«Тема Рождества в литературе дореволюционного периода»

Гость программы — кандидат филологических наук, писатель, доцент Московского государственного института культуры Анастасия Чернова.

Разговор шел о теме Рождества в литературе дореволюционного периода: как изображали писатели в своих произведениях этот праздник и какие главные смыслы стремились передать читателям.

Ведущий: Дмитрий Володихин

---

Д. Володихин

— Здравствуйте, дорогие радиослушатели. Это светлое радио, Радио ВЕРА. В эфире передача «Исторический час». И прежде, чем мы приступим к теме, я хотел бы вам прокричать: с Рождеством вас Христовым! С Рождеством Христовым, коллеги, друзья, радиослушатели! С Рождеством Христовым, братья и сестры! Вот у меня сидит в студии замечательный писатель, публицист, Анастасия Чернова, она тоже рвется вас поздравить.

А. Чернова

— С Рождеством Христовым!

Д. Володихин

— Ну вот. А теперь давайте мы перейдем к рождественской теме, к чисто рождественской теме. Мы будем говорить о том, что когда-то до революции существовала чрезвычайно богатая рождественская культура — огромное количество рассказов, даже больших повестей было написано. Рождественские рассказы выходили в газетах, выходили в книжках, и сейчас из дореволюционных авторов рождественских рассказов набирают большие сборники современные издатели. Все это, как вы понимаете, в 30-е годы ушло вместе с отменой Рождества и с приходом на это место Нового года в середине 30-х годов. Но в новогоднем кинематографе очень часто встречаются новогодние чудеса, которые не имеют никакого смысла, если только не вспоминать о том, что на самом деле это рождественское чудо. И не просто что-то чудесное случается под Новый год, а по Божией воле случается чудо под Рождество. Но его слегка перенесли в календаре, слегка заузили по теме и по смыслу, и вот получился такой небольшой приятный детский суррогат —новогоднее чудо. А мы с вами начнем вспоминать не о том, что есть, а о том, что было — было более ста лет назад.

А. Чернова

— Даже более чем сто лет назад. И в Россию рождественский рассказ пришел примерно в XVIII веке, родоначальником этого жанра считается Чарльз Диккенс, у него есть «Рождественская история» — 1843 год, и вот там Диккенс уже закладывает все основы, необходимые для рождественской или для святочной истории. Главный герой — скряга, скряга Скрудж, он очень жадный человек, у него главный идеал и единственная цель в жизни — это деньги, а вокруг страдают его близкие люди. И вот в Рождественскую ночь происходит преображение этого героя. Он меняется, и он начинает проявлять милосердие, и на другой день это просто уже новый человек. Как это происходит? А это такое чудо. И вот, пожалуй, авторы рождественских рассказов, они продолжают именно эту линию. Да, во-первых, Рождество Христово — это время чудес, время, когда происходит что-то необычное, удивительное, светлое. Но что может быть удивительнее и светлее перемены души человека — вчера был грешник, слепой духовно человек, а сегодня он просветился, он обновился, он преобразился и стал новым. И, пожалуй, вот эта вот линия, она будет особенно важна в русской литературе, когда чудо будет связываться не с какими-то внешними эффектами — вот волшебная палочка, взмах, и все вокруг меняется, люди становятся обеспеченными, у них воплощаются мечты. Нет, это скорее не взмах волшебной палочки, а это внутреннее преображение. Ну и далее, конечно, этот жанр будет очень популярен, любим в России. В XIX веке, даже точнее в конце XIX века будет расцвет этого жанра. Потому что выходят газеты, журналы, и как только приближаются праздничные дни, издатели обращаются к писателям, говоря: где же материалы, где же рассказы? Мы хотим порадовать наших читателей, пишите. И действительно, литераторы самые разные пишут. Наверное, сложно вспомнить в русской литературе такого писателя, который совсем бы не писал про Рождество Христово, будь то там и Чехов, и Куприн, и Леков, и, собственно, далее писатели-эмигранты после революции будут продолжать эту традицию. Да, писатели первого ряда, писатели второстепенные и малоизвестные тоже пишут. То есть этот жанр охватывает, занимает достойное место в русской литературе, особый жанр — жанр святочного или рождественского рассказа. И сразу поясню — вот, может быть, будет такой вопрос, — в чем различие, святочный и рождественский рассказ.

Д. Володихин

— Мне-то кажется, что в основном в том, что есть Рождество и есть Святки, соответственно рассказы есть рождественские и святочные. Но готов послушать, как меня опровергнут.

А. Чернова

— Ну такая точка зрения тоже существует, здесь нет единого мнения. Мы даже одно время пытались выявить, где же истина, в чем различие. Оказалось, что ученые придерживаются разных позиций и, в принципе, нередко смешивают, по-разному трактуют святочный и рождественский рассказ. Но в итоге, пожалуй, святочный рассказ больше связан с самими Святками, с праздником — это время чудес, время веселья и радости. А рождественский рассказ — это может быть художественный рассказ психологический, действие которого просто происходит на Рождество Христово, да, то есть там меньше заведомо вот этой радости, чудес, меньше сказочного начала, чем в святочном. Ну это вот одна из версий, что можно вот так вот разделить эти жанры. А я подчеркну, что в России все было популярно и востребовано — и сказки, и психологические рассказы про Рождество, там в какой-нибудь деревне, в глубинке встречают этот праздник, — в общем, самые разные были подходы. И сюжеты тоже можно оформить в несколько групп здесь, они хоть и разнообразные, но укладываются в некоторую такую форму по направлениям.

Д. Володихин

— Давайте вот что, называйте какой-нибудь пример и известного писателя, который в рамках вот такого образца писал. Так чтобы какие-то громкие имена русской литературы прозвучали на почве рождественского рассказа, ну или святочного рассказа.

А. Чернова

— Ну вот сюжет страдающего ребенка — все было плохо и тяжело в жизни ребенка, да, он даже замерзает, нечего есть — «Девочка со спичками». Правда, это Андерсен, да, вот зарубежный писатель, но этот сюжет, он много-много раз повторяется в русской литературе.

Д. Володихин

— Очень жалостливый.

А. Чернова

— Да. Как даже Горький потом пишет, по-моему, это все-таки как пародия считается на рассказ, да, вот замерзающего бедного ребенка. И нередко даже эта история разрешалась трагически, потому что ребенок погибал. Но следовала далее вторая часть, что мальчик у Христа на елке, он оказывается в раю, и все, да, он счастлив, его встречают Ангелы, встречают детки, подарки. Да, вот «Мальчик у Христа на елке» — у нас такое будет продолжение этого сюжета, развитие.

Д. Володихин

— А еще кто-нибудь из наших классиков, из знаменитых людей?

А. Чернова

— Ну конечно же Шмелев. Но Шмелев — я бы сказала, здесь больше как раз сюжет рождественского рассказа, когда он в самых разных деталях, подробностях вспоминает особенности праздника.

Д. Володихин

— Вот я думаю, сейчас Шмелева мы будем допрашивать с пристрастием и долго. Но пока мы к нему не перешли, я хотел бы напомнить вот что. Эта культура, она ведь действительно общехристианская, она касалась и православия, и католицизма, и протестантизма, достаточно богатая и иногда неожиданная. Помните знаменитые стихи? Причем, я думаю, исполнять их надо, как будто, извините, ты слегка под газом:

Привет тебе, старуха-кляча

И горсть овса к нему в придачу.

И дальше идет обращение к старой кобыле, что когда-то была она «лошадью горячей и рысью шла», да и седок ее был хватом, в те времена, а теперь что?

Ты глуховата, слеповата,

Седая шерсть твоя примята,

Хоть серой в яблоках когда-то

была она.

Что это такое? Это Роберт Бернс. Это рождественское поздравление фермера своей старой кобыле. И вот то, что начинается грубовато, заканчивается трогательно. Видно, что фермер эту свою старуху-клячу любит. Более того, в ней он еще любит те времена, когда сам был молодцом, был полон надежд и радостей, а сейчас хорошо уже то, что Бог дал ему жить под крышей в собственном доме. Тоже ведь рождественский мотив — жизнь пришла к покою, и это маленькое чудо в волнениях житейских волн. Вот так. Ну я думаю, будет правильным, если сейчас мы, дорогие радиослушатели, послушаем рождественский колокольный звон, потому что лучшей музыкальной иллюстрации к нашим словам не придумаешь.

Д. Володихин

— Дамы и господа, братья и сестры, ребята, с Рождеством вас Христовым! И я напоминаю вам, что это светлое радио, Радио ВЕРА. В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. У нас в гостях замечательный православный писатель и публицист Анастасия Чернова. Ну и вот мы затеяли разговор об Иване Сергеевиче Шмелеве и, конечно, когда заходит дискуссия о том, как отмечали Рождество в дореволюционной России, невозможно не упомянуть его замечательную книгу «Лето Господне», в которой Рождество Христово представлено так, как будто Иван Сергеевич строит какой-то блистательный музей Рождества.

А. Чернова

— Поздравляю с праздником, и вновь и вновь хочется произнести эти слова: с Рождеством Христовым! И, наверное, у нас уже непредставим праздник Рождества Христова без «Лета Господня» и без творчества Ивана Сергеевича Шмелева. Особенно если мы хотим представить, как раньше праздновали Рождество Христово. Он сохранил не только описание традиций, но и само ощущение праздника — запахи, какие были ароматы, какие краски, какие цвета, — то есть мы через произведения Ивана Сергеевича погружаемся в мир дореволюционной России, глазами мальчика мы видим вот этот праздник. Тоже очень важно, что именно глазами ребенка, а взгляд ребенка, он не только более светлый и чистый, но он еще все видит как бы заново, по-новому, обновленный такой взгляд. Он особенно наблюдателен и переживает все наиболее горячо, жарко воспринимает. Мне кажется, очень важная тоже особенность. Ну и что тут можно сказать. Во-первых, важно, конечно, когда написал Иван Шмелев это произведение — оно не было написано в России. Мы знаем, что у Шмелева очень разное творчество, и начинал он, например, как писатель реалистической школы, причем писатель, который следует линии такого скорее критического даже реализма. Он выводит образ маленького человека, служащего ресторана, он критикует действительность, он видит недостатки социальные разные.

Д. Володихин

— И честно сказать, то, что он написал в ранний свой период, мало кого сейчас интересует. То есть он был ну как художник-передвижник, который пережил свое время.

А. Чернова

— Но Шмелев меняется, он дальше, да, жизнь идет дальше, как верующий человек он приобщается к культуре православной, и начинает меняться действительно у него взгляд, и подход описательный, художественный тоже становится новым.

Д. Володихин

— А давайте напомним. Шмелев вынужден был из советской России уехать, и он пережил страшные времена гражданской войны, и создал одно из самых чудовищных, самых пугающих произведений во всей русской литературе —повесть «Солнце мертвых». Лишился сына, увидел ужасы голода в Крыму, уехал из России с такой болью, с такой скорбью, что, наверное, можно было подумать, что это убьет его сердце. И вдруг его сердце расцветает Рождеством и другими христианскими праздниками его детства.

А. Чернова

— Да, Шмелев, вот эта книга «Солнце мертвых», говорят, что она даже страшная, самая страшная не только в русской литературе, но и во всей мировой — то есть даже вот настолько, он просто словно бы увидел эту бездну, которая вокруг, этот мрак. Но Шмелев переживает очень тяжелые годы уже в эмиграции. Есть описания, воспоминания, что он испытывает тоску и печаль, то есть это ему, конечно, отразилось на внутреннем мире. И вдруг, да, ближе уже к концу жизни он пишет такое светлое произведение. Тоже есть воспоминания, что даже его специально читали другие писатели перед смертью, хотели насладиться, это давало радость, силы бороться с болезнью — то есть произведение обрело даже какую-то целительную силу, укрепляющую. А Шмелев, он просто обратился назад, он как бы ставит вопрос: а что же мы потеряли, чего мы лишились? Наверное, сложно почувствовать жизнь во всем многообразии, во всех красках, если ты находишься внутри этой реальности, да, вот ту самую реальность российскую. Но когда он оказался далеко и без возможности вернуться, без возможности пройтись по своим родным улочкам...

Д. Володихин

— То есть, в сущности, он точно знал, что у него никогда не будет такого Рождества, которое было у него в детстве.

А. Чернова

— Он знал, что это утрата, да, невосполнимая утрата. Конечно, вначале, наверное, все-таки были надежды, что они вернутся в Россию, но история показывала, что нет, жизнь идет, и очень много уже и сломано, и разрушено. И даже если будет спустя какой-то большое время некоторое возрождение, это будет другое, некоторые другие формы, то что утеряно — утеряно, утрачено. И вот, значит, он оглядывается, и вдруг у него словно бы падает пелена с глаз, он видит, а насколько все было прекрасно и удивительно. И, пожалуй, не умели это ценить так, как нужно было ценить. Принимали как должное: ну что, ну праздники, ну да, вот православная империя, а как еще может быть? Все принималось и искались какие-то недостатки. Теперь Шмелев учится, он видит, отделяет главное и второстепенное, и он вдруг понимает: а главное-то, оно все-таки было. Было и правильно, и так, как должно, и вот это разрушено.

Д. Володихин

— Его жизнь в его трактовке, его детские года, это сплошные стога света, которые разлиты вокруг него обильно. Это свет, свет, свет, и в этом свете даже какие-то кусочки некрасивого, безобразного преображаются в красоту и радость.

А. Чернова

— Да, красота и радость, она вообще даже повседневное явление. Вот Шмелев говорит, он обращается к потомкам, говорит: «Ты хочешь, милый мальчик, чтобы я рассказал тебе про наше Рождество. Ну, что же... Не поймешь чего — подскажет сердце. Как будто я такой, как ты. Снежок ты знаешь? Здесь он — редко, выпадет — и стаял. А у нас повалит — свету, бывало, не видать, дня на три! Все завалит. На улицах — сугробы, все бело. На крышах, на заборах, на фонарях — вот сколько снегу! С крыш свисает. Висит — и рухнет мягко, как мука». Ну и далее, далее он описывает обычное вроде бы явление — снег. Но теперь мы понимаем, какая это радость и чудо, то, что снега много. Он описывает, что дворники убирают, скребут лопатами там, свозят в кучи. Ну а для детей это радость дополнительная, особые игры, особенный скрип под ногами. И вот Шмелев, он все это воспринимает, описывает в звуках, красках и запахах.

Д. Володихин

— Он любил, Шмелев, рассказать о том, какие делались праздничные запасы пищи. Это невероятные древние пиры, которые сейчас даже представить себе сложно. И рождественские ярмарки для него — это тоже своего рода скопление чудес, только не небесных, а бытовых.

А. Чернова

— Путь к Рождеству — это же еще путь через пост, сначала идет подготовка. Но даже в пост, да, простые, по сути, постные блюда, они прекрасны. Это Шмелев показывает. Я до сих пор помню свое детское ощущение, я когда впервые открыла Шмелева, а там у него описание, наступил пост, и, значит, вся еда постная. Я читаю — такие описания, мне кажется, что это что-то невероятное, они питались.

Д. Володихин

— Невероятно вкусно.

А. Чернова

— Да, вкусно — хрустящие там огурчики, кусочки хлеба, и еще что-то, но он так описал, что мне представилось чуть ли не пиршество, хотя описывается пост. Просто он умеет уже показать, раскрыть вот эту красоту. Красота быта вот эта. Соединил вроде бы несоединимые понятия: красота быта. Ну а с другой стороны, не только же быт Шмелев описывает, но и богослужения — уже сферу высокую, духовную, молитву. То есть вот это входит, обязательно входит при описании Рождества Христова.

Д. Володихин

— У Шмелева вообще описание богослужение Рождественского находится в центре праздника. Да, он там очень много говорит, где какие свиные туши лежат по улицам в огромных количествах, и какие бывают конфеты, и другие удовольствия на рождественском пиру, можно это так назвать. Но все-таки пир после богослужения. После. А богослужение — в центре, и люди с этого богослужения выходят со светлыми лицами.

А. Чернова

— Да, у него есть описание, что прямо все меняется. Вот он шел в храм — был один снежок и звезды, а вышел — все новое, тот же самый снег, он обновился. А в небе мальчик ищет, конечно же, Вифлеемскую звездочку. Кроме того, дома встречает елка обязательно, елка украшенная, горят лампадки, именно живой огонь. Шмелев это подчеркивает, что лампадки, они как звездочки. Ну и начинается то, что, пожалуй, у нас сейчас в полной мере и не вернулось — это сам праздник Рождества, Рождественская неделя, Святки, — когда ходят ряженые, колядки поют. Делают самодельную звезду мальчики и ходят, славят Христа, поют тропари и разные рождественские песни.

Д. Володихин

— То есть, иными словами, Шмелев показывает, что Рождество в те времена в России оно как бы раскидывало какие-то теплые щупальца и в пост, и дни, которые за ним следуют. У людей было достаточно занятий, чтобы встречать новый и новый день с этим самым светлым лицом. У детей полным-полно радости, колядки и игры, и у взрослых есть достаточно поводов для того, чтобы Рождество проходило как волна света. Шмелев рассказывает это в необыкновенных подробностях. И речь-то не только о том, что вот Россия, которую мы потеряли. Шмелев это рассказывает так, что хочется думать и верить, что это Россия, которую мы еще обретем, то есть это может быть еще у нас будет, а не только шампанское и салат оливье. Ничего плохого не имею, когда говорю об этом салате, это сейчас почти национальный символ, в особенности если в такой маленькой квадратной салатнице, она специально под него приспособлена. Но, знаете, вот салат оливье, а вот Рождественское богослужение, вот шампанское, а вот колокольный звон. Ну каждый сам для себя решает, что важнее. И давайте вот что, мы сейчас скажем вам, дорогие радиослушатели: на Рождество надо радоваться. Но радуйтесь так, чтобы обилие горячительных напитков не сделало вашу радость буйной. Дорогие радиослушатели, это светлое радио, Радио ВЕРА. В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. И мы буквально на минуту прекращаем наш с вами диалог, чтобы вскоре вновь встретиться в эфире.

Д. Володихин

— Дорогие радиослушатели, это светлое радио, Радио ВЕРА. В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. У нас в гостях известный православный писатель, публицист, Анастасия Евгеньевна Чернова. Мы беседуем с ней о культуре Рождества, о том, какой она была и о том, какой она становится в наши дни. Мы беседуем о том, как Рождество отражалось в русской литературе, и поверьте, сейчас таких отражений тоже хватает. Это все не исчезло в наши дни, оно постепенно, понемногу начинает возрождаться. Поэтому следующий мой вопрос для Анастасии будет: а, собственно, сейчас-то вот эти рождественские рассказы, сказки, все это всплывает на поверхность или мы все видим по традиции все те же эксперименты в области новогоднего кино постсоветского типа?

А. Чернова

— Некоторое время считалось, что святочный рассказ, так же, как и рождественский, ушел в прошлое, что он не пережил годы революции. Вот был такой расцвет, пышный расцвет этого жанра до революции, далее писатели некоторые эмигрировали и там они что-то еще немножко пишут — как Тэффи, например, есть у нее тоже, например, такой жанр представлен, еще издаются некоторые сборнички, но постепенно-постепенно традиция затухает. В России, в СССР, конечно, это не востребовано и, более того, это не приветствуется и не нужно, никто уже не пишет. Самого праздника нет, его невозможно отметить и открыто об этом написать, рассказать историю. Потом все-таки, в 90-х годах, появляются сборники, переиздаются дореволюционные рассказы, там в двухтысячных годах, и до сих пор, я думаю, если зайти в книжную лавку церковную, мы увидим примеры таких книг.

Д. Володихин

— Знаете, вот недавно был в центральном детском магазине, и как раз видел рождественский сборник, весь полностью состоящий из рассказов классиков русской литературы дореволюционной или людей, которые по своей известности где-то рядом с классиками находятся, рассказы и стихи. То есть получается так, что достаточно долго опора была на то, что было когда-то, это было такое хорошее припоминание, но не творчество.

А. Чернова

— Причем вот эти сборники — я, поскольку изучала тему, собирала их, старалась создать коллекцию, и они, конечно, очень красивые, там везде иллюстрации, они все неповторимые иллюстрации. Но, если посмотреть содержание, оно плюс-минус повторяется, одни и те же имена, писатели-классики известные из сборника в сборник переходят. И существовала концепция, что все, потому что закончился жанр, далее у нас ничего нового нет.

Д. Володихин

— Но вот ради интереса, пока вы не начнете все это опровергать — а опровергнуть действительно нужно, — хотел бы сказать, что в значительной степени как рождественское и пасхальное припоминание издается и переиздается Иван Сергеевич Шмелев, его «Лето Господне». Трудно читать «Солнце мертвых», «Лето Господне» читать радостно. И как раз это хорошее праздничное чтение. Ну так, ради интереса, чтобы было понятно, что такое советский рождественский рассказ, ну он, конечно, новогодний: вот к Новому году напечатали рассказ — «Судьба человека». Нужны комментарии? Я думаю, нет. Ну а теперь Анастасия посвятит нас в то, как сейчас все это возрождается.

А. Чернова

— Ну с другой стороны, конечно, я сейчас пока думала, нужно переиздавать — это, безусловно, наша важная платформа, база, но примерно где-то ближе к 2010 году, 2005, происходит, начинают выходить сборники, где уже представлено творчество современных писателей. И оказалось, что эта тема вернулась, что жанр святочного и рождественского рассказа существует, и в чем-то авторы продолжают традиции, которые был намечены в XIX веке, а в каких-то случаях появляются новые уже явления, новые особенности, потому что все-таки новая эпоха, и появляются дополнительные образы, сюжеты. Поэтому это все позволяет говорить о том, что не просто происходит такое подражание, перенос старого в новые декорации современного дня, но происходит глубинное обновление этого жанра. И мне довелось составлять сборник «Рождественские святочные рассказы» года два назад в издательстве «Вольный странник», и эта книга вышла...

Д. Володихин

— Как называется сборник?

А. Чернова

— А называется «В ожидании чуда. Рождественские святочные рассказы». И когда я его составляла, я решила, что включу только те произведения, которые отдельно еще не выходили ни в каких сборниках современных авторов. А до этого выходило уже несколько сборников. И что оказалось? Оказалось, столько рассказов мне прислали и повестей, что даже в один сборник они и не умещаются. Так что у нас еще есть неизданная рукопись. Ну это очень популярно, почти у каждого писателя, у лауреатов Патриаршей литературной премии, и у других писателей, у них есть рассказы на эту тему. И что, наверное, расскажу, что нового я заметила. Да, с одной стороны, вот тема страданий детей, страдающего ребенка, она по-прежнему присутствует в святочных рассказах, но уже стало, видимо, не столь актуально, где дети голодают или замерзают — таких сюжетов я не встретила, но это трансформировалось в историю о том, как ребенок болеет, например, да, у всех праздник, а он в больнице или он захворал дома, и ему стало на праздник легче. То есть вот такой прямо у разных авторов несколько раз сюжет повторяется. Потом появился новый сюжет, который раньше тоже особо часто не встречался в святочных историях — это рассказы, посвященные теме встречи и обретения там кого-то из любимых, там встреча — парень, девушка, вот они нашли, встретили свою судьбу именно на Рождество. Тоже, наверное, раньше, может быть, это не было такой проблемой, но сейчас авторы, для них прямо это чудо, что два человека, они вот встречаются именно в святочное время. Тоже в этом сборнике я представила несколько примеров — вот у Ирины Богдановой, прекрасной писатель, но она пишет романы большие, у нее крупная форма, — здесь мы представили фрагмент из романа «Дом, где тебя ждут», здесь как раз та самая история. Кроме того, осмысляется история XX века — тема и Великой Отечественной войны, и репрессий, какие-то исторические детали, они тоже проникают в канву рождественского рассказа. Ну а еще очень, мне кажется, такое перспективное направление святочной истории — это раскрыть смысл праздника и вообще развитие его, развитие традиций, не самого праздника, традиций празднования через какие-либо детали. Вот, например, Владимир Крупин вспоминает свое детство. Вот как Шмелев вспоминал, Владимир Крупин тоже вспоминает детство, и как они делали бумажные цепи, такие гирлянды на елочку и вырезали, склеивали, потом вешали на елку.

Д. Володихин

— Это в какой-то степени продолжение традиции Ивана Сергеевича Шмелева.

А. Чернова

— Да, воспоминаний детства. А Светлана Молчанова, она рассматривает в сказочной форме историю елочных игрушек. То есть, с одной стороны, форма-то сказочная, потому что игрушки обретают способность говорить вслух, размышлять, спорят друг с другом, но с другой стороны, основа историческая. Оказывается, в каждую эпоху, для каждого времени, десятилетия, были характерны свои типы елочных игрушек, свои образы — когда-то там тема космическая, когда-то там звезды пятиконечные. В общем, через формы и сюжет елочной игрушки она говорит про особенности времени, мировоззрения того или иного десятилетия, — то есть такое представлено направление. Ну и, конечно, сказка, сказочное направление сохраняется. Тут у нас сказки, они прекрасны, потому что их можно читать, это как семейное чтение — интересно и взрослым, и детям вместе. Такое представляется: каникулы, за окном метель, а дома семья собралась и вслух читает.

Д. Володихин

— За чаем и малиновым вареньем.

А. Чернова

— Да, с имбирным каким-нибудь еще вкусом. И, значит, они читают сказку Дмитрия Володихина, например, «Рождественская сказка» или Виктории Балашовой «Про Иринку-снежинку», девочку, которая жила за границей, в Англии, но у нее были русские корни и вот она устремилась, все-таки захотела вернуться в Россию, сбежать от своих приемных родителей. Ну там даже они не приемные родители, в общем, она почувствовала необходимость обрести свой настоящий дом, где ее будут любить. Вот прекрасные сюжеты представлены, тоже, с одной стороны, это детская тема, но она подана и в таком социальном ключе: чем не чудо обрести семью? Вот Людмила Семенова, например, рассказывает, как мама, женщина, она пришла в детский дом и у нее появилась дочка, и эта девочка, она тоже ждала, очень была рада. И это очень трогательная история о том, как ребенок обретает свою семью. Вот протоиерей Николай Агафонов, он пишет рассказы. Вообще удивительное многообразие — тут и священнослужители, и писатели. И есть очень веселые произведения, как, например, у Олеси Николаевой — целая святочная повесть. Тут уже со всеми шутками, запутанными ходами, неожиданностями — такой, я бы сказала даже, святочный триллер, да, триллер — потому что там есть и опасности для жизни и все происходит святочное, в святочные дни неподалеку от монастыря. Также я бы заметила, что в наше время как-то особо трогательно Рождество, происходит осмысление этого праздника, его значения, не только в художественной форме — в форме рассказа, какого-либо приключенческого сюжета, но и в целом как эссе, как размышление. И приведу вот только одну деталь: например, Владимир Щербинин — это иконописец и одновременно писатель, ну вот то, что он иконописец, он проникает, описывает особенности икон, разбирает разные особенности композиции сюжета праздничного. И вот меня поразило его наблюдение: он сравнивает иконы западные, западное Рождество и иконы древнерусские, и он говорит, что у нас разное восприятие этого праздника. Ну, пожалуй, вот то, что для западного мира Рождество на первом месте, а Пасха на втором, а в России, наоборот, Пасха главный праздник, а Рождество это уже следующее по значению — это уже, наверное, известное такое место, это все...

Д. Володихин

— Никто этого никого не объявлял, но это в сердцах и душах.

А. Чернова

— Да, праздник праздников у нас Пасха, а Европы, вообще западный мир — это более рождественский. Потому что история мира, который здесь и сейчас, уютен и хорош, семья, но земное, земная реальность.

Д. Володихин

— Причем они даже как-то безо всякой советской власти, которой там не было, хорошенько сдвинули с Рождества на Новый год. То есть Новый год, хотя никто официально не предписывали его, стал играть в европейской жизни, в американской жизни роль исключительно большую, сравнимую уже с Рождеством.

А. Чернова

— Да, ну вот касаемо Рождества. Вот Рождество, говорит Владимир Щербинин, мы воспринимаем по-разному, это видно в принципах иконописания. Западный человек, он видит вечность как бесконечно длящееся время. А мы, да, в России видят вечность как состояние, когда все происходит одновременно — это вне времени, это вообще время отпадает, оно исчезает, это совершенно другое измерение. И вот на иконе, значит, икона Рождества — можете сейчас тоже, дорогие радиослушатели, посмотреть, какие у вас иконы, что да, какие праздничные сюжеты представлены? Вот если западные — там больше выписаны детали: ясли, какие там рядом стоят ослики, как Дева Мария бережно и нежно держит Младенца — все это очень важно, да, это быт, и он будет меняться, еще зависит от эпохи, смотря в какую эпоху написана эта европейская икона, то есть появляться будут те или иные детали. Это очень уютно, правильно, но это такое земное все-таки представление о вечности. На древнерусской иконе происходит что-то необъяснимое: вот, значит, Богородица, Она лежит чуть ли не просто на земле, на каком-то, да, покрывале, одновременно и пастухи идут за звездой, и волхвы пришли с дарами. А вот Сам Христос, Он представлен в двух сюжетах — Он и в яслях, в пещере, и Он одновременно сидит на руках повивальной бабки — это все на одной иконе как бы совмещается, а потому что времени больше нет. Но, правда, есть тут и такой мотив: ведь сами ясли, они чем-то напоминают гроб, гробик маленький. Христос родился -— для нас это радость, воплотился в мире. А для Него? Да, он из вечности оказался вот в этой земной реальности. И вот тоже иконописцы, говорят такую деталь, что вообще черный цвет в иконе не используется, а используется только когда, например, ад кромешный изображается, может быть черный цвет, берется. А вот второй случай, когда пещера глубина пещеры, она дается тоже прямо черным, очень темным цветом, и тоже у нас разом, да, икона Рождества вмещает и следующие события, которые будут.

Д. Володихин

— То есть Он и Сын Божий, и Сын Человеческий. И как Сын Божий Он знает, что с Ним произойдет, и что все зло мира будет преодолено Его жертвой. Как Сын Человеческий Он должен приготовиться к страданиям в этой жизни. И рассказ действительно очень хороший. Я думаю, что сейчас будет правильным, дорогие радиослушатели, если мы вот после рассказа Щербинина о иконе послушаем своего рода, ну не могу сказать, музыкальную икону, но во всяком случае песню, которая принадлежит к старинной русской православной культуре. Ансамбль «Сирин». Колядки.

Д. Володихин

— Дорогие радиослушатели, вот после этих веселых мотивов мне приятно напомнить вам: это светлое радио, Радио ВЕРА. В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. У нас в гостях замечательный православный писатель и публицист Анастасия Чернова. Мы разговариваем о рождественской культуре в России и о том, как Рождество отражается в литературе. Ну что ж, я так понимаю, вот Анастасия отчаянно трясет у меня перед носом пальцем и говорит, что ну не прерывайте, рано еще. У меня там есть пара людей, о которых хочется рассказать, об авторах рождественских рассказов современных, давайте и им дадим слово. Ну хорошо, пускай, уже у нас передача скоро завершится, но на пару-тройку авторов времени, конечно, хватит. Расскажите о них.

А. Чернова

— Да, очень бы хотелось представить еще некоторые направления современного рождественского рассказа. Потому что вот сейчас мы говорили про знаковые сюжеты, связанные с детьми, с чудом повседневности...

Д. Володихин

— Сказки.

А. Чернова

— Сказки, трактовки иконографических сюжетов — то есть вот такой род. Но ведь есть еще целое направление рождественских рассказов, где скорее описывается Рождество современного человека — как вот происходит, как празднует, на что обращает внимание. Это тоже очень важно. Это как раз та часть, которой, я надеюсь, будет еще дополнительно сборник когда-нибудь, потому что здесь тоже очень знаковые авторы и произведения. Есть целое направление рождественского психологического рассказа. И вот мне вспоминается удивительный рассказ Сергея Мурашова «В ожидании тепла». Действие происходит в глубинке, российская деревня, и героиня, Ирина Ивановна, пожилая, скорее да, бабушка уже, она живет одна в домике, и очень сильные морозы. Ну вот эта старушка, что она делает. Гораздо уютнее, наверное, и правильнее с точки зрения человека земного остаться дома в такой холод, в избе. Там реально все промерзает, там вышел на улицу — и моментально ты, уже тебе сложно даже двигаться, то есть настолько сильные морозы. Но Ирина Ивановна, конечно же, на Рождество она идет в храм. Идет пешком, путь не близок. И Сергей Мурашов описывает ее путь, и вот за этим, за этой историей встает образ праведницы, я бы даже сказала так, да, вот кто молится за нас, как говорят, что не стоит село без праведника. Вот Ирина Ивановна пример современной праведницы, вопреки всему, и ветру, и метели, она идет в храм на службу. И очень привлекают, конечно, детали, которые автор показывает. Ну например, описывая холод, он говорит, что расстояние, когда холодно, уже меряется магазинами. Не шагами, а магазинами, в которые можно зайти и согреться. Пожалуй, я даже приведу небольшой фрагмент описания вот этого морозного вечера и пути в храм: «Пришлось пойти быстрее, чтобы не замерзнуть. На площади поставлена высокая, немного кривая елка. Гирлянды из-за экономии не горели. Около елки возились ребята. Рядом стоял мужчина в шапке ушанке с козырьком. Уши шапки были подняты кверху. „Как ему не холодно?“ — подумала Ирина Ивановна. И мужчина словно прочитал мысли и опустил уши. Когда Ирина Ивановна обернулась, то ей показалось, что он даже веревочки завязал. Храм стоял среди деревьев, покрытых инеем. Весь он был словно вычерчен на темном фоне неба, так как за ним и сбоку светились фонари учреждений. Настоящий великан». Ну далее Ирина Ивановна оказывается в храме, и богослужение, церковное богослужение — это, конечно, самое главное, это сердцевина праздника Рождества Христова. Ну а нам вот, кто в городах живет, уже храмы рядом — сел на автобус или в метро или два шага сделал и в храме. Надо, наверное, ценить то, что есть, почаще эти дни тоже ходить, и в Сочельник сначала же, до Рождества, служба еще, 6 января — удивительная, неповторимая, она не похожа ни на одну службу в другое время в течение церковного года. Ну потом праздник Рождества и далее уже идут следующие праздники.

Д. Володихин

— То, что нам предстоит. Ну хорошо. Вот вопрос очень важный, на мой взгляд. Рождество — это время ожидания чуда и время свершения чудес. Потому что само по себе появление Христа в нашем мире — это было огромное чудо. Вот можете ли вы сравнить дореволюционную рождественскую литературу чрезвычайно богатую и современную, постепенно набирающую вес, где ощущение чуда, именно настоящего мистического чуда? Вот, знаете, как у того же Ивана Шмелева в совершенно не рождественской вещи, «Куликово поле», когда прямо посреди советской России людям является преподобный Сергий Радонежский. До какой степени этого больше было в рождественской литературе дореволюционной России или этого больше в современной рождественской литературе?

А. Чернова

— Я бы даже так и не сравнила, где больше чуда, это зависит от автора, от его художественной системы видения.

Д. Володихин

— Ну как часто авторы обращаются именно к очевидному, видимому (философ, наверное, произнес бы чудовищное слово «эксплицитному») чуду, которое совершается в рамках рассказанного сюжета?

А. Чернова

— Пожалуй, вот так вот напрямую авторы редко обращаются. Если, конечно, не брать сказки, я сейчас не говорю, да, где сказки, где изначально реальность, она чудесна и фантастична, где разговаривают деревья и облака. Если взять рассказ, выполненный в реалистическом ключе, то таких явных чудес — видения Ангелов или того, что горы ходят, и напрямую реализуются, воплощаются все желания и мечты, — такого все-таки нет. Но чудо при этом присутствует, безусловно, без этого чуда не будет самого сути рождественского рассказа, она утратится. И что же это за чудо? А вот здесь авторы просто единомысленны в этом подходе: а чудо оно внутреннее. Оно есть, но оно внутреннее. Вот возьмем рассказ Василия Дворцова «Детская молитва»: что-то страшное должно произойти в семье, тут чуть ли не грабители забрались. Но ребенок молится — и все обошлось. Никто не пострадал, все остались живы. Чудо? Конечно, чудо. Девочка мечтала о семье — вот ее удочерили. Чудо? Да. Те, кто там — как у Олега Лазарева или у Ирины Богдановой, — мечтали о судьбоносной встрече (у Светланы Рыбаковой, кстати, тоже есть такой рассказ) — мечтали, хотели, встретили. Да, чудо встречи. Ну то есть вот такого рода. А то, что старушка шла в храм и дошла — это тоже, безусловно, чудо, что она пришла и помолились.

Д. Володихин

— Эх, Анастасия, а мне кажется, что при всем литературном мастерстве и тонких переживаниях веры нам не хватает, поэтому чудес мы как бы слегка стесняемся. Не стеснялись бы — и случались бы они почаще с нами. Вот что мне кажется. Ну что, как вы думаете, будет в дальнейшем русская литература рождественской темой прирастать? Или все это инерция старого рождественского рассказа, а нового уже в принципе не будет? Ваше мнение.

А. Чернова

— Считаю, что будет. И тут не инерция, тут, конечно, новое. Потому что прямо точных повторов и копий нет. Всегда уже осмысливаются и современные события, и детали, какие-то сюжеты уточняются. Поэтому — да.

Д. Володихин

— Поэтому надо ждать чего-то нового. И слава Богу, и хорошо. Литература, которая остановилась в прежних формах, становится, извините, скучна.

А. Чернова

— Тут просто есть жанр, особенность и специфика самого подхода, да рождественской, святочной истории — внутри как канон существует, некоторая заданность. Но внутри все-таки есть свобода для творчества и для вот этого самого нового.

Д. Володихин

— Дорогие радиослушатели, время нашей передачи подходит к концу. Позвольте мне от вашего имени поблагодарить Анастасию Чернову за ее отчаянный и азартный демарш в защиту современной рождественской формы, современного рождественского рассказа. Мне очень понравилось, с какой горячностью она говорила, что нет, никакая не инертность, что-то новое появляется, и слава Богу. И мне остается только две вещи. Во-первых, мы с вами, конечно же, попрощаемся и скажем: до свидания.

А. Чернова

— До свидания.

Д. Володихин

— А во-вторых, с Рождеством вас Христовым!

А. Чернова

— С Рождеством Христовым!

---