«Русское Православие в Сербии» - Радио ВЕРА
Москва - 100,9 FM

«Русское Православие в Сербии»

* Поделиться

Гость программы — Ирина Антанасиевич, профессор филологического факультета Белградского университета, Сербия.

100-летие русского исхода, памятно отмечаемое в этом году, возвращает нас вновь и вновь в те роковые дни, когда отчаливала от Графской пристани Севастополя старая Россия. Вместе со своими грехами, попустившими падение великого государства и мученическую казнь Самодержца, русские изгнанники уносили с собой иконы и богослужебные книги, а главное православную веру, которая поможет многим выжить и укрепиться на чужой земле. Королевство сербов, хорватов и словенцев приняло многих русских изгнанников, военных, кадетов, архитекторов, ученых и писателей, дало им кров и приют. Как изменили русские изгнанники жизнь православных сербов? Как братская Сербия помогла сохранить русскую церковную и культурную жизнь в русском зарубежье? Об этом — в программе «Философские ночи».


А. Козырев

— Добрый вечер, дорогие друзья, в эфире радио «Вера» программа «Философские ночи» и с вами ее ведущий Алексей Козырев. Сегодня мы поговорим о 100-летии Русского исхода и о русской эмиграции в Сербии. У нас сегодня в гостях профессор кафедры славистики Белградского университета Ирина Антанасиевич. Добрый вечер, Ирина.

И. Антанасиевич

— Добрый вечер.

А. Козырев

— Ну, во-первых, спасибо большое, что вы приехали, пришли, сейчас такое время, когда мы мало путешествуем и со своими-то трудно пообщаться, а вы к нам в такое непростое время приехали из Сербии, из Белграда. Я с трудом могу поверить, что специально для записи нашей программы...

И. Антанасиевич

— Нет, конечно же, я приехала, чтобы принять участие в конференции, конференция большая, она открывается в Доме русского зарубежья, которая как раз с темой посвященной эмиграции, этот Дом известен этой темой, там великолепный Музей русской эмиграции, кто не был, я всем советую, открытие этого музея было год назад, я думаю, что сейчас, через год мы можем сказать, что он состоялся, как некий уникальный проект просветительский, научный, проект может быть для всех слоев общества, не только для тех, которые занимаются исключительно узко эмиграцией.

А. Козырев

— И там была открыта ваша выставка, подготовленная вами, выставка комиксов художника Сергея Соловьева.

И. Антанасиевич

— И не одна. Была выставка Соловьева, была выставка общая «Русский комикс в Королевстве Югославия», это была первая выставка, потом мы уже пошли по художникам, в этом году, к сожалению, получилось, что мы не смогли открыть, она была виртуальная, но мы готовили выставку Юрия Павловича Лобачева или Джордже Лобачева, самого крупного художника комиксов Королевства, то есть надежда, что будет еще одна выставка, посвященная Ивану Шеншину, вернее, братьям Шеншиным, потомки Фета и это пензенская ветвь и, конечно, очень хочется, чтобы эта выставка состоялась, в прошлом году я была в Пензе, очень многое нашли, великолепно нас встречали люди, это библиотека Лермонтова в Пензе, в общем, планов у нас много.

А. Козырев

— Хотелось с другого начать, но поскольку мы произнесли это словосочетание «русский комикс» я думаю для многих радиослушателей это звучит примерно, как деревянное железо или твердая вода, стеклянный молоток, комикс для нас — это что-то, связанное с западной культурой, причем с какой-то современной, такой агрессивной по отношению к религии, к православию, а тут вдруг русский комикс, еще русская эмиграция, как вообще такое возможно?

И. Антанасиевич

— Знаете, я всегда, когда начинаю свои лекции здесь, в России я должна очень долго этот уровень некоей дистанции, некоего недоверия, возникающий у людей в глазах, когда я говорю «русский комикс», вот этот уровень преодолевать. На самом деле, наверное, наше несчастье в том, что национальные культуры многих стран, они используют свое национальное слово, вот сербы используют слово не комикс для определения комикса, а мы используем слово иностранное «комикс»

А. Козырев

— А у сербов какое слово?

И. Антанасиевич

— У сербов тоже иностранное, они берут вторую часть «стрип», но он не связан с комиксом и уходит от понятия комического, которое внутри этого слова содержится. На самом деле я должна сказать, что русская эмиграция очень много сделала для европейского комикса и это совершенно естественно, потому что Россия, Российская империя тогдашняя, мы очень близко подошли к комиксу и если бы не революция, если бы не гражданская война несомненно бы русский комикс состоялся, как часть европейской культуры и несомненно не произошло бы вот этого сильного ухода от визуального текста, потому что мы к визуальному тексту были очень готовы — лубок, лубочные книги, это все было.

А. Козырев

— То есть как лубок — это для простого народа, да?

И. Антанасиевич

— Не совсем, я должна сказать, что лубочные книги, на самом деле, мы активно выбрасываем эту историю, считая низовой некоей культурой, они, конечно, были и для простого народа, но тем не менее читать визуальный текст не так просто, тут очень много аллегорий, которые ты должен считывать и, конечно, были лубочные визуальные книги в рамках, как любая литература: от детективов Дарьи Донцовой до Достоевского, вот так и комиксы, они от низовых неких тем, до совершенно серьезных. Вот вы говорите: русская эмиграция, и мы привыкли, что комикс может быть агрессивный и так далее, а вот до сих пор в Сербии, благодаря тому, что когда-то Юрий Павлович Лобачев нарисовал комикс о святом Савве каждый год 27 января к дню святого Савы рисуют эти комиксы, комиксы жития святого Саввы, а потом, что такое житийные иконы, если это не рассказ в картинках?

А. Козырев

— Я был поражен благодаря вашим выставкам, что оказывается русские художники рисовали комиксы и на сюжет «Тихого Дона» Шолохова и даже о Сталинградской битве, если я не ошибаюсь, был комикс, то есть рассказ о событиях Первой мировой войны и таким образом наши братья сербские узнавали о том, что происходит на восточном фронте благодаря русскому художнику, который в это время работал в Белграде, благо, что мы с сербами в этой войне были на одной стороне, то есть вы воевали против нацизма совместно.

А. Антанасиевич

— Да, да, поэтому я говорю, слово это — «комикс» просто неудобное, а комиксы были на серьезные темы по русской классике, и я должна сказать, многие вещи сербы получали именно из комиксов, они еще не были переведены даже, некие книги, тот же «Тихий Дон» только переводился, а в комиксе вот он уже вышел, и уже сербы могли читать, причем это были серьезнейшие некие, я не люблю слова «адаптация», потому что у нас адаптация — это вроде бы некая ужимка текста, ну это комиксизация...

А. Козырев

— Ну кино — тоже адаптация, есть великие фильмы, есть фильмы Бондарчука...

И. Антанасиевич

— Есть понятие экранизации и авторского подхода, то вот также в комиксах серьезно художник, сценарист, они делают свою версию, и эта версия может быть очень интересной, и она во многом свидетельствует и о нашей миграции, и тот же «Тихий Дон», как вы понимаете, это же еще и мнение самого художника, пережившего, русский эмигрант Сергей Соловьев, пережившего и гражданскую войну, и имеющего свое мнение, и он вступает в диалог с Шолоховым...

А. Козырев

— С. Соло — псевдоним, да?

А. Антанасиевич

— Да, псевдоним Соло.

А. Козырев

— Первая часть фамилии Соловьева, мы обычно с соловьями ее ассоциируем, с птицами, а ведь в основе это ведь «соло» — один, латинское слово, и действительно, эмигрант, который попадает в другую страну, даже столь близкую по культуре, по вере, оторванный от Родины, он, может быть, начинает себя чувствовать одиноким, может быть, отсюда псевдоним этот?

И. Антанасиевич

— Нет, я не думаю, более того, я, выступая весь этот год на различных конференциях, посвященных русской эмиграции в королевстве сербов, хорватов и словенцев, то есть, в Королевство Югославия позже была страна переименована, я должна сказать, что в отличии от других центров эмиграции эмиграция русская в Сербии, она себя чувствовала довольно уютно, ну, если это возможно сказать вообще о беженской жизни, но я должна сказать, что Королевство сербов, хорватов и словенцев приняло наших эмигрантов, как никто другой, очень многое сделали и в принципе сделали даже не в плане помощи, вот я сижу в архивах, я все время не то, что удивляюсь — я восхищаюсь, вот взять бы сейчас механизм оказания помощи, он удивляет даже в плане организации, не в плане желания помочь, но кроме этого было еще и желание помочь, это желание, оно уникально, потому что кроме Сербии никто не захотел принять человека с ружьем.

А. Козырев

— Кадетские корпуса, они все переехали в Югославию.

И. Антанасиевич

— И мало того, что они переехали, ведь правительство Никола Пашича, тогдашнего премьер-министра, он выделило деньги, выделило помещение, оно разрешило русским учителям учить русских учеников по программам своим, которые министерство признавало и принимало этих учеников потом.

А. Козырев

— Я был в Белой Церкви, там есть такой самодельный музей истории кадетских корпусов, созданный сыном одного из тех кадетов, я не знаю, жив он...

И. Антанасиевич

— Да, слава Богу, он жив, и он великолепно выступал...

А. Козырев

— Там ведь можно прикоснуться к этим тетрадкам, по которым учились совсем молодые, юные кадеты.

И. Антанасиевич

— Мы нашли, я этим летом просто поехала и в Белую Церковь, и в город Вршац, где сохранился книжный фонд, он описан, но мы пытаемся понять происхождение этих книг, выявить этот фонд, каким образом он был собран и кому принадлежал, вот мы там нашли уникальный музейный экземпляр — учебник русского языка «Этимология» Смирницкого та знаменитая, где «дуб — дерево, роза — цветок, Россия — наше Отечество, смерть неизбежна», которая у нас стала цитатой благодаря Набокову. Так вот этот учебник чем уникален — тем, что он первый учебник русского языка, он машинописный, он перепечатанный, они перепечатывали с какого-то экземпляра для того, чтобы дать детям учебник.

А. Козырев

— А сам оригинал был дореволюционный еще?

И. Антанасиевич

— Дореволюционный, да, ну вот где-то сохранившейся книжки, печатается в нескольких экземплярах, вот так начиналась история, например, вот родного языка.

А. Козырев

— В эфире радио «Вера» программа «Философские ночи», у нас сегодня в гостях профессор филологического факультета Белградского факультета Ирина Антанасиевич, мы говорим о 100-летии Русского исхода и о русских в Сербии, о том, как Королевство сербов, хорватов и словенцев, Королевство Югославии гостеприимно распахнуло почти сто лет назад свои двери для русских изгнанников, для русских кадетов, для русских священников и ученых, и философов, и историков, и инженеров, и писателей, и кого там только не было, в Белграде, и даже были русские художники, которые создали такой потрясающий жанр, как русский комикс, как мы уже об этом сказали, в Югославии. Вот у нас иногда сейчас, к 100-летию Исхода определенные голоса, которые не хотят помнить историю так, как она была или искажают ее, они говорят: «белая эмиграция, ну зачем мы должны вспоминать этих белогвардейцев, этих врагов?» Была ли эмиграция «белой», вот мы можем сказать, что этот вот маркер белый, как эмиграция, которая выступала против советской власти за царизм, за самодержавие или все-таки она была разная, разноцветная?

А. Антанасиевич

— Знаете, конечно, эмиграция, если представить историю гражданской войны в виде шахматных фигурок и сказать: вот эти белые, черные и так далее, то будет абсолютно неправильно, потому что в уже упомянутом «Тихом Доне» мы видим, как сложно все создавалось и как сложно проходило через души, через судьбы одной семьи и так далее вот этот раздел, раскол, вот так и эмиграция, она тоже была разной и потом, что такое эмиграция в начале, в 20-е годы, когда она появилась, в этом году 100-летие, потому что мы начинаем отсчет с 1920 года, вернее 20 ноября 1920 года первые корабли, покинув Крым «Истерн-Виктор», первый корабль, который ушел по направлению к Сербии, хотя эмигрантов там было еще до 20-го года определенное количество...

А. Козырев

— То есть ушел по направлению к Стамбулу, к Царьграду, да?

И. Антанасиевич

— Ну, в данном случае по направлению к Сербии вот именно один корабль, он непосредственно шел в Сербию...

А. Козырев

— В Сербию, там же моря нет?..

И. Антанасиевич

— В Королевстве Югославия было море, извините, потому что вся нынешняя Хорватия — это Дубровник, Черногория, вышли наши корабли, море было. И более того, есть интересная история: донские казаки, то есть вот архивные документы у меня есть, буквально завтра я буду о нем говорить, интересный документ чем — потому что донские казаки в благодарность королю Александру Карагеоргиевичу дарят пароход, название парохода я не знаю, что с ним случилось я не знаю, но вот дарственная, что вот мы, казаки, дарим пароход, а когда будет некая возможность вернуться, просим нам вернуть этот пароход, вот такая интересная история. Ну, мы уже начали насчет эмиграции, эмиграция в 20-е годы и эмиграция в 30-е годы, когда выросли эти кадеты, когда они уже живут в этой стране, когда им иногда и воспоминания стариков кажутся чужими и их мечты о том, как мы вернемся и так далее кажутся немножко смешными, это есть, часть эмиграции немножко не может понять, о чем говорят их отцы, это тоже история отцов и детей, она тоже есть, как всегда в жизни, ничто не бывает однозначно...

А. Козырев

— Я помню, в Париже я спросил как-то Николая Михайловича Осоргина, который родился в 24-м году: не мечтали ли вы вернуться в Россию? Не тянуло ли вас в Россию? А он показал мне на стены своего дома на Сергиевском подворье в Париже и сказал: «Здесь моя Россия», то есть он родился во Франции, вырос во Франции, но тем не менее всю жизнь чувствовал себя русским, пел на клиросе в храме преподобного Сергия, преподавал литургику православную, говорил по-русски значительно лучше, чем по-французски и ему, в общем-то, некуда было возвращаться, потому что он был дома.

Цитата. Архимандрит Киприан «Крины молитвенные». Белград, 1928 год: «Истосковалась душа, в изгнании сущая, по этим нашим белым русским обителям, по старцам и схимникам, по ночной службе и сладкопению, по аромату монастырского жития. Здесь, вдали от полей и лесов Святой России, среди хоть и братского православного народа, но не знающего этой красоты, не ведавшего ее, не видавшего этих белых оград и темных келий — здесь особенно остро чувствовалась тоска по русской святости, возможность хоть приблизительного, хоть далекого воспоминания о ней. Среди сербских монастырей и среди пустых келий и заглохших запыленных церквей особенно ярко ощущалось это настроение, это монастырская тихая жизнь».

И. Антанасиевич

— Понимаете, кто хотел и, в принципе, желание вернуться, оно было, но вернуться куда, в советскую Россию многие хотели вернуться и в советскую Россию и возвращались, великолепная история, история, которую стоит помнить — это советских патриотов в Югославии, в Белграде, где сражались, где как раз был один из наших комиксистов Юрий Павлович Лобачев, где был Илья Голенищев-Кутузов, где был поэт Алексей Дураков, награжденный в 60-е годы и были награждены французские участники сопротивления советскими наградами, к сожалению, погибшие во время войны. Поэтому желание вернуться было, вот Илья Голенищев-Кутузов вернулся, Никита Толстой вернулся в Россию, только, конечно же, это не желание вернуть что-либо, а вот просто вернуться на Родину. Опять же, все это очень сложно, очень индивидуально, отвечая на ваш вопрос, зачем изучать историю «белой» эмиграции — просто потому, что это часть нашей общей истории и наша общая история, она вообще не делится на «белых» и «красных», это искусственное деление, это наша общая боль, если мы не поймем, что это не просто белое и красное, это русские люди, мы так и будем все время делить себя на половинки, четвертинки, восьмушки и так далее.

А. Козырев

— Меня поразило на Белградском кладбище когда мы были вместе там, я раньше не понимал этого, что русские эмигранты выстроили копию Иверской часовни, где похоронен митрополит Антоний (Храповицкий) в подклети Иверской часовни, то есть это не просто символ, это что-то такое очень важное, что они со своим сердцем туда принесли, они принесли образ русской жизни, русской веры, хотя и Сербия православная страна и этим она, наверное, особенно близка была русским эмигрантам, потому что в отличии от Стамбула турецкого или Праги златоверхой, которая была частью католической, частью православной, частью гуситской или Парижа, который совершенно уж другой, Нотр-Дам-де-Пари — как его можно сравнить с русской церковью, там господствуют демоны, как написал отец Сергий Булгаков, вот они, пожалуйста, храм, который велик тем, что он поставил над Христом демонов, а Белград — это русский в этом смысле город, то есть православные церкви, но русские все равно старались свои православные часовни строить, свои православные храмы, по своей архитектуре, с каким-то своим укладом.

И. Антанасиевич

— Я должна сказать одну вещь, дело в том, что Белград, конечно же, русский город и был, и есть ныне, почему русский — потому что 80 процентов этого города выстроено русскими архитекторами, так совпало, что когда наша эмиграция оказалась в Королевстве, то король Александр стал создавать Югославию, а для той идеи Югославии ему нужна была новая столица, и он, собственно, старую столицу переделал настолько, что мы даже не представляем, как выглядел этот старый город, а новый город, тот, который он выстроил, тот Белград в периоде между двух войн, он во многом русский прежде всего Краснов, наш великолепный Краснов, который — Ялта, набережная Ялты, иногда студентам говорю: «А если бы не было Краснова, то Чехов не написал бы „Даму с собачкой“, потому что Даме с собачкой негде бы было гулять у Чехова», то есть план урбанизации Ялты, Ливадийский дворец, ну и он же, это конечно, пол-Белграда выстроено по его проектам, по проектам его учеников, про проектам его архитектурного бюро, это Баумгартен потом, это Роман Верховской, это великолепный Андросов. И вот вы говорите: церкви, а вот церкви, которые стоят в Белграде — это ведь так, это фантазия наших архитекторов на тему сербской средневековой архитектуры, на тему их двух школ: Рашской и Моравской, и великолепный храм Александра Невского, который стоит — это такой гимн сербской архитектуре, который выстроил русский архитектор Андросов, поэтому, конечно, изучайте эти церкви, интересно, потому что и в этом и русская печать, и русская рука в сербских неких формах создающих.

А. Козырев

— Это потрясающе, я вспоминаю, как всего полтора года назад нас водил по Белграду замечательный Бобан Чурич, тоже профессор молодой Белградского университета, которого вскоре после этого не стало, он ушел из жизни от болезни внезапной, и он был потрясающий знаток русской архитектуры, русских архитекторов в Белграде, я думаю, что уместно его будет сегодня вспомнить.

А. Антанасиевич

— Да, светлая память Бобану, он занимался русской эмиграцией, и кроме того, что он был великолепным экскурсоводом, о чем все говорят, он был очень грамотным, очень знающим свое дело специалистом, который, конечно, многое мог сделать, если бы не преждевременная такая неожиданная и ранняя смерть.

А. Козырев

— Ну и немало сделал, надо сказать.

И. Антанасиевич

— Да, но всегда хочется большего, поэтому вот эти утраченные возможности, связанные с его именем, они, конечно, печалят.

А. Козырев

— Я напомню нашим радиослушателям, что мы говорим в эфире «Философских ночей» сегодня с Ириной Антанасиевич, профессором Белградского университета, говорим о 100-летии Русского исхода и русской эмиграции в Сербии и после небольшой паузы мы продолжим наш разговор на радиостанции «Вера» в программе «Философские ночи».

А. Козырев

— В эфире программа «Философские ночи», с вами ее ведущий Алексей Козырев и наш сегодняшний гость, профессор филологического факультета Белградского университета из Сербии доктор наук Ирина Антанасиевич. Ирина Антанасиевич — исследователь русской эмиграции в Югославии, визуальных текстов русской эмиграции, то есть это и живопись, и комикс, и различные другие формы, и мы сегодня говорим о 100-летии Русского исхода, потому что Королевство Югославия было той страной, которая гостеприимно распахнула свои двери для своих православных братьев-единоверцев, которые, разные есть подсчеты, кто-то говорит, три миллиона русских людей...

И. Антанасиевич

— Ну смотрите, нет, ну три миллиона —это слишком...

А. Козырев

— Не только в Сербии, а вообще я имею ввиду вот Русский исход, который произошел после революции.

И. Антанасиевич

— Знаете, вот вы сказали: доктор наук, я доктор филологических наук, я не историк, хотя занимаюсь так или иначе или очень близко подхожу к тому, что мы называем историей, просто я изучаю, наверное, с другого ракурса, насчет цифр меня историки уже научили, что очень сложные эти подсчеты, как-то, я не рискую сказать, сколько было в самой Сербии, говорят, от 30-35 до 50 тысяч человек, но в данном случае мне кажется, что вот эти цифры, цифры важны, конечно, но эти цифры еще и человеческие судьбы, вот историк Эмерсон говорил, что нет истории — есть биографии, вот я изучаю биографии, я изучаю людей, иногда говорят: кто из значительных знаменитых русских был, находился в Белграде? Я говорю: да почти все через Белград прошли, то есть если не остались в Белграде, то прошли многие значительнейшие люди или бывали в Белграде, почему Белград — потому что именно Королевство очень сильно, король Александр и королевский дом, они поддерживали наших эмигрантов, поддерживали эмигрантов даже тех, которые были вне Королевства, например, тот же Мережковский, тот же Борис Зайцев, масса наших, Шмелев и так далее, и они очень сильно поддерживали.

А. Козырев

— Ну и потом, именно Сербия была центром православной жизни в эмиграции, то есть не стоит забывать, что в Сремских Карловцах находился Синод Русской Православной Церкви за границей и митрополит Антоний (Храповицкий), это была резиденция митрополита Антония (Храповицкого) и насколько я помню, сербский патриарх уступил даже свой дворец, свою Патриаршую резиденцию.

И. Антанасиевич

— Все абсолютно верно, я с этого начала — смелость принять человека с ружьем, смелость принять чужую армию, по мне это смелость...

А. Козырев

— Барон Врангель квартировал, жил в Сремских Карловцах.

И. Антанасиевич

— Да, и он, хотя умер в Брюсселе, но он похоронен в Белграде, он завещал себя перенести в Белград, в русском православном храме Святой Троицы, для которой нашлось место рядом с храмом святого Марка, вы ведь были там и видели, как близко они стоят, эти два храма и вот так к храму святого Марка примыкает.

Цитата. Алексей Борисович Арсеньев. «Русская эмиграция в Сремских Карловцах». Из воспоминаний Деяна Медаковича: «Сопровождаемый свитой представительный барон Врангель ежедневно совершал утреннюю прогулку верхом на белом коне, покамест солдаты его прилежно экзерцировали по окрестным холмам. Создавалось впечатление, что триумфальное возвращение войска зависит лишь от этого молчаливого долговязого человека, который вместе со своими офицерами не пропускал ни одной воскресной литургии в соборном храме».

А. Козырев

— Храм Святой Троицы даже ведь, по-моему, был поврежден во время бомбежек 99-го года?

И. Антанасиевич

— Да, во время бомбежек, потому что там, за храмом находилось радио и телевидение Сербии, которое бомбили, по сути дела, они бомбили сам храм, но тем не менее эта близость храма к зданию радио-телевидения, оно повлияло и храм был поврежден.

А. Козырев

— Так еще раз аукнулось барону Врангелю, его кончина в возрасте 49, по-моему, лет, тоже окутана массой загадок, возможно ему помогли так рано уйти.

И. Антанасиевич

— Ну вот, возвращаясь к Свемским Карловцам, все-таки как получилось, что именно они стали центром православной жизни русской эмиграции?

И. Антанасиевич

— Дело в том, что, приняв чужую армию, приняв чужую Церковь, приняв чужие кадетские корпуса, то есть приняв систему образования имело храбрость позволить на своей территории существовать параллельным структурам, понимаете. Конечно же, здесь были свои сложности, конечно, так или иначе мы говорим о том, что была часть тех, которые возмущались или говорили: «Зачем? Мы Православная Церковь, пусть служат в наших храмах или переходят под нашу юрисдикцию» и так далее, о тем не менее Сербия все-таки приняла и русскую армию, и русское образование, и дала им возможность быть русскими.

А. Козырев

— Вот есть церковный принцип: один город — один епископ, а в русской эмиграции это не работает...

И. Антанасиевич

— Да, одна страна — два патриарха, два епископа.

А. Козырев

— Да, мы видим, как происходит и нельзя сказать, что это было каким-то нарушением, наверное, так промыслительно в каком-то смысле было, потому что нужно было помочь людям сохранить свою русскую идентичность и именно Церковь сохраняла и, как мы видим, эта промыслительность привела к тому, что десять лет назад, уже более десяти лет объединилась Русская Церковь с заграницей, с Русской Православной Церковью Московского Патриархата, то есть это сохранение русских в эмиграции, русского слова, русского языка, церковнославянского языка в богослужении, оно произошло и здесь никто не бросит камень, наверное.

И. Антанасиевич

— Абсолютно, да, абсолютно не за что, я так думаю, потому что так или иначе некое понимание того, что вы говорите, сохранение идентичности, языка и веры, и принадлежности — это очень сильно уважалось, и я должна сказать, что довольно долгое время русским эмигрантам не просто разрешалось жить в Королевстве, не меняя подданства жить с русскими документами, но и не просто жить, а и работать и слава Богу, наши ученые, у нас в Академии наук более десятка русских академиков, принятых в Академию наук, то есть не просто работать, а заниматься тем, чем они занимались, заниматься любимым делом, двигать наукой, вот вы сейчас перечисляли, я могу и продолжить ваши перечисления: и сельское хозяйство, и мелиорация, и мостостроительство, и медицина, первые микробиологические лаборатории, то есть это все, в начале всего этого стоят русские имена.

А. Козырев

— Алексей Борисович Арсеньев мне рассказывал про своего отца, который электростанцией, насколько я помню, занимался, да?

И. Антанасиевич

— Конечно. Инженеры, техники, строители, то есть это масса людей, которые не просто занимались непосредственным делом своим, но они еще вернули свой долг благодарности той стране, которая их приняла и в этой стране себя не чувствовали чужими.

А. Козырев

— Как иногда подумаешь: а вот не было бы 17-го года, нам говорят, что революция дала толчок индустриализации, сделала страну аграрную страной индустриальной — так вот они, те люди, которые делали-то, они бы остались в России, они бы работали, они бы строили те же электростанции, только с другим уровнем знаний и компетентности, потому что они были прекрасно образованы в отличии от тех, кому советской власти очень быстро пришлось перестраивать систему образования, чтобы как-то хотя бы удержать в руках страну.

И. Антанасиевич

— Мы прекрасно знаем, что идея того же московского метро, она была еще до революции, все равно бы индустриализация никуда бы не делась, это все равно как сказать: не было бы перестройки — не было бы мобильных телефонов, все равно они бы были, это другой поступательный шаг прогресса, жаль, конечно, что мы не сохранили, о чем мы начали говорить — люди, каждые вот эти тысячи, которые проходят, как историческое некое число статистическое, а ведь это люди, люди, которых просто мы потеряли, Россия потеряла, а Сербия приобрела, вот в данном случае Сербия выиграла тем, что она приобрела людей качественных и приобрела, как мы сейчас уже и перечислили, и оперу, и балет, и мостостроительство, и комиксы, которые мы, кстати, потеряли.

А. Козырев

— У нас нет комикса, да, в СССР комиксов нет, перефразировав известную фразу из советского телевидения. Да, ну вот действительно, если мы посмотрим на эту историю, мы понимаем, что сербская культура, она многими нитями с русской культурой взаимосвязана, а вот если взять, например, философию, то были ли какие-то русские философы известные, которые либо жили, либо приезжали в Белград?

И. Антанасиевич

— Ну конечно же, в Белграде прежде всего был русский научный институт, собственно, как идея некоего дела, скажем так, именно института, который бы сохранил русскую науку и развивал. Дело в том, что идея создания некоей второй России, зарубежной России, в которую бы входили все элементы, все институции той, второй России, она была, она, к сожалению, не была едина, к сожалению, ее никто не курировал из некоего единого центра, но она была или, по крайней мере была эта идея, которая складывалась, как оппозиция советской России и, конечно же, наука...

А. Козырев

— Мы не в изгнании, мы в послании, как говорила то ли Зинаида Гиппиус, я точно не знаю, кому принадлежат эти слова.

И. Антанасиевич

— Да, но все равно, например, известное слово инженера, кстати, Пио-Ульского, о миссии и идее русской эмиграции, она часто цитируется, Пио-Ульский жил в Белграде. Понятное дело, что философия в рамках всего этого, она, конечно же, находила себя так или иначе вот эти труды философов, они издавались, и философы сами приезжали, если не жили в Белграде, то они приезжали в Белград и если уже говорить о Белграде, то это, конечно, имена и Струве, и Зеньковского...

А. Козырев

— И отец Сергий Булгаков приезжал из Праги в Белград, в его дневниках есть заметки про то, как он интенсивно читал лекции и, собственно говоря, после его приезда в Белград и начались все эти софиологические дела, когда его, видимо, слишком яркие лекции не понравились определенным церковным иерархам, и именно митрополит Антоний (Храповицкий) начал публиковать свои заметки, фельетоны в «Новом времени».

Цитата. Протоиерей Сергий Булгаков. «Пражская записная книжка», 1924 год. «Вот и оставляю гостеприимный Белград. Читал, читал, беседовал, исповедовал без конца и так полюбил я здешнюю молодежь, так с ней сжился, так много прекрасного от нее увидел, так много русского, благодарение Богу».

И. Антанасиевич

— Нет, я должна сказать, что, конечно, разница между Парижем и Белградом, она была, причем она не скрывалась и там были вот эти две волны церковные, которые были поделены, но тем не менее в Белград все равно приезжали почти все, поддерживались они со стороны Антония (Храповицкого) или нет, в Белграде выступали очень многие ученые, например, даже если они и жили в Белграде, если они не поддерживались со стороны Церкви или Церковь как-то критиковала, это все равно не мешало, например, Аничкову писать преподавать, объединять вокруг себя молодежь.

А. Козырев

— Можно несколько слов, кто такой Аничков? У нас Аничков дворец в Петербурге ассоциируется с этой фамилией.

И. Антанасиевич

— Евгений Аничков — писатель, исследователь, литературовед, поэт, конечно, менее он известен, как поэт и великолепный фольклорист, человек, который оставил нам, может быть, одну из лучших монографий о весенних обрядовых песнях, один из великолепных знатоков русского фольклора и личность, которой стоит посвятить внимание свое, когда речь идет и о философии, особенно он занимался эстетикой, у него есть «Красота и социализм», например, такой великолепный труд, который долгое время был в рукописях, опубликован года два-три тому назад.

А. Козырев

— Я знаю, что вы публикуете его литературное наследие.

И. Антанасиевич

— Да, наш факультет опубликовал книгу его пьес и статей, которые сохранились в архиве Сербской академии наук и сейчас началась публикация его воспоминаний в третьем номере...

А. Козырев

— ... «Философических тетрадей» — это журнал, который издает Высшая школа экономики, профессор Владимир Карлович Кантор, тоже который был у нас в гостях на нашей передаче.

А. Козырев

— В эфире программа «Философские ночи», у нас сегодня в гостях профессор Белградского университета филологического факультета кафедры славистики Белградского университета Ирина Антанасиевич, и мы говорим о 100-летии Русского исхода и о русских в Королевстве Югославия, Сербии. И вот здесь, в последней части программы мне хотелось бы задать такой вопрос: сейчас в России часто говорят о необходимости примирения «белых», «красных», о том, что сто лет истории, сто лет вот этого разделения должны завершиться, и мы должны поставить какой-то грандиозный памятник примирению, протянуть друг другу руки, как вам кажется, возможно вот это примирение?

И. Антанасиевич

— Смотрите, примирение — слово хорошее, я всегда за то, чтобы люди друг друга понимали, потому что примирение и означает понимание, нельзя примириться, не понимая, но мне кажется, так или иначе для того, чтобы было примирение все-таки мы должны, наверное, понять, с чем мы столкнулись, когда вот это деление на две России произошло, а есть ли это понимание — у меня пока нет достаточной в этом уверенности и как раз для того, чтобы понять надо, наверное, просто изучить, что мы потеряли, вот ту же зарубежную Россию, собственно, что и делается, наверное, весь год этот, который посвящен 100-летию Исхода, делается открытие — уже упомянула я в начале — Музея эмиграции, который находится в Доме русского зарубежья и который является великолепным центром образовательным, воспитательным, просветительским, каким хотите, плюс еще исследовательским и все, кто хочет заниматься русской эмиграцией великолепно могут делать это.

А. Козырев

— Я как раз считаю, что примирение невозможно никакое, нельзя примириться с человеком, который не попросил прощения, вот в Прощеное воскресенье мы прощаем, если человек приходит, просит прощения, мы его скорее всего простим, но если он не приходит и не просит, ну почему мы должны его прощать? А здесь очень сложная ситуация, потому что непонятно, кто у кого должен попросить прощения, люди, которые ушли, которые умерли, которых отпели, они вряд ли попросят друг у друга прощения, а мы сегодня себя мним наследниками либо тех, либо других и поэтому по сути это уже спор исторический, наверное, но не спор, который происходит в той плоскости, где мы должны друг у друга попросить прощения, потому что это мои убеждения, это мое видение истории, у другого человека другое видение истории...

И. Антанасиевич

— Алексей Павлович, я думаю, для того, чтобы попросить прощения нужно себя поставить на место другого человека и сказать: так вот, вот так, я так, по крайней мере воспринимаю прощение, я прощаю тем, кого я понимаю, собственно...

А. Козырев

— Ну как в романе Алексея Толстого «Хождение по мукам», где два брата, один «белый», другой «красный», потом они вместе слушают Кржижановского, по-моему.

И. Антанасиевич

— Вот понимать, мне кажется, и опять же, я возвращаюсь к тому, что уже сказала, понимать, что мы не «белые», не «красные», а русские, извините, случайно повторила лозунг младороссов в этом случае, но действительно они как раз говорили о понятии вот этой над идеологической, но национальной составляющей, мне кажется, что это был бы верный подход, а памятники, ну я не знаю, какой памятник может быть совместный, наверное, прийти в церковь и помянуть всех.

А. Козырев

— Вот в том-то и дело, что для нас памятник — это прежде всего храм.

И. Антанасиевич

— Вот, поэтому не нужно ставить символики какой-то, вот помянуть всех, тех, которые вольно ли, невольно ли, желая лучшего приняли на себя вот тот крест и каждый считал, что он прав.

А. Козырев

— Я, кстати, знаю, что и сегодня, в современном Белграде много лет строится храм святого Саввы, и русские там оказывают посильную помощь наши компании...

И. Антанасиевич

— Не то, что посильную, а там такая красота, он еще закрыт, там заканчивается, мы надеялись, что к ноябрю он откроется, там мозаика, мозаичные фрески, которые делали наши русские художники, я случайно просто, 27 ноября был открыт храм, я заглянула, и я должна сказать, что великолепное, я привыкла к святому Савве, к этому холодному еще бетонному пространству, а теперь оно золотое, сияющее, вот благодаря России, благодаря вот этому диалог все равно продолжается, диалог Россия-Сербия, он не просто диалог, который начинался с русской эмиграции, ведь он начинался задолго до русской эмиграции, связь России с Сербией и продолжится, и продолжается дальше, и будет продолжаться, я думаю, всегда, потому что все-таки, несмотря на иногда разногласия или искушения, я бы даже сказала, в которые нас кидает история, которые ставят перед нами, мы все-таки народ близкий и любим друг друга глубоко, искренне братской христианской любовью.

А. Козырев

— Мы переживаем вместе и трагические какие-то моменты, которые бывают, я вот помню, первый раз оказался в Белграде, это был как раз в день кончины Святейшего Патриарха Алексия, мы вспоминаем сейчас 12 лет его ухода, а сейчас Сербия потеряла своих великих пастырей, вот Патриарх Ириней недавно почил и до этого Патриарх Черногорский Амфилохий и это были люди, которых знали не только в Сербии, они пользовались и в России очень большим уважением и большим почетом, и мы скорбим вместе с сербским народом об этой утрате, надеемся, что осиротевшая Сербская Православная Церковь выберет себе вот буквально в ближайшие дни достойного преемника, да?

И. Антанасиевич

— Да, и мы надеемся, мы уповаем, действительно, был очень тяжелый год, тяжелый для Церкви особенно, а все-таки Церковь на Балканах, она занимает отдельное место, серьезнейшее место и, конечно, это потеря, она сильно всеми воспринимается, как такая общенародная трагедия, тем более такие значительные смерти одна за другой.

А. Козырев

— А храмы сейчас открыты в Белграде?

И. Антанасиевич

— Да, храмы открыты, конечно же, с соблюдением всех мер, но тем не менее не прерывалась вот эта традиция, мне кажется, весной был небольшой период, особенно перед Пасхой, когда все-таки это было время самого у нас пика, храмы, к сожалению, были закрыты, но сейчас они открыты.

А. Козырев

— Ну что же, я благодарю нашу сегодняшнюю гостью — профессора Белградского университета, филолога, доктора филологических наук Ирину Антанасиевич за то, что она приехала к нам в это непростое время, пришла к нам в студию и всегда с такой теплотой хочется говорить о Сербии, о сербской культуре, о сербских памятниках, и мы чувствуем эту теплоту и от сербов, когда мы оказываемся в Белграде в Нови-Саде, в других городах, когда мы видим памятники, памятник Николаю Второму на центральных белградских улицах мы понимаем, что нашим культурам есть что рассказать друг о друге. Спасибо вам большое, я надеюсь, мы это не последняя наша встреча в эфире программы «Философские ночи».

И. Антанасиевич

— Спасибо и вам, спасибо, что пригласили, спасибо за беседу.

А. Козырев

— Спасибо, до свидания.

Мы в соцсетях
****

Также рекомендуем