Светлый вечер с Марией Пиотровской (13.06.2018)

А. Пичугин

— В студии светлого радио приветствуем вас мы, Алла Митрофанова...

А. Митрофанова

— Алексей Пичугин.

А. Пичугин

— Мы с вами сегодня будем говорить в течение этого часа про дислексию. Вы знаете, у меня, когда я готовился к этой программе нашей с вами сегодняшней, я понял, что ничего про дислексию не знаю. А раньше мне казалось, что это некое отклонение или заболевание, когда человек, ну ему очень сложно строить осмысленные фразы. И даже есть такая поговорка: ну что это, у тебя дислексия какая-то началась? — относительно людей, которые там долгое время, например, для сотрудников радио, это бывает после длинного отпуска — очень сложно вернуться в нормальный рабочий режим и начать нормально, хорошо, внятно по-русски говорить в эфире. Но выяснилось, что дислексия это совершенно иное. Если посмотреть Википедию, мы там найдем сложное, такое достаточно научное определение о том, что дислексия это специфическая неспособность к обучению, которая имеет нейрологическое происхождение и характеризуется трудностями с точным или беглым распознаванием слов и недостаточными способностями в чтении и письме. Затруднения связаны с неполноценностью фонологических компонентов языка, ну и так далее. Это сложное объяснение, а мы с вами сегодня будем разбираться в том, что же такое дислексия на самом деле. Тем более что в нашей стране ей начали уделять пристальное внимание только в самое последнее время. И сегодня вместе с нами и с вами в этой студии Мария Пиотровская, учредитель Ассоциации родителей и детей с дислексией. Мария Михайловна, здравствуйте.

М. Пиотровская

— Добрый день, здравствуйте.

А. Митрофанова

— Мы когда с Лешей окунулись так немножко в эту тему — вы в ней глубоко и уже давно, а для нас она новая, — я с удивлением для себя обнаружила, что тот класс, например, в котором я училась, вот моя первая школа, там было несколько человек, которые, если бы, наверное, им в те далекие годы своевременно поставили дислексию или чуть более пристально к ним присмотрелись, а они подходили к ним с шаблонными, общепринятыми требованиями, что должен уметь ребенок в 1, во 2 и в 3 классе, и чего если он не умеет, значит, он неполноценный умственно и так далее. Если бы к этим мальчишкам были применены немного другие методики обучения, на них бы не стояло этого клейма троечника, неудачника и так далее, что для будущего мужчины, на мой взгляд, просто катастрофа. Для девочки тоже, но для мужчины будущего в особенности. Если мальчику так говорят с детства, то это просто ломается вообще вся его какая-то, мне кажется, мужская идентичность. И это, я так понимаю, у нас в стране явление было очень распространенное. Слава Богу, что сейчас этим занимаются. Расскажите, пожалуйста, как вы для себя эту тему открыли, с чем вы столкнулись и что на данный момент мы имеем.

М. Пиотровская

— Ну давайте, я, наверное, немножко расскажу, как мы и почему открылись сначала. Нам всего два года. Открылись мы совсем недавно, к сожалению. Ну или не к сожалению, а как это обычно бывает, такого рода ассоциации, они появляются в результате какого-то личного опыта. И на сегодняшний день могу сказать, что личным опытом оказалась моя дочь. Она занималась сначала в одной школе — ей было трудно, она медленно читала, медленнее, чем сверстники, а принято обычно оценивать скорочтение, оценивают качество прописи, аккуратное письмо и так далее. А я считала, что ей надо немножко больше трудиться. Трудилась она все больше и больше, а чтение, скорость не увеличивалась. И вот только по прошествии пяти лет обучения в школе, поменяв две школы, мы совершенно случайно узнали, я лично узнала совершенно случайно от репетитора английского языка, что это дислексия. При этом вокруг нас и логопеды были, и какие-то специалисты, и в школе последней, в которой мы были, был логопед в штате школы — но никто с таким понятием меня даже не познакомил. Вот я на самом деле удивлена, что, может быть, это среди журналистов известное понятие — дислексия, но мы столкнулись с тем, что равно как и мне, само слово «дислексия» было неизвестно.

А. Пичугин

— Ну видите, было известно, но абсолютно...

А. Митрофанова

— В другом контексте.

А. Пичугин

— В другом значении, да.

М. Пиотровская

— Хотя бы слово было известно. А вот я столкнулась с тем, что когда я общалась с педагогами собственной дочери, я была удивлена, что преподаватели русского языка или другие преподаватели, они просто даже не употребляли этот эпитет в моем присутствии. А наоборот, говорили: вот, надо больше и больше читать, чем больше она будет читать, тем соответственно результат будет выше. А на самом деле оказывается, что дислексия это та особенность, при которой ребенок или взрослый человек видит несколько иначе текст, и буквы могут меняться местами во время чтения, и собрать слово достаточно сложно. И когда я столкнулась с тем, что и в школе никто об этом не знает, и среди моего окружения как-то никто этот эпитет не знает, я попыталась познакомиться со специалистами более высокого ранга, с профессурой. Выяснилось, что у нас есть и профессоры, которые занимаются дислексией. И на самом деле дислексия это только такая больше особенность прочтения, а есть дисграфия — это особенность при письме, когда человек постоянно уверенно делает одни и те же ошибки, вне зависимости, изучает он правила или внимательно он пытается проверить свою работу и так далее. И вот оказалось сразу вокруг меня почему-то несколько человек, которые благодарно от меня услышали это понятие, у которых тоже у детей были какие-то сложности, трудности в процессе обучения. И вот как-то мы, сразу как-то так объединившись, попытались найти специалистов у нас в России. С удовольствием нашли Татьяну Владимировну Черниговскую, также нашли Татьяну Васильевну Ахутину — это профессор, как раз специализирующийся, профессор МГУ, специализирующийся именно в дисграфии и в том числе в дислексии, но вот она особенно глубоко в дисграфии. Мы поняли, что наука есть, понятие это есть, объяснение этому есть, но у нас как-то среди родителей и педагогов неизвестно.

А. Пичугин

— А почему, если все-таки дислексии уделялось какое-то внимание даже в советское время, понятно, что эти люди где-то учились. Если уж они стали профессорами именно в этой области и занимаются конкретно дислексией, соответственно это не только зарубежный опыт, но это еще какой-то внутрироссийский, внутрисоветский. Почему, как вы считаете, он абсолютно неизвестен на низовом уровне, среди простых людей?

М. Пиотровская

— Для меня до сих пор это остается большим вопросом. К сожалению, не могу на него ответить. Я искренне была удивлена, когда увидела, например, что у нас есть ассоциация профессионалов, она так и называется, Ассоциация дислексии — и там профессура, логопеды, нейропсихологи, которые восемь лет подряд встречаются, между собой обмениваются какими-то новыми открытиями и методами. При этом ни родители, ни практически, в школах, с которыми мы, а мы много уже школ прошли с мастер-классами за эти два года, педагоги незнакомы ни с понятием, ни с тем, что это действительно особенность. И вот мы решили, что мы как ассоциация, как ассоциация именно родителей и детей должны послужить неким мостом между тем, что у нас есть в науке, между наукой, между государством и между непосредственно семьей и школой.

А. Митрофанова

— Это совершенно замечательная идея, на мой взгляд. А можно сейчас вот немного так, для ликбеза: все-таки каковы признаки дислексии или дисграфии? Про дисграфию сказали, да, что человек может путать местами...

М. Пиотровская

— Устойчивые ошибки при письме, да.

А. Митрофанова

— Буквы, причем стабильно, постоянно, хотя ему уже сто раз об этом сказали. И родители, может быть, там уже отбили все ладони, когда били по столу кулаком, или там ладонью, или не знаю чем, просто пытаясь ему вдолбить наконец: ну что же ты не понимаешь?! А на самом деле просто должна быть другая методика объяснения, да?

М. Пиотровская

— Совершенно верно. Во-первых, отвечая на первый вопрос, по поводу признаков. Поскольку я не профессионал, я ссылаюсь на то, что мне наши профессионалы и наши попечители, профессура, объясняли, что в первую очередь, ну и по опыту уже своему личному могу сказать, что в первую очередь заметно про ту же дисграфию. Ребенок, например, прописи в 1 классе пишет не так аккуратно, как, например, ребенок без этой особенности. Ребенка начинают ругать: а почему ты пишешь вот в начале строчки ровненько, в конце строчки ты выходишь за границу? Потом ребенок начинает первые слова писать: буква Р — в другую сторону, буква С — в другую сторону, впоследствии это начинаются ошибки, устойчивые, одинаковые: пропускают конец слова, половину буковок, гласных там, может быть, посередине. Дислексия это немножко другое, хотя на самом деле, они все между собой зачастую переплетаются, эти особенности. Дислексия это как раз менее распространенная проблема, это проблема, когда человек видит текст, и буквы могут меняться местами, либо видны две-три буквы посередине слова, а вокруг такое немножко как чуть-чуть в тумане. То есть всю картинку А4, лежащую бумагу перед ними, дети не видят. У нас даже на нашем сайте — дислексия.рф — там есть такие визуальные картинки, как видит ребенок при чтении. И поэтому ребенок, собирая вот эти буковки в слова, а потом слова в фразы, он такое количество усилий тратит на это, что в итоге он еще и смысл теряет. Ну это я таким очень простым языком пытаюсь объяснить. Конечно, профессионал несколько иначе будет это объяснять. И есть еще в математике дискалькулия, особенность. Есть таких разновидностей очень много. И на самом деле во всем мире это такие ассоциации называются — дислексия это просто принято, потому что это такая наиболее охватывающая, само понятие охватывает вот такого рода трудности обучения. Хотя сейчас за рубежом уходят от названия «дислексия» и говорят, что «трудности обучения». И второй был вопрос...

А. Митрофанова

— Второй был вопрос, каковы признаки внешние того, что ребенок текст видит несколько иначе?

М. Пиотровская

— А вы не увидите. Вы просто увидите, да, вы увидите, что ребенок чуть медленнее читает, вот ему тяжело читать.

А. Митрофанова

— Я просто помню, что где-то мне попадалась информация на глаза, что ребенок может низко наклонить голову, или голову обхватить, или что-то такое еще...

М. Пиотровская

— Вот все международные ассоциации в виде картинки, если вы зайдете на любой сайт...

А. Пичугин

— В Википедии написаны, по-моему, в самом начале статьи какие-то признаки вот такие внешние.

М. Пиотровская

— Вот внешне ребенок начинает близко подносить учебник к глазам, и родители думают иногда, что, может быть, это....

А. Митрофанова

— Близорукость.

М. Пиотровская

— Близорукость, да. И даже я говорю, даже картинки, которые используются, это вот ребенок, который сильно близко, читая, наклонился к тексту и голову держит руками. Потому что до головной боли — настолько сложно сосредоточиться. Это как будто вот, я себе пытаюсь представить, как родитель: такое ощущение, что как будто фокуса нет, и вот человек пытается рассмотреть, а еще с него требуют скорость и содержание.

А. Пичугин

— У вас на сайте очень доступно написано, что ребенку не удается держать ложку и пишущие предметы правильно, плохо различает и воспроизводит звуки, путает слова «вход» — «выход», например, которые все время у него перед глазами и так далее.

М. Пиотровская

— Да, не ориентируется во времени.

А. Пичугин

— А как это, чем вернее это грозит человеку в будущем? Вот если на дислексию не обратить внимания, ребенок вырастает. Уже в самостоятельные годы, начиная с 18 лет, когда он вступает в относительно взрослую самостоятельную жизнь, как дислексия может проявляться?

М. Пиотровская

— Чем это грозит в будущем. Сморите, если ребенку, и родителю, и педагогу в 1 классе не определили вот этот возможный риск того, что у ребенка будут какие-то особенности, зоны риска — дислексия, или дисграфия, или еще что-то, трудности обучения, ребенок пытается, конечно, компенсаторно сам искать какие-то инструменты для того, чтобы учиться. Но что в первую очередь происходит: он начинает сразу же, в 1 классе очевидно отставать. При этом у ребенка интеллект не поврежден.

А. Пичугин

— А он может при успевать этом по другим предметам, по точным.

М. Пиотровская

— И для него загадка... Да, это зачастую так и бывает, в чем-то он успевает. Ну вот знаете, бывает такой самый простой пример: ребенок пишет сочинения уже в средней школе, и педагог в восторге от содержания и ставит ему пять за содержание и ставит два ему за грамотность. Вот, например, дисграфия — а это там 5, 6, 7 класс. Если ребенок в начальных классах начинает не успевать, при этом совершенно не затронут интеллект, зачастую он даже выше, поскольку там правое полушарие, компенсаторные включаются возможности у ребенка и так далее, у ребенка возникает вопрос к самому себе: а что с ним происходит такое, что он трудится, зачастую больше даже, чем его одноклассники, а у него ничего не получается? Начинается снижение уверенности в себе. Соответственно появляется и страшный ужас перед каждым экзаменом, диктантом и любой контрольной работой. Дальше он переходит в среднюю школу — там еще хуже начинается. Если еще как-то в начальных классах наши педагоги начальных классов что-то пытаются учесть, потому что ребенок в одном классе, у одного педагога, и он видит, что в математике у ребенка отлично все, а вот с русским языком что-то не очень. В целом педагог старается к ребенку хорошо относиться. Ну, говорит, будет математик, не творческий. А когда ребенок переходит в среднюю школу, педагоги все разные, и еще больший комплекс появляется. Он начинает не успевать, материала для чтения все больше и больше, писать надо все больше и больше, уверенности никакой, троечник, двоечник. Ну в лучшем случае он дойдет до теперь уже ОГЭ, 9 класса, и как он там его будет сдавать — это вопрос.

А. Пичугин

— Это надо расшифровать для тех, кто не знает: обязательный государственный экзамен после 9 класса. То, что раньше сдавалось как обычный экзамен, теперь вот ОГЭ и ЕГЭ — следующая ступень.

А. Митрофанова

— Ну в общем, это целый набор комплексов...

М. Пиотровская

— Колоссальных комплексов, к сожалению, да.

А. Митрофанова

— Которые накапливаются с возрастом в сознании человека и в душе тоже, и это травма.

М. Пиотровская

— Это невротизация, это начинаются психологические болезни. Это может быть вплоть до криминализации. Потому что интеллект на месте, а такая всеобщая непризнанность, и все тебя обижают...

А. Пичугин

— А может поступить на мехмат МГУ, например.

М. Пиотровская

— Вот такой процент достаточно серьезный. И как показывается наш опыт и международный опыт, в основном это зависит либо от родителей, либо парно — от родителей и случайно появившегося, как у Стива Джобса, педагога, который вдруг увидел: вот это вот у него отлично получается, а там не отлично. И вот и опять же, повторюсь, очень сильная компенсаторная возможность у детей. Они, конечно, могут стать — вот все звезды, которых мы знаем и в науке, и в литературе, писатели и журналисты, кстати, ваши коллеги, и актеры, и ну список бесконечный — это люди с определенной особенностью: либо дислексия, либо дисграфия. Они каким-то образом в школе... Вот Ричард Брэнсон, да, который каждый день говорит о том, что он школе учился плохо, его там со страшной силой со всех сторон обижали. И вот, видите, смог же.

А. Пичугин

— Стив Джобс.

М. Пиотровская

— Стив Джобс, да.

А. Пичугин

— Тарантино.

М. Пиотровская

— Черчилль, Тарантино.

А. Митрофанова

— Агата Кристи.

М. Пиотровская

— Том Круз, Агата Кристи. Это бесконечно.

А. Митрофанова

— А вот это, кстати, классическая история...

А. Пичугин

— Хорошая компания.

М. Пиотровская

— Про письмо маме, да.

А. Митрофанова

— Про письмо маме, которое прислали из школы....

М. Пиотровская

— Да-да, что наша школа такая.

А. Пичугин

— Это правда? Мне казалось, что это какой-то художественный вымысел, который по интернету разошелся.

М. Пиотровская

— Ну вы знаете, теперь я вот могу поверить в то, что это правда. Это очень похоже. Потому что сейчас, находясь уже в статусе вот учредителя ассоциации, естественно, общаемся с родителями, со школами, и все больше и больше идет звонков. Поскольку у нас и сайт есть, и Инстаграм (деятельность организации запрещена в Российской Федерации), и Фейсбук (деятельность организации запрещена в Российской Федерации), и мы делаем мастер-классы по школам и в Москве, и ездили в Ингушетию, и в Грозный, и в Татарстан. И все больше и больше идет какое-то вот это распространение этого понятия среди родителей. Все кто обращаются, очень заметно, что если родители действительно задумываются, почему ребенок такой старательный, такой умница, и в школе у него не получается, и пытаются найти любые возможные пути, чтобы ему как-то помочь — вот такие дети, как мне кажется, они доходят до университета и развивают именно то, что у них более чем развито.

А. Пичугин

— Мария Пиотровская, учредитель Ассоциации родителей и детей с дислексией, в программе «Светлый вечер» на светлом радио.

А. Митрофанова

— Мария Михайловна, а мы сейчас перечислили длинный список замечательных людей, которые страдали или, ну как страдали, не то что страдали, имеют эту особенность, да, дислексия. И там очень много действительно талантливых людей, совершивших прорыв и в науке, и в искусстве, и там актеры и так далее. Я помню разговор мой с нашим коллегой, психологом Александром Ткаченко, он журналист-психолог, который мне объяснял: понимаешь, если в детстве у ребенка либо недостаток любви, либо там с ним какая-то происходит неурядица, в результате чего он недополучает того, что ему необходимо, он начинает развивать внутри себя вот те самые компенсаторные функции. То есть у него, условно говоря, из него торчат антенны, которые начинают из мира улавливать такое количество информации, которую другой, среднестатистический человек, может быть, и не заметит и пройдет мимо. И это то, что позволяет ему восстанавливать какую-то полноту представлений о мире, которая есть у других людей за счет того, что у них развиты там один орган, другой, третий — внимание там, не знаю, зрение и так далее. Или там у кого-то, допустим, полная семья, у кого-то неполная семья — там где неполная семья, у ребенка не хватает любви, он будет учиться эту любовь получать всеми доступными способами: у него будет чуткость развиваться, внимательность к людям и так далее. То есть вот это такая компенсаторность. Если я правильно понимаю, то в случае с дислексией работает примерно та же схема, только как-то вот по-своему, иначе, да, ну вот...

М. Пиотровская

— Ну ребенок, не видя текст, понимая, что ему все равно надо читать и деться ему некуда, он пытается найти те инструменты, благодаря которым ему читать будет проще. Например, додумывает.

А. Митрофанова

— А, додумывает — то есть у него начинает развиваться уже фантазия, интуиция.

М. Пиотровская

— Да. Самый распространенный, кстати, признак: когда ребенок читает, и родители замечают, что как-то окончания предложений там уже немножко не соответствует или, например, даже окончание слова не соответствует тому, что написано. Он просто быстро додумывает, то есть такая скорость идет. И это те инструменты, которые он сам себе избирает. В то время как есть методы, которые позволяют ребенку получить, и чем раньше он получит, тем легче ему будет учиться, получить эти инструменты — как читать, как писать — в детском возрасте.

А. Митрофанова

— А вот, например, если он не видит конец предложения, додумывает его в итоге сам, какая есть методика обучения, которая помогла бы ему конец предложения действительно увидеть?

М. Пиотровская

— Специально обучают, причем в разных странах по-разному, поскольку разные языки, специально обучают на самом начальном этапе, как читать. Например, вот как мне объяснили, самый такой распространенный со сложностью для ребенка, с особенностью дислексии, это самое трудное: читать по слогам учиться. Ему проще слово запоминать картинкой.

А. Митрофанова

— Целиком.

М. Пиотровская

— Целиком. Вот короткие слова картинкой.

А. Митрофанова

— Как иероглиф.

М. Пиотровская

— Как иероглиф, да. И если слоговое — то пока он две буковки прочитал, две буковки — он уже смысл потерял, до конца пока дошел. А так, картинками, он путем узнавания этого слова... Примерно, знаете, вот как мне объяснили, поскольку мне сложно тоже это представить, мне объяснили так. Вот, например, сейчас очень популярны такие, знаете, тесты для взрослых людей: вам что-то написали, разные-разные слова, и все слова, в них буквы поменяли местами. И поскольку вы так много раз видели эти слова в правильном написании, вы в принципе по составу букв можете быстро угадать, что это за слово.

А. Пичугин

— А ходит по интернету, и через это авторы пытаются доказать, что от перестановки нескольких букв в слове сам смысл не меняются, и мозг человека на это не сразу реагирует.

М. Пиотровская

— Ну здесь я как для примера просто говорю. Вот ребенок видит слово, оно там меняется. Вот если он его в принципе слово уже помнит по составу букв, он его быстрее угадывает, по крайней мере, так объясняют. Но на самом деле, есть прекрасные методики Татьяны Васильевны Ахутиной — это целевые прямо учебники и рабочие тетради. По которым, кстати, очень многие логопеды, с которыми мы столкнулись, которых, к сожалению, вот из школ сокращают активно и сокращают, они их используют. И есть определенный эффект, и улучшения и так далее. То есть это все есть. Чем раньше это...

А. Митрофанова

— Вопрос только, почему мы это не используем?

М. Пиотровская

— Вот это для меня тоже до сегодняшнего дня остается загадкой. Потому что с кем бы мы ни разговаривали, вот лично я с педагогами разговаривала, родители, которые звонят не только из Москвы и Санкт-Петербурга, это любой город если вы назовете в России — звонят родители. Мы, говорят, приходим в школу, ребенок уже в больнице, у него невротизация началась, какой-то невроз, 6 класс, мы не знаем, что делать, как быть. А вот у него как раз вот очевидно, мы посмотрели и нам кто-то там из логопедов сказал: да-да, это скорее всего дислексия.

А. Пичугин

— Ну они вас находят, значит, вы уже стали всероссийски известны.

М. Пиотровская

— Мы — да. Но наша задача какая была изначально: весь спектр проблемы нам в один год, конечно же, не охватить. Поэтому мы для себя определили те задачи, которые наиболее важны, с одной стороны, и которые мы можем вот этим малым составом сейчас реализовать. В первую очередь это просвещение. То есть путем вот разговора, как у вас, спасибо большое, вы пригласили в студию...

А. Митрофанова

— Спасибо вам.

М. Пиотровская

— Даем интервью, даю интервью, используя свой личный опыт в различных журналах и газетах. Мы провели ряд мастер-классов, то что я говорила, и в Москве, и в регионах, и в Санкт-Петербурге. Сейчас проходит первый Международный симпозиум при нашем участии и участии Санкт-Петербургского государственного университета, который посвящен русскому языку, вообще языку, речи — а это речь, это и разговорная, и письмо, и чтение. И несколько дней, а именно три дня будут отведены именно проблеме дислексии, обмену мнений между специалистами из-за рубежа и нашими специалистами. Мы обратились с просьбой в Совет Федерации непосредственно, к госпоже Матвиенко, и Комитету по социальным вопросам, господину Рязанскому, помочь нам с нашей инициативой. И вот благодаря их помощи недавно, несколько месяцев назад была организована, пару месяцев назад была организована, учреждена рабочая группа под руководством Министерства образования, в состав которой вошли и представители, естественно, Совета Федерации, и мы как Ассоциация родителей и детей. Но самое главное, вошли ведущие логопеды, ведущие нейропсихологи страны. И мы планируем — это как наша вторая задача, — мы планируем приложить все усилия в рамках этой рабочей группы, чтобы внести изменения определенные в наше законодательство. А именно дать возможность — собственно это уже во всем мире присутствует, — дать возможность детям, во-первых, в обязательном порядке проходить перед поступлением в школу определенную диагностику. А потом внутри уже жизни в школе, там после 2 класса проходить опять же диагностику. При выявлении таких особенностей к ребенку совершенно другое должно быть отношение. Во-первых, педагог не должен требовать от ребенка с дислексией, чтобы он в классе громко читал, чтобы оставшиеся тридцать детей громко хохотали — вот этого делать нельзя. Но это с одной стороны, а с другой стороны, чтобы на диктантах применяли те правила, которые, кстати, у нас были, а именно не учитывать логопедические вот эти ошибки на самом деле.

А. Митрофанова

— Были, да?

М. Пиотровская

— Они были, я их сама видела. Они были.

А. Пичугин

— Не учитывать у конкретных детей.

М. Пиотровская

— У детей, которые прошли диагностику, у которых явно есть все признаки. Сначала, в начальном возрасте это, скажем так, группа риска, а потом уже определение, что да, действительно есть вот такого рода трудности обучения. И вот при наличии этого ребенку не должны ставить два за характерные дислексические, дисграфические ошибки.

А. Пичугин

— А вы знаете, это уже, наверное, разговор о профпригодности и непригодности, но я знаю, в общем, наверное, достаточно педагогов, особенно старой школы, которые будут говорить: а почему я должна или должен что-то учитывать? Если ребенок не может, пускай отправляется в коррекционную школу. У меня класс 25 человек.

М. Пиотровская

— Ну мы тоже столкнулись с этим. Да, мы столкнулись. Во-первых, мы столкнулись и с педагогами, которым действительно физически сложно. Но, честно сказать, я не вижу особой сложности, почему нельзя характерные ошибки, они настолько очевидны, есть совершенно четкий список их, и просто их не учитывать и не ставить ребенку два, а ставить пять. Не кричать ни родителям, ни тем более педагогам...

А. Пичугин

— Ни одноклассникам.

М. Пиотровская

— Что если ты, да, пишешь не очень аккуратно, это не значит... Мы же не все рисуем как Репин, однако нас на уроке рисования всех не ругают за то, что мы не все одинаково, понимаете, идеально изображаем увиденное перед собой. Всем ставят за старание. Кто-то хорошо рисует, кто-то хуже, но ставят пять всем, если человек старается. В то время как вот по-русски всем нужно одинаково красиво писать. И третья наша основная задача — это вот то, что называется реальная помощь. И вот мы сейчас, слава Богу, уже пытаемся вернуть, уже вернули первый медико-психологический центр на базе медицинской клиники, вот (00:26:47) ..... — там и нейропсихологи, и логопеды, и самое главное неврологи, которые исключают всю неврологию. Сначала проводят полноценную диагностику ребенка, а потом предлагают уже, в зависимости от способностей там, особенных каких-то нюансов, индивидуальных нюансов ребенка, предлагают курсы коррекционные после школы. Мама с ребенком приходят и спокойно, потихонечку занимаются, то есть фактически переучиваются иногда читать и так далее.

А. Пичугин

— У нас уже сейчас небольшой перерыв, одна минута. Единственно вот вопрос, который мы не прояснили с самого начала: дислексия всегда врожденная, ее приобрести невозможно в более зрелом возрасте?

М. Пиотровская

— Насколько вот мы слышим от специалистов — да. Даже более того, зачастую, и вот когда я была на Международных конференциях и в Соединенных Штатах, и в Англии, и в Европе, все больше и больше слышу, что говорят, что это скорее всего генетическая особенность.

А. Пичугин

— Итак, мы продолжим через минуту. Я напомню, что в гостях у нас сегодня здесь, в студии светлого радио, Мария Пиотровская, учредитель Ассоциации родителей и детей с дислексией. Через минуту снова в этой студии.

А. Митрофанова

— Еще раз добрый «Светлый вечер», дорогие слушатели. Алексей Пичугин, я Алла Митрофанова. И с удовольствием напоминаю, что в гостях у нас Мария Пиотровская, учредитель Ассоциации родителей и детей с дислексией. Мы говорим об этом явлении дислексии. Если я правильно понимаю, это такая особенность развития, которая наступает в результате нарушения нейронных связей, поэтому нейробиологи тоже исследуют эту тему, вот Татьяну Черниговскую упоминали. Сейчас в Санкт-Петербурге была большая конференция, посвященная дислексии, там был такой целый раздел, посвященный этой проблеме. И я так понимаю, что в России вот на таком широком уровне вопрос звучит впервые. При этом мировой опыт, вы говорили нам перед началом эфира...

М. Пиотровская

— Колоссальный.

А. Митрофанова

— Да, что 69-я конференция уже проходит.

М. Пиотровская

— Да, в этом году осенью пройдет 69-я по счету ежегодная Международная конференция Международной ассоциации дислексии.

А. Пичугин

— А давайте об истории буквально несколько слов.

А. Митрофанова

— 69 лет уже это все изучается, и я думаю, что есть уже какие-то колоссальные наработки, которые, дай Бог, мы тоже будем синтезировать с теми данными, которые есть у наших ученых и начать уже наконец это применять.

А. Пичугин

— Интересно просто, что в начале программы мы выяснили, что с этой проблемой в России, даже не в Советском Союзе, а в России столкнулись относительно недавно, как с самой дислексией, с термином. Хотя и в советское время этот вопрос изучался, но вот в массы он так и не вышел. Но мы читаем историю и из нее видим, что вообще сам термин «дислексия» был введен аж в 1887 году...

М. Пиотровская

— Да

А. Пичугин

— 130 лет назад.

А. Митрофанова

— Что за это время удалось? Самое главное, что удалось накопить?

М. Пиотровская

— Ну то что я вот видела, то что мы знаем, есть за рубежом. Порядка 200 или 250 специализированных школ, например, только в Соединенных Штатах Америки. Поменьше, по-моему, не буду точно, порядка нескольких десятков школ в Англии, специализированные школы в других странах. И именно дислексия, дисграфия, трудности обучения — этого характера. Потом, если вы посмотрите сайты ведущих школ, именно школ, я уже не говорю даже о вузах, хотя и в вузах это тоже есть. Посмотрите сайты школ, там везде написано: такая-то программа обучения и всегда написано: трудности обучения — поддержка. То есть на базе школы есть специалисты нейропсихологи, специальные тьюторы — сейчас у нас это понятие распространенное, которые помогают ребенку. Если у него трудности с чтением, соответственно занимаются дополнительно, дают этот инструментарий, как лучше и эффективнее читать. Если пишет плохо, с ошибками, то помогают найти инструментарий, как обойти эти ошибки и так далее. То есть это есть везде. В Норвегии, например, на нас вышли норвежские коллеги, тоже рассказали, что там в каждой школе это прямо обязательная медицинская страховка подразумевает принудительную фактически, обязательную диагностику в юном возврате, потом в средней школе, перед переходом в среднюю школу. И сразу же во всех школах при наличии такой особенности ребенку выдается, он получает некий набор прав, как то не учитываются ошибки во время диктанта, хотя они диктанты даже не пишут, ну в письме, спеллинге и так далее. Не учитывается эти характерные ошибки, то есть все педагоги знают и учитывают эту особенность. Дальше ребенок приходит на экзамен — он имеет, во-первых, как минимум 30 процентов дополнительного времени, чтобы спокойно сосредоточиться. В некоторых странах даже может два-три раза пересдавать. Во многих странах разрешено приносить с собой различные компьютеры и там айпады, любые какие-то планшеты. Если ребенку сложно читать, но ему нужно прочитать задание, но он прекрасно на него может ответить, например, по математике, по физике нужно задание прочитать, но он волнуется и не так видит текст, ему дают возможность это прослушать, то есть в наушниках он это слушает. Если у него есть трудности и письме — он печатает, и там все исправляется. Потому что основная задача, чтобы ребенок донес знание свое по данному предмету, а не грамотность проявил. И вот эти так называемые послабления, да, права ребенку, они вот прямо с детства собственно и даются.

А. Митрофанова

— Слушайте, как это прекрасно. Я вспоминаю, как мучились...

М. Пиотровская

— Более того, я вас удивлю, в крупные вузы — тоже вот прямо любопытства ради посмотрите, — в крупных ведущих вузах везде есть вот это прямо отдельной строкой графа: особая поддержка для детей с особенностями в виде трудностей обучения. Потому что интеллект не поврежден, у ребенка масса других способностей. И способности могут быть при трудностях, как вы правильно заметили, при трудностях в письме он может быть потрясающим совершенно математиком. И даже в математике, он может быть прекрасным математиком, но может там по невнимательности что-то написать. Например, как моя дочь, например, маленькая, она пишет: 1/8, я говорю: а что здесь написано? Она говорит: восемь первых. Потом через секунду: а, одна восьмая! Вот чуть-чуть —раз. И вот такие описки при правильном ответе явно, в это юном возрасте они могут учитываться. А дальше ребенок приобретает уверенность в себе. Но для этого опять же, повторюсь, обязательно должна быть диагностика перед школой. На прошлой неделе, 15-го числа была как раз вот конференция наша, 8-я по счету, нашей ассоциации, с которой мы теперь дружим, с Ассоциацией дислексии профессионалов и цифры были названы просто, что порядка 70 процентов детей не готовы к поступлению в школу.

А. Митрофанова

— Ого! Не готовы по той причине, что у них...

М. Пиотровская

— Речевые проблемы.

А. Пичугин

— Но это обязательно какие-то особенности развития или возможно это просто...

М. Пиотровская

— Нет, это не отставание в развитии. Это интеллектуально развитые дети, то есть там не затронут интеллект.

А. Пичугин

— Которыми никто просто не занимался в какой-то момент.

М. Пиотровская

— Видимо да, потому что было очень много речевых детских садов раньше. Раньше слово «логопед» это было какое-то такое, вот прямо как необходимость: педиатр, логопед. Сейчас логопед это так, за деньги.

А. Митрофанова

— Это же найти еще надо.

А. Пичугин

— Найти да, вот я и хотел сказать, что это и стоит, наверное, недешево. Уже не все могут себе позволить.

М. Пиотровская

— Да, конечно. И опять же вот нам было сказано, что например, когда собирали совещание директоров школ Московской области, и в составе 63-х присутствовали, на вопрос: поднимите, пожалуйста, руки те, у кого в штате есть логопеды, — только две руки были подняты.

А. Митрофанова

— Ничего себе!

М. Пиотровская

— При этом, как опять же, в начале нашей беседы я говорила, это не я предполагаю, это уже общемировой факт, что дети с особенностями, именно с трудностями обучения, процент растет и растет. То есть сейчас говорят 20 процентов, порядка 20. Дислексия меньше — это 10 процентов, а вот с другими видами трудностей обучения...

А. Пичугин

— С СДВГ особенно, синдром дефицита внимания.

М. Пиотровская

— Это немножечко другое. Да, зачастую это бывает рядом в детстве, где-то немножко гиперактивный ребенок. Но я не про это. А именно проблемы речи, то есть чтение, письмо и разговорная речь. Вот чтение и письмо — процент растет, порядка 20-25. Это по самым скромным оценкам.

А. Пичугин

— Дислексии есть различные формы? Ну то есть, например, ребенок который нормально пишет и нормально читает, но начинает волноваться, ну скажем, это легкая форма дислексии, он начинает волноваться, и дальше клиническая картина, которую вы описывали. У кого-то это все время проявляется.

М. Пиотровская

— Ну это скорее дефицит внимания. Это немножко другое. Если устойчиво не видит буквы, то он их не видит. Конечно, когда он волнуется, он еще больше будет испытывать трудность. Но вот когда все хорошо, и вдруг на нервной почве... И опять же, повторюсь, я не нейропсихолог, не невролог, я мама, но из того, что вот уже за два года я столкнулась на всех конференциях, заседаниях, общениях слышу, это скорее дефицит внимания.

А. Митрофанова

— А есть ли, вот смотрите, если сейчас, вы говорите, 25 процентов детей с дислексией...

М. Пиотровская

— Предположительно.

А. Митрофанова

— Предположительно, да, то есть четверть, каждый четвертый ребенок, есть ли все-таки какие-то ресурсы...

М. Пиотровская

— Те или иные трудности, особенно в начальных классах, да.

А. Митрофанова

— Ресурсы в школах, да, с помощью которых можно было бы вот недостающие там вот эти там, не знаю, логопедов не хватает, какие-то еще вот эти вот пробелы, чтобы можно было это восполнить...

М. Пиотровская

— Нужны логопеды в школах. И нейропсихологи в центрах.

А. Пичугин

— Я подозреваю, что те две руки, о которых вы говорили, которые были подняты, у них просто логопеды оформлены на ставки отсутствующих педагогов. То есть логопедов уже как таковых нет, но если директор школы понимает, что ему это необходимо, то он просто оформляет, у него там есть пара ставок историков, да, или математиков, они все заняты, но есть еще одна свободная, и на нее оформляется человек, который на самом деле является логопедом. Но это вот сейчас...

М. Пиотровская

— Может быть и так, не знаю.

А. Пичугин

— В современной школе это единственный способ принимать в штат специалистов необходимых, жизненно необходимых, но которые по современному положению образования там отсутствуют.

М. Пиотровская

— Я видела достаточно много школ, ну так много нельзя сказать, но некоторое количество школ, где очень ответственные директора, будучи не частными школами, а именно государственными школами, и в Москве, кстати, и в Санкт-Петербурге я видела, когда директора изыскивали возможность в своем бюджете для приглашения на работу логопедов в штат. Но там наступает второе «но»: то количество детей, которое приходится на одного логопеда, не дает возможности этому логопеду качественно отработать каждого ребенка, потому что...

А. Пичугин

— Но он хотя бы есть.

М. Пиотровская

— Но уже есть, это уже большой плюс, да.

А. Митрофанова

— Но все равно. Я просто, если это 25 процентов, то есть каждый четвертый ребенок, удивляюсь: получается, они приговорены, вот на данный момент эти дети?

М. Пиотровская

— Да нет, вы знаете, я бы так не сказала. Во-первых, дети быстро адаптируются, разные степени есть, бывают достаточно... Знаете, как родители некоторые говорят: перерастает. Он, конечно, не перерастает.

А. Митрофанова

— Он просто находит возможности...

М. Пиотровская

— Да.

А. Митрофанова

— Компенсировать себе.

М. Пиотровская

— Как объясняют — да. Есть более сложные ситуации вот тогда, когда у ребенка действительно самооценка высокая внутри, а его не воспринимает ни класс, ни дома, ни тем более родители. Потому что у нас были случаи, когда приходили семьи и рассказывали о том, что там особенно папы негодуют, оттого что у ребенка ничего не получается. Он видит, что ребенок не бестолковый, и вот начинают его называть: ты лентяй, ты дебил, — там еще хуже, еще обидней там, как вы говорили правильно, стучать по столу. А у ребенка действительно какая-то такая достаточно сложная форма — вот тут уже, конечно...

А. Пичугин

— А кстати, есть сайт...

М. Пиотровская

— Потеря для страны на самом деле. Потому что ребенок с хорошим интеллектом, если правильно подойти, вовремя отдиагностировать на ранней стадии, правильную методику применять — не обязательно в классе это делать, это же могут на дополнительных занятиях специалисты и нейропсихолог, и логопед, позанимавшись с ребенком, — чем раньше он это сделает, тем лучше, тем выше качества будут специалисты в стране. Потому что дети как минимум профессионально потеряны для страны. То есть тот ресурс, который они могли бы выработать, они выработать не смогут, потому что они споткнутся вот об эти преграды в школах, где скорость чтения хорошо, где легко дается кому-то, а кому-то сложнее. Ну многие вот перебарывают.

А. Пичугин

— Есть сайт, я буквально несколько минут назад его нашел, ну вот я смотрю, как раз для тех родителей, кому нужен логопед и у кого в школе его нет, сайт http://logoped18.ru/. Тут, во-первых, есть контакты огромного количества специалистов из разных, из всех почти регионов России. И огромное количество тестов, заданий, статей, материалов в помощь родителям, у которых детей есть такие проблемы — logoped18.ru — вот хотя бы что-то.

М. Пиотровская

— Отлично, да. Мы сейчас совместно с ассоциацией профессоров Ассоциации дислексии, руководитель ее госпожа Русецкая, она глава Института русского языка имени Александра Сергеевича Пушкина, совместно готовим реестр аналогичный из центров, нейропсихологов и логопедов. Потому что нейропсихологи тоже нужны, чтобы заниматься.

А. Митрофанова

— Разговаривала я накануне нашей с вами сегодняшней встречи с нашей коллегой здесь, на радио «Вера», которая глубоко в теме, что называется, потому что она столкнулась с этой проблемой — у ребенка дислексия. И она мне так сказала об этом: ты, говорит, даже не представляешь, насколько это может дать серьезные последствия, если вовремя не продиагностировать дислексию. Потому что именно из-за того, что родители все время на взводе, требуют от ребенка, ребенок не может им выдать результата, который их удовлетворит, который впишется в эти стандарты требуемые...

М. Пиотровская

— Не соответствует ожиданиям, да.

А. Митрофанова

— В итоге накал страстей в семье возрастает, и вплоть до того, что даже есть такие случаи, когда семьи рушатся из-за этого.

М. Пиотровская

— Да.

А. Митрофанова

— Потому что климат внутри вот этого микроорганизма семьи, где мама, папа, ребенок, становится невыносимым для обоих родителей, и они просто расходится. Но это тогда еще одна травма. И, в общем, это проблема, которая на самом деле сегодня требует к себе какого-то внимания со всех сторон.

М. Пиотровская

— Особого внимания, да.

А. Пичугин

— Мы напомним, что в гостях у светлого радио сегодня учредитель Ассоциации родителей и детей с дислексией, Мария Пиотровская. Мы говорим о проблеме, которая, оказывается, очень распространена в современной России и во всем мире. И вот перед эфиром мы говорили, что точной статистики нет по дислексии.

М. Пиотровская

— И это одна из наших инициатив: мы сейчас близки уже к началу социологического опроса по стране, совместно с фондом «Наше будущее» мы планируем это сделать сейчас. Для того чтобы иметь такие цифры, которые позволили бы хотя бы нам как-то достучаться до руководства страны, чтобы помогли изменить хотя бы законодательство...

А. Митрофанова

— Дай Бог.

М. Пиотровская

— И дать эти послабления в школах. Во-первых, педагогам будет проще.

А. Митрофанова

— Так и родителям проще.

М. Пиотровская

— Раздражение педагогов... Про родителей я даже не говорю. Вот я родитель — и это колоссальная нагрузка. Но самое ужасное, что мы жалеем родителей, а на самом деле надо жалеть детей. Потому что пока родители между собой выясняют отношения, они в первую очередь начинают страшным образом давить на ребенка и кричать, и ругаться. Ребенок с двойками, с двойками, а дальше от неуверенности у него еще больше двоек и так далее. И такой какой-то как снежный ком начинает нарастать. Но две вещи должны быть, вот я считаю, если мы хотя бы в ближайший год сделаем вот эти две вещи, и дальше какие-то следующие шаги будем делать, но две вещи самое главное. Это почему я говорю просвещение: это чтобы у любого родителя, не из вашего эфира услышали, что вот «логопед18», а чтобы у любого родителя был некий алгоритм в голове. Вот, например, ребенок заболел, у него горло — родитель знает, что делать. У него сразу возникает в голове: педиатр, поликлиника, там термометр — ну какие-то действия, простейший алгоритм действий. Вот здесь то же самое. Ребенок пришел в школу, неправильно написал — его не надо сразу называть идиотом. А надо все-таки, должен сработать некий такой вот опять же план действий, что если не получается учиться — надо проверить, почему. И во всем мире есть такое понятие: неуспеваемость излечима, я там, дислексия — это не лентяй и так далее. То есть не надо сразу вешать какие-то лейблы. Это вот первое: чтобы был некий алгоритм у каждого родителя, то есть настолько узнаваемость была бы понятия.

А. Пичугин

— А второе обратное: дислексия не болезнь.

М. Пиотровская

— Именно. Но пока мы будем объяснять, не болезнь, мы уйдем в дискуссию, а болезнь ли это.

А. Пичугин

— Ну это тоже.

М. Пиотровская

— Вот чтобы на это времени не тратить, мы лучше будем говорить о том, что вы видите, ребенок не справляется в школе, особенно в начальных классах — сходите к неврологу, сходите к нейропсихологу, позвоните логопеду. Просто наберите. И потом узнаваемость та же в интернете будет. Просто наберите в интернете: не справляется, трудно учится — и будет сразу что-то выскакивать, и дальше люди уже привыкнут к этому. Это, во-первых, для родителей как раз задача. И вторая наша, конечно, самая, я считаю, такая важная задача: помимо открытия этих центров возвращения, это, конечно, обратить внимание государства к тому, что в школах детям надо помогать. Не надо заставлять всех, если человек... Это как вот, вы понимаете, если у человека нет голоса, ну не надо его заставлять петь, как Нетребко.

А. Митрофанова

— Ну это было по меньшей мере странно, действительно, требовать и от всех такого результата.

М. Пиотровская

— Ну есть особенность у человека — дайте ему возможность сдавать экзамены несколько иначе, как это везде уже делается. Дайте ему возможность заниматься с тьютером, и он вернет в это государство много больше.

А. Пичугин

— В конце концов, он поступает в профильный вуз на профильный факультет...

М. Пиотровская

— Конечно.

А. Пичугин

— На то направление, в котором он разбирается гораздо лучше...

М. Пиотровская

— Блестяще справится.

А. Пичугин

— Многих сверстников, без какой бы то ни было дислексии. Естественно, что такому ребенку нужно делать скидку на другие предметы. Единый госэкзамен этого все равно не подразумевает.

А. Митрофанова

— Ой, давайте не будем сейчас вот про это, это отдельная большая тема.

М. Пиотровская

— Сложная тема.

А. Пичугин

— Там много плюсов, с другой стороны.

М. Пиотровская

— Ну да, там к нам намного меньше...

А. Митрофанова

— Вопросов, естественно. По вашему опыту, ваша дочка: в чем, как выяснилось, ее ну условно говоря, так конкурентные преимущества? В какой сфере она наиболее талантлива, что вы взяли на вооружение и стараетесь развивать?

М. Пиотровская

— Ну во-первых, она замечательно пишет картины.

А. Митрофанова

— Вот это класс!

М. Пиотровская

— У нее такие — ну я так буду, деликатнее о ней отзываться, — у нее явные способности к дизайну и архитектуре, она любит писать рассказы. И вот с недавних пор как-то очень сильно увлеклась психологией.

А. Митрофанова

— Кстати говоря, вполне возможно, что люди...

М. Пиотровская

— Пытаясь разобраться, конечно.

А. Митрофанова

— Да, пытаясь разобраться, что происходит со мной, человек начинает лучше понимать, что происходит с другими — закон. Слушайте...

М. Пиотровская

— Очевидное желание. Но любой ребенок способный.

А. Митрофанова

— В общем — да, кого ни возьми.

М. Пиотровская

— Конечно.

А. Митрофанова

— Поэтому мне так нравится эта история про маму Томаса Эдисона. Если даже это неправда, то такую историю стоило бы придумать как модель мышления для родителей внимательных и сознательных.

М. Пиотровская

— У нас есть потрясающий партнер нашей ассоциации, директор школы «Наши пенаты», господин Котов. Вот у него более тысячи детей на дистанционном обучении, так называемое домашнее обучение. Вот в основном родители так и поступали: школа не принимает одна ребенка, он там не справляется (но это очень внимательные родители), не справляется в другой школе, — они ребенка забирают, и на домашнем обучении он проходит все эти занятия, и ездит в школу «Наши пенаты», и сдает.

А. Митрофанова

— Домашнее обучение сейчас распространенное тоже явление, все больше и больше набирающее обороты. Видимо, действительно это связано еще и с тем, что...

М. Пиотровская

— А ребенок свободное время от школы, где дома он спокойно занимается, никто над ним там не смеется, не висит, он спокойно, в меру возможностей читает там, пишет и сдает экзамены. А дальше в свободное время он занимается теми своими хобби или развивает те возможности, которые у него лучше получаются. А как потом выясняется, это и актерское мастерство, и шахматы — я про детей говорю совсем начальных классов, — это и спорт, это и музыка, это все что угодно, и живопись.

А. Пичугин

— Самые главные трудности, с которыми ваша ассоциация сталкивается в последнее время?

М. Пиотровская

— Самая главная трудность... Ну наверное, найти, скажем так, сподвижников, партнеров, с которыми можно было бы быстрее вот этот процесс просвещения провести. Вот очень сложно сталкиваться со специалистами с некоторыми, с логопедами, когда приходишь в школу с мастер-классом, а там есть, например, логопед или директор, и говорят: а у нас все в порядке.

А. Пичугин

— Ну это самый распространенный ответ. Незнакомым людям особенно. А ведь предполагается...

М. Пиотровская

— Вот это такая сложность. То есть вот этих сподвижников нам надо, конечно, больше и больше. Среди родителей мы не видим проблем. И среди некоторых...

А. Пичугин

— Было бы странно.

М. Пиотровская

— Они сами нам звонят, в этом смысле это не странно. А вот, к сожалению, с какими-то отдельными школами прямо иногда сложно разговаривать.

А. Пичугин

— Так мы перед эфиром, по-моему, внутри эфира это не обговаривали, говорили о том, что помимо школ, логопедов уже практически не становится в районных детских поликлиниках, как не медицинских специалистов.

М. Пиотровская

— Да, их нет в поликлиниках.

А. Пичугин

— Тоже удивительно. Вот я на самом деле, по школе по своей еще, тоже не помню логопеда. Может быть, они были, может быть, просто не было проблемы такой, и я сними не сталкивался никогда. Но, возможно, в штате они были. Когда я некоторое время сам работал в школе, тоже я не помню, были ли там логопеды или нет. Но в поликлиниках всегда, там даже, я помню, отдельный кабинет всегда был: логопед. А сейчас этого, видите, уже не остается.

М. Пиотровская

— Да, педагогических специалистов, если не медицинский специалист, я так понимаю, в поликлиниках нет. И в школах нет, ну или мало, крайне мало.

А. Митрофанова

— Знаете, ну все-таки давайте надеяться, что это ситуация не навсегда. Что если сейчас ваша ассоциация, да, вот вы проводите да конференции международные, принимаете участие...

М. Пиотровская

— Мы пытаемся сплотить... Извините, я вас перебила. Наша сейчас вот задача как можно больше сплотить специалистов и донести их пожелания, поскольку специалисты как раз с нами совершенно согласны, нейропсихологи и логопеды. Ну вот, к сожалению, зачастую в школах сложнее, конечно. А те, которые профессионально этими разработками методик занимаются, они нас поддерживают. Вот наша задача как можно меньше тратить сил для того, чтобы донести то, что считают правильным, что у нас есть, нашему государству, чтобы немножко помогли, государство, вернуть эту помощь детям обратно.

А. Митрофанова

— Но есть некоторая инертность вот, наверное, этой государственной машины. Мы, как правило, пренебрежительно употребляем это словосочетание в таком как бы ключе, но это объективная реальность. Есть некий механизм принятия решений, это все очень долго и так далее.

М. Пиотровская

— Конечно. Но хочется быстрее, потому что там пока вот мы будем так долго думать, это целое...

А. Митрофанова

— Мы потеряем детей, конечно.

М. Пиотровская

— Это целых десять лет.

А. Митрофанова

— Еще одно поколение.

М. Пиотровская

— Да, еще одни десятиклассники выйдут.

А. Митрофанова

— Чем вас можно было бы поддержать? Нас слушают самые разные люди, которые имеют разные возможности, ресурсы и не только там, может быть, у кого-то нет материальных возможностей, есть связи, идеи и так далее. Кто вам был бы вот сейчас нужен, на данном этапе развития вашей ассоциации?

М. Пиотровская

— Нам бы хорошо бы, конечно, как можно больше узнать о центрах, которые есть, пусть даже частные, государственные, которые этими вопросами занимаются в Москве, в Санкт-Петербурге и в других городах наших регионов. Вот если бы к нам выходили специалисты, и мы бы все-таки совместно с Ассоциацией дислексии профессиональной создали этот реестр, мы бы очень сильно помогли родителям. Нам на самом деле две задачи: чтобы родители понимали, о чем идет речь, что вот они услышали, что трудности в обучении и зашли в определенный реестр. И этот реестр был бы не на нашем только сайте, а официально на там, не знаю, «одно окно» вот.

А. Пичугин

— Да, госуслуги какие-нибудь.

М. Пиотровская

— Чтобы вот отдельно: в детский сад — записался, отлично; там на занятия теннисом — записался. Трудности обучения — нажал кнопку, и по территориальному признаку, что вокруг тебя самое близкое.

А. Пичугин

— А это замечательная идея для госуслуг. По-моему, там ничего подобного пока нет.

М. Пиотровская

— Вот это было бы идеально.

А. Пичугин

— Дислексия.рф. — так называется ваш сайт.

М. Пиотровская

— Совершенно верно.

А. Пичугин

— Все подробности вы там, дорогие слушатели, может найти. И судя по тому, что статистика, которая отсутствует, но можно примерно представить, какое количество детей с такой именно особенностью в развитии, я прекрасно понимаю, что и среди наших слушателей есть родители, которые столкнулись с этой проблемой — заходите, там все написано. И спасибо огромное нашей сегодняшней гостье, учредителю Ассоциации родителей и детей с дислексией, Марии Пиотровской. Спасибо огромное, что пришли.

М. Пиотровская

— Спасибо огромное, что пригласили.

А. Пичугин

— Да, мы будем надеяться, что вдруг благодаря нашему эфиру хорошие люди найдут друг друга. Алла Митрофанова...

А. Митрофанова

— Алексей Пичугин.

А. Пичугин

— Всего хорошего. Будьте здоровы.

А. Митрофанова

— Спасибо. До свидания.