«Путь к священству». Протоиерей Владимир Быстрый

о. Владимир Быстрый

У нас в гостях был исполняющий обязанности настоятеля храма святых равноапостольных князя Владимира и княгини Ольги в Черемушках, ответственный за богослужения в храме Иконы Божией Матери «Умиление» при научном центре судебной и социальной психиатрии им. Сербского протоиерей Владимир Быстрый.

Наш гость рассказал о том, что сподвигло его после окончания технического института и работы программистом пойти учиться в семинарию, знакомство с какими удивительными людьми оказало влияние на его путь в вере, и что для него самое трудное и самое радостное в священническом служении, включающем духовное окормление заключенных и людей с разного рода зависимостями и психическими отклонениями.

Ведущие: Константин Мацан, Кира Лаврентьева.

---

Константин Мацан — Светлый вечер на Радио ВЕРА. Здравствуйте, уважаемые друзья. В студию микрофона моя коллега Кира Лаврентьева.

Кира Лаврентьева — Добрый вечер.

Константин Мацан — Я Константин Мацан. Добрый вечер. В гостях у нас сегодня протоиерей Владимир Быстрый, исполняющий обязанности настоятеля храма святых равноапостольных князя Владимира и княгини Ольги в Черёмушках и ответственные за богослужения в храме иконы Божией Матери Умиления при институте имени Сербского. Добрый вечер.

Прот. Владимир Быстрый — Добрый вечер.

Константин Мацан — Я напомню вам, отец Владимир, и нашим слушателям, что в этих программах, которые мы по вторникам в 8 вечера на волнах Радио Веры с Кирой ведём, мы говорим со священником о его пути к вере и в вере, о том, какая цепь событий привела к тому, что человек стал священником. Есть иногда такой стереотип, что священниками рождаются, вот мы приходим в храм, особенно человек новый, смотрит на амвон, видит перед собой на амвоне священника, человека в черном, с крестом и думает, ну вот ему ж на роду было написано стать священником, он какой-то такой отдельный, особенный, из другого теста, при этом мы понимаем, что священники — люди из того же социума, в котором все остальные живут, в своей биографии, и часто это путь, выбор, может быть, сомнение, какая-то решимость себя посвятить именно этому служению. Вот о том, какое событие у вас складывалось в жизни, мы сегодня хотим поговорить.

Кира Лаврентьева — Отец Владимир, на Радио ВЕРА уже была с вами великолепная программа, где мои коллеги разговаривали о Институте имени Сербского с вами, и о том, как вам там служится уже столько лет. И когда я думала, какие вопросы вам задавать в программе «О пути к священству», я, конечно, бы хотела поговорить об этом поподробнее, но мы к этому обязательно сегодня вернёмся. Конечно, сначала хочется спросить, как после института стали сплавов, вы всё-таки начали смотреть в сторону семинарии, в сторону священнического служения, ведь уже в 27 лет вы, получается, оказались в храме при институте имени Сербского, то есть это такое радикальное погружение в пастырскую деятельность у вас получилось, несмотря на молодой возраст, вы засучив рукава, вы фактически за это взялись. Как это все развивалось, отец Владимир, как вы действительно начали думать о священстве, как вы стали верующим человеком, вот главные вопросы нашей сегодняшней программы.

Прот. Владимир Быстрый — Да, ну это, так сказать, такое, можно сказать, что мы возрождаем такую традицию древней церкви как это с публичной исповеди, да, в общем-то.

Константин Мацан — Ну это зависит от того, что вы скажете.

Прот. Владимир Быстрый — Не, ну потому что я тут, когда ехал, ну и вот ездил сейчас вот по святым местам, там в Дивеево был, в Нижнем Новгороде, в Арзамасе, всё время думал как-то о том, что мне как-то говорить, в общем, понял, что действительно это такая вот, ну по-другому как-то не скажешь. Во-первых, это, во-первых. Во-вторых, конечно, хочу сразу извиниться за то, что буду, наверное, немножечко, как говорится, хвастаться какими-то вещами, но это, так сказать, так непроизвольно будет. Ну просто, действительно, чтобы рассказать, придётся какие-то вещи такие вот говорить, может быть, которые покажутся действительно каким-то хвастовством.

Константин Мацан — Знаете, я вас успокою. У одного из... где-то я такой слышал фразу про книгу «Исповедь блаженного Августина». Августин пишет о себе, но не о себе он пишет. Вот поэтому тут даже разговор первого лица о себе, о своём опыте — это не разговор о себе на самом деле, это разговор о...

Кира Лаврентьева — О каждом в какой-то мере, да.

Константин Мацан — Об очень важных жизненных вещах, которые многих касаются или могут касаться.

Прот. Владимир Быстрый — Да, наверное, да, точно так, да. Ну вот, если можно начать, то надо сказать, что я и крестился-то очень поздно, в общем-то, уже в студенческие годы, да, и как-то всё это, в общем, было таким, знаете, таким, как это во время Великой Отечественной войны, краткие курсы командиров, да, то есть 2-3 месяца и, как говорится, на фронт. Так, в общем-то, и я, заканчивая институт в 1988 году, я задумался о смысле жизни. Действительно, реально, как-то мне... Потому что всё было очень хорошо, то есть я был программистом, заканчивал, ну, как, в общем, кратко скажем, прикладную математику в институте стали и сплавов, был программистом, и потом пошёл... да, и, в общем, карьера такая, так сказать, будущая была очень хорошая, потому что нас очень хорошо обучили, очень хорошо научили, мы были, так сказать, на, как говорится, краю, передовом краю, такой мысли программистской. Много знали, много умели, и сейчас вот, когда меня там спрашивают какие-то молодые ребята, вот я когда преподавал, то, на каком языке вы там программировали, да, для нас вообще такого как бы не стояло, потому что мы просто, если надо было что-то такое решить, задачу какую-то, мы выбирали под это средство, да, и потом брали просто книжку, читали её и...

Константин Мацан — Ну на любом языке.

Прот. Владимир Быстрый — Да, в общем, в основном это были языки низкого уровня, мы, так сказать, этим славились и тоже хвастались этим, как говорится.

Константин Мацан — Что такое низкого уровня?

Прот. Владимир Быстрый — Ну, это вот такой машинный язык, ассемблер, да, то есть это не... когда вот просто вот машинные коды, можно сказать, вот так вот, да, то есть это такой самый-самый-самый такой вот близкий к машине, да, язык. Ну вот, ну и, в общем, было всё очень хорошо, да, вот, но потом вот действительно я как-то вот просто подумал, а и что? И что, как говорится, дальше, да? Ну вот я там программист, вот у меня там буду работать, буду там какие-то решать интересные задачи, там было много всяких планов, и вот я там, не знаю, считал себя достаточно таким образованным, начитанным человеком. В конце института с помощью моего друга Коли Александровых, который старше меня, он закончил филфак МГУ, и мы, значит, с друзьями посадили его и говорим, теперь рассказывай нам вообще про всю литературу. И он нам просто вот от Гомера, так сказать, и дальше стал рассказывать, и мы там что-то читали, изучали, обсуждали, спорили. Ну, родители мои музыканты, поэтому я был, соответственно, вовлечён, погружён полностью в музыку, наизусть знал все арии из опер, романсы русские и нерусские. В общем, всё было как бы здорово, но потом я подумал, ну вот, слушаю я музыку, ну да, ну здорово, конечно, это очень хорошо, как-то так. Ну и что дальше? Потом посмотрел на каких-то людей, которые тоже, так сказать, меломаны были, в нашем кругу было, ну вот как бы такое вот воздействия сильного музыки, например, литературы или чего-то на человека я не видел. То есть, ну, слушает человек, знает прекрасно, ну и что? И вот такой вопрос, значит, что-то нужно такое как-то копнуть глубже и действительно найти, ответить на вопрос, зачем всё это происходит, и куда, так сказать, я иду. Если в профессиональном я знал, куда иду, в культурном знал, то что делать-то дальше? И вот начались такие действительно поиски истины, смысла жизни. Ну, стал читать какие-то книги, и философские, и какие-то религиозные, ну тогда это было увлечение, сильное увлечение, естественно, восточными религиями, ну, наверное, как и сейчас, да. Ну, как-то я так любил Восток, там, китайцев, японцев очень любил, даже когда-то изучал японский язык, там, эти иероглифы учил, тоже не знаю зачем, но как-то было весело, да, было, что называется. Вот. Культура мне нравилась так отчасти, но как-то религия совершенно не тронула меня, мне казалось всё это каким-то таким, ну, сказки какие-то, да, там интересные, там красивые, красочные, но не больше, да. Вот, а потом я поехал в Вильнюс, был такой праздник Казюкас, такой национальный праздник, это День Святого Казимира, как потом я уже понял, литовский праздник, туда съезжалась вся неформальная молодежь со всего Советского Союза, были там и из Львова, были из Белоруссии, были из Сахалина приезжали какие-то там хипаки и прочие панки. И весь Вильнюс наполнился. И где ночевать? Я решил, что надо ночевать в монастыре, там Свято-Духов монастырь. Вот я пришёл, меня туда пустили, и пришёл какой-то монах, иеромонах, который усадил всю эту хиповскую тусовку перед собой. Там большая комната была, спальня такая, там человек 30, наверное, было, и просто стал говорить, говорить о Евангелии, говорить о вере. Я уже даже не помню, честно говоря, что он говорил, но мы все сидели слушали, задавали какие-то вопросы, тоже не помню, какие, и как-то в конце, уже где-то под утром мы заснули, и проснувшись, я понял, что, собственно говоря, всё, всё найдено. Оказалось, что всё, что я искал, вот оно лежит прямо вот передо мной, как говорится, бери и пользуйся.

Константин Мацан — Вы потом поддерживали связь с этим иеромонахом, сыгравшим вы такую роль?

Прот. Владимир Быстрый — Я его случайно потом в метро встретил, уже учась в семинарии, и оказался, потом спрашивал, оказался он вообще какой-то такой, ну простите, есть такой термин, такой аэромонах, да, то есть он не был ни в каком монастыре, он так перелетал от монастыря в монастырь, и в общем, потом его, по-моему, даже запретили в служении, потому что он чуть ли не секту какую-то создал, в общем, какой-то был совершенно такой непонятный человек, но вот...

Константин Мацан — Но успел. Да, но в то время... Успел добрый плод принести.

Прот. Владимир Быстрый — Тогда он говорил только о Евангелии, о церкви, о вере, о истории церкви, ну, такие вещи абсолютно правильные. И вот, значит, я понял, что всё уже найдено, приехал в Москву, позвонил нашим друзьям, этот покойный Валентин Семёнович Непомнящий пушкинист, и сказал, дядя Валя, мне надо креститься срочно. И он мне позвонил к священнику, тоже покойному, к сожалению, моему духовнику, отцу Вячеславу Резникову. И вот всё произошло, и я стал ходить в храм, туда вот ездить, в его храм Покровский. Потом я попал... А, да, в это время я потом женился, тоже, как говорится, на православной верующей Марине. Мы познакомились в Иоанна Воина храме, как раз рядом с моим институтом.

Кира Лаврентьева — На Большой Якиманке, наверное.

Прот. Владимир Быстрый — Да, рядом с моим институтом я туда ходил. Я вот заканчивал институт как раз, потом покрестился, потом пошел работать, стал работать инженером, писал программы. И вот потом меня познакомили с тоже замечательным священником отцом Василием Владышевским, где я довольно долго пел и читал. Собственно, там вот прошел такую вот пономарскую и певческую и практику чтеца, то есть научился. Там были замечательные люди, там был покойный отец Георгий Фомин, Игорь Фомин, да, вот нынешний протоирей, да, отец Александр Торик, там писатель тоже сейчас известный, да, отец Евгений Корягин, отец Алексей Грачев, ну, в общем, вот такая вот была.

Константин Мацан — Какой это приход был?

Прот. Владимир Быстрый — Это был Покровский храм в селе Алексино, это русский район под Рузой. Вот, и отец Василий, он как бы собирал вокруг себя молодежь, и там действительно, как говорится, два вагона ехало к нему всегда, значит, и ночевали. У него были уставные службы, там 4-5 часов всенощная была, то есть там всё вычитывали, всё как полагается. И Торик был регентом, Таня Аксёнова, в общем, такая была огромная...

Константин Мацан — Легендарный состав там.

Прот. Владимир Быстрый — Да, легендарный состав, и отец Андрей Крашенинников тоже, так сказать. Я, к сожалению, как- что-то у меня прервалось по своей какой-то, не знаю, несобранности, я никак не могу туда съездить, потому что там всё время 9 мая там проходят панихиды по отцу Василию. Ну, конечно, это было, ну, это вот, это просто поставило меня на такие вот рельсы абсолютно правильные, так сказать, прямые и твёрдые, да. То, что, ну, там, ну, естественно, какие-то разговоры там были, обсуждения были, всё обсуждалось, всё разговаривалось. И, конечно, огромную роль сыграл мой духовник, отец Вячеслав Резников. Он прямо вот... мы с ним очень подружились, и потом, когда я уже был священником, ездил к нему, и какие-то всё время беседы, он такой научился очень многому от него, он такой человек абсолютно вот такой смиренный, это как мы шутили, что он такой, как птенец, да, то есть он, когда ему что-то надо, он говорит, Господи, ну, вот я не знаю, надо мне это или не надо, открывал рот, и ему сразу, так сказать, падало что-то такое, вот такое действительно было. И вот как-то он многому научил

Константин Мацан — Я коротко не могу не спросить вас, а вот вы так легко упомянули знакомство с Валентином Непомнящим. Ну, вообще-то, тоже легендарная фигура, известнейший пушкинист и вообще человек такой культуры, а вот он был верующим, это известно, и вы это тоже подтверждаете. А вот общение с ним как-то повлияло, что вообще он вам дал?

Прот. Владимир Быстрый — Ну, во-первых, он мой крёстный.

Константин Мацан — Так, уже неплохо.

Прот. Владимир Быстрый — Да, потом я, в общем-то, вырос, как говорится, на нём.

Константин Мацан — Он был другом семьи вашей, да?

Прот. Владимир Быстрый — Он был, да, другом семьи, нас связала такая была тоже великая, так сказать, великий человек, великая пианистка Мария Вениаминовна Юдина.

Константин Мацан — Ничего себе!

Прот. Владимир Быстрый — Она была учительницей, моя мама училась у неё.

Константин Мацан — Вот это да.

Прот. Владимир Быстрый — Вот, и по каким-то странным обстоятельствам она меня в детстве не крестила. Вообще она крестила всех, но меня почему-то она не крестила, вот, я не знаю почему, вот до сих пор я маму спрашиваю, ну как же так, почему меня Мария Вениаминовна не крестила? Но как-то вот что-то я выпал из её зрения. Ну вот, и была такая большая очень такая компания, которая занималась исследованием наследия Юдиной, и вот моя мама, так сказать, входила в неё, там тоже замечательные люди, и вот вышли, как-то познакомились, я ещё был совсем таким отроком с Валентином Семёновичем Непомнящим. Ну и, конечно, всегда мы ездили к ним, и беседы, и то, что он в Пушкинском музее литературном читал Евгения Онегина, целый цикл у него был, так сказать, с толкованием, что называется. И вот на этом, собственно говоря, во многом я вырос, то есть вот слушая его, общаясь с ним, ну и со всеми. Вообще вот это интересно очень, я сейчас думаю, что вот это, как говорится, мои университеты, то есть, как говорится, такое развитие, образование я получил, как говорится, сидя за родительским столом, где собирались какие-то гости.

Константин Мацан — Потрясающе.

Прот. Владимир Быстрый — Где начинались какие-то беседы, там были очень интересные люди, и сейчас некоторые, слава Богу, ещё живы. И вот всё это я слушал и как-то мотал, что называется, на ус, и действительно, вот я сейчас понимаю, что вот именно это во многом сформировало. Даже не сколько чтения книг, хотя я тоже, естественно, много читал, но вот именно вот эти беседы, да, это застольные беседы, долгие, подробные, на разные темы, и там и политика, и искусство, и культура, и наука, потому что люди были самые разные, но все были, все наши друзья семьи, родительские друзья, они были, был потрясающий такой интерес к жизни вообще, ко всему, равнодушных не было, там были жаркие споры какие-то, и вот, так сказать, тут я как-то сформировался.

Кира Лаврентьева — Отец Владимиров не хватает этого сейчас?

Прот. Владимир Быстрый — Да, вы знаете, к сожалению, да, потому что вот таких вот бесед как-то мало, так сказать, мало. И вот именно...

Кира Лаврентьева — Все как-то подуспокоились.

Прот. Владимир Быстрый — Да, ну даже какая-то...

Кира Лаврентьева — Подрасслабились.

Прот. Владимир Быстрый — Нет, отчасти, наверное, я сам виноват, потому что, конечно, надо, по примеру моих родителей, надо собирать вокруг каких-то людей, но сейчас как-то не получается такого вот... когда больше двух, что называется, собираешься, то особо беседы не получается, и потом сейчас как-то нет такого умения вести диалог с уважением, относиться к мнению другого. Вот я со многими сейчас спорю, беседую на разные, так сказать, современные темы, и политические, и культурологические, и удивляюсь, что нет аргументации никакой. Потому что я говорю, что вот я беседую с человеком, я говорю, вы знаете, я вот ваше мнение я могу высказать и доказать, как говорится, то есть то, что ваш взгляд, ваши взгляды, я прекрасно понимаю, откуда вы это, как говорится, и могу это вот рассуждать об этом, могу даже доказать, как говорится, правильность вашего, так сказать, посылки такой вашей, а потом могу ее, потому что я понимаю, откуда у вас, как говорится, ноги растут, да что происходит.

Кира Лаврентьева — Могу и опровергнуть.

Прот. Владимир Быстрый — Да, но я стою на совершенно другом, у меня другая точка зрения, которую я тоже могу доказать и могу опровергнуть вашу. Вы можете так сделать? И человек даже, в общем-то, в основном срывается сразу все на эмоции какие-то, крики и прочее.

Кира Лаврентьева — Отец Владимир, но я скорее про другое. Все-таки была некая жажда узнать больше о церкви, была некая жажда обсуждать какие-то глубокие вопросы. И вот сейчас немного, конечно, с этим есть проблемы. Уже как-то все подуспокоились неофитские порывы 90-х годов, как-то у всех уже притушились. Ну и люди спокойно, кто как может, как-то идут вот этой тропой внутри церкви.

Прот. Владимир Быстрый — Ну, в общем, да. Ну, вы знаете, тогда, особенно вот к тысячелетию, когда все шло к тысячелетию крещения Руси, тогда был, конечно, какой-то необычайный накал, и тогда получалось все... Почему так все быстро произошло? Что я вот крестился, и буквально через год я поступил в семинарию, значит, пройдя практику у отца Василия Владышевского, потом я ещё... Кстати, я сейчас уже понимаю, что я недолго там, где-то чуть больше полугода, наверное. Потом я ещё где-то полгода пел в Христорождественском храме в Измайлове, и потом поступил в семинарию.

Константин Мацан — В московскую?

Прот. Владимир Быстрый — Да, в московскую духовную семинарию, где проучился там неполных два года, и меня рукоположили.

Кира Лаврентьева — А родители ваши как к этому отнеслись?

Прот. Владимир Быстрый — Ну, они были немножечко, так сказать, ошарашены, поскольку я как-то все... А когда я крестился, их не было, они были на гастролях, и они мне позвонили, они мне позвонили, я сказал, что... Мама, я крестился.

Кира Лаврентьева — Сюрприз, да.

Константин Мацан — А сами они не крещеные были?

Прот. Владимир Быстрый — Нет, крещеные, крещеные. Вот, но тоже, так сказать...

Константин Мацан — Я поэтому и спрашиваю, удивился, такая компания, Юдина, Непомнящий, такая дружба.

Прот. Владимир Быстрый — Ну, а как-то так, вот они были крещеные, но как-то это было, так сказать, как сейчас говорят, нецерковно.

Константин Мацан — Ну, понятно, да.

Прот. Владимир Быстрый — Это потом уже произошло, там тоже мои родители познакомились с отцом Николаем Ведерниковым, тоже вот в связи с Юдиной, да, как-то, и он стал их духовником, и так далее, и так далее.

Константин Мацан — По каждому имени можно отдельную программу записывать.

Кира Лаврентьева — Вот отдельную программу, вы говорите, и я думаю об этом. Отец Владимир, ну вам действительно невероятно повезло в том плане, что вы тут же после семинарии попадайте в Храм Святителя Николая в Хамовниках, легендарный, который не закрывался, о нем есть несколько программ на Радио ВЕРА и в интернете масса информации. Ну ведь туда ходили действительно такие штучные прихожане, вокруг него собирались монахини, то есть это такое удивительное явление в советское время, такой глаз церкви, в такую безбожную совершенно эпоху.

Прот. Владимир Быстрый — Ну да, я дьяконом послужил год на Калитниковском кладбище Всех Скорбящих Радости, тоже там очень хорошую практику прошел такую настоящую, с погружением, в полное погружение, как говорится. Ну вот, да, тоже хвастаюсь, могу сказать, что как-то видел, конечно, много каких-то негативных вещей и в семинарии, и вот когда диаконом уже стал служить, уже, так сказать, вообще все изнутри. Но меня это почему-то ни капельки не поколебало, потому что я помню, в семинарии многие там мои, так сказать, друзья возмущались, почему ночью ходит инспектор, там, помощник инспектора и светит, значит, фонариком всем в лицо, да?

Константин Мацан — А зачем он так делал?

Прот. Владимир Быстрый — Ну, вот они возмущались, что где вообще свобода?

Константин Мацан — Проверял, спит ли?

Прот. Владимир Быстрый — Не, ну, понимаете, там всё-таки, не знаю, там пару сотен, там больше даже, наверное, дядечек, в общем, достаточно уже взрослых, да, и, в общем, это надо контролировать. То есть я как-то к этому совершенно спокойно относился, хотя пару раз я там сам на отбой опаздывал, возвращаясь там, как всегда, там, бежишь по дороге, раздеваешься, снимая всё с себя, так сказать, да, и когда тебя встречает инспектор, ты уже, так сказать, извините, как говорится, в исподним, да, вот, и говоришь, ну, я так вот вышел просто, проснулся, вышел, в том, значит, потом полночи ползаешь по, там, это анфилада такая в чертогах, да, комнаты, ползаешь по этим, значит, ищешь под кроватями, куда ботинок бросил, но это, слава Богу, было со мной там пару раз такое было. Но поэтому, конечно, надо было следить за всеми, потому что мало ли что случится, это же там... и естественно, когда диаконом стал служить, тоже там видел какие-то вещи, но меня это ни капельки, слава богу, то есть Господь как-то милости, меня это не поколебало, наоборот, даже, может, как-то укрепило. А когда я попал в хамовники, то там уже началась просто...

Кира Лаврентьева — Другая жизнь.

Прот. Владимир Быстрый — Другая жизнь какая-то. Мы шутили, что это как в таком хорошем смысле слова, как это помните, в «Снежной королеве», как эта Герда зашла в этот сад вечно цветущий, закрыла дверцу, а вокруг происходит что-то невероятное. Так и мы как-то зашли в хамовники, многие там, и на самом деле пережили все ужасы, которые тогда творились до 90-х годов как-то вот так абсолютно вот...

Кира Лаврентьева — Под покровом, да?

Прот. Владимир Быстрый — Под покровом, да. И... ну, там с поручницей грешных, конечно, была поручительница.

Кира Лаврентьева — Чудотворная икона.

Прот. Владимир Быстрый — Да.

Кира Лаврентьева — Отец Владимир, вы знаете, не могу все-таки не спросить, вот вы светский молодой человек, который закончил светский вуз совершенно из светско-интеллигентной московской семьи, которая, ну вот, как бы видел совсем другой мир, может быть, даже хороший мир, хороший советский.

Прот. Владимир Быстрый — Очень хороший был, очень замечательный.

Кира Лаврентьева — Советская Россия, ну то есть нельзя, да, нельзя списывать со счетов, что было очень много доброго и мазать все одной краской.

Прот. Владимир Быстрый — Нет, было замечательно.

Кира Лаврентьева — Прекрасные люди, все это какое-то наследие такое, оно все равно было, есть, и говорить о нём, мне кажется, надо. Как недавно у нас тут один гость сказал, ну, это, говорит, люди, они же были ещё той дореволюционной закалки, это, говорит, ещё тот дух передался, и в советское время люди как могли вот эту чистоту и аристократию духа, они это вот воплощали в каком могли виде. Ну вот, и, отец Владимир, вы попадаете в совершенно закрытый мир духовной семинарии, я так понимаю, в Сергеем Посаде вы жили?

Прот. Владимир Быстрый — Да, да.

Кира Лаврентьева — Там же очень строго, не выйдешь никуда, строго отбой по расписания, как вы уже сказали, про смотрителя как раз вашего, инспектора, и молебны службы, учеба, то есть такое строгое монашеское расписание, вы погружаетесь полностью в монашеский мир вот со всеми вытекающими. Как вам это было, как вы это восприняли вот тогда, туда ворвавшись из светского мира, как это было все вашими глазами?

Прот. Владимир Быстрый — Это было огромная какая-то радость и счастье.

Кира Лаврентьева — Радость.

Прот. Владимир Быстрый — Да, да, радость.

Кира Лаврентьева — То есть вы не видели в этом никаких трудностей?

Прот. Владимир Быстрый — Нет, нет, нет, я совершенно не видел, я как-то очень, в общем, ко всему отнесся. Ну, во-первых, конечно, были просто потрясающие открытия, потрясающие люди, которые там нам лекции читали, которые как-то и на какие-то вещи стали, то есть, которые я знал, стали совершенно... Ну, открыл совсем другой взгляд, с другой стороны такой духовный именно, то есть, оказалось, что вот есть, так сказать...

Кира Лаврентьева — Другой мир.

Прот. Владимир Быстрый — Да, другой мир, другой взгляд, другой подход вообще ко всему. И это, конечно, была огромная радость. Ну и потом, всё-таки, такое чёткое расписание, чёткий устав семинарской жизни, он, в общем, как-то так тоже очень приводил в чувство, очень было хорошо, потому что это были, там мы просыпались и на братские молебны ходили в Лавру, да, и там, ну, кто-то там, ну, я не работал, там, в просфорню ходили, там, ну, постоянно певческая практика, там, учёба. Потом я учился тоже, интересно, нас собрали в такой, сразу мы поступили во второй класс, потому что всех с высшим образованием сразу во второй класс приняли, да, вот, И поэтому у нас был такой, в общем, ну я там был не самый младший, там у нас был один 18 лет, вообще после школы пошел, но я был не самый младший, мне было 20, сколько, 26 лет, 25-26 лет, там самый старший он был за 40 уже, был там один, Дима был из Белоруссии, ему было 35 лет, то есть такие все дядечки уже, да, такие серьезные. И тоже было очень интересные, очень интересные разговоры, очень интересно, ну, как-то все тоже взрослые люди уже как-то, прожившие много, да. Ну и вот как-то тоже круг такой один получился, да, такой вот. И все как-то обсуждалось тоже все, споры какие-то там.

Кира Лаврентьева — Очень интересно. Очень интересно.

Отец Владимир, спасибо Вам огромное за Ваши тёплые воспоминания о духовном семинаре. Меня почему-то это как-то очень умиляет. Я помню, поступала в духовное учебное заведение в 17 лет, и когда ещё у тебя весь пыл, и вся твоя нервная система, и уклад твой направлен на учебу. И со мной в потоке поступали люди, которым было 35 лет, 30, 40, и я видела, как они страдают, и как им сложно писать это вступительное изложение. И насколько вот все-таки каждый возраст, он для своего однозначно. Но вот ваша история, это действительно как-то все очень умиляет. А вы общаетесь со своими друзьями в семинаре? Есть ли у вас какая-то с ними связующая нить?

Прот. Владимир Быстрый — Ну да, к сожалению, не часто, но общаемся, в общем, поддерживаем какие-то связи.

Кира Лаврентьева — И вот сразу вопрос, который я тоже хотела задать в течение всей нашей программы. Мы часто с Костей вспоминаем Владыку Антония Сурожского в этом разговоре, потому что все всегда вспоминают Владыку Антонио Сурожского и все его разные высказывания, глубокие умозаключения. И он говорит о том, что крайне важно на пути к вере увидеть свет Божий в глазах, свет вечной жизни в глазах другого человека. И также афонские монахи говорят о том, что есть такой феномен, есть такое явление в духовной жизни, как передача благодати от старца к ученику. И иногда она может передаваться не к ученику, а как-то косвенно, совершенно другим людям, которые раз пообщались со старцем, два раза пообщались с каким-то духовным человеком, и они что-то от него взяли. И вот все мы на пути к вере так или иначе от кого-то что-то берем. Какие люди были это для вас, кроме вашего духовника, которому вы уже рассказали?

Прот. Владимир Быстрый — Ну, конечно, огромное влияние оказал настоятель храма святителя Николая в Хамовниках отец Дмитрий Акинфиев, он, в общем-то, так сказать, тоже...

Кира Лаврентьева — Который еще вот из старых, да, который там в семинарию, по-моему, в 46-м году поступал.

Прот. Владимир Быстрый — Да, он поступил в семинарию в 46-м году.

Кира Лаврентьева — Вот известный такой протоиерей.

Прот. Владимир Быстрый — Да, да, да, да, и там тоже через него мы познакомились со всеми его одноклассниками.

Кира Лаврентьева — Да, это первый поток как раз, послевоенный.

Прот. Владимир Быстрый — Да, он учился там с отцом Кириллом Павловым в одном классе. Там отец Матфей Стаднюк покойный, он, по-моему, постарше был, но тоже, в общем, как-то. И отец Дмитрий, он, конечно, уникальный человек, он тоже... его отец, новомученик, расстрелянный, который в уже 20-х годах, по-моему, когда уже, в общем, всё было плохо очень, когда уже священников гнали, расстреливали, он стал священником и начал служить в храме. И отец Дмитрий в 6 лет первый раз прочёл 6-й псалом, это он всегда рассказывал. Ну и вот учился потом в семинарии, и у него было огромное количество тоже друзей священников и наставников священников самых разных, он всегда рассказывал об этом, делился с этим с нами. И, конечно, вот мы понимаем, что, если бы... ну вот он тоже сформировал как бы всё, и манеру богослужения, как служить, как, не знаю, как двигаться по храму, как ходить по храму. Ну мы невольно молодые, так сказать, не только я был ещё там, перенимали, естественно, это всё, да, и отношение к людям главное, то, что у него была потрясающая, во-первых, любовь, действительно, такая вот, причём он был очень такой, он не без всякого какого-то вот такого вот ощущения, что да, вот я там вот такой вот, я старец, я там такой вот весь из себя. Да, он очень был, так сказать, тихий, смиренный такой человек.

Кира Лаврентьева — Адекватный, как сейчас говорят.

Прот. Владимир Быстрый — Да, ну и всегда как-то он к людям подходил, иногда действительно, он сам говорил, что иногда там, что говорит, что иногда там человек говорит, что ему сказать? Ну, просто посидеть с ним, поплакать вместе. И действительно, я видел просто, как это происходило, когда действительно он где-то на лавочке садился или где-нибудь в стороночке, просто вот чуть ли не плакал действительно с каким-то человеком, который пришел к нему за каким-то духовным советом или за исповедью, или просто чем-то поделиться. Это вот такое отношение к людям было. И нас, конечно, молодых он очень, так сказать, как-то понимал, с одной стороны, да, понимал, жалел и никогда не ругал, как настоятель. Он так всегда каким настоятель, он так всегда каким-то говорил, там, один мой знакомый священник делает такое-то, ну, вот тут странно, да, вот, и ты понимал, что, значит, это он говорит о тебе, да, и надо как-то срочно что-то такое менять у себя.

Кира Лаврентьева — Вот, конечно, не можем сейчас с ним поговорить о его пути к священству, но ведь подумал отец Владимир, ведь его папа сознательно фактически подписался себе смертный приговор, принёс священство. То есть это печать оставляет.

Прот. Владимир Быстрый — Ну вот он в этом вырос, да. Он в этом вырос, и он как-то, не задумываясь, после школы, даже увеличив, по-моему, себе год, поступил в семинарию, и, так сказать, тоже он служил в храме Преображенском, где служил дьяконом, еще, по-моему, он служил там, где служил Николай (Ярушевич), да, митрополит Николай (Ярушевич), тоже от него он много очень рассказывал. Ну и, тогда как-то было мало же народа, в принципе, да, священников, и поэтому там общение было очень такое тесное, близкое, и рассказывал много патриарх Алексея Первого, и с Святейшим Алексеем Вторым у него были тоже очень такие дружеские отношения. И там, когда приезжал, Святейший всегда начал обнимал его и говорит, ну, отец Дмитрий, будем держаться, будем держаться, да, так сказать. И как-то так они очень... Тепло, тепло друг с другом общались. Но вот, к сожалению, он тоже, в общем-то, умер, так, ну, можно сказать, скоропостижно от рака, да, и не захотел лечиться как-то, в общем-то, и...

Константин Мацан — Как случилось, что вы, будучи совсем молодым священником, были отправлены на такое социальное служение в институт Сербского?

Прот. Владимир Быстрый — Ну, вот я говорю, тогда было время такое, во-первых, было мало священников, и сейчас их мало, а тогда просто их не было совсем, да, и это, во-первых. Ну и потом вот просто по географическому месту, поскольку святитель Николай храм рядом находится, там в 15 минут ходьбы до института, то вот ткнули меня, значит, да. Вот. И там была тоже замечательная Татьяна Борисовна Дмитриева, директор, которая все этот храм организовала, там все сделала, потом сделали там иконостас.

Константин Мацан — Храм в смысле в институте?

Прот. Владимир Быстрый — В институте, ну это такой храм, как сказать, малюсенькая такая комнатка, но настоящий храм, там, с престолом, с антиминсом, с богослужениями, хоть и редкими, но все-таки богослужениями.

Константин Мацан — Какой это год?

Прот. Владимир Быстрый — Это был 92-й, по-моему, да, вот я только-только пришёл в Хамовники, меня сразу тогда определили, да, сразу тогда определили. Вот, и ну, я говорю, что тогда было такое время, что как-то за всё брались вообще не задумываясь.

Кира Лаврентьева — Охотно.

Прот. Владимир Быстрый — Да, охотно и не задумываясь, как-то о последствиях, да, то есть вот там сказали, значит, да, пошёл, значит, стал, ну, естественно, столкнулся тоже, ну, молодой парень, в общем, столкнулся с таким вообще, это же, так сказать, самое скорбное место в Москве, можно сказать, да, то есть там истории можно много говорить. Вот потом, там, надо воскресная школа, всё организовали, там надо, там, ходить в какой-нибудь там институт педиатрии тоже там вот рядом с нами был, надо, будем ходить, организовали там, ну, не сестричек, в общем, каких-то набрали прихожанок, которые стали ходить туда, значит, надо там издательство, давайте организуем издательство, надо там киностудию, давайте киностудию организуем там, в общем, и как-то вот это всё очень легко, быстро организовывалось, находились какие-то люди, надо паломнический центр, давайте паломнический центр. Всё, стали собирать группы, ездить на Святую Землю, по России, в Дивеево и так далее. Воскресная школа, надо поехать в Пюхтице, всё, сейчас, значит, поднимаем Пюхтицы, значит, там призывают приглашение, едем в Пюхтицы, там, на призывают приглашение, едем в Пюхтицы там на 2 или 3 недели мы там тогда были. В общем, как-то всё было очень, так сказать, задорно, скажем так, и просто. Ну вот действительно было такое какое-то необычайное время было, да. Ну, с одной стороны, неофит, время неофитства, а с другой стороны, наверное, всё-таки это действительно вот время, когда церковь раскрывалась, да, то есть все же думали, что ну что там, в советское время церковь там загнана, там сколько-то у нас, я не помню, 50 храмов в Москве, да, что-то всего лишь, да, ну и проповедовать нельзя, там это нельзя, это нельзя, там всех стали ходить в рясах подрясниках по городу, и как-то, так сказать, сразу видно, что священник. Да, и оказалось, что все думали, что церковь, так сказать, уже всё, ничего от неё не осталось, а оказалось, что вот буквально по щелчку пальцев всё раскрылось, и пришли вот такие, вот как я, много молодых священников, которые, в общем, мягко говоря, никаким ни духовным опытом, ни, так сказать, таким практическим опытом не обладали, конечно. Ну, там какие-то, я говорю, в семинарии нас многому научили, но всё-таки это, так сказать, учёба. И оказалось, что церковь жива, и вот даже нашими, так сказать, ну, там, конечно, были тоже великие священники, и сейчас там, как отец Владимир Воробьёв, и отец Аркадий Шатов нынешний, так сказать.

Кира Лаврентьева — Владыка Пантелеймон.

Прот. Владимир Быстрый — Владыка Пантелеймон, да, который, конечно, там, это и курсы, и институт был, организован. Но вот мы, молодые, так сказать, по мере сил тоже что-то старались сделать, и всё получалось. Вот такая вот благодать была необычайная, и все тянулись к этому, и вот стоило просто вот кинуть клич и сразу собирался народ, и там горы сворачивали, и не было никаких преград, и всё как-то легко давалось.

Константин Мацан — А по-пасторски, что для вас стало самым трудным в институте Сербского?

Прот. Владимир Быстрый — Ну, вот выслушивать всё это и оставаться всё-таки, ну, держать себя...

Константин Мацан — В чём там состояло ваше служение? Вот вы приходили в институт и...

Прот. Владимир Быстрый — Ну, служили, во-первых, там служат молебны, естественно. Там же много, ну, там же в основном, стражные отделения, да, то есть люди, находящиеся под следствием за тяжкие преступления, то есть там просто так не попадают, то есть там, как правило, очень тяжкие преступления. Ну и вот всё это надо... беседа, исповедь беседы, и совместные какие-то, и больше индивидуальных, конечно, потому что надо... Вот, и это здесь было, конечно, тяжело, что всё-таки я понимал, что надо, как говорится, образ Божий видеть в человеке, то есть подобие может быть как-то уже... так оно где-то неподобное совершенно, но образ-то есть Божий, и надо всё-таки это видеть и как-то, ну, даже как-то полюбить этого человека, да, и помолиться за него, и выслушать его, и как-то понять его, да. И это, в общем, ну... Сейчас я уже, честно говоря, даже не скажу, тяжело мне было или не тяжело, потому что я говорю, что вот тогда было какое-то такое состояние, что вот всё-всё, делалось всё. Ну, потом всё-таки какое-то я время служил уже в Хамовниках, а там тогда же это был один из немногих храмов, и исповеди были просто... ну, это народу приходило...

Константин Мацан — Круглосуточные исповеди.

Прот. Владимир Быстрый — Ну да, то есть это просто что-то такое. Мы потом начали, уже поняли, что на литургии мы не справляемся на исповеди, поэтому начали вечерние исповеди, да, и на всенощный день и Субботний. Мы вечером стали исповедовать, чтобы хоть как-то можно было поговорить с человеком, да, вот. Потому что тогда исповедь, ну и сейчас тоже, собственно, она даже не сколько исповедь, а чаще это просто какая-то беседа. Хотя там сейчас говорят, что надо разделять, как бы там, но не всегда это получается, не всегда человеку, если скажут, что ну приходи ко мне там вот тогда, то он может и не прийти. Вот он пришел здесь, сейчас пришел, надо, так сказать. Поэтому, конечно, какой-то опыт, годовой опыт, но это было очень напряжённое, т.е. там действительно с ног падали, потому что народу было очень много

Константин Мацан — Я ещё почему спрашиваю про Институт Сербского, потому что со стороны складывается такая картина. Вот человек из интеллигентной семьи. Интеллигентной, не в смысле, что вокруг не интеллигент, а в смысле, что вот музыка, пушкинистика, разговоры о культуре за столом дома, высшее образование, одно из самых лучших технических образований на тот момент в стране. Такая вот среда, ну, кто-то бы сказал, рафинированная. Потом семинария — это уже из того, что вы рассказываете, атмосфера попроще, а потом, вот, например, в институт Сербского, сторона жизни, с которой, казалось бы, вообще криминальная сторона жизни во многом, и вряд ли бы с ней часто сталкивались до этого. Вот, и во всех этих ситуациях нужно сохранять веру. Вот что даёт нового о вере, об отношениях человека и Бога, вот это погружение в эту новую среду. Когда вы видите человека, на котором, по словам Достоевского, почти померк образ Божий, ну он про образ говорит, хотя тут же подчёркиваю, что никогда до конца не померкнет он, но вот настолько затёрся, что уже почти его не видно. Это надо как-то в себе силы найти его, любить, не осуждать. Вот это было каким-то, если угодно, для вас важным опытом?

Прот. Владимир Быстрый — Ну да, во-первых, хочу сказать, что не надо думать, что я прямо такой, прямо рос таким рафинированным мальчиком, да, потому что мой папа, он считал, что ребёнка надо социализировать, и поэтому я... Социализация началась очень рано, то есть я где-то, по-моему, мне было 4 года, и меня отправили на 3 месяца на дачу детского сада. О как! Да, и я там, значит, в общем... да, конечно, сейчас вспоминать об этом весело, но, в общем, так сказать, тогда это было довольно...

Кира Лаврентьева — Серьезно, это серьезный подход.

Прот. Владимир Быстрый — Ну, там была такая ситуация, что просто как-то не могли родители мной заниматься, потому что там бабушка болела, и так далее.

Кира Лаврентьева — Всё совпало.

Прот. Владимир Быстрый — Ну, в общем, были объективные какие-то, да, то есть не просто так, но папа считал, что надо социализировать.

Константин Мацан — Правда жизни, либо там.

Прот. Владимир Быстрый — Да, потом у меня были, конечно, естественно, пионерские лагеря тоже ежегодные, сколько, не знаю, лет, не знаю, 10, наверное, ездил в них, да, прямо вот тоже с первого класса.

Константин Мацан — Вот знаете, я вовсе не... когда я слово «рафинированный» произносил, я же говорил, что кто-то скажет, что это рафинированное, просто чтобы было понятнее, о чём речь. Я, на самом деле, по себе сужу, но я тоже там рос во дворе и с разными ребятами общались. И в лагеря ездили, хотя это звучит сейчас так несколько стилистически странно, в лагеря ездили. Ну, подмосковные, молодёжные, всё это было. Но даже несмотря на это, я понимаю, что я помню, когда я впервые как журналист оказался в интернате для тяжело больных детишек, причём в отделении Милосердия, которое так и называется, отделение милосердия, где самые тяжелые детишки лежачие, практически не общающиеся. Я помню, каким эмоциональным стрессом для меня это было, хотя вроде как бы жизнь ты знаешь и не растешь в теплице, но все равно соприкасаясь напрямую с этим, это тебя, по крайней мере, меня «переколбашивало,» как бы сейчас сказали, как бы сказали молодые люди лет 20 назад. А вот я поэтому спрашиваю.

Прот. Владимир Быстрый — Ну, меня, кстати, больше действительно тяжело было, когда меня отец Алексей Грачёв попросил крестить в каком-то интернате, где вот самые-самые страшные, так сказать, случаи с детьми произошли, то есть это... И вот тогда мне... и там было что-то порядка 100 или 150 человек, я крестил сразу, потом ходил их причащал, там несколько, потом как-то затерялись, перестал к ним ходить, но вот это было гораздо тяжелее, потому что, ну, вот на этих детей смотреть, конечно, во-первых, тяжело просто, потому что это страшно выглядит, да, но потом, конечно, понимаешь, что... Но с этими детьми было хорошо то, что они вот на второй, на третий раз как-то они так откликались, когда к ним приходишь, да, хотя там о каком-то умственном развитии, может быть, там речи даже и не шло совсем, но они так откликались, они с такой радостью тянулись и причащались, и как-то, когда их берёшь на руки, гладишь, общаешься, что это просто... Ну, это надо как-то в себя было переломить какое-то такое. А в Институте Сербского, ну, там как-то в себя было никакого барьера такого, то есть, ну, человек, да, человек, который совершил страшное какое-то злодеяние, да, там, убийство, там, не знаю, ещё что-нибудь такое, да, ну, вот, когда начинаешь с ним беседовать, ну, некоторые, конечно, так просто, даже особо и беседы не получалось, ну, человек приходил просто так, ну, скучно там, да, пришел развлечься, как бы, так, посмотреть на попа, там, задать какой-нибудь вопрос ни о чем, да, ну, тогда это другое. А некоторые действительно же, ну, как, люди же переживают, очень сильно переживают. И вот сейчас я недавно ездил в Луганск, и там как раз в госпитале, где, так сказать, сейчас печально известные «вагнеровцы», тоже я там стал записывать их имена, и говорю, ой, у меня тут книжечка, тут у меня заключённые, а тут вот, значит, сейчас сюда, чтобы... Они говорят, да, батюшка, нас вы можете писать и туда, и сюда. Ну, потому что там... то, что я смотрю, глаза такие все знакомые, глаза, то есть...

Константин Мацан — А чем знакомые? Что вот во взгляде?

Прот. Владимир Быстрый — А там какие-то вот есть глаза, как говорится, у милиционеров, у КГБшников.

Кира Лаврентьева — Печатника.

Прот. Владимир Быстрый — Да, какая-то некая такая печать, что сразу видно.

Константин Мацан — Мне кажется, они очень глубоко в тебя смотрят, они тебя сразу просчитывают.

Прот. Владимир Быстрый — Они, да, они смотрят очень такой, знаете, как бы такой цепкий взгляд такой.

Константин Мацан — Пытливый такой.

Прот. Владимир Быстрый — Пытливый, цепкий взгляд. Он, да, он сразу начинает просчитывать человека, что-то сказать, как к нему относиться, как его, и, как правило, у них стопроцентное попадание, то есть они сразу понимают, кто перед ними. Ну, в Институте Сербского, например, у меня были такие, тоже приходилось переламывать, когда там исповедуются же все, идут, я сижу там, и приводят, значит, одного, второго, третьего, приводят каких-то сексуальных маньяков, например, а потом приводят уголовника, который говорит, я как с тобой буду общаться, когда, значит, вот, как бы, я же не могу на одном стуле сидеть, когда посидел какой-то там маньяк, да, там, педофил или еще кто-то такой, да, вот, и приходится как-то переламывать просто так жестко довольно, говоря, что, знаешь, ты там, у вас там свои, как говорится...

Кира Лаврентьева — Правила.

Прот. Владимир Быстрый — Правила, да, вы там, пожалуйста, я в них не лезу, но здесь ты пришел ко мне, ну к Богу пришел, ко мне пришел, да, и поэтому будь добр. А я говорю, я должен общаться со всеми, кто ко мне приходит, я вас... потому что, в принципе, так я и с тобой могу не общаться, потому что ты убийца страшный, и для меня вы, как говорится, как бы, ну так, по-человечески одинаковы, да, что один, что второй, но я же общаюсь с вами, вот, вот, ну а так, когда я пришел молодой, то как-то не было такого вот, перелома не было, не приходилось мне как-то привыкать, но общался с ними и так вот слушал. Учился, как говорится, вот именно учился, учился именно вот какому-то умению и подходу к людям. Да, то есть...

Кира Лаврентьева — Я, когда читала ваше интервью, слушала на Радио ВЕРА по поводу вот этого института и министерской вашей работы там, я какой-то такой вопрос сразу для себя сформировала. Ведь, по сути, между нами и между людьми, которые попадают в этот институт волею судеб, нет тут черты. Нет такого, что есть наш мир прекрасный и праведный, а есть их неправедный и грешный. Туда же попадают люди, которые сделали порой преступление в состоянии глубочайшего аффекта или под воздействием каких-то тяжелых обстоятельств, когда психика, грубо говоря, не выдержала. То есть сегодня я говорю, Господи, буду идти с тобой до конца и никогда тебя не предам, а завтра я говорю, не знаю этого человека, не знаю, кто это. То есть мы все можем в какой-то момент проявить малодушие.

Прот. Владимир Быстрый — Ну, от сумы и от тюрьмы, как говорится.

Кира Лаврентьева — Да, да, да. Отец Владимир, и вот, конечно, в свете этого хочется задать вопрос, а когда наступает точка невозврата? Вот вы же очень долго, очень много разговариваете с людьми, которые вот они её проходят, но прежде, чем они её проходят, наверняка есть какие-то красные сигнальные черты. Есть ли они вообще? Правильно ли я вообще задаю вопрос?

Прот. Владимир Быстрый — Ну да, вот с некоторыми я беседовал, и были такие очень откровенные беседы, и человек говорил, что я все понимаю прекрасно, и свою, как говорится, участь, и как я попал в это, так сказать, но я не могу отсюда выйти, у меня нет сил выйти от этого.

Кира Лаврентьева — Вот где эта черта, как её не переходить? У каждого своя.

Прот. Владимир Быстрый — Ну, конечно, это индивидуальная какая-то черта, но я знаю, у меня был мой, так сказать, прихожанин и друг, который там полжизни провёл в заключении. Но он, правда, такой, так сказать, домушник был, да, то есть он не... Крови на нём не было, но он всю жизнь, там, полжизни провёл в лагерях, да. Вот. Но вот он говорил, что это вот как-то вот... Ну, это, знаете, называется такая какая-то романтика уголовной жизни.

Кира Лаврентьева — Украл, выпил в тюрьму.

Прот. Владимир Быстрый — Украл, выпил в тюрьму, да. То есть это какая-то романтика такая. И он был, вот это был теска Владимир, он такой был потрясающий артист, он мог там... Никогда не поймешь, что он сидел, как раз он представлялся, кем он мог, геологом, зоологом, библиотекарем. Но он, по молодости, это, конечно... Он, кстати, там родился и вырос, как раз, в Хамовниках, в Бараках. Тогда был там абсолютно уголовный такой мир, и большинство пошло как раз по такой криминальной стезе. Как-то это было тогда распространено, в послевоенные времена, какая-то была такая, как Высоцкий пел тоже, об этом песня есть. Ну вот, и как-то вначале это засосало, а потом эта жизнь, ну что, хорошая жизнь, как украл, какое-то время наслаждаешься на Юге, радуешься жизни, потом тебя берут. Там тоже неплохо, в лагерях тоже неплохо, тоже можно жить. Вот, привыкают к этому, и для них это тоже дом родной. То есть у них... Вот, а выйти, вот он, вот мой теска, мой друг, он вышел из этого, да, как-то он понял, что уже больше этим заниматься нельзя, и всем сказал, что всё, я завязал. Ну, у него был достаточный авторитет, чтобы как-то, в общем, его отпустили, короче говоря. А некоторых и не отпускает среда эта. То есть, просто заставляет, что называется. А некоторые уже и не хотят.

Кира Лаврентьева — Ну, я ведь, да, вот я задала этот вопрос, чтобы, отец Владимир, просто обозначить какой-то некий механизм страсти, который знаком каждому из нас. Просто это бывает воровство, а бывает, что-то такое, знаете, цивилизованное, но механизм то он один, ты идёшь, идёшь, и в какой-то момент доходишь до красной черты. И вопрос, что у каждого эта красная черта, она своя, и вот предупредительные знаки, они же тоже крайне важны в этой всей истории.

Прот. Владимир Быстрый — К сожалению, мы все живём...

Кира Лаврентьева — И все попадаем в ловушки.

Прот. Владимир Быстрый — Особо не задумываясь. Если так, даже не говорить о таком криминале, просто говорить о грехе, то мы все живем, как правило, не задумываясь вообще ни над чем. И живем, иногда даже понимая, что вот, как вот Каин, Господь ему говорит, что грех лежит перед дверями твоими, да, вот, то есть ты понимаешь, что ты сейчас сделаешь, но ты делаешь всё равно. Почему?

Кира Лаврентьева — Т.е. маленький грех — это уже смертельная опасность.

Прот. Владимир Быстрый — Ну, в принципе, да. Это, ну, верный в малом и во многом верен будет, Господь не зря сказал. Действительно, это вот всё начинается с каких-то таких... механизм один и тот же, короче говоря, да, вот, и рано или поздно человек попадает и даже может осознавать, что этого не надо делать, что это плохо, но делает.

Кира Лаврентьева — Но сил нет уже.

Прот. Владимир Быстрый — И в мелочах каких-то, там, в среду съесть мороженое какое-нибудь, грубо говоря. И вот в таких серьёзных вещах механизм один и тот же. Ну, как-то я понимаю, да, ну ладно. Ну, а нет, конечно, многие преступления, тяжёлые, там, убийства, они, конечно, в состоянии либо эффекта происходят, либо под действием алкоголя, наркотиков, каких-то что-то такое, да, веществ. И там уже человек действительно, многие говорят, что во всём виновата именно водка. Не я виноват, а водка виновата именно там водка. Не я виноват, а водка виновата.

Константин Мацан — Часто говорят о том, что такие... Ну, общение с такими людьми, со всей сферы социальной работы, где люди страдают, и это напряжение требуется много времени, и эмоциональное напряжение, и интеллектуальное, и чисто физическое, и говорят, что человек иногда признаётся, вот если бы я не был священником, я бы не смог, потому что Господь укрепляет в благодати священства какие-то силы, которые, казалось бы, даже не от тебя приходят. Вот вы как-то это чувствуете?

Прот. Владимир Быстрый — Да, вот это я чувствую, да. То есть здесь, ну хотя, с другой стороны, и врачи работают, и следователи, все как-то общаются. Бывает, конечно, какая-то профессиональная деформация, но мне кажется, что она тоже слишком преувеличена все-таки. На самом деле можно оставаться, кажется, нормальным человеком вообще. Священнику, конечно, все-таки, всё-таки вообще в исповеди любого человека, потому что, даже не говоря о тюрьмах, просто с любым человеком общаешься, конечно, ты всегда переживаешь, всегда это... После исповеди человек становится как бы твоим таким уже родственником, что называется, близким очень человеком, после даже короткой исповеди. Ты уже не можешь по-другому к нему относиться, даже видя какие-то его недостатки, может быть, даже, ну, уже не касающиеся греха, а просто какие-то поведения, ну, не можешь его, так сказать, как-то одёрнуть грубо или резко, ну, какой-то свой. Ну, конечно, мы понимаем и чувствуем, что это, конечно, по благодати Божьей, но это даже, может быть, не совсем должно быть свойственно священнику, наверное, это должно быть свойственно любому христианину, умению общаться, всё-таки Господь говорит, что мы свет миру, мы соль земли, то есть мы должны любой... И потом, как сказал Павел, царственное священство род избран. То есть каждый христианин... То есть не надо говорить, что священнику хорошо, вот у него там благодать, а я, значит, вот там такой благодати нет, поэтому там, значит, ничего не получается. Нет, это на любом христианине, так сказать, какая-то такая благодать и есть у любого христианина, я в этом уверен. И священник, он, ну, там, какая-то вот, да, благодать, которая «немощная врачующая, оскудевающая восполняющая» и так далее. Да, вот это всё, конечно, есть тоже, да, но всё-таки таинство священства, но это же не просто там какие-то слова, это духовная реальность, но в то же время-то каждого должно быть такое.

Константин Мацан — Спасибо огромное за наш сегодняшний разговор. Я напомню, в гостях у нас сегодня был протоирей Владимир Быстрый, исполняющий обязанности настоятеля храма святых равноапостольного князя Владимира и княгини Ольги в Черёмушках, ответственный за богослужение в храме иконы Божией Матери умиления при институте имени сербского у микрофонов была Кира Лаврентьева я Константин Мацан спасибо, до свидания.

Кира Лаврентьева — Всего хорошего

Прот. Владимир Быстрый — До свидания, спаси Господь.

---

Все выпуски программы Светлый вечер

• «Невидимая брань». Иеромонах Давид (Кургузов)
• Светлый вечер с Владимиром Легойдой
• «Еженедельный журнал» с Аллой Митрофановой. Выпуск 414