«С.Л. Франк». Константин Антонов

У нас в студии был заведующий кафедрой философии и религиоведения Православного Свято-Тихоновского Гуманитарного университета, доктор философских наук Константин Антонов.

Разговор шел о Семёне Людвиговиче Франке — русском философе и религиозном мыслителе 20-го века, о его пути к Православию и о размышлениях о вере и духовном опыте.

Этой программой мы продолжаем цикл бесед о русских религиозных мыслителях 20-го века.

Первая беседа с деканом философского факультета МГУ Алексеем Козыревым была посвящена священнику Сергию Булгакову;

Вторая беседа с Аркадием Малером была посвящена священнику Павлу Флоренскому;

Третья беседа с доктором философских наук Ольгой Жуковой была посвящена Николаю Бердяеву.

Ведущий: Константин Мацан

---

К. Мацан

— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Здравствуйте, уважаемые друзья! В студии у микрофона Константин Мацан. Этой беседой мы продолжаем цикл бесед, которые на этой неделе в «Светлом вечере» в часе с восьми до девяти у нас выходят. И говорим мы, я напомню, на этой неделе о главных именах в истории русской религиозной философии ХХ века. И вот сегодня дошли до Семена Людвиговича Франка, которого в книге «История русской философии» отец Василий Зеньковский назвал самым выдающимся русским философом. И вот в мир мысли Семена Франка проводником для нас сегодня выступить Константин Антонов, доктор философских наук, заведующий кафедрой философии и религиоведения Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, руководитель магистерской программы «Религиозные аспекты русской культуры» ПСТГУ. Добрый вечер!

К. Антонов

— Здравствуйте!

К. Мацан

— Рад вас снова в нашей студии приветствовать. Несколько недель назад мы с вами говорили на волнах Радио ВЕРА про XIX век, про русскую философию, про славянофилов, но вот сегодня добрались до ХХ века и до Франка. И, в целом, неслучайно, что мы с вами этот разговор записываем, потому что последние годы ПСТГУ издает полное собрание сочинений Франка. Вы являетесь одним из редакторов, публикаторов, издателей этого многотомного издания, поэтому с Франком в последние годы очень плотно и глубоко взаимодействуете.

Ну, и вот я бы с чего начал — собственно, это известная, даже несколько уже такая приевшаяся характеристика со стороны отца Василия Зеньковского, автора знаменитой «Истории русской философии», что Франк — самый выдающийся русский философ. Вот в вас как эти слова отзываются?

К. Антонов

— Ну, мне кажется, что здесь отец Василий немножечко играет в свою игру.

К. Мацан

— В какую?

К. Антонов

— Потому что с этой фразой связана другая фраза, которая, в общем, довольно близко к ней стоит в тексте, что Франк, как известно, был пленен идеей всеединства. И значит, если самый выдающийся русский философ был пленен идеей всеединства, а вот я, скажем, Василий Васильевич Зеньковский, не пленен идеей всеединства, то, значит, получается, что я круче!

К. Мацан

— Вот оно что!

К. Антонов

— Мне кажется, что вот элемент такой... То есть, при том, что, конечно, Зеньковский искренне восхищается Франком, и, конечно... Но, в принципе, я думаю, что его «История русской философии» пока никем не превзойдена. Она только нуждается в хорошем издании, таком критическом. Но с ней еще можно работать, и его анализы — они замечательные всегда. Но все-таки вот элемент такой полемичности присутствует, наряду с восхищением.

К. Мацан

— Ну вот Франк находится, безусловно, в числе главных имен русской религиозной философии, и пишет он удивительно глубоко, при этом достаточно ясно, несмотря на свою склонность к такому систематизированию, к дедукции. Читать его одно удовольствие. Мне просто известно много случаев, когда вот, допустим, на пути человека к Церкви, к вере, особенно в такие перестроечные годы, книги Франка «Смысл жизни», «С нами Бог», например, «Свет во тьме» становились очень важными текстами, которые раскрывали перед человеком мир религиозных проблем вообще, в целом. Но Франк при этом не был с юности религиозным человеком. Вернее, воспитывался, как мы знаем, в семье, где были и иудейские влияния, и православные — со стороны няни, но, как он признает, в какой-то момент он в юности веру утерял и вернулся к ней уже осознанно в более зрелом возрасте. А вот как этот процесс происходил? Можно ли вкратце описать этапы этого религиозного обращения?

К. Антонов

— Это хороший вопрос, потому что, ну, мы имеем довольно много разных свидетельств — и собственных свидетельств самого Франка, включая вот этот знаменитый, сравнительно недавно найденный дневник начала ХХ века, очень интересный такой самоанализ и такой памятник внутренней борьбы Франка с самим собой. Мы имеем, конечно, его опубликованные тексты, где видно тоже, как постепенно меняется его отношение к религии, при том, что он, конечно, никогда не был таким вот воинствующим атеистом, это его никогда не прельщало. Видимо, и память о его деде, о котором он тоже, кстати, писал, вспоминал как о выдающейся религиозной, в том числе, личности...

К. Мацан

— ...с которым они читали Тору вместе в детстве...

К. Антонов

— Да-да-да! Надо иметь в виду, что Франк, так сказать, происходил из еврейской семьи и был евреем, и то, что его возвращение к вере закончилось крещением, это тоже, так сказать, важная часть его духовного пути, при том, что он о своих иудейских, еврейских корнях никогда не забывал...

К. Мацан

— ...и плохо не отзывался.

К. Антонов

— ...и плохо не отзывался, нет. У него есть даже тексты, посвященные вот этой проблеме крещения евреев, особенно остро вставшие, конечно же, уже в 30-е годы — в эмиграции, в Германии, в особенности. Понятное дело, что да, в Германии после 1933 года ему никто не дал бы забыть о его происхождении... Так что, в общем, мы знаем примерное... у нас есть некоторый набор текстов. Но вот какой-то связной реконструкции этого пути у нас пока нет. А безусловно, там происходили очень интересные и очень показательные для той эпохи вещи. Ну, скажем, в нескольких местах Франк пишет о том, что реальность духовной жизни открылась для него благодаря чтению Ницше.

К. Мацан

— Да, это потрясающе и парадоксально.

К. Антонов

— Но для той эпохи, по-видимому, нормально. Потому что они воспринимали вот эту, так сказать, тоже внутреннюю борьбу, переживавшуюся Ницше, которую он выплескивал в своих текстах, именно как свидетельство актуальности религиозной темы. Не как... То есть, им были интересны не столько нападки Ницше на христианство и так далее, сколько его собственная внутренняя жизнь. И в этом они как бы и ему во многом следовали.

К. Мацан

— В какой-то степени, может быть, это еще связано с тем, что Франк в юности — марксист, как и многие...

К. Антонов

— Конечно! Конечно...

К. Мацан

— ...и Ницше для него — человек, открывающий, ну, реальность духовного мира, вот чего-то высшего такого, неизмеримого, до конца не укладывающегося в материализм марксистский.

К. Антонов

— Конечно, конечно! Пусть призрачного, но, тем не менее, возвышенного. И как бы сама эта возвышенность — она важнее, чем вот этот бэкграунд, из которого, может быть, эти призраки, как Ницше говорил об этих ценностях, происходят. Может быть, оно и происходит из этих, так сказать, низших вещей, но их возвышенность этим не отменяется.

Очень важная, как я уже говорил, вот эта внутренняя борьба, описанная в дневнике. Там трудно... Ну, там есть какие-то вещи, связанные с несчастной любовью, и в то же время, по-видимому, он переживал что-то вроде депрессии, но, во всяком случае, вот такая одержанная над собой в итоге, судя по всему, внутренняя победа, она во многом подтолкнула его к тому, чтобы задуматься над ее истоками — где берутся у человека силы для того, чтобы победить себя? И вот в этом смысле Ницше, по-видимому, помог ему, чтобы открыть этот источник. Уже гораздо позже начинаются размышления о связи вот этого источника внутренней творческой активности и каких-то метафизических реалий, о том, что... Еще гораздо позже эти метафизические реалии интерпретируются в религиозном ключе, но поначалу в очень свободном религиозном ключе. Франк многократно — вот в ранних работах — провозглашает такой религиозный индивидуализм, адогматизм вместе со Струве — скажем, в «Очерках философии культуры» они пытаются развивать такую, так сказать, концепцию, противопоставляя ее и традиционному догматическому сознанию, и новому христианству в духе Мережковского. И только со временем, к 1912 году уже женившийся Франк, уже ставший преподавателем философии и так далее, и так далее, уже начавший готовить диссертацию, которая в будущем станет предметом знания, вот где-то там он только доходит, созревает, скажем так, до вот этого решения принять именно крещение. И его крестил отец Константин Агеев — тоже весьма своеобразная личность, один из лидеров движения за духовное обновление, так сказать, того времени. Франк с ним был знаком, потому что Агеев преподавал Закон Божий в тех же заведениях, где Франк преподавал философию. И, по-видимому, вот такой обновленческий, но не в позднем (это не то обновленчество, которое было в 20-е годы — это, скорее, идея как-то обновить, дать новый толчок церковной жизни того времени)... И потом, мы знаем — как раз во время гражданской войны отец Константин погиб вместе со своими детьми. Это, конечно... Погиб мученически, фактически, хотя он не канонизирован. И вот, видимо, такая искренность веры и, в том числе, с другой стороны, связанная с такой вот свободой и таким пафосом обновления, это то, что привлекло Франка и сделало для него возможным этот шаг.

К. Мацан

— Константин Антонов, доктор философских наук, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Мы говорим про Семена Франка, и, конечно, это задача очень трудная — за час поговорить о наследии любого философа, а уж, тем более, такого плодовитого, как Семен Людвигович Франк. Но все-таки, учитывая, что мы находимся на радио и, может быть, сейчас рассказываем людям о Франке — тем, которые, может быть, ничего не читали или читали какие-то выборочные вещи или только слышали, или, как сегодня принято говорить, давно не перечитывали, — стараемся все-таки, пусть очень абрисно, но основные идеи Франка озвучить — те идеи, которые могут быть полезны современному читателю в его размышлениях о вере, о Боге, о жизни, о человеке. Ну вот главная, наверное, книга Франка, самая вот такая центральная работа называется «Непостижимое». Ну, монументальный труд, который можно анализировать с самых разных сторон. Я бы вот как вопрос построил. Один из биографов Франка, автор уже классической биографии его, английский исследователь Фридрих Буббайер такую мысль в своей книге высказывает — что вот это «Непостижимое», работа Франка, является такой философской рефлексией Франка над личным религиозно-мистическим опытом, неким его личным религиозным переживанием. Ну если совсем это упрощать, то это его встреча с Богом. Вот вы бы с такой характеристикой как-то согласились?

К. Антонов

— Ну, отчасти. Все-таки «Непостижимое», ну, так же, как «Предмет знания», первая крупная работа Франка, которую он сам, кстати говоря, считал все-таки главной философской книгой своей жизни...

К. Мацан

— Как Зеньковский написал, «книга „Предмет знания“, составившая философскую славу Франка».

К. Антонов

— Да, безусловно.

К. Мацан

— Это правда было так?

К. Антонов

— Безусловно, безусловно. «Непостижимое» — оно во многом развивает эти идеи, развивает действительно в более религиозном ключе, потому что «Предмет знания» — это прежде всего онтология, теория познания, там сложная категориальная структура. А «Непостижимое», как гласит подзаголовок, «опыт антологической философии», «введение в антологическую философию религии», если я не ошибаюсь. И там действительно систематизируется религиозный опыт человека и делается попытка понять, как он возможен. Но все-таки это философский текст, это непростой текст, и это текст, так сказать... это философское исследование, так же, как «Предмет знания». В этом смысле эти тексты относятся, скорее, к этой группе текстов Франка. Да, там, безусловно, есть личностная вовлеченность — ну, наверное, довольно трудно писать на такие темы без этой вовлеченности, но, с другой стороны, у Франка есть тексты, где эта вовлеченность выражена гораздо более эксплицитно, где он действительно делает попытку описать собственный опыт и прямо об этом говорит.

К. Мацан

— Вот я прошу прощения за этот вопрос, я не знаю, как еще спросить... А как вам кажется, основную мысль книги «Непостижимое» как можно выразить?

К. Антонов

— Я думаю, что это идея богочеловечества. Это идея о том, что куда ни бросит человек свой взгляд — в мир ли вокруг себя, или в свой внутренний мир, или в мир человеческого общения, или в мир каких-то идеальных сущностей, везде человек наталкивается на бездну непостижимого, везде есть что-то, чего мы не просто не знаем, а никогда не узнаем и в принципе узнать не можем. И вот то, что мы обнаруживаем вот эту бездну того, что мы никогда в принципе не можем узнать, и не потому, что ограничены наши познавательные какие-то или умственные способности, а потому что оно по природе своей таково, и оно так себя нам являет, как непостижимое, вот это ставит нас как бы перед вопросом о том, что это такое, а ответом на этот вопрос является осознание какого-то внутреннего родства этой непостижимой бездной, ее присутствием в нас самих и ее, по большому счету, благая природа, которую надо только осознать. Там есть прекрасное описание того, как человек как бы зависает над этой бездной, а потом сознает, что она его держит, что это вот на самом деле не бездна, в которую проваливаешься, а, так сказать, что-то тебе родное и близкое.

К. Мацан

— Это, причем — вот то, что вы говорите, — буквально одно из моих любимых мест в «Непостижимом», я его часто тоже привожу в разных беседах. Почему? Потому что вот пишет Франк, что «у нас бывает такое ощущение, что мир вокруг нас — это бездна, которая нам опасна, хочет нас поглотить, и мы ее боимся». И ясно, что Франк хочет сейчас вот это мироощущение как бы опровергнуть и ему что-то вот другое противопоставить. И думаешь: как сейчас вот Франк будет аргументировать, как он сейчас онтологически будет подводить к тому, что нет, вот это бытие — это наш дом, наша родная гавань, оно к нам добро, и это, по сути, Бог, который нас любит, и понимаешь, что логической аргументации там нет. Франк говорит: «Стоит только обернуть глаза души, стоит только посмотреть по-другому на это, и сразу вот мир раскрывается нам, как... не через страх и заботу, заброшенность, а через доверие, любовь и какую-то точку опоры».

К. Антонов

— Конечно, конечно. Конечно. Потому что это — описание опыта. Но не личного все-таки опыта, а некоторого общезначимого... некоторой общезначимой возможности.

К. Мацан

— Знаете, вот на эту тему буквально недавно коллега наша по Радио ВЕРА Кира Лаврентьева опубликовала вот наудачу, видимо, взятую откуда-то из Франка цитату. Но она прямо вот как нельзя лучше ложится в то, о чем мы говорим. Прямо цитирует кусочек — он очень красноречивый: «Вера в Бога есть сознание, что я сам, моя личность не есть неведомо откуда и как брошенная в мир реальность, чуждая всему остальному бытию и потому беззащитная и гибнущая в нем, — что, напротив, я сам как личность родился, произошел из неких родственных мне последних глубин бытия, в которых я поэтому имею вечный, безусловный приют и сохранность. Эти несказанные глубины я тем самым воспринимаю как нечто подобное мне — подобное тому, что образует самое существо моего сердца, моей души и что так одиноко и бесприютно в холодном, равнодушном мире, полном слепых, безумных, разрушительных сил. Я знаю, что самые последние глубины бытия таят в себе Реальность (с большой буквы „Реальность“), которая близка мне, которую я понимаю и которая понимает меня там, где весь мир меня не понимает, и к которой я могу питать любовь и доверие, как к близкому другу, как к отцу или матери».

К. Антонов

— Ну да, ну да, ну да. Ну вот это такая, можно сказать, экзистенциальная интерпретация идей богочеловечества, восходящая к Соловьеву, конечно. Человек по природе причастен вот этой мировой основе, которая... Ну понятно, что здесь очень легко найти какие-то пантеистические, так сказать, аллюзии и так далее, но Франк на это сказал бы, что и пантеизм, и теизм — это все некоторые рационализации, и что на самом деле отношение человека с Богом и мирра с Богом — оно настолько сложно, что эти рационализации нам что-то про него говорят и, в то же время, не говорят ничего.

К. Мацан

— Мы вернемся к этому разговору после небольшой паузы. У нас сегодня в гостях Константин Антонов, доктор философских наук. Дорогие друзья, не переключайтесь.

«Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается. У нас сегодня в гостях Константин Антонов, доктор философских наук, заведующий кафедрой философии и религиоведения Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, руководитель магистерской программы «Религиозные аспекты русской культуры» ПСТГУ. Мы продолжаем говорить о философии Семена Франка. Ну вот о метафизике несколько слов сказали. Есть очень известная работа Франка, намного менее метафизическая, написанная раньше «Непостижимого» — это «Крушение кумиров». Вот невозможно тоже о ней не сказать пару слов, потому что, ну, она, быть может, действительно такая, если уж можно говорить, популярная среди франковских работ — ну, по крайней мере, какие-то ссылки на нее, цитаты встречаются. И вот «Крушение кумиров» — текст, написанный в 1924 году, вернее, опубликованный, если я не путаю, в 1924 году, где Франк говорит о кумирах своей юности, которые рухнули. Вот могли бы вы нам вкратце напомнить, что это за кумиры и почему они рухнули?

К. Антонов

— Ну да, это действительно замечательная работа. Как раз она относится к серии работ, которые Франк сознательно стремился писать просто — работ такого апологетического, скажем так, христианско-апологетического характера. Написана она на основе лекции, прочитанной для молодежи тогда формировавшегося как раз РСХД, в становлении которого вот эти русские религиозные мыслители принимали активное участие.

К. Мацан

— Да, Франк — эмигрант, высланный на «философских пароходах» в 1922 году и потом осевший первый год в Германии.

К. Антонов

— Да-да-да. И вот как раз, видя вот эту русскую молодежь, студенческую молодежь, или уже не студенческую, неприкаянную совершенно эмигрантскую молодежь, они начинают работу над каким-то ее таким вот и духовным, и образовательным окормлением, скажем так. И вот как раз из бесед с этой молодежью возникает эта работа, где Франк пытается максимально просто рассказать им... Ну действительно, тут вот как раз речь идет о его собственной духовном пути, хотя он оговаривает, что это все-таки не личная исповедь, а как бы исповедь представителей его поколения.

И здесь — да, он проходится по основным кумирам, которым он служил. И мы даже можем найти почти текстуальные переклички между тем, что говорит Франк об этих кумирах в «Крушении», и какими-то его собственными ранними текстами, хотя, конечно, по понятным причинам, он несколько огрубляет картину. Нельзя сказать, что вот то, что писал ранний Франк, в том числе, и по политическим вопросам, вот он уж совсем адекватно отразил в «Крушении кумиров». Ясно, что здесь такой момент переоценки ценностей и сознательного акцентирования каких-то вот негативных аспектов имеет место. Не надо, следуя Франку, как бы сбрасывать со счетов все, что им было написано прежде.

Первый кумир — это кумир революции. Ему симметричен кумир контрреволюции, и вот это тоже важный момент не только Франка, но и всей, может быть, этой группы мыслителей, связанной со сборником «Вехи из глубины», что такой радикализм левый и радикализм правый для них примерно, так сказать, одинаково устроен.

К. Мацан

— Одинаково радикален?

К. Антонов

— Одинаково радикальный, да, и поэтому разрушительный.

Затем кумир революции обобщается до кумира политики, и сама по себе вот эта вовлеченность, безоглядная, опять-таки, вовлеченность в политическую деятельность — Франк понимает, что политика — это неотъемлемая часть человеческой жизни, но все-таки человек вначале человек, а потом уже он занимается политикой, это важно помнить. (Смеется.) Политика нуждается в каком-то таком духовном основании. Если этого основания нет, она, скорее всего, приведет нас к политическому краху, как оно, собственно, и вышло. И, опять же, в данном случае нет разницы между «левой» политикой и «правой» политикой, они обе устроены примерно одинаково.

Следующее обобщение: эти кумиры — они как матрешки. Значит, следующий кумир, еще более глобальный — это кумир культуры. Политика — часть культуры. И здесь, опять же, служение культуре... Культура — прекрасная вещь, но Первая мировая война, Русская революция, гражданская война — она показала, насколько висит в воздухе эта культурная работа, которая сама по себе важна и хороша, но которая так легко может сама себя, в общем-то, взорвать, если, опять-таки, под ней не лежит какой-то фундамент.

К. Мацан

— Ну, под культурой здесь понимается не искусство и произведения культуры, а вот некая такая вера в прогресс человечества, в то, что вот человек своими усилиями, своим разумом, своим служением высоким идеалам будет делать общество все более справедливым, социальный образ жизни будет улучшаться, и вот это — то, чему нужно служить и можно служить.

К. Антонов

— Конечно, да. Но нельзя сказать, что искусство здесь ни при чем. Оно входит...

К. Мацан

— Да конечно, искусство не исключается.

К. Антонов

— Оно сюда входит.

К. Мацан

— Я просто поясняю, что у нас иногда... под словом «культура» мы автоматически понимаем вот «МХК» — мировую художественную культуру.

К. Антонов

— Ну, в известном смысле, конечно. Просто это ранний текст Франка и Струве — «Совместные очерки философии культуры», где как раз они отстаивают ценность такой культуры как некоторой общей атмосферы, в которой человек живет, и куда входят и религия, и искусство, и политика — все ценности... И мораль, и отрицание, допустим, и мораль Толстого, и толстовское отрицание искусства, и право, и, наоборот, апологетика права — все туда входит. И вот это, говорят они, — это то, чего не чувствует русская интеллигенция, которая все свои силы кладет на борьбу с самодержавием, забывая, в общем, вот об этом, и напрасно забывая. И здесь с ними можно, конечно, согласиться.

К. Мацан

— Ну, и это оказалось кумиром, то есть, ложным идолом.

К. Антонов

— Ну, и это оказалось... Да. С высоты 1924 года, с высоты вот всего пережитого опыта, да, это оказывается кумиром, поскольку выступает как некоторая самодовлеющая ценность. Вот. И... Но это еще не предел. И еще более глобальная ценность — это ценность, которую Франк называет «нравственным идеализмом». Я могу быть очень нравственным, я могу заботиться о нравственных основаниях политики, я могу заботиться о нравственных основаниях культуры... Под революционным и под контрреволюционным пафосом тоже стоит определенный нравственный пафос. Революция же делается не для того, чтобы сделать революцию, а для того, чтобы установить справедливый миропорядок. И оказывается, что этот нравственный пафос может быть совершенно убийственным. Здесь Франк удивительным образом иногда, я думаю, что сознательно, ну, не цитирует, но, во всяком случае, отсылает к Фрейду, который, как мы помним, тоже говорил, что если бы люди не предъявляли себе таких высоких нравственных требований, они жили бы гораздо более счастливо и, может быть, и нравственно. Вот этот диктат таких сверхценностей нравственного порядка прижимает человека и, так сказать, делает его, в каком-то смысле, рабом этих ценностей. А этого не должно быть. Все-таки именно человек обладает богоподобием.

К. Мацан

— То есть, диктат идей, которые... Когда идеи становятся чем-то... Идея же — нечто отвлеченное, нечто абстрактное...

К. Антонов

— Конечно!

К. Мацан

— Она становится таким вот подавляющим началом, неким руководящим принципом, и, в итоге, ну, таким идолом, божком, который тебя куда-то ведет, но непонятно, туда ли.

К. Антонов

— Да. И который тебя давит, потому что ты должен ему подчиняться, ты должен играть по этим правилам. И Франк описывает трагические истории, связанные со всеми этими... со служением всем этим кумирам, которые случались в его ближайшем окружении, и показывает как бы тщету всего этого. По окончании падения этой череды кумиров человек оказывает...

Тут важный момент — что не то чтобы Франк их сам специально ниспровергает. Скорее, он рассказывает о том, как происходило их падение вот в жизни и в сознании представителей его поколения. И не то чтобы это был приятный процесс освобождения, потому что когда все кумиры пали, ты оказываешься ни с чем. Он приводит там замечательную фразу времен Февральской революции: «Извозчик! Свободен?» — «Свободен». — «Ну так кричи: «Да здравствует Свобода!» (Смеется.) Человек оказывается вот с этой свободой как с духовной пустотой. Но дальше оказывается, что эта пустота — это шанс встретиться с действительным живым Богом. И когда эта встреча происходит (Франк тоже об этом довольно красочно рассказывает — как через самоуглубление, через анализ своей внутренней жизни человек приходит к этому осознанию и к этой встрече с Богом), тогда постепенно то, что раньше казалось кумиром, становится на свое место, так сказать, в иерархии ценностей. Никто же не будет спорить с тем, что есть социальная справедливость и свобода, и нравственные идеалы, и культура та же самая, что это важные вещи в человеческой жизни. Конечно, важные, но они должны стоять на своем месте.

К. Мацан

— Но они не должны быть кумирами.

К. Антонов

— Да-да-да!

К. Мацан

— В самом слове «кумир» уже заложено указание на недолжное к ним отношение.

К. Антонов

— Ну конечно, конечно.

К. Мацан

— Ну вот за работой «Крушение кумиров» следует сегодня очень важный текст «Смысл жизни», который прямо примыкает к «Крушению кумиров»...

К. Антонов

— Угу, ну, вторая часть.

К. Мацан

— Да. Как бы когда Франк изложил, какие кумиры рухнули, почему они кумиры, ему сказали: «Хорошо, это некая вот отрицательная программа, а где положительная программа? Тогда в чем же?.. Вот развейте мысль об этой встрече с живым Богом». И Франк, видимо, тоже на основе каких-то лекций и выступлений для молодежи, написал книгу «Смысл жизни». Странный вопрос — ну, а в чем смысл жизни, по Франку, по этой книге?

К. Антонов

— Да, ну вот в таком внутреннем богообщении. Он, по-видимому, и сам был достаточно интровертным по своему устроению, поэтому для него всегда путь к Богу идет через внутренний мир. То есть, понятно, что и на других путях высвечивается вот эта непостижимая, так сказать, сущность, но именно через себя ты обнаруживаешь ее как то, что к тебе обращается. Богообщение — это внутренний процесс. И вот это — тот путь, который он рекомендует всем.

К. Мацан

— Константин Антонов, доктор философских наук, заведующий кафедрой философии и религиоведения Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Давайте теперь обратимся к тем работам, которые я уже отчасти назвал. Они, действительно, тоже относятся к числу достаточно известных работ Франка — хотя бы в среде людей, интересующихся религиозной философией. Это «С нами Бог» и «Свет во тьме» — книги, написанные в конце 30-х — начале 40-х, ну, в общем-то, во время Второй мировой войны, когда Франк как еврей с супругой живет на небольшом хуторе во Франции, по сути, скрываясь от пристальных глаз властей, — живет очень бедно, болеет тяжело, тем не менее, пишет вот такие работы. Вот «С нами Бог» — что для вас в этой работе самое ценное и главное?

К. Антонов

— Ну, это, конечно, опыт такой философской апологетики христианства. Мне кажется, тут важен самый первый шаг, который делает Франк, — различение двух типов веры — веры как доверия авторитетной инстанции (в общем-то, такого обычного понимания веры) и веры как внутреннего опыта, без которого вот эта первая форма веры, с его точки зрения, не очень осмысленна. Вот этот акцент на личном религиозном опыте, на встрече с Богом, на попытке, в общем-то, все основные моменты христианского учения вывести из этого опыта личной встречи — ну, в чем-то таким прецедентом, может быть, здесь может служить известная книга Шлейермахера, которого Франк любил и переводил на русский язык.

К. Мацан

— По-моему, мы до сих пор читаем Шлейермахера в переводе Франка.

К. Антонов

— Конечно, безусловно, да. «Речи о религии к образованным людям, ее презирающим» — тоже вот там этот опыт обнаружения зависимости человека. Но как раз с конкретными формулировками Шлейермахера Франк спорит, а вот сама эта идея религии как внутреннего опыта, как не чего-то, что мы принимаем на веру, потому что нам кто-то об этом сказал, не некоторого набора положений, которые мы должны принять, потому что, опять-таки, какой-то авторитет нам велит это делать, и мы потом уже начинаем, постфактум, оправдывать их разумность, их приемлемость и так далее, а наоборот, вначале личная встреча, личные отношения человека с Богом, а потом уже из нее вырастают эти положения, и тогда их, по большому счету, не надо оправдывать какими-то дополнительными логическими аргументами. Вот мне кажется, что вот это стоит в центре внимания Франка, и он пытается показать, что в наибольшей степени соответствующим этому внутреннему опыту человека является христианство.

К. Мацан

— Мне кажется, любопытнейше и то, что мы здесь можем перекинуть мостик к началу нашего разговора, когда вы сказали, что Франк в юности, до крещения, там, в конце нулевых годов ХХ века — в начале 10-х — такой религиозный индивидуалист, в принципе отрицающий любую религиозную догматику, любую традицию. Вот в 40-х годах, когда выходит «С нами Бог», уже другое отношение к этому — он говорит о том, что (то, о чем вы сказали) вот эта вера как доверие авторитету — не полная, не окончательная, если нет внутреннего личного религиозного опыта, но при этом не отрицается авторитет как таковой — Церковь, традиция, то, без чего тоже нельзя, просто оно будет пусто, если нет внутреннего личного наполнения.

К. Антонов

— Ну, в каком-то смысле я бы сказал, что такой уж большой разницы по отношению к этому религиозному индивидуализму молодости тут нет. Ну, я думаю, что Франк осознавал это, скорее, как некоторое развитие вот этого первоначального опыта. Именно в христианстве он нашел его как бы реализацию, его восполнение. Он, в принципе, не отрицал богословие и какие-то догматические положения — естественно, нет, особенно будучи церковным человеком. А именно в 20 — 30-е годы он переживал такой пик воцерковления, и это все, конечно, было для него очень важно. Ну, и, безусловно, он был достаточно богословски образованным человеком. Но если это богословие не имело вот этого опытного основания, оно для него было не очень те... Он признавал, так сказать, авторитеты святых отцов, там, мудрость схоластических мыслителей. «Да, они знают лучше, чем я», — у него встречаются подобные выражения. Не имеет смысла с философских позиций спорить с этим богословием, но при этом вот этот религиозный поиск должен быть, тем не менее, свободным. Да, это то, к чему мы должны когда-нибудь прийти, но к этому приходить мы должны свободно, исходя из своего внутреннего опыта. Да, здесь может возникнуть двойная бухгалтерия, он это открыто тоже признавал — мой опыт может не дотягивать до опыта великих мыслителей и учителей Церкви. Но что делать — зато он мой. Я не могу как бы навязать себе их мысли, я могу только к ним, так сказать, постепенно приближаться.

К. Мацан

— Вот есть известная книга Иммануила Канта «Религия в пределах только разума», а Франк в 40-е годы задумывает книгу под названием «Религия в пределах только опыта».

К. Антонов

— Угу. Ну вот как раз эти работы — и «С нами Бог», и с «Свет во тьме», и связанные с ними, потому что сейчас мы знаем больше благодаря открытию архива и вот архивного исследования Татьяны Резвых, Геннадия Аляева, Терезы Оболевич и многих других, и...

К. Мацан

— Да, буквально недавно вышла книга, которая так и называется — «С нами Бог», «Свет во тьме» и неизвестные книги Франка«, и вот три обозначенных вами исследователя, наши дорогие коллеги (мы им, пользуясь случаем, передаем поклон) действительно провели колоссальную работу и реконструировали историю создания этих двух книг, и дополнили наши знания о них материалами, которые не были опубликованы, которые были в архивах, но которые продолжают те мысли, которые есть, и развивают те мысли, с новой стороны на них мы можем посмотреть — вот на то, что написано Франком в этих книгах, это очень обогащает.

К. Антонов

— Да, там, в частности, вот эта прекрасная серия афоризмов — «Мысли о религии»...

К. Мацан

— «Мысли о религии», да...

К. Антонов

— ...которые Франк планировал к публикации как такой конспект книги «С нами Бог». Они, конечно, совершенно прекрасны. И не нужно обладать никаким философским образованием для того, чтобы их прочитать и просто получить большое удовольствие и духовную пользу.

К. Мацан

— Ну вот про «С нами Бог» мы сказали, а «Свет во тьме»... Хотя мы эти две книги, в общем-то, объединяем в некий диптих, но они все равно разные.

К. Антонов

— Они очень разные, конечно, потому что «Свет во тьме» — это все-таки прежде всего этика и политическая философия.

К. Мацан

— Как я называю, это цитата из Евангелия.

К. Антонов

— Да, да, как ни удивительно. Причем, такая метафизическая цитата. Причем, такая метафизическая цитата. Но Франк прочитывает ее именно в таком нравственно-политическом ключе. И начинал он ее писать еще, так сказать, до войны, а в процессе переживаний военного времени, и вот к тому, что вы говорили о его жизни — жизни еврея в оккупированной немцами Франции... Там, конечно, был режим Виши, но потом немцы пришли туда, и там, в общем-то, происходили облавы, и действительно Франк скрывался. К этому еще надо добавить, что одновременно его дети и близкие ему люди служили в английской армии. Его сын Василий служил в английской армии, его зять Пол Скорер был летчиком в английской армии, а его сын Алексей участвовал во французском Сопротивлении. И конечно, за них он, безусловно, тоже переживал. И вся вот эта... Не говоря уже просто о переживании ну вот такого всеобщего безумия, охватившего мир, что для философа, для человека, который привык мыслить вот такими глобальными категориями, в общем, было не менее больно, наверное, чем вот переживание за собственную безопасность, за безопасность детей и так далее. И в результате эту книгу пришлось переписывать.

К. Мацан

— После войны?

К. Антонов

— Ну, там уже ближе к концу, на основании вот этого нового опыта, добавившегося к опыту Первой мировой войны, революции, и гражданской войны, и прочего. Осознание кризиса, охватившего мир, конечно, значительно усилилось, и поиск путей выхода из этого кризиса, он тоже продолжался.

К. Мацан

— Ну, и отчасти можно сказать, что в этом названии и в евангельской цитате, собственно, есть указание на поиск пути, потому что, несмотря ни на что, Свет во тьме все равно светит, и тьма не объяла его, тьма будет с ним бороться всегда...

К. Антонов

— Да-да-да-да-да!

К. Мацан

— Свет, так или иначе, вынужден с ней тоже бороться, но все-таки он будет светить.

К. Антонов

— Да-да-да, Франк обыгрывает двусмысленность этой цитаты — на протяжении, собственно, всей книги — и пытается понять, вот что же противопоставить этой тьме, как Свет может ей противостоять, оставаясь самим собой, оставаясь Светом.

К. Мацан

— Действительно, книга «Свет во тьме» — высокий образец такого христианского гуманизма. В ситуации кризиса культуры, кризиса жизни к чему притечь? — размышляет мыслитель, и, кроме Голгофы и Евангелия, другого маяка на этом пути не оказывается, это символично. Но, может быть, вы, завершая уже наш разговор... Вот вы упомянули зятя Франка Пола Скорера... Внук Франка, священник Петр Скорер был духовным чадом митрополита Антония Сурожского, и есть свидетельство, как юный, еще будущий митрополит Антоний встречался с уже пожилым Франком в Лондоне. Была какая-то встреча, было общение — насколько глубокое, я не знаю. Но вот так вот, через вот такие биографические связи буквально вот до нас до всех, читающих и любящих митрополита Антония, дотягивается такое вот литературное, метафизическое, богословское рукопожатие Семена Франка.

К. Антонов

— Да. Он, собственно говоря, отпевал Франка и провожал его в последний путь.

К. Мацан

— Спасибо огромное за наш сегодняшний разговор! Константин Михайлович Антонов, доктор философских наук, заведующий кафедрой философии и религиоведения Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета и руководитель магистерской программы «Религиозные аспекты русской культуры» в ПСТГУ сегодня был с нами в программе «Светлый вечер», был нашим проводником в мир мысли русского философа Семена Людвиговича Франка, и в следующие дни на неделе, дорогие друзья, мы продолжим разговор о главных именах в истории русской религиозной философии в ХХ веке. Оставайтесь с нами. Спасибо! У микрофона был Константин Мацан. До свидания!

(Конец записи.)

---

Все выпуски программы Светлый вечер

• «Богословие храмового пространства». Дмитрий Остроумов
• «XIX кинофестиваль «Русское зарубежье». Сергей Зайцев
• «Русские конструкторы и изобретатели». Александр Музафаров