«Русские традиции церковного пения». Протодиакон Александр Кедров

У нас в гостях был регент Александро-Невского Кафедрального собора в Париже протодиакон Александр Кедров.

Отец Александр рассказал о том, как в Европе воспринимается русская церковная культура, почему для нашего гостя духовные песнопения являются важной составляющей православной миссии, и как через красоту богослужения многие приходят к Богу.

Ведущий: Константин Мацан

---

К. Мацан

— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, уважаемые друзья, у микрофона Константин Мацан. В гостях у нас сегодня протодиакон Александр Кедров, регент кафедрального собора святого Александра Невского в Париже. Гость из Парижа. Добрый вечер.

Протодиак. Александр Кедров

— Добрый вечер.

К. Мацан

— Не в первый раз, во второй, вы у нас на радио «Вера». Несколько лет назад мы с вами тоже записывали программу и говорили о церковном пении с вами, как с профессионалом, регентом, со знатоком музыки и той традиции, в каком-то смысле сохранителем традиции церковного пения, которая в эмиграции не прерывалась, а наверное, как-то развивалась и пребывала — вы об этом расскажите. Но я бы вот с чего начал, я не могу вас об этом не спросить сразу, вначале. Два года назад был такой информационный повод, особенно для православного сообщества, что епископия Церквей русской традиции в Западной Европе перешла под омофор Московского Патриарха, стала частью Московского Патриархата, то есть вернулась в родную Церковь. Я нашим радиослушателям просто вкратце напомню, тем, кто, может быть, не совсем в теме, что в русской эмиграции было несколько так называемых церковных юрисдикций, несколько общин. И одна из них была православная община, которую возглавлял митрополит Евлогий (Георгиевский) в 30-е годы. Эта община приняла решение, говоря церковным языком, перейти под омофор Константинопольского Патриархата, то есть считать себя частью Константинопольской Церкви, при этом оставшись русскими, русскоязычными приходами, то есть они не были в составе ни Московского Патриархата, центр которого был в Москве, ни Русской Зарубежной Церкви, а стали такой третьей некоторой общиной. Но при этом говорят, что владыка Георгий в те 30-е годы, когда это случалось, всё равно мечтал о воссоединении. И вот в 2019 году по разным причинам так сложилось, и для нас очень радостно, что вот эта Архиепископия русских церквей западной традиции снова вернулась в Московскую Церковь, стала частью той исторической Церкви, из которой вышла. Вот такое затянувшееся вступление у меня. Но надо было справку сделать.
Вы — непосредственный участник этих событий, вы — регент кафедрального собора этой архиепископии, легендарный храм на рю Дарю в Париже. Вот как вы переживали эти события, что у вас в сердце отпечаталось тогда?

Протодиак. Александр Кедров

— Во-первых, это большая радость. Я не скрываю, что эти времена были очень тяжёлые. Не только потому, что тогда Святейший Патриарх Варфоломей Константинопольский, скажем, разрушил архиепископию и просил, чтобы мы вообще включились в Греческую митрополию и теряли личности. Слава Богу, у нас был и есть до сих пор наш архиепископ Иоанн. Француз, представьте себе, первый раз в истории нашей эмиграции архиерей из французов. Иоанн (Реннето) из города Бордо, если вам известно.

К. Мацан

— Я думаю, что многим нашим радиослушателям слово Бордо известно.

Протодиак. Александр Кедров

— И он не переступал. И он сказал: «Меня выбрали архиепископом, чтобы я вообще разрушил архиепископию историческую». И поэтому после очень многих переживаний действительно мы просили Святейшего Патриарха Кирилла нас принять под омофор Русской Церкви обратно, из которой мы вышли 90 лет тому назад. И это событие случилось два года тому назад. И это, конечно, большие переживания и большая радость. Конечно, наш владыка архиепископ очень страдал от совета архиепископии, например, и от некоторых людей, которые его окружали и которые никак не хотели вернуться в Москву. А я среди тех, и не только я, много других, слава Богу, которые его как-то подбадривали и поддерживали в эту сторону. И действительно одна Москва нам предлагала возможности полностью возвращаться в Родину, в Отечество церковной нашей истории, не теряя нашей самостоятельности. Поэтому мы до сих пор, вернувшись в Москву, самостоятельная архиепископия в составе Московского Патриархата.

К. Мацан

— Когда все эти события происходили, говорили о том уставе, который Московская Патриархия предложила архиепископии, вот тот устав, по которому предполагалась жизнь архиепископии в составе Московского Патриархата. Говорят, не знаю, как вы к этому отнесётесь, что этот устав очень деликатный. И в нём было заложено сохранение всей самобытности, всех традиций, которые в архиепископии были, нетронутыми, чтобы вы остались с собой, придя в Москву.

Протодиак. Александр Кедров

— Да, в том и дело. Во-первых, надо понимать, что большая половина нашего духовенства это не русские уже. То есть это после почти века миссионерской деятельности привлекла многих неправославных людей в православие, и многие стали священниками. Поэтому не везде служат на церковно-славянском, а на французском языке, особенно в провинции. Но миссионерское дело — это было задание, скажем, нашей архиепископии. Эти уставы мы действительно наследовали из Московского Собора 1917-18 годов. И действительно, в Советском Союзе никогда их не соблюдали, а только на чужбине, особенно в нашей архиепископии. Конечно, эти уставы, как вы сказали, поднимают деликатные вопросы. Там больше демократии в Церкви, например, мы выбираем нашего архиерея, не только Синод, епископы, которых у нас всё равно очень мало, не только духовенство, а даже и миряне.

К. Мацан

— И это в уставе отражено — что вы выбираете.

Протодиак. Александр Кедров

— Конечно, здесь есть и плюсы и минусы, поскольку демократия — хорошее дело в Церкви.

К. Мацан

— Это отдельная большая тема.

Протодиак. Александр Кедров

— Это большая тема, не будем её сейчас развивать. Но тем не менее есть не только административные вопросы или управления епископии, а что касается тоже манеры служить, разные ритуалы церковные. И здесь у нас есть специфика.

К. Мацан

— А как на практике изменилась жизнь после возвращения общины в состав Московского Патриархата, если изменилась?

Протодиак. Александр Кедров

— Я буду очень злой: те, кто препятствовали, ушли. И для нас это большое освобождение. Я не хочу их называть ни по фамилиям, ни по организациям. И здесь нам всё-таки намного легче стало. Мы как будто между своими... Я не скрываю, что из-за западной пропаганды, из-за пропаганды даже иногда православных людей на Западе не было легко убедить всех. И среди тех, которые всё-таки стали верными владыке Иоанну, все не принимали возвращения в Москву как прекрасное решение. Но зато харизма нашего архиепископа, который стал митрополитом, потому что вы знаете что при воссоединении, на торжественной Литургии, которую сослужили в храме Христа Спасителя, как раз это было два года тому назад, третьего или четвёртого декабря, если не ошибаюсь, Святейший Патриарх Кирилл дал нашему архиепископу титул митрополита. И теперь он с белым клобуком служит у нас. И его харизма, его доброта — надо признать, что он очень добрый, — из-за этого получилось, что многие всё-таки стали верными, благодаря его личности. И я думаю, что постепенно все успокаиваются и по-другому смотрят на это. Конечно, мы немало работаем в эту сторону. И для меня, который всё-таки наследник старой эмиграции, белой эмиграции, как называется, это большая эмоция была — возвращаться в Московский Патриархат. Как тогда митрополит Евлогий сказал, что это было всё временно, и это всё совершилось теперь. Как сказал Святейший Патриарх Кирилл, вот пару недель перед тем, что мы сослужили вместе, когда уже факт воссоединения был конкретный, он проповедовал и мы по видео слышали такую фразу, которая меня очень тронула, что «сегодня можно сказать, что раны октябрьской революции заживают». И действительно так. Вы знаете, что 12-13 лет тому назад и Зарубежная Церковь вернулась...

К. Мацан

— В 2007 году состоялось воссоединение Русской Зарубежной Церкви и Московского Патриархата.

Протодиак. Александр Кедров

— А что осталось? Наша архиепископия. Мы, как блудный сын, вернулись последними. И действительно с этого момента можно сказать, что раны этой ужасной революции и ссылки всех русских вне России — всё завершилось сегодня и заканчивается.

К. Мацан

— Те раны, которые по церковному организму пролегли. Так-то в головах, мне кажется, много ран, и в сердце, но церковное единство восстановлено.

К. Мацан

— Протодиакон Александр Кедров, регент кафедрального собора святого Александра Невского в Париже, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Теперь не могу вас не спросить о тех ваших учителях, которые на вас повлияли. От них же первый есть Николай Михайлович Осоргин — знаменитый регент храма преподобного Сергия Радонежского в Париже, это храм при легендарном православном богословском институте Свято-Сергиевском, из которого вышла плеяда богословов и философов, в котором преподавали выдающиеся русские мыслители: отец Сергий Булгаков, Василий Зеньковский, Флоровский, Лосский и так далее — перечислять можно долго. Такой просто остров русской мысли, русской культуры. И вы там учились, вы закончили Сен-Серж.

Протодиак. Александр Кедров

— Я закончил Сен-Серж, то есть Сергиевский институт в 1990 году, то есть я там четыре года учился. И действительно, главная часть моего учения это было петь богослужение утром и вечером возле моего учителя и наставника, которого я очень уважал и любил. Это был Николай Михайлович Осоргин. Вы знаете, я занимался светской музыкой до этого, мне было тяжело всё остановить. И, конечно, я нашёл утешение в церковном пении, которое всё равно уже практиковал, и даже как регент, до этого. Но теперь только эта музыка. И у нас каждый день были Утреня и Вечерня, и я у него очень много учился. И, конечно, он преподавал. Осоргин руководил очень неплохим мужским хором, который даже был известным. И мы гастролировали не только во Франции, но и в Европе. И он содержал, благодаря этой деятельности, традицию, которую он основал с его отцом. Эту традицию можно назвать традицией монашеского или обиходного пения. Не только гласы разные и знаменный распев, но и, конечно, и включены в неё гармонизации многих хороших композиторов, таких как: Черепнин, Глазунов, Смоленский, Ковалевский, Кедров, Чесноков.

К. Мацан

— А Кедров — это вы вашего папу или дедушку имеете в виду?

Протодиак. Александр Кедров

— Я имею в виду и отца и дедушку.

К. Мацан

— Просто напомню нашим радиослушателям о легендарном вокальном коллективе «Квартет Кедрова», который был основан вашим дедом, а потом это дело продолжал ваш отец. И вы в прошлый раз, когда были у нас на радио «Вера», вы рассказывали, что изначально квартет, если я правильно понимаю, ещё в России пел светские произведения.

Протодиак. Александр Кедров

— Совершенно верно.

К. Мацан

— И именно во время эмиграции квартет стал осваивать церковную музыку, и это тоже стало важным таким моментом в истории коллектива.

Протодиак. Александр Кедров

— Абсолютно правильно. Дедушка действительно сначала пел светские песни, романсы русские, арии из опер — какие-то обработки для квартета. Действительно, тогда он основал первый профессиональный мужской квартет в истории России. Это очень интересный момент. Несколько композиторов сочиняли именно для этого квартета. «Вокальный петербургский квартет» его называли тогда. Его начали называть квартетом Кедрова уже в эмиграции. Римский-Корсаков, Цезарь Кью, Балакирев, Глазунов, Черепнин, Гречанинов, Ляпунов — все эти композиторы сочинили для квартета. И, конечно, успех и, скажем, музыкальное совершенство этого квартета, как вы сказали, простите за нескромность, легендарные. Это был феномен в истории вокального искусства. Сам Шаляпин об этом говорил, который пел неоднократно в квартете, правда не как член квартета, но как солист с квартетом — Фёдор Иванович Шаляпин, который очень дружил с папой, кстати. И потом, действительно, после революции, после эмиграции, которая случилась в 1923 году для Кедровы, он начал сочинять, а не только петь.

К. Мацан

— Отец ваш?

Протодиак. Александр Кедров

— Дедушка — я про дедушку пока. Мой папа начал петь в квартете его отца в 1930 году. Дедушка руководил квартетом до своей кончины, то есть до 1940 года, когда началась война. И после войны папа, он был в плену, сидел в Германии, продолжил дело моего деда, руководил квартетом.

К. Мацан

— Очень интересную вещь вы упомянули, ещё, может быть, потом вернёмся к личности Николая Михайловича Осоргина, и вы подробно о нём расскажите. Но вот один момент, который вы уже обозначили, что вам было в каком-то смысле непросто перейти от светской музыки к церковной. То есть оставить как бы в прошлом музицирование, не связанное с богослужением, не связанное с Церковью. Во-первых, почему сложно? А во-вторых: что это было за решение — оставить светскую музыку?

Протодиак. Александр Кедров

— Это целая история. Трудно рассказывать.

К. Мацан

— Но у нас есть время.

Протодиак. Александр Кедров

— Спаси, Господи. Я, конечно, всегда любил церковную музыку, её пел и слушал. Вы знаете, я потерял отца довольно рано — мне было 16 лет. И после кончины моего отца я открыл все коробки, которые были у нас дома, где все рукописи Кедровых. Действительно, тогда уже существовал и публиковали известный лондонский сборник, который открыл вообще мир сочинений Кедровых, и отца и сына. Но тем не менее очень много было много неизданных. И я их нашёл в этих коробках, которые дома остались. И я, конечно, после смерти папы не без эмоций их смотрел, перечитал, исполнил на фортепьяно. Кстати, через пару лет после смерти моего отца я сам создал свой мужской вокальный ансамбль. И я пел и развивал репертуар моих предков. Я учил музыку в консерватории, и пение, и фортепиано.

К. Мацан

— В Париже, в Парижской консерватории?

Протодиак. Александр Кедров

— Да. В русской консерватории Сергея Рахманинова, которая недалеко от нового Троицкого собора. Я тоже был неплохим балалаечником — очень много на балалайке играл. И я очень обожал советских исполнителей, как их называли тогда, которые поднимали инструмент на очень высокий уровень. И всё это трогало мою русскую душу. И всё я оставил. Почему? У меня было разочарование в музыкальной среде, я видел, что очень много там поверхностного и человеческих стрстей, которые портят музыкальный идеал, которые я всегда имел. Но я за пару лет до этого начал читать церковных авторов и отцов Церкви. И всё-таки я был церковным человеком, мама нас всегда возила в церковь по субботам и воскресеньям — на Всенощную и Божественную литургию. И это духовное ощущение всегда оставалось у меня. У меня был духовник, с которым я делился своими переживаниями. И он очень мне советовал поехать на Афон. И был действительно такой выбор в моей жизни. Я хотел поехать в Москву и учиться в Московской консерватории на хорового дирижёра. И мой духовник тогда мне этого не советовал: «Нет, лучше, чтобы на подворье учился». Я говорил: «Батюшка, я не могу на подворье, это не моё, это не мой путь». — «Ты не обязательно будешь священником, можешь быть регентом или диаконом — ну, посмотрим. Поезжай на Афон, помолись. И посмотрим». И я туда летом, помню, поехал на две недели. Это было одно из моих очень сильных духовных переживаний в истории моей жизни. И я вернулся и решил, тоже по послушанию, как духовник желал, поступать в институт. И как тяжело было тогда — простите, что я свою душу...

К. Мацан

— Так я же специально вас об этом спрашиваю.

Протодиак. Александр Кедров

— Было очень тяжело, потому что я понял, что светскую музыку я полностью оставлю: и балалайку, которую я так любил, и фортепиано, и вообще светскую музыку. И я нашёл утешение через церковное пение, притом у Осоргина. И я у него учился со рвением. Конечно, когда ты церковный музыкант, ты не можешь не познакомиться с церковным уставом. И я тогда специализировался в церковном уставе. Я ему задавал очень много вопросов во время службы, после службы, почему так, почему такая структура богослужения — разные вопросы. И он мне, конечно, отвечал. И он меня очень, признаю, оценил. И бывало, что я руководил левым хором, со временем, конечно, когда он сам управлял правым хором. И у нас были такие службы, особенно великопостные, которые сложные, и мы на два хора пели. И, конечно, я постоянно пел в его концертном хоре — очень много концертов давали с ним. И со временем я стал и солистом этого хора, то есть провозглашал прокимны разные, псалмы, например «с нами Бог», или пророчества Исаии. А после моего обучения владыка архиепископ Георгий тогда мне предложил место псаломщика в соборе. И я начинал как второй псаломщик в соборе. Это было как раз после кончины Евгения Ивановича Евца, у которого я пел семь лет в концертном хоре.

К. Мацан

— Это ещё один ваш учитель, но я думаю, что не всем это имя знакомо. Кто это был?

Протодиак. Александр Кедров

— Он был с 1962 года, наверное, вторым регентом собора. Ещё Пётр Васильевич Спасский жил и руководил хором. Но он уже постарел и пел только Божественную литургию. А Евец, который из второй эмиграции, он из России, он сидел в Германии во время войны, потом поехал в Марокко, где была русская колония, и потом ему предложили пост в Париже. Он закончил Варшавскую консерваторию, не только как скрипач, по-моему. Он также закончил и семинарию там. И он был прекрасным дирижером. Я бы сказал, что не только регент, а дирижёр. Такая дисциплина, такой уровень требования, вообще хорового искусства. И он руководил, как очень часто бывало тогда, и церковным хором и концертным. Я в храме у него не пел, в соборе, но я пел в его концертном хоре. Конечно, я учился у него, это были всё-таки традиции в соборе, в отличие от Сергиевского подворья. Мы пели, скажем, сочинения западных композиторов: Бортнянский, Дегтярёв, Архангельский Чесноков, Кастальский, даже Гарднера. Он тоже развивал репертуар новой ориентации, что называется, то есть из московской синодальной школы, которая развивалась перед революцией.

К. Мацан

— Вернёмся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, что сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» протодиакон Александр Кедров, регент кафедрального собора святого Александра Невского в Париже. У микрофона Константин Мацан, не переключайтесь.

К. Мацан

— «Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается, ещё раз здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан. В гостях у нас сегодня, напомню, протодиакон Александр Кедров, регент кафедрального собора святого Александра Невского в Париже. А ваш, учитель Николай Михайлович Осоргин, чему вас главному научил, не только в смысле церковного пения и музыкального искусства, а по-человечески, по-христиански? Общение с ним, что вам дало понять, пережить, испытать о вере, о Церкви?

Протодиак. Александр Кедров

— Можно сказать, что он был, во-первых, очень деликатный человек, старого воспитания, очень тонкий. И по отношению церковной деятельности, как регент, как уставщик, он был консерватором. И, благодаря ему, можно сказать, что миссия нашей русской эмиграции в Западной Европе очень развивалась. Все принимали его учение и манеру петь, и репертуар, кстати, как эталон церковного пения. И почти все обработки и перевод на французский язык, потому что у нас началось развиваться церковное песнопение на французском языке, приняли от его традиции. Он очень любил церковное пение, и особенно очень любил богослужение. Он жил почти как монах, без замены, он был единственный регент и псаломщик на Сергиевском подворье. Как я сказал, и утром и вечером сорок лет пел. Даже, по-моему, 31 год он никуда не уезжал летом, он не хотел оставить клирос, где он пел и читал. И, конечно, этот опыт, несмотря на то, что он не был монахом, не был священником, священнослужителем, был просто мирянином, но чтец, но такой благочестивый. И он иногда рассказывал свои духовные переживания, до слёз, и объяснял тексты церковные — всё было по-церковнославянски, и до сих пор, кстати. Он думал постоянно об этом. И он приходил к очень многим интересным выводам... и культура богослужения. Например, что было удивительно у него, это ритм богослужения, то есть не спеша, но без пауз. И он умел давать какой-то исключительный темп богослужения, я бы сказал. Он никуда не бежал, но всё вовремя было, спокойно и без пауз. Такой ритм и темп богослужения я только у него видел до такой степени. Он очень был требовательным к чистоте хоре и очень строгим в этом.

К. Мацан

— К чистоте — вы имеете в виду, чтобы пели нефальшиво?

Протодиак. Александр Кедров

— Да. Хор как пел? Мы поднимали большие книги — Минеи, Октоих, церковные книги, у нас были они большие, дореволюционные ещё, как и в соборе, кстати, — два крайних, скажем, певца держали книгу на высоте, и целый хор, внутри которого стоял и сам Осоргин, пел по книге. И у него были такие маленькие палки, которыми он указывал, где остановки, где ударения. Если кто-то неправильно пел, то у него локти были недалеко от всех, он...

К. Мацан

— Он тихонечко пинал локтем?

Протодиак. Александр Кедров

— Да, пинал немножко локтем, без агрессии, но человек сразу понимал, что не надо. Он развивал очень церковную манеру петь — без сентиментализма, в строгой манере, но не слишком строгой, с душой пел. Это было очень видно. Эта манера пения и звучание этого хора было особенным, даже в России не существует такого.

К. Мацан

— Вот вы прямо к теме обращаетесь, по которой я тоже хотел вам задать вопрос — про вот эту сентиментальность. Ведь музыка, как вид искусства, влияет на чувства. А чувства, как мы знаем могут и помогать молиться — мы же не бесчувственные деревяшки, у нас же есть эмоции, и они могут тоже в молитву включаться. С другой стороны, чувства могут мешать молиться. И опытные духовники, уж не говоря о текстах святых, всегда предостерегают от такого восприятия молитвы, в том числе и молитвы в храме, как милого, эмоционального, сентиментального ощущения — вот так хорошо: постоял, послушал музыку, и приятно. Молитва не про это, и богослужение не про это. Что это за грань? Как сделать так, чтобы музыка помогала, а не мешала?

Протодиак. Александр Кедров

— Это очень тонкий, глубокий вопрос. Вы сами понимаете, что чувства, как и красота: есть светская и есть духовная. Очень трудно объяснить, где граница, особенно различать, словами хотя бы. Хотя бы когда слышишь и из опыта сразу понимаешь, особенно если есть духовный опыт. Естественно, Николай Михайлович всегда молился. И, может быть, он так не пел раньше — я знал его уже пожилым человеком, очень опытным. И чувства, как всё, что касается нашей грешной природы, должны ощущаться, конечно, через молитву. И церковное искусство отличается от светского — это другие эмоции, другие манеры понимать красоту, динамику и чувства. Например, болезни или психические, скажем, оттенки души, как отцы говорят (психические — это не от болезни, а от грешной природы), конечно, не должны существовать в храме, или как можно минимально. А эмоции, конечно, есть, но духовные. Чувства, конечно, есть, но они духовные, то есть скромные, без криков, без растягивания слишком, без самодовольствия. Мне кажется, что у светских музыкантов это самодовольствие и неочищенная душа — причина светской манеры петь и исполнять вообще музыку. А в церковной — по-другому. И это такая тонкая вещь, что даже церковные каноны не смогли точно определить, как их различать, это всегда через опыт. Поскольку это правда, что церковная музыка передаётся от наставника ученику. Как, например, мы знаем, что византийскому пению никогда не учились через книгу или записи, только через учение у живого наставника. И вообще для церковного пения это так.

К. Мацан

— Интересно, что вы говорите про передачу от учителя к ученику. Я часто это мнение слышу применительно именно к старинному церковному пению, к знаменному распеву, например, где запись идёт не нотами, а крюками. Крюки — это некоторое обозначение целого мелодического кусочка, но чтобы его спеть, нужно заранее его уже знать, то есть от кого-то слышать. Это должен быть учитель, который тебе сначала всё это напоёт, если совсем грубо выражаясь, ты это повторишь, выучишь, а потом в этой записи крюком увидишь: ага, вот этот знак, значит, я пою вот этот кусочек, который я уже знаю, просто мне на него указали. И тут фигура учителя, наставника оказывается ключевой, очень важной. Если ты не в традиции, если тебе не от кого услышать, то ты потом не поймёшь эту запись, ты не сможешь её просто прочитать и спеть, в отличие от нотной записи. Нотная запись как раз про то, что любую мелодию можно просто записать, и любой человек, не зная, какая это мелодия, просто прочитает ноты и споёт её. И даже я у музыковедов, композиторов, философов такую мысль слышал, что это очень важный водораздел, — когда возникает нотная запись, то как бы уходит важность учителя, необходимость наставника. А вы говорите, что, нет, всё равно даже когда мы говорим о многоголосном партесном хоровом пении, важно, от кого ты эту традицию получаешь.

Протодиак. Александр Кедров

— Ну да, обязательно. Вы говорите о древней церковной музыке, которая с крюками или с знаменами, поэтому знаменный распев. Как мы знаем, эта манера писать музыку даёт возможность свободной интерпретации и исполнения в разной манере. И поэтому надо правильно употреблять эту свободу. Для этого надо иметь церковное воспитание от кого-то — от наставника действительно. Вообще, манера петь — даже когда мы с нотами теперь поём, и я об этом говорил, тем не менее есть разная манера петь церковную музыку, потому что она живая. Она не как, скажем, холодная наука, и действительно надо её прожить и много времени прожить и петь. Поэтому манера петь приобретается с опытом и, конечно, с опытом молитвы.

К. Мацан

— Протодиакон Александр Кедров, регент кафедрального собора святого Александра Невского в Париже, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» вы сегодня уже рассказали, как в какой-то период жизни расставались со светской музыкой и пришли именно к тому, что вы это оставляете. Это был непростой выбор, но вы в нём утвердились и стали развиваться, скажем так, как сегодня принято говорить, именно в сторону церковной музыки, потом стали регентом. Но сейчас в Москве мы с вами встречаемся, и вы в том числе должны выступить перед студентами Московской консерватории,то есть перед теми самыми светскими музыкантами. Вот о чём вы бы им хотели сообщить, какой у вас месседж светским музыкантам, который вы хотите им послать от себя, как от музыканта, в том числе церковного именно регента?

Протодиак. Александр Кедров

— Во-первых, у нас будет круглый стол с ними. И моё задание — это меня Алексей Максимович Рудневский, который профессор в консерватории, попросил — рассказывать о предках своих, то есть о Кедровых. Поэтому я, конечно, расскажу историю моих предков, и не только светскую часть, но и о церковной деятельности их, особенно на чужбине, то есть в эмиграции — это первое. Во-вторых, я должен руководить и готовить репертуар для концерта, который состоится в Суздале. Вы знаете, что в Суздале есть известный монастырь, посвящённый святому Александру Невскому. И даже сам святой князь основал монастырь в 1240 году. А вы знаете, что в этом году мы отмечаем 800-летие со дня рождения святого князя. Но в этом году также, простите за нескромное сравнение, 150-летие рождения моего деда — Кедрова-отца. Поэтому Рудневский, который всё-таки светский музыкант, но он любит Кедровых и хотел тоже отметить этот юбилей. И мы споём, и я буду руководить, не целый концерт, а пару произведений Кедрова-отца и сына. И конечно, я постараюсь показать через регентство, через репетиции, правда у нас будет их мало, но тем не менее, манеру петь по-церковному, то есть как мы должны петь в церкви. И я и словами и манерой управлять постараюсь передать этим студентам немножко церковной и духовной традиции нашей Церкви.

К. Мацан

— Очень интересно, вы сегодня начали уже говорить, что творчество и работа Осоргина и творчество и работа хора в соборе Александра Невского в Париже имели в том числе такое, если угодно, миссионерское измерение. Были ли случаи, как это происходило, когда, допустим, французы, незнакомые с Православной Церковью, слышали хор, встречались с этой частью красоты церковной традиции и через это обращались собственно к вере православной?

Протодиак. Александр Кедров

— Надо признать, что церковное пение играет очень важную роль чтобы привлечь иноверцев к православию. Вы знаете, у нас богослужения, у нас много треб, я имею в виду отпевание, крещение, венчание, и бывает, что очень много неправославных ходят на эти события в храм и слушают хор. И вы не представляете, сколько раз люди, уже немолодые, может быть, приходят к нам, то есть к хору, не только поблагодарить за духовные песнопения, за молитву, и говорят: «Вы знаете, как вы поёте! И атмосфера вашего богослужения у нас уже совсем не существует. Мы всё потеряли, а вы всё сохранили». Это не значит, что они все станут православными, конечно. Но тем не менее впечатление от духовной музыки очень сильно помогает в миссионерском деле в Западной Европе. Поэтому наши традиции и манера петь — вот здесь очень важно как исполнять, то есть по-духовному, по-церковному — она действительно трогает людей, которые на Западе являются христианами, и не только, кстати, и жаждущие от духовности. И надо признать, что это самые, скажем, явные впечатления для нас, служащих в церкви, — видеть насколько западный человек жаждет от духовности. Очень не хватает духовного окормления.
И, конечно, это всё связано с большими духовными проблемами, которые сейчас имеются, и давно уже, конечно, в Католической Церкви, в протестантизме и вообще в западном христианстве. И, как вы знаете, у нас большие проблемы теперь во Франции — ислам развивается, и здорово. Их очень много и они агрессивны и не боятся. А есть какой-то комплекс на Западе быть христианином. И здесь, мне кажется, Православная Церковь играет важнейшую роль, чтобы свидетельствовать о красоте нашего богослужения. Как мы знаем из нашего опыта, что посланники князя Владимира тогда, тысячу лет назад, принимали и чувствовали православие. И они вернулись к князю и свидетельствовали о красоте богослужения. Они сказали: «Мы не знаем, были мы на земле или на небе». Разрешите мне рассказать маленькую историю, которая тоже очень похожа, из жизни Сергиевского подворья. Я вам сказал о красоте богослужения у Осоргина. И среди всех богослужений, понятно, что на Пасху было самое красивое богослужение. И был у нас очень известный профессор Антон Карташов, очень образованный человек. Он был бывшим министром культуры в России до революции. Он был очень интересный человек, такой блестящий профессор, очень высокого образования и культуры. И он преподавал историю Русской Церкви. И он тоже пел в церковном хоре, правда не очень хорошо, но пел. И Осоргин его уважал и держал в хоре. И во время крестного хода вокруг церкви — вы знаете, что хор поёт в пасхальную ночь во время крестного хода, — и он нашёл момент, чтобы шепнуть Осоргину, который тогда был уже очень пожилым человеком, он вскоре этого умер: «Какая красота духовная! Я надеюсь, что в Царстве Небесном не будет хуже».

К. Мацан

— Потрясающе!

Протодиак. Александр Кедров

— Это прекрасные слова. И действительно это свидетельствует, что богослужение наше православное — это небо на земле, как и сказали эти послы святого князя Владимира. И они добавили: «Мы знаем, что нам невозможно будет жить по-другому в России с этого момента». И эти слова, которые остались в истории, были причиной крещения Святой Руси.

К. Мацан

— Спасибо огромное. Лучше тех слов, которые вы только что произнесли, наверное, и не найти для завершения нашего разговора. Единственное, чего нам не хватает, и мы сейчас это восполним, это послушать музыку, послушать что-то в исполнении, наверное, хора собора святого Александра Невского на рю Дарю, о котором мы сегодня так много говорили. Я вам очень благодарен за беседу, за то, что вы в своём московском графике нашли время к нам на радио прийти и рассказать нам эти удивительные, глубокие вещи, о которых мы сегодня разговаривали.

Протодиак. Александр Кедров

— Спаси, Господи.

К. Мацан

— Протодиакон Александр Кедров, регент кафедрального собора святого Александра Невского в Париже. Это кафедральный собор Архиепископии церквей русской традиции в Западной Европе, которая, как мы сегодня обсуждали, с 2019 года находится в составе Московского Патриархата, вернулась в историческую свою Церковь, на историческую Родину, о чём мы тоже сегодня несколько слов сказали. Я вам ещё раз благодарен за нашу беседу, спасибо большое.

Протодиак. Александр Кедров

— Спасибо, благодарю вас.

К. Мацан

— У микрофона был Константин Мацан. До свидания, слушаем музыку.

(Звучит песнопение «Отче наш».)