«Путь к священству». Светлый вечер с прот. Львом Семеновым (25.06.2019) - Радио ВЕРА
Москва - 100,9 FM

«Путь к священству». Светлый вечер с прот. Львом Семеновым (25.06.2019)

* Поделиться
прот. Лев Семенов

У нас в гостях был руководитель Духовно-просветительского центра Православного Свято-Тихоновского Университета и заместитель Председателя Совета Ассамблеи народов России протоиерей Лев Семенов.

Поговорим с нашим гостем о его долгом и непростом пути к Церкви и священническому служению.

Ведущие: Константин Мацан, Кира Лаврентьева.

К. Мацан

— «Светлый вечер» на радио «Вера», здравствуйте, дорогие друзья. В студии Кира Лаврентьева —

К. Лаврентьева

— Добрый вечер.

К. Мацан

— И я, Константин Мацан. Приветствуем нашего гостя — протоиерей Лев Семёнов, руководитель Духовно-просветительского центра Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, заместитель председателя Совета Ассамблеи народов России. Добрый вечер.

Прот. Лев Семёнов

— Добрый вечер.

К. Мацан

— Не в первый раз уже вы у нас в студии, для нас это очень радостно. Но, пожалуй, в нашей студии впервые мы вас сегодня хотели бы порасспрашивать о вашем личном пути к вере и в вере, и о том, что привело к, может быть, как мне кажется, высшему из доступных мужчине служений — к служению алтарю. Вот этот путь, который, казалось бы, путь частный, но мне кажется, он не очень частный — это на самом деле то, что любой верующий может так или иначе соотнести с собой, со своим опытом — путь поиска, путь сомнений, путь преодолений, путь прихода, ну, наверное, к истине.

Прот. Лев Семёнов

— Мне очень приятно, что в очередной раз я был приглашён в эту, уже ставшую для меня родной, студию. Единственное, не скрою, несколько смущает тема сегодняшней встречи. Приходилось говорить на самые разные темы, но вот говорить о самом себе — это, по меньшей мере, немножко нескромно получается.

К. Лаврентьева

— Но тема очень интересная для радиослушателей.

К. Мацан

— Для нас это будет полезно.

Прот. Лев Семёнов

— Если ещё сделать акцент на том, что те ошибки в моём жизненном пути, очень непрямом и непростом, они могут помочь кому-то другому — не совершить их, предотвратить от этих ошибок.

К. Лаврентьева

— Отец Лев, когда мы готовились к программе, совершенно поразила насыщенность: сколько вместили полвека вашей трудовой деятельности. Началось всё с лаборанта кафедры психиатрии Казанского мединститута, насколько я понимаю. Затем Государственный музей Татарии, потом Тверской государственный университет, где вы преподавали. И потом ещё очень много всего, чего не перечислить. И венцом этого становится священническое служение. Как так получилось, почему вы, столько всего охватив, пришли в итоге к такому виду служения Господу?

Прот. Лев Семёнов

— Вы знаете, на ваш вопрос, с одной стороны, легко ответить, с другой стороны, довольно сложно, по крайней мере сложность в том, что это как минимум потребовало бы большого времени, которым в достаточной мере мы не располагаем. Но если в двух словах: то, что очень многое вместилось в мою производственную, так сказать, жизнь самого разнопланового — ещё не прозвучало здесь много того, что нас увело бы совсем в сторону, я не буду сейчас об этом говорить. Я имею в виду моё увлечение театром в юности, режиссурой — это направление оставим за кадром. А если о главном, о том, что без малого последние два десятилетия я имею счастье быть служителем Церкви, священнослужителем, то здесь для меня, с одной стороны, это осуществление давней, можно сказать, едва ли не детской мечты. С другой стороны, путь к её осуществлению был настолько длительным и настолько, как я уже сказал, не прямым, в чём-то, безусловно, даже горьким, что это тоже требует некоторых комментариев. Родился я в семье, так сказать, советской интеллигенции — учителя, врачи. И поскольку я родился в последний день победного 45-го года, то естественно, что мои детство и юность прошли в то время, когда религиозного воспитания, как правило, не существовало, равно как и образования — не имею в виду духовные школы, которые и то недавно были возрождены, после известного события 43-го года. Поэтому мои родители не говорили со мной о религии, меня не водили в храм, я не был крещён. Забегая вперёд, а это имеет во много принципиальное значение, я могу сказать, что я невероятно поздно принял святое крещение — за три дня до того, как мне исполнилось 53 года. Хотя до этого всю жизнь я тянулся к вере и даже считал себя православным человеком. Вот это некоторый парадокс, который, может быть, для наших уважаемых слушателей несколько прояснится по мере изложения фактов. 
Итак, с одной стороны, я не получил религиозного образования и воспитания, меня не водили в храм, дома, по понятным причинам, не висели иконы и не было религиозной литературы, но меня невероятно интересовало всё, напрямую или, скорее, косвенно связанное с миром веры. Например, как штрих — один-два штриха для краткости: когда во время каких-то прогулок, ещё совсем маленьким, когда меня мама за ручку вела по улице, в 4-5 лет, или когда мы посещали семьёй могилы близких своих на кладбище, проходили мимо одного из двух тогда в Казани действовавших храма, кладбищенского, я необычайнейший интерес проявлял. Знаете, как иногда мальчишка тянется к какому-то автомобилю или какому-то виду оружия — вот такая направленность интересная. Меня открытые двери в храм, за которыми был полумарк, мерцали лампады и отсветы их на образах, вот иногда какое-то веяние ладана — я не могу выразить, насколько это меня манило, как некая тайна. Но тайна не пугающая, а тайна манящая, влекущая. Это для меня, как ни парадоксально это звучит, для ребёнка было огромным удовольствием посещать кладбища, именно потому, что там проходили мимо дверей храма и можно было посмотреть, заглянуть, но, увы, переступить ни разу не удалось.

Если уж я упомянул кладбища — в детстве непонятным для меня образом сформировалась черта, которую до своих седых волос я пронёс доныне. Это тоже немножко, может быть, странно звучит, но мне очень нравится бывать на кладбищах. И даже когда я оказываюсь или в командировках, или в поездках, которые принято называть туристическими, если у меня бывает малейшая возможность, в разных странах, в разных городах я посещаю кладбища, даже если там нет могил близких мне людей. Но вот просто бродить по тихим кладбищенским аллеям, рассматривать надгробья, читать надписи, вглядываться, если есть фотографии, в лица ушедших людей. Я не найду слов, чтобы точно выразить, что в этом есть привлекательного, но чётко помню, что, сколько я себя помню, а помню я себя где-то лет с 4-5, это мне доставляло огромное удовольствие и погружало в какое-то умиротворённое состояние.

Я вообще, в смысле динамики такой двигательной, моторики, был очень спокойным ребёнком. В детстве я со сверстниками до школы вообще не общался, не играл, у меня не было ни друзей, ни знакомых, абсолютно. И я жил в мире взрослых людей: родителей, их друзей, знакомых. И поэтому вся моя жизнь в этом смысле как-то складывалась по-взрослому. Я не бегал, не прыгал, за всю свою жизнь — может быть, я кого-то очень огорчу и покажусь ущербным в этом плане, но сознаюсь, что я за всю мою жизнь, имея в виду детство и последующее время, не залез ни на одно дерево и не перелез ни через один забор. То есть у меня не было таких мальчишески игр и забав, у меня было чтение, потому что к пяти годам я совершенно свободно читал, причём газетный текст мелкий и так далее. И кроме того, конечно, огромная домашняя библиотека, во многом ещё от дореволюционных времён сохранившаяся. Стоит о ней упомянуть, потому что принципиальный переломный момент в моём религиозном развитии будет неожиданным образом связан именно с находкой в отдалённом углу этой библиотеки. Так вот, поскольку сохранилось много старого, то я в пять лет читал детские дореволюционные журналы, подшивки которых хранились у нас в доме — «Для детей», «Светлячок». Поэтому такую классику детской литературы, как «Крокодил» и другие вещи Чуковского я читал с продолжением в номерах вышедшего журнала с иллюстрациями того времени. Но там были не только детские сказки, там, например, поскольку это дореволюционное издание, там были подробные, скажем, на Пасху, истории с фотографиями о том, как государь-император посетил лазарет и раненным бойцам дарил пасхальные яички как сувениры и так далее. Поэтому для меня совершенно неудивительно, что сейчас мне оказана честь и я являюсь членом общества «Двуглавый орёл» и членом экспертной комиссии этого общества. Поэтому те формы государственности мною были усвоены с малолетства, просто из-за той литературы, которую я читал, хотя это был рубеж 40-х,50-х годов — время самое, так сказать, нерасполагающее к ностальгии по временам царской России.

К. Мацан

— Но в доме оказалось Евангелие.

Прот. Лев Семёнов

— В доме оказалось Евангелие. Обнаружил я его очень поздно. Мне было 17 лет, и в апреле 1963 года я, не помню уже из-за каких целей, забрался на самую дальнюю полку шкафа. Я всегда рассказываю про этот шкаф, как, помните, у Чехова — «глубокоуважаемый шкаф»? Так вот, шкаф действительно дубовый, тоже дореволюционный, такой глубины, что книги уставлялись в три ряда. И это страшно неудобно чтобы добраться до второго и тем более третьего ряда, но зато очень удобно, если от посторонних глаз что-то хочется запрятать подальше. И во так, встав на табуретку, чтобы до самой верхней полки добраться третьего ряда, я, в поисках какой-то книги, уже не помню, какой, вдруг там нашёл в самом дальнем закоулке книгу, которая сразу привлекла моё внимание. Это было в красном таком сафьяновом переплёте дореволюционное издание, типовое, обычное, без иллюстраций, четырёх Евангелий с параллельными колонками — церковнославянского текста и русского перевода синодального. Я понял, что это такое, потому что, конечно, был наслышан, что у Церкви есть какие-то священные книги, Священное Писание. И я проявил любопытство поначалу даже, именно любопытство, а не любознательность, открыл первую страницу Евангелия от Матфея и начал, стоя на этой табуретке, на ходу читать. Правда, я об этом уже где-то рассказывал, длинное перечисление родословия Господа нашего Иисуса Христа в ту пору как-то не очень привлекло моё внимание, но когда я дошёл до второй главы и далее, я уже понял, что табуреткой я тут не обойдусь. Я слез с неё, сел и не встал до вечера, пока не прочитал внимательно все четыре Евангелия подряд.

К. Мацан

— Протоиерей Лев Семёнов, руководитель Духовно-просветительского центра Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, сегодня проводит с нами этот «Светлый вечер». И насколько я знаю, потом вы прочитали все Евангелия и объявили родителям, что собираетесь стать священником.

Прот. Лев Семёнов

— Да. Я, во-первых, занялся миссионерством, или катехизаторством, — когда они возвращались с работы, я восторженно их встречал, усаживал на диван и говорил: «Вы должны это знать», — и начал им читать. И так за неделю насильственных почти действий с моей стороны мною были им прочитаны в русском переводе все четыре Евангелия. Но по окончании этого чтения я буквально огорошил их тем, что: «Я теперь понял, в чём моё призвание и хочу стать священником, буду этим летом поступать в духовную семинарию».

К. Мацан

— 63-й год.

Прот. Лев Семёнов

— 63-й год — а это разгар как раз хрущёвских гонений, одно за другим постановления ЦК КПСС об усилении атеистической пропаганды и так далее, знаменитые слова Хрущёва о том, что он скоро покажет по телевизору последнего попа. Естественно, что родители, у которых я был единственным сыном... так, по-человечески, можно их понять в те времена — они решили, что я себя гублю, и всячески стали меня отговаривать, приведя и эту, ставшую уже исторической, фразу Хрущёва. На что я с таким юношеским запалом парировал, говоря, что «вот и хорошо, если вот так и будет, пусть я и буду тем последним попом, которого Никита Сергеевич будет демонстрировать». Ну такой понятный

энтузиазм, запальчивость такая, жажда героизма, в данном случае какого-то религиозного подвига. Я тоже об этом рассказывал, у меня поэтому невольное ощущение некоторой вторичности моего повествования. Причём рассказывал не только в телеэфире разных каналов, но и мне довелось немножечко, правда, очень кратко опубликовать в журнале «Мир Божий» в двух выпусках кусочки своих воспоминаний о 50-х и 70-х годах. Но поскольку к уважаемым слушателям радио «Вера» я не имел возможности на эту тему до этого обратиться, то, думаю, простительно будет, что я сейчас это повторю. Когда все эти аргументы родители исчерпали и увидели, что я неустрашим в своих намерениях, они использовали аргумент, который я всегда называю непобиваемым. Они сказали: «Ну ладно, ты себя готов погубить, ты себя не жалеешь, а подумай о нас — мы до пенсии не доработаем. Когда врач, а уж учитель тем более, и сын вдруг пошёл в попы — это у нас будет „волчий билет“ и так далее. Мы рассчитывали, что ты нам будешь поддержкой на склоне лет, а ты и нас-то погубишь, не только себя». Но вот тут я уже не мог их судьбами распорядиться и тогда принял решение, в какое-то мере логичное, может быть, такое паллиативное, конечно, о том, что я поступлю на исторический факультет и буду заниматься историей Церкви. Причём меня долгое время привлекала даже не история Русской Православной Церкви, а история Вселенской Церкви, история Древней Церкви — первые века христианства. Я в своё время даже диссертацию на кандидата исторических наук защитил, именно занимаясь первыми веками христианства. 
Но вот здесь решение, может быть, в какой-то мере было правильное, но оно таило роковую ошибку, такую возможность очень опасную, которая и была осуществлена. Я уже сказал, что в детстве меня не крестили, прочитав Евангелие и решив заниматься этим, я решил... знаете, это решение чуть-чуть отдавало таким, я бы так сказал условно, протестантским духом, в каком смысле: я решил, что ну вот, я познал истину, я прочитал Евангелие (потом я и с Библией основательно знакомился) и этого достаточно. Я в сердце принял Христа, я считаю себя христианином, я, учитывая традицию и среды и предков, считаю себя, естественно, православным христианином — мне ни католицизм, ни протестантизм не были близки, — и довольно. Вот я считал, что я нормально как православный человек существую, по условиям эпохи, но скрывая это обстоятельство, не афишируя его. Более того, когда я уже потом стал преподавать в университете, когда я стал лектором общества «Знание», когда я читал лекции, я находил возможность, как мне кажется, в тех условиях хоть что-то говорить о Боге, о Библии, проводя не только разовые такие лекции, когда приглашали по линии общества «Знание» на какие-то предприятия, в учреждения, от заводов до научно-исследовательских учреждений, но и реализую свою, так сказать, неугомонность социальную, что можно назвать «общественным темпераментом». Тут я никогда не мог усидеть на месте, и хотя мне сейчас 74-й год идёт, примерно такая же картина у меня и ныне: иногда по два, по три мероприятия в день, так что нужно успеть только переместиться, как, кстати говоря, и сегодня.

Так вот, я в нескольких городах — в Казани моей родной, затем в Твери, где я был доцентом Тверского государственного университета аж 21 год целый (с 84-го по 2005-й, до возвращения в Москву с семьёй) — создавал такую форму городского клуба-лектория. Это были воскресные городские чтения, которые проходили или на базе крупного Дворца культуры, или в центральной городской библиотеке. И ранее они назывались «Вехи мировой науки и культуры», а когда уже вот скоро дойдёт до той поры, когда я, слава Богу, оказался в церковной ограде, это были сначала полуторагодичные чтения в Твери, которые проводили епархия и городская администрация совместно, посвящённые двухтысячелетию Рождества Христова — это 99-й, 2000-е годы проходило. А затем на их базе возникли «Михайловские чтения», которых, по-моему, сотня уже прошла, и вот где-то первые 50, ежемесячные эти чтения, ваш покорный слуга имел возможность вести, приглашая самых разных людей-участников, но в качестве ведущего.

К. Мацан

— Правильно я понимаю, что для вас то, что вы не были крещённым и церковным человеком, не представляло на тот момент проблемы, потому что вам казалось, что вы и так реализуете себя как верующий христианин в этой исторической работе?

Прот. Лев Семёнов

— Спасибо, Константин, я чуточку уклонился. Я заговорил об этих лекториях по той простой причине, что в них были, например, темы — просто говорить о Библии как о Священном Писании я в советское время не мог, но лекция звучала, допустим, так: «Библия как литературный и исторический памятник». Или была одна из излюбленных моих тем — 71-й год был очень рубежный и историки, и историки христианства в том числе в особенности, вероятно, сознают, что в 71-72-м годах очень значимые даже для советской интеллигенции, образовательной и научной среды произошли события, связанные с проблемой историчности Христа, когда были найдены доказательства, позволявшие окончательно уйти от аргументов так называемой мифологической школы. Так у меня как раз в 72-м году на основе этих исторических находок появилась тема «Проблема историчности Иисуса Христа в современной науке», которая позволяла в 70-е годы, когда не пахло ни Перестройками, ни какими-то изменениями идеологического плана, говорить о том, что, да, Христос существовал и так далее. Понятно, что такую религиозную оснастку и начинку очень умеренно разрешалось... и то была масса проблем, вот как раз в этих печатных мемуарных страницах я рассказываю, как переполошились в обкоме партии из-за лекции о Библии, какие были, сейчас они кажутся забавными, но тогда далеко не забавные вещи. Например, афиши вот этих городских чтений в Твери «Вехи мировой науки и культуры» набирались в два цвета, в чисто рекламных целях — чтобы заметнее было: название самого цикла и название данной темы, а всё остальное было тёмно-синим цветом. Точно так же вышла афиша «Библия как памятник мировой культуры». И вдруг на другой день звонок: по распоряжению секретаря по идеологии обкома партии — в партком университета. Я никогда не был членом партии, но партком командовал всеми преподавателями в университете — это надо представлять ту эпоху. Какая была претензия на первых порах: как это так? — тему о Библии набирать красным шрифтом — это цвет революции, это цвет красного знамени и так далее. В результате типография сделала таким образом: не было возможности ни материальной, ни технологической печатать новую афишу, и тогда напечатали узкую ленту (она до сих пор у меня дома хранится) с названием темы «Библия как памятник мировой культуры» — уже синего цвета, а не красного. И вручную на пару сотен афиш наклеили эту ленту поверх старого красного цвета, и в таком более приемлемом виде она уже висела. Это было не последнее злоключение, просто сейчас нет времени об этом рассказывать.

К. Лаврентьева

— Протоиерей Лев Семёнов, руководитель Духовно-просветительского центра Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, заместитель председателя Совета ассамблеи народов России, сегодня в студии светлого радио. С вами мой коллега Константин Мацан, я — Кира Лаврентьева. Мы вернёмся после короткой паузы.

К. Мацан

— «Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается, ещё раз здравствуйте, дорогие друзья. В студии Кира Лаврентьева, я — Константин Мацан. С нами сегодня в студии протоиерей Лев Семёнов, руководитель Духовно-просветительского центра Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета. И мы говорим о богатейшей биографии отца Льва, о пути к вере и священству. Я бы сейчас хотел, нарушая некую хронологию, но всё-таки перескочить к тому моменту, когда вы всё-таки крестились в 53 года. Вы рассказывали в одном интервью, что вы в какой-то момент осознали, что даже если ты принял Христа, прочитав Евангелие, умом, сердцем, душой, этого недостаточно — нужно ещё быть в ограде Церкви. Я в принципе сейчас почти повторяю ваши слова. Мне интересно понять и вас спросить об этом: казалось бы, если ты принимаешь Христа сердцем, умом и душой, а что ещё остаётся, чем ещё остаётся принять Христа человеку? Это ставит вопрос: что такое Церковь? И почему вы вдруг поняли, что без Церкви, как без чего нельзя, что такого вы в Церкви искали и обрели, помимо этого просто принятия Христа после Евангелия, чего вне Церкви невозможно было обрести?

Прот. Лев Семёнов

— Мне, наверное, легче будет ответить на этот вопрос, если на несколько лет вернуться назад — в период перед крещением, когда как раз имело место в моей судьбе вот та горькая ошибка, о которой я говорил. Дело в том, что шесть с половиной лет моей жизни, взрослой, зрелой, когда я уже был доцентом университета, оказались отданными весьма малопочтенной организации, попросту говоря тоталитарной секте. Но угодил я в неё только, как я глубоко убеждён, в силу своей невоцерковлённости — это отчасти и ответ на вопрос. Чтобы было понятно, при чём тут преподавание в университете и секта, я в двух словах схематично хотя бы должен для наших уважаемых слушателей это напомнить. Июнь, как раз вот как сейчас июнь, июнь 1990 года, вашему покорному слуге 44 года, он — доцент Тверского государственного университета. И вдруг я захожу на кафедру, а лаборант мне говорит: «Вас вызывает проректор по учебной работе», — то есть первый проректор университета. Вызов руководства всегда настораживает, я иду и думаю, что будет. Меня встречает проректор и говорит: «Скажите, у вас что в первую декада июля?» Я говорю: «Ну сессия идёт, вот там экзамен назначен, а так — особенно ничего». — «Ну, мы вас пошлём в командировку». У меня сразу мелькает в голове: профориентационная работа — надо будет ехать в районы и области и рассказывать о нашем университете, приглашать поступать на разные факультеты. Но он говорит: «Вы знаете, это заграничная командировка». 
Вот здесь опять, несмотря на лимит времени, нужно маленькую скобку сделать для наших слушателей. Сегодня сказать «заграничная командировка» для людей, которые не жили в советские времена, это значит ничего не сказать. Потому что я к своим 44 годам, как и большинство моих коллег по университету, даже не предполагали, что когда-нибудь они окажутся за границей. Это или звёздные какие-то там лауреаты, не обязательно Нобелевские, государственных премий и так далее, мирового уровня величины могли выехать, и то если их пускали, разрешали, если за ними не числилось какого-нибудь греха по идеологической части — а тут вдруг за границу. Правда, это оказалось очень близко — это речь шла о Болгарии, о Софии, но тогда это казалось уже совершенно интересным: просто поехать, посмотреть мир впервые. Причём это была сложная процедура, современные россияне забыли уже, к счастью, наверное, что нужно было иметь не только визу, чтобы въехать в любую страну, но нужно было иметь выездную визу, которую надо было получить у себя на Родине, чтобы тебе разрешили поехать куда-то. 
Одним словом, этот проректор мне говорит: «Знаете, тут пришло какое-то приглашение на конференцию, судя по всему, она религиоведческого характера — по тематике докладов. Там речь идёт о грехопадении и о чём-то таком. А вот вам, наверное, как специалисту будет интересно, поезжайте». Я поехал в Софию и оказался не на научной конференции, что всячески скрывалось организаторами, а на так называемом вводном семинаре движения «Объединение». Что такое движение «Объединение»? Это тоже маскировочное название целого ряда проектов самой настоящей тоталитарной секты ныне покойного Сон Мён Муна, корейца, который потом акклиматизировался, так сказать, в Америке и жил на два дома — и в Сеуле, и в США. 
Так вот, там читались лекции и давалась некая трактовка, сектантская, как я впоследствии уже хорошо понял Священного Писания. Я же, занимавшийся как раз историей христианства и, естественно, не однажды читавший Библию, у меня даже были публикации в «Вестнике древней истории» по древнегреческим терминам, обозначавшим рабов в канонических текстах Нового Завета, я заинтересовался этим, как какой-то игрой мысли, как каким-то теоретическим подходом. Мне показалось, что это явление, такой подход к Священному Писанию, интересно исследовать с точки зрения историографии — как вот есть разные воззрения, и вот ещё одна интерпретация, ещё один комментарий, очень своеобразный, очень отличающийся от традиционного, но, как мне казалось, имеющий право на существование. А поскольку я в этой группе, приехавшей из разных городов Советского Союза, был единственным профессионально связанным с историей христианства, и в силу своей, уже упомянутой, такой активности характерологической, я очень часто, как говорится, встревал, вылезал, поднимал руку, задавал уточняющие вопросы, даже высказывал какие-то свои соображения: «А вот если вы так считаете, может быть, тогда вот как ещё можно на это посмотреть?» И в результате это сослужило мне самую дурную службу. Организаторы этого вводного семинара, сектантские лидеры, увидели, что приехал какой-то энтузиастически настроенный господин, слегка за сорок, доцент университета. Потом, даже тогда, как они мне доверительно говорили: «Лёва, очень хорошо, нам нравится, что у тебя седина на висках — это твоим выступлениям и обращениям к людям придаёт какой-то больший авторитет, ты солидно выглядишь, кандидат наук, доцент. Вот это нам просто очень повезло, что мы так с тобой встретились». 
Одним словом, я угодил в это движение «Объединение» или в секту Муна, или так называемую «Церковь объединения», и в результате провёл в ней, активно занимаясь, шесть с половиной лет — до поздней осени 1996 года. Более того, два года творческого отпуска для завершения докторской диссертации я потратил на это. Я не жалею, что я не защищал докторскую, у меня гораздо более важное и интересное служение сейчас, чем просто чисто удовлетворение академических интересов — так что, в этом плане у меня нет сожалений. Но вот то, что годы жизни были отданы этому делу и что в ту пору моя деятельность могла многих других людей смутить, конечно, это меня до сих пор очень и очень волнует. Именно поэтому очень активно я занимался как раз разоблачением этой секты и вообще антисектантской деятельностью впоследствии, как только вышел из неё. Я даже с удовлетворением могу отметить, что имел самое непосредственное отношение к созданию в 2006 году, 2 февраля, Российской ассоциации центров изучения религии и сект (РАЦИРС), которую возглавил с самого начала профессор Дворкин, а ваш покорный слуга многие годы был ответственным секретарём этой структуры, непосредственно занимаясь антисектантской деятельностью. И в частности, предотвратив приезд Муна в 2005 году в Россию, когда он делал мировое турне, побывал в Киеве, побывал в Минске, а в России его завернули, только потому, что мы немедленно обратились тогда в Государственную Думу, обратились в Министерство иностранных дел, в консульский отдел, и ему элементарно закрыли границу.

К. Мацан

— Вот очень интересно. Мне кажется, как раз мы подходим к тому вопросу, который я задавал. Вы в интервью рассказывали о том, как собирали специально документы, вечерам оставаясь в офисе, когда все уже ушли, чтобы не просто... когда вы уже приняли решение, что вы с этой сектой расстанетесь, вы поняли, что её разоблачать невозможно будет только лишь словами и мнениями, нужны будут документы, факты, цифры об их, если угодно, незаконной деятельности. Но это моменты юридические, экономические, и они сейчас, наверное, не совсем в фокусе нашего интереса. Но вот вы всё-таки после пребывания в секте, в лжедуховной организации, обратились к подлинно духовной организации — к Церкви. Вот я, собственно, возвращаюсь к своему вопросу: что такого, на фоне того, что вы пережили, вы обрели именно в Церкви, чего невозможно было обрести больше нигде? Это вопрос о том, что такое Церковь на самом деле.

Прот. Лев Семёнов

— Да. Вы знаете, всё-таки права поговорка, что всё познаётся в сравнении. Поначалу, в первое время пребывания в этой секте, мне нравилась сама возможность говорить о Боге, обращаться к людям, мне казалось, что какие-то нравственные начала можно и в такой форме нести. Но потом, по мере того, как я занимал в этой структуре всё более высокие посты, мне открывалось и больше истинной сути этой организации. Хороший есть пример, немножко, может быть, банальный, но хорошо работает. Знаете, театр — если сидеть даже в самом лучшем ряду партера и смотреть спектакль — это одно. А если взять и этот же спектакль посмотреть из-за кулис. Для кого-то это, наоборот, окончательно заболеть театром и запахом кулис и не расстаться до конца дней с ним, а для кого-то — разрушение иллюзии, что вот это прекрасное действо, которое из зала так смотрится, а в действительности это не мощный залп, а две доски, мощно щёлкнувшие, когда у них распорку выбили и прочее, прочее, прочее разочарование. Так вот, моё пребывание за кулисами секты привело к разочарованию, поскольку я понял, как ложны идеалы, которые отстаивали её лидеры, насколько сами они порой следовали двойным стандартам, и насколько откровенно нарушались законы, как вы и правильно сказали — законы, начиная от кадастровых, заканчивая финансовыми и прочими. Последней точкой, которая окончательно меня убедила, что я попал совершенно не туда, куда следует попадать, это было то, что, когда было задумано создать книгу целым авторским коллективом, которая должна была доказать по сути дела недоказуемое: что вся духовная традиция России очень близка и, по крайней мере, не противоречит псевдоучению так называемой «Церкви объединения». Были созданы группы, а я, поскольку занимался античностью, взял для себя древний участок, чтобы сопоставлять. 
И тут, к своему стыду, впервые, когда мне уже было под 50, я столкнулся со святоотеческим наследием. Дело в том, что я занимался как историк историей христианства, но я занимался историей церковно-государственных отношений — богословская сторона, суть для меня оставалась в стороне. Я чисто внешние, вот такие социально заострённые, значимые момент исследовал. Поэтому я просто был не грамотен элементарно в каких-то духовных и богословских вещах. А здесь я начал читать Отцов, чтобы попытаться натаскать из них цитаты для мунитских целей, сектантских целей, и тут у меня появилась возможность сравнения. И я понял, какой пустой, никчёмной, какой мишурой является так называемое «учение Муна», в сравнении с той истиной, которую несли Святые отцы. В этом смысле, хотя это самонадеянно звучит, но буквально получается, что меня спасли Святые отцы. Благодаря их наследию я понял, что не только дело в нарушениях законов, в плохих каких-то поступках и в плохих качествах отдельных людей, а дело в том, что вся эта система, всё это учение не приводит к Богу, оно не спасительно.

К. Мацан

— Вы называли пять имён: Афанасий Великий, Василий Великий, Григорий Богослов, Григорий Нисский, Иоанн Златоуст.

Прот. Лев Семёнов

— Да, все каппадокийцы и Иоанн Златоуст. Я тронут, что, оказывается, то, что я рассказываю или пишу, ещё кто-то иногда и читает и слушает.

К. Мацан

— Много кто читает и слушает.

Прот. Лев Семёнов

— Спасибо. Так вот, когда я понял, какой ужас, где я нахожусь, чем я занимаюсь, что нужно кричать об этом, остальных сограждан-россиян предупреждая, чтобы они не повторяли мою ошибку. Я всё-таки, имея жизненный опыт какой-то немалый, понял, что мне нужно иметь очень прочные аргументы для такой критики. Потому что если я просто выйду, хлопнув дверью и буду говорить, что вот какие они плохие эти муниты, любой здравомыслящий человек скажет: «Он несколько лет был с ними, защищал их, выступал на их стороне. Наверное, что-то они не поделили, не поладили, поссорились».

К. Мацан

— Обиделся.

Прот. Лев Семёнов

— Да, какая-то личная обида. Мне нужны были документы и факты. И вот как вы вспомнили, я действительно так шутливо друзьям сказал и потом этот образ у меня запомнился: я превратился, сам себя превратил в такого доморощенного Штирлица. Пользуясь своей вседозволенностью внутри этой структуры, доступом ко всем компьютерам, сейфам и прочему, я, задерживаясь в офисе потихонечку что-то ксерил, что-то копировал, что-то сканировал и так далее. И длилось это очень долго, потому что я же не мог чемоданы информации выносить, это нужно было делать очень постепенно. Это заняло у меня около полутора лет, потому что это прозрение у меня наступило, грубо говоря, где-то в 94-м году, а официальное заявление о разрыве с сектой я подал в октябре 96-го года, когда у меня было достаточно информации. И то, что она была доказательной, есть один, на мой взгляд, неоспоримый факт: начиная с 97-го года, когда я начал публично широко выступать, критикуя секту Муна (это больше 20 лет прошло, без малого четверть века), ни одного опровержения с их стороны не последовало, потому что всё, вплоть до номеров банковских счетов, каких-то операций, кодов — всё это совершенно чётко мною воспроизводилось в моих публикациях, и в этом смысле было сверхдоказательно.

К. Лаврентьева

— Протоиерей Лев Семёнов, руководитель Духовно-просветительского центра Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета проводит с нами этот «Светлый вечер». Отец Лев, а когда вы всё же после таких долгих и сложных перипетий жизненных стали священнослужителем, когда ваша жизнь в корне поменялась, в диаметрально противоположную сторону, если в светском смысле на это смотреть, каким вы стали? Изменились ли вы внутренне, случился ли у вас какой-то внутренний духовный перелом? Как это сейчас принято говорить, может быть, какой-то духовный кризис — в хорошем смысле слова, в смысле роста.

Прот. Лев Семёнов

— Я скажу вещь, может быть, немножко неожиданную, даже странную, но поучительную и, по-моему, в этом смысле полезную. Когда я ушёл из секты, когда я сделал публичные заявления об этом для отечественных и зарубежных СМИ — они разошлись достаточно широко, — я немножко вздохнул с облегчением, что хотя бы совесть моя немножко чище стала, что я предупредил об этой опасности. Но какая-то незавершённость ощущалась, чего-то как бы не хватало. И я, поскольку уже к тому времени понял, что моя не воцерковлённость погубила меня, в эту секту позволила вступить, я решил, что, хотя и вроде бы поздно, но надо по крайней мере креститься. И вот я 27 декабря 1998 года принял Таинство святого крещения в храме, в котором потом несколько лет служил — сначала дьяконом, потом священником. Но вы знаете, может быть, это будет поучительно, хотя, я повторяю, мне даже странно сейчас произносить самому эти слова, когда я шёл креститься, я думал, что надо — мои предки все были крещённые, я себя с 17 лет считаю православным человеком, а некрещённый — как-то нехорошо, надо креститься. Я шёл формально совершить обряд. Меня покрестили, это был четверг, и сказали, что для того, чтобы причаститься в первый раз, надо в воскресенье прийти, когда будет служиться Божественная литургия. Я думаю: «Ну и причаститься надо — святое дело. Схожу в это воскресенье», — встал пораньше, пошёл причастился. И думал, что так ещё, может быть, пару раз в году схожу. А так — я же преподаю, у меня куча дел, лекции, потом какая-то писанина научная — я довольно интенсивно публиковался. Проходит неделя, суббота, и, понимаете, внутреннее какое-то побуждение, какое-то беспокойство, не голос — так, чтобы он звучал в ушах: как же так? — вот завтра воскресенье, опять будут служить Литургию, а я буду дома спать. А я сова — всю жизнь до двух часов ночи любил сидеть, а поспать в свободный день мог до десяти, до одиннадцати, поэтому для меня встать в семь утра — это маленький подвиг был. Нет, надо — пошёл. Короче говоря, я склонен это относить к действию благодати, в ходе святого крещения полученной. Потому что никто меня не побуждал, никто не обязывал, и я начал регулярно ходить. 
Но при этом, что я начал ходить просто как мирянин, как прихожанин на службы, после первого же Причастия настоятель храма, очень близкий мне человек, я ему очень благодарен, но он очень скромный человек, поэтому я сейчас не буду называть его имя, просто чтобы не смущать, с которым мы ещё по университету были хорошо знакомы, много моложе меня — он слушал мои лекции на первом курсе, я был его преподавателем, а потом вот он меня крестил, стал моим духовным отцом. Он меня пригласил меня к себе в кабинет и сказал: «Вот вы историк Церкви, вы не могли бы у нас в воскресной школе для взрослых почитать лекции, курс по истории Древней Церкви?» И я через неделю после крещения пришёл преподавателем воскресной школы в этот храм. Но, поскольку я начал ходить на службы, мне как-то мало было просто это. Я недели через две так робко говорю: «Отец Александр, а нельзя ли мне поалтарничать?» Он говорит: «Конечно». 
Так я стал алтарником. А поскольку я проявил инициативу вот этих ежемесячных лекций к двухтысячелетию Рождества Христова, которые совместно с епархией и администрацией города проводились, попал в поле зрения правящего архиерея, ныне пребывающего на покое митрополита Тверского и Кашинского Виктора, который как-то на меня обратил внимание, участвовал в этих моих чтениях, благословлял. И в результате встал вопрос о моём рукоположении. И года не прошло, как я крестился, как я стал дьяконом. И я решил, что всё свершилось, и я до конца дней своих, сколько Господь даст, буду продолжать быть доцентом университета и служить дьяконом. Причём я служил по праздникам большим, естественно, и в субботу и в воскресенье, а остальное время проводил в университете. И так два года без одной недели, ровно два года я был дьяконом, и повторяю, не имел никаких иных поползновений. Но летом 2002 года, возвращаясь из отпуска, приехал с дачи, звонит отец настоятель и произносит фразу, которую я запомнил на всю жизнь, могу её сейчас с ходу воспроизвести. Он говорит: «Садись крепче. У правящего архиерея насчёт тебя грандиозные замыслы. Пришла бумага из Патриархии, мы должны создавать Миссионерский отдел. Был Епархиальный совет вчера и владыка сказал, что он отца Льва рукоположит в священники, в пресвитеры, и он возглавит у нас Миссионерский отдел». В результате на другой день я пришёл оформлять все эти документы, через три дня я был рукоположен. Это было в августе 2002 года на Спаса Нерукотворного. А до этого было два года дьяконства.

В результате я сократил своё преподавание до минимума в университете — один день в неделю приходил в университет. Все остальные дни я служил, занимался Миссионерским отделом, а потом, в силу семейных обстоятельств, вся семья... жену, профессора, доктора наук, пригласили в Академию наук, она приехала, дети, уже взрослые, тоже поехали трудоустроились в Москве. Я остался бобылём один в Твери и тоже потом последовал за ними. И по благословению Святейшего был переведён в клир епархии Москвы. Вот моя одиссея.

К. Мацан

— Я всё-таки возвращаюсь к своему вопросу, потому что, мне кажется, мы к нему подходим, но так не дошли до ответа.

К. Лаврентьева

— Настойчивый Константин.

К. Мацан

— У меня работа такая.

Прот. Лев Семёнов

— И имя такое.

К. Мацан

— Я же себе выписал этот вопрос — надо задать. Вот меня очень зацепила, правда, фраза из вашего интервью, даже чисто редакторски зацепила: «Недостаточно просто принять Христа умом, душой и сердцем, — вот вы такие три варианта назвали, — надо ещё прийти в Церковь». Вот если нас сейчас слушает какой-нибудь скептик, не скептик, но такой мыслящий человек, он скажет: «Ну а что ещё у человека есть? Вот есть душа, ум, сердце». Если бы вы сказали, что недостаточно умом принять, вам бы сказали, что, да, но надо ещё сердцем, чтобы ты весь как-то захотел Христу себя посвятить. Но если всё: ум, душа, сердце — вот всё есть у тебя, убеждённость, уверенность, устремление есть, зачем креститься?

Прот. Лев Семёнов

— Вы знаете пребывание в церковной ограде — это единственная возможность участвовать в совершении Таинств, без этого невозможно находиться на спасительном пути и идти им, в этом я глубоко убеждён. Но кроме вот этой, я бы сказал, субстанциональной, что ли, стороны — что необходимо получать благодать через Таинства в ходе участия в них, и в первую очередь, в причастии Тела и Крови Христовых, — ещё есть одна сторона, которую, наверное, в наше время, в эти дни, особенно важно подчеркнуть. Не секрет, что среди кругов или, так сказать, материалистически настроенных, или ультралиберально настроенных, есть люди, которые недоброжелательно относятся к Церкви, и поэтому очень часто мы встречаем и в СМИ определённых какие-то высказывания критические, которые даже задевают какие-то святые чувства верующих — это несомненно. Мне поэтому очень хотелось бы сказать, не идеализируя ситуацию, не отрицая того, что, как в любой сфере, может оказаться человек лучше и хуже — учитель ли, врач ли или даже, может быть, и священник порой — это было бы с нашей стороны не критично, если бы мы сказали, что, нет, все в ореоле святости находятся. Но мне невероятно повезло в том плане, что, что касается моего тверского периода моего служения, что касается московского — а я в храме, в приходе, при котором Свято-Тихоновский университет — это Николо-Кузнецкий храм... у нас пять приписных храмов и часовен. Это храм, в котором 33 года настоятелем был отец Всеволод Шпиллер — знаменитый деятель отечественного православия, многие годы руководит отец Владимир Воробьёв — и храмом, и университетом — настоятель и ректор. Большой приход — 25 священнослужителей — это на целую маленькую епархию бы хватило, а это один приход. И я наблюдаю уже в четвёртом, если не в пятом поколении, прихожан, которые, весьма преклонного возраста, приводят или приносят на руках вот это четвёртое и пятое поколение прихожан. Я наблюдаю приходскую жизнь, её атмосферу, и я понимаю, что, помимо того, что я назвал субстанциональным, то есть когда передаётся благодать конкретно через совершение Таинств, участия в Таинствах, вот та атмосфера жизни, тот стиль жизни, который в хороших приходах имеет место, это неповторимо, это неподражаемо, это подлинное счастье для каждого человека. И это единственный спасительный путь, который предотвратит от любых ошибок на жизненном пути.

К. Мацан

— Спасибо вам огромное, что сегодняшнюю программу мы завершаем словами о счастье. Я напомню, что сегодня в «Светлом вечере» с нами и с вами был протоиерей Лев Семёнов, руководитель Духовно-просветительского центра Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, заместитель председателя Совета Ассамблеи народов России. В студии была Кира Лаврентьева, я — Константин Мацан. До свидания.

К. Лаврентьева

— До свидания.

Прот. Лев Семёнов

— Всего доброго.

Мы в соцсетях
****

Также рекомендуем