У нас в гостях был клирик московского храма святителя Николая на Трех Горах священник Василий Орехов.
Мы говорили об уникальном проекте — Никольской мастерской при храме, где люди с ограниченными возможностями здоровья могут освоить новую профессию и начать обеспечивать себя самостоятельно. Наш гость рассказал, как ему пришла идея открытия такой творческой мастерской, в чем её особенность, а также какая помощь нужна проекту в настоящий момент и как её можно оказать.
Ведущий: Алексей Пичугин
Алексей Пичугин:
— Дорогие слушатели, здравствуйте. Это «Светлый вечер» на «Светлом радио». Меня зовут Алексей Пичугин. Рад вас приветствовать. Я представляю нашего гостя. Сегодня вместе с нами и вместе с вами эту часть «Светлого вечера» проводит священник Василий Орехов, клирик храма святителя Николая на Трех горах, московского храма на Пресне. Здравствуйте, отец Василий.
Священник Василий Орехов:
— Здравствуйте.
Алексей Пичугин:
— У нас сегодня интересная тема программы. Мы вас позвали, чтобы поговорить о проекте, который у вас в храме, которым вы занимаетесь. Я так понимаю, что вы сами придумали Никольскую мастерскую.
Священник Василий Орехов:
— Да, все верно.
Алексей Пичугин:
— Никольская мастерская — это мастерская для людей с ограниченными возможностями здоровья. Но здесь очень много разных нюансов, о которых бы хотелось поговорить. Почему вообще она появилась?
Священник Василий Орехов:
— Вопрос интересный, на который не хочется ответить односложно. Рождение этой мастерской произошло во мне внутри гораздо раньше, чем она родилась на самом деле. Если позволите, я вам тогда расскажу небольшую предысторию.
Алексей Пичугин:
— Да, да, давайте, конечно.
Священник Василий Орехов:
— Когда я стал священнослужителем, а я долгое время служил диаконом, и уже тогда задумался о том, каким образом мы можем созидать Церковь Христову, как можем реализовывать тот потенциал, который есть внутри наших общин, что мы можем делать. Первоначальное желание послужить Христу, послужить Богу, сделать что-то для Него у меня было отправной точкой. Когда я приходил в храм, я видел зарождение прихода, это были двухтысячные годы, много было молодежи в храмах. Было такое ощущение, что люди приходят с открытым, горящим сердцем, желая что-то принести вместе с собой, как-то послужить церкви, послужить Богу. Я видел, что люди приходят открыто, оставляют какие-то свои прежние увлечения, ориентиры, готовы все это отдать, оставить ради служения Христу.
Алексей Пичугин:
— Простите, не секрет, тут надо, может быть, и храм назвать. Это храм Антипы, московский храм рядом с Пушкинским музеем. Храм священномученика Антипы на Колымажном дворе.
Священник Василий Орехов:
— Это был храм моего воцерковления, моего первого прихода, моя первая любовь, говоря словами Священного Писания. Проблема, как я видел, в том, что приходили люди, хотели что-то сделать, как-то послужить, но не могли найти, как себя применить. И вот, оставляя свою работу, имея время, чтобы посвятить Богу, они не находили, где и как себя приложить. Я подумал, что обязательно что-то такое должно быть, где бы эта любовь имела точку приложения, точку реализации. Второй был этап, когда я побывал...
Алексей Пичугин:
— А вы, простите, кто были по профессии изначально, до вашего воцерковления чем занимались?
Священник Василий Орехов:
— У меня профессии не было, я был тогда студентом, учился в МГУ на философском факультете, и был тогда человеком ищущим, прежде всего ценностей, ради которых хотелось бы жить. В момент своего прихода в церковь я еще занимался приемом спутниковых данных, расшифровкой их, составлением карт на основе этих данных. То есть деятельность трудовая была совсем далекая от моего образования.
Алексей Пичугин:
— И она достаточно далекая, как я понимаю, от той темы, которой мы сегодня программу посвящаем.
Священник Василий Орехов:
— Ну да, простите, что начинаю так издалека.
Алексей Пичугин:
— Все правильно, наоборот, это хорошо, постепенно мы подходим. Хуже, если бы прям в лоб: мы мастерскую эту придумали, потому что потому-то, и занимается она вот этим. Все. Нет, давайте уж, действительно, по порядку.
Священник Василий Орехов:
— Потом когда я проходил практику после рукоположения в диакона, я служил в одном интернате для детей с инвалидностью, у них была тяжелая инвалидность, многие не могли ни ходить, ни сидеть, только лежали, в тяжелом состоянии. Когда я окунулся в эту реальность, не то чтобы глубоко окунулся, но с ней соприкоснулся, с жизнью этих ребят, случайно встретил одну свою старую знакомую, которая меня знала еще до моего воцерковления. Не знала, что я принял сан. Мы с ней друг друга узнали, и она сказала, что я сюда хожу, в это место, чтобы помочь этим ребятам. Я говорю: да, наверное, это подвиг, потому что я чувствую ту боль, которая здесь разливается по этому пространству. И говорю, что ты герой, делая такое дело. Она мне на это ответила: мне хорошо, уходя отсюда, каждый раз у меня ощущение, как будто после причастия, какая-то благодать, мир и радость наполняет мое сердце, что я ухожу отсюда немножечко измененная, одухотворенная. Я подумал, что да, это, наверное, такое служение, которое может приносить пользу не только тем людям, которым мы помогаем, но и тем людям, которые это совершают. Потом был этап, связанный с моей личной жизнью, который повлиял, об этом я опущу рассказ. Дальше эта идея зрела, я хотел помогать людям с инвалидностью, я более глубоко соприкоснулся с жизнью инвалидов в нашей стране, в городе. Картина была не очень отрадная, потому что людей с инвалидностью очень много, те семьи, в которых рождается ребенок с таким заболеванием, бывают не готовы к тому, что происходит. Семьи часто на фоне этого распадаются, детей оставляют, отправляют в интернаты. В тех семьях, в которых растет ребенок, тоже какой-то упадок сил, непонимание, как идти дальше. Не так много реабилитационных мест, где ребята получают помощь, поддержку, туда стоят большие очереди. Короткие периоды реабилитации, а потом люди опять стоят в очередях. Много-много проблем, я хотел найти свою нишу, где помогать. У меня была первая идея сделать инклюзивный детский садик, куда бы приходили и здоровые детки и детки с болезнью, чтобы они могли социализироваться. Соприкосновение с обычными детьми уже дает многое в их развитие.
Алексей Пичугин:
— А как вы думаете, это возможная история. Я уже несколько раз приводил этот пример, мне показался очень позорным этот случай, о котором я говорил, когда на одной из радиостанций, не у нас, ведущие обсуждали какую-то ситуацию. Программа тоже была посвящена людям с ограниченными возможностями, и ведущие привели пример, который я тоже привожу. А, нет, простите, это в эфир написали смс-ку, почему вы об этом говорите, более того, рассказываете с примерами, почему наши здоровые дети должны смотреть на больных? Это с тех пор меня как-то.... Я работал тогда уже на Радио ВЕРА, мы сделали какое-то большое количество программ, посвященных реабилитации людей с ограниченными возможностями, посвященных детям-инвалидам. И мне казалось, что у нас все не так плохо, наоборот, отношение в обществе меняется. Что люди у нас проще на это смотрят. Наоборот, столько фондов, столько всего делается. И вдруг, наверное, нужен ушат холодной воды иногда, и этот ушат на меня выливают, когда люди на полном серьезе пишут, зачем вы это обсуждаете, почему наши дети должны в одной песочнице с больными детьми быть. С тех пор у меня вопрос, насколько реально, не только у нас в стране, сделать такой инклюзивный детский сад, где и дети с ограниченными возможностями были бы и дети без ограничения.
Священник Василий Орехов:
— Тема, которую вы затронули, серьезнейшая.
Алексей Пичугин:
— Вы просто сказали про садик, и я вдруг вспомнил эту историю.
Священник Василий Орехов:
— Да, да. Это, наверное, тот финал, к которому я хотел бы подвести. Пока к чему пришел, что главное не подготовка среды через создание благоприятных условий, а подготовка самого общества, чтобы общество по-другому относилось к людям с заболеванием. К сожалению, людей с заболеванием остаточно много. Я изучал статистику, в нашем городе проживает порядка ста пятидесяти тысяч людей с инвалидностью старше 18-ти лет. Сто пятьдесят тысяч — это целый город.
Алексей Пичугин:
— Это большой город.
Священник Василий Орехов:
— Да. Относиться к людям, вообще к людям, а с другой стороны, к людям, которым нужна помощь, так, что неприятно на них смотреть, уберите их от меня — это по меньшей мере пошло, невоспитанно и нет какого-то понимания, ты сейчас так говоришь, но кто знает, что ждет тебя за поворотом. И что с тобой случится в жизни, не придется ли тебе самому искать помощи, и не услышишь ли ты такую же реплику в свой адрес, надо ли мне вам помогать.
Алексей Пичугин:
— Да, да, да.
Священник Василий Орехов:
— Да, действительно общество плохо знакомо с тем, как живут эти люди, с их реальными проблемами, но хочется, чтобы помощь людям, которым тяжело, которые находятся в таком состоянии не по какой-то своей вине, потому что они плохие, но так сложилась их жизнь. Чтобы было отношение, не уйдите от меня, а давай я тебе помогу. Чтобы у людей было понимание, что это не страшно.
Алексей Пичугин:
— Что они не одни.
Священник Василий Орехов:
— И не одни. А с другой стороны, если человек попадает в наше сообщество, мы от него не отказываемся, не отворачиваемся, а наоборот мы к нему стремимся, чтобы его в наше сообщество взять. Это совсем не сложно, эта дверца открывается достаточно быстро, главное захотеть. Я имею в виду, если мы говорим о каком-то сообществе, куда попадает такой человек. Проблема очень большая.
Алексей Пичугин:
— Друзья, напомню, что в гостях у «Светлого радио» сегодня священник Василий Орехов, клирик храма святителя Николая на Трех горах и основатель Никольской мастерской при храме. О мастерской мы сегодня говорим. Но пока говорим о том, как отец Василий шел к ее созданию. Мастерская, в которой — как тут правильно сказать? — трудятся, участвуют люди, взрослые люди в первую очередь, с ограниченными возможностями, разные совершенно люди. И в итоге реализовать все вы смогли уже внутри храма, внутри Никольского храма?
Священник Василий Орехов:
— Да, внутри Никольского храма. Я пытался начать делать такой детский садик, но возникали проблемы, сложности, у меня не шел процесс создания, что-то все время мешало. Я даже эту идею отложил в сторону, думаю, сейчас не время, надо подождать. А потом внутри меня эта идея трансформировалась, тоже я общался с людьми разными и подумал, что, наверное, помощь наиболее требуется тем людям, которые выходят во взрослую жизнь и приходят к совсем не готовому пространству их принять. Да, за этот период, за двухтысячные годы, 2010-е годы много изменилось в нашем государстве в положительном ключе в реабилитационном процессе, в создании школ, детских садов, всяких центров воспитательных. Те родители, у которых рождается такой ребенок, тратят огромное количество сил, чтобы воспитать, чему-то научить, избавиться от каких-то перегибов. Но они заканчивают школу, кто-то заканчивает колледж, и выходят во взрослую жизнь, и дальше все. Дальше они попадают в наше с вами общество, которое их не принимает.
Алексей Пичугин:
— Мы как-то в этой же студии несколько лет назад разговаривали с основателями благотворительного фонда, который поддерживает детей с различными расстройствами, психическими расстройствами. Так здорово, они поддерживают, у них есть определенные детские учреждения, детские дома, в которых дети живут, в любви живут, к ним приезжают, им помогают, они концерты проводят. Все хорошо. Только я спрашиваю, а что дальше, им 18 лет исполняется, а дальше что? Говорят: ну, дальше, к сожалению, у нас вариантов мало, или кто-то за это время ребенка берет и дальше ведет по жизни, или ПНИ.
Священник Василий Орехов:
— Да, ПНИ это место очень тяжелое.
Алексей Пичугин:
— Да. К сожалению, это тоже реальность. Мы так легко и весело говорили о том, как этим детям помогают, какие концерты проходят, а вот, раз, и вот так, а это совсем другая система, особенно для ребенка, который жил в любви все это время.
Священник Василий Орехов:
— Да, пока они дети, слава Богу, если у них родители остаются с ними, воспитываются в семьях, но спустя 20 лет родители сами стареют, выбиваются из сил, обрастают болезнями, потому что это всегда стресс, воспитание ребенка с заболеванием. Они отдают ребенка в жизнь и уже сами не так могут ему помогать, а передать его некуда. Они теряют силы, уходят из жизни, и непонятно дальше, как он останется один в этом мире. Поэтому я решил, что с этого этапа, надо, наверное, подхватывать этих ребят и им помогать. Мне нравится отец Иоанн Кронштадтский во многих своих проявлениях, одно из его дел, которые он делал, Дом трудолюбия, куда он приглашал людей нищих, где они обретали работу, труд. И на эти деньги и через труд социализировались и восставали в своей жизни и, с другой стороны, обретали свое состояние.
Алексей Пичугин:
— У нас сейчас есть Дома трудолюбия, кстати, по этому принципу организованные. Такая хорошая форма реабилитации людей, которым некуда пойти, которым негде жить.
Священник Василий Орехов:
— Вот я и подумал, что нужно дать ребятам профессию и возможность эту профессию использовать, реализовать. И мы начали трудиться над созданием мастерской. На первом этапе и до сих пор помогают, большая им благодарность, фонд «Образ жизни», замечательные люди, которые делают большое дело. Если бы не они, мне было бы очень сложно, особенно на первом этапе, многие мне помогали, но их помощь была наиболее полной. Они мне предоставили на первое время помещение в их фонде, где мы начали обучать четырех человек швейному делу. Все стало складываться, одно, другое, третье. У нас быстро пришли ребята, быстро мы заполнили все вакантные места, потому что действительно потребность в таких местах очень большая.
Алексей Пичугин:
— А мастерская прямо на территории храма, да?
Священник Василий Орехов:
— Сейчас да. Мы уже освободили помещение фонда и находимся на территории нашего храма, не в самом здании храма.
Алексей Пичугин:
— Естественно. Я имею в виду на территории, там же много всего.
Священник Василий Орехов:
— Находимся при храме. Начинали мы со швейной мастерской, тоже на первом этапе нам помогала Алена Ахмадуллина, известный дизайнер, которая купила несколько машинок для нас, дала своего мастера, который обучал наших ребят. Дело пошло, пришли первые заказы, нас стали узнавать, к нам обращаться, чтобы мы шили. Первое время мы не понимали...
Алексей Пичугин:
— Что вы шьете?
Священник Василий Орехов:
— Мы шьем очень простые, но красивые вещи.
Алексей Пичугин:
— Например?
Священник Василий Орехов:
— Например, мы шьем текстиль, скатерти для столов, салфетки, дорожки с вышивкой для стола, сумки шопперы, делаем вышивку на этих сумках.
Алексей Пичугин:
— Вы говорите, что простые, на самом деле, это очень востребовано, это то, что всегда нужно. И шопперы, и скатерти, и салфетки — это все, что мы используем в нашей повседневности. Я поэтому думаю, друзья, можно же нашим слушателям предложить к вам обращаться, чтобы что-то у вас приобретать.
Священник Василий Орехов:
— Это было бы замечательно, мы были бы очень рады.
Алексей Пичугин:
— Я думаю, это не реклама. Как к вам обратиться? Я сейчас сижу, у меня в мониторе есть ваш аккаунт в телеграме «Никольская мастерская», вижу вконтакте вашу страничку «Никольская мастерская». Помимо этого, наверное, еще как-то можно, в храм обратиться, направят или, может быть, напрямую, или сайт есть?
Священник Василий Орехов:
— Сайт мы пока еще не сделали, но в ближайшее время постараемся его все-таки сделать. Да, пока нас можно найти в социальных сетях. Мы во всех представлены. «Никольская мастерская» под этим именем нас можно искать. Сайт храма есть, в социальные сети храма тоже можно писать, приходить к нам, мы не так далеко находимся от центра, Красная Пресня. Будем очень рады. Одно из важных дел, как вы можете нас поддержать, это сделать у нас какие-то заказы. Это было бы и нам задание для работы.
Алексей Пичугин:
— А пока как о вас люди узнают? Ведь я в свое время столкнулся с тем, что один из самых важных людей в благотворительном фонде фандрайзер, кто занимается продвижением этого фонда. Это человек, который, если это большой фонд, большую зарплату получает, потому что он выполняет огромный объем работы по продвижению этого фонда, и таким образом фонд может аккумулировать больше средств для помощи.
Священник Василий Орехов:
— Мы пока в этом плане достаточно маленькие, у нас нет фандрайзера, какими-то своими силами пытаемся все делать, волонтерскими руками. Пока мы выживаем, каких-то у нас особенных средств нет, пока так. Нас узнают по сарафанному радио, о нас рассказывают наши друзья, члены нашего прихода. Надеюсь, потихонечку, может быть, будем искать людей, которые нас будут представлять более широко и громко. Я вам благодарен, что вы на своей радиостанции.
Алексей Пичугин:
— Надо не забыть еще во второй половине программы напомнить. Как о вас узнают те люди, которым необходима ваша помощь, которые приходят к вам работать в мастерскую?
Священник Василий Орехов:
— Мы даем объявления в социальных сетях, в группах, о нас размещала служба милосердия наша церковная, был большой отклик. Есть такая компания «Яблочко», которая тоже занимается помощью людям с инвалидностью, у них есть свои большие базы, потому что они работают не одно десятилетие, по своим контактам о нас сообщали. Они помогают детям, а тем, кто вырастает, нужна работа. Быстро люди рассказывают, потому что сообщество тесное, хоть и многочисленное. Поэтому о нас узнают быстро. Потребность такая большая, что мы очень быстро заполнили почти все свои вакантные места. У нас год работала швейная мастерская, осенью этого года мы открыли керамическую мастерскую, дело пошло очень хорошо. Чудесных удалось найти мастеров, я им очень благодарен, которые самоотверженно трудятся и делают очень красивые вещи, можно посмотреть в наших социальных сетях. Действительно очень достойные мы делали елочные игрушки, раскупили все, ничего не осталось у нас. Хотя ребята пришли с нулевым уровнем, приходилось вместе с ними раскатывать глину, держать их за руки, учить всему вместе, вырезать, но постепенно они раскачались, научились, делают уже очень красивые и достойные вещи. У нас сейчас количество подопечных сорок человек. Это достаточно большая цифра, если посмотреть по подобным организациям. Притом сколько человек у нас задействовано, обеспечивающих обучение и работу ребят. Эти сорок цифра более чем достойная, и я считаю, что это один из лучших показателей нашего труда.
Алексей Пичугин:
— Давайте мы буквально через минуту вернемся. Я напомню, что в гостях у «Светлого радио» сегодня священник Василий Орехов, клирик храма святителя Николая на Трех горах, руководитель и основатель Никольской мастерской. Я Алексей Пичугин. Буквально через минуту мы продолжим.
Алексей Пичугин:
— Возвращаемся в студию «Светлого радио». Друзья, еще раз приветствуем вас и напоминаем, что в гостях у нас священник Василий Орехов, руководитель Никольской мастерской и клирик храма святителя Николая на Трех горах, московский храм на Пресне. Надо сразу напомнить, что Никольская мастерская это мастерская, где трудятся взрослые люди с ограниченными возможностями. Вы тоже можете... Мы выходим в эфир и скоро у нас на сайте появится наша программа с возможностью скачать, там в описании мы тоже какие-то контакты дадим, чтобы люди могли обращаться в вашу мастерскую, если есть такое желание, чтобы что-то заказать. Это или швейная продукция, отец Василий говорил, что это скатерти, салфетки, шопперы, еще какая-то продукция, которую можно посмотреть в социальных сетях Никольской мастерской, в телеграм канале, все это представлено. Много всего интересного, всего того, чем мы в повседневной жизни пользуемся, все это покупаем, не лучше ли это купить у тех людей, которым будет важно, что мы у них это приобрели. Помимо швейной продукции, я так понимаю, у вас еще есть, вы говорили, что елочные игрушки делали, что-то еще, какие-то повседневные предметы быта из глины, да?
Священник Василий Орехов:
— Пока мы сконцентрировались на одном, потому что сложно сразу делать много.
Алексей Пичугин:
— Сейчас рождественские, новогодние праздники уходят.
Священник Василий Орехов:
— Да, прошли. И мы стоим перед вопросом, что делать дальше.
Алексей Пичугин:
— Посуду.
Священник Василий Орехов:
— Мы участвуем в одном конкурсе, чтобы делать сувенирную продукцию для некоторых музеев, это большой конкурс, который проходит в несколько этапов. Если не ошибаюсь, два этапа мы благополучно прошли. Если мы пройдем все этапы, будем на продолжительный период делать эту сувенирную продукцию для музеев. Дай Бог, чтобы это получилось,
Алексей Пичугин:
— А что такое сувенирная продукция для музеев?
Священник Василий Орехов:
— Сувенирная продукция? Бывают тарелочки, на которых изображены...
Алексей Пичугин:
— То, чему посвящен музей.
Священник Василий Орехов:
— Ну да, есть определенные техники, как это делать.
Алексей Пичугин:
— При музеях есть сувенирный магазин, понятно, что там продается какая-то продукция, брендированная музеем, вкратце представляющая экспонаты. А кто у вас преподает?
Священник Василий Орехов:
— У нас система выстроена следующим образом. У нас есть профессиональные мастера — две мастерские, швейная и керамическая — и преподаватели, которые работали раньше в текстильных ВУЗах, с большим опытом, которым они с удовольствием делятся с ребятами, занимаются по очереди. У нас есть несколько мастеров, которые следят за работой, учат ребят, контролируют качество работы и им помогают волонтеры. Как правило, это два человека без специальных навыков. В частности, я бываю тем самым волонтером. Я, до того, как открыть швейную мастерскую никогда раньше за машинку не садился. Сейчас я уже могу спокойно что-нибудь шить.
Алексей Пичугин:
— То есть вы сами прошли это обучение фактически, занимаясь.
Священник Василий Орехов:
— Да, это не так сложно, как оказалось, но если ты что-то делаешь, хочется в это погрузиться, участвовать, чтобы быть наравне.
Алексей Пичугин:
— Интересно, нравится?
Священник Василий Орехов:
— Нравится, но жизнь этому я не стал бы посвящать.
Алексей Пичугин:
— Понятно, да.
Священник Василий Орехов:
— А как рукоделие, почему бы и нет?
Алексей Пичугин:
— Я, например, в детстве, когда еще в школе у нас не было разделения на уроке труда для мальчиков и девочек, потом уже со станками работали, табуретки делали, что-нибудь вытачивали, а сначала не было этого разделения, и нас всех учили вязать. Я помню, что я бесконечно сидел, маленький был совсем, мне очень нравилось, я реально мог что-то связать спицами. Недавно мне спицы попались, разбирал шкаф очередной, я даже не знаю, как в руки взять. Как палочками есть, я помню, а как спицы взять, две похожие на них и как правильно вяжется, я не знаю. Хотя почему-то все считают, это женское, женское, это очень хороший навык, и моторику развивает.
Священник Василий Орехов:
— Ну конечно, много известных модельеров мужчины, делают чудесную одежду. И знаете, очень приятно, когда ты немножко потрудился, потратил время и видишь результат своей работы. Ты можешь это подержать, показать, что это сделано моими руками, это приятно каждому человеку, когда ты видишь результат своего труда. А для людей с заболеванием, тем, кому что-то сделать в жизни дается очень тяжело, гораздо сложнее, чем всем нам, и когда они видят результат своего труда, порой испытывают удивление, говорят: неужели это сделал я? Неужели это все сделали мы?
Алексей Пичугин:
— Это же еще и определенную надежду в человека вселяет и на свою необходимость и на свою значимость. Это очень важно, что человек чувствует себя значимым. Это, конечно, великое дело. Вы говорите сорок человек у вас сейчас.
Священник Василий Орехов:
— Двадцать. Я сказал сорок? Двадцать.
Алексей Пичугин:
— Двадцать человек — это те, кто занимается изготовлением продукции. Но взять большее количество людей вы пока не можете? У вас нет ни твердых заказов, ни помещений.
Священник Василий Орехов:
— Тяжело взять больше. У нас помещений пока не так много, и они заполнены под завязку, с одной стороны. С другой стороны, нельзя перегрузить группу. Группа должна быть немногочисленной, мы разбиваем. Например, в швейной мастерской максимум может трудиться семь человек. Больше семи тяжело и им, и тяжело мастерам за всеми успеть, и в пространстве когда так много людей, сложно.
Алексей Пичугин:
— Это ежедневная история?
Священник Василий Орехов:
— Да. Мы трудимся каждый день, кроме субботы и воскресенья.
Алексей Пичугин:
— То есть это рабочий день. Люди приезжают, они живут дома?
Священник Василий Орехов:
— Да.
Алексей Пичугин:
— Приезжают или их привозят к вам на целый день, они работают.
Священник Василий Орехов:
— Не целый день. У нас занятия в каждой из мастерских, керамической и швейной, это у нас разные группы, керамист чисто занимается своим, швеи своим.
Алексей Пичугин:
— Понятно, да, конечно.
Священник Василий Орехов:
— Они приезжают работать на 4-5 часов. У людей с их диагнозами это почти предел, они устают.
Алексей Пичугин:
— Здесь тоже не должно быть секрета, какие диагнозы в основном, кто работает?
Священник Василий Орехов:
— Диагнозы разные, мы не ставим ограничений. Единственно, мы не можем брать людей на инвалидных колясках, потому что нет у нас возможности подниматься.
Алексей Пичугин:
— Важное замечание.
Священник Василий Орехов:
— Да, мы находимся на втором этаже, а так берем всех. С кем-то мы не можем справиться, честно говорим, или у человека не получается, или нет желания, что самое основное. Когда есть желание, мы держимся за человека максимально, хоть чуть-чуть будет делать, пусть остается. А если нет желания, то мы объясняем родителям, что мы бы рады, мы открыты, но ему нужно что-нибудь другое, это не его. Это нормально и для взрослого человека.
Алексей Пичугин:
— Абсолютно нормально.
Священник Василий Орехов:
— Каждому свое.
Алексей Пичугин:
— Но в данном случае речь идет, скорее, о людях с ментальными нарушениями или это какие-то физические ограничения?
Священник Василий Орехов:
— Часто это совокупность нарушений, физические с ментальными связаны тесно. У большинства аутизм, какие-то расстройства из этого спектра.
Алексей Пичугин:
— У кого-то же приобретенные, люди в аварию попадают.
Священник Василий Орехов:
— У нас, да, есть один человек после аварии. Девочка, она была здоровая, училась в школе, шла на золотую медаль, все у нее было хорошо, но в старших классах попала в очень тяжелую аварию. Врачи сначала отказывались даже бороться за ее жизнь, в Подмосковье была в больнице, сказали, что можете ее забирать, все, она в коме, нет шансов. Решили побороться, перевезли ее в госпиталь Бурденко, и в Бурденко ее спасли, смогли сохранить ей жизнь, не давали никаких гарантий. Но потихонечку она начала восстанавливаться, набирать прошлые навыки. Конечно, они не восстановятся в полноте. Произошла у нее трагедия в семье после этого, родители ее оставили, и бабушка о ней одна заботилась. Бабушка уже старенькая, но эту девочку не оставляла, буквально на руках вынашивала. Пришли к нам, сказали, что мы хотим работать, но очень плохая память, сильные головные боли у девочки, все забывает, с ней очень тяжело. Мы решили ее взять, прошло собеседование, когда стали прощаться, бабушка встает и говорит: подскажите, в какую сторону нам надо выходить. Эта девочка говорит: бабушка, мы же оттуда пришли, нам туда надо выходить. И тут мы поняли, что с памятью у девочки не так все плохо.
Алексей Пичугин:
— А если продолжать тренировать и развивать, то, может быть, и совсем все неплохо будет с памятью.
Священник Василий Орехов:
— Да. Мы недавно разговаривали с бабушкой, она очень нас благодарила, что за этот период, пока у нас ее внучка занималась, она очень сильно изменилась. Бабушка раньше с ней не расставалась, ее возила в разные места, а теперь девочка к нам приезжает сама, самостоятельно. А вы понимаете, что для человека пожилого это большое облегчение.
Алексей Пичугин:
— А девочка сама передвигается?
Священник Василий Орехов:
— Да, она сама ходит. Научилась шить, хотя изначально мы не понимали, сможет она или нет, потому что у нее большие проблемы со зрением, а нужно вести строчку, и у нее начала голова кружиться. Но впоследствии, наоборот врачи отмечали, что у нее зрение стало получше через эту концентрацию на строчке. Пошли улучшения по многим направлениям, она стала сама себя обеспечивать, имею в виду за собой следить, сама к нам приезжать. И она нас очень радует своими успехами, хотя все дается шаг за шагом тяжело.
Алексей Пичугин:
— А церковная жизнь как-то связывает этих людей? Понятно, что организовывая мастерскую и принимая в нее людей, вы, наверное, далеко не в последнюю очередь интересуетесь их степенью воцерковленности и тем, насколько им вообще близка идея церкви. Или все-таки, нет?
Священник Василий Орехов:
— Нет, я этим не интересуюсь. Не спрашиваю, принимаю человека, кому нужна помощь.
Алексей Пичугин:
— Ну, естественно.
Священник Василий Орехов:
— Сама наша жизнь, нашей мастерской тесно связана с церковью. Пред началом занятий мы всегда читаем молитву. Часть ребят из церковных семей, молитву знают. Сначала начинал читать я, все стояли, понурив глаза молча. Простые молитвы: Царю Небесный. Потом я стал подключать ребят. Потом стал кого-то выучить молитву. Они все это делают с удовольствием, им интересно. Всегда мы пьем чай в середине работы, общаемся.
Алексей Пичугин:
— А вы тоже каждый день приходите?
Священник Василий Орехов:
— Я не каждый день, но часто. Один раз в неделю я бываю минимум, так два-три раза в зависимости от своих возможностей.
Алексей Пичугин:
— Ваших служебных дней.
Священник Василий Орехов:
— Да. Мы вместе молимся перед едой, после еды. В любом случае это выстраивает нашу жизнь. Потом мы вместе празднуем день святителя Николая. Я им рассказываю, кто такой святитель Николай, почему мы его выбрали покровителем нашей мастерской. Я ненавязчиво в беседе за чаем могу рассказать что-то из евангельских событий, но чтобы это было не нарочито, а к месту. Ребята с интересом, с удовольствием слушают. Я соборую регулярно, кто хочет, всем предлагаю, не заставляю, почти все приходят, берут своих друзей. Минимум два раза в год я ребят стараюсь соборовать отдельно.
Алексей Пичугин:
— Я что-то не спросил вас, мы перед эфиром-то обсудили, а в эфире нет. Сколько уже мастерская работает?
Священник Василий Орехов:
— Полтора года.
Алексей Пичугин:
— Ну, да, это хороший срок. Хочется надеяться, что это начало пути, большого, большой истории. Будет как будет, но полтора года, это уже выдержала какое-то испытание временем. Друзья, напомню, что в гостях у «Светлого радио» сегодня священник Василий Орехов, руководитель Никольской мастерской, клирик храма святителя Николая на Трех горах. Никольская мастерская это удивительное место, где работают люди с ограничениями по здоровью. Они шьют какие-то несложные вещи, но которые очень полезны в нашем обиходе. Это сумки шопперы. Знаете, такие матерчатые сумки с ручками, если вдруг вы не знаете что это такое, с которой можно ходить в магазин, с которой можно и на работу ходить и класть в нее всякие нужные вещи. Не покупать пакет на кассе, а складывать покупки в шоппер. Многие с шопперами на работу ходят, ноутбук в них кладут, какие-то документы, папки, бумаги. Все очень полезные вещи. И скатерти шьют, и салфетки. И вот сейчас что-то такое интересное керамическое будет производиться. Все это можно посмотреть в социальных сетях Никольской мастерской. Можете в поисковике любом набрать «Никольская мастерская», вам сразу социальные сети ее покажут, и покажут, что ребята делают. Я думаю, что вы на сайт Радио ВЕРА зайдете в программу «Светлый вечер», в нашу программу с отцом Василием, там появится в ближайшее время, и вы там какие-то ссылки сможете найти. Попросим наших коллег, чтоб они их туда поставили. Я думаю, что это совсем не реклама, это не коммерческая история, но таким образом мы сможем поддерживать замечательное начинание, таким образом, Никольская мастерская будет развиваться. Люди, которые там работают, и зарплату получают из тех денег, которые зарабатывают своим трудом. Я так понимаю, что это тоже важная составляющая, действительно, такой дом трудолюбия. Не просто, как это бывает, мы что-то делаем, мы важны, мы нужны, мы не просто так. Здесь еще люди работают и зарабатывают деньги. И таким образом вдвойне ощущают свою пользу.
Священник Василий Орехов:
— Да, совершенно верно. Это важный момент. Мы стараемся не просто создать такое место, где было бы приятно и весело находиться. Но мы создаем рабочую атмосферу, чтобы у ребят было к этому отношение, что это серьезная взрослая жизнь, где от тебя требуется и внимание и труд, но при этом тебя всячески поддерживают и помогают, ты видишь результат и получаешь какое-то вознаграждение за это. Ребята очень счастливы такой возможности.
Алексей Пичугин:
— А какой-то совместный досуг у вас предполагается? Поездки, экскурсии, отмечание дней рождения?
Священник Василий Орехов:
— Мы узкое отмечание дней рождения устраиваем за столом, потому что у нас обязательный момент, что мы вместе в середине рабочего дня сидим, пьем чай, общаемся. Это важно для объединения ребят, чтобы они как-то раскрывались, друг с другом дружили, создает хорошую атмосферу. Мы проводим регулярно для них праздники на Рождество и на Пасху. Сейчас у нас был в храме чудесный концерт, я сам даже не ожидал, что он получится таким интересным. Выступали музыканты, играли на арфе, на флейтах. Это учащиеся музыкальных школ, это было действительно на высоком уровне. И мы сделали во время этого концерта перебивки. У нас было выступление профессионалов, а потом выходили ребята по очереди и рассказывали стихи, а потом продолжался концерт. Таким образом, создавалось ощущение, что ребята являются частью этого действа. И они себя чувствовали наравне, сейчас выступает этот, потом выступаю я. Они старались себя показать. Кто-то это делал очень талантливо, кто-то, перебарывая свое стеснение и страх. Но, тем не менее, мы пытаемся в ребят внедрить ощущение своей полноценности, ты являешься естественной частью общества. Это важно, как для тех здоровых людей, которые впервые, может быть, на этом концерте столкнулись с такими ребятами, так и для ребят, чтобы мы всех объединяли. Потом у нас был очень интересный праздник в прошлом году на Рождество. К нам пришли студенты театральных ВУЗов. Это были студенты ГИТИСа и еще одного театрального ВУЗа, сейчас не вспомню название. Но я им всем очень благодарен. Мы с ними познакомились, я читал лекции в этих ВУЗах, и они тоже сделали ответный шаг в мою сторону и для наших ребят организовали чудесный спектакль, вместе с ребятами пели. Студентов было очень много, думаю, сорок или больше человек. Мы вместе потом устроили праздничный стол, сидели, общались. Ребята молодые благодарили за такую возможность познакомиться с людьми с инвалидностью и как-то им помочь, проявив свои таланты, дарования. Весь этот опыт, я считаю, был позитивным.
Алексей Пичугин:
— Я вас слушаю и думаю, что же вы до сих пор не сделали такой онлайн магазинчик. Мне кажется, это так удобно, когда люди могли бы заходить и что-то заказывать, и видеть количество того, что есть, сколько можно сделать. Это такой важный шаг, как мне кажется, вы можете не согласиться.
Священник Василий Орехов:
— Да. Мы еще маленькие, есть различные предложения, мне говорят: давай сделай то, сделай так. Но пока не хватает собственного ресурса.
Алексей Пичугин:
— На все, конечно. А какой ресурс вам в первую очередь нужен, тоже важный вопрос для программ на радио. Мало ли, нас слушают люди, которые могут этот ресурс предоставить.
Священник Василий Орехов:
— Как ни странно, людской ресурс.
Алексей Пичугин:
— Так это важно.
Священник Василий Орехов:
— Очень важно. Я, честно говоря, думал, что люди более охотно откликнутся на такую инициативу и придет много помощников, которые захотят в этом поучаствовать. Пока приходит не так много волонтеров. Хотя мы смогли набрать какую-то группу ребят, всем низкий поклон.
Алексей Пичугин:
— Сколько нужно волонтеров?
Священник Василий Орехов:
— Практически у всех есть своя работа, материально...
Алексей Пичугин:
— Не, не, не, все понятно. Сколько нужно волонтеров?
Священник Василий Орехов:
— Каждый день нужно как минимум три волонтера.
Алексей Пичугин:
— У них должны быть какие-нибудь навыки специальные?
Священник Василий Орехов:
— Мы ничего не требуем, могут прийти просто с одним желанием.
Алексей Пичугин:
— Друзья, нас много слушают в Москве. Я думаю, что три человека в день из наших слушателей, наверное, можно найти. У нас часто люди откликаются, у нас очень отзывчивая аудитория. Я знаю, что по итогам программ в фондах, с которыми мы работаем, нам часто говорят, люди приходят, потому что люди отзывчивые, хорошие отзывчивые люди нас слушают. Хотелось бы верить, что по итогу нашей сегодняшней программы тоже кто-нибудь придет и будет вот так помогать, и захочет, и почувствует, что ему необходима эта работа, эта помощь.
Священник Василий Орехов:
— Да, я был бы всем очень благодарен, кто откликнулся бы на этот призыв, у кого есть возможность 3 или 4 часа в неделю уделить помощи нуждающимся, это было бы здорово. Я думаю, что и для вас это был бы интересный, нужный опыт в жизни.
Алексей Пичугин:
— А если нас слушают люди, которые физически абсолютно здоровы, но одиноки, такие тоже есть люди. Или пенсионеры, физически активные, крепкие люди, но у них нет никого, так часто бывает, к сожалению, может быть, вы бы в этом нашли друг друга, и им было бы интересно.
Священник Василий Орехов:
— Да, пожалуйста.
Алексей Пичугин:
— Я знаю, что при храме на Трех горах много всего интересного происходит.
Священник Василий Орехов:
— Да, это правда. Хотел такой момент отметить, что у нас нет каких-то профессиональных психологов, реабилитологов, специалистов по работе с людьми с заболеваниями. Я решил сделать такую попытку работать без специалистов, у нас есть помогающий нам нейропсихолог с большим опытом. Мы с ней консультировались, и с другими людьми, фондами, организациями, которые помогают людям с инвалидностью. Такая мысль была, что часто бывает человек не профессионал, а у него получается гораздо лучше, чем у профессионала, когда он подходит к человеку, несмотря на болезнь, не боясь болезни, а начиная с ним общаться, как с нормальным. Человек откликается, его воспринимают, как нормального, и он это чувствует. Эти люди, как правило, очень чувствительны, они считывают тебя сразу, когда ты к ним приходишь, что у тебя внутри, с каким ты сердцем к нему пришел, как ты его, боишься, не боишься, поддерживаешь, любишь ты его? И когда ты приходишь с чистым сердцем, желая с ним подружиться, помочь ему в работе, не делая за него работу, но помочь, подсказать, поправить, что-то подать ему. Это они понимают, воспринимают и хорошо раскрываются. Интересный терапевтический опыт, у нас ребята хорошо проявляют свои лучшие качества, о чем говорят их родители. Удалось создать такую атмосферу добра, поддержки, веры в этих людей, что они начинают раскрываться. Сначала приходят с какими-то страхами или, может быть, с какими-то капризами. Не со всеми получается справиться, с кем-то мы еще работаем, но многие перестраиваются и проявляют себя очень хорошо.
Алексей Пичугин:
— А есть у вас представление идеальное, как Никольская мастерская могла бы выглядеть в идеальном варианте, как бы вы это представляли?
Священник Василий Орехов:
— Не знаю пока. Я стараюсь идти по этому пути, видя направление, куда идти.
Алексей Пичугин:
— По ходу что-то изменяя.
Священник Василий Орехов:
— Всегда ища воли Божией, стараюсь прислушиваться к тому, куда нас ведет Господь, стараюсь идти за ним в этом отношении и пробую. В одном направлении лучше, мы начинали с чего-то, потом перешли к керамическому, с керамическим новые проблемы, но мы пытаемся их решить.
Алексей Пичугин:
— И еще что-то обязательно появится.
Священник Василий Орехов:
— Я надеюсь, что-то еще появится, но главное, чтобы распространялась идея и мысль, что такие места нужны, это можно делать, это не так сложно, но это очень нужно. Я сказал, что мы ребят набрали очень быстро, потому что их очень много. Эти двадцать человек — это капелька среди ста пятидесяти тысяч, но если таких источников будет побольше, это будет здорово. Если это будет распространяться, мы готовы делиться опытом, помогать, если кто-то решит на своем приходе или где-то в другом месте открыть что-то подобное. У меня есть разные мысли, я думал о столярной мастерской, есть у меня планы, я пока не буду всеми ими делиться, у меня их очень много. Пока идем в этом направлении, стараемся закрепиться на той вершине, которую удалось занять и смотрим вперед.
Алексей Пичугин:
— Давайте договоримся, что вы к нам придете через какое-то время, мы снова с вами поговорим про Никольскую мастерскую и про то, что поменялось, и как керамическое производство стало развиваться, что вы придумаете еще обязательно. Спасибо. Мне кажется, очень здорово, что вы к нам пришли, я надеюсь, все будет развиваться, и наши слушатели в этом обязательно помогут. Спасибо.
Священник Василий Орехов:
— Спасибо вам.
Алексей Пичугин:
— Священник Василий Орехов, клирик храма святителя Николая на Трех горах, руководитель и основатель Никольской мастерской был у нас в программе. Спасибо. Всего доброго. Будьте здоровы.
Священник Василий Орехов:
— Спасибо.
Все выпуски программы Светлый вечер
Артёму Казённых важно отправиться на лечение, нужна помощь
Артёму Казённых 9 лет, он не может нормально двигаться и очень плохо видит. Но благодаря любви и заботе близких, жизнь его наполнена теплом и радостью. В семье мальчика есть особенная традиция — когда кто-то из друзей и знакомых приходит в гости, Артём неспеша подходит к человеку и аккуратно кончиками пальцев трогает его лицо. Так он здоровается с близкими людьми и понимает, кто пришёл в дом.
Артём всю жизнь борется с последствиями остановки сердца и нескольких операций на головном мозге, которые пережил в младенчестве. Чтобы помочь ребёнку развиваться, мама ежедневно выполняет с ним разные физические упражнения, возит сына на реабилитации. «Постепенно наш герой восстанавливается, — говорит Лидия. — Сейчас Артём осторожно делает первые шаги, самостоятельно может подняться и сесть на стул, что-нибудь съесть. Его крёстная, кондитер, каждый праздник старается порадовать Артёмку маленьким бисквитным десертом, что вызывает у него бурю положительных эмоций. Ведь теперь он может сам прожевать кусочек торта, хотя раньше ел только протёртую пищу», — продолжает рассказ мама.
Жить сегодняшним днём и замечать всё хорошее — вот девиз семьи Артёма Казённых. «Мы радуемся даже самому малому, тому, чему многие люди не придали бы значения. Например, недавно сынок впервые смог обнять меня одной рукой за шею. Просто обнять — какое это счастье!» — радуется Лидия. Она верит, что у сына впереди много новых побед.
Сейчас Артёму предстоит следующая реабилитация, которую мама оплатить не в силах. На помощь пришёл благотворительный фонд «Дети Ярославии», он открыл сбор для мальчика. И если вы хотите поддержать Артёма, переходите на сайт фонда: deti-yaroslavii.ru
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Смыслы Страстной седмицы». Прот. Павел Великанов
У нас в гостях был настоятель московского храма Покрова Богородицы на Городне в Южном Чертанове протоиерей Павел Великанов.
Мы размышляли с нашим гостем о смыслах и значении Страстной Седмицы и о том, как участие в богослужениях этих дней может помочь подготовиться к встрече главного христианского праздника — Пасхи.
«Страдания и вера». Татьяна Семчишина
У нас в гостях была медсестра детской реанимации Татьяна Семчишина.
Мы говорили о том, как страдания и жизненные испытания могут способствовать приходу к вере, о том, как поддержать человека в горе, а также о важной роли тишины и молчания в нашей жизни.
Ведущий: Константин Мацан
К. Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, уважаемые друзья! У микрофона Константин Мацан. В гостях у нас сегодня Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. Добрый вечер!
Т. Семчишина
— Здравствуйте!
К. Мацан
— Вот не первый раз Татьяна у нас в гостях в программе «Светлый вечер», а уже даже второй. Мы с Таней не то, чтобы давно, но знакомы, поэтому, как в жизни, будем общаться «на ты». И я бы вот с чего начал. Вот я тебя представляю как медсестру детской реанимации... Нередко я встречаю такое мнение, что вообще во врачебном сообществе, скорее, человек будет неверующим, потому что взгляд на мир научный, естественнонаучный, работаете вы с конкретными данными физиологии, анатомии, биологии и так далее, и вот места чему-то такому, что не измеряется на приборе, здесь, вроде бы, не остается. Почему «вроде бы»? Потому что, с другой стороны, а где еще встретить чудо, как не в больнице, где происходят, наверное, иногда необъяснимые с медицинской точки зрения вещи, когда врачи говорят: «Ну, бывает, и такое бывает. Хорошо, что человек выздоровел». Вот как ты это наблюдаешь, будучи человеком внутри этого процесса?
Т. Семчишина
— Наверное, стоит сразу оговориться, что поскольку я не врач, а медсестра и могу говорить от лица не столько врачей или врачебного сообщества, а медицинского сообщества, как медработник, как я сама это переживаю или как я это наблюдаю... И, конечно, ты абсолютно прав, что, с одной стороны, медики имеют дело с множеством данных, законов, процессов, опять-таки, опыта врачебного профессионального, медицинского, тех случаев, которые наблюдают, и это, конечно, в какой-то степени сужает область такой детской... назову это... не хочу никого обидеть, но какой-то слепой веры, когда ты надеешься и очень хочешь надеяться, тем более, когда речь идет о любимом человеке, близком, который болеет и страдает. Наверное, в этом смысле медики гораздо более люди отстраненные, может быть даже, циничные, потому что там, где мама болеющего ребенка продолжает надеяться, медики понимают, что это закончится тем или иным исходом.
С другой стороны, в нашей области, и это знает очень хорошо любой врач, медсестра, все те, кто каждый день занимается лечением людей и пытается им помочь, всегда есть место для необъяснимого и для того, чтобы... я назову это «действовал Бог», как человек верующий. Потому что даже если будет самая лучшая команда профессионалов, которые будут, допустим, оперировать в самой лучшей больнице, с самым лучшим оборудованием и самым лучшим обеспечением всеми необходимыми препаратами, есть всегда место, ну, случайности, стечению обстоятельств, когда что-то может пойти не так, или когда что-то может пойти так в тех больницах, местах, где нет совсем никаких условий. Но почему-то в одних ситуациях человек выздоравливает и получает исцеление, а в других вдруг начинаются какие-то осложнения, которые могут привести и к смерти. И, наблюдая за этим, наверное, люди могут по-разному это истолковывать — и как, опять-таки, случайность, совпадение, но здесь всегда есть место тайне, и я думаю, что никто другой, как медики, не наблюдают этого так часто, когда, кажется, по всем законам, все должно пойти таким образом, а оно идет совершенно другим.
Ну и, плюс, конечно же, никто, как медики, так часто не видит страдания и, в том числе, смерти, которая, да, к сожалению, становится частью нашей рутинной работы. Но без осмысления этого ты не можешь там оставаться. Другое дело, что каждый человек находит для себя разный ответ в этом осмыслении, и кто-то находит его действительно в вере, а кто-то — в такой отстраненности и некотором, наверное, ожесточении, может быть, сердечном, которое скрывается за словом «профессионализм».
К. Мацан
— Ну, говорят, что врачи — циники. Вот это — про это, да?
Т. Семчишина
— Наверное, да, можно и так сказать.
К. Мацан
— Вот ты, мне кажется, важнейшую тему ты такую поднимаешь — вообще о приходе к вере, о, скажем так, содержании этого процесса. Вот ты сказала, что, встречаясь часто со смертью, с уходом людей, разные люди совершают разные выводы, иногда противоположные, из одной и той же ситуации. А вот от чего это зависит, как тебе кажется? Почему один человек приходит к мысли, ну, к какому-то обоснованию для себя религиозной веры, включая то, что вот жизнь не заканчивается со смертью и есть надежда на вечную жизнь, вот в этом тоже выражается вера, а кто-то из той же самой ситуации делает вывод, что «нет, все» (я сейчас, может быть, огрубляю), «все бессмысленно». Вот этот самый цинизм, как, может быть даже, защитная реакция, возникает, бросающаяся в глаза бессмысленность. Вот я даже уже, скорее, знаешь, тут не про медицину, а к твоему опыту просто верующего человека, многолетнего прихожанина храма, который при этом с этой темой сталкивается, с темой медицины и смерти, — что Бог касается в какой-то момент сердца человека и говорит, что «вот найди утешение в этом, ищи утешение здесь», а другого, получается, Бог не касается, раз он ожесточается и не верит?
Т. Семчишина
— Это сложный вопрос.
К. Мацан
— Конечно, сложный. Я, вообще-то, простых вопросов не задаю.
Т. Семчишина
— Сложный вопрос, на который я могу попробовать ответить некоторым предположением, потому что все-таки опять я говорю с позиции человека верующего, хотя и мне знакомы сомнения, недоумение, и уже в профессию я пришла верующим человеком. Хорошо, конечно, ответить просто и схематично, сказав, что это зависит от того, с каким сердцем, наверное, с каким багажом ты уже приходишь, ну вот, там, например, в профессию или в какую-то конкретную ситуацию страдания, боли и какого-то экзистенциального напряжения. Потому что, конечно, влияют и встречи, и воспитание, духовное воспитание наших учителей. Потому что в том, как я вижу какие-то вещи и как я их трактую, огромная заслуга, и это результат работы множества людей, с которыми мы общались — и отца Георгия Чистякова, и владыки Антония Сурожского, чьи книги оказали на меня очень большое влияние, и Фредерики де Грааф, и многих других людей. И когда ты встречаешься лицом к лицу с конкретной ситуацией, она ложится уже на подготовленную почву. Хотя, говорю, конечно, это не исключает вопросов, недоумений, сомнений и боли.
С другой стороны, наверное, и благодать Божья... Я не знаю, как ответить на вопрос, почему кого-то касается, а кого-то не касается. Но это еще и выбор, это и выбор человека в том, чтобы оставаться открытым или нет. Мы все испытываем боль — это я совершенно точно могу сказать. Мы все, работая там, где мы работаем, и видя то, что мы видим, переживаем за наших пациентов и не можем эту боль не испытывать. Другое дело, насколько мы ее в сердце допускаем и насколько мы готовы и в дальнейшем ей открываться и — может быть, не самое удачное выражение — что-то с ней делать. Потому что я могу отдать ее Богу — это, мне кажется, единственное, что имеет смысл, и дать согласие на то, чтобы снова этой боли открываться. Но я совершенно точно знаю и понимаю, что бывают и моменты, и бывают ситуации, когда человек говорит: «Нет, я не хочу этой боли. Да, я вижу ее, но я совершенно не готов ее испытывать и снова и снова к этой ситуации возвращаться, поэтому я выбираю такое дистанцирование». Потому что это тоже ведь может быть объяснено очень логично и какими-то важными причинами и мотивами для того, чтобы профессионально не выгореть, для того, чтобы мочь помогать больным, для того, чтобы уметь профессионально оказывать им помощь, и так далее. И, наверное, да, мировоззрение, наверное, готовность открывать сердце и готовность как-то рефлексировать и, ну, назову это «что-то делать» с этим переживанием и что-то делать с этой болью. Наверное, от этого зависит.
К. Мацан
— Ты эту фразу произнесла, очень такую цепляющую в хорошем смысле слова — «отдать Богу». Вот мне эти слова очень нравятся — «надо отдать боль Богу», потому что в них, что называется, постулируется сразу и существование Бога, и Его активное участие в жизни человека верующего, то, как это верующий видит, Его готовность эту боль человека забрать, какое-то такое динамичное отношение. То есть, Бог из какого-то слова, фигуры, идеи, чего-то такого большого, где-то существующего, превращается в Того, Кто близкий с тобой, Кому до тебя есть дело. А вот как ты это переживаешь? Как бы ты, ну, если угодно, объяснила вот это свое чувство — отдать боль Богу — человеку, который этого опыта не имеет? Понятно, что это сложно, может быть даже, невозможно объяснить до конца или даже хоть сколько-то. Но описать, свидетельствовать, наверное, можно. То есть, это невозможно передать, как любой опыт, но, может быть, что-то о нем можно сказать?
Т. Семчишина
— Ты знаешь, однажды у нас был такой разговор с коллегой — ночной, в какое-то небольшое затишье и в какой-то небольшой такой промежуток передышки. Она спросила меня: «Скажи, вот ведь я вижу, что довольно часто ты общаешься с семьями наших детей, и даже с кем-то, и со многими ты продолжаешь общаться после смерти детей. Они присылают тебе фотографии. Как ты все это выносишь? И зачем?» И тогда я попыталась ответить на вопрос, именно используя вот этот образ «отдать Богу», при этом понимая, что я разговариваю с человеком, который, может быть, где-то очень на пороге веры, как-то задумывается. Это действительно было сложно, как это можно объяснить, потому что, разговаривая со «своими» (я беру это сейчас в кавычки) — ну, с теми, кто как-то более в церковный контекст погружен, среди верующих людей, я могу что-то говорить о молитве, хотя все эти слова — они, наверное, будут достаточно плоскими, и все будет не то. Но здесь суть в том, что есть боль, которую на самом деле очень сложно вынести. Ее довольно сложно вынести еще и потому, что ты не можешь ничего с этим сделать. Иногда это твоя боль, личная, потому что ты соприкасаешься с какой-то трагической ситуацией и видишь, как это отражается на семье, на ребенке. Может быть, еще обстоятельства какие-то сложные. Иногда это, действительно, да, тоже вот отражение боли других людей. Ты видишь, насколько другому человеку больно — матери, потерявшей ребенка своего, или самому ребенку. Но наше, наверное, такое человеческое, естественное желание — эту боль утишить сразу, уменьшить ее, избавиться от нее. Когда я говорю о том, что мы можем отдать эту боль Богу, это, наверное, больше о том, что мы можем ее с кем-то разделить. Это не всегда означает утешение, но когда ты в боли не один, это приобретает какой-то другой смысл. И особенно когда ты в этой боли не один, а с кем-то, кто больше тебя, больше всей этой ситуации, Тот, Который благ, Который милостив и Который, в общем, не хочет никому зла и не хочет никому ничего плохого. И когда ты в этой боли с тем, кто в глубине своего существа видит и держит судьбы всех и знает тайну, и знает каждого по имени — и этого ребенка, который ушел, или этой семьи, каждого ее члена. Наверное, как-то более стройно мне сложно это объяснить, но, как говорил кто-то из великих, что боль... ты можешь горе разделить пополам с кем-то, и это уже... Ну это совместное проживание — оно и объединяет, и оно помогает тебе в этом быть и продолжать, продолжать существовать, продолжать жить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Мы говорим о трудных вопросах, на самом деле, веры, которые возникают в связи с болезнью, в связи с испытаниями. И наша сегодняшняя гостья видит это просто в процессе своей работы в детской реанимации. Вот еще немножко останавливаясь, может быть, задерживаясь на этом выражении, на этом состоянии, наверное, сердца человеческого — «отдать боль Богу»... Я вот в прошлой части упомянул, что мне оно очень нравится, это выражение, потому что в нем дается какое-то представление о Боге активном и с нами взаимодействующем, к нам обращающемся. Но ведь тут еще, наверное, важно, что и человеческая активность здесь постулируется? Я почему об этом спрашиваю — потому что я вот помню, в похожем контексте когда мы с кем-то говорили, вот отдать боль Богу, отдать проблему Богу, поручить эту проблему Богу, человек совершенно нецерковный и неверующий услышал в этом пофигизм. То есть, «вы, верующие — вы просто от этого закрываетесь». Ну, «отдай Богу» — это то же самое, как, другими словами, просто «не думай об этом», «да не парься!». Но правильно, что мы не про это же говорим сейчас? А вот как ты это чувствуешь? Почему это не про «не парься»? Вот я даже понимаю, что в плане твоей работы в реанимации это глупый вопрос и наивный. Я не предлагаю тебе сейчас переносить его на конкретные ситуации, когда перед тобой страдающий человек. Но если говорить именно о вере, о том, как ты проживаешь отношения с Богом, которые вот не про «не парься», а про твое активное участие — что это такое?
Т. Семчишина
— Я думаю, что если говорить с точки зрения психологии, наверное, можно назвать это формой рефлексии, да? Что когда происходят какие-то сложные события — ну, например, смерти пациентов, еще какие-то неразрешимые вещи, с которыми мы активно в рамках своих профессиональных обязанностей сделать ничего не можем, то просто забыть и как-то отодвинуть это в долгий ящик — это, наверное, да, была бы, наверное, пассивная позиция. Мне кажется — ну, может быть, я так устроена, но мне кажется, что очень важно все-таки не оставлять эти ситуации, а к ним возвращаться и их обдумывать. Пусть это будет с точки зрения психологии действительно такой рефлексией. Но если говорить с точки зрения веры, то мне кажется очень важным вот что. Когда-то я услышала это от Фредерики де Грааф. В каком-то разговоре мы с ней обсуждали тоже какую-то рабочую ситуацию, и она говорит: «Ну ты зовешь туда Бога, ты зовешь туда прийти Бога? Ты знаешь, что в какие-то моменты ты можешь требовать, чтобы Бог туда пришел? Да, Он знает это и без тебя, да, Он видит эту ситуацию, но ты можешь требовать, чтобы Божья Матерь и Господь в эту ситуацию вошли». Я не сразу это поняла, что она имеет в виду, но мне кажется, что это какая-то точка соприкосновений, точки встречи именно активности человека и активности Бога. Потому что это пространство человеческого сердца. И человек, видя или участвуя в неких обстоятельствах, где человек страдает, его призыв Бога туда — это, мне кажется, именно это и есть проявление активности, неравнодушия, неотстранения. И то же самое — если речь идет о смерти или вот о каких-то таких сложных событиях. То есть, мы, с одной стороны, молимся и отдаем Богу эту ситуацию — может быть, непонятную, может быть, с которой мы не согласны, но, вместе с тем, мы призываем Его прийти туда и освятить эту ситуацию Своим присутствием. Как дальше будет, я не знаю, но что-то страшное уже случилось, что-то трагичное уже случилось. Но призвать Бога в эту ситуацию, мне кажется, это лучшее, что можно сделать.
К. Мацан
— Я помню, в одном интервью священник Александр Ткаченко, создатель первого детского хосписа в России, сказал, что у Бога нет других рук, кроме наших. Ну это не он первым сказал — это такая известная, бесспорная, с одной стороны, мысль. С другой стороны, я помню, что в другом интервью человек тоже, много работающий, скажем так, в социальных проектах, помогающий и бездомным, и больным, к этой фразе по-другому отнесся — что «не, ну, конечно, у Бога есть другие руки, кроме наших, потому что, может быть, если Господу надо, Он Своими руками что-то сделает и без нашей помощи». И тогда человек добавил: «Ну, в лучшем случае, пальцы». Но, может быть, мы не будем множить дальше физиологические метафоры — «руки», «пальцы», но что ты об этом думаешь? Как в тебе эти слова отзываются?
Т. Семчишина
— Мне кажется, что это — опять-таки, наверное, возвращаясь к вопросу открытости сердца и открытости... ну, открытости миру, открытости человеку, причем, в совершенно разных реакциях. Мне почему-то первое, что приходит на ум, когда я слышу эти слова, это какие-то ситуации... Ну вот, например, самая простая — допустим, закончилась моя смена, и я выхожу из отделения, может быть, очень уставшей и, может быть, думающей только о том, чтобы поскорее добраться домой...
К. Мацан
— Потому что после суток дежурства.
Т. Семчишина
— Да, ну, после суток, и поехать скорее домой, и лечь спать, и вообще как-то немножечко отключиться от той реальности, которая была моей реальностью в последние 24 часа. И в этот момент, например, я вижу, что на диванчике около отделения нашего сидит женщина и, например, плачет. И, может быть даже, я узнаю в ней маму кого-то из наших детей. И здесь может быть несколько вариантов, да? Это может быть, например, мама, с которой есть у нас какой-то контакт и с которой у нас, ну, какие-то отношения даже сложились, потому что ребенок уже лежит какое-то продолжительное время. Это может быть мама какого-то другого ребенка, с которым я никогда не работала, но я знаю, что она приходит. Или, может быть, это совсем незнакомый человек. В целом, реакция моя может быть такова, что, ну, вообще-то, я закончила уже работать. Лифт — вот, пожалуйста, здесь пройти пять метров, и я сажусь на лифт и уезжаю к себе. Ну, потому что это не мое дело. Ну, плачет она — почему она плачет? Я не знаю, почему она плачет. Узнавать и как-то погружаться в это все еще я могу быть совсем не готова. Но, на мой взгляд, если так сложилось, что на выходе со смены почему-то я встретила эту женщину, ну, лучше подойти к ней, сесть и спросить ее, по крайней мере, что случилось. Или, ну, может быть, какими-то другими словами. Потому что мы все очень сильно нуждаемся в том, чтобы быть увиденными другими людьми. И, может быть, я ничем не смогу ей помочь. Может быть, я и выслушать ее не могу. А может быть, она мне как-то грубо даже ответит, или агрессивно, или... Да все, что угодно, может быть. Но в данном случае как-то Божьими руками... Что я могу, как Божьи руки, здесь, да? Я... вот как задание от Бога такое, да, это переживаю — что если человек встречается, даже если мне очень не хочется, даже если как-то вот... ну, как будто бы даже я имею моральное право пройти, но лучше все-таки подойти и спросить. Ну не захочет она другого человека рядом с собой, не нужно ей это будет — ну тогда так, как есть. Может быть, посидеть с ней какое-то время. А может быть, она пришла, потому что были ситуации, когда, например, мама потерялась просто. Ну, то есть, она должна была прийти в другое место, и она потерялась, растерялась, там, ребенок в тяжелом состоянии, и она не поняла, куда идти. И это все тоже решалось довольно просто, потому что я вернулась в ординаторскую, мы позвонили лечащему врачу и поняли, что требуется — она перепутала этажи и пришла не туда. То есть, это могут быть какие-то вещи, которые совсем не «великие», но если мы пришли в этот мир, если мы родились и продолжаем жить, и если как-то мы хотим для Бога тоже что-то делать, мне кажется, хорошо бы стараться — конечно, это не всегда получается, но — держать глаза открытыми, уши открытыми и сердце открытым.
К. Мацан
— Вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. У микрофона Константин Мацан. Не переключайтесь.
«Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. Еще раз здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан. Мы говорим сегодня с Татьяной Семчишиной — медицинской сестрой детской реанимации.
Вот до перерыва, знаешь, какую-то ты очень важную тему затронула, причем, важную, знаешь, вот мне лично в плане каких-то лайфхаков. Лайфхаков, потому что мы хотим, чтобы от наших программ была сплошная польза, и вот на практике что выносить. Я вот могу тебе признаться, что для меня вот в той ситуации, которую ты описывала — допустим, сидит человек в больнице ли, на улице, на работе ли где-то, например, плачет, и, в принципе, ситуация, с одной стороны, располагает к тому, чтобы подойти, спросить, что случилось, а с другой стороны, ты понимаешь — вот это моя проблема психологическая, честно признаюсь тебе и всему честному народу, — я боюсь вот того самого какого-то грубого ответа, неловкости, которую я могу создать, в которой я могу оказаться, боюсь почувствовать себя глупо. И боюсь одновременно и человеку как-то... Может быть, ему сейчас не нужно внимание. Вообще, я понимаю — допустим, когда мне плохо, я, может быть, не хочу, чтобы вообще меня трогали. Но это индивидуально. Я внутри себя борюсь, с одной стороны, с каким-то правильным пониманием, что, ну, хорошо бы сейчас подойти, узнать. И я вот абсолютно понимаю тебя, когда ты говоришь, что «вот мне сейчас, именно мне этот человек именно попался — ну неслучайно же это, ну Господь же все видит!» А с другой стороны, какие-то внутренние ограничители включаются. Вот что ты посоветуешь? Ты отчасти уже об этом начала говорить. Может быть, ты тоже это испытываешь. Судя по всему, тебе это знакомо. Как находить для себя внутреннюю мотивацию все-таки поступить по-христиански, громко скажем, и вот это внимание проявить, не боясь, несмотря ни на что, и быть готовым даже, там, не знаю, к неловкости, к грубому ответу, но все-таки сделать?
Т. Семчишина
— Ну, начнем с того, наверное, что касается мотивации, что, боюсь, нет готовых рецептов, потому что каждый раз и в каждой ситуации приходится делать выбор. Это не что-то такое, что идет по накатанной и что один раз уже решено, и теперь наконец-то все просто и легко.
С другой стороны, я вот о чем думаю. Господь дал нам свободу, и эта свобода — она выражается во всем. Она выражается, в том числе, в том, что решим мы сами — подойти или не подойти. Она заключается и в том, что человек может принять нашу помощь, не принять нашу помощь, нуждаться в нас, не нуждаться в нас, а нуждаться в ком-то другом. И, наверное, один из тех принципов, которые хорошо бы постараться соблюдать, это человеку эту свободу предоставить. И в каких-то ситуациях я понимаю, что мне проще все-таки тоже опираться на рецепты на какие-то готовые, и в каких-то ситуациях я для себя формулировки нашла. Вот, например, я живу на метро «Теплый Стан», где у нас находится рынок, и там переход довольно длинный из метро, много лестниц, куда довольно часто приезжают бабушки со своими сумочками-кошелочками на колесиках. И для того, чтобы подняться или спуститься (а чаще всего бабушки приезжают уже с нагруженными сумочками), ну это требует усилий, чтобы по ступенькам их поднять. И тоже кажется — ты видишь пожилого человека, который с этой тележечкой со своей цок-цок-цок по ступенькам, и реакция может быть очень разной, потому что бабушки тоже по-разному настроены.
К. Мацан
— Меня однажды так отшили, будто я хотел сумку забрать, а не поднять.
Т. Семчишина
— Да. Потому что бывает, что, действительно, ну вот люди как-то так реагируют остро. И, ну, для себя я какую-то формулировку нашла такую, что когда я подхожу, говорю: «Извините, пожалуйста, разрешите вам помочь!» — и это оставляет человеку абсолютную свободу, потому что кто-то может сказать: «Да мне и так удобно». О’кей. «Да, хорошо, очень было бы здорово». «Нет, не нужно». И... Ну, и когда... И себя чувствуешь в этом тоже свободной. И человеку ты предлагаешь, и оставляешь ему право отказаться и свободу отказаться или принять.
Конечно, гораздо сложнее, когда речь идет не о физической помощи, которая очевидна, а о помощи (или не помощи), о каком-то участии, когда речь идет о горе, слезах или какой-то сложной ситуации, и мы не знаем, что случилось. Но, мне кажется, если иметь в виду, опять-таки, эту деликатность и какое-то пространство свободы, ну, по крайней мере, может быть даже, и вопрос «что случилось?» не такой удачный... Там, что ты расскажешь, что случилось? «Мне плохо». Там, «моему ребенку плохо». Что случилось... Все плохо. Но, может быть, спросить: «Я могу вам чем-то помочь?», как бы по-киношному ни звучала эта фраза. Или: «Не могу ли я что-то для вас сделать?» И если человек скажет «нет», может быть, побыть еще, посмотреть на него и уйти?
К. Мацан
— В прошлой части программы ты говорила, когда мы начали в самом начале размышлять о том, насколько человеку в медицинском деле труднее или проще, скажем так, прийти к вере, найти утешение к вере, ты сказала: «Все мы переживаем боль и сомнения». Я вот хотел бы к этой фразе творчески придраться. Опять же, может быть, это будет связано с твоей работой, может быть, нет, но какие у тебя сомнения в вере, какие вопросы к Богу (если это одно и то же — сомнения в вере и вопросы к Богу)? Я понимаю, что ты вряд ли ставишь под сомнение бытие Божие как таковое. Хотя сейчас ты расскажешь. Но тогда чего они касаются?
Т. Семчишина
— Они действительно не касаются бытия Божия. Но... Есть, например, сомнение — это один из самых болезненных вопросов, я думаю, что не только для меня. Это вопрос, что есть благо. Что есть благо, ну, например, для конкретного ребенка. Или что есть благо для его семьи. И если мы говорим о том, что, ну, «я верю, что Господь всемилостив и благ, и в Его деснице тайна человеческой судьбы», то где это благо в какой-то конкретной ситуации, где его очень сложно разглядеть или невозможно? И что есть благо в этой ситуации? Это вопрос, который довольно часто снова и снова приходится ну как-то решать, задавать, по крайней мере, этот вопрос.
К. Мацан
— Ты имеешь в виду, может ли болезнь, например, быть благом для семьи, для человека, для ребенка?
Т. Семчишина
— Я боюсь сейчас уйти в какие-то теоретические размышления, потому что все-таки эти, наверное, вопросы имеют право задавать только непосредственные участники. Легко сидеть в студии и говорить о таких вещах. Но, скорее, это какие-то очень конкретные события или конкретные... Даже, наверное, не столько сама ли болезнь — благо. Я не буду касаться этой темы — она слишком деликатная, и она слишком индивидуальна для каждого конкретного человека. Но в процессе лечения и в процессе борьбы за жизнь мы, да, сталкиваемся с ситуациями — ну все ли мы сделали правильно и все ли мы сделали, исходя из блага, из пожелания блага, например, такой вопрос. И еще вопросы смысла, который, наверное, основополагающий — в чем смысл, где смысл? Наверное, немножко сложно говорить об этом абстрактно, но я боюсь, честно говоря, приводить какие-то конкретные примеры, потому что опасаюсь быть недостаточно бережной и деликатной к тем людям, о которых я могу рассказывать.
К. Мацан
— Когда человек надеется на чудо, а чудо не случается, это вызов вере?
Т. Семчишина
— Это очень серьезная проверка, я думаю. Потому что, как сторонний наблюдатель, опять-таки, я могу говорить о том, что очень часто чудо, которого мы хотим, оно имеет очень конкретные осуществления, да? То есть, мы хотим очень конкретных вещей, надеясь на чудо. Например, в ситуации болеющего ребенка хотим его выздоровления во что бы то ни стало. Вопрос блага в этом тоже очень важен, потому что иногда, например, в силу ряда причин, осложнений, лечения мы, как медики, можем понимать, что если даже ребенок выживет в этой ситуации, то его жизнь не будет полноценной. Он, например, ну, не сможет никогда ходить или не сможет говорить, или еще чего-то не сможет. То есть, его выживание физическое — оно не будет означать качества жизни и полноты этой жизни. Ну, хотя о полноте, наверное, можно говорить в духовном смысле, и мы, наверное, не будем эту тему затрагивать. Но я вижу, например, несколько вещей и могу поделиться такими размышлениями — что чудо иногда может быть в другом. Мы просим конкретного чуда в выздоровлении, а чудо случается, выражаясь в каких-то других вещах, хотя ребенок погибает, например, и этого выздоровления мы не получаем.
Но когда я говорила еще о том, что это такая проверка того, что стоит наша вера... С одной стороны, мы помним прекрасно все евангельские строки — «просите, и что бы вы ни попросили Во Имя Мое, да будет вам», С другой стороны, это тоже достаточно известные слова — о том, что «что нам дороже — сам Бог или Его блага, или Его благодеяния?» И вот в ситуации, когда мы просим и не получаем, очень бывает сложно, но возможно сохранить веру в то, что Бог всемилостив и благ, и неизменен, и принять из Его руки то, что происходит, даже если мы сейчас этого не понимаем. И даже если очень больно. И даже если эта боль потери разрывает сердце.
Но я вот, наверное, не посмею здесь говорить о наших родителях, потому что действительно для этого каждый проходит свой путь, и свой путь осмысления, и свой путь веры. Но вот здесь очень серьезно встает вопрос, насколько дорог мне Бог. Если я не сомневаюсь в Его существовании, если Он был здесь, если Ему небезразлична судьба моего ребенка, если Ему небезразлично все, что происходит с нами, как дальше строить эти отношения, если случилось то, что случилось.
И почему-то вот хочется мне еще одним поделиться — тоже важным, мне кажется, моментом таким. Однажды мы провожали семью, у которой умер малыш. Было отпевание, и батюшка наш, больничного храма после того, как отпевание закончилось, он подошел к супругам, к родителям малыша, обнял их и сказал: «У вас было время надежды, теперь оно закончилось, и наступает время веры и любви». И это настолько точно отражает состояние... Ну вот, по крайней мере, это такое было точное описание для этой конкретной семьи, потому что они до последнего надеялись. И сейчас, когда все закончилось так, как закончилось, они возвращаются домой, но возвращаются домой, к сожалению, с погибшим ребенком. Но наступает время, когда ты можешь верить во встречу, ты можешь верить в то, что любовь не заканчивается земной жизнью, и что любовь продолжается. Вот, мне кажется, это какое-то максимально точное описание того, что может происходить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Вот буквально предвосхищаешь ты ту тему, о которой я хотел бы в этой последней части нашей программы поговорить, без которой, конечно, наш сегодняшний разговор был бы неполным. В том смысле, что мы всю программу говорим о твоей работе, о том, что ты видишь на работе, как медицинская сестра в детской реанимации, о трудных ситуациях, боли, страдании, смерти как о вызове вере. Как о вызовах. Но что-то мне подсказывает, что этим, скажем так, духовная палитра твоей работы не исчерпывается, и наверняка есть место и наблюдениям встречи с надеждой, с любовью, с тем светлым, что происходит. И это тоже связано с верой, может быть, дает ей расти, укрепляться, убеждаться, утешаться, получать от Бога утешение. Вот насколько в этом смысле тут твоя работа на твою веру влияет? Был ли пройден какой-то путь — вот не с точки зрения вызова и проверки, а с точки зрения вот ее еще большего какого-то раскрытия и, ну, если угодно, открытия красоты Божьего замысла о нас всех?
Т. Семчишина
— Мне действительно не хотелось бы, чтобы у наших слушателей создалось впечатление, что где-то мы на передовой, где постоянные испытания и непрерывные вызовы жизни и вере. (Смеется.) Хотя, я говорю, конечно, это часть тоже нашей повседневной жизни.
Изменилось ли как-то само понимание, да? И как-то больше раскрылось ли видение Божьей красоты? Мне кажется, что очень явно в наших вот повседневных делах, в нашей повседневной работе раскрывается красота встречи. Красота встречи с человеком. Потому что, несмотря на то, что иногда рутина подразумевает какую-то скорость — что один, второй, третий, это поток людей, но эти лица и судьбы, которые проходят, это, конечно, удивительные какие-то такие нити и удивительные переплетения. Огромное у меня уважение вызывают наши родители и дети. Хотя с детьми мы не всегда имеем возможность общаться — ну, потому что, в силу особенностей отделения, мы можем уже видеть их в медикаментозной коме и под аппаратами, но с кем-то мы общаемся, и это люди, которые дарят огромную радость, как бы это ни странно показалось, и удивление, и удивление жизни. И... Ну, мы тоже меняемся, видя этот свет и видя эту красоту.
И, конечно, не могу не вспомнить одну из наших недавних таких историй, когда у нас полгода лежал малыш, и ему нужна была почечно-заместительная терапия. Ну, поэтому он был в сознании, он мог общаться. У него была масса каких-то игрушечек, книжечек. И мы его очень полюбили все — женская часть коллектива точно, но даже наши реаниматологи, конечно, они с большой нежностью относились к этому малышу. И поскольку он был у нас достаточно долго, и, конечно, для ребенка ситуация непростая — да, он днем находится с мамой, но он все равно в относительно незнакомом пространстве, на ночь он должен оставаться один, незнакомые люди, которые постоянно меняются и которые какие-то процедуры проводят. Но он, как любой ребенок, растет, смотрит на мир, чему-то учится, что-то ему нравится, что-то ему не нравится. И он это все разделял с нами. Мы научились читать, играть, какие-то новые вещи придумывали для того, чтобы его порадовать. (Смеется.) И мы многому учились...
Я не знаю, как ответить на этот вопрос, мне немножко сложно. Наверное, мне даже сложнее ответить на этот вопрос, чем на вопрос касательно вызовов. Но мы видим, насколько... Вот я думаю, что благодаря работе это тоже очень проявляется. Мы видим, насколько мир разный, насколько люди разные. Иногда, как бы банально это ни прозвучало, насколько уникален путь каждого человека и насколько все бывает неоднозначно, и не надо торопиться с выводами о человеке, например, или о семье. Лучше всего не пытаться со своими какими-то понятиями «правильными» на семью наседать, а побыть рядом с ней и сопроводить. Это, наверное, лучшее, что мы можем сделать. Этому работа очень учит. И она всегда напоминает о том, что Дух Святой — Он не в грохоте, а Он в тихом веянии ветра, вот в такой деликатности, нежности и соприсутствии. Это очень явно всегда.
К. Мацан
— Не могу тут не спросить, раз уж прозвучало имя чрезвычайно дорогого мне митрополита Антония Сурожского. Дорогого — в смысле, автора, пастыря, чьи тексты во многом вообще меня, конечно, тоже к вере привели и сформировали, видение каких-то вещей. Он много говорит о необходимости... Не необходимость — плохое слово «необходимость»... о молчании, о возможности молчания. В каких-то ситуациях быть с человеком рядом, без слов, просто быть, присутствовать, чтобы суть твоя была здесь, вместе с ним. И, с одной стороны, в общем-то, не так уж редко мы об этом говорим — о том, что слова часто не нужны лишние. А с другой стороны, так ли это просто на практике? Владыка Антоний тоже в своих текстах... Мне даже довелось один переводить с английского на русский, ранее не опубликованный по-русски текст. Вот об этом он там подробно размышляет — что тоже по-разному можно молчать. Можно просто прийти и помолчать. Ну вот я пять минут помолчал, вроде как, и исполнил завет владыки и больше... пойду дальше, поработаю. Можно молчать, говорит он, с таким достаточно напускным видом и молиться внутренне, показывая, что «вот, вот я молчу наполненно и молюсь за того человека, который рядом со мной». Может быть, такого молчания тоже не надо.
И мой вопрос к тебе, собственно, простой: а что это такое на практике? Удавалось ли, вот удавалось ли этот совет владыки воплощать по-настоящему? Я спрашиваю без подвоха, потому что мне это неизвестно — мне не удавалось, не было повода проверять это. А у тебя, наверное, поводов предостаточно.
Т. Семчишина
— Это совет, наверное, во многом «на вырост». Потому что это то, к чему можно всегда стремиться и пробовать, пробовать, пробовать снова, как и множество других советов, которые владыка дает. Но ты помнишь эту ситуацию, которую мы обсуждали, этот пример — если мама сидит около отделения заплаканная. Иногда... ну здесь какая-то чуткость, наверное, все-таки нужна. Потому что иногда, может быть, действительно один из способов проявить участие — это сесть рядом с ней. И, может быть, не сразу начать говорить, предлагать, и это тоже может быть такой формой, ну, «я свое дело сделал, могу теперь идти, быть свободнее». Я подошел, спросил: А ничего не надо? Помочь вам?" — «Не помочь». — «Отлично!» И с чистой совестью уходить домой.
К. Мацан
— Я прямо себя узнаю, сейчас ты описываешь...
Т. Семчишина
— Но посидеть рядом и как-то прислушаться — может быть, человек что-то скажет, а может быть, нет, и вот, как это владыка часто называет, «из глубины молчания задать вопрос», это уже, наверное, уже такая способность и какая-то душевная внимательность более высокого уровня.
Удавалось ли или не удавалось — я не знаю. Я не знаю, не мне судить, но...
К. Мацан
— Надо спросить у тех, рядом с кем ты молчала.
Т. Семчишина
— Вот я точно знаю вот что. Иногда мы с коллегами с нашими тоже обсуждаем какие-то сложные ситуации, которые случаются у нас на работе. Это могут быть и конфликты, например, с кем-то из родителей или какие-то ситуации кризисные такие, когда не знаешь, как реагировать, и довольно часто я слышу от наших девушек-медсестер вопрос (ну, он такой даже риторический), что «ну я не понимаю, что говорить, я не знаю, что сказать». Вот идет человек, который вот только что вышел из палаты, где умер ребенок его. И, вроде, с одной стороны, я тоже с ними работала, и как-то хочется выразить им соболезнование, но я боюсь подойти, потому что я не знаю, что сказать.
И однажды, когда мы беседовали с человеком вне нашей сферы, и я вдруг поймала себя на мысли, что у меня вопрос этот не возникает — о том, что сказать. И, наверное, можно считать это вот таким плодом наследия владыки. Потому что я не владею какими-то техниками и словами, которые всегда срабатывают, что придает мне уверенность и ту самую мотивацию и отсутствие страха в том, чтобы подойти к тому-то. Но иногда я понимаю, что ты можешь, даже переступив, там, через собственные неудобства, страх внутренний или все, что угодно, но просто подойти, и этого бывает достаточно. Иногда из этого рождаются слова, иногда нет. И иногда бывает, что... ну особенно когда ситуация крайне напряжена в силу переживания... И говорить, что... Просто я понимаю, что говорить что-то — довольно глупо. Да даже не только желание исполнить совет владыки, а просто слова неуместны. Ты в этом, может быть, минуту, две, пять, не знаю, сколько, будешь, а потом всегда можно спросить у, там, родителя, например, у мамы: «Вы хотите, чтобы, там, я осталась, или уйти?» И принять тот ответ, который будет озвучен.
Но мне кажется, что я бы, наверное, так отреагировала на этот вопрос — мы очень недооцениваем роль тишины и роль молчания. И как-то иногда как будто есть какое-то клише, что вот эта тишина и молчание — это отсутствие действия. Или это отсутствие, там, наполненности действия, наполненности смыслом. Хотя очень часто оно может быть гораздо более значимым, чем любые слова, сказанные от души, формально, те, не те. Часто слова действительно не имеют значения, мы об этом забываем. И отношение человеческое — оно не обязательно выражается в словах. Оно может быть в жесте или во взгляде выражено.
К. Мацан
— Вот мы на радио, к сожалению, не можем вообще без слов обойтись. Иначе это была бы тишина, которую было бы странно слушать. Но пускай наша сегодняшняя беседа, вот чьи-то слова сказанные, послужит к тому, чтобы, их услышав, нам всем захотелось — я это говорю абсолютно искренне и ответственно — немножко помолчать и побыть в тишине, но в такой вот не отсутствующей тишине, а вот именно в том, о чем ты сказала, — в тишине присутствия и в наполненном молчании рядом с ближними, с тем, кому сейчас нужна наша помощь.
Спасибо огромное тебе за нашу сегодняшнюю беседу. Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами была в программе «Светлый вечер». Я уверен, не последний раз на радио «Вера» мы с тобой общаемся, так что до новых встреч на волнах нашей радиостанции.
Т. Семчишина
— Спасибо большое! Всего доброго!
К. Мацан
— Счастливо! До свидания!