Светлый вечер с Борисом и Ольгой Любимовыми (14.07.2015)

У нас в гостях были ректор Щепкинского театрального училища Борис Любимов и его дочь, журналист Ольга Любимова.

Главной темой беседы были отношения родителей и детей в семье. Наши гости рассказали об истории своей семьи, о воспитании детей разных поколений семьи Любимовых и о том, как выстраиваются отношения внутри семьи сегодня.

---

А. Пичугин

— Дорогие слушатели радио «Вера», здравствуйте! Начинается наша традиционная программа «Светлый вечер»! Здесь в студии я, Алексей Пичугин, и вместе со мной также протоиерей Вадим Бондаренко.

В. Бондаренко

— Здравствуйте!

А. Пичугин

— И тема программы, о которой мы сегодня говорим — это отцы и дети. И, прежде всего, начнем мы со Священного Писания, с Евангелия. Отец Вадим!

В. Бондаренко

— Эта тема задана чтением Священного Евангелия за божественной литургией в среду. В среду мы читаем отрывок из Апостола Матфея, в котором он говорит — Господь, о необходимости почитания родителей. Вспоминая заповедь, данную Моисеем, вспоминая еврейское законодательство, ещё раз говоря о том, что дети должны почитать своих родителей.

А. Пичугин

— В связи с этой темой мы представляем вам наших сегодняшних гостей. Вместе с нами здесь за круглым столом в студии радио «Вера» собрались ректор Щепкинского театрального училища Борис Любимов. Борис Николаевич, здравствуйте!

Б. Любимов

— Здравствуйте!

А. Пичугин

— И его дочь Ольга Любимова. Журналист, сценарист. Ольга, добрый вечер!

О. Любимова

— Добрый вечер!

А. Пичугин

— Итак, я думаю, что вы, дорогие слушатели, поняли, что тема у нас «отцы и дети». Поэтому собственно отец и дочь у нас сегодня в студии.

В. Бондаренко

— И «дети и отцы».

А. Пичугин

— И дети и отцы, да. Тема у нас задана тем самым евангельским отрывком, который — следует наверное, еще раз оговориться, пояснить, что собираемся мы вечером, и уже литургически, с точки зрения церкви, наступил другой следующий день. И в начале этого дня, уже календарного, Евангелие будет читаться в церкви как раз на эту тему. Наши постоянные слушатели, думаю, прекрасно знают, прекрасно знакомы с Борисом Любимовым не только по нашим эфирам. Конечно же, по его театральной, по его преподавательской деятельности. Но мы встречаемся не в первый раз. Борис Николаевич уже, если не ошибаюсь, в третий или четвертый раз приходит к нам в эту студию в программу «Светлый вечер». Вот с Ольгой пока мы в рамках нашей программы, нашей радиостанции еще не знакомы, но очень приятно.

О. Любимова

— У меня премьера сегодня.

А. Пичугин

— Да, вечерний дебют.

О. Любимова

— Пока только я слушала вас.

А. Пичугин

— Вот, а теперь и мы вас послушаем. И с большим удовольствием, надеюсь. Вот для меня было, например, открытием — я не знал, вот с Борисом Николаевичем мы не раз общались здесь в студии, но я не знал такой удивительной информации про вашу семью, про ваших родственников, предков. То, что ваш отец Николай Михайлович, был известный переводчик. Благодаря ему, собственно, мы знакомы, наверное, в определенных переводах с творчеством знаменитых французских писателей. Среди ваших предков были канонизированные новомученики, были люди, у которых восприемниками, крестными были и император, и люди его ближайшего окружения. Это всё безумно интересно. Вот вы росли в такое советское, среднесоветское время — 50-60-е годы. Как в вашей семье — принято ли было говорить на эти темы?

Б. Любимов

— Ну конечно, конечно принято было! Другое дело, что первые десять лет своей жизни я жил в коммунальной квартире, понятно с соседями. Я их помню достаточно смутно, они были совсем нерелигиозные люди, достаточно грубые, примитивные, но надо сказать, сор из избы они не выносили. Это тоже, надо сказать, не было случаев какого-то доноса и т.д. Иконки у нас висели дома, но не открыто. Немножко в уголку. Человек, который хочет зайти, он зайдёт, он всё равно увидит. Но не то, что бросается в глаза. Религиозная литература, конечно, была. Отец… Во-первых, что-то сохранилось из библиотеки его родителей, поэтому Евангелия, сохранились книги второй половины 19-го века издания, начала 20-го века. И очень рано он давал мне читать, ну скажем, то, что сейчас многократно переиздано: историю Ветхого Завета, Нового Завета, в самом таком элементарном виде. Очень много рассказывал. И кроме того, ведь только что открылась Троице-Сергиева Лавра, вот незадолго до моего рождения. И он всякий раз снимал дачу ровно посередине пути между Москвой и Троице-Сергиевой Лаврой. Потому что с одной стороны, надо было ездить в Москву за продуктами, которых не было ни с Софрино, где мы снимали дачу, ни в Зеленоградске, там 43-й км. А с другой стороны, 40 км и ты в Троице-Сергиевой Лавре. Для него Всенощная там… Он оставил об этом воспоминания. У него были связи, скажем, с тогда сравнительно молодыми монахами, сейчас его труды очень почитаются и переиздаются — отец Савва. А я его помню у нас дома. С Владыкой Вениамином Миловым, вот с тем поколением насельников Троице-Сергиевой Лавры, которые поселились там. И для меня поездка в Лавру, может быть самое большое потрясение, когда я увидел преподобного Сергия с медведем. Потому что я обожал животных, и вот эта какая-то конкретная картинка, которая меня включила в церковный мир. Он не отделен от мира природы, от мира животного, который мне так близок, понятен, радостен, и т.д. Потом мы стали ездить в Киев, он просто влюбился в тогдашнего регента замечательного во Владимирском соборе Михаила Петровича Гайдая, сына певицы украинской, народной артистки СССР Зои Гайдай. Гениальный регент, действительно. И каждое лето мы 54-й, 55-й, 56-й, 57-й годы проводили в Киеве. А это значит, тогда я еще помню, еще не закрытую Киево-Печерскую Лавру. И тоже один из насельников её, отец Иосиф Штельмах приезжал к нам в Москву, жил у нас дома и т.д. Поэтому церковный мир был для меня, так же как и политический… Насколько это возможно, он объяснял мне, что этот мир отделен от того мира, в котором тебя будут принимать, не принимать в комсомол. Я никогда не был ни в комсомоле, ни в партии. Так что просвещал, что называется.

А. Пичугин

— То есть церковь была для вас в данном случае не каким-то таким культурным атавизмом, о котором надо знать — ну как многие воспринимали церковь. Может быть, мы многие никогда не задумывались о смыслах, смыслах Писания, о литургическом смысле. Но это вот наше, наша культура, и соответственно я должен её принимать. А у вас была прямо вот прикладная, полная, наполненная религиозная жизнь.

Б. Любимов

— Религиозная жизнь, да, была, причём … Вот я помню себя в этом смысле примерно с 8 лет. Отец тогда был не просто прихожанином, мне кажется, он даже был, несмотря ни на что, чуть ли не председателем приходского совета в храме Апостола Филиппа в Филипповском переулке.

А. Пичугин

— На Арбате.

Б. Любимов

— Да, где теперь Иерусалимское подворье, по-моему.

А. Пичугин

— Да-да-да.

Б. Любимов

— Он тоже писал о настоятеле храма этого, об отце Александре Скворцове. И мы с ним стояли в алтаре. Вот для меня детство мое, я сразу, почти сразу, не считая Киева или Троице-Сергиевой Лавры, там-то понятно, нет, — а вот детский московский храм, это сразу минуя, так сказать, пространство храма, я сразу попал в алтарь и наблюдал за священнослужением, за действиями дьякона, настоятеля, второго священника. Был такой, по-моему, отец Василий Серебрянников, одно время он был старейшим московским клириком, а я помню его еще не очень опытным священником в этом храме. Поэтому как раз в это время церковная жизнь для меня была понятна. Отец говорил: «Сегодня мы едем на Всенощную». Потом в храм Преображенский, снесенный, туда мы переместились. Потом в храм Иоанна Предтечи. У меня немножко — где-то в 61-м, 62-м, 63-м, когда мне 14-15-16 лет, самый такой озорной период — никакого разрыва с церковью не было, ну и как бы внутреннего понуждения тоже, врать не буду — так сказать, перестал быть прихожанином, а стал быть захожанином. Где-то наоборот, снова привело меня в церковь уже в студенчестве, в студенческие годы.

В. Бондаренко

— Борис Николаевич, вы говорите о роли отца в вашем воспитании христианском. А мама, Маргарита Романовна, разделяла?

Б. Любимов

— Да, в храме мы бывали всегда вместе. Просто инициатором всего вообще в семье был отец, так же, как и, скажем, моя старшая сестра Елена тоже с нами всегда бывала в храме и т.д. Поэтому здесь какого-то разрыва не было. Активность всего в духовном плане, в плане светского чтения, в плане походов в театр всегда исходила от отца.

В. Бондаренко

— Ольга Борисовна, можно теперь к вам вопрос?

О. Любимова

— Можно. Да?

В. Бондаренко

— Вот роль вашего отца в воспитании вас.

О. Любимова

— Вы знаете, вот я сейчас слушаю то, о чем папа говорит про дедушку Колю, Кляусом его в семье все называли, и думаю, насколько это всё похоже, насколько это передается, потому что у меня вообще никакого разрыва не было, у меня не было такого торжественного воцерковления в 90-е годы. Меня крестил в тазу отец Георгий Бреев, как положено, в начале 81-го года, дома. Но я очень хорошо чувствовала разницу между безусловно верующей семьей моей мамы, такой актерской, балетной, они люди были все верующие, у нас всегда дома были иконы, это был уже 80-й год, висели они где положено. У родителей над кроватью был вообще киот такой достаточно большой. Но со стороны женской всегда было достаточно вот то, что сохранилось к концу 80-х, и к началу 80-х — покрасить вовремя яйца, сделать пасху, освятить. Думаю, что меньше это было связано с таинством, с исповедью, с причастием. С таким регулярным, тем более. Если вы помните, тогда вообще в 80-е к этому немножко по-другому к этому относились. Мне потом рассказывали люди, которые приходили истово к вере, при этом относясь к таинствам как к тому — «Ну мы постоим, посмотрим, как бабушки причащаются, мы ж как бы… главное про смыслы». Вот у отца этого не было никогда. То есть с самого начала был очень серьезный разговор о причастии. Я помню этот вот ужасный трепет, который я сейчас так берегу и пытаюсь сохранять перед исповедью. С годами чтобы этот детский безумный страх — как правильно рассказать батюшке, как подобрать слова и т.д., очень аккуратно. И потом вот тут, особенно в рамках радиостанции «Вера», сейчас важно не начать хвастаться. Но мне, правда, очень сильно повезло. Меня папа отвел в первую воскресную школу к Владыке Питириму. То есть я училась, у нас были потрясающие… мы бегали по этим этажам издательского отдела. Владыка Питирим для меня был как такой абсолютный Санта Клаус, то есть я по-другому сказать не могу, я помню эту огромную бороду. Это постоянное ощущение веселья, это вот радость такая, где он всех отлавливал: «Сейчас, сейчас, куда, зачем вы это им рассказываете? Это вообще никому не интересно. Давайте, вот сейчас быстро все сели, сейчас я вам рассказываю». Безумная живость. Это очень короткие были встречи достаточно, но тем не менее.

В. Бондаренко

— А православная гимназия — это инициатива отца?

О. Любимова

— Да!

В. Бондаренко

— Вы благодарны ему за это?

Б. Любимов

— Нет. (Смеётся.)

О. Любимова

— Я вам сейчас скажу. Знаете, этот как настоящий кризис в жизни, любой – духовный, психологический, из которого в какой-то момент ты выходишь выжившим, победителем. И вспоминаешь с огромной благодарностью, потому что сейчас тот первый опыт, наши безумные крайности в воспитании детей внутри православия, которые были, к сожалению, очень много таких примеров внутри православных гимназий, позволяет мне более спокойно относиться к тем конфликтам и крайностям, которые происходят сейчас внутри нашей церкви. То, что я пережила в свои 12 лет…

А. Пичугин

— А своих детей вы в православную гимназию отдали бы?

О. Любимова

— Во-первых, они учатся. Но если мне в 14 лет сказали бы, что я когда-нибудь отдам своих детей в православную гимназию, я просто бы, наверное, сама ушла в монастырь, потому что я решила бы, что мне не нужно их иметь просто, потому что я их испорчу этим воспитанием.

А. Пичугин

— Так они учатся в православной гимназии?

О. Любимова

— Они учатся в православной гимназии, просто действительно так получилось, что пока за время пути собачка, то есть я, подросла, подросли и люди, которые делают православную гимназию. Они учатся, я считаю, в идеальной психологической атмосфере. Я первое время следила за тем, чтобы им не говорили всякие благолепные глупости, чтобы не было этого дикого ханжества. Потому что мне-то просто в дневнике писали: «Сорок покаянных поклонов», и т.д. У меня есть в качестве замечания, мои друзья пролили, бегали во дворе (нрзб)…

А. Пичугин

— А вы им в обратку писали: «Ещё чего!»

О. Любимова

— Нет, мы вот как надо. Я прошла весь цинизм бурсы к 14-ти годам, конечно... И потом, это же ребенок, он как таракан на самом деле, он привыкает ко всему. Тебя на колени — в Всескорбященский храм мы ходили на Ордынке — тебя на колени поставит классная дама, у нас были классные дамы, обязательно. Вот, они тебя на колени, а через 20 минут ты всё равно уже на хорах, тебя всё равно уже за шкирку снимают с крыши.

А. Пичугин

— Друзья, напомню, что сегодня тема наша «отцы и дети» и говорим мы об этом с Борисом Любимовым, ректором театрального Щепкинского училища, и его дочерью, журналистом Ольгой Любимовой. Здесь в студии отец Вадим Бондаренко и Алексей Пичугин.

О. Любимова

— И снова здравствуйте!

А. Пичугин

— И снова здравствуйте! У вас двое детей — мальчик, девочка, да? Сколько лет?

О. Любимова

— Да, мальчик и девочка.

А. Пичугин

— И как зовут?

О. Любимова

— У меня есть мальчик Никита, которому уже 12 лет, он геройски перешел в 6-й класс и Варвара, которая пойдет в третий, ей 8 лет.

А. Пичугин

— Класс, здорово! Борис Николаевич, не успел спросить у вас в первой части, а вот на служебной карьере вашего отца всё это сказывалось, нет? Отношение к вере, к церкви.

Б. Любимов

— Вы знаете, на карьере, пожалуй, нет. Один раз был случай, ну это уже было в те годы, которые Ахматова называла «вегетарианскими». Я думаю, это было начало 70-х годов, кто-то из коллег написал на него донос, и его пригласил к себе, всё-таки пригласил…

А. Пичугин

— А не вызвал.

Б. Любимов

— …тогдашний ответственный секретарь Союза писателей генерал КГБ Ильин, который просто ему показал и спросил: «Правда ли, что вы верите в Бога и ходите в церковь?». И он сказал: «Да». В начале 70-х, вы знаете… Поскольку он не служил нигде, он просто переводил, ну что ж ему за это? Перестанут переиздавать его переводы Сервантеса? Нет. У него был самый сложный период его жизни, когда он был арестован в 33-м году, но это не за веру. И поэтому на карьере… Он её не делал. Если бы он делал, то конечно на каком-то этапе, безусловно…

А. Пичугин

— Но вы понимаете, что я здесь слово «карьера» употребляю не в плане карьеризма, а в плане именно работы.

Б. Любимов

— Нет, нет-нет. В это время, когда это стало известно властям, я думаю, они это и раньше знали. Но поскольку он никаких… Скажем, к диссидентскому церковному движению он не примыкал, никаких так сказать… Он просто сидел дома и переводил хороших, и очень хороших, и может быть не таких уж очень хороших писателей с французского, испанского, итальянского, немецкого и т.д. И поэтому, если бы опять-таки, может быть, если бы он попросил бы какую-нибудь поездку за рубеж, могли бы сказать, пришло бы откуда-то сверху: «Есть решение не пускать». Нет, этого ничего не было, поэтому вот тут рвать на себе рубаху и говорить, как он пострадал... Нет, так же, должен сказать, как и со мной это было — студенты очень многие знали. Ну, во-первых, очень многие студенты, когда я стал преподавать, уже сами ходили в церковь. У меня был один очень смешной случай. К нам перевели одного студента из Щукинского училища, а он должен был что-то досдать, досдал неважно, я говорю: «Что ж ты, брат, как-то так…». Он говорит: «Я был очень занят». Ну, занят — занят. А на следующий день — я-то лицо его помню, я помню его чтецом и в храме Иоанна Предтечи на Пресне, и очень часто, мне казалось, хотел его отождествить с чтецом в храме Николо-Кузнецком, куда я тогда постоянно ходил, где был отец Всеволод Шпиллер. И вот я прихожу как-то на следующий после этого зачёта, прихожу в воскресенье на литургию в Николо-Кузнецкий храм и вдруг вижу, выходит мой студент из алтаря и несёт церковную утварь, и прёт на меня. У него эта утварь чуть не выпала из рук. А я улыбнулся и говорю: «Да, теперь я понимаю, отчего ты был так занят». (Смеётся.) И потом… Я крестный отец у его сына старшего. Это количество… Он первенец, потом уже много было студентов, у которых я был крестный отец, и крестный отец их детей, и крестный отец, скоро предполагается, что и внуков. И был шафером на венчании одной из студенток. Поэтому у меня такая опция есть отдельная. Но не «стукнули». Я никогда не навязывал свои убеждения, но, тем не менее, когда спрашивали, отвечал. А с 88-го года меня уже студенты попросили читать специальный курс лекций о русской религиозной философии. Тут уже я начал публиковать статьи в журналах, газетах, и тут себя обнаружил — агент вылез из гнезда. Но, опять тоже не буду рвать рубаху на себе, и говорить, что моя карьера была испорчена моей церковностью, нет.

А. Пичугин

— Давайте вернемся к воспитанию отцов и дочерей, и дочерей отцами, и…

О. Любимова

— И внуков дедушками.

А. Пичугин

— И внуков дедушками, да. Вас отдали в православную гимназию уже, я так понимаю, всё-таки лет в 10-11, не в первый класс?

О. Любимова

— Нет, в пятый. До этого у меня была английская спецшкола. И я не хочу сказать, что она была плохая, потому что я потом в неё же и вернулась.

А. Пичугин

— Так, может быть, стоило и продолжать учиться в английской спецшколе?

О. Любимова

— Я хочу сказать, что каким-то чудом, образование-то было неплохое. То есть, во-первых, я не понимаю, каким образом я его успела получить, потому что мне кажется, я отвратительно совершенно себя вела, и у меня был какой-то дикий протест против какого-то принуждения к вере, принуждения к посту…

В. Бондаренко

— А кто принуждал? В гимназии или?..

О. Любимова

— Сейчас я вам сдам все фамилии, пароли, про протоиереев всех расскажу. (Смеётся.)

А. Пичугин

— Ну половина их пересидела, наверное, здесь у микрофона. (Смеётся.)

О. Любимова

— Нет-нет, нет, не на вашей радиостанции. Я шучу. (Смеётся.) На самом деле, конечно, это было всё неофитское, неофитский невроз такой. Запостить до смерти. Я помню, это было так смешно, у нас был абсолютно православный английский, над которым хохотали все друзья моих родителей, священники. Потому что они говорили: «Ну как, ты не знаешь элементарных вещей, но ты знаешь, что по-английски «обретение мощей» будет «uncovering of the relics». Но это вот пока совершенно как бы лишнее. Давайте разберемся с грамматикой». Что вы думаете? Человек хочет, а Бог хохочет, так это называется. Проходит там сколько-то там…Папа умеет быстро считать, а я нет. Мне двадцать лет, я начинаю работать в информационном агентстве Русской Православной Церкви, и тогда была интифада и мы очень много работали на Святой Земле. И не могу вам сказать, сколько раз меня это спасло и выручило, знание всё это (говорит фразы по-английски), и так далее. Меня это так чудесно… Но нас так колотили, что выбить это было совершенно невозможно. Я по-латыни до сих пор помню «Отче наш», «Богородица Дева, радуйся». У нас при этом не было химии, физики… в Бог знает каком виде, биологии. Понятно, что совершенно не понимали, как преподавать «Древнюю Грецию». И бедные, делали вид, что все эти Афродиты и Прометеи, всех их надо куда-то под ковер.

А. Пичугин

— Это сказочки-сказочки, но…

О. Любимова

— Да, это вот сказочки, которые ещё и вредные. «А теперь, деточки, прослушайте вредные сказочки». Как бы вот так… (Смеётся.)

В. Бондаренко

— Борис Николаевич, а вы следили за учебой дочери.

Б. Любимов

— Может быть, слово «следил»… Нет, во-первых, вот тут я очень почувствовал свою ответственность. Потому что, в конце концов действительно, я был инициатором этого. Я и сейчас не знаю, ей судить — правильным это было или нет. Думаю, может быть и неправильно, потому что особенно первые полгода, это было очень далеко. Надо было возить, пятый класс, 91-й год, Москва трудная, сколько уходило времени на это и у родителей, и у неё. Она усталая, вторая смена, возвращаемся, всегда плохо, она едет, и уже просто прислоняется ко мне к плечу и спит по дороге. И хочу сказать, там были и очень интересные священники, особенно на первых порах, но были, конечно, и достаточно дремучие люди…

В. Бондаренко

— Которые лучше всех знали, как воспитывать детей.

Б. Любимов

— Конечно. И записи в дневнике, правда, не Оле, а там кому-то: «Просьба родителям выпАроть сына» — это ведь не анекдот.

О. Любимова

— Да, это батюшка один написал.

Б. Любимов

— Я сохранил арифметическую алгебраическую задачку такую, так сказать православная алгебра…

В. Бондаренко

— Вы не пороли?

Б. Любимов

— Нет, а я вообще никогда…

О. Любимова

— Нет-нет, у нас дома над этим смеялись всегда.

Б. Любимов

— Да, мы смеялись. Посмеялись, посмеялись, и потом после 7-го класса, когда… Я всё-таки понимал, что человек будет как-то жить в этом мире — и всё-таки какие-то знания должны быть, потому что она… С одной стороны, вот те знания, которые случайно пригодились. А с другой стороны, я понимаю, что эту школу могут прикрыть, и дальше она математику просто не сдаст в 11-м классе.

О. Любимова

— Ты помнишь тоже очень смешно — (нрзб) учитель математики сказал тебе, что ваша дочка в жизни может быть только тамадой. (Смеются.)

Б. Любимов

— Да, на родительском собрании он сказал: «Она может быть только тамадой». И в какой-то степени…

О. Любимова

— Он был прав…

Б. Любимов

— Он был пророк.

А. Пичугин

— В школе что всем только не говорили. Моей однокласснице, которая после этого окончила с отличием МГУ, известный культуролог…

О. Любимова

— «После этого» — это православная гимназия?

А. Пичугин

— Нет, обычная школа, общеобразовательная. Известный культуролог, после МГУ, ей обещали, что она под забором так и помрет с алкоголиками…

О. Любимова

— Нет, это нам всем обещали. Папа тоже работал осветителем, и заканчивал школу рабочей молодежи. У меня дома не боялись, что я плохо буду учиться, у нас в доме учились плохо все. Особенно — мы всё время говорим о папиных родственниках, — а у мамы моей все были… Дед, дедушка Василий Иванович Качалов, и мамой была балерина Большого театра — там никто хорошо не учился.

А. Пичугин

— Вот недаром я в вашем обществе замечательно себя чувствую.

О. Любимова

— Да? Прекрасно. (Смеются.) Но вы знаете, что я хочу сказать — вот если говорить как о проблеме — у нас же должен быть разговор содержательный, то я вот когда-то из православной гимназии вернулась в английскую спецшколу. Вот если когда-то эту тему и поднимать, я очень хорошо помню этот шок. Вы знаете, там не было так прямо как фильм «Чучело», там были нормальные дети. Они не сморкались на пол, они не унижали никого в туалете, они были нормальные, но просто были невоцерковленными в большинстве своем абсолютном. Но я помню вот этот шок, после этого нашего маленького загончика, где девочки отдельно были почему-то, а мальчики отдельно, и у меня был девичий класс три года.

А. Пичугин

— И классная дама.

О. Любимова

— И у нас была классная дама, она била меня сапогом, кстати я хочу сказать.

А. Пичугин

— А вы знали об этом, Борис Николаевич?

Б. Любимов

— Ну про сапог, пожалуй, нет. (Смеются.) Они кстати обожали эту классную даму.

О. Любимова

— Мы ее очень любили, да. Но мы себя так плохо вели… Дело в том, что нам преподавали библейскую историю, один из ведущих профессоров семинарии Троице-Сергиевой Лавры, и многие студенты говорили о том, что он очень серьезный академичный педагог. Я сейчас подбираю слова, чтобы правильно формулировать всё. И действительно, его предмет был несколько тяжёл для усвоения в 5-м классе. Он действительно не имел опыта того, как рассказать, тем более Ветхий Завет детям так, чтобы им было интересно. Ну а мы, разумеется, поэтому кидались майскими жуками, ну и всячески плохо себя вели.

А. Пичугин

— А вот в данном случае, мне кажется надо смотреть на контекст эпохи. У нас среди слушателей, я думаю, достаточное количество людей невоцерковленных, людей, которые только обращаются туда, к церкви. Они помнят это время с одной стороны, да, со стороны дефицита, со стороны какого-то ужаса или не ужаса начала 90-х. Нас слушают и церковные люди, которые на это смотрели немного по-другому. А вот что было с образованием церковным, таким вот средним в то время — православные гимназии или обычные школы. Я думаю, для большинства слушателей это какая-то новая страница.

Б. Любимов

— У нас всё-таки образование, как и мое образование, оно в большой мере семейное. И я считаю, что, вообще говоря, это правильно. Всё, что я получил, знания в области литературы, живописи, музыки и т.д., я, прежде всего, получил в семье. К моменту, когда Оля поступила, перешла в православную гимназию… Ну, во-первых, если говорить о литературе — у нас такая семейная традиция, сейчас я это переношу уже на внуков — я всё-таки прочитал ей всю классическую русскую литературу, всю прозу Пушкина, Лермонтова…

О. Любимова

— Почему только русскую, а зарубежную?

Б. Любимов

— Конечно, и зарубежную. Диккенс, Гамлет… Я брал так: один роман Достоевского — понравилось, остальные читай уже сама. Я читал ей «Белую гвардию», Булгакова я читал. Читал «В круге первом», я прочитал ей «Войну и мир»!

В. Бондаренко

— Борис Николаевич, в доме вашего отца Николая Михайловича, был частым гостем, я так понимаю, что ваш отец был дружен с Корнеем Чуковским.

Б. Любимов

— Частым не был, но был. Был.

А. Пичугин

— Я сейчас прощу прощения, я вас прерву, все подробности мы узнаем после небольшого перерыва. И через несколько мгновений мы в эту студию вернемся. Здесь, напомню, у нас собираются замечательные люди — Борис Любимов, ректор Щепкинского театрального училища, его дочь, журналист Ольга Любимова, протоиерей Вадим Бондаренко. Через несколько мгновений мы снова с вами.

А. Пичугин

— Друзья, ещё раз здравствуйте! Борис Любимов, ректор театрального Щепкинского училища, его дочь Ольга Любимова, журналист, протоиерей Вадим Бондаренко и Алексей Пичугин сегодня здесь за круглым столом в студии радио «Вера». Обсуждаем проблему, не проблему — идею, историю отцов и детей, отцов и дочерей.

В. Бондаренко

— Борис Николаевич, продолжая о литературе в контексте воспитания, в контексте образования. Вот многие из нас и выросли, и своим детям читаем того же Корнея Чуковского. Что вы читали, кроме литературы светской, кроме классики. Что-то из духовного читали? Ольга, вам что-то читали?

О. Любимова

— Из духовной… В принципе, я считаю, что нет более духовной литературы, чем Федор Михайлович Достоевский. Потому что, что вытворял он с моим нутром лет в 9-10, когда отец мне его читал… Конечно, мы вместе читали Библию. Конечно же, тогда, например, вышла, не вышла, а папа привез инкопрессовского отца Александра Меня для детей. Мы вместе смотрели, если вы помните — там были примеры иконописи, там были иконки первые нарисованы, небольшие тексты, цитаты Евангелия, Нового Завета, и какие-то соображения для деток от отца Александра. Какие-то такие первые вещи, если вы помните, выходили первые репринтные вещи — Закон Божий и т.д. И мы вместе там что-то такое разглядывали. Я не могу сказать, что… Вы знаете, я думаю, что намного важнее было то, что мы довольно часто вдвоем ходили в не закрытый тогда храм на Красной Пресне. Когда мы шли в Иоанна Предтеченский храм через парк Павлика Морозова, и вот эти разговоры до и после, и эта Всенощная вместе, я думаю, что мне запомнились намного больше, чем какое-то формальное: «Иди сюда, дочь! Сейчас открою…» Такое знаете «Та-да-та-там-там-та-да-та…» Вот без этого. (Смеётся.)

В. Бондаренко

— Своим детям вы тоже так не говорите?

О. Любимова

— С моими детьми мне ещё легче, понимаете. Я сейчас смотрю, как растет поколение детей, как они живут внутри церкви. Я помню, как сидели заспанные мои дети и говорили: «Мам!» Я помню, ставлю перед ним холодную воду, святую и говорю: «Ну сделай глоток». А он смотрит: «Ну она с газом-то хоть бывает?» (Смеются.) Ну то есть он абсолютно живет в церкви как в такой части его жизни. Он подходит к батюшке… Вот у меня, при том, что приход батюшки в дом — это был приход отца Георгия. То есть «веди себя тихо». Я помню, как меня мама настраивала, няня, бабушка: «К папе пришел отец Георгий». Сейчас то, что эта шпана творит там: «Отец Андрей!», «Отец Дионисий! А я хотел спросить! А у меня вопрос!». Мне так это нравится, я так по-хорошему им завидую! Ну и выросло поколение батюшек, у которых своих пятеро. Они же совершенно по-другому с ними общаются: «Ну-ка иди сюда!» Сейчас у нас в гимназии преподает отец Андрей Ткачев. Вот он крестит всех детей, прогоняет к причастию от исповеди, крестит-крестит, отпускает-отпускает, и вдруг кого-то одного за ухо поймал: «О! Милый, да тебя штормит! Ну-ка пошли!» Да у него своих пятеро. Конечно, он по глазам в 12 лет видит, что этих вот — давай, быстренько приложился, и не задерживай службу, а вот с ним хотя бы быстро четыре минуты быстро: «А что у тебя?» — «А у меня это…» — «Ну давай, да ты чего, милый… Давай, соберись». И пошли. И конечно, им это безумно ценно. Ну и понимаете, счастье… Например, я помню, мы как-то идем с детьми, и навстречу… Ну такие вот самые первые вопросы — они видят ребенка в инвалидной коляске, понимают, что она не детская, а инвалидная. И тут же ко мне оба четыре глаза: «Как же так? Он же еще ничего плохого не сделал. Это что, это Господь наказывает?..» И я готова на каком-то уровне, и у меня есть силы, и я понимаю, как рассказать. Но при этом…

А. Пичугин

— Ну как рассказать, кстати? Может быть, нашим слушателям тоже будет интересно?

О. Любимова

— Мы проговариваем, мы очень много… Есть же какие-то банальные вещи, которые ты проговариваешь. Ну понятно же, когда больной ребенок, ты начинаешь с ним говорить о том, что иногда порой сама не веришь. Что это ангел, что на самом деле это такой путь, и то, что он на самом деле лучше нас всех и т.д. Но при этом, когда у тебя есть поддержка в лице священника, которому ты тоже доверяешь, который — для меня очень эстетически важно — на хорошем русском языке, не косноязычно объяснит. И это будет не просто мама, которая говорит там что-то такое. А когда ты живешь в мире, где люди думают так же… Я же сама не знаю, почему нельзя красть, если нет Бога. Ну почему? Я сейчас уйду, вы столько про меня хорошего сказали, у меня такой дедушка был… Но если вы микрофона не досчитаетесь, ну как вы сможете на меня подумать? Ну как? Ну никак. И вот эти вещи, собственно говоря, мы и проговариваем.

А. Пичугин

— Так получается тогда, насколько сложнее и выше жизнь людей неверующих, которые при этом не крадут микрофона из студии. (Смеются.) С пультом не уходят отсюда. У них же какой-то внутренний закон внутри них всё равно существует.

Б. Любимов

— Конечно, существует, да.

О. Любимова

— Ну мы говорим о том, что… Но вы понимаете, если говорить совсем серьезно. И мы со старшим тоже это проговариваем, когда он задает вопросы, связанные с тем, как получилось, что люди, которые молились в церкви, начали втыкать гвозди в образа и бить колокола. И мы тоже про это поговорим. Но при этом, например, мы очень долго с ним разговаривали про — у нас есть родственники невоцерковленные, бабушка есть невоцерковленная одна. И мы с ним говорим о том, что посмотри — как, скажем, та же советская власть, единственное, что она себе взяла — это христианские ценности. (Смеётся.) То есть они продолжали еще век рефлекторно воспитываться абсолютно внутри… Я когда читала детям «Королевство кривых зеркал», мне эта книжка дико нравится. Убери слово «пионер», вставь «хороший человек», просто «мальчик» и т.д. — это будет абсолютно христианская книга. Как только ты заменяешь идеологические слова, там только вначале они есть, просто словом «хороший человек», это абсолютно христианская… Это как «Нарнии» какие-то, как Льюис, если вы понимаете, о чем я говорю.

А. Пичугин

— А вот, кстати говоря, на чем тогда воспитывались дети — именно из детской литературы.

О. Любимова

— Ой, надо мной так смеялись. Папа, ты сейчас скажешь, я только одно добавлю. Тогда начали переиздавать Чарскую. И мы рыдали так! Дальше, чем видели. А до этого Чарскую читала моя бабушка, балерина. И конечно, папа винтом уходил, потому что Достоевского я читала чуть медленнее и с меньшим удовольствием, чем «Записки маленькой гимназистки», «Княжна Джаваха». У меня было залито слезами всё. Я понимаю, что это сентиментальная литература, на самом деле она не очень плохая, немножко конечно слюнявая, но папа страшно страдал. (Смеётся.)

А. Пичугин

— А же вот помню самое начало 90-х — тогда брошюрки первые начали появляться именно с «Нарнией»

В. Бондаренко

— Чарская и стала появляться в репринте в 90-х.

Б. Любимов

— Вы знаете, я по своему опыту могу сказать — отец не очень нагружал меня, старался не нагружать детской литературой. Ну, во-первых, практически были исключена вся советская, вот такая идеологически советская литература. Я её избежал, и в школе тоже практически её не читал. У меня было из детской литературы несколько детских стихотворений и одна басня, которую я очень хорошо помню и сейчас, Михалкова. Детские, не идеологические стихи Маршака, с которым у отца, кстати, были в последние годы жизни Маршака, хорошие отношения были. И главным образом, его переводы из английской поэзии. И Корней Иванович Чуковский, который пришел как-то к нам в нашу коммунальную квартиру. Я скажу так, что вот по другой линии Оли, в ее ветви от Василия Ивановича Качалова, там есть стол, за которым сидел Блок, кто только из актеров не приходил, из художников, Есенин и т.д. По нашей линии в этом отношении было скромнее в коммунальной квартире, но был Чуковский и Борис Леонидович Пастернак, который читал первые главы «Доктора Живаго» незадолго до моего рождения. И первые стихи, написанные к 47-му году. Благодаря чему я и ношу имя Борис, в какой-то степени. То есть понятно, что не в честь Пастернака, а в честь князя страстотерпца Бориса.

В. Бондаренко

— А вы при этом с ним сами были знакомы?

Б. Любимов

— Нет, с Пастернаком нет, вы знаете… Я был на похоронах его. Я думаю, что я уже один из тех последних участников, кто был на похоронах. Мне было тогда без двух недель тринадцать лет. А живьем я его видел один раз, катаясь на лыжах в Переделкино. И до сих пор — мне безумно хотелось подойти к нему и сказать, как в семье у нас его любят и как я его люблю. А я, хотя «Доктор Живаго» тогда прочитал в 11 лет, но, честно говоря, мне он совсем не понравился.

А. Пичугин

— В одиннадцать лет.

О. Любимова

— Это другое поколение.

Б. Любимов

— Конечно.

А. Пичугин

— И восприятие видимо другое.

Б. Любимов

— И потом, форма романа была… Всё-таки я был воспитан на классической русской литературе. И об этом мне… Сейчас договорю про Пастернака. Из застенчивости я к нему не подошел. И до сих пор, теперь я понимаю, что застенчивость это далеко не всегда хорошо, иногда бывает и плохо. Потому что я понимаю, как ему тогда в период одиночества, ему может быть даже при его таком сильно сентиментальном восприятии мира, подошел бы 11-летний мальчик и сказал, как его любит, ему это было бы дорого. Вообще, надо людям говорить, когда ты их любишь. А что касается чтения, в основном это была русская классическая литература, поэзия. Сначала какие-нибудь антологии, хорошо выбранные, русской поэзии от Пушкина до Блока, а потом уже серьезная русская литература. Я помню, когда в первом классе учительница пришла проверять к нам домой, туда же на коммунальную квартиру. «А что ты читаешь?» — Я сказал: «Дон Кихота». А я действительно читал, правда, детское издание, «Дон Кихота». Я очень рано прочитал Шиллера, Шекспира, если говорить о зарубежной литературе, и то, что переводил мой отец. И практически русская классическая литература, и это я старался передать и Оле, и сейчас у меня самое большое наслаждение. Вот сейчас у нас передача «отцы и дети», вы когда-нибудь сделайте про «отцы и внуки».

О. Любимова

— Дедушки и внуки.

Б. Любимов

— Дедушки и внуки. Дедушки и внуки, конечно. Вот это счастье, когда я Никите — я читал ему Пушкина, я читал ему Гоголя, я читал ему фрагменты из Достоевского, смерть Пети Ростова из Льва Толстого, пьесы Булгакова «Дни Турбиных». Он увлекается историей, поэтому я ему читал «Смерть Иоанна Грозного» и «Царь Федор Иоаннович» Алексея Константиновича Толстого, и «Борис Годунов» Пушкина, между прочим. И вот совсем недавно, последнее, что я ему читал, это «Крохотки» и «Пасхальный крестный ход» и «Правая кисть» Солженицына. Вот, я теперь понимаю, что большие вещи ещё пока по объему трудны для восприятия, и потом они растягиваются во времени. А вещь небольшую, 12-15 страниц, мы так «ух!»…

В. Бондаренко

— Борис Николаевич, а как воспитать в детях, во внуках, почитание к родителям? У вас есть какой-то метод? Секрет?

Б. Любимов

— Нет, нет.

А. Пичугин

— Это естественно, наверное, видимо происходит, у каждого по-своему, со своими рецептами.

Б. Любимов

— Вы знаете, у меня… Я так любил, это не значит, что мы не ссорились, это не значит, что я не доставлял огорчений своим родителям. Еще как доставлял.

В. Бондаренко

— А чем доставляли?

Б. Любимов

— Ну в разное время по-разному. Я думаю, что до лет 15-ти всё было нормально. Потом, конечно… Я ушел в школу рабочей молодежи, и стал работать осветителем. Ну не буду врать, и курил понятно, и выпивал, разумеется. Это, конечно, их огорчало. Я трудно заканчивал институт. Такой немножко (нрзб)… Жизнь второй половины шестидесятых годов… Ещё и потому, что со мной очень дружили мои старшие товарищи. Иногда это младшие товарищи моего отца, я очень благодарен им, что они ценили во мне, может быть там с 18-летним, они общались как между собой, с 30-40-летними, Но у меня, так сказать, крышу-то конечно рвало. И в конце концов я ушел в армию сам. Вот тут я считаю, что…

А. Пичугин

— На Байконур уехали. Я помню эту историю.

Б. Любимов

— Да, и это я считаю, единственный правильный поступок… Ну не считая — правильно женился. И правильно ушел в армию. После этого Господь увидел это и сказал: «О, парень, ты, конечно, так себе, но и ты можешь тоже принимать правильные решения». И после этого жизнь моя… Я не сам её делал, она каким-то образом чудесно строится. Но всё равно, конечно же, после этого отношения были, вот самые трудные, наверное, были 70-е — 71-й, 72-й год. Когда я уходил в армию, отец мне написал такое письмо, я его храню, оно для меня дороже жизни, что называется. Так же как и последний год ухода его из жизни. Но всё равно, всё равно ты всегда менее внимателен, чем нужно. Я когда женился, первое время приезжал два раза в неделю, потом раз в неделю. А всё равно родителям иногда и этого не хватает. У меня всегда по отношению к родителям острое чувство вины, и острое чувство благодарности. Так же, как они никогда меня не воспитывали, так же и я не воспитывал, мне казалось, ну Оле виднее, но не было такого менторского воспитания.

В. Бондаренко

— Все проходило естественно.

Б. Любимов

— Да.

О. Любимова

— Да нет, я даже не могу сказать, что что-то проходило, потому что, как папа справедливо сказал, что действительно, образование ты получаешь дома. И я не люблю эти разговоры, они же, как бы частые на самом деле, как мне говорят: «Ну тебе хорошо, у тебя там мама с папой». Мне кажется, что любой человек в состоянии атмосферу создать. Вот если, допустим, нет каких-то корней, есть какая-то молодая семья — это та история, которую ты начинаешь делать. Ничего, в принципе, кроме личного примера плюс атмосферы дома, вообще невозможно больше. Ну как, единственное, чему ты можешь научить — вот вилка в левой руке, вот ножик в правой. А всё остальное — это люди, которые у тебя дома и поэтому ты четыре раза думаешь, кто у тебя дома. Когда ты становишься старше, тебе не 16 лет, ты понимаешь, кого могут с собой привести эти люди, почему они у тебя дома, почему вы все за одним столом. О чем вы разговариваете, и в этом смысле меня больше беспокоит какое-то… больше беспокоит не сквернословие, а пустословие. Вот я могу сказать, мне очень хотелось бы, чтобы то, что видели мои дети, было наполнено каким-то содержанием. Чтобы это было не какое-то бесполезное праздное времяпрепровождение. Они это видят, когда, например, видят, как работает их папа, дедушка, я. В каком ритме существует их бабушка и т.д. И как мы все относимся друг к другу, потому что на самом деле, и это тоже важно, я думаю, что это единственное, в чем не должно быть какой-то демократии. Я никогда не видела каких-то серьезных конфликтов. Ну то есть если сковородка упала и кто-то её уронил, конечно, все выругались и показали пальцем на того, кто это сделал. Но какие-то серьезные… возможно их даже никогда и не было. Но то, что я сейчас проживаю и триста раз думаю об этом, даже если безумно нас с супругом что-то раздражает в этот момент, это какие-то страшные глаза, бешеные разряды молний, но любые разговоры, собственно говоря, это после отбоя. Вот такое бешеное реалити, в котором существуют сейчас дети, мне кажется, что это единственное, что недопустимо. Вот такое табуированное.

А. Пичугин

— Борис Любимов, ректор Щепкинского училища театрального сегодня у нас в гостях, также его дочь, журналист Ольга Любимова, отец Вадим Бондаренко, я, Алексей Пичугин. Мы здесь обсуждаем тему отцов и детей.

В. Бондаренко

— Борис Николаевич, вы сказали замечательное слово, замечательные слова о том, что вы очень благодарны своим родителям. Я думаю, что самое главное чувство, самое дорогое, чем ребенок может отплатить своим родителям, это благодарность. Благодарность, которую чувствуют родители. Ольга, а в чем вы благодарны своим родителям?

О. Любимова

— Вы знаете, вот ровно то, о чем я сейчас говорила. Я благодарна за дом. Я не могу сказать, что вот я благодарю свою маму за то, что научила меня вязать крючком. Я благодарна моим родителям за то, что я очень хорошо, с самого раннего возраста понимала, что такое семья. И я родила достаточно рано, с точки зрения Москвы, мне был 21 год, когда я забеременела, и очень хорошо понимала и в это время степень своей ответственности по отношению к мужу, по отношению к ребенку. Я очень хорошо понимала, что это не хиханьки, не хаханьки. И это, наверное, действительно благодаря родителям, которые никогда мне про это не говорили за столом во время еды. (Смеётся.) Вообще мы всё время дома хохочем. Мы либо выясняем… Либо происходит какая-то административная разборка, достаточно короткая и все разбежались, либо любое… Папа мне часто говорит: «Не приноси за стол какого-то раздражения и суеты». Я практически не вижу отца в плохом настроении. Это наше химическое, это, слава тебе Господи, дал Господь такой характер. Я понимаю, что есть люди, более склонные к унынию. Но в принципе, даже если это не так, ну уж если ты садишься вместе со всеми попить чай, давай про хорошее. Или про важное, хотя бы. Но вот сесть с утра и начать ныть по поводу чего-то, ну это совершенно невозможно себе представить, как в этой части... Мы еще практически живем до сих пор одним домом. Потому что мы переехали за город, и родители живут летом и приезжают на выходные. И вот эта вот радость детей — бабушка и дедушка приехали, вместе попили чай, разошлись. То есть с одной стороны…

В. Бондаренко

— Ваши дети унаследовали жизнелюбие, радость?

О. Любимова

— Они были обречены, к сожалению, понимаете. (Смеётся.) То есть это как циркачи — вы умеете садиться на шпагат, а что мне приходилось делать еще в жизни? Конечно, когда вокруг, так или иначе, шапито происходит вокруг тебя, то, конечно, они… Ирония, она сама собой появляется. И такой достаточно критичный взгляд на окружающий мир тоже благодаря дому. Да, конечно.

В. Бондаренко.

— А чем-то дети-школьники вас огорчают? Как маму, как дедушку?

О. Любимова

— Я боюсь их в большей степени огорчить. Нет, мне кажется, что пока мне… Опять, конечно же, у меня сын учится плохо. (Смеётся.) Но я…

В. Бондаренко.

— Но вы научились не огорчаться.

О. Любимова

— Но у меня вот папа, вот я просто помню… Что значит «научилась не огорчаться»? Просто папа, который стоял надо мной в седьмом классе, когда у меня были переэкзаменовки, смотрел в мою тетрадку по физике и говорил: «Котик, ну что я могу сделать? Я даже поля тебе не смогу ровно начертить». Ну какое право я, отвратительно учась в школе, плохо себя ведя… Конечно, для них я делаю строгое лицо и говорю: «Как!!!» Я даже и слезу могу пустить абсолютно искренне, и говорить: «Мне было так неловко перед учительницей английского, я чувствовала себя ну просто ничтожеством. Как ты мог!» и т.д. А параллельно я думаю: «Боже мой! А как я вела себя с учительницей?! А как я?!» С одной стороны, я, конечно, пытаюсь это корректировать, чтобы, грубо говоря, никто «не сел», но с другой стороны, я в голове держу, что… Мне может быть из-за этого легче.

А. Пичугин

— Ну и хорошо. И слава Богу.

Б. Любимов

— Вы знаете, я вспоминаю, как один мой одноклассник однажды своей маме сказал: «Мам, среди не пионеров я самый лучший». (Смеются.) Это когда у него был список благодеяний с количеством двоек. Я вспомнил свою историю. Я справедливости ради скажу, что я дважды в своей жизни был отличником — в третьем четверти в четвертом, и в шестом классе. После этого я резко «пошел на посадку», и, в общем, в десятом классе это могло закончиться катастрофой, но с девятого класса я раза три вылетал из школы, отчасти поэтому я пошел в школу рабочей молодежи. Но даже там — вот уже всё идет совсем плохо, и когда был последний, в мае перед окончанием, последний урок по физике, вдруг открывается дверь и входит мой отец. То есть его вызвали, он оторвался от работы, его вызвали, благо от метро «Аэропорт» до метро «Маяковская» недолго было ехать, чтобы он на уроке увидел, какой идиот его сын. А я должен был, ну что там делают — два конца соединить, и т.д. и т.д. Ну делал я это соответствующим образом, понятно, что всё было безобразно. А вывод был такой — когда мы вышли с отцом, я думал, сейчас будет распеканция, а он сказал: «Я никогда не думал, что ты можешь так ловко обращаться с этими самыми проводами». (Смеются.) Потому что он тоже был не силен по точным предметам, хотя школу закончил вполне прилично, поскольку отчасти потому, что его бабушка была учительницей, и ему нужно было поддерживать какое-то реноме. Мне повезло в том, что наш класс разделили на два потока. Один сдает сначала гуманитарные, а другой точные. И я сдал гуманитарные — сочинение на «пять», английский на «пять», историю на «пять», и у меня получилось такое количество пятерок, что меня уже школа, для того, чтобы какие-то показатели, показатели тогда тоже были важны, меня уже вытянула. Я помню, как учительница по химии, наша классная руководительница, чуть-чуть немножко подсказывала, я даже по химии получил за экзамен «пятерку», а в аттестате…

О. Любимова

— До сих пор помнит. Представляете, какой это стресс для ребенка? Папа это до сих пор помнит.

Б. Любимов

— Да. А в аттестате, недавно я нашел свой аттестат, у меня по химии «четверка». Это ирреально. И поэтому когда в какой-то момент дошла Оля до этого возраста, смотрю, всё-таки она идет на полбалла, показатели у неё лучше моих. Мне хочется верить…

О. Любимова

— У меня была переэкзаменовка в седьмом классе. Это конечно перебор, и по русскому, и по математике. Не по каким-то там физкультурам, нет. Но хочу сказать, вы знаете, вот мы сейчас особенные, и я, в том числе, этим грешу, и мои друзья все, мы абсолютно ополоумели с этим образованием, абсолютно формальным, абсолютно коммерциализированным. Я знаю огромное количество семей, в которых действительно родители себе отказывают в элементарных вещах, в паре обуви, и т.д. Все просто как осатаневшие — фехтуют, скачут, изучают языки. Это не плохо, это лучше, чем когда дети бегают во дворе и т.д. Но мы всё время забываем, что мы же их людьми воспитываем. Я забыть не могу, у нас было какое-то родительское собрание — к вопросу о хороших православных гимназиях — пришла спокойная мама пятерых детей, у которой пятый ребенок, она уже в достаточно серьезном возрасте забеременела, родила, и она смотрит на всех молодых мам, которые истерят по поводу того, что должна быть правильная линейка, необходимо сменить учебник по окружающему миру, ну чушь какая-то. И она слушает и говорит: «Вы что? Вы о чем? Вы не понимаете, с какими проблемами вы столкнетесь в 16 лет. Важнее намного, чтобы это был человек». Вот об этом я думаю, потому что я ничего не помню из курса биологии, физики, химии, алгебры, геометрии… (Смеётся.) Я могу долго перечислять ещё курсы, которых я не помню, никогда мне в жизни не пригодились, на самом деле. Но я очень хорошо понимаю, что и в православной гимназии меня воспитывали, при всём притом были люди, к которым мне хотелось тянуться. И потом в английской спецшколе меня воспитывали очень хорошие люди. А поскольку у меня и дома поджидали не менее прекрасные, это помогало мне потом, этот был какой-то иммунитет. Грубо говоря — да читает, да поступит, да дотянете, в 11-м классе этот ЕГЭ несчастный, наберете эту цифру…

В. Бондаренко

— Ольга Борисовна, мы не призываем наших слушателей, если нас слушают дети, (смеются) пренебрежительно относиться к образованию.

О. Любимова

— Нет.

Б. Любимов

— Нет, Боже упаси.

В. Бондаренко

— Мы скорее призываем родителей найти ту золотую середину, о которой Златоуст говорил. Дай Бог это разуметь. Скажите, а вот в системе ценностей, в воспитании детей какое место занимает почитание родителей.

О. Любимова

— Вы знаете, ну в принципе у меня в семье демократия. Как я скажу, так и будет, так это называется. (Смеётся.) Я никогда никого не заставляю меня слушаться и любить. Но как бы другое дело, что…

В. Бондаренко.

— А я сейчас скорее не об отношении ваших детей к вам.

О. Любимова

— Вы имеете в виду с родителями? Ох, ну у нас в этом смысле… Мы в этом смысле, конечно, в первую очередь, дружочки очень большие, понимаете. У нас нет домостроевского воспитания. Я, наверное, может быть, к сожалению, никогда не целовала папе руку, отправляясь спать. Но у меня есть безусловное ощущение глобальное, которое очень важно — что я могу с ним посоветоваться. Вот это домострой, который правильный. Который создается именно за счет того, что то, что он мне в жизни говорил и то, что он мне в жизни советовал, было настолько адекватно и продуманно, что не грех этим лишний раз воспользоваться. Я этим не злоупотребляю.

А. Пичугин

— А то, что вы стали в итоге журналистом, отец на вас как-то повлиял в этом?

О. Любимова

— Слушайте. на самом деле они сделали всё, чтобы я не пошла в театральное. Они молились Богу, они ставили свечки…

А. Пичугин

— Это правда, Борис Николаевич?

О. Любимова

— Ну конечно, конечно.

Б. Любимов

— В большой мере, да.

О. Любимова

— Им главное было, чтобы я не была актрисой, и я им за это благодарна. Я понимаю, что это профессия жестокая, не считаю, что я для неё рождена. Думаю, что в принципе, я способна что-то формулировать. Мне говорить самой легче, чем выучить чужое, это действительно так. И на самом деле то, что они мне помогли с выбором профессии, сказали: «Ну вот давай…» Понятно было, что гуманитарное. Я им очень благодарна.

А. Пичугин

— Спасибо огромное. Я напомню, что в течение этого часа мы обсуждали, даже не проблему, это не проблема никакая — взаимоотношения, общение, ценности семейные у разных поколений одной семьи, Любимовых. Борис Любимов, ректор Щепкинского театрального училища, его дочь, журналист Ольга Любимова, протоиерей Вадим Бондаренко и я, Алексей Пичугин, здесь были в этой студии. Спасибо вам всем большое, будьте здоровы!

В. Бондаренко

— Спасибо! Родители, воспитывайте детей в христианском духе, а дети любите своих родителей.

О. Любимова

— Спасибо вам! Светлого вечера!

Б. Любимов

— Спасибо!