У нас в гостях была актриса Юлия Пересильд.
Мы говорили о деятельности фонда «Галчонок», о поддержке детей с поражениями центральной нервной системы, почему Юлия активно участвует в деятельности фонда, а также о благотворительном празднике «Галафест» в саду Эрмитаж.
В. Емельянов
— Здравствуйте! Вы слушаете программу «Светлый вечер» на радио «Вера». В студии Владимир Емельянов и Алла Митрофанова.
А. Митрофанова
— Добрый светлый вечер!
В. Емельянов
— Наша сегодняшняя собеседница — актриса театра и кино Юлия Пересильд. Здравствуйте, Юля!
Ю. Пересильд
— Здравствуйте!
В. Емельянов
— Мы очень рады вас видеть в студии снова.
Ю. Пересильд
— Вот только я хотела сказать, что уже не первый раз к вам прихожу, и снова рада.
А. Митрофанова
— Взаимно.
В. Емельянов
— У меня история произошла несколько дней назад, есть такая поговорка «бойтесь своих желаний». Нужно мне было посерфить сеть относительно людей, которые фашистскому режиму помогали здесь во время Великой Отечественной войны и я наткнулся на рецензию сериала «Палач». Думаю, посмотрю пару серий — может быть, что-то для себя выясню. В итоге посмотрел все серии, хотя сериал вышел давным-давно, и еще подумал — а было бы неплохо артистку Пересильд к нам позвать на радио «Вера», к нам на «Светлый вечер», хотя знал, что вы неоднократно здесь бывали. И буквально вчера получаю сообщение, что у нас завтра запись с Юлией Пересильд.
А. Митрофанова
— Мы сегодня на другую тему будем говорить.
В. Емельянов
— Мы, как всегда, будем на все темы говорить.
А. Митрофанова
— Да, на все темы будем говорить, но в основном мы будем говорить про фонд «Галчонок» и фестиваль «Галафест», который будет 2 сентября в саду «Эрмитаж». Это благотворительный фестиваль в поддержку подопечных благотворительного фонда «Галчонок», к которому вы имеете прямое отношение. Напомните, пожалуйста, чем занимается фонд «Галчонок», и кто детки, которых вы поддерживаете.
Ю. Пересильд
— Фонд «Галчонок» занимается детьми с органическими поражениями центральной нервной системы, спектр заболеваний очень широкий. Наверное, чтобы слушателям было понятно, самое известное из болезней — это дети с ДЦП. Хотя у нас есть и дети-аутисты, и много-много других детских заболеваний. 2 сентября будет фестиваль «Галафест», который мы называем инклюзивным фестивалем — он направлен не только на поддержку наших детей, которых на сегодняшний день стало 800 (с каждым приходом к вам цифра увеличивается и увеличивается). Он направлен на то, чтобы… Митя Хрусталев очень хорошо сказал: «Есть дети особенные, а есть очень особенные». Вот для того, чтобы дети особенные и очень особенные вместе перестали друг друга бояться, начали дружить, начали воспринимать друг друга такими, какие они есть. В первую очередь фестиваль для этого. И конечно, для того, чтобы собрать суммы для курсов реабилитации наших подопечных.
В. Емельянов
— Когда мы говорим с организаторами фондов, с участниками попечительских советов, меня всегда беспокоит вопрос, что мы сейчас в очень сложной экономической ситуации находимся все, вся страна. И эти поступления, пожертвования, они в размерах, к сожалению, уменьшаются. И это большая проблема на сегодняшний день.
Ю. Пересильд
— С одной стороны, да. А с другой стороны — если вспомнить время лет 9-10 назад…
А. Митрофанова
— Когда не было ничего.
Ю. Пересильд
— Надо сказать, что сейчас большая часть, большие суммы набирается именно с пожертвований по 100 рублей, по 150 рублей — именно с пожертвований простых обычных смертных, таких, как мы с вами. Может быть, они стали меньше в размерах, но зато их стало больше в количестве — слава Богу, людей неравнодушных становится больше. Экономическая ситуация, может быть, отчасти этому тоже способствует. Потому что когда ты понимаешь, что и тебе непросто, и начинаешь думать о том, что вроде у меня и проблем-то столько нет. И когда ты начинаешь думать о том, что есть другие люди, у которых проблем в миллионы раз больше, чем у тебя, а экономическая ситуация для них точно такая же, то конечно, хочется им помочь.
В. Емельянов
— Давайте подробнее поговорим про «Галафест» — что будем в программе этого фестиваля?
Ю. Пересильд
— Мы каждый год делаем фестиваль на разные темы. В этом году наша тема — шапито. Это значит, что будет много цирка, будет много цирковых представлений. В первую очередь цирк, шапито — это дети. Мы всегда стараемся ориентироваться на то, что бы дети хотели увидеть. Мне кажется, что в этом году будет особенно интересно. По крайней мере, мы все очень на это надеемся.
А. Митрофанова
— Я зашла к вам на сайт перед началом программы и посмотрела — что там будет на «Галафесте» 2 сентября в саду «Эрмитаж». Я не могла оторваться, мне нравилось буквально всё, что там написано — начиная с «Регистрации улыбок». (Смеются.) То есть я так понимаю, это там, где билетики будут предъявлять.
Ю. Пересильд
— Да, именно.
А. Митрофанова
— А дальше: «Чудесные поисковые советы от «Лизы Алерт», «Зверомаски», «Магические книги», «Парк одиннадцати превращений», «Шоп Шапито», «Гримерка Шапито», «Галерея смеха — кривые зеркала», «Селфи трюк», «Гонки по горизонтали», «Шаривари» — это, как я понимаю, где кормить будут?
Ю. Пересильд
— Да-да, это будет замечательный шатер. Есть потрясающий повар, который готовит одни из лучших гамбургеров. Мы решили, что с одной стороны, можно будет туда просто прийти — заказать еду и поесть. А с другой стороны, если ребенок хочет сам приготовить что-то, то он может сам приготовить себе этот гамбургер — для себя, для родителей, еще для кого-то. Ему обязательно помогут, но это будет отчасти и своими руками.
А. Митрофанова
— Это здорово! Я думаю, что желающих будет много.
Ю. Пересильд
— Мы тоже так думаем. Будут «Tall brothers» с нами — это удивительная цирковая команда, будет и антикварный цирк. В общем, подтянуты лучшие силы…
В. Емельянов
— Антикварный цирк? Что это такое?
Ю. Пересильд
— Это удивительные ребята. Я себе представляю цирк так, как это делают они — это люди в полосатых…
В. Емельянов
— Атлеты.
Ю. Пересильд
— Да, атлеты. Или какие-то фокусы — у них это в стиле какого-то киношного цирка, как мы его видели когда-то в старых фильмах. Мы даже с ними в прошлом году — я и Паша Акимкин — участвовали в одном фокусе. Они удивительные ребята, очень открытые.
А. Митрофанова
— Юля, а в каком фокусе? Вас не пилили, случайно?
Ю. Пересильд
— Нас не пилили — мы исчезали. Тайну фокуса нельзя раскрывать, но это было круто! (Смеется.)
В. Емельянов
— По-моему, все эти тайны фокусов уже давным-давно в интернете выложены. Но, тем не менее, для ребенка цирк — это конечно, всегда чудо.
А. Митрофанова
— А еще там будет балет «Тодес», а еще там будут любимые артисты…
Ю. Пересильд
— С балетом «Тодес» мы обязательно сделаем такой флешмоб — небольшой маленький танец, который мы разучиваем вместе с детьми и родителями, со всеми, кто собирается около большой сцены. А еще в этом году у нас будет, на мой взгляд, очень любопытный проект, идею которого нам подсказала детская библиотека, с которой мы дружим и сотрудничаем. У них всегда масса интересных идей. Мы будем читать диафильмы — диафильмы, которые читают актеры детям: диафильмы, начиная с 37-го года, 54- года и т.д.
А. Митрофанова
— Надо пояснить: диафильмы — это такие мультики или кино на пленке, которые проектировали на простыню, которую кнопками канцелярскими пришпиливали к стене или к двери (если стена была кирпичная или бетонная, а дверь была деревянная, то туда очень хорошо ложилась простыня под кнопки).
Ю. Пересильд
— И крутили по кадру. А внизу кадра, как правило, написаны буковки — рассказ о том, что происходит на этом кадре.
В. Емельянов
— Были еще пластинки к диафильмам, я это помню очень хорошо.
Ю. Пересильд
— Да, были, такие синие…
В. Емельянов
— Они были разные.
Ю. Пересильд
— Я помню из журнала «Кругозор».
В. Емельянов
— Вообще, любимая была забава в детстве, потому что мультфильмы в моем детстве не так часто показывали. Огромное разочарование было, если мультфильм был не рисованный, а кукольный. А диафильмы мне еще в наследство от старшего брата достались. И когда я чуть-чуть подрос — мне было лет 8-9, как раз появились пластинки уже. Ставишь пластинку — там какой-то текст актер или актриса читают, потом такой «пип» (звуковой сигнал) раздается — это означает, что следующий кадр. Ты переворачиваешь, разглядываешь картинку, и тебе всё это рассказывают. Вот никакого интернета не надо было! Вообще!
Ю. Пересильд
— Я обожаю диафильмы. И мне кажется, что в диафильмах, в их просмотре всегда есть какая-то тайна — потому что выключается свет, и вдруг откуда-то идет свет, появляются картинки…
А. Митрофанова
— А запах особый помните? Когда лампа нагревает пленку...
Ю. Пересильд
— Да-да. Сейчас они уже оцифрованы, они могут проектироваться на достаточно большие экраны. Я один раз это делала в детской библиотеке. Честно скажу, я туда шла и думала — дети же такие уже продвинутые: у них айпады, айфоны, миллионы мультиков, которые можно смотреть круглосуточно.
В. Емельянов
— Из роддома они с этим уезжают уже.
Ю. Пересильд
— Но дети были счастливы — я слышала их реакцию. Я читала «Три поросенка» — дети были счастливы, дети визжали, боялись волка. И как раз тогда родилась идея, чтобы это еще раз повторить, и может быть, повторять и повторять. Потому что, с одной стороны, в диафильмах есть, безусловно, история. Во-вторых, по каждому диафильму можно понять, что это был за год — по стилю рисунка, изображения. И ты сразу чувствуешь время, и в этом есть историческое ознакомление со временем. И конечно, когда артисты это читают — а это происходит вот прямо сейчас, прямо здесь. А артисты находятся в достаточно сложной ситуации, потому что с одной стороны — диафильм, с другой стороны — дети, которые требуют внимания. Мне кажется, что это будет очень интересно.
В. Емельянов
— Юля, вопрос вдогонку — а вы аудиокниги не записываете?
Ю. Пересильд
— Записываю иногда. Не всегда хватает на это времени. Честно скажу, я бы встала в студии и писала бы, и писала бы аудиокниги — я очень люблю это на самом деле. Я записывала Куприна, несколько разных аудиокниг, в том числе «Столетник», «Барбос и Жулька», другие рассказы. И один раз я записывала Гофмана. Гофмана я обожаю, это было «Неизвестное дитя» — я сама около микрофона переплакалась, перерыдалась. Это прекрасное произведение.
А. Митрофанова
— Возвращаясь к диафильмам. То есть те артисты, которые будут вам помогать в организации фестиваля…
Ю. Пересильд
— Да. Их много.
А. Митрофанова
— Назовите, пожалуйста.
Ю. Пересильд
— Тимур Родригез, Максим Матвеев, Алиса Гребенщикова, Лиза Арзамасова, Артем Тульчинский, Аня Шерлинг, Юля Снигирь. В этом году, к сожалению, не будет Мити Хрусталева, у него работа. Но он нам отдал своего друга, с которым мы теперь стали большими друзьями — Тимура Родригеза, который в этом году будет разгонять энергию. Мы первый раз с Тимуром пересеклись на нашем концерте «Люди и птицы», где он сыграл пингвина. Мы частично повторим этот концерт на «Галафесте» на большой сцене. И я просто очаровалась им и как человеком, и как отцом своих детей. Это так странно бывает, когда ты не знаешь человека, и думаешь — ну, вот какой-то человек. И ты вдруг с ним знакомишься и понимаешь — сколько там нерастраченной энергии на добро! И в этом году Тимур с нами, и я очень этому рада. Никита Тарасов, с которым мы снимались вместе в «Битве за Севастополь». Максим Матеев, который к нам периодически присоединяется, но в «Галафесте» он у нас еще не был, так что у него в этом году будет дебют на «Галафесте». У него у самого фонд «Доктор Клоун», он тоже постоянно этим занимается. Много будет людей — Аглаю Тарасову ждем, ждем многих музыкантов.
А. Митрофанова
— Я уверена, что музыканты будут самые лучшие у вас на «Галафесте». И я напомню, что все эти люди не будут где-то далеко стоять на сцене — они будут среди гостей, будут вместе с детьми.
Ю. Пересильд
— Конечно. В 12 часов открываются двери в сад «Эрмитаж», мы встречаем детей — и целый день артисты постоянно будут ходить по разным локациям. У нас для каждого артиста будет такой «план действий на день»: 5 минут ты здесь, 10 минут ты здесь, 15 минут здесь… Это целая схема.
А. Митрофанова
— Большая работа.
В. Емельянов
— Сад «Эрмитаж» довольно камерное пространство
Ю. Пересильд
— Да, он очень уютный.
А. Митрофанова
— Юлия Пересильд — артистка театра и кино, сегодня в программе «Светлый вечер» на радио «Вера». Мы говорим о фестивале «Галафест», который пройдет в ближайшую субботу 2 сентября в саду «Эрмитаж». В 12 часов начало. Пожалуйста, все желающие присоединяйтесь. Есть сайт http://galafest.ru — там можно приобрести билеты. По билетам вход для обычных посетителей, а для особых детей и их родителей вход бесплатный.
В. Емельянов
— И хорошо, что это 2-го сентября.
А. Митрофанова
— 1 сентября все уже сходят в школу. Юля, по поводу программы можно еще на одном пункте остановлюсь? Будет у вас там такое место, какой-то шатер, который называется «Устал от детских фокусов? Чудеса нейросенсорной реабилитации». Поясните, пожалуйста, что это такое?
Ю. Пересильд
— Это будет такой шатер, в котором будут, помимо всяких лекций и рассказов… Скорее, это будет такой информативный шатер.
А. Митрофанова
— Для родителей.
Ю. Пересильд
— Да. Туда соберутся психологи, туда соберутся специалисты по разным вопросам — там можно будет задать вопросы, получить ответы. Безусловно, в этот момент и для детей будет придумана развлекательная программа. Так будет не какая-то «сухая» теория — всё будет в игровой форме сделано.
А. Митрофанова
— То есть у вас спектр огромный.
Ю. Пересильд
— Спектр достаточно широкий. Мне бы еще хотелось рассказать про «Лизу Алерт», потому что, на мой взгляд, это очень важный шатер. Их программа рассчитана на то, если простыми словами сказать, что делать ребенку, если он вдруг потерялся в городе или попал в какую-то критическую, кризисную ситуацию. В игровой форме рассказывается — что нужно делать. Вы слышали, наверное, про «кнопку жизни»…
А. Митрофанова
— Расскажите. Кто-то слышал, кто-то нет.
Ю. Пересильд
— «Кнопка жизни» — это такой браслет, который надевается вашему ребенку, и вы знаете, где он находится. И если он попадает в какую-то критическую ситуацию, не дай Бог, он может нажать эту кнопку — и вы услышите этот сигнал, и поймете, что что-то случилось. И начнете какие-то действия.
В. Емельянов
— Для некоторых взрослых такая кнопка тоже полезна.
Ю. Пересильд
— Да, для пожилых людей. Как раз «Лиза Алерт» занимается и детьми, и такими случаями, когда кто-то потерялся в большом городе.
А. Митрофанова
— И детям прямо будут объяснять на пальцах, как быть.
Ю. Пересильд
— Да.
А. Митрофанова
— Если, к примеру, незнакомая улица и незнакомые люди вокруг — мои действия?
Ю. Пересильд
— Да, это будет в игровой форме. Я не знаю, как это назвать — квест или просто игра. Они в игровой форме как раз этим и занимаются — что делать? Я думаю, что эту программу я бы вводила и в школы, и в старшие группы детского сада, потому что это важно.
А. Митрофанова
— Конечно.
Ю. Пересильд
— Понятно, что у детей сейчас есть телефоны и какие-то средства связи, но — попадая в критическую ситуацию, всё атрофируется. Ты не понимаешь — что делать? Это очень важно понимать. Как правило, мы сейчас ведем детей до школы и обратно забираем. Но в отличие от нас, детей, выросших во дворах, у которых был такой иммунитет, у них это может и не случиться. Может всё заблокироваться, и ребенок не будет знать, что делать.
В. Емельянов
— Гораздо жестче стало время. У меня же была история: я ходил в детский садик. Это было на улице Герцена, сейчас это Большая Никитская. А жили мы на улице Воровского, ныне Поварская улица. Я так и не понял — то ли я обиделся на кого-то, то ли мне что-то не понравилось, и я во время прогулки, часа в 4, пошел домой сам. Мне было 4 года. Я пошел от этого детского садика вверх по улице Герцена…
А. Митрофанова
— Как тебя отпустили из детского садика? Ты просто вышел и пошел?
В. Емельянов
— Я не знаю, чем закончилась эта история относительно воспитательницы, когда пришел папа, и ему об этом рассказали. Я догадываюсь, потому что я характером в отца, и могу себе представить, как это было. И свернул я напротив храма, в котором венчался Пушкин, это уже Никитские ворота — я шел в сторону дома. И один человек… Вот, зима, идет мальчик в валенках, в шлеме, шарф сзади завязан, в пальтишке, варежки у меня на резинке пропущены… И какой-то военный меня остановил: «Мальчик, а где твоя мама? Где твои родители?» — Я говорю: «На работе». — «А ты откуда? Ты как здесь?» — «Я из садика иду домой». — «Один???» — «Да». — «А где садик?» — «Там». И он меня вернул, привел обратно.
А. Митрофанова
— То есть папа твой не узнал…
В. Емельянов
— Узнал. Он же пришел меня забирать, и она ему рассказала: «Сегодня Володя ушел из детского сада». — «Куда?» — «Домой». Он мне говорит: «Подожди меня, иди одевайся в раздевалку, я сейчас приду». Я не знаю, что там было. Вот такой случай у меня был. Тогда не было ни кнопок, ничего — люди были другие. Кто-то обратил внимание, что ребенок один на улице.
Ю. Пересильд
— Я думаю, что сейчас бы обратили внимание даже еще раньше — как только бы увидели ребенка маленького. Раньше хотя бы дети сами в школу ходили, а сейчас? Я когда вижу на улице восьмилетнего ребенка, мне сразу хочется подойти и сказать: «Ты куда? Откуда? Зачем? Где взрослые?»
В. Емельянов
— В Белоруссии ни у кого не возникает таких вопросов — дети совершенно спокойно ходят и школу одни, и из школы одни, как мы в свое время. Гуляют во дворе одни. И ничего не случается.
А. Митрофанова
— Хорошо, если так. А что касается нас — я тоже стала замечать, что люди проявляют интерес и внимание, когда видят ребенка одного: «Ты что? Ты чей? Где мама, где папа, где бабушка? Где кто-нибудь?» Мне кажется, какая-то солидарность начинает в нас пробуждаться.
Ю. Пересильд
— По крайней мере, хочется в это верить.
А. Митрофанова
— Хочется. Потому что лучше, когда люди как люди себя ведут, а не как пауки в банке.
Ю. Пересильд
— Я думаю, люди делятся на несколько групп. И есть целая группа людей — я не могу сказать, что все — есть целая группа людей, которые на сегодняшний момент стали замечать не только себя. Это и благотворительность показывает, и желание людей… Вот например, мне бы очень хотелось рассказать про наших волонтеров.
В. Емельянов
— Расскажите, пожалуйста.
Ю. Пересильд
— Это какие-то уникальные девочки, пока в большей степени это девчонки. Есть целая команда волонтеров, которым можно доверить самые сложные дела, самые ответственные дела. Это люди, которые с нами уже полтора-два года, они с нами на каждом мероприятии. Они помогают по-разному: они печатают нам документы, помогают с рекламой, делают для нас ролики, все время поддерживают. Например, спектакль «СтихоВаренье», который в прошлом году очень активно шел в театрах — там кто-то из них был помощником режиссера, кто-то реквизитором, кто-то костюмами занимался, кто-то артистами занимался. То есть это уже какие-то негласные сотрудники фонда. Хотя они, безусловно, волонтеры. Они не получают за это денег, но тратят на это очень много времени, очень много сил, и главное — сердца своего. Они уже начинают в этой истории что-то понимать, в чем-то разбираться, хотя девчонки совсем молодые, совсем: 18-19, 20-21, 22.
В. Емельянов
— Они при этом студенты, учатся или работают где-то?
Ю. Пересильд
— Кто-то учится, кто-то уже где-то работает, но при этом они все время уделяют огромное количество времени нашему фонду.
А. Митрофанова
— Юля, а вы искали для себя ответ на вопрос: как это происходит? Вы говорите «сейчас появилось много людей, которые стали замечать не только себя». Это очень важные слова, мне кажется. Почему так?
Ю. Пересильд
— Мне кажется, во-первых, что у людей есть ощущение, что не всё так хорошо, как кажется. Во-вторых, благодаря усилиям, в том числе и многих благотворительных фондов — в основном это частные усилия, то есть это не только государственные усилия. В том числе, конечно, Чулпан Хаматова, которая отчасти заварила эту кашу благотворительности, так активно ее начала. Людям хочется быть добрыми. Даже если у них в своей жизни что-то не так складывается, как им хотелось бы, то хочется кому-то делать хорошо. Я не знаю, наверное, у каждого разные свои цели, кому-то кажется, что это и им отчасти как-то поможет. Для кого-то это просто способ бороться с количеством зла и несправедливости в этом мире, потому что, безусловно, его много. И мне приятно, что молодые это понимают. У них всегда есть выбор — они сами могут стать этим злом, или это зло таким… Побеждать его невозможно, драться с ним невозможно, но множить добро — возможно. Это здорово, что многие люди хотят множить добро, есть это желание. Кто чем. Кто-то приносит заготовки, кто-то вещи хочет отдать…
В. Емельянов
— Заготовки — это соленья?
Ю. Пересильд
— Да, соленья. Кто-то в инстраграме про это постоянно говорит, рассказывает какие-то истории. Кто-то не может пройти равнодушно мимо котиков, собачек. Я должна вам рассказать забавную историю, потому что волонтеры фонда «Галчонок» даже в этом мне умудрились помочь. В этом году маме на дачу подбросили коробку — восемь котят и кошка. Все очень-очень маленькие. К ним рвалась какая-то собака, мои дети вместе с мамой отбили эту собаку, отобрали этих котят. Два котенка убежали в лес, они всю ночь искали этих котят. И потом началось лето с котами, у нас это лето прошло под знаком котиков. Мама их лечила, возила их к ветеринару… Потом мы стали раздавать этих котят. И я вам должна сказать такую вещь… Правда, может быть, я писала очень жалобные письма, потому что — ну куда их деть? Их же жалко, что с ними делать? И появилось очень много людей — из Рязани, из Брянска, из Москвы, из Подмосковья, которые у меня этих котят стали забирать к себе домой. Кстати, мы в саду «Эрмитаж» встречались — приходили люди с детьми, с мужьями, и забирали у меня этих котят. И я должна сказать, что половина этих людей… Я шла туда с кормом, хотела им дать денег, только чтобы они забрали этих котят, чтобы котята были счастливы. А получилось наоборот. Люди ко мне пришли — и кто-то принес что-то для «Галчонка», кто-то мне просто подарков каких-то принес. Люди готовы к каким-то нестандартным решениям проблем в сторону добра.
А. Митрофанова
— Актриса театра и кино Юлия Пересильд сегодня в программе «Светлый вечер» на радио «Вера». Мы говорим о благотворительном фонде «Галчонок» и о фестивале «Галафест», который пройдет 2 сентября в саду «Эрмитаж». Владимир Емельянов, я, Алла Митрофанова. Через минуту вернемся.
В. Емельянов
— Мы продолжаем наш «Светлый вечер». В студии Владимир Емельянов и Алла Митрофанова. Наша сегодняшняя собеседница — замечательная актриса театра и кино Юлия Пересильд. Юля, я хотел вас вот о чем спросить — вы же с Псковской земли?
Ю. Пересильд
— Да.
В. Емельянов
— Один из любимых моих краев в нашей стране, очень люблю там бывать. И не только в Пскове, но и в Изборске, Псково-Печерской Лавре…
Ю. Пересильд
— Пушкинские горы.
В. Емельянов
— Пушкинские горы — это просто фантастика. Кто не знает, о чем идет речь, перечитайте Довлатова «Заповедник» — там не очень много про эти места написано, там больше про людей, но, тем не менее, атмосферу можно почувствовать. Хотя вы давно уже москвичка. А вы у себя на Родине занимаетесь подобной деятельностью?
Ю. Пересильд
— Я не москвичка, и как бы мне этого не хотелось, никогда ею не стану. Я, безусловно, псковитянка. И для меня это не пустые слова. Я очень люблю этот город, я обожаю Москву. На самом деле, я рвалась даже не в театральный институт — просто я когда-то, в 11 лет, побывала в Москве на «Утренней звезде», и тогда я себе очень четко сказала: «Это мой город».
В. Емельянов
— Ну вот, а говорите — не москвичка.
Ю. Пересильд
— Я очень его люблю, потому что мне кажется, что энергетически это вот мое. Я очень сильно скучаю по Москве, когда куда-то уезжаю. Несмотря на все эти пробки — это всё ерунда. Но работать, жить, творить, хулиганить мне хочется только в этом городе. Псков — это совсем другое, это моя малая родина, это мое детство, мои друзья, мое дворовое детство. Я буквально вот недавно вернулась из Пскова, я начинаю там работу над спектаклем «Каштанка». Я хочу в Псковском драматическом театре с молодыми артистами, которых я частично знала, знаю, что они классные, что они готовы работать. Мне очень хочется поставить с ними спектакль.
В. Емельянов
— В качестве режиссера?
Ю. Пересильд
— В качестве режиссера, без гонораров и всего прочего. Это моя принципиальная позиция, потому что я не режиссер и никогда им не стану. Я, скорее, идейный организатор. (Смеется.) Я обожаю это произведение, я считаю его просто блестящим и совсем не детским. Для меня синдром «Каштанки» это гораздо больше, чем детский спектакль. И вот, мы поедем в Пушкинские горы, посидим там немножко, и когда-нибудь — в январе, наверное, или в феврале — сделаем этот спектакль. Поэтому Псков для меня это место, в которое мне хочется возвращаться. В данном случае, для начала пускай это будет театр. Я знаю, что у нас в городе есть очень неплохой ЦЛП, и там тоже ребята серьезно и интересно работают. Я, к сожалению, пока ни разу туда не вошла, не попала. Я знаю, что в том же Псковском театре есть фестиваль «Другое искусство», и это здорово. Это означает, что в Пскове это тоже есть, а не только в Москве и Петербурге это происходит, а и в других городах люди начали активизироваться на тему благотворительности. Я думаю, что за время моего пребывания там я обязательно их посещу, и надеюсь, что мы с ними подружимся.
А. Митрофанова
— Синдром «Каштанки» вы сказали. Я подумала о том, что по сути, ведь ваши подопечные — это детки, которые… К сожалению, ведь мы живем в таком мире, в котором они могут чувствовать себя вот примерно так, как главная героиня этой чудесной повести. И, наверное, задача в том, чтобы минимизировать, если не удастся совсем убрать, то минимизировать это чувство вселенской бесприютности. Вокруг тебя чужие, а тебе так хочется стать частью этого мира — хотя бы что-то можно сделать для них. Сердце разрывается на части, когда видишь, что такого ребенка куда-то не принимают.
Ю. Пересильд
— Вот как раз хочется рассказать про проект «Травли нет» (Травли.Net). Мы сейчас получили президентский грант на новый проект «Травли нет» — он как раз будет направлен на то, чтобы дети, если они попадают в школы, то они бы не чувствовали себя неуютно, одиноко, больно, и чтобы это ощущение травли их не касалось. Поэтому будут «уроки доброты» — будут приходить психологи в школы. На сегодняшний день у нас пока только 4 школы, которые с нами сотрудничают. Но я думаю, что как только пойдут об этом разговоры и все поймут, что мы не опасны, а очень классные, креативные и не собираемся никого очернять, или не дай Бог, раскапывать какие-то страшные истории… Нет, нам хочется просто хочется войти в школы для того, чтобы… «Уроки доброты» — это для маленьких детей, наверное, для начальной школы, может, еще 5-6 класс — это просто артист приходит, показывает мультик, в котором есть какие-то проблемы у главного героя. И мы будем разговаривать на темы: а почему проблемы, а что не так? Все очень боятся, до сих пор люди боятся — придут психологи! Сразу ощущение, что придут какие-то врачи в белых халатах, они придут и будут нас проверять. Это совсем направлено на другое — это направлено на то, чтобы людям рассказать о том, что есть благотворительность, есть дети особенные. Они не заразные, их не надо бояться, им чуть тяжелее, чем вам. И надо просто научиться быть вместе. И поверьте, вам тоже будет интересно, и от этих детей вы получите массу интересной для вас информации.
В. Емельянов
— Чтобы не повторялись эти ужасные истории — в этом году это было или в прошлом? Когда родители отказались, чтобы на выпускной фотографии был ребенок особенный.
А. Митрофанова
— Это дикость просто.
Ю. Пересильд
— Это ужасно.
В. Емельянов
— Чтобы не повторялось этого.
А. Митрофанова
— Юля, а вашим деткам сколько?
Ю. Пересильд
— 4 и 8.
А. Митрофанова
— Они, я так понимаю, активное принимают участие в том, чем вы занимаетесь
Ю. Пересильд
— Да. Пожалуй, единственное, куда я разрешаю детям выходить, где присутствует пресса — это благотворительность. Потому что я считаю, что дети с детства должны это видеть и понимать, что не всем так хорошо, как вам.
В. Емельянов
— А как они реагируют на это? Та дочка, которая постарше, которой 8 лет.
Ю. Пересильд
— Может быть, я эту историю уже рассказывала. С Аней у меня всегда происходят очень интересные истории. При встречах с нашими очень особенными детьми, мне кажется, она научилась в этом ориентироваться даже лучше, чем я. Если у меня возникает какая-то секунда, когда я думаю: «Так, надо как-то поступить, чтобы не обидеть» — например, не сказать что-то лишнее, то у нее этой границы совершенно нет. Она просто к нему подходит и говорит: «Привет, как дела?» И у нее совершенно нет проблемы — обидишь, не обидишь.
В. Емельянов
— Это дети, они еще не обросли этой коростой комплексов каких-то, зажимов.
Ю. Пересильд
— Конечно. Я была сейчас в жюри на «Кинотавре» в Сочи. Там живет моя подруга, моя любимая девочка — Гера Аристова, которой я планирую помочь как-то, хотя она не относится к категории наших детей в «Галчонке». Ей нужны деньги на реабилитацию и еще на многое. Она «хрустальный» ребенок, при этом она гениально поет, она профессиональная певица, хотя ей 14 лет. Вот вы говорите: «Бойтесь своих желаний». Иду я по Сочи… «Кинотавр» в Сочи — это такая гонка: бегом туда, бегом туда, 3 минуты туда, интервью здесь. А я когда ехала в Сочи, я хотела увидеть Геру, просто поговорить с ней — спросить, что сейчас ей нужно. Я приехала, и просто не успела ей позвонить, меня просто замучили. Мы идем по набережной с детьми (я поехала туда с детьми), и я думаю: «Вот, не позвонила. Надо набрать, в спокойном режиме сесть и набрать ее, узнать, как у нее дела». И вдруг нам навстречу едет Гера на коляске — одна! Я говорю: «Ты представляешь, это судьба! Я иду и о тебе думаю». Ни Аня, ни Маша Геру раньше не видели. Я думаю — как они сейчас отреагируют? Это же для них что-то необычное. И Аня ей: «Привет!» Они обменялись телефонами, стали друг с другом переписываться. Мы пошли пить чай, и Маша говорит: «А покажи мне твои ноги». — «Ну, они у меня не такие, как у всех — они у меня маленькие». — «А можно я их потрогаю?» — «Ну, можно, конечно, потрогай». Маша потрогала, говорит: «А ты как ходишь?» — «Я не хожу, я вот только так сижу». — «А-а, понятно. Давай мы тебя пересадим в кресло, нам даже интересно это будет». Я говорю: «Аккуратно! Не надо! Подождите!» Гера говорит: «Да пусть! Я же сама могу частично». В общем, они как-то ее пересадили, сели рядом, стали с ней обниматься, целоваться, фотографироваться. И они задавали ей какие-то вопросы, которые с точки зрения взрослых… Когда они ей задавали вопросы про ноги, у меня в эту секунду сжималось сердце — я не понимаю, можно задавать такие вопросы, нельзя? Страшно — а вдруг ее обидишь? А для них это — нормально! И в тот момент, когда это становится нормальным вопросом, и для Геры это становится нормально — ей гораздо проще рассказать про то, какая у нее проблема с ногами, чем делать вид, что всё хорошо, и все делают вид, что всё хорошо, только лишь бы о проблемах не начать говорить.
А. Митрофанова
— Юля, мне кажется, что здесь очень важно то, что дети, когда они общаются друг с другом, и со взрослыми тоже, они считывают тот посыл, который стоит за вопросом. Если бы тот же самый вопрос задал взрослый человек с тем набором комплексов, зажимов и ограничений, то я думаю, что Гера отреагировала бы несколько иначе. Ей самой бы стало неловко, она бы подумала, что надо поскорее как-то выйти из этой ситуации. А здесь — она видит детскую непосредственность, она это реагирует так же, потому что она сама еще наполовину ребенок.
Ю. Пересильд
— Безусловно, она еще ребенок. Я хочу сказать, что такой фестиваль, как «Галафест» как раз для этого и создан — чтобы дети общались между собой. И тогда, поверьте, они быстрее найдут этот контакт друг с другом, чем мы, взрослые, будем им это навязывать.
В. Емельянов
— Это хорошая иллюстрация слов Спасителя «Будьте как дети».
Ю. Пересильд
— Да. Когда мы первый раз проводили «Галафест», это было 4 года назад, там были дети, у которых недоразвиты руки. И мы сидели с девчонками и плакали на траве, потому что мы увидели такую картину. Они начали играть в «пятнашки» — у них с ногами всё хорошо, а вот руки чуть недоразвиты. Они начали играть с обычными детьми в «пятнашки», и обычные дети взяли, и руки в локтях согнули и начали играть в «пятнашки» локтями. По сути дела, это вообще для них не проблема — это просто правила игры. Если им это позволить.
В. Емельянов
— Некоторые родители могут подумать — вот мы приглашаем их на фестиваль «Галафест» 2 сентября в сад «Эрмитаж» — и некоторые родители задумаются: конечно, это всё хорошо, это всё нужно, но может не надо нашему на это всё смотреть? Вы как бы на это возразили?
Ю. Пересильд
— Мне кажется, что когда мы от наших детей требуем в 14 или 15 лет уважения к бабушке, прабабушке, дедушке, прадедушке, уважения к родителям, любви к нам — уже поздно. В 14-15 лет поздно уже что-то требовать. Потому что когда мы ему с детства говорим о том, что он особенный, он прямо центр вселенной, а все вокруг чуть ниже его и чуть хуже, а он самый лучший на свете, и когда мы пытаемся ограждать его от проблем, от реального мира, то потом чего мы хотим от него в 14-15 лет? У него свой мир, который выстроен очень удобно: я сильный, я защищенный, всё остальное меня не интересует, никаких других проблем нет. Я считаю, что (может, я неправильно делаю) — но я своих детей погружаю во все, иногда даже и свои проблемы в том числе. Например, когда ты приходишь со спектакля и у тебя нет сил — можно сделать вид, что всё хорошо, и давайте вместе играть. А можно сесть и поговорить с ними: «Ты знаешь, я очень хочу с тобой играть, но я сейчас даже ходить не могу». — «Почему?» — «Потому что моя работа заключается в таком, таком и таком». Мне кажется, что проблемы детям очень нужны, надо про них постоянно разговаривать. Иначе во взрослом возрасте им очень сложно будет понять, что вообще они существуют. А когда они с ними сталкиваются, то они либо цинично, по-хамски и нагло от них отбрасываются, либо они впадают в жуткие депрессии и понимают, что тот мир, который они видели до определенного возраста, к нормальному миру никакого отношения не имеет.
В. Емельянов
— «Песочный замок», да.
В. Емельянов
— Мы напоминаем, что наша сегодняшняя гостья — актриса театра и кино Юлия Пересильд. Мы продолжаем разговор о «Галчонке», и вообще о жизни, как это у нас бывает в «Светлом вечере».
А. Митрофанова
— Юля, а можно еще вернуться чуть-чуть к программе «Галафеста»? Некоторые пункты меня очень интересуют. ТВ «Галдеж» — это что такое?
В. Емельянов
— Это, Алла Сергеевна, с 5 вечера до 10 по центральным каналам отечественного телевидения. (Смеются.)
Ю. Пересильд
— Мы и в прошлом году делали такие трансляции из разных зон. Дело в том, что сам парк в этот день разбит на много-много разных зон. И нам так жалко, что за один день дети не успевают пройти все зоны, они зависли где-нибудь, завалились на какие-нибудь коврики и не хотят уходить. Так вот, ТВ «Галдеж» как раз будет направлен на то, чтобы рассказывать про разные локации. То есть это будут люди, которые будут ходить и вести трансляции из разных зон, чтобы ты понимал, что вот там еще то происходит, а вот здесь то, а здесь сейчас этот артист, а сюда пришел Тимур Родригез — я сюда побегу, а я сюда побегу. Это как раз направлено на то, чтобы дети активней передвигались и не «залипали» на каких-нибудь одних локациях.
А. Митрофанова
— В общем, движуха у вас там будет.
Ю. Пересильд
— Да, там всегда движуха. Мы всегда этого дня так ждем и боимся одновременно, потому что это такая супердвижуха. (Смеется.)
А. Митрофанова
— Напомню, что билеты можно будет прямо на месте приобрести, и еще это можно сделать на сайте http://galafest.ru — там прямо кнопка такая «купить билет». Для особых детей и их родителей вход бесплатный. Для других гостей вход по билетам, которые можно купить. А эти деньги потом будут переданы…
Ю. Пересильд
— В фонд «Галчонок» — для того, чтобы оплачивать курсы реабилитации для наших подопечных.
А. Митрофанова
— Юля, а какие у вас сейчас первостепенные нужды в фонде?
Ю. Пересильд
— К сожалению, «черная дыра» первостепенных нужд — это, конечно, курсы реабилитации. Потому что это 800 детей — каждому хотелось бы 2 курса реабилитации в год. А в мечтах 3. Каждый курс реабилитации это 150 тысяч минимум.
А. Митрофанова
— Курсы реабилитации в себя что включают?
Ю. Пересильд
— Курсы реабилитации для каждого ребенка очень индивидуальные. Достаточно серьезная проблема — найти для себя тот курс реабилитации, который тебе помогает. Потому что можно прийти как бы в хорошее место, но это тебе не подходит, а это подходит. Кому-то помогает массаж, кому-то…
В. Емельянов
— Лечебная физкультура, логопеды…
Ю. Пересильд
— Кому-то помогает плавание. Кому что помогает — тут очень широкий спектр и очень индивидуально. Почему такая сложность во всех статистиках по нашим заболеваниям, по органикам, почему такая сложность в реестре названий болезней — потому что очень индивидуально каждый организм реагирует на курсы реабилитации, на диагнозы, на всё прочее. В этом году мечталось нам уже заниматься более серьезно в глобальном смысле медицинскими проблемами — может быть, с помощью каких-то врачей более точный реестр заболеваний, может быть, какие-то более универсальные курсы реабилитации. Говорю это отчасти как дилетант, с одной стороны, потому что я не имею медицинского образования. А с другой стороны — уже на сегодняшний день так хочется, чтобы сложилась какая-то система помощи. Безусловно, помощи нужно очень много. И вот мечта — выработать какую-то систему этой помощи. Конечно, для этого нам понадобятся и много денег и много умов. Будем их искать.
В. Емельянов
— Зато следующее поколение уже будет у вас учиться заниматься всем этим.
Ю. Пересильд
— Безусловно.
В. Емельянов
— Вы же правильно сказали в первой части нашей программы о том, что всем этим благотворительным движениям в нашей стране лет 10-15 от силы. Подрастает новое поколение, а вы уже как первопроходцы сможете их дальше направлять.
Ю. Пересильд
— Конечно.
В. Емельянов
— Мы все надеемся, что рано или поздно жизнь здесь наладится, потому что ну невозможно же — когда всю историю страны одни проблемы.
А. Митрофанова
— Вы знаете, мне кажется, что здесь еще важная такая история про то, как меняется сознание. Ведь дети, которые сегодня приходят к вам на такие «Галафесты», они когда-то станут взрослыми, им уже не надо будет менять свои взрослые мозги, когда они попытаются настроиться на волну людей с особенностями. Для них это уже будет в порядке вещей, они в этом выросли. Вообще, это нормальное — христианское или общечеловеческое, кто как может это называть — отношение к людям вокруг: к ближним, к дальним, да к любым. Когда люди слышат друг друга, видят друг друга, воспринимают друг друга такими, какие есть.
Ю. Пересильд
— Как ни странно, больше это нужно здоровым детям — это общение. Безусловно, нашим особенным детям это общение необходимо для того, чтобы расти и развиваться. Но это большая ошибка думать, что это только нашим детям нужно. Здоровым детям, просто особенным детям, это общение нужно гораздо больше. Потому что это, что дает им — пусть это пафосные слова, но — глубину души.
А. Митрофанова
— Как это получается так, что такое общение углубляет ребенка?
Ю. Пересильд
— Мне кажется, что, во-первых, появляется ценность того, что тебе дали родители, Бог, мир этот, пространство. Во-первых, ты начинаешь понимать, что тебе дано что-то большее. А это значит, что, наверное, с тебя и спросится больше. У тебя всё есть: есть руки, есть ноги, у тебя есть здоровье… Для детей это тоже понятно — я это вижу по своим детям, им это тоже понятно. Ну, какая ценность в том, что у тебя есть руки, ноги? Они же не понимают этого. А когда они видят людей с другими проблемами, они понимают — я же вот это могу делать, вот это могу, даже это могу! Конечно, если ты можешь это делать, значит, на тебе и ответственность другая лежит. Значит, ты должен как-то помогать — у тебя сил больше, ты больше и делаешь.
А. Митрофанова
— Да, вот как это работает. Еще благодарность ведь появляется, это очень важно. Мы как-то забываем Господу Богу спасибо говорить за то, что есть у нас в жизни…
Ю. Пересильд
— Конечно, конечно. И никто из нас не застрахован от, не дай Бог, чего-нибудь. Вот это ощущение того, что мы все очень хрупкие — это ощущение в детях, мне кажется, надо закладывать. Потому что видеть взрослых людей — вот человек такой уверенный, он эту жизнь поймал за хвост. А потом через какое-то время видишь его, когда жизнь его побила или что-то случилось, и ты думаешь: «Ай, а как это было всё опрометчиво!»
А. Митрофанова
— Если, как вы говорите, есть дети особенные, а есть особенные особенные, и если это для просто особенных детей настолько важно, мне бы очень хотелось, чтобы к вам на «Галафест» приходило как можно больше людей, и чтобы эти «Галафесты» не только в Москве были. Нас слушают в разных городах. А мы, когда о таких праздниках рассказываем, упоминаем в основном Москву, так получается. Есть какие-то планы у вас в эту сторону? Может быть, где-то в другом большом городе подобное провести?
Ю. Пересильд
— Мечты, конечно, у нас есть. И в первую очередь мечты о Питере есть. Но дело в том, что вроде бы и говорят про нас много, и вроде бы и детей у нас много, а на самом деле в фонде 10 человек, которые делают всё, это все сотрудники фонда! И конечно, на сегодняшнем этапе… Нас очень мало.
В. Емельянов
— Может быть, нужно придумать, каким образом экспортировать это в регионы? Если мы говорим о самых трех крупных городах России — это Москва, Санкт-Петербург и Новосибирск — там наверняка всё это есть. А когда речь идет, предположим, о городе Липецке, или городе Лебедянь, или о каком-то небольшом городе, где население 300-400 тысяч человек, и где такие дети тоже есть. А там этого нет. Может быть, просто как-то на месте это организовать? Там же тоже есть неравнодушные люди.
Ю. Пересильд
— Это зависит, к сожалению, только от одного: от того, послушают ли нас сейчас губернаторы или их помощники, и загорятся ли этой идеей. Потому что на «Галафест» мы собираем спонсоров на протяжении года. Но это Москва, и надо понимать, что в Москве все-таки это одно. Губернаторы Пскова, Перми — они сейчас нас послушают, позвонят и скажут: «Вы знаете, мы хотим выделить из бюджета определенное количество денег, потому что у нас такие дети есть. И очень активно развита группа мам или группа врачей, которые этим занимаются». Это же в первую очередь зависит от этого. У нас нет таких ресурсов, чтобы приехать в какой-то город и всё это создать. А дальше — я уверена, что у нас и силы найдутся, и команда у нас такая зажигательная.
В. Емельянов
— В вашей команде я даже не сомневаюсь. Но когда вы говорите про губернаторов… Наверное, есть исключения, но мое стойкое убеждение, что как только они садятся в это кресло, у них такая мысль красной строкой — как бы чего не случилось.
Ю. Пересильд
— Я сейчас приехала из Калининграда, с фестиваля «Короче». Он, по-моему, исполняющий обязанности, но, судя по всему, будет губернатором — молодой парень, практически мой ровесник, а может быть, даже на год меня младше. Он провел с нами весь фестиваль — он ходил, общался с людьми, смотрел все фильмы. Мне кажется, что на сегодняшний день время за такими ребятами. Не те, которые садятся в кресло, а те, которые не садятся в кресло, а выходят к людям и пытаются разруливать все проблемы вот так: видя эти глаза. Потому что садиться в кресло, мне кажется, что это уже отмирает, слава Богу. Например, в той же Риге есть Нил Ушаков. Мы, когда были там на гастролях с Театром наций, — вдруг идет по городу человек со своей женой. Нам говорят: «Вот это — мэр города».
В. Емельянов
— Это нормально, это везде так.
А. Митрофанова
— Губернаторы и помощники губернаторов!
В. Емельянов
— Вылезайте из автомобилей и кабинетов!
А. Митрофанова
— Посмотрите, какая чудесная Юлия Пересильд, как много делает это хрупкое создание, и как она сдвинула эту махину. Юля, спасибо большое! Присоединяйтесь, пожалуйста! Давайте в ваших городах тоже будет фонд «Галчонок» представлен. Не так много для этого и нужно, на самом деле — просто человеческое сердце и чуть-чуть денег.
В. Емельянов
— И последняя фраза на сегодняшней нашей встрече: 2 сентября, сад «Эрмитаж», фестиваль «Галафест». Приходите, пожалуйста, вместе с детьми. У нас в гостях сегодня была замечательная артистка театра и кино Юлия Пересильд. Программу подготовили и провели Владимир Емельянов и Алла Митрофанова. Мы прощаемся с вами, до новых встреч!
А. Митрофанова
— До свидания!
Ю. Пересильд
— До свидания!
Артёму Казённых важно отправиться на лечение, нужна помощь
Артёму Казённых 9 лет, он не может нормально двигаться и очень плохо видит. Но благодаря любви и заботе близких, жизнь его наполнена теплом и радостью. В семье мальчика есть особенная традиция — когда кто-то из друзей и знакомых приходит в гости, Артём неспеша подходит к человеку и аккуратно кончиками пальцев трогает его лицо. Так он здоровается с близкими людьми и понимает, кто пришёл в дом.
Артём всю жизнь борется с последствиями остановки сердца и нескольких операций на головном мозге, которые пережил в младенчестве. Чтобы помочь ребёнку развиваться, мама ежедневно выполняет с ним разные физические упражнения, возит сына на реабилитации. «Постепенно наш герой восстанавливается, — говорит Лидия. — Сейчас Артём осторожно делает первые шаги, самостоятельно может подняться и сесть на стул, что-нибудь съесть. Его крёстная, кондитер, каждый праздник старается порадовать Артёмку маленьким бисквитным десертом, что вызывает у него бурю положительных эмоций. Ведь теперь он может сам прожевать кусочек торта, хотя раньше ел только протёртую пищу», — продолжает рассказ мама.
Жить сегодняшним днём и замечать всё хорошее — вот девиз семьи Артёма Казённых. «Мы радуемся даже самому малому, тому, чему многие люди не придали бы значения. Например, недавно сынок впервые смог обнять меня одной рукой за шею. Просто обнять — какое это счастье!» — радуется Лидия. Она верит, что у сына впереди много новых побед.
Сейчас Артёму предстоит следующая реабилитация, которую мама оплатить не в силах. На помощь пришёл благотворительный фонд «Дети Ярославии», он открыл сбор для мальчика. И если вы хотите поддержать Артёма, переходите на сайт фонда: deti-yaroslavii.ru
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Смыслы Страстной седмицы». Прот. Павел Великанов
У нас в гостях был настоятель московского храма Покрова Богородицы на Городне в Южном Чертанове протоиерей Павел Великанов.
Мы размышляли с нашим гостем о смыслах и значении Страстной Седмицы и о том, как участие в богослужениях этих дней может помочь подготовиться к встрече главного христианского праздника — Пасхи.
«Страдания и вера». Татьяна Семчишина
У нас в гостях была медсестра детской реанимации Татьяна Семчишина.
Мы говорили о том, как страдания и жизненные испытания могут способствовать приходу к вере, о том, как поддержать человека в горе, а также о важной роли тишины и молчания в нашей жизни.
Ведущий: Константин Мацан
К. Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, уважаемые друзья! У микрофона Константин Мацан. В гостях у нас сегодня Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. Добрый вечер!
Т. Семчишина
— Здравствуйте!
К. Мацан
— Вот не первый раз Татьяна у нас в гостях в программе «Светлый вечер», а уже даже второй. Мы с Таней не то, чтобы давно, но знакомы, поэтому, как в жизни, будем общаться «на ты». И я бы вот с чего начал. Вот я тебя представляю как медсестру детской реанимации... Нередко я встречаю такое мнение, что вообще во врачебном сообществе, скорее, человек будет неверующим, потому что взгляд на мир научный, естественнонаучный, работаете вы с конкретными данными физиологии, анатомии, биологии и так далее, и вот места чему-то такому, что не измеряется на приборе, здесь, вроде бы, не остается. Почему «вроде бы»? Потому что, с другой стороны, а где еще встретить чудо, как не в больнице, где происходят, наверное, иногда необъяснимые с медицинской точки зрения вещи, когда врачи говорят: «Ну, бывает, и такое бывает. Хорошо, что человек выздоровел». Вот как ты это наблюдаешь, будучи человеком внутри этого процесса?
Т. Семчишина
— Наверное, стоит сразу оговориться, что поскольку я не врач, а медсестра и могу говорить от лица не столько врачей или врачебного сообщества, а медицинского сообщества, как медработник, как я сама это переживаю или как я это наблюдаю... И, конечно, ты абсолютно прав, что, с одной стороны, медики имеют дело с множеством данных, законов, процессов, опять-таки, опыта врачебного профессионального, медицинского, тех случаев, которые наблюдают, и это, конечно, в какой-то степени сужает область такой детской... назову это... не хочу никого обидеть, но какой-то слепой веры, когда ты надеешься и очень хочешь надеяться, тем более, когда речь идет о любимом человеке, близком, который болеет и страдает. Наверное, в этом смысле медики гораздо более люди отстраненные, может быть даже, циничные, потому что там, где мама болеющего ребенка продолжает надеяться, медики понимают, что это закончится тем или иным исходом.
С другой стороны, в нашей области, и это знает очень хорошо любой врач, медсестра, все те, кто каждый день занимается лечением людей и пытается им помочь, всегда есть место для необъяснимого и для того, чтобы... я назову это «действовал Бог», как человек верующий. Потому что даже если будет самая лучшая команда профессионалов, которые будут, допустим, оперировать в самой лучшей больнице, с самым лучшим оборудованием и самым лучшим обеспечением всеми необходимыми препаратами, есть всегда место, ну, случайности, стечению обстоятельств, когда что-то может пойти не так, или когда что-то может пойти так в тех больницах, местах, где нет совсем никаких условий. Но почему-то в одних ситуациях человек выздоравливает и получает исцеление, а в других вдруг начинаются какие-то осложнения, которые могут привести и к смерти. И, наблюдая за этим, наверное, люди могут по-разному это истолковывать — и как, опять-таки, случайность, совпадение, но здесь всегда есть место тайне, и я думаю, что никто другой, как медики, не наблюдают этого так часто, когда, кажется, по всем законам, все должно пойти таким образом, а оно идет совершенно другим.
Ну и, плюс, конечно же, никто, как медики, так часто не видит страдания и, в том числе, смерти, которая, да, к сожалению, становится частью нашей рутинной работы. Но без осмысления этого ты не можешь там оставаться. Другое дело, что каждый человек находит для себя разный ответ в этом осмыслении, и кто-то находит его действительно в вере, а кто-то — в такой отстраненности и некотором, наверное, ожесточении, может быть, сердечном, которое скрывается за словом «профессионализм».
К. Мацан
— Ну, говорят, что врачи — циники. Вот это — про это, да?
Т. Семчишина
— Наверное, да, можно и так сказать.
К. Мацан
— Вот ты, мне кажется, важнейшую тему ты такую поднимаешь — вообще о приходе к вере, о, скажем так, содержании этого процесса. Вот ты сказала, что, встречаясь часто со смертью, с уходом людей, разные люди совершают разные выводы, иногда противоположные, из одной и той же ситуации. А вот от чего это зависит, как тебе кажется? Почему один человек приходит к мысли, ну, к какому-то обоснованию для себя религиозной веры, включая то, что вот жизнь не заканчивается со смертью и есть надежда на вечную жизнь, вот в этом тоже выражается вера, а кто-то из той же самой ситуации делает вывод, что «нет, все» (я сейчас, может быть, огрубляю), «все бессмысленно». Вот этот самый цинизм, как, может быть даже, защитная реакция, возникает, бросающаяся в глаза бессмысленность. Вот я даже уже, скорее, знаешь, тут не про медицину, а к твоему опыту просто верующего человека, многолетнего прихожанина храма, который при этом с этой темой сталкивается, с темой медицины и смерти, — что Бог касается в какой-то момент сердца человека и говорит, что «вот найди утешение в этом, ищи утешение здесь», а другого, получается, Бог не касается, раз он ожесточается и не верит?
Т. Семчишина
— Это сложный вопрос.
К. Мацан
— Конечно, сложный. Я, вообще-то, простых вопросов не задаю.
Т. Семчишина
— Сложный вопрос, на который я могу попробовать ответить некоторым предположением, потому что все-таки опять я говорю с позиции человека верующего, хотя и мне знакомы сомнения, недоумение, и уже в профессию я пришла верующим человеком. Хорошо, конечно, ответить просто и схематично, сказав, что это зависит от того, с каким сердцем, наверное, с каким багажом ты уже приходишь, ну вот, там, например, в профессию или в какую-то конкретную ситуацию страдания, боли и какого-то экзистенциального напряжения. Потому что, конечно, влияют и встречи, и воспитание, духовное воспитание наших учителей. Потому что в том, как я вижу какие-то вещи и как я их трактую, огромная заслуга, и это результат работы множества людей, с которыми мы общались — и отца Георгия Чистякова, и владыки Антония Сурожского, чьи книги оказали на меня очень большое влияние, и Фредерики де Грааф, и многих других людей. И когда ты встречаешься лицом к лицу с конкретной ситуацией, она ложится уже на подготовленную почву. Хотя, говорю, конечно, это не исключает вопросов, недоумений, сомнений и боли.
С другой стороны, наверное, и благодать Божья... Я не знаю, как ответить на вопрос, почему кого-то касается, а кого-то не касается. Но это еще и выбор, это и выбор человека в том, чтобы оставаться открытым или нет. Мы все испытываем боль — это я совершенно точно могу сказать. Мы все, работая там, где мы работаем, и видя то, что мы видим, переживаем за наших пациентов и не можем эту боль не испытывать. Другое дело, насколько мы ее в сердце допускаем и насколько мы готовы и в дальнейшем ей открываться и — может быть, не самое удачное выражение — что-то с ней делать. Потому что я могу отдать ее Богу — это, мне кажется, единственное, что имеет смысл, и дать согласие на то, чтобы снова этой боли открываться. Но я совершенно точно знаю и понимаю, что бывают и моменты, и бывают ситуации, когда человек говорит: «Нет, я не хочу этой боли. Да, я вижу ее, но я совершенно не готов ее испытывать и снова и снова к этой ситуации возвращаться, поэтому я выбираю такое дистанцирование». Потому что это тоже ведь может быть объяснено очень логично и какими-то важными причинами и мотивами для того, чтобы профессионально не выгореть, для того, чтобы мочь помогать больным, для того, чтобы уметь профессионально оказывать им помощь, и так далее. И, наверное, да, мировоззрение, наверное, готовность открывать сердце и готовность как-то рефлексировать и, ну, назову это «что-то делать» с этим переживанием и что-то делать с этой болью. Наверное, от этого зависит.
К. Мацан
— Ты эту фразу произнесла, очень такую цепляющую в хорошем смысле слова — «отдать Богу». Вот мне эти слова очень нравятся — «надо отдать боль Богу», потому что в них, что называется, постулируется сразу и существование Бога, и Его активное участие в жизни человека верующего, то, как это верующий видит, Его готовность эту боль человека забрать, какое-то такое динамичное отношение. То есть, Бог из какого-то слова, фигуры, идеи, чего-то такого большого, где-то существующего, превращается в Того, Кто близкий с тобой, Кому до тебя есть дело. А вот как ты это переживаешь? Как бы ты, ну, если угодно, объяснила вот это свое чувство — отдать боль Богу — человеку, который этого опыта не имеет? Понятно, что это сложно, может быть даже, невозможно объяснить до конца или даже хоть сколько-то. Но описать, свидетельствовать, наверное, можно. То есть, это невозможно передать, как любой опыт, но, может быть, что-то о нем можно сказать?
Т. Семчишина
— Ты знаешь, однажды у нас был такой разговор с коллегой — ночной, в какое-то небольшое затишье и в какой-то небольшой такой промежуток передышки. Она спросила меня: «Скажи, вот ведь я вижу, что довольно часто ты общаешься с семьями наших детей, и даже с кем-то, и со многими ты продолжаешь общаться после смерти детей. Они присылают тебе фотографии. Как ты все это выносишь? И зачем?» И тогда я попыталась ответить на вопрос, именно используя вот этот образ «отдать Богу», при этом понимая, что я разговариваю с человеком, который, может быть, где-то очень на пороге веры, как-то задумывается. Это действительно было сложно, как это можно объяснить, потому что, разговаривая со «своими» (я беру это сейчас в кавычки) — ну, с теми, кто как-то более в церковный контекст погружен, среди верующих людей, я могу что-то говорить о молитве, хотя все эти слова — они, наверное, будут достаточно плоскими, и все будет не то. Но здесь суть в том, что есть боль, которую на самом деле очень сложно вынести. Ее довольно сложно вынести еще и потому, что ты не можешь ничего с этим сделать. Иногда это твоя боль, личная, потому что ты соприкасаешься с какой-то трагической ситуацией и видишь, как это отражается на семье, на ребенке. Может быть, еще обстоятельства какие-то сложные. Иногда это, действительно, да, тоже вот отражение боли других людей. Ты видишь, насколько другому человеку больно — матери, потерявшей ребенка своего, или самому ребенку. Но наше, наверное, такое человеческое, естественное желание — эту боль утишить сразу, уменьшить ее, избавиться от нее. Когда я говорю о том, что мы можем отдать эту боль Богу, это, наверное, больше о том, что мы можем ее с кем-то разделить. Это не всегда означает утешение, но когда ты в боли не один, это приобретает какой-то другой смысл. И особенно когда ты в этой боли не один, а с кем-то, кто больше тебя, больше всей этой ситуации, Тот, Который благ, Который милостив и Который, в общем, не хочет никому зла и не хочет никому ничего плохого. И когда ты в этой боли с тем, кто в глубине своего существа видит и держит судьбы всех и знает тайну, и знает каждого по имени — и этого ребенка, который ушел, или этой семьи, каждого ее члена. Наверное, как-то более стройно мне сложно это объяснить, но, как говорил кто-то из великих, что боль... ты можешь горе разделить пополам с кем-то, и это уже... Ну это совместное проживание — оно и объединяет, и оно помогает тебе в этом быть и продолжать, продолжать существовать, продолжать жить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Мы говорим о трудных вопросах, на самом деле, веры, которые возникают в связи с болезнью, в связи с испытаниями. И наша сегодняшняя гостья видит это просто в процессе своей работы в детской реанимации. Вот еще немножко останавливаясь, может быть, задерживаясь на этом выражении, на этом состоянии, наверное, сердца человеческого — «отдать боль Богу»... Я вот в прошлой части упомянул, что мне оно очень нравится, это выражение, потому что в нем дается какое-то представление о Боге активном и с нами взаимодействующем, к нам обращающемся. Но ведь тут еще, наверное, важно, что и человеческая активность здесь постулируется? Я почему об этом спрашиваю — потому что я вот помню, в похожем контексте когда мы с кем-то говорили, вот отдать боль Богу, отдать проблему Богу, поручить эту проблему Богу, человек совершенно нецерковный и неверующий услышал в этом пофигизм. То есть, «вы, верующие — вы просто от этого закрываетесь». Ну, «отдай Богу» — это то же самое, как, другими словами, просто «не думай об этом», «да не парься!». Но правильно, что мы не про это же говорим сейчас? А вот как ты это чувствуешь? Почему это не про «не парься»? Вот я даже понимаю, что в плане твоей работы в реанимации это глупый вопрос и наивный. Я не предлагаю тебе сейчас переносить его на конкретные ситуации, когда перед тобой страдающий человек. Но если говорить именно о вере, о том, как ты проживаешь отношения с Богом, которые вот не про «не парься», а про твое активное участие — что это такое?
Т. Семчишина
— Я думаю, что если говорить с точки зрения психологии, наверное, можно назвать это формой рефлексии, да? Что когда происходят какие-то сложные события — ну, например, смерти пациентов, еще какие-то неразрешимые вещи, с которыми мы активно в рамках своих профессиональных обязанностей сделать ничего не можем, то просто забыть и как-то отодвинуть это в долгий ящик — это, наверное, да, была бы, наверное, пассивная позиция. Мне кажется — ну, может быть, я так устроена, но мне кажется, что очень важно все-таки не оставлять эти ситуации, а к ним возвращаться и их обдумывать. Пусть это будет с точки зрения психологии действительно такой рефлексией. Но если говорить с точки зрения веры, то мне кажется очень важным вот что. Когда-то я услышала это от Фредерики де Грааф. В каком-то разговоре мы с ней обсуждали тоже какую-то рабочую ситуацию, и она говорит: «Ну ты зовешь туда Бога, ты зовешь туда прийти Бога? Ты знаешь, что в какие-то моменты ты можешь требовать, чтобы Бог туда пришел? Да, Он знает это и без тебя, да, Он видит эту ситуацию, но ты можешь требовать, чтобы Божья Матерь и Господь в эту ситуацию вошли». Я не сразу это поняла, что она имеет в виду, но мне кажется, что это какая-то точка соприкосновений, точки встречи именно активности человека и активности Бога. Потому что это пространство человеческого сердца. И человек, видя или участвуя в неких обстоятельствах, где человек страдает, его призыв Бога туда — это, мне кажется, именно это и есть проявление активности, неравнодушия, неотстранения. И то же самое — если речь идет о смерти или вот о каких-то таких сложных событиях. То есть, мы, с одной стороны, молимся и отдаем Богу эту ситуацию — может быть, непонятную, может быть, с которой мы не согласны, но, вместе с тем, мы призываем Его прийти туда и освятить эту ситуацию Своим присутствием. Как дальше будет, я не знаю, но что-то страшное уже случилось, что-то трагичное уже случилось. Но призвать Бога в эту ситуацию, мне кажется, это лучшее, что можно сделать.
К. Мацан
— Я помню, в одном интервью священник Александр Ткаченко, создатель первого детского хосписа в России, сказал, что у Бога нет других рук, кроме наших. Ну это не он первым сказал — это такая известная, бесспорная, с одной стороны, мысль. С другой стороны, я помню, что в другом интервью человек тоже, много работающий, скажем так, в социальных проектах, помогающий и бездомным, и больным, к этой фразе по-другому отнесся — что «не, ну, конечно, у Бога есть другие руки, кроме наших, потому что, может быть, если Господу надо, Он Своими руками что-то сделает и без нашей помощи». И тогда человек добавил: «Ну, в лучшем случае, пальцы». Но, может быть, мы не будем множить дальше физиологические метафоры — «руки», «пальцы», но что ты об этом думаешь? Как в тебе эти слова отзываются?
Т. Семчишина
— Мне кажется, что это — опять-таки, наверное, возвращаясь к вопросу открытости сердца и открытости... ну, открытости миру, открытости человеку, причем, в совершенно разных реакциях. Мне почему-то первое, что приходит на ум, когда я слышу эти слова, это какие-то ситуации... Ну вот, например, самая простая — допустим, закончилась моя смена, и я выхожу из отделения, может быть, очень уставшей и, может быть, думающей только о том, чтобы поскорее добраться домой...
К. Мацан
— Потому что после суток дежурства.
Т. Семчишина
— Да, ну, после суток, и поехать скорее домой, и лечь спать, и вообще как-то немножечко отключиться от той реальности, которая была моей реальностью в последние 24 часа. И в этот момент, например, я вижу, что на диванчике около отделения нашего сидит женщина и, например, плачет. И, может быть даже, я узнаю в ней маму кого-то из наших детей. И здесь может быть несколько вариантов, да? Это может быть, например, мама, с которой есть у нас какой-то контакт и с которой у нас, ну, какие-то отношения даже сложились, потому что ребенок уже лежит какое-то продолжительное время. Это может быть мама какого-то другого ребенка, с которым я никогда не работала, но я знаю, что она приходит. Или, может быть, это совсем незнакомый человек. В целом, реакция моя может быть такова, что, ну, вообще-то, я закончила уже работать. Лифт — вот, пожалуйста, здесь пройти пять метров, и я сажусь на лифт и уезжаю к себе. Ну, потому что это не мое дело. Ну, плачет она — почему она плачет? Я не знаю, почему она плачет. Узнавать и как-то погружаться в это все еще я могу быть совсем не готова. Но, на мой взгляд, если так сложилось, что на выходе со смены почему-то я встретила эту женщину, ну, лучше подойти к ней, сесть и спросить ее, по крайней мере, что случилось. Или, ну, может быть, какими-то другими словами. Потому что мы все очень сильно нуждаемся в том, чтобы быть увиденными другими людьми. И, может быть, я ничем не смогу ей помочь. Может быть, я и выслушать ее не могу. А может быть, она мне как-то грубо даже ответит, или агрессивно, или... Да все, что угодно, может быть. Но в данном случае как-то Божьими руками... Что я могу, как Божьи руки, здесь, да? Я... вот как задание от Бога такое, да, это переживаю — что если человек встречается, даже если мне очень не хочется, даже если как-то вот... ну, как будто бы даже я имею моральное право пройти, но лучше все-таки подойти и спросить. Ну не захочет она другого человека рядом с собой, не нужно ей это будет — ну тогда так, как есть. Может быть, посидеть с ней какое-то время. А может быть, она пришла, потому что были ситуации, когда, например, мама потерялась просто. Ну, то есть, она должна была прийти в другое место, и она потерялась, растерялась, там, ребенок в тяжелом состоянии, и она не поняла, куда идти. И это все тоже решалось довольно просто, потому что я вернулась в ординаторскую, мы позвонили лечащему врачу и поняли, что требуется — она перепутала этажи и пришла не туда. То есть, это могут быть какие-то вещи, которые совсем не «великие», но если мы пришли в этот мир, если мы родились и продолжаем жить, и если как-то мы хотим для Бога тоже что-то делать, мне кажется, хорошо бы стараться — конечно, это не всегда получается, но — держать глаза открытыми, уши открытыми и сердце открытым.
К. Мацан
— Вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. У микрофона Константин Мацан. Не переключайтесь.
«Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. Еще раз здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан. Мы говорим сегодня с Татьяной Семчишиной — медицинской сестрой детской реанимации.
Вот до перерыва, знаешь, какую-то ты очень важную тему затронула, причем, важную, знаешь, вот мне лично в плане каких-то лайфхаков. Лайфхаков, потому что мы хотим, чтобы от наших программ была сплошная польза, и вот на практике что выносить. Я вот могу тебе признаться, что для меня вот в той ситуации, которую ты описывала — допустим, сидит человек в больнице ли, на улице, на работе ли где-то, например, плачет, и, в принципе, ситуация, с одной стороны, располагает к тому, чтобы подойти, спросить, что случилось, а с другой стороны, ты понимаешь — вот это моя проблема психологическая, честно признаюсь тебе и всему честному народу, — я боюсь вот того самого какого-то грубого ответа, неловкости, которую я могу создать, в которой я могу оказаться, боюсь почувствовать себя глупо. И боюсь одновременно и человеку как-то... Может быть, ему сейчас не нужно внимание. Вообще, я понимаю — допустим, когда мне плохо, я, может быть, не хочу, чтобы вообще меня трогали. Но это индивидуально. Я внутри себя борюсь, с одной стороны, с каким-то правильным пониманием, что, ну, хорошо бы сейчас подойти, узнать. И я вот абсолютно понимаю тебя, когда ты говоришь, что «вот мне сейчас, именно мне этот человек именно попался — ну неслучайно же это, ну Господь же все видит!» А с другой стороны, какие-то внутренние ограничители включаются. Вот что ты посоветуешь? Ты отчасти уже об этом начала говорить. Может быть, ты тоже это испытываешь. Судя по всему, тебе это знакомо. Как находить для себя внутреннюю мотивацию все-таки поступить по-христиански, громко скажем, и вот это внимание проявить, не боясь, несмотря ни на что, и быть готовым даже, там, не знаю, к неловкости, к грубому ответу, но все-таки сделать?
Т. Семчишина
— Ну, начнем с того, наверное, что касается мотивации, что, боюсь, нет готовых рецептов, потому что каждый раз и в каждой ситуации приходится делать выбор. Это не что-то такое, что идет по накатанной и что один раз уже решено, и теперь наконец-то все просто и легко.
С другой стороны, я вот о чем думаю. Господь дал нам свободу, и эта свобода — она выражается во всем. Она выражается, в том числе, в том, что решим мы сами — подойти или не подойти. Она заключается и в том, что человек может принять нашу помощь, не принять нашу помощь, нуждаться в нас, не нуждаться в нас, а нуждаться в ком-то другом. И, наверное, один из тех принципов, которые хорошо бы постараться соблюдать, это человеку эту свободу предоставить. И в каких-то ситуациях я понимаю, что мне проще все-таки тоже опираться на рецепты на какие-то готовые, и в каких-то ситуациях я для себя формулировки нашла. Вот, например, я живу на метро «Теплый Стан», где у нас находится рынок, и там переход довольно длинный из метро, много лестниц, куда довольно часто приезжают бабушки со своими сумочками-кошелочками на колесиках. И для того, чтобы подняться или спуститься (а чаще всего бабушки приезжают уже с нагруженными сумочками), ну это требует усилий, чтобы по ступенькам их поднять. И тоже кажется — ты видишь пожилого человека, который с этой тележечкой со своей цок-цок-цок по ступенькам, и реакция может быть очень разной, потому что бабушки тоже по-разному настроены.
К. Мацан
— Меня однажды так отшили, будто я хотел сумку забрать, а не поднять.
Т. Семчишина
— Да. Потому что бывает, что, действительно, ну вот люди как-то так реагируют остро. И, ну, для себя я какую-то формулировку нашла такую, что когда я подхожу, говорю: «Извините, пожалуйста, разрешите вам помочь!» — и это оставляет человеку абсолютную свободу, потому что кто-то может сказать: «Да мне и так удобно». О’кей. «Да, хорошо, очень было бы здорово». «Нет, не нужно». И... Ну, и когда... И себя чувствуешь в этом тоже свободной. И человеку ты предлагаешь, и оставляешь ему право отказаться и свободу отказаться или принять.
Конечно, гораздо сложнее, когда речь идет не о физической помощи, которая очевидна, а о помощи (или не помощи), о каком-то участии, когда речь идет о горе, слезах или какой-то сложной ситуации, и мы не знаем, что случилось. Но, мне кажется, если иметь в виду, опять-таки, эту деликатность и какое-то пространство свободы, ну, по крайней мере, может быть даже, и вопрос «что случилось?» не такой удачный... Там, что ты расскажешь, что случилось? «Мне плохо». Там, «моему ребенку плохо». Что случилось... Все плохо. Но, может быть, спросить: «Я могу вам чем-то помочь?», как бы по-киношному ни звучала эта фраза. Или: «Не могу ли я что-то для вас сделать?» И если человек скажет «нет», может быть, побыть еще, посмотреть на него и уйти?
К. Мацан
— В прошлой части программы ты говорила, когда мы начали в самом начале размышлять о том, насколько человеку в медицинском деле труднее или проще, скажем так, прийти к вере, найти утешение к вере, ты сказала: «Все мы переживаем боль и сомнения». Я вот хотел бы к этой фразе творчески придраться. Опять же, может быть, это будет связано с твоей работой, может быть, нет, но какие у тебя сомнения в вере, какие вопросы к Богу (если это одно и то же — сомнения в вере и вопросы к Богу)? Я понимаю, что ты вряд ли ставишь под сомнение бытие Божие как таковое. Хотя сейчас ты расскажешь. Но тогда чего они касаются?
Т. Семчишина
— Они действительно не касаются бытия Божия. Но... Есть, например, сомнение — это один из самых болезненных вопросов, я думаю, что не только для меня. Это вопрос, что есть благо. Что есть благо, ну, например, для конкретного ребенка. Или что есть благо для его семьи. И если мы говорим о том, что, ну, «я верю, что Господь всемилостив и благ, и в Его деснице тайна человеческой судьбы», то где это благо в какой-то конкретной ситуации, где его очень сложно разглядеть или невозможно? И что есть благо в этой ситуации? Это вопрос, который довольно часто снова и снова приходится ну как-то решать, задавать, по крайней мере, этот вопрос.
К. Мацан
— Ты имеешь в виду, может ли болезнь, например, быть благом для семьи, для человека, для ребенка?
Т. Семчишина
— Я боюсь сейчас уйти в какие-то теоретические размышления, потому что все-таки эти, наверное, вопросы имеют право задавать только непосредственные участники. Легко сидеть в студии и говорить о таких вещах. Но, скорее, это какие-то очень конкретные события или конкретные... Даже, наверное, не столько сама ли болезнь — благо. Я не буду касаться этой темы — она слишком деликатная, и она слишком индивидуальна для каждого конкретного человека. Но в процессе лечения и в процессе борьбы за жизнь мы, да, сталкиваемся с ситуациями — ну все ли мы сделали правильно и все ли мы сделали, исходя из блага, из пожелания блага, например, такой вопрос. И еще вопросы смысла, который, наверное, основополагающий — в чем смысл, где смысл? Наверное, немножко сложно говорить об этом абстрактно, но я боюсь, честно говоря, приводить какие-то конкретные примеры, потому что опасаюсь быть недостаточно бережной и деликатной к тем людям, о которых я могу рассказывать.
К. Мацан
— Когда человек надеется на чудо, а чудо не случается, это вызов вере?
Т. Семчишина
— Это очень серьезная проверка, я думаю. Потому что, как сторонний наблюдатель, опять-таки, я могу говорить о том, что очень часто чудо, которого мы хотим, оно имеет очень конкретные осуществления, да? То есть, мы хотим очень конкретных вещей, надеясь на чудо. Например, в ситуации болеющего ребенка хотим его выздоровления во что бы то ни стало. Вопрос блага в этом тоже очень важен, потому что иногда, например, в силу ряда причин, осложнений, лечения мы, как медики, можем понимать, что если даже ребенок выживет в этой ситуации, то его жизнь не будет полноценной. Он, например, ну, не сможет никогда ходить или не сможет говорить, или еще чего-то не сможет. То есть, его выживание физическое — оно не будет означать качества жизни и полноты этой жизни. Ну, хотя о полноте, наверное, можно говорить в духовном смысле, и мы, наверное, не будем эту тему затрагивать. Но я вижу, например, несколько вещей и могу поделиться такими размышлениями — что чудо иногда может быть в другом. Мы просим конкретного чуда в выздоровлении, а чудо случается, выражаясь в каких-то других вещах, хотя ребенок погибает, например, и этого выздоровления мы не получаем.
Но когда я говорила еще о том, что это такая проверка того, что стоит наша вера... С одной стороны, мы помним прекрасно все евангельские строки — «просите, и что бы вы ни попросили Во Имя Мое, да будет вам», С другой стороны, это тоже достаточно известные слова — о том, что «что нам дороже — сам Бог или Его блага, или Его благодеяния?» И вот в ситуации, когда мы просим и не получаем, очень бывает сложно, но возможно сохранить веру в то, что Бог всемилостив и благ, и неизменен, и принять из Его руки то, что происходит, даже если мы сейчас этого не понимаем. И даже если очень больно. И даже если эта боль потери разрывает сердце.
Но я вот, наверное, не посмею здесь говорить о наших родителях, потому что действительно для этого каждый проходит свой путь, и свой путь осмысления, и свой путь веры. Но вот здесь очень серьезно встает вопрос, насколько дорог мне Бог. Если я не сомневаюсь в Его существовании, если Он был здесь, если Ему небезразлична судьба моего ребенка, если Ему небезразлично все, что происходит с нами, как дальше строить эти отношения, если случилось то, что случилось.
И почему-то вот хочется мне еще одним поделиться — тоже важным, мне кажется, моментом таким. Однажды мы провожали семью, у которой умер малыш. Было отпевание, и батюшка наш, больничного храма после того, как отпевание закончилось, он подошел к супругам, к родителям малыша, обнял их и сказал: «У вас было время надежды, теперь оно закончилось, и наступает время веры и любви». И это настолько точно отражает состояние... Ну вот, по крайней мере, это такое было точное описание для этой конкретной семьи, потому что они до последнего надеялись. И сейчас, когда все закончилось так, как закончилось, они возвращаются домой, но возвращаются домой, к сожалению, с погибшим ребенком. Но наступает время, когда ты можешь верить во встречу, ты можешь верить в то, что любовь не заканчивается земной жизнью, и что любовь продолжается. Вот, мне кажется, это какое-то максимально точное описание того, что может происходить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Вот буквально предвосхищаешь ты ту тему, о которой я хотел бы в этой последней части нашей программы поговорить, без которой, конечно, наш сегодняшний разговор был бы неполным. В том смысле, что мы всю программу говорим о твоей работе, о том, что ты видишь на работе, как медицинская сестра в детской реанимации, о трудных ситуациях, боли, страдании, смерти как о вызове вере. Как о вызовах. Но что-то мне подсказывает, что этим, скажем так, духовная палитра твоей работы не исчерпывается, и наверняка есть место и наблюдениям встречи с надеждой, с любовью, с тем светлым, что происходит. И это тоже связано с верой, может быть, дает ей расти, укрепляться, убеждаться, утешаться, получать от Бога утешение. Вот насколько в этом смысле тут твоя работа на твою веру влияет? Был ли пройден какой-то путь — вот не с точки зрения вызова и проверки, а с точки зрения вот ее еще большего какого-то раскрытия и, ну, если угодно, открытия красоты Божьего замысла о нас всех?
Т. Семчишина
— Мне действительно не хотелось бы, чтобы у наших слушателей создалось впечатление, что где-то мы на передовой, где постоянные испытания и непрерывные вызовы жизни и вере. (Смеется.) Хотя, я говорю, конечно, это часть тоже нашей повседневной жизни.
Изменилось ли как-то само понимание, да? И как-то больше раскрылось ли видение Божьей красоты? Мне кажется, что очень явно в наших вот повседневных делах, в нашей повседневной работе раскрывается красота встречи. Красота встречи с человеком. Потому что, несмотря на то, что иногда рутина подразумевает какую-то скорость — что один, второй, третий, это поток людей, но эти лица и судьбы, которые проходят, это, конечно, удивительные какие-то такие нити и удивительные переплетения. Огромное у меня уважение вызывают наши родители и дети. Хотя с детьми мы не всегда имеем возможность общаться — ну, потому что, в силу особенностей отделения, мы можем уже видеть их в медикаментозной коме и под аппаратами, но с кем-то мы общаемся, и это люди, которые дарят огромную радость, как бы это ни странно показалось, и удивление, и удивление жизни. И... Ну, мы тоже меняемся, видя этот свет и видя эту красоту.
И, конечно, не могу не вспомнить одну из наших недавних таких историй, когда у нас полгода лежал малыш, и ему нужна была почечно-заместительная терапия. Ну, поэтому он был в сознании, он мог общаться. У него была масса каких-то игрушечек, книжечек. И мы его очень полюбили все — женская часть коллектива точно, но даже наши реаниматологи, конечно, они с большой нежностью относились к этому малышу. И поскольку он был у нас достаточно долго, и, конечно, для ребенка ситуация непростая — да, он днем находится с мамой, но он все равно в относительно незнакомом пространстве, на ночь он должен оставаться один, незнакомые люди, которые постоянно меняются и которые какие-то процедуры проводят. Но он, как любой ребенок, растет, смотрит на мир, чему-то учится, что-то ему нравится, что-то ему не нравится. И он это все разделял с нами. Мы научились читать, играть, какие-то новые вещи придумывали для того, чтобы его порадовать. (Смеется.) И мы многому учились...
Я не знаю, как ответить на этот вопрос, мне немножко сложно. Наверное, мне даже сложнее ответить на этот вопрос, чем на вопрос касательно вызовов. Но мы видим, насколько... Вот я думаю, что благодаря работе это тоже очень проявляется. Мы видим, насколько мир разный, насколько люди разные. Иногда, как бы банально это ни прозвучало, насколько уникален путь каждого человека и насколько все бывает неоднозначно, и не надо торопиться с выводами о человеке, например, или о семье. Лучше всего не пытаться со своими какими-то понятиями «правильными» на семью наседать, а побыть рядом с ней и сопроводить. Это, наверное, лучшее, что мы можем сделать. Этому работа очень учит. И она всегда напоминает о том, что Дух Святой — Он не в грохоте, а Он в тихом веянии ветра, вот в такой деликатности, нежности и соприсутствии. Это очень явно всегда.
К. Мацан
— Не могу тут не спросить, раз уж прозвучало имя чрезвычайно дорогого мне митрополита Антония Сурожского. Дорогого — в смысле, автора, пастыря, чьи тексты во многом вообще меня, конечно, тоже к вере привели и сформировали, видение каких-то вещей. Он много говорит о необходимости... Не необходимость — плохое слово «необходимость»... о молчании, о возможности молчания. В каких-то ситуациях быть с человеком рядом, без слов, просто быть, присутствовать, чтобы суть твоя была здесь, вместе с ним. И, с одной стороны, в общем-то, не так уж редко мы об этом говорим — о том, что слова часто не нужны лишние. А с другой стороны, так ли это просто на практике? Владыка Антоний тоже в своих текстах... Мне даже довелось один переводить с английского на русский, ранее не опубликованный по-русски текст. Вот об этом он там подробно размышляет — что тоже по-разному можно молчать. Можно просто прийти и помолчать. Ну вот я пять минут помолчал, вроде как, и исполнил завет владыки и больше... пойду дальше, поработаю. Можно молчать, говорит он, с таким достаточно напускным видом и молиться внутренне, показывая, что «вот, вот я молчу наполненно и молюсь за того человека, который рядом со мной». Может быть, такого молчания тоже не надо.
И мой вопрос к тебе, собственно, простой: а что это такое на практике? Удавалось ли, вот удавалось ли этот совет владыки воплощать по-настоящему? Я спрашиваю без подвоха, потому что мне это неизвестно — мне не удавалось, не было повода проверять это. А у тебя, наверное, поводов предостаточно.
Т. Семчишина
— Это совет, наверное, во многом «на вырост». Потому что это то, к чему можно всегда стремиться и пробовать, пробовать, пробовать снова, как и множество других советов, которые владыка дает. Но ты помнишь эту ситуацию, которую мы обсуждали, этот пример — если мама сидит около отделения заплаканная. Иногда... ну здесь какая-то чуткость, наверное, все-таки нужна. Потому что иногда, может быть, действительно один из способов проявить участие — это сесть рядом с ней. И, может быть, не сразу начать говорить, предлагать, и это тоже может быть такой формой, ну, «я свое дело сделал, могу теперь идти, быть свободнее». Я подошел, спросил: А ничего не надо? Помочь вам?" — «Не помочь». — «Отлично!» И с чистой совестью уходить домой.
К. Мацан
— Я прямо себя узнаю, сейчас ты описываешь...
Т. Семчишина
— Но посидеть рядом и как-то прислушаться — может быть, человек что-то скажет, а может быть, нет, и вот, как это владыка часто называет, «из глубины молчания задать вопрос», это уже, наверное, уже такая способность и какая-то душевная внимательность более высокого уровня.
Удавалось ли или не удавалось — я не знаю. Я не знаю, не мне судить, но...
К. Мацан
— Надо спросить у тех, рядом с кем ты молчала.
Т. Семчишина
— Вот я точно знаю вот что. Иногда мы с коллегами с нашими тоже обсуждаем какие-то сложные ситуации, которые случаются у нас на работе. Это могут быть и конфликты, например, с кем-то из родителей или какие-то ситуации кризисные такие, когда не знаешь, как реагировать, и довольно часто я слышу от наших девушек-медсестер вопрос (ну, он такой даже риторический), что «ну я не понимаю, что говорить, я не знаю, что сказать». Вот идет человек, который вот только что вышел из палаты, где умер ребенок его. И, вроде, с одной стороны, я тоже с ними работала, и как-то хочется выразить им соболезнование, но я боюсь подойти, потому что я не знаю, что сказать.
И однажды, когда мы беседовали с человеком вне нашей сферы, и я вдруг поймала себя на мысли, что у меня вопрос этот не возникает — о том, что сказать. И, наверное, можно считать это вот таким плодом наследия владыки. Потому что я не владею какими-то техниками и словами, которые всегда срабатывают, что придает мне уверенность и ту самую мотивацию и отсутствие страха в том, чтобы подойти к тому-то. Но иногда я понимаю, что ты можешь, даже переступив, там, через собственные неудобства, страх внутренний или все, что угодно, но просто подойти, и этого бывает достаточно. Иногда из этого рождаются слова, иногда нет. И иногда бывает, что... ну особенно когда ситуация крайне напряжена в силу переживания... И говорить, что... Просто я понимаю, что говорить что-то — довольно глупо. Да даже не только желание исполнить совет владыки, а просто слова неуместны. Ты в этом, может быть, минуту, две, пять, не знаю, сколько, будешь, а потом всегда можно спросить у, там, родителя, например, у мамы: «Вы хотите, чтобы, там, я осталась, или уйти?» И принять тот ответ, который будет озвучен.
Но мне кажется, что я бы, наверное, так отреагировала на этот вопрос — мы очень недооцениваем роль тишины и роль молчания. И как-то иногда как будто есть какое-то клише, что вот эта тишина и молчание — это отсутствие действия. Или это отсутствие, там, наполненности действия, наполненности смыслом. Хотя очень часто оно может быть гораздо более значимым, чем любые слова, сказанные от души, формально, те, не те. Часто слова действительно не имеют значения, мы об этом забываем. И отношение человеческое — оно не обязательно выражается в словах. Оно может быть в жесте или во взгляде выражено.
К. Мацан
— Вот мы на радио, к сожалению, не можем вообще без слов обойтись. Иначе это была бы тишина, которую было бы странно слушать. Но пускай наша сегодняшняя беседа, вот чьи-то слова сказанные, послужит к тому, чтобы, их услышав, нам всем захотелось — я это говорю абсолютно искренне и ответственно — немножко помолчать и побыть в тишине, но в такой вот не отсутствующей тишине, а вот именно в том, о чем ты сказала, — в тишине присутствия и в наполненном молчании рядом с ближними, с тем, кому сейчас нужна наша помощь.
Спасибо огромное тебе за нашу сегодняшнюю беседу. Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами была в программе «Светлый вечер». Я уверен, не последний раз на радио «Вера» мы с тобой общаемся, так что до новых встреч на волнах нашей радиостанции.
Т. Семчишина
— Спасибо большое! Всего доброго!
К. Мацан
— Счастливо! До свидания!