перестал писать и владыка Филарет (Дроздов). Документооборот колоссальный был у епархиальных преосвященных, просто колоссальный. Не случайно от святителя Филарета (Дроздова) осталась столько переписки, загруженность была очень большая. Интернета не было, все ложилось на твои плечи, от руки, какие-то резолюции. Очень большая была загруженность. Владыка Филарет где-то в письмах об этом прямо говорит или кто-то из профессоров, я помню, размышлял об этом, что церковная административная деятельность не давала... Исключением всегда был митрополит Макарий (Булгаков), который был знатоком церковной истории. Но тут надо всегда помечать на полях.
Константин Мацан:
— Автор догматического богословия.
Протоиерей Максим Горожанкин:
— И догматики автор и многотомника истории Русской Православной Церкви. Владыке Макарию всегда шли навстречу, когда он принимал ту или иную епархию. Синод понимал, что мы имеем дело с человеком незаурядным, талантливым, по чудесному совпадению гениальным. Был отстающим учеником, камнем в голову случайно ему мальчишки попали, чуть не умер, без сознания пролежал несколько дней, учеба не давалась, очнулся, усидчивость осталась и способности появились феноменальные. Этому человеку всегда давали двух или трех викариев, владыка Макарий занимался наукой, надо понимать, что у него были всегда епископы помощники. А церковно-административная деятельность, как я и сказал уже, конечно, отнимала много сил, поэтому все научные труды до архиерейской хиротонии, как правило.
Константин Мацан:
— Если вернуться к теме архиепископа Антония (Храповицкого) и его внимания к теме юридической теории искупления, вы полагаете, что просто не надо так сильно на этом зацикливаться, что это не определяющая для него тема?
Протоиерей Максим Горожанкин:
— Да, это мое предположение, что, как владыка Антоний на этом не зацикливался, и нам не стоит зацикливаться. Потому что полемика с владыкой Антонием вышла громче, чем сама тема. Владыка Серафим (Соболев) всю эту тему вскрыл. Но владыка Антоний особо и не полемизировал, он, видимо, настолько мало значения придавал этой теме. И задачи уже были другие, надо было Церковь спасать в рассеянии, в эмиграции и того же владыку Серафима тоже, который принадлежал к епископату Русской Зарубежной Церкви, был в прямом подчинении владыки Антония.
Константин Мацан:
— Мы постепенно движемся к завершению нашего разговора. Я бы под занавес вас хотел спросить. У протопресвитера Василия Зеньковского в его фундаментальном труде «Основы христианской философии» есть такая мысль, что вообще все познание происходит Христом, потому что Христос — Логос и Начало всякого познания. Это даже в случае неверующего происходит, просто неверующий об этом не знает, не обращает на это внимание. Но если вдуматься, то мир сотворен Богом, Логосом. Все познание происходит через Него, так или иначе. Он дает нам вдохновение к этому познанию, Он дает нам разум, чтобы мы могли этот мир познавать. В этом смысле, чем больше человек во Христе, чем больше он очищает свое сердце в церковной жизни, тем чище его познания, научные познания. Тут, может быть, можно примитивный пример привести, чем чище твое сердце, чем ты более живешь духовной жизнью, тем больше ты видишь взаимосвязей между фактами. При чтении книги тебе на ум приходят какие-то гипотезы, догадки, которые ты потом воплощаешь. Это не означает, что неверующий человек не совершает открытий. Нет, совершает. Но, быть может, еще больше бы открытий он совершил, если бы внутренне воспринимал свое научное познание, как происходящее во Христе. Что вы об этом думаете?
Протоиерей Максим Горожанкин:
-Мне кажется, один раз и навсегда авва Евагрий Понтийский сказал и был прав: «Кто молится, тот и богослов». Нам необходимо просто понять, что какие-то противоречия на самом деле таковыми не являются. Мы с вами попытались поразмышлять над тем, что были священники-педагоги, это прямая связь. Большим упрощением будет противопоставлять духовное сословие и науку. Или веру и знание, или атеизм и науку. Вы правильно сказали, верующими были ученые и неверующими были ученые. Мне кажется очень правильным, если не пытаться возрождать, то хотя бы помнить о том, что образование, наука для Церкви всегда было делом первейшим, это ее первая задача, для Русской Православной Церкви точно. Не было бы у нас, повторюсь, никакого образования, если бы не духовные семинарии еще 18-го века. Вы вспомнили протопресвитера Василия Зеньковского, мне вспоминается протопресвитер Митрофан Зноско-Боровский, он скончался в сане епископа, в Америке, он описывает свою жизнь. Мы читаем жития Иоанна Кронштадтского, что он служил каждый день. Вообще хорошим тоном было тогда часто служить, часто служил не только отец Иоанн Кронштадтский, который, кстати, 25 лет ежедневно служа, еще и в гимназии преподавал. У отца Иоанна Кронштадтского огромный педагогический стаж в итоге, об этом мало кто вспоминает сегодня. И владыка Митрофан Зноско-Бороский о том же пишет, что я принял приход моего отца и устои и уклад его жизни. А какой это был уклад? Ежедневная литургия и потом шел в гимназию преподавать. И так всю жизнь. И где тут противоречие? Самая прямая связь, молитва и наука.
Константин Мацан:
— Ну что ж. Спасибо огромное за нашу сегодняшнюю беседу. Протоиерей Максим Горожанкин, клирик Белгородской епархии, преподаватель патрологии Белгородской духовной семинарии, сегодня был с нами в программе «Светлый вечер». У микрофона в студии был Константин Мацан. Спасибо. До свиданья.
Все выпуски программы Светлый вечер
- «Святитель Иоанн Шанхайский». Глеб Елисеев
- «Путь иконописца». Александр Чашкин
- «27-е воскресенье по Пятидесятнице». Священник Николай Конюхов
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
Псалом 127. На струнах Псалтири
1 Блажен всякий боящийся Господа, ходящий путями Его!
2 Ты будешь есть от трудов рук твоих: блажен ты, и благо тебе!
3 Жена твоя, как плодовитая лоза, в доме твоем; сыновья твои, как масличные ветви, вокруг трапезы твоей:
4 так благословится человек, боящийся Господа!
5 Благословит тебя Господь с Сиона, и увидишь благоденствие Иерусалима во все дни жизни твоей;
6 увидишь сыновей у сыновей твоих. Мир на Израиля!
«Святитель Иоанн Шанхайский». Глеб Елисеев
Гостем программы «Исторический час» был кандидат исторических наук Глеб Елисеев.
Разговор шел о судьбе удивительного святого, почти нашего современника, святителя Иоанна Шанхайского, о том, как складывался его путь к церковному служению, как вместе со многими соотечественниками оказался в вынужденной эмиграции после гражданской войны в России, как, благодаря его трудам, удалось договориться о принятии русских беженцев в США и Австралии, и как в святителе Иоанне удивительным образом объединились подвиг юродства и епископское служение в Китае, Европе и США.
Ведущий: Дмитрий Володихин
Все выпуски программы Исторический час
«Путь иконописца». Александр Чашкин
Гостем программы «Вечер воскресенья» был художник-иконописец Александр Чашкин.
Мы говорили с нашим гостем о его пути к вере, о приходе к иконописи после встречи с архимандритом Зиноном, а также о том, почему церковное искусство стало значимой частью его жизни.
Ведущая: Кира Лаврентьева
Кира Лаврентьева
— «Вечер воскресенья» на Радио ВЕРА. Здравствуйте, дорогие наши слушатели. Меня зовут Кира Лаврентьева. Как всегда, в этом часе мы говорим о пути христианина в светском обществе. Сегодня у нас удивительный гость в студии Светлого радио, Александр Иванович Чашкин, художник-иконописец, академик Российской европейской академии естественных наук, член Союза художников, расписывал более 15-ти храмов в России и за рубежом. Наверное, проще сказать, что не расписывал Александр Иванович.
Александр Чашкин
— Руководил росписью, скажем так.
Кира Лаврентьева
— Да, да, да. Все известные монастыри, храмы, скажем так, большинство известных храмов и монастырей, так или иначе, все равно связаны с рукой Александра Ивановича. Даже сербский монастырь Дайбабе известный и в США и везде.
Александр Чашкин
— Кафедральный собор Американской Православной Церкви.
Кира Лаврентьева
— Здравствуйте, Александр Иванович. А то я вас представляю-представляю.
Александр Чашкин
— Здравствуйте.
Кира Лаврентьева
— Да, дорогие друзья, Иверская часовня на Красной площади, храм Георгия Победоносца на Поклонной горе, кафедральный собор в Самаре. Много-много можно перечислять, и в интернете всё это есть. Я думаю, вы уже поняли, гость у нас сегодня незаурядный, это мягко скажем, а вообще, конечно, крайне интересный. Александр Иванович, традиции нашей программы предполагают спрашивать о пути к вере, в вере и жизни с верой. Но я вас еще хотела бы спросить и о пути к иконописному искусству, потому что чем вы только не занимались. Вы сами говорите, что учились в Суриковском институте, окончили оперную студию при Центральном Доме работников искусств, пели на клиросе, так собственно и начал прокладываться ваш путь к вере. Расскажите, пожалуйста, как вы стали верующим человеком, я думаю, это как-то с иконописью очень связано.
Александр Чашкин
— Я начну с того, что я родился в семье, которая никакого отношения не имела к вере, к христианству, к православию. Более того, отец у меня был известным коневодом, родился я фактически в Киргизии на берегах озера Иссык-Куль. Там отец мой создавал породу, которую начали создавать еще до революции. Дочь генерал-губернатора Семиречья, Пьянкова со своим мужем поручиком прочитали статью Пржевальского, что самое красивое место на земле — это озеро Иссык-Куль. Хотя Пржевальский, как известно, был путешественником и объездил очень много стран и земель. И они возмечтали именно там создавать новую породу лошадей, которая объединяла в себе киргизскую лошадку, которая по горам хорошо ездила, донскую лошадь, которая была самая выносливая в мире лошадь, и чистокровную английскую лошадь, которая была по экстерьеру и по скорости самой быстрой, самой красивой в мире, ибо произведена она была от ахалтекинцев, от древней лошади, на которой еще ездил по преданию Макендонский, Буцефал его жеребец был. И я там родился. Поэтому я никакого отношения к иконам не имел. В 15 лет мы переехали в Рязанскую область, отца пригласили во Всесоюзный институт коневодства работать, продолжать работу селекционную на счет лошадей. Рядом было село Константиново известное, где родился Сергей Есенин. Моя первая профессия была — я объезжал лошадей, в течение очень многих лет я работал наездником, это называется правильно конюх-берейтор, занимался конным спортом. Казалось бы, моя судьба сама мне велела продолжать дело отца, быть коневодом, заниматься лошадьми. Но получилось так, что я работал на ипподроме, объезжал лошадей, работал в отделении чистокровных лошадей Рязанского конного завода. В это время я рисовал пейзажики. Однажды я в обществе взял и что-то спел. Мне сказал один человек, бас, который когда-то учился в консерватории: ты что, сумасшедший с таким голосом ты занимаешься лошадьми? И отвел меня к солистке Большого театра Масловой, как сейчас помню, народной артистке Советского Союза. Она меня приняла в школу при Большом театре. Была такая школа-студия, где был ректором сам Козловский, который прослушал меня, тут же меня приняли без всяких экзаменов. Я проучился там почти 4 года. Более того я учился у солистки Ла Скала в прошлом, такая была Нина Леонова-Бинесович, знаменитое драматическое сопрано. Я решил, что, наверное, буду оперным певцом. Я безумно любил Карузо, Марио Ланца, слушал пластинки этих великих теноров-итальянцев. Сам мечтал, давал концерты, пел по-итальянски неаполитанские песни. Меня даже называли итальянец из Химки Ховрино, тогда кто-то меня обозвал. И получилось так, что меня направили в консерваторию, а мне было уже больше 28 лет, а туда принимали на дневное отделение только до 28 лет. А на вечернее принимали только москвичей, у меня тогда не было прописки и, короче говоря, я в консерваторию прошел по экзаменам, но меня не приняли. И я пошел работать, кто-то мне посоветовал: иди в церковный хор, может быть, тебя возьмут певчим. Через каких-то знакомых я попал на Сокол, храм Всех Святых, меня прослушал регент Чуенков знаменитый, тоже известный регент был. Меня приняли туда, и я стал петь в храме. Что из меня оперного певца не вышло, я несколько подрасстроился, достаточно сильно. Но, смирившись, стал петь в церковном хоре, и потом подумал, что это, может быть, моя судьба. Но дальше произошло какое-то чудо невероятное, как я считаю. Чудо, которое говорит о том, что не всегда мы делаем то, что хотим. Это нужно нашей судьбе, говорят, что прокладывается сверху судьба человека, то есть Богом. А человек уже должен сам решать, ему дана свобода воли. У нас на Соколе работала монашка Вера уставщицей, которая меня как-то отвела, сказала, что у нее дома живет знаменитый старец Сампсон Сиверс, так называемый.
Кира Лаврентьева
— Ничего себе.
Александр Чашкин
— Говорит: пойдем, я тебя познакомлю. Я говорю: нет, Вера, что ты, такой старец знаменитый, зачем я ему нужен? — Нет, ну, пойдем все-таки. Он уже старенький, ты будешь рад знакомству с ним. В общем, так получилось, что я к нему попал, к Сиверсу. Он, что интересно, спросил: ты чем занимаешься? Я говорю: да вот, работаю на ипподроме, пою в храме, оперного певца из меня не получилось, очень доволен, что попал не в герои оперы, Каварадосси, Канио «Паяцы», а пою церковные вещи. Так, работаю на ипподроме, объезжаю лошадей, пишу пейзажики, говорю. Но параллельно, когда я работал на ипподроме и начал писать пейзажики, мне надо было у кого-то учиться. В Суриковский институт я тогда мечтал только поступить, но моя мечта до реальной не воплотилась. Поэтому я просто познакомился с художником Зюзиным, который был очень интересный человек и художник. Он сказал мне тогда, только из армии я вернулся: Сашулька, зачем тебе Суриковский институт? Вот есть такой маэстро, метр московской богемы Василий Яковлевич Ситников, пойдешь к нему, десять академий закончишь, великий рисовальщик. Я подумал, почему не сходить. Он отвел меня к этому Ситникову, который сейчас очень известный человек, у него картины во многих музеях, в частности несколько картин в музее Гуггенхайма находятся в Америке. В общем, я попал к нему в ученики, показал пейзажики, он говорит: мне это очень нравится — и стал параллельно учиться у него, у этого Ситникова, живописи, рисунку.
Кира Лаврентьева
— В гостях у «Вечера Воскресенья» Александр Иванович Чашкин, художник-иконописец, академик Российской европейской академии естественных наук, член Союза художников. Меня зовут Кира Лаврентьева. Мы продолжаем наш разговор. Вот, вы попали к Ситникову?
Александр Чашкин
— Да. И вот у Ситникова брали уроки большие серьезные художники, которые давно закончили Суриковский институт, даже преподаватели у него брали уроки. В частности, как сейчас помню, Александр Иконников преподавал в Суриковском институте. Я ему как-то сказал, что отец страшно переживает, что я не учусь в Суриковском, а продолжаю работать, объезжать лошадей. По сути дела, конеберейтором, моя была профессия. Берейтор это наездник, объездчик лошадей. Мне Иконников сказал: а давай, я тебя возьму, у тебя такой уровень, что я тебя возьму. Формально сдашь экзамены, а я тебя возьму в Суриковский институт на вечернее отделение. Только не говори Ситникову, не говори Зюзину, никому не говори, и ты потихонечку закончишь. И я там проучился 4 года, закончил Суриковский институт, эти вечерние классы, как они назывались. Я возвращаюсь к тому, когда я попал к Сиверсу, он меня спросил, чем занимаешься? Я говорю: вот, я учился в Суриковском, работаю на ипподроме, пою в храме. И он, обращаясь к Вере, не ко мне, а к Вере, это удивительно было, сказал: Вера, ты знаешь, что Александр будет писать иконы? Отведи его к Зинону. Я удивился, говорю: батюшка, во-первых, я не собираюсь иконы писать, потому что иконы пишут святые, с моей точки зрения, и потом кто такой Зинон, я не знаю, не слышал. Он тут же сказал: Ну, Зинон это современный Рублев. Это мне сказал батюшка и подтвердила Вера. Вера, ты его не слушай, что он там не будет, он будет иконы писать, отведи его к Зинону. Кстати, я, перебивая себя, могу сказать, что я встречал несколько даже священников. Одного профессора психиатрии, в Яме он настоятель — Ям такое место под Москвой — который был профессором медицины, у которого была своя клиника и который тоже пришел к Сиверсу, тот сказал: ты будешь священником. Он сказал: что вы, батюшка, я же профессор, занимаюсь психиатрией. — Нет, ты будешь. И он через два года стал священником. К сожалению, я забыл, как его зовут, не важно. Я очень удивился, что к какому-то Зинону, который есть современный Рублев, меня должны отвести. Я думаю, ладно, сказал и сказал батюшка. Мы поговорили, распрощались, я благословился и ушел. А потом по истечении где-то месяца она мне предлагала... Тогда возрождался Даниловский монастырь, там работал этот самый Зинон. Несколько раз она всё пыталась меня привести, я всё отговаривался, потом как-то мы с ней куда-то шли, она говорит: а давай всё же зайдем в Даниловский монастырь. Я говорю: ну, давай, раз уж мы проходим мимо, давай зайдем. Мы зашли. Она сказала: я к Зинону, если можно его вызвать. Я, потом работая с Зиноном много лет, знал, что он никогда не выходил к женщинам, даже не спрашивал, монашка это, не монашка, просто он ни к кому не выходил, потому что столько желающих было его увидеть. А здесь он вышел и спросил меня, в том числе, вы зачем пришли? А я говорю: я хотел бы помогать как-то, если можно вам помочь в росписи монастыря, в работе над восстановлением Даниловского монастыря. Он говорит: хорошо, приходите завтра, я вам найду какую-нибудь работу. На следующий день я пришел в Даниловский монастырь. И здесь произошло еще некое чудо. Когда я зашел в храм Семи Вселенских Соборов, в котором Зинон работал над иконостасом, я увидел, как он работает. Он писал икону. И я, когда увидел, как он работает, и вообще его в работе увидел первый раз, я понял, что передо мной действительно гениальный иконописец, и до сих пор так считаю, и не только я, а в мире очень многие так считают. Более того, наперед забегая, могу сказать, что когда я руководил росписью кафедрального Никольского собора Американской Православной Церкви в Вашингтоне, то меня познакомили с отцом Федором Куфусом, который на то время — это около 30-ти лет назад было, 27 лет назад — был ведущим, считался самым дорогим и самым известным греческим иконописцем современным. Меня познакомили, я с ним сразу подружился. В том числе надо было сказать комплимент. Сначала я посмотрел на его работу, он расписывал храм, по-моему, Архангела Михаила у Потапова в Зарубежной церкви. Я посмотрел, мне очень понравилось, я ему сказал: отец Федор, по-видимому, два самых выдающихся современных иконописца, это вы и Зинон. Он на меня посмотрел внимательно и сказал такую фразу: ты знаешь, Александр, ты ничего не понимаешь в иконах, если ты сравниваешь, с Зиноном никого нельзя сравнить в современной иконописи, и даже меня, — он поднял палец кверху — даже меня нельзя сравнить с ним. Он, конечно, самый выдающийся художник современности. Дальше произошло вот это чудо, когда я стал работать с ним над восстановлением. Я растирал краски, полгода или год не говорил, что я занимался живописью, и смотрел, как он работает, и это было для меня самой высшей школой, конечно. А дальше он уехал в Псково-Печерский монастырь, я поехал за ним, пробыл у него где-то полгода-год, и наезжал к нему время от времени. В это время я уже поступил в Софринские мастерские иконописные, где я проработал несколько лет. Я уже подумывал, как бы мне не остаться совсем в Псково-Печерском монастыре, я был типа послушника, имел такую аккредитацию в виде послушника. Кстати, вторым послушником у Зинона был тогда нынешний митрополит Тихон, а тогда он был просто для меня Гоша.
Кира Лаврентьева
— Да, были эти времена.
Александр Чашкин
— Это были те времена, когда мы вместе с ним были, а потом он перешел к Крестьянкину. А меня вдруг однажды вызывает наместник, сейчас он митрополит Коломенский в Подмосковье, тогда был наместником Псково-Печерского монастыря отец Павел, тогда еще Павел, и говорит: тебя призывает зачем-то патриарх. А я говорю: зачем? — Ну вот, вроде, об Америке какая-то речь идет. Теперь расскажу, как я попал в Америку, также интересный рассказ. Когда я работал в Софринских мастерских, первый храм, росписью которого я руководил, был знаменитый, очень известный храм в Кочаках, родовой храм семьи Льва Николаевича Толстого, где похоронены все его предки, дети почти все, кроме него самого, конечно. Как известно, он похоронен не около храма, а около дома. Известно, да?
Кира Лаврентьева
— Ну да.
Александр Чашкин
— Когда закончили роспись этого храм — сейчас, кстати, об этом фильм пытаются создать, как я расписывал больше 30-ти лет назад его — вдруг приехала американская делегация. В составе Американской делегации был настоятель кафедрального собора Американской Православной Церкви отец Дмитрий Григорьев, это очень известный знаменитый автор многих классических трудов о Достоевском, он специалист по Достоевскому, классические труды многие принадлежат именно ему. И владыка Василий (Родзянко) всем известный, который был епископом Вашингтонским на то время. Ну и еще несколько человек было. Они ездили по России, чтобы найти русского художника, который бы расписал кафедральный собор Американской Православной Церкви. Это связано с тем, что им хотелось, чтобы именно русский расписал. И второе, может быть, материально, с греками разговор более серьезный в смысле материальном. Короче, им понравилась моя роспись, и они меня пригласили, к Алексею II пришли, говорят: вот, мы хотим Чашкина, чтобы он руководил росписью кафедрального собора. В течение полгода, тогда я приехал из Псково-Печерского монастыря в Москву, меня вызвал патриарх Алексей II, сказал: ты поедешь в Америку расписывать собор. Я уже рассказывал, что отец Павел, наместник, сказал, что я тебя не благословляю в Америку ехать. Я говорю: что делать, раз патриарх вызывает, съезжу. Если меня утвердят, то мир посмотрю. — Нет, я тебя не благословляю. Кстати говоря, через месяц он приехал, уже епископом Нью-Йоркским стал. Значит такое, говорит, послушание. Я говорю, ну, что же, вы вроде не собирались, владыка. А он сказал: ну, знаешь, все-таки послушание, послушание. Так получилось, что я там проработал три года, расписывая кафедральный собор. Для меня это был подарок судьбы невероятный, конечно. Дело даже не в Америке, а в том, что... Это длинный разговор отдельный, коротко скажу. Я там пообщался с потомками русских эмигрантов, которых изгнали еще большевики в 20-х годах. Допустим, тот же Григорьев был сын генерал-губернатора Архангельска. Тот же владыка Василий был внук председателя Государственной Думы. Толстой Владимир Сергеевич, староста храма, который был прямой потомок Алексея Михайловича Толстого, Милославский. Там были такие потомки древних даже русских родов, эмигранты. Я бы так сказал, что это были подлинные патриоты России. Они не считали, что сами уехали, они достаточно негативно относились к тем, кто уезжал сам, их же родителей, дедов изгнали большевики фактически, они любили Россию, были подлинными патриотами России. Поэтому я был в обществе, как попал среди какой-то элиты русской, которую лишили родины. Я был счастлив там находиться три года, счастлив был работать там. Конечный итог — я могу сказать, в газете «Вашингтон пост» было написано, что из Москвы приехала группа русских иконописцев во главе с Александром Ивановичем Чашкиным, которые превратили кафедральный собор в жемчужину мировой живописи, была такая фраза в газете «Вашингтон пост». Так что я вернулся, Алексей II был очень доволен, наградил меня орденом Владимира III степени.
Кира Лаврентьева
— «Вечер воскресенья» на Радио ВЕРА. У нас в студии Александр Иванович Чашкин, художник-иконописец, академик Российской европейской академии естественных наук, член Союза художников. Меня зовут Кира Лаврентьева. Мы очень скоро к вам вернемся. Пожалуйста, оставайтесь с нами.
Кира Лаврентьева
— «Вечер воскресенья» на Радио ВЕРА продолжается. Дорогие друзья, меня зовут Кира Лаврентьева. Я с радостью напоминаю вам, что у нас сегодня знаменательный гость Александр Иванович Чашкин, художник-иконописец, академик Российской европейской академии естественных наук, член Союза художников. Огромное количество храмов, монастырей расписывал Александр Иванович в России и за рубежом. Об этом мы сегодня говорим, говорим о богословии иконы, говорим о пути Александра Ивановича к вере и к иконописи. Все это, конечно, интересно, и часа нам явно уже не хватает, я вижу. Александр Иванович мы с вами остановились на росписи храма в Америке. Пожалуйста, расскажите, как там дальше всё продолжалось, как всё развивалось.
Александр Чашкин
— По приезде из Америки я был главным иконописцем предприятия Софрино, фактически был главным иконописцем Московской патриархии. Дальше было много интересного, в том числе, я познакомился с совершенно потрясающим человеком, которого уже канонизировали как местного святого. Я думаю, что когда-нибудь его канонизируют не только как местного. Так же возвращаюсь к Родзянко, епископу Вашингтонскому, я даже думаю, что его когда-нибудь канонизируют, потому что многие, в том числе и я, общаясь с ним, поняли, какой это удивительный человек, совершенно бескорыстный. Более того, он еще не признанный миром богослов. Он написал совершенно потрясающую книгу «Теория распада вселенной и вера отцов», где выдвинул идею, с точки зрения современных астрономов и богословов она кажется совершенно безумной, а именно теорию о создании мира. Он прочитал у Василия Великого, своего святого, что наш мир, когда галактики разбегаются, это осколки Вселенной, которые разлетаются во все стороны, летят в тартарары, но когда-нибудь они будут назад. В индийской философии похожее есть. Во всяком случае, он говорил, что это не создание мира, по его гипотезе. А создание мира — это был райский совершенно мир в другом измерении, который через грехопадение взорвался и стал разбегаться во все стороны неизвестно куда. Короче говоря, на первой взгляд совершено безумная идея, но он ее вычитал у Василия Великого. Я говорю, что владыка Василий был выдающимся богословом, которого еще мир не оценил, а как человек он был совершенно удивительный. Есть такая книга «Тайны святых», где говорится о том, что такое святой человек. Это человек, который полон некой энергии любви, энергетики любви. Я в свое время познакомился и исповедовался у Кирилла, а Кирилл это человек, который был духовником Алексея II, духовником лавры был.
Кира Лаврентьева
— Архимандрит Кирилл (Павлов).
Александр Чашкин
— Да, Павлов. И вот, я случайно попал к нему на исповедь, даже не хотел исповедоваться, хотел сбежать. Он говорит: э, куда собрался, ну-ка иди сюда. Проговорив с ним 15 минут, я не хотел от него уходить. Настолько это был удивительный человек, настолько он меня обаял этой энергией любви, что мне просто хотелось около него быть все время. То же самое чувство у меня было к владыке Василию. Отец Дмитрий Григорьев тоже был такой же человек. Короче говоря, слава Тебе, Господи, я познакомился со многими... То же Сампсон, который мне такую невероятную идею... Я заканчиваю уже о своем пути, я думаю сказать, я не собирался никогда иконы писать, как из моего рассказа следует, он меня направил на этот путь и только через много десятилетий я понял, что меня Господь вел этим путем, а я еще и сопротивлялся. И каждый раз было то, что Господь меня приводил к моей профессии, единственной, которой я сейчас занимаюсь, и без нее уже не мыслю ни своей жизни, ни своего будущего, ни своего прошлого. И всё это увидел во мне этот старец Сампсон. Еще один старец, я считаю, что вопрос канонизации только вопрос времени — это отец Авель Рязанский.
Кира Лаврентьева
— Вы его называли своим духовником?
Александр Чашкин
— Он для меня был как отец родной. Я его знал в течение почти 25-ти лет. Я не знаю, может быть, отношения мне напоминают отношения Зосимы и Алеши Карамазова. Я к нему приходил всегда, я даже не мог его назвать духовным отцом, он был просто очень близкий, родной человек, с которым я готов был общаться бесконечно долго и много, даже более того, он однажды меня призвал и сказал: Сашенька, дорогой, вот через полгода я умру. — Да, что вы, батюшка, да живите. — Нет, Сашенька, ты уж помолчи, пойдем, я тебе покажу, где будет моя усыпальница. Был небольшой храм-часовня Серафима Саровского, а отец Авель был в схиме именно Серафим. Мне показал, над могилкой такое напишешь, здесь царская семья, а он особо почитал царскую семью. Сказал, где что написать, и ровно через полгода он умер действительно. И я расписал эту часовню в Иоанно-Богословском Рязанском монастыре. Эта часовня в честь Серафима Саровского стала усыпальницей этого великого старца, который около 15 лет жил на Афоне и 11 лет был игуменом — по-нашему настоятель, у них игумен — Пантелеимонова монастыря Афонского. Еще один случай расскажу, где Америка меня тоже привела, и на этом я свою судьбу закончу. Однажды некий человек, который был вице-премьером Украины, еще дружественной нам когда-то давно, лет 15 назад, Лунёв, он был министром угольной промышленности, выдающийся специалист горного дела, решили с братом сделать собор в Святогорском монастыре Донецкой области. Это, кстати, родина моих предков со стороны отца, там рядом село было, где отец родился. И они искали тоже художника. И вот он случайно совершенно, мне аукнулась та же Америка, я так уже для смеха рассказываю, однажды выбирал художника, не разбирался в иконах, смотрел фотографии. И вдруг наткнулся на фотографии, где я стою вместе с Ваном Клиберном, как известно, был великий пианист, один из величайших пианистов 20-го века, сказал: а это кто? Это же Ван Клиберн? — Да, Ван Клиберн. — А это кто? — А это иконописец Чашкин. Не будет же Ван Клиберн, скажем так, с нехорошим человеком фотографироваться, там другое слово обозначил, не очень приличное. Вот, его беру. Благодаря Вану Клиберну, я попал, руководил росписью собора в Святогорском монастыре. Я почему их вспомнил, Лунёвых, светлых людей, двух братьев, Сергея Георгиевича и Владимира Георгиевича, которые построили этот великолепный собор, который я считал моей самой лучшей работой, я его расписывал в течение двух где-то лет, ездил туда. К сожалению, год назад его разбомбили. Не полностью, он остался, но очень сильно разбомбили. А это был потрясающий собор. Украинская Церковь даже наградила меня высшим орденом украинским — орденом Нестора Летописца I степени за роспись этого собора. Ну, а потом пошло туда, куда уже пошло, и этот собор теперь не знаю, восстановят когда-нибудь или нет. Но Лунев говорит: дай Бог, война закончится, поедем восстанавливать. Я про свою судьбу всё рассказал.
Кира Лаврентьева
— В гостях у «Вечера воскресенья» Александр Иванович Чашкин, художник-иконописец, академик Российской европейской академии естественных наук, член Союза художников. Меня зовут Кира Лаврентьева. Мы продолжаем наш разговор. Александр Иванович, можно много вас спрашивать, потому что действительно интересно. Десять жизней в одной как-то уместилось у вас удивительным образом. Хочется спросить про богословие иконы.
Александр Чашкин
— Давайте.
Кира Лаврентьева
— Ваши мысли по поводу иконописного искусства узнать.
Александр Чашкин
— Это вопрос очень злободневный и правильный. В Москве сейчас восстанавливается чуть ли ни 300 храмов, и этот вопрос очень злободневный. Здесь какой-то спор между академическими художниками, которые, скажем, закончили Суриковский институт или закончили академию Глазунова, они претендуют на роспись многих храмов, более того, расписывают. В частности, когда я приехал из Америки, меня призвал Алексей II и сказал: Александр Иванович, как мы будем храм расписывать Христа Спасителя? Тогда он уже был готов, но еще готовился к росписи. Я ему сказал: ваше святейшество, если мы будем пытаться повторить то, что было, во-первых, художника уровня Семирадского, Репина, Сурикова, Крамского, Васнецова сейчас нет. И я ему напомнил, что Васнецов, когда расписывал в Киеве собор известный, после росписи собора, которую все очень хвалили, сказал такую вещь удивительную. Он сказал, что все мы, современные художники, мечтая о славе Дионисиев и Рублевых, к сожалению, шли совершенно не тем путем. То есть то, что мы сделали, это не церковное искусство. Поэтому надо возвращаться к подлинному каноническому церковному иконописному искусству, а не расписывать в академической манере храмы. В чем тут дело? Известен такой философ и богослов, как Павел Флоренский, он написал гениальную совершенно книгу, которая называется «Иконостас», всем советую ее почитать, чтобы понять, в чем разница между иконописным искусством и академическим искусством.
Кира Лаврентьева
— Вы написали отца Павла без нимба в одном из храмов американских, в благодарность ему за эту книгу.
Александр Чашкин
— Да, да, я там... Я тут же прокомментирую немножко. В храме в Америке табличка была, что храм посвящен жертвам русской революции. И когда надо было расписать заднюю стенку, я предложил сделать роспись, в которой отразить жертвы революции. То есть канонизированных уже святых и тех, которых не канонизировали еще, но которых, может быть, канонизируют или нет, но они пали, были жертвами революции. В частности, разговор идет о Павле Флоренском. Он, безусловно, по всем категориям был мученик, то есть той самой жертвой революции, потому что его до сих пор трудно... По одним сведениям его расстреляли в 38-м году, по другим в 43-м. Но, во всяком случае, это был выдающийся совершенно богослов, выдающийся философ. По какому случаю его не канонизировали? Кто-то сказал, что в его богословских рассуждениях клубок нераспустившейся ереси, еще что-то сказано было. Многие люди, большинство было за канонизацию Павла Флоренского, а его все-таки не канонизировали. Я его почитаю особенно и даже считаю его святым. Тогда не была еще канонизирована царская семья именно нашей патриархией Московской, а была канонизирована только зарубежной Церковью. На этом у них был большой разлад, очень много спорили, очень много ругались. После того, как Московская патриархия канонизировала царскую семью, помирились и, более того, воссоединились в какой-то мере, произошло воссоединение зарубежной и нашей патриархии, о чем мечтал владыка Василий (Родзянко), человек сам с невероятной судьбой. Если рассказать его судьбу, он участвовал в сопротивлении Югославском, он был в армии... четники, так называемые, это православное королевское войско сербское. К сожалению, когда Тито организовал уже коммунистическую армию, начал где-то в 43-м году активные боевые действия против фашистов, а до этого все бои вело именно православное это войско четников. К сожалению, Тито победил, и частично ему были приписаны все победы, а четников многих, кто участвовал в сопротивлении, именно православное войско, посадили в Югославии. Владыке Василию за то, что он был врачом в армии четников, дали 6 лет. Он просидел два года, кажется, в тюрьме коммунистической, потом его поменяли на кого-то, и он попал в Англию, и стал учеником знаменитого владыки Антония Сурожского, который его послал в Америку. Он стал епископом Сан-Францисским, а уже потом стал епископом Вашингтонским. Вот такая судьба у него была. Во всяком случае, всю войну он прошел, воевал в армии, просидел несколько лет в тюрьме. Потом был у владыки Антония послушником многие-многие года, он его сделал епископом. Короче говоря, возвращаясь к теме, я уже процитировал Васнецова, какая разница между академическим искусством, так называемым, и церковным искусством?
Кира Лаврентьева
— Да.
Александр Чашкин
— Церковное искусство изображает некое историческое событие или историческую личность. Что такое иконописный канонический подход к изображению? На иконе изображена личность уже в преображенном виде. Святой не как историческая личность, а как некая преображенная личность, которая уже находится в высших формах бытия в другом измерении. Так же как любое событие, которое происходит, исторически, допустим, Тайная вечеря происходила две тысячи лет назад в Иерусалиме. Ныне каждый год мы празднуем ее. И притом, празднуем не только то событие двухтысячелетней давности, но мы празднуем как какую-то вечную Пасху, именно Воскресение Христово, которое каждый раз на Пасху, как некое мистическое событие, которое свершилось в вечности и которое происходит постоянно в вечности. Поэтому, в сущности, молиться на не преображенный образ, а не на иконописный образ не имеет смысла, потому что на нем изображена историческая личность. Смысл христианства — именно преображение всего нашего естества, всего человечества так же, как и всего мира. Иоанн сказал в Евангелии: и да будут даны человекам новая земля и новое небо. То есть преображенная земля и преображенное небо после Второго пришествия. И все люди после Страшного Суда уже в преображенном виде в этой новой земле и новом небе будут жить совсем в другом измерении. Многие не знают такой вещи, что икона — это окно в потусторонний мир, по совершенно замечательному определению Павла Флоренского. Когда человек молится на икону, он обращается не к нарисованному образу, а к именно к первопричине. Допустим, к Спасителю, не нарисованному, а через изображение Спасителя обращается к Спасителю, Который истинно находится в Горних мирах, в высшей форме бытия, в высшем измерении. И он обращается к этому высшему Божественному образу Спасителя, а все святые, которые несут в себе образ этого Спасителя, тоже уже в преображенном виде находятся в Царствии Небесном. И мы, обращаясь к святому, обращаемся к Царству Небесному, к Горним мирам, в которых находятся эти святые. Я не говорю, что это какая-то еретическая вещь, хотя по канонам точно обозначено. Допустим, я Алексею II, когда он меня спросил, как будем расписывать храм Христа Спасителя, сказал: ваше святейшество, если пытаться повторять то, что было, то придется рисовать образ Саваофа на куполе.
Кира Лаврентьева
— Нельзя же, да? Он не канонический, запрещен Седьмым Вселенским Собором.
Александр Чашкин
— А образ Саваофа запрещен, буквально считается еретическим. Собственно, иконопись началась с того, что Господь Иисус Христос принял человеческую плоть, и мы изображаем именно Его человеческую сущность. Конечно, мы не в состоянии Его Божественность отобразить, но мы изображаем Его человеческую сущность. В том числе, запрещено изображения образа Бога Отца, потому что Бог Отец в богословском понятии абсолютно трансцендентное понятие к нашим человеческим измерениям, абсолютно невыразимое, не измеримое, и потому во всех религиях он запрещен. Между прочим, мало кто знает, что также изображение Саваофа даже в нашем каноническом понятии православия не просто запрещено, а считается еретическим по решению Четвертого Вселенского Собора.
Кира Лаврентьева
— Четвертого, а я сказала Седьмого.
Александр Чашкин
— И Седьмого Московского Собора. Повсеместно изображение Бога Отца и так называемой Новозаветной Троицы распространены именно потому, что это уже влияние католиков, влияние Запада. После известного исторического события, когда Петр I, не понимая ни православия, ни его догматов, ни его глубины богословской, философской, послал учиться художников на Запад. Они приехали, закрасили великолепные шедевры Рублева, Дионисия, Феофана Грека и стали рисовать в академическом реалистическом стиле Бога Отца, дедушку с бородой, сидящего на облаках, пупсиков таких вместо ангелов. Например, Павел Флоренский говорил: какая разница даже в изображении складок иконописного искусства и академического. Академическое искусство изображает материальные складки одежды. Иконописное искусство — это суть светозарное облачение святых. Не только лик должен быть изображен в иконописной манере, то есть преображенный образ святого, который уже находится в неком другом измерении, в Царствии Небесном, в Горних мирах, и даже складки его одежды должны быть изображены, как светозарное некое облачение, а не как материальное облачение. В этом большая разница. Икона ведет сознание современного человека от материалистического понимания мира, где, по выражению Шмемана, главный грех обозначен чуть ли не единственным — грех потребительства в самом широком смысле этого слова, когда потребительство есть главный смысл человечества. Когда главным смыслом человечества должно быть то, о чем говорит икона, то есть возвышение и преображение человека, изменение сознания. Литургия это таинство единения любви. Через это таинство и через любовь мы возвышаемся до неких Горних миров, и наше естество в некотором смысле испытывает некое преображение и некое соприкосновение с высшими Горними мирами, о чем литургия постоянно и возвещает. Именно изменение сознания, отбросим всё земное и обратимся своим взором в Царствие Небесное к Горним мирам. Поэтому, я еще раз повторяю, сейчас, я думаю, те священники, которые предлагают расписывать новые храмы, должны на это обратить серьезное внимание. Я понимаю, что у кого-то есть возможность пробить заказ на академические изображения в храме. Всё это может быть и написано хорошо, хотя повторяю, сейчас нет художников такого уровня, как тот же Васнецов или Нестеров, которые даже в изображениях академических достигали совершенной духовной высоты, очень высокой. Но тот же Васнецов говорил, что мы шли не тем путем и наша живопись не стала церковной от того, что мы писали не в той манере и, мечтая о славе Дионисия и Рублева, повторяю, мы создавали не церковное искусство. На это надо обратить особенное внимание современным и священникам и... Кстати говоря, заметьте, я был, естественно, в Греции, я был на Кипре. Что меня удивило на том же Кипре, что практически все католические храмы расписаны в иконописной манере, то есть в византийской манере. Более того, у нас многие считают, что русская иконопись должна капитально отличаться от византийской иконописи. Хотя я думаю, что все выдающиеся иконописцы, начиная с Рублева, Дионисия или совершенно замечательной Старой Ладоги, считали себя преемниками Византии, так же как считают себя преемниками, я думаю, и наши богословы, не только иконописцы. Естественно, что надо обратить на это серьезное внимание. К сожалению, есть такие примеры, когда совершенно замечательные иконописные храмы даже многие уничтожаются. Например, в Царицыно храм, который расписывал мой приятель Соколов Александр, к сожалению, его потрясающие, великолепные росписи сбили и записали просто академическими не очень высокого класса работами. Все возмущаются, но что делать, чтобы этого не повторялось? Я надеюсь.
Кира Лаврентьева
— Спасибо огромное, Александр Иванович. Дорогие друзья, в этом часе на Радио ВЕРА с нами был Александр Иванович Чашкин, художник, иконописец, академик Российской европейской академии естественных наук, член Союза художников. Меня зовут Кира Лаврентьева. Александр Иванович, спасибо вам, что вы приоткрыли свои фрагменты жизни, это действительно очень ценно для нас и, уверена, для наших слушателей. Всего вам доброго. До свиданья.
Александр Чашкин
— До свиданья всем.
Все выпуски программы: Вечер Воскресенья











