Светлый вечер с Андреем Мерзликиным (эфир от 03.06.2015) - Радио ВЕРА
Москва - 100,9 FM

Светлый вечер с Андреем Мерзликиным (эфир от 03.06.2015)

* Поделиться

Мерзликин Андрей 2.2В студии радио "Вера" был актер Андрей Мерзликин.
Наш гость рассказал о своем пути в актерскую профессию, а также о пути к Богу, говорил о том, как он относится к своим ролям, и о своей работе в фильме "Единичка", выходящем на киноэкраны в июне 2015 года.

Ведущие: Владимир Емельянов, Лиза Горская

В. Емельянов

— На радио «Вера» «Светлый вечер». Здравствуйте. В студии Владимир Емельянов и Лиза Горская.

Л. Горская

—  Здравствуйте.

В. Емельянов

—  У нас сегодня в гостях актер Андрей Мерзликин. Здравствуйте, Андрей.

А. Мерзликин

—  Здравствуйте.

Наше досье:

Андрей Мерзликин родился в 1973 году в городе Королеве Московской области. По первому образованию — радиотехник космического машиностроения. Затем получил высшее экономическое образование, параллельно окончил актерский факультет ВГИКа. Служил в Театре Армена Джигарханяна. На сегодняшний день сыграл более 70 ролей в кино. Женат, трое детей.

В. Емельянов

—  Начнем с главного, наверное.

Л. Горская

—  Ну, давай.

В. Емельянов

—  Чего нового у Вас происходит в творческой жизни?

А. Мерзликин

—  Ну, во-первых, в творческой жизни я впервые на радио «Вера», на радио, которое уже вошло в дома, в машины многих моих друзей, товарищей. Я слышал, я получил информацию о том, что существует такое радио, путем...

Л. Горская

—  ...«сарафанного радио»?

А. Мерзликин

—  ...«сарафанного радио», и как-то сначала думал, что-то такое странное, потом смотрю — включили, послушали, и думаю: о, какое наконец хорошее радио появилось! Поэтому я с нетерпением ждал, когда же позовут, потом долго не мог найти в своем графике это окошко, и сегодня вот в творческом плане, считаю, это дебют. Это, в общем, для меня, помимо того, что приятно, как человеку, ну, я считаю, что это хорошая важная возможность и этой части моих слушателей, которые сегодня послушают, поделиться своей искренностью и информационным поводом, который сегодня у меня есть.

В. Емельянов

—  Ну, мы тоже рады Вас видеть, поэтому давайте сразу к информационному поводу перейдем, потому что вопросов много, на самом деле.

А. Мерзликин

—  Да, ну, я вкратце скажу, что на экраны, на киноэкраны выходит военная драма — картина под названием «Единичка». «Единичка» — это условное название артиллерийского... э-э...

В. Емельянов

—  Расчета?

А. Мерзликин

—  Расчета, да. Поэтому, на мой взгляд, одна из таких хороших попыток реставрации, реконструкции событий. Фильм сделан по-настоящему близким к тем событиям. Хочется сказать, «богато» сделано, то есть продюсеры не пожалели денег, то есть все взрывается, стреляет, люди находятся на грани какого-то такого пограничного состояния.

Л. Горская

—  Полнометражный фильм?

А. Мерзликин

—  Это полнометражный фильм. Он, к сожалению — почему очень важно анонсировать его слушателям, что фильм выходит в нечестном бою. Соревноваться он  будет с фильмом «Мир Юрского периода».

Л. Горская

—  Ну, это славный неравный бой! (Смеется.)

А. Мерзликин

—  Поэтому очень сложно... (Смеется.) Сложно заставить зрителя сделать выбор в пользу российской картины. Тем не менее, как Сталинградскую битву, мы тоже выиграли.

В. Емельянов

—  Ну, сейчас на волне патриотизма, которая сейчас поднялась, в последнее время, мне кажется, нормально фильм выйдет, и сработает, и зрители пойдут с удовольствием.

А. Мерзликин

—  Ну, не знаю. Я как бы не разбираюсь в волнах патриотизма. Я слышу, что есть такая риторика и затасканность слов «ура-патриоты», «патриотизм» и так далее, и тому подобное. Я думаю, что зрительский интерес все-таки отождествляет себя с какими-то другими художественными критериями, и все-таки мне хочется, чтобы зритель просто пошел только ради того, что фильм, мне кажется, получился. И я надеюсь на «сарафанное радио», потому что мы его показали один раз в Омске, и омская аудитория очень хорошо себя проявила, были хорошие отзывы. Как говорится, девушки плакали, мужчины говорили о том, что в фильме есть хорошие правильные слова.

В. Емельянов

—  Угу. У Вас больше 70 картин уже на сегодняшний день. Вы довольно молодой человек. И из них большая часть фильма — военные. Вот как так получается, что вот у Вас вот эта тематика? Или она, действительно... Ну, давайте мы будем... Я только не знаю, какой эквивалент слову «патриотизм» найти...

А. Мерзликин

—  Нет, почему? Хорошее слово-то. Я просто к тому, что...

В. Емельянов

—  Но оно затасканное, это правда.

А. Мерзликин

—  ...зритель не обязательно должен идти на этот фильм, только чувствуя себя патриотом или нет. Я думаю, что здесь все-таки более как бы важна художественная составляющая того или иного фильма. Существует риторика очень такого... другого наклонения, когда пытаются перевернуть как раз отношение к этим самым людям, называя патриотов почему-то лицемерами, или люди, которые пытаются на этом какие-то дивиденды приобрести. Ну, то есть, по крайней мере, то, что я слышу в эту страшную, по воспоминаниям, неделю 9 Мая, когда вот этот крик вокруг георгиевской ленточки, вокруг марша...

Л. Горская

—  ...«Бессмертного полка»...

А. Мерзликин

—  ...«Бессмертного полка» — тут у меня волосы дыбом встают. Я не то что кого-то осуждаю — я просто даже не мог предположить, что может быть подобного рода дискуссия, и...

В. Емельянов

—  Причем, от таких людей.

А. Мерзликин

—  Да, и от таких людей, фамилии которых я даже и не ожидал, что я стану их внутренним таким оппонентом, с которым я еду в машине и молча, ну, спорю!

В. Емельянов

—  Ну, да.

А. Мерзликин

—  И, конечно, я вот только из-за этого... (Смеется.) Судья им Бог, мне кажется...

В. Емельянов

—  Все-таки давайте вернемся... Вот действительно, очень много фильмов в Вашей творческой судьбе складывающейся — военной тематики. Почему так? Вам интересна эта тема, она близка Вам?

А. Мерзликин

—  Ну, дело в том, что, мне кажется, интерес к этой теме никогда и не угасал. Он и не был исчерпан и в советском периоде, и потом вот эти 20 лет безвременья, по большому счету, были так пройдены без внимания к драме тех дней. Сейчас идет такое, как бы, с одной стороны, наверстывание. С другой стороны, мы, наблюдая... о внешнеполитической ситуации, что творится в мире, просто как никогда понимаем, как важно вспоминать о тех событиях, тех людях, и как важно хранить эту память, и как важно бороться с этими лжеисториками, которые готовы перевернуть сейчас с ног на голову все исторические события, все понятия, понимания, и готовы просто, ну, скажу громко, просто своровать лично у моего деда ту самую победу. А это невозможно сделать конкретно у меня, потому что у меня в памяти иностранец. Поэтому я чувствую перед собой, хотя бы во внутреннем мире, перед своими детьми, перед своими друзьями отстоять эту... эти самые понимания, очень важные для меня. И поэтому как бы для меня очень важно участвовать в подобного рода фильмах.

Во-вторых, мне кажется, в стране нет такого большого, более большего, скажем так, информационного события, которое бы объединило от Камчатки до Калининграда... Все-таки Великая Отечественная война — это такой мощнейший исторический артефакт, говоря о котором, мы понимаем, о чем идет речь. Я не могу предположить, что ни 90-е с их бандитизмом так не объединят нацию, ни фильмы про медицину не объединят так нацию, Что сейчас может быть? Только вот внешнеполитические, геополитические игры на волне драмы в Украине. Или что может быть сейчас быть? Мы не можем, мне кажется, больше дискутировать.

Л. Горская

—  Может быть, что-нибудь культурное, еще какой-то?.. Ну...

А. Мерзликин

—  Хотелось бы верить, что они культурные.

Л. Горская

—  Да, понять...

В. Емельянов

—  Хотелось бы, все-таки, чтобы великие праздники нас объединяли, помимо Дня Победы — такие, как, там, Пасха, Рождество...

Л. Горская

—  Но, опять же...

А. Мерзликин

—  Они объединяют, да, объединяют, но все-таки вот такого мощного, как...

В. Емельянов

—  Да, 9 Мая, День Победы...

А. Мерзликин

—  Да, атом... Это атомный праздник с его большой энергией, когда вот в этом году просто с этим «Бессмертным полком» просто, мне кажется, я вот сидел, даже поверить не мог, насколько это может эмоционально точно выражать то, что находится внутри.

Я, например, до сих пор сожалею, что по своей неинформированности не смог быть там, в этом полку. Я уверен, что я не единый, и это количество народа было бы в два или в три раза больше, просто не все обладали теми самыми знаниями о том, что можно сделать.

Хотя вот моя теща, как принято говорить, мама моей супруги... Они живут в городе Видное, в Подмосковье — они каждый год так поступают. Только это всегда выглядело немножко одиноко — она делает вот эти фотографии большого размера, прикрепляла их к такому определенному шесту. И я всегда... я всегда: «Татьяна Павловна, какая ты молодец!» Я говорю, всегда это выглядело очень так удивительно. Но тогда было вот — два-три человека стояли возле Вечного огня на 9 Мая. В этом году уже было 400 человек, и только в городе Видное.

Л. Горская

—  Ну, справедливости ради надо сказать, что даже попытки преподнести это все как инсценировку впоследствии, выглядели совершенно беспомощно. Потому что у каждого есть, я думаю, не один десяток живых знакомых, и даже у меня...

А. Мерзликин

—  Палка... Палка летит в плодоносящее дерево.

Л. Горская

—  Ну, да.

А. Мерзликин

—  Поэтому здесь слава Богу, чтобы мы не забывали, зачем и для чего, и куда мы идем, для чего мы это делаем, и не заблуждались в своей искренности. А то, что будут подобного рода нападки, я даже уже как-то и не сомневаюсь, и не сомневался. Вопрос как бы — кто на чьей стороне выбирает какой риту... Если тебе выгодно видеть во всем этом лицемерие — ну, значит, это твой внутренний и внешний мир. Как бы ты веришь в лицемерие. Вот. Мне кажется... (Смеется.)

Л. Горская

—  Ну, это как каждый по себе судит, наверное.

А. Мерзликин

—  Да. Ну, я просто не хочу тоже их осуждать, этих людей, потому что, я думаю, все еще у них впереди, и ситуация может измениться. Как говорится, Господь милостив, может перевернуть в любой момент историю так, что и эти люди встанут впереди планеты.

Л. Горская

—  Ну, тут не поспоришь.

В. Емельянов

—  Андрей, хотелось бы, в продолжение темы, спросить. Некоторые критики пишут... кинокритики, что не очень-то убедительно молодежь снимается в военных фильмах, потому что они...

А. Мерзликин

—  Согласен.

В. Емельянов

—  ...они «не нюхали», «они не знают, что это такое».

Л. Горская

—  Ну, молодежь вообще не очень убедительно снимается сейчас во многих... часто...

В. Емельянов

—  «А вот предыдущие поколения»... И тут действительно можно вспомнить таких мастеров, как Георгий Жженов, Анатолий Папанов, Михаил Ульянов, Владимир Этуш...

Л. Горская

—  Баталов.

В. Емельянов

—  Это люди, которые действительно были на войне минувшей. Анатолий Дмитриевич вообще вернулся инвалидом. Зиновий Гердт... Вот они понимали, о чем... Они понимали, про что они играют, да? Вот согласитесь ли Вы с мнением этих критиков относительно того, что вот молодые актеры — они вот этого пороха военного не нюхали, поэтому они вряд ли могут себе представить, что это такое, и поэтому их игра недостоверна?

А. Мерзликин

—  Согласен. Но тут две стороны одной медали. В первую очередь, тот необходимый фонд того правильного, нужного кино — оно уже снято, и он есть. И при любом желании мы имеем уже легкую доступность для того, чтобы посмотреть эти фильмы. И фильмов этих достаточное количество, начиная с фильма «Они сражались за Родину», где просто приближенная по-настоящему... драматическая картинка, приближенная к событиям тех дней. И, конечно же, нам сложно было бы вступить с ними в некий даже уж не спор — хотя бы в дискурс какой-то такой творческий. Но, тем не менее, молодые рассказы для молодых... Кино — вообще это вид искусства, который созидают молодые. Кино — это такой вид спорта молодых. Поэтому это не плохо. Это, я считаю, что, наоборот, очень хорошо, что они пытаются пересматривать, пересказывать фильмы для, так скажем... для своих сверстников. Конечно, у них получаются их предстов... их представление. И это представление, как правило, зиждется на совершенно малом отсутствии информации. Они не информированы, они невежественны в этих вопросах. Иногда люди принимают какие-то спорные стороны. Ну, и так далее, и тому подобное. И очень сложно поверить в этих героев, очень сложно поверить в этих людей, особенно когда они выходят в выглаженных формах... (Смеется.) Это очень странно видеть, когда...

В. Емельянов

—  С белоснежными зубами...

А. Мерзликин

—   С белоснежными... Ну... Ну, грубо говоря, да. Лица. Лица, конечно же... Лица, конечно, сильно отличаются. Даже достаточно посмотреть короткие эпизоды кинохроники, и ты думаешь, это вообще, конечно, другие люди. А если брать рассказы наших дедов и фотографии наших дедушек, то, конечно же, я понимаю, что и внутренний мир тоже сильно отличается. Очень сложно быть сердечным.

Л. Горская

—  Это что значит?

А. Мерзликин

—  Ну, Вы знаете, при всей драме, которую мы пытаемся рассказывать в военных картинах, все-таки самые важные рассказы — то, что люди до последнего все были очень сердечными. Не было практически такого повального ожесточения сердец. Они ненавидели войну, ни ненавидели тех людей, которые стали ее инициаторами. Но сами люди — их нельзя обвинить в жестокосердии. Наоборот, количество и примеров, и количество каких-то чудесных преображений человеческих, когда люди через эту войну становились гораздо лучше, чем они, ну, были сами в этом... в начале этого пути... То есть война многих преобразила, именно в христианском смысле этого слова, хотя совершенно не это подразумевалось в их судьбе, в жизни этих самых людей. И количество примеров — множество. Сколько я читал, смотрел, и, по рассказам близких же, опять, своих родственников, и дедушек, и братьев, отца моего, конечно, это удивительные вещи, которые я наблюдал, потому что это сложно найти сейчас — человека, который вот так бы относился. Сейчас нас война раздражает только на уровне того, что она разрушает наш комфорт. Мы живем в таком удобном... мы пытаемся создать тот самый ритм, в котором мы могли бы легко распределиться, нам было бы удобно жить, там, воспитывать детей. Ну, и вообще какие-то... ряд удобств, которые нам помогают быть самими собой. И любое разрушение этого мира нас приводит в некую агрессию или в некое... выводит из состояния равновесия.

В. Емельянов

—  Странно, да? Хотя должно успокаивать, по идее.

А. Мерзликин

—  Да, должно успокаивать, да. А тут неожиданно вот такого рода драма обрушивается, и люди становятся лучше. Вот я не знаю — может быть, в этом есть какой-то более высший смысл... Ну, об этом, конечно, можно было бы подискутировать, пофилософствовать, но боюсь, конечно же, что не все обладают теми самыми... информацией, знаниями. Вот я близок, внутренняя моя философия близка к такому какому-то высшему пониманию. И думаю, что не один я.

В. Емельянов

—  Напоминаем, что Вы слушаете программу «Светлый вечер» на радио «Вера». В студии Владимир Емельянов и Лиза Горская. У нас сегодня в гостях актер Андрей Мерзликин.

Андрей, расскажите нам, пожалуйста, вот о чем. Давайте немножко отмотаем время назад... И вот жил себе поживал Андрюша Мерзликин в городе Королев Московской области, который получил образование радиотехника космического машиностроения. Кстати, между прочим, может быть, космическая промышленность много потеряла. Сейчас эти «Протоны» падают. Может быть, Вас (нрзб.)?

Л. Горская

—  Не напоминай.

В. Емельянов

—  Вот. А потом Вы получили высшее экономическое образование. И вдруг произошло что-то, и Андрей Мерзликин оказался во Всесоюзном государственном... во Всероссийском государственном институте кинематографии.

А. Мерзликин

—  Да, так оно и произошло. Больше к этому, в принципе, добавить нечего, кроме того, что в 1992 году, когда я закончил техникум космического машиностроения по специальности «радиотехник», космическая промышленность, в какой-то степени, прекратила свое существование. То есть, по крайней мере, заводы, которые... обслуживать которые молодые специалисты должны были бы, они стали выпускать кухонные комбайны «Мрия» и скороварки. И, в принципе, у каждого жителя города Калининград (тогда он еще так назывался) дома обязательно был... вышеназванные два таких вот...

Л. Горская

—  Агрегата! (Смеется.)

В. Емельянов

—  Агрегата! (Смеется.)

А. Мерзликин

—  А ими, видимо, зарплату давали, я так понимаю.

В. Емельянов

—  Да-да, зарплату, это те самые времена...

Л. Горская

—  И премию тоже. Или...

А. Мерзликин

—  ...печальные. Причем, я вспоминаю их с радостью... Никто с печ... ну, так не говорит о том, что «о, Господи, как мы страдали!», нет. Но действительно это были тяжелые времена, и та самая космическая индустрия почила тогда.

В. Емельянов

—  Потом высшее экономическое образование. А я все докапываюсь: как... Что забыл, что за перелом такой произошел, что Вы?..

А. Мерзликин

—  Ну, бывает такой перелом, когда все-таки молодой человек ищет все-таки занятие тем, чем ему интересно было бы заниматься. То есть, грубо говоря, если внутренний камертон все-таки еще такой работает, еще нет такого, что голова «победила»... Хотя голова очень хотела победить — тогда было очень выгодно стать менеджером. Было совершенно новое слово — этот «менеджер» или, как говорили...

Л. Горская

—  «Эффективный менеджер».

А. Мерзликин

—  Да, и я поступил именно на курсы менеджмента, высшее экономическое образование, и увидел очень хороший факультет, и очень хороший у нас был декан — Лев Борисович Сульповар. Эту фамилию я не зря говорю и вспоминаю, потому что именно благодаря его благословению я и принял решение все-таки попробовать поступить во ВГИК. Потому что те творческие нотки, которые были во время его лекций, удивляли меня. Ну, я уж перестал удивляться, когда узнал, что он арбатский парень, что он сейчас в одном классе с Державиным с Михаилом, что он сам до сих пор жалеет, что взял, не попробовать поступить, и, возможно, в душе был тем самым большим артистом, и это складывалось в его лекциях по экономике, когда он мог остановить и неожиданно цитировать Пушкина, Лермонтова, любого поэта... Или, наоборот, нас... выбить наше невежество, спросив, откуда что это, а может быть, кто-то процитирует. Это всегда перемеживалось этим. И когда я летом пришел к нему и сказал: «Лев Борисович, вот такая история — я решил попробовать свои силы в творческом вузе, о существовании которых я узнал накануне». Совершенно не предполагал, что такие институты существуют. Поехал в Москву, проверил — да, действительно, стоят. Даже они стоят крепко, оказывается, их даже пять, таких институтов. И он сказал: «Давай, дерзай, Андрей!» Ну, так оно и случилось. Я хоть, конечно, никуда не поступил, но 1 сентября все равно пришел уже во ВГИК, зашел в аудиторию... С ребятами, с которыми я сдружился за время поступления. Ну, просто ходил в гости, ходил так долго, что через месяц они меня выбрали старостой группы.

Л. Горская

—  А Вы при этом не числились в списке группы?

А. Мерзликин

—  Да, я в списках не значился.

В. Емельянов

—  Не значился?

А. Мерзликин

—  Да, не значился.

Л. Горская

—  Не значился. Как интересно! Ну, а потом так случилось, что это мое... Это даже не  было, скажем, нахальством — это просто было такое, ну, вот желание, не хотелось расставаться с этими ребятами, с этими знаниями. Для меня, конечно, было удивительно — это открылся новый мир. По крайней мере, в том поселке (поселок Передовая Текстильщица, где я жил), конечно, совершенно не было этого. Даже намека на этот мир о том, что молодой человек вечером декларировать стихи, под те же самые чайные напитки, но только говорили совершенно на другие темы, спорили о Достоевском, которого мы, оказывается, мало знали, что это другой Достоевский не тот, которого нам преподавали в школе.

В. Емельянов

—  В равной степени, как и Гоголь.

А. Мерзликин

—  Что, да, это не тот Чехов, что это не тот бюст, что это не тот интеллигентный человек в пальто. А когда начинаем читать его письма, и когда этот автор вскрывается через письма, что в нем... это было живой человек, и в этих письмах он даже более Чехов, чем тот, которого мы иногда, в силу невежества, не можем до конца понять, читая его рассказы или его пьесы. Даже до сих пор они считаются, эти пьесы, неразгаданными, и требуются, наверное, те знания, та информированность, которой обладал сам автор. Но насколько это интересно — в этом разбираться! Особенно если  ты молодой, дерзкий. И что существуют эти ребята, перед которыми не то что не стыдно, а что, наоборот, оказывается, это так здорово! И я вот открыл этих... И я не хотел расставаться, поэтому мое вот это желание, мое стремление позволило, значит, мастеру курса Евгению Арсеньевичу Киндинову сказать эти слова, допуская... Ну, то есть ему понравилось это дерзновение, то, что все-таки одни должны заниматься, другие, раз хотят... То есть степень моего хотения ему... ему...

Л. Горская

—  И он сказал: «Да пускай ходит»? (Смеется.)

А. Мерзликин

—  «Да пускай ходит!» Я был вольнослушателем, а потом так случилось, что один мальчик уво... ну, не смог продолжать обучение, вот. Освободилось это самое место, и я как-то так, в хорошем смысле, автоматическим путем занял и стал студентом ВГИКа, чем самым уже как бы поставил точно... точку. Но и Лев Борисович Сульповар, и родители настояли на том, чтобы все-таки я закончил Высший экономический в два первых курса ВГИКа. Это были два крайних курса высшего экономического образования. У меня было по две зимних сессии, это было по две летних сессии, это было нарушение Закона Российской Федерации о том, что гражданин не имеет права два дневных высших образования получать. Тем не менее, я метался, как белка в колесе, и даже еще наглым способом сам написал диплом, не списывая, а просто сделал предложение, то есть ряд предложений по ткацкой фабрике, ну, которая находится у меня под окнами, и взял в разработку те данные, которые предоставило мне руководство моей ткацкой фабрики. И, кстати говоря, тоже что мне очень понравилось, — то, что ткацкая фабрика братьев Сапожников, это двоюродные братья Станиславского. Они жили вместе, Любимовка... Открылся путь у меня в чеховский мир. Я был в том самом месте, где Чехов, значит, «пил чай» (в кавычках) со Станиславским, где они впервые обсуждали пьесы, будущие постановки, где был заказан первый бархат и атлас для пошива того самого занавеса МХАТа имени Чехова, который до сих пор висит. Он был сшит на ткацкой фабрике поселка «Передовая текстильщица», диплом по которой я в свое время написал. И мне это казалось очень символичным и очень важным.

В. Емельянов

—  Это все знаки?

А. Мерзликин

—  Знаки. Я воспринимал это как... Я еще тогда не был человеком, близким к тому, чтобы размышлять о высоких каких-то материях этих знаков. Тогда просто для меня они были такие как бы вот... знамения. Только потом я уже, наверное, стал понимать, что просто Господь милостив, и увидел целый путь из этих знаков, и не мог не прийти однажды и в церковь.

В. Емельянов

—  Андрей, скажите, пожалуйста... Мы к этой теме вернемся еще чуть попозже. Скажите, пожалуйста, а кто Ваши однокурсники?

А. Мерзликин

—  По ВГИКу?

В. Емельянов

—  Да.

А. Мерзликин

—  Ой, Вы знаете, замечательные артисты, если брать... У нас хороший был, как говорится, курс. Может быть, не все до конца знают друг друга... Ну вот Александр Бухаров — он исполнитель главной роли в фильме «Волкодав». Это Владимир Капустин, сыгравший главную роль в фильме «Завещание Ленина» по шаламовским рассказам, он был номинирован на «Золотого орла». Это Лена Ксенофонтова. Это замечательная артистка Оксана Коростышевская. В фильме «Дура» — помните такой?

В. Емельянов

—  Да!

А. Мерзликин

—  Про юродивую такую девочку, которая со странностями, но с чистой душой. Сейчас я могу, наверное, сбиться, забыть... Но нет, у нас хороший курс, у нас многие артисты стали, ну, театральными артистами, и, скорее, наверное, более известны театральному миру, чем вот экрану.

В. Емельянов

—  Театр тоже был в Вашей жизни. Вы ведь несколько сезонов проработали у Армена Борисовича Джигарханяна в его театре?

А. Мерзликин

—  Да, восемь лет.

В. Емельянов

—  Восемь лет. И как получилось так, что Вы не работаете? Это первый вопрос. И не жалеете, что нету в Вашей жизни сейчас театра? Я понимаю, что это совсем разные виды искусства — кино и театр. Говорить об этом можно и писать — уж сколько работ на эту тему — бесконечно долго...

А. Мерзликин

—  Да, это две разные стороны, тем не менее, слава Богу, одной медали. Театр и кино очень... имеют один корень и одну смысловую нагрузку, но степени производства, конечно, иные, и степени значимости в жизни либо актера, либо режиссера, конечно, иные. Невозможно актеру быть без театра. Театр в моей жизни, слава Богу, есть. Просто мы говорим о репертуарном театре. И это было бы здорово, если бы он сохранился бы. Но та студийность и та труппа, которая образовалась в момент постстуденческого... Когда Армен Борисович, как в том зоопарке, «каждой твари по паре» собрал совершенно великолепнейших, разных артистов, которые позволили нам самим и другим людям называть нас одной из лучших трупп на тот момент, хотя мы находились далеко от Центра — у метро «Университет», тем не менее, это позволило тому, что мы создавали ряд ярких спектаклей, на которые даже Театр Фоменко, студия... Театр-студия Фоменко приезжали всей труппой для того, чтобы посмотреть, допустим, теперь «Три сестры» в нашей постановке. Это было... Это именно любопытно, как мы обходимся. То есть это было то мгновение, это чудо.

Но потом произошло то, что невозможно объяснить ни нам самим, ни, тем более, по радио рассказать эту историю. Как-то вот оно постепенно-постепенно... в течение какого-то быстрого времени эта студия прекратила существовать, и артисты разошлись. И в этом не было какой-то конфликтности. Просто это перестало существовать. Скажем так, большинство спектаклей нашего репертуара Армен Борисович в едином порыве, в какой-то один вечер снял с репертуара. Ему позвонили и сказали, что вот, из восьми названий у меня в репертуаре больше ни одного. То есть как бы мое нахождение в театре стало автоматически...

В. Емельянов

—  ...бессмысленным.

А. Мерзликин

—  Ну, бессмысленным. Хотя я еще два года надеялся, что мы, может быть, создадим что-то новое... Тем не менее, я уже стал востребован в кино. Ну, и уже стал молодым отцом, уже много-много забот. И я как-то получил предложение работать уже у Декланом Доннелланом на тех же «Трех сестрах», и я объездил за пять лет с Декланом практически весь мир. Потом вот играл спектакль «Фигаро» в театре «Балтийский дом» в Петербурге — тоже у большого режиссера Вити Крамара(?). Ну, получился такой как бы у меня... э-э... в кино какое-то проявление. Поэтому я... для меня этот переход был очень мягкий, что нельзя сказать, скажем, о ряде моих коллег, для которых театр — это практически стопроцентное все. Для них это очень тяжелый был момент, потому что когда нет эквивалента замены какого-то... сублимации творческой, это переживается тяжело просто.

В. Емельянов

—  И немногие выдерживают.

А. Мерзликин

—  Не все выдерживают, согласен. А так попытка найти себя в другом репертуарном театре... Я все-таки сравнивал это, как найти новую семью. Очень непросто было в первый день согласиться влиться. Разовые предложения я получил, и я вот так работаю с Максимом Сухановым в Театре Вахтангова, на разовом(?), то есть. У меня есть спектакль, где мы с Максимом Сухановым играем пьесу Пинтера «Предательство». Меня это вполне устраивает. Для этого не обязательно идти и вот как бы быть...

В. Емельянов

—  Жить в этом театре, да? В доме, да?

А. Мерзликин

—  Жить в этом театре. Да хотя я дружу и многих артистов знаю, и я понимаю, что они даже были бы, наверное, возможно, и рады бы увидеть меня в своей семье. Но вот почему-то я вот этой студийности, которую я пережил, вот этой молодости, когда ты рождаешь театр, как-то вот у меня до сих пор еще немножко такое святое чувство к этому есть.

В. Емельянов

—  Мы вернемся к Вам через минуту. Не уходите далеко, будем вместе продолжать беседовать с Андреем Мерзликиным. Вы слушаете «Светлый вечер», в студии Владимир Емельянов и Лиза Горская.

Мы продолжаем наш «Светлый вечер» на радио «Вера». В студии Владимир Емельянов и Лиза Горская. И у нас сегодня беседа с актером Андреем Мерзликиным. Андрей, много у Вас, действительно, фильмов — еще раз напомню, что порядка 70, более 70. И я так понимаю, что много сценариев Вам присылают. Фаина Георгиевна Раневская как-то сказала, что сняться в плохом кино — это то же самое, что плюнуть в вечность. Вы часто отказываете продюсерам, режиссерам? Много вообще шлака вот из того, что присылают Вам?

А. Мерзликин

—  Ну, во-первых, Фаина Георгиевна всегда говорит истину. Я читал ее книгу и восхищен ее — позвольте, скажу слово — прозорливостью. Она, как никто, свой камертон держала в чистоте внутренней. Поэтому все, что она говорит, это полная, стопроцентная истина. Что касается нас, современных людей и далеких от той высоты, внутренней чистоты в творчестве, которую себе позволяли великие наши мастера, конечно, мы далеки от этого. Но мы пытаемся, мы еще помним. Все-таки мы выросли в советской школе в актерской, и высокое звание нашей профессии нам как бы кажется не анахронизмом, а все-таки действительно святым каким-то чувством. И мы верим, что профессия может преображать людей, изменять зрителей, и мы можем меняться, и что профессия — от Бога. Тем не менее, действительно, мир меняется, мир, так сказать, вперед, и очень сильно отражается на сценариях, на тех фильмах, к которым приходится нам прикасаться и участвовать. Но я не могу сказать, что я часто... Я отказываюсь. Есть те фильмы, которые... я нахожу смело... смелость себе сказать «нет». И приходится читать сценарии, которые очень далеки от... даже без Гамбургского счета, просто далеки от какого-то художественного смысла. Тем не менее, все равно я чувствую, что нету в этом никакого предательства, и кто-то нарочно делает. Люди стараются максимально настолько, насколько они способны. Вот эти двадцать лет выхолостили и саму традицию, и сам этот момент передачи знаний, профессий, умения. А ведь вид творчества коллективный, очень важно быть друг в друге. Вот как и в церкви очень важно вот это чувство соборности, когда Вы и плоть едины, как Тело Христово, так вот в нашей профессии оно, практически, очень символично отражает это умение быть друг в друге. И только друг через друга можно создать по-настоящему хороший творческий продукт. И, мне кажется, качество сценариев, качество фильмов растет. Вопрос именно в тех самых... пошлость или... которые позволяют иногда те или иные художники себе позволять... они все-таки отражают степени вот оторванности от той традиционности, от тех наших каких-то больших, я считаю, что даже великих наработок. Ведь мы представляли одну из больших кинодержав. В кино мы были... занимали не последнее место. И не зря тот же Спилберг, читая его интервью, или тот же самый популярный среди молодежи Дэйвид Финчер позволяет в своих интервью говорить, что «я вырос на великих русских». «Что за великие русские?» — сказали бы часть той прогрессивной общественности, которую мы слышим чаще, чем нужно, по радио или по телевизору, которые говорят, что не существует никакой великой культуры российской. Приходится вспоминать каких-то авторов, композиторов, художников, чьи фамилии они сразу же... пытаются говорить... Или, там, принижать их достоинство, но, тем не менее, и Эйзенштейн, и Пудовкин, и Довженко, и даже более близкий нам Тарковский — это люди, которые породили и привнесли... своим присутствием в мировом кинематографе родили целые плеяды новых людей, которые показали нам свои новые киноработы, и они как бы являются авторами, но они честно признаются и говорят: «Да, но мы выросли, мы это черпнули, мы вдохновились. Это зерно мы употребили, глядя именно вот эти работы». Поэтому... То есть...

В. Емельянов

—  Ну, то есть... Ну, Вы от сценариев все-таки отказываетесь, да? Или... Или Вы разделяете?..

А. Мерзликин

—  Ну, во-первых, насчет 80 или, там, больше 70 фильмов — ну, скажем так, это названия.

В. Емельянов

—  Ну, названия, да.

А. Мерзликин

—  Фильмов там — там одна треть фильмов это короткометражные фильмы. Как бы, то есть, там... Один съемочный день у студента снялся — хлоп, а в твоей фильмографии уже есть один пункт. Это эпизоды в тех или иных полнометражных фильмах или сериалах, когда ты идешь работать уже конкретно не на сценарий, а к режиссеру. Когда режиссер говорит: «Андрей, нужен ты. Вот мне очень хотелось бы, чтобы ты утяжелил своим присутствием тот или иной эпизод. Он для меня очень важен, чтобы ты его сыграл». Я соглашаюсь, потому что в данном случае мне важна фигура его речи, что именно режиссер конкретно хочет конкретного актера. Для меня это важно.

Л. Горская

—  Вы, наверное, все-таки идеалист. Вы сказали, что сейчас каждый старается настолько, насколько способен. А между тем бытует мнение, что сейчас вообще эпоха некомпетентности, непрофессионализма, халтуры и при этом наглости. И вот мне, честно говоря, это мнение ближе, чем то, что сказали Вы.

А. Мерзликин

—  Ну, оно... Ну, как бы оно друг друга не... не... оно не отрицает. Дело в том, что люди... Вообще, сейчас невежество процветает. Особенно в профессиональном смысле слова идут околокиношные люди, собирают нашу профессию. Или, там, в какую бы часть услуг я бы ни обратился, вокруг, в принципе, люди далеко не компетентные, а такие «около профессии», околопрофессиональные люди. И это невежество, к сожалению, накладывает гигантский отпечаток и тем самым иногда людей отталкивает.

В. Емельянов

—  Чего будем делать с этим?

А. Мерзликин

—  Ничего. Терпеть, смиряться и идти впереди, пока люди эти не изменятся либо ситуация не изменится.

В. Емельянов

—  За нами-то еще два-три поколения уже, которые вливаются в отряды этих людей.

А. Мерзликин

—  Вливаются. Нужно просвещать, нужно верить в то, что все-таки... изменять себя, свое требование. Самому не позволять скатываться в это дело. Потому что те же ребята, которых, тебе кажется, хотелось бы чуть-чуть поднять по уровню, для них ты должен являться тем самым камертоном, тем самым точным человеком, глядя на которого они хотели бы подтянуться. Потому что если я им буду бить по носу и говорить что-либо, я буду всего лишь старый, ворчливый, неудобный гражданин. Ну, как в храме — то же самое. Ведь люди приходят, неофиты, в храм и чаще всего сталкиваются с околоцерковными людьми.

В. Емельянов

—  Как и Вы в свое время?

А. Мерзликин

—  Ну, да, как я, в свое время. То есть ты встречаешься с человеком. Как правило, любой приход в храм приводит к тому, что ты увидел либо батюшку с мобильным телефоном — тебя это оттолкнуло, либо его машина тебя оттолкнула от прихода, либо какая-то бабушка не то сказала, либо не то сказал батюшка при первой исповеди. Много разных вещей, которые говорят о том, что ты человек — в хорошем смысле, без обиды говорю — невежественный. То есть ты сам не понимаешь, зачем ты пришел в храм. Потому что когда я прихожу к стоматологу, я точно знаю, зачем я туда пришел. У меня пульпиты такой силы, что я готов терпеть любую боль даже без укола — «сделайте хоть что-нибудь». А если я просто пришел с ознакомительной целью к стоматологу, то, скорее всего, для меня это дискомфортное путешествие.

То же самое — храм. Это все-таки для людей, которые приходят туда, конкретно зная, зачем. Если ты пришел, образно говоря, конкретно с диалогом, то, скорее всего, ты найдешь этот диалог, и он у тебя произойдет.

В. Емельянов

—  Вы в храм пришли самостоятельно, или в Вашей семье были какие-то традиции?

А. Мерзликин

—  Традиции были такие, «околотрадиции». Потому что такого конкретного ничего не было. Я видел иконы в избах... в избе и по папиной линии, и по маминой линии, но не более того. Я знал, что в храм ходит бабушка Маша. Бабушка — она в храм не ходила, и даже храма... Они жили в деревне, она отличалась от села, что даже в округе не было церкви, храма не было. Ну, и были иконы. И молились ли наши бабушки и дедушки, я совершенно не мог знать, потому что они вставали в четыре утра, я вставал, как маленький внучек. (Смеется.) Пока пирогами не запахло...

Л. Горская

—  В одиннадцать! (Смеется.)

А. Мерзликин

—  Да, пирогами запахло — все, можно подниматься. И вот стакан молока и горячие пироги — это был мой завтрак. Я не могу об этом знать — не знаю, к счастью или к сожалению. Но то, что икона бабушки сейчас находится у нас, у меня дома, и то, что моя мама и мои папы... моя папа... (Смеется.) «Моя папа», «моя (нрзб.)», да? Люди, которые переняли эту традицию, все-таки... Я помню этот момент возрождения — это когда в стране стали праздновать Рождество. Вот вместе с этим Рождеством, когда в стране, помните, появилось, была не только негласная Пасха, а как раз когда страна празднует Рождество. И вот я считаю, что вот, я помню, для меня это было таким событием. Потому что вместе с этим, как будто двери были открыты, в нашу семью вошли все остальные праздники. Оказывается, в нашей жизни и присутствует храм, а мама просто проявила такое неожиданное усердие, то есть стала прихожанкой храма в поселке, у нас появился...

В. Емельянов

—  Сначала она, а потом за ней все (нрзб.)?

А. Мерзликин

—  У меня-то вообще другой был путь. На самом деле вот маму выгнали из комсомола за то, что она покрестила своего сына, то есть меня, сразу, в аккурат после... Она венчалась, в первую очередь. Причем, у них венчание было, нарушая все светские традиции, до свадьбы. То есть она венчалась, а потом была роспись в ЗАГСе по рождению первенца ее, Андрюши. Она крестила меня в храме Косьмы и Демьяна, причем, тоже для меня это очень удивительное событие было потом, впоследствии. И Вы сказали: «Выбирай — либо комсомол...», она сделала свой выбор. Сказала: «Зачем я еще буду Вам денежки давать за эти, как его... взносы!» (Смеется.) Приняла решение, но спокойно покинула эту организацию. Без осуждения, но, тем не менее, сделала выбор — не осознанный. Я не думаю, что это было какое-то... Вот они с отцом так... И я говорю: «Мам, вот Вы сохранили брак Ваш в целостности, хотя тяжелые времена и периоды были». Тяжело было... Я как бы не говорю о том, что поддаться общему потоку. А то «как же тяжело нам жилось!» Тяжело жили, зато весело, в нашем семейном общежитии! Дай Бог нам так научиться жить, как они жили! Я хотел бы, скорее всего, жить в этой атмосфере, в которой я вырос до пятнадцати лет. Как вернуть, я не знаю.

В. Емельянов

—  Да, создавать свою (нрзб.).

А. Мерзликин

—  Да, и просто сейчас, как отец, я понимаю: конечно, когда вот полное отсутствие каких-то финансовых вот диапазонов, когда ты можешь себе все-таки что-то еще позволять, конечно, им было непросто, согласен. Но сейчас наоборот. Но, тем не менее, мой-то путь был немножко... Он шел более каким-то косвенным путем. Он сил... Он строился на том, что в мою жизнь стали приходить те поступки, те мысли и те события, которые неожиданно столкнули меня с той действительностью, что я не могу поделиться этим с друзьями. И, тем более, не могу об этом рассказать своей маме. У меня появился стыд, который, я думаю, что не дай Бог, чтобы об этом узнала моя родительница. Ну, если я боюсь мамы — потому что, ну, ее...

Л. Горская

—  ...расстроить.

А. Мерзликин

—  ...расстроить — я думаю, что это не красило бы меня. Я понимаю, что это не красит меня даже перед друзьями. И вот так в моей жизни накопившейся вот наступила та самая «зубная боль», когда она меня привела в ту самую, ну, как бы «клинику». И я тогда по-неофитски совершенно не понял, что для этого не обязательно ехать в Троице-Сергиеву лавру. Но я вот... мне казалось еще тогда, что чем больше... (Смеется.)

Л. Горская

—  Чем дальше, чем больше усилий приложено?.. (Смеется.)

А. Мерзликин

—  (Смеется.) Да, чем больше, чем дальше — да, тем это... А не то, что чем ближе. И вот я с этим «пульпитом» бежал, так далеко на электричке ехал. И, конечно, я столкнулся... И правильно делали... сделали отцы, что они, конечно, проявили всю строгость монастырского устава, и, несмотря на мое крупное желание... Конечно, я был в храме впервые, я пришел на первую свою исповедь. И даже на фразу «готовились ли Вы?», я вообще не понял, на каком языке со мной разговаривают, что от меня хотят. (Смеется.)

В. Емельянов

—  Вы к исповеди готовились?

А. Мерзликин

—  Чего?

В. Емельянов

—  (Смеется.)

А. Мерзликин

—  Ну, мне казалось... Конечно, мне было обидно, потому что я уже готов прямо здесь был все вывалить, всю нечистоту... Но все-таки меня попросили перед входом в светлицу ноги вытирать. И я не понимал тогда условности, значит, этой. Я очень благодарен тогда и строгости того... Я, во-первых, понял, что я пришел не туда, где шарашкина контора, понимаете? Очень важно сохранять, жестко сохранять и быть в жестком церковном уставе, потому что очень человеческая натура и разрушит любую чистоту.

В. Емельянов

—  Но только не церковь, мне кажется.

А. Мерзликин

—  Я говорю, что церковь — это... Очень рад, что вот эти жесткие условия сохраняются, существует вот этот правильный жесткий устав и традиции. И я, хоть вышел неудовлетворенный тогда, мне потребовалось долгое время, около года, но зато на Рождество, уже, практически, год спустя, придя совершенно в маленький храм у нас, куда пошла мама... Мама всего лишь попросила меня сопроводить ее. Действительно, ночь. Ночь, хотелось бы, чтобы не было ей страшно. Нужно было идти через лес. И я пошел. И именно это была такая чудесная вторая служба. Она случилась прямо... Она  была таким совершенно противоположным по ощущениям, событием, где, когда я стоял в стороне, ждал, когда закончится служба, именно в этот момент батюшка, неизвестный мне настоятель, пальцем подманил и сказал: «Чего там стоишь? Иди сюда». А я говорю: «Я не готовился...»

(Смеются.)

Л. Горская

—  Ха-ха-ха! Научили!

А. Мерзликин

—  ...говорю я уже профессиональным языком. Он говорит: «Ничего страшного! Иди сюда!» И произошла моя первая исповедь. И, практически, за меня говорил он все, но я стоял, и он мне все пробки заткнутые — оказалось, их очень много — они все повыскакивали, и вместе со слезами, с киваниями головой. Я соглашался, понимал, что и вот все, додавили, вот все — не осталось ничего невысказанного. Ничего такого не было. Это произошло — такой вот полный катарсис. Знаете, вот такое творческое слово?

В. Емельянов

—  Угу.

А. Мерзликин

—  Вот он произошел, я получил опыт... потрясающее эмоциональное потрясение такое... Вот сказал тавтологию, но получил какое-то внутреннее, что я даже не помню самого причастия.

В. Емельянов

—  И обратно — немножко над землей, да, несло так?

А. Мерзликин

—  Да. Мы еще с ним потом остались, поговорили. «Ты не бежал из храма домой, не летел из храма». Мы, кстати, очень долго...

В. Емельянов

—  Нет, я, собственно, что легко прямо (нрзб.)...

А. Мерзликин

—  ...да, разговаривали, да. И что удивительная вещь, которая произошла через неделю. Я думаю: «Господи...» При всей вот этой чистоте, через неделю я поймал себя на мысли, что я опять тот самый человек, который готов идти туда же, я говорю, потому что те пробки опять вбились. Я думаю: «Как быстро все это происходит!» Я теперь понимаю, почему хотя бы раз в неделю надо ходить. (Смеется.)

Л. Горская

—  А мне удивительно, что церковь — она, конечно, ну, да, внешней такой логике не подчиняется. И я не знаю, как у Вас — у меня лично тогда, когда я прихожу в храм с ощущением вот... с ощущением, что вот такая вот я крутая, сейчас будет хорошо, вот в этот-то момент я и получаю по башке обязательно. То есть мне священник объясняет, собственно, всю степень... — вот как с Вами поступили в Троице-Сергиевой лавре, наверное, да? — всю строгость устава и так далее. А когда приходишь с ощущением того, что «ну все!», приползаешь, и готов получать по башке, внезапно встречаешь то, что тебя погладили по головке, объяснено — «ничего страшного!» Никто... Ну, да, вот как-то непредсказуемо. И что-то в этом есть вот такое правильное.

В. Емельянов

—  Мы напоминаем, что Вы слушаете программу «Светлый вечер» на радио «Вера». У нас сегодня в гостях Андрей Мерзликин, и в студии Владимир Емельянов и Лиза Горская. Продолжаем разговор. Андрей, мы узнали про Ваших бабушек и дедушек, узнали про родителей, про маму и папу. Расскажите нам, пожалуйста, немножко о своей семье. Потому что слушатели же интересуются... и частные моменты тоже.

А. Мерзликин

—  Да рассказывать-то, как говориться, особо нечего. Ну, кроме того, что, на самом деле, мы — молодая семья.

Л. Горская

—  Вечно молодая?

А. Мерзликин

—  Да. Мы только учимся, как говорят, становимся на путь. Но, тем не менее, для обучения у нас уже все есть — трое детей, хорошая компания близких друзей, единомышленников, единодушников, что намного важнее. Мы поддерживаем друг друга, и дети наши растут в той самой, скажем так, единодушной атмосфере, которая позволяет мне надеяться и верить в то, что я могу быть им просто другом. А тем самым настоящим... таким вот воспитателем строгим я позволяю быть батюшке. Я всегда говорю: церковь — это лучший локомотив в воспитании детей.

Л. Горская

—  Не боитесь, что по достижении совершеннолетия?..

А. Мерзликин

—  Я знаю, о чем Вы говорите. Я, во-первых, когда говорю о храме и о Боге, вообще как бы ничего не боюсь. Потому что я закрываю глаза и думаю о... А факт в том, что, во-первых, мы не бьемся лбами, и свидетельства такого наши дети не могут дать. У нас свободно в этом смысле. Я даже утром спрашиваю: «Вы в храм идете?» Если они говорят «нет», я не включаю вот эту самую, что... в жестких традициях воспитаны... Понимаю, что отчасти Батюшка скажет: «Андрюша, вот нельзя такие вещи говорить вслух». Может быть, это неправильно. Но я делаю крайне это пока... Я позволяю делать выбор. Но выбор даю ровно один раз. Мы детей так воспитывали — на уровне выбора обуви, одежды, которые они хотят утром надеть. Потому что дети — у них есть такое свойство: одел — «ой, не понравилось, хочу другое!» Вот мы говорим: «Выбирай. Но один раз». Вот один. После этого вот «жмет — не жмет», «нравится — не нравится» — уже не работает.

В. Емельянов

—  Не, ну жмет — это пытка же!

А. Мерзликин

—  Вот! Думать надо об этом чуть раньше! Ты знаешь о существовании этой маленькой пытки.

В. Емельянов

—  Я... «У нас, — говорит, — свободно! Вот и хорошо, что жмет! Будешь думать в следующий раз!»

Л. Горская

—  Подожди... Андрей, а сколько у Вас детей?

А. Мерзликин

—  Трое.

Л. Горская

—  Ну, ты представляешь, вот каждый будет выбирать по два раза?

А. Мерзликин

—  Нет. И в каких-то элементарных бытовых вещах — так же, как позвать на ужин, на завтрак, на обед... Ну, любой выбор у нас такой — как бы вот один раз. То есть ты можешь пере... там, сказать: «Мне жмет». Ну, переоденься, выбери, что тебе не  то. Но третий раз — уже вот этого точно никогда не будет. Исходя из этого, и, в принципе, и догматы церковные — они идут... Во-первых, они с радостью ходят. Ведь не надо же подавать, что в храме у нас достаточно детям уютно, комфортно. Детей много. Они друг друга знают, они рады друг друга видеть. Во-вторых, мы... Скажем так, батюшка сам сказал: «Приезжайте, по возможности, ближе к причастию». Не надо приезжать к восьми утра, когда стоят никому не нужные спящие дети или плачущие... Еще хуже — плачущие дети. В-третьих, храм у нас небольшой. Это все тяготы — то, что приходится далековато ездить — это за МКАД, это поселок Развилка. Тем более у нас еще на кладбище, у нас совсем вот — дальше некуда. Такая настоящая православная ссылка — на кладбище.

(Смеются.)

А. Мерзликин

—  То есть то, о чем мы должны думать в жизни, находится, практически, рядом в могилах. (Смеется.) Выходишь — такое прямое...

Л. Горская

—  ...напоминание.

А. Мерзликин

—  ...напоминание. Всегда это очень здорово.

В. Емельянов

—  Андрей, скажите, пожалуйста, супруга Ваша Анна — она психолог?

А. Мерзликин

—  По образованию, но не по профессии.

В. Емельянов

—  Образование очень много значит, особенно образование психолога. Тяжело ли с психологом жить?

А. Мерзликин

—  Нет, наоборот, очень просто, но она сама уже не любит, когда я часто говорю про то, что... По образованию — да, она закончила психфак. У нее есть ряд инструментов, рычагов понимания людей. То есть у нее нет такой быстрой реакции на реакцию на человека, она просто на уровне даже инстинкта предполагает, что с человеком происходит это потому что, потому что, потому что. В этом смысле у нее работает больше такая милость к человеку. Не потому, что она милостивый человек...

Л. Горская

—  Ну, и мудрость.

А. Мерзликин

—  А да, работает мудрость. Тем более, в диалоге с таким человеком, как актер... мужчина, который занимается актерской профессией, где эмоции, практически, впереди...

В. Емельянов

—  ...логики, да.

А. Мерзликин

—  Причем, исходя из этого, я, зная об этом, и зная о том, что Аня руководствуется определенными тоже знаниями, отрезвляю себя, тоже пытаюсь быть... То есть такая идет совместная работа по отношению друг к другу. Не когда она помогает мне стать лучше, или не я когда ей делаю какие-то, а вот именно я меняю себя, потому что знаю, что Анька меня любит и готова терпеть даже вот эти ситуации. (Смеется.) Я просто как перед батюшкой. Мне не хочется всякий раз повторять те самые ошибки. Я если уж прошу прощения у нее за какую-то там резкость, то, конечно, мне не хотелось бы второй раз просить прощения за это. Может быть, это и случилось, но я знаю, что и Аня знает, что я сожалею об этом. И вот как-то вот мы существуем в такой... в таком диалоге находимся.

В. Емельянов

—  Вы вспыльчивый человек?

А. Мерзликин

—  Я эмоциональный.

В. Емельянов

—  Ну, актер не может быть... не может не быть эмоциональным.

А. Мерзликин

—  Да. То есть у меня чисто работает правило — «тождественное притягивает тождественное». Я очень резко реагирую на хамство. Я очень близок к этому состоянию, когда я слышу очень громкие резкости. Я прямо тут же ловлю, как тремоло, просто настраиваюсь, и мой внутренний камертон тут же ловит эту ноту — и тогда я прямо вибрирую в этом же...

В. Емельянов

—  И что происходит с Вами в этот момент?

А. Мерзликин

—  Я могу ответить. Да, я могу, да, подхватить эту волну, и...

В. Емельянов

—  На хамство хамством, да?

А. Мерзликин

—  ...часто видели... ну, скажем так, не очень красивого и не очень правильного Андрея Мерзликина. И они вполне могут сказать: «Да знаем мы Вашего молодого христианина»...

В. Емельянов

—  Гневливый?

А. Мерзликин

—  Да. «Видели мы вот этого современного молодого христианина, ага. Сейчас мы Вам расскажем». И они будут правы. Но также, наверняка, есть люди, которые скажут: «Ну, мы видели Андрея в какой-то другой ситуации». И правда, как бы правы обе стороны, а вот поиск золотой середины — это за мной правило, все-таки в чем себя держать чаще всего.

Л. Горская

—  А все-таки что помогает не подхватить эту волну, если удается?

А. Мерзликин

—  Вы знаете что... Помогает...

Л. Горская

—  Это я, может быть, для личного опыта спрашиваю.

А. Мерзликин

—  Да ничего. Двигаться вперед помогает, не зацикливаться на этом. Вы знаете, надо иметь дерзновение, верить в то, что Господь милостив. Не ты себе отпускаешь эту, и говоришь, а вот верить в дерзновение, иметь дерзновение, сказать: «Ну, в следующий раз». Знаете, как — второй раз в первый класс. Это же всего лишь не сдал экзамен. Ну, не сдал, ну, что в этом странного? Мы все люди. Не как оправдание, а просто у нас и нет другого инструмента. Мы и не умеем, по большому счету, дать слово и сдержать его. В принципе, мы до последнего дня делаем систематические ошибки. Вопрос, куда мы вообще двигаемся, и какую сторону принимаем, и зачем мы пытаемся назвать себя словом «христианин», или человеком «я верую», или, там, «я хочу найти веру», или «я ищу веру». Вот как бы, наверное, в этом, как вот у японцев, самураи — путь самурая. Там же написано, что все время оступается. Но вот этот путь и есть самурайский — что вот он идет до последнего, несмотря на те ветры, которые влево-вправо бросают тебя, кидают. И то же самое — путь христианина, он все-таки требует константы. Вот знаете, вот я скажу грубо — «мужик сказал — мужик сделал». Вот ты дал слово жене, венчался — то ты не смотришь на то, обвисла у нее грудь или нет через четыре года. А ведь существуют примеры, когда плотское побеждает, и тяжело мужчине жить с той самой женщиной, которая была для него идеалом. И, получается, этот идеал побеждает в нем мужчину, понимаете? Потому что изначально он не поставил себя на тот самый путь — вообще зачем он с этой женщиной. То есть что-то... системная ошибка была в самом начале этого пути.

Л. Горская

—  А зачем он с этой женщиной?

А. Мерзликин

—  А я не знаю. Где-то, видно, что-то другое, если закончилось так все быстро.

Л. Горская

—  А должен быть зачем, с Вашей точки зрения?

А. Мерзликин

—  Я не могу сказать, что кто-то должен. Нет, я никому... Я не думаю, что кто-то кому-то должен. Просто я изначально со своей супругой — я хотел создать семью. И для этого изучил правила создания семьи, изучил законы существования семьи. Это же как в каратэ, в боксе, как в спорте, как... Духовная практика — как духовное каратэ. Если ты учишь приемы и учишься их использовать, то ты владеешь этими знаниями, ты владеешь каратэ и можешь даже стать олимпийским чемпионом или, там, получить какой-то черный пояс. Так и в духовном каратэ. Просто есть законы, есть правила, и если ты пытаешься соблюдать законы, если ты учишься приемам духовным, если ты обладаешь этим духовным каратэ, то ты становишься отчасти воином, тем самым воином Христовым, и часть... ты можешь применять это в личной практике и с радостью для себя говорить, что вот этот экзамен ты сдал, или, там, вот произошел путь — ты живешь с женой десять лет, а ты ее любишь, как в первый день, и хотя ты к этому не прикладывал никаких усилий. Просто оно в тебе это живет. Как это достигается, я не знаю. Поделиться этим невозможно, рецептов нет. Но на сегодняшний день мы говорим, допустим, обо мне — я просто делюсь этой искренностью. Всякий раз понимаю, что дай Бог мне, чтобы я и через 10 лет с Вами так же искренне говорил об этом же самом.

В. Емельянов

—  Ну, вот это, на самом деле, очень удивило... Ну, просто приходилось общаться и по работе с актерами, и в жизни наблюдать актеров. Вот правда, Вы очень искренний человек, и это невероятно, во-первых, подкупает, и, во-вторых, невероятно интересно общаться с искренним человеком, который без всякой «звездной болезни»... Как мы знаем, тоже некоторые актеры очень страдают от этого. То есть они думают, что они не страдают, но это очень видно со стороны. Андрей, вот такой Вам комплимент на прощанье! (Смеется.) Совершенно незаметно пролетел час нашего общения — ну, во всяком случае, для меня. Очень хотелось бы, чтобы Ваш первый заход на радио «Вера» был не последним, мы Вас ждем. Мы напоминаем, что в июне на киноэкранах смотрите фильм «Единичка», в котором Андрей снялся в главной роли. И добро пожаловать! И хорошего Вам вечера! В студии был Владимир Емельянов, Лиза Горская и Андрей Мерзликин.

Л. Горская

—  Всего доброго!

А. Мерзликин

—  Всего доброго! Спасибо большое!

 

Мы в соцсетях
****

Также рекомендуем