«Путь к священству». Протоиерей Александр Азаренков

У нас в гостях был клирик Иверского женского монастыря в Орске протоиерей Александр Азаренков.

Наш гость рассказал о своем непростом пути к вере через тюремное заключение и о том, как принял решение стать священником.

Ведущие: Константин Мацан, Кира Лаврентьева.

---

Все выпуски программы Светлый вечер

• «Смыслы Таинства Крещения». Священник Григорий Геронимус
• «Детям о вере». Прот. Григорий Крыжановский
• «Путь к священству». Протоиерей Алексей Митюшин

---

К. Мацан

— "Светлый вечер" на радио «Вера». Здравствуйте, уважаемые друзья. В студии у микрофона моя коллега Кира Лаврентьева.

К. Лаврентьева

— Добрый вечер.

К. Мацан

— И я, Константин Мацан. Добрый вечер. А в гостях у нас сегодня протоиерей Александр Азаренков, клирик Иверского женского монастыря в Орске, но сегодня он — гость в Москве. Добрый вечер.

Прот. А. Азаренков

— Всем здравствуйте. Здравствуйте, Константин, здравствуйте, Кира, здравствуйте, уважаемые радиослушатели.

К. Мацан

— Я напомню нашим радиослушателям, отец Александр, что в тех беседах, которые мы с Кирой ведём, мы говорим о пути священника к вере и в веру, причем это парадоксально, потому что, когда человек заходит в храм впервые, ему кажется, что священник родился сразу в рясе, ему на роду было написано стать священником, и это — люди из какого-то особого теста. А между тем, жизнь показывает, что священник — это люди, которые вышли из той же среды, что и миряне, люди из того же общества, с тем же бэкграундом историческим, социальным. В какой-то момент с человеком происходят события, которые шаг за шагом ведут его к вере, и потом — к принятию священства. И на этом пути, на котором встречаются вопросы о жизни, о Боге, о Церкви, и находятся ответы на эти вопросы. Об этом мы хотели бы с вами сегодня поговорить.

Прот. А. Азаренков

— Всё очень понятно. Наши женщины рожают прекрасных детей.

К. Мацан

— Это бесспорно, хотя я не совсем понял, как это относится к моей реплике.

К. Лаврентьева

— Отец Александр просто нас подбадривает сегодня. Смотрите, дорогие друзья, я представляю, на самом деле, небольшой кусочек из послужного списка отца Александра до священства, и до сих пор некоторые регалии с вами остаются, батюшка, если я не ошибаюсь. Значит, отец Александр — вице-президент регионального отдела Российского союза боевых искусств, мастер спорта по кикбоксингу, кандидат в мастера спорта по автоспорту, кандидат в мастера спорта по дзюдо — и ещё много чего мы не записали сегодня и не озвучиваем, чтобы не занимать эфирное время. С отцом Александром, если что, не страшно ночью вместе идти по улице, и в разведку не страшно, и на автомобиле не страшно. Отец Александр, ну и, конечно, самый первый вопрос, который возникает после такого представления: в результате каких событий человек, который жил такой интересной, насыщенной, яркой и глубокой жизнью — помимо всего прочего, вы ещё и многодетный отец — вы стали верующим человеком, вы стали священником?

Прот. А. Азаренков

— Да, изначально я не был никаким верующим человеком, всё это пришло. И я думаю, что, смотря на свою прошлую жизнь, только одно: это — призвание, меня призвал Господь, никак иначе это не назовёшь.

К. Лаврентьева

— Что такое Божье призвание для вас?

Прот. А. Азаренков

— На самом деле, каждого человека-христианина призывает Господь. Только если призовёт Господь, ты можешь — и если есть возможность и свобода откликнуться — тогда это Но для вас это призвание было не самым мявсё происходит. Мне кажется, без призвания ни один человек и христианин не может существовать.

К. Мацан

— Но для вас это призвание было не самым мягким. Расскажем немножко вашу биографию: ваше обращение к вере произошло в тюрьме, в местах лишения свободы. Вы были человеком, отбывающим наказание.

Прот. А. Азаренков

— Да, мне так и надо было. Я отбывал наказание в исправительной колонии города Россошь Воронежской области.

К. Мацан

— И как случился ваш приход к вере? Я задаю непраздный вопрос: мне, как журналисту, приходилось бывать в колониях, писать репортажи, знакомиться со священниками — заключёнными, которые делились своим путем и внутренним переживанием. Речь не о том, по какой статье, за что и как — об этом вообще сейчас не спрашивают, да в тюрьме и не принято спрашивать о таком. Именно поэтому меня интересовал путь человека, но, видимо, в тюрьме был храм. Храм для заключённых в колонии, насколько я могу судить, — место омобенное. Не так много там есть мест, куда можно сходить, а туда из камер выпускают, выводят, и священник приходит в камеры, разговаривает с узниками. Вообще, обострены чувства и вопросы к себе: почему, за сто, что произошло, как с этим быть дальше? Вот, как вы себе на эти трудные вопросы отвечали?

Прот. А. Азаренков

— Вообще, вопросов очень много, и очень много интересных было бы ответов по той простой причине, что, если говорить обо мне, я познал это на собственном опыте, то есть, я этого не слышал — всё это прошло через меня, через боли, через скорби, я это всё пропустил через себя. Интересно, что это были 1990-е годы, я был ещё молодым человеком, собственно говоря, времена были непростые, и, конечно же, я совершал преступления, я этим жил. Я был так воспитан — меня воспитала улица, все уличные порядки я впитал с юности, практически не выходил из полиции, которая тогда называлась милицией. Бывала даже такая ситуация: когда к школе подъезжал патруль, преподаватель сразу называл мою фамилию — 100% приехали за мной, так оно и было всегда. Собственно говоря, я хотел сказать, что я был уверен в том настолько я искусен, что меня невозможно поймать на тех преступлениях, которые я совершал — это был абсолютный обман. Господь так устроил, что меня поймали и привлекли к ответственности, но, что удивительно, совсем за другого человека. К сожалению, такие были времена: нельзя сказать, что имел место беспредел со стороны полиции, но всякие бывали перекосы, они выполняли свою работу, и, тем не менее, я попал в эту нехорошую струю. А попал я сначала в КПЗ, потом в тюрьму, где просидел под следствием полтора года. Менялось и отношение ко мне. Сначала я проходил по делу как свидетель, но потом, поскольку тот человек, который совершил преступление — мы же все тогда были такими правильными — следователь предложил мне и моему подельнику: если вы нам этого человека выдадите — это было лицо кавказской национальности, скажем тае, и мой хороший знакомый — я не могу сказать друг, но товарищ — и, конечно, в нашей пацанской среде, если выдать человека, сами понимаете, нужно было уезжать рз города, причём, не потому что мы чего-то боялись, а потому что это уже в крови, мы никогда не смогли бы кого-то предать, это было просто невозможно. Поэтому, я совершенно не мог сказать об этом человеке ничего, а поэтому, я совершенно точно знал, что мне предстоит. Получается, что таким образом я попал в тюрьму по чужой статье. Это — мой крест, и я считаю, что, если посмотреть назад, — это такая милость Божия и такая благодарность Богу за то, что всё это произошло со мной. Если бы этого не было — я знаю, что произошло с моими друзьями и товарищами: практически 70% нет в живых, перестрелки, много чего было нехорошего. И это просто милость Божия: во-первых, там я ушёл от этого после этих скорбей, потому что сначала мне казалось жутко несправедливым то, что я попал туда за кого- то, я всячески пытался доказать, что не совершал этого, писал какие-то жалобы, но, в итоге, потом я вдруг реально понял, что это — милость Божия, и что, как раз, через эти скорби, может быть, и произошло такое преображение, полное изменение внутреннего состояния. Я конечно, как это было принято, жил там по понятиям, сначала так оно и было, но потом удивительным образом приходил священник — он ещё и был врачом по профессии, и как-то публично, можно сказать, стал исповедовать веру, тогда это было не очень принято, на тебя даже косо смотрели, зная, кем ты был — и вдруг ты становишься верующим, то есть, люди думают, что ты, как минимум, сошёл с ума. И я очень благодарен тому священнику — звали его отец Виктор Слепцов, который реально мне давал очень дельные советы. Казалось бы, это невозможно, чтобы священник давал такой совет, но был пример, когда, скажем так, заезжали новые люди, которые жили по понятиям, не зная меня, пытались меня оскорбить, назвать святошей или ещё както. Он говорил мне: ты молчи рри всех, покажи христианство такое, каким оно должно ыть. А потом научил меня: разбуди его, выведи в туалет и покажи ему, кто он есть на самом деле. Вот удивительно, священник мне говорил это — но в моём случае, если бы я делал открыто, то есть, из двух зол выбирал меньшее. Я так делал всегда,и, собственно, можно сказать, поэтому я выжил. По поводу Крещения. Я не знал об этом совсем, но моя мама, Царствие ей Небесное, сказала мне о том, что я не крещён. И у меня появилось желание креститься, когда я после тюрьмы попал в колонию. Срок у меня был немаленький — 9 с половиной лет, и было о чём подумать. У меня супруга моя — нынешняя моя матушка Ксения, тогда её имя было Гульфарус, а её папа был кем-то типа народного героя Казахстана — он был актёром, художником и дал ей такое арабское имя Гульфарус как у известной художницы, которую он знал. Она была из казахской семьи, папа снимался в фильмах, собственно, и в Москву Он её тоже привёз для того, чтобы она поступала во ВГИК, но тут появился я. И, чтобы вернуться к тому разговору, она была из мусульманской семьи, некрещёная. Женился я в 16 лет, в 17 лет у меня родился сын Роман, она ждала меня из армии, а в тюрьме мы с ней вместе решили покреститься. Мы приняли крещение в колонии, в молельной комнате, все втроём — это было в 1995-м году.

К. Мацан

— Протоиерей Александр Азаренков, клирик Иверского женского монастыря в Орске сегодня с нами в программе «Светлый вечер». А вот принятие Крещения — это тоже решение и шаг, с которым связано ьо, что мы называем встречей с Богом. Вот, жил человек неверующим или агностиком или равнодушным к этим вопросам. И вот, в какой- то момент он ощущает или ему удаётся в опыте пережить то, что Бог есть. Вот, как это было у вас, если это было как- то так?

Прот. А. Азаренков

— Знаете, я за давностью лет, может быть, какие-то детали не помню, но я помню, что было некое призвание, что-то такое необычное внутри. В этих трудных ситуациях Господь был настолько близко, что я почувствовал близость Бога, настолько это было явно, что невозможно было спутать ни с чем. И, когда тебя это касается, ты понимаешь: всё, другого пути в жизни у тебя просто нет.

К. Мацан

— А вот вам потом не приходилось, будучи уже священником, в сане, встречать людей из того вашего прошлого, и как они реагировали, узнавая о ваших зигзагах биографии?

Прот. А. Азаренков

— Да, конечно. Вы знаете, не получится сейчас очень коротко ответить, но я скажу следующее: я ведь поступил в семинарию, ещё находясь в колонии — это удивительный момент, на самом деле. Меня перевели потом, поскольку я не жил по понятиям — а по понятиям нельзя было уходить на удо и в колонию поселения — меня, в принципе, это уже не касалось,я отошёл от тюремных понятий и пришёл к вере. Удивительно, на самом деле, что потом стали всё-таки лояльно относиться ко мне. Ну, во-первых, сначала из- за страха, боялись, потому что знали, как я могу себя повести, а после стали уже уважать за то, что я принял такое решение. Сейчас я расскажу, о чём речь. Так вот. Получается, что когда я прибыл в колонию поселения, моя супруга и я жили при храме два с половиной года, я там был неким мини-священником. И у меня была возможность, собственно, сыграть в футбол на чемпионате области за команду полицейских «Динамо», меня попросили. Я давно играл в футбол, даже тренировался в спецклассе — имел к этому отношение. И вот, появилась возможность выезжать домой — иногда отпускали. И, когда я приезжал домой, я встречал полное непонимание своих друзей: неужели это тот, кого они знали? Не понимали меня мои родственники и мои товарищи: они смотрели на меня испытующе: настоящее это или блеф? А еще, если у нас будет время, я вам очень интересную вещь расскажу на тему того, что вообще такое вера в колонии — там есть важные особенности, которые нужно знать. Изначально относились к моей вере с подозрением, но потом эти авторитетные люди города Воронежа, с которыми я до сих пор поддерживаю общение, берут у меня благословение, называют отцом Александром и относятся исключительно как к священнослужителю.

К. Мацан

— Ну, тогда, раз вы уже такую тайну нам приоткрыли. Вера в колонии: в чём там тонкость момента и особенность?

Прот. А. Азаренков

— Знаете, я тоже это всё испытал на себе. И то, что Господь касается нас — это правда, и то, что мы выстраиваем хорошее и красивое здание в тюрьме — это тоже правда. Но есть один нюанс, который заключается в следующем. Фундамент этого красивого здания — он не настоящий. Вы понимаете, о чём я говорю? Он не на свободе, наша вера. И я потом это очень глубоко осознал. И поэтому, после того, как я вышел из колонии, стал священником и начал окормлять тюрьмы, в том числе, пожизненно заключённых. Мы встречали людей из общины, мы поддерживали с ними общение, и я видел, что людей, вышедших из общины, хватало максимум на месяц — и всё, они падали, потому что не было фундамента. И, как раз к этому времени, у нас появилось желание отерыть в Оренбургской области некий реабилитационный центр для того, чтобы мы могли встречать их и сопровождать. То есть, была отработанная система, мы все этим занимались. Потом все это перешло в город Воронеж, и мой друг-священник продолжал заниматься этой тонкой темой. Я всё это на себе испытал, и мне, на самом деле, повезло. Когда я вышел, меня сразу взяли работать а храм святителя Николая Чудотворца в городе Воронеж, в двадцати километрпх от иоего дома. И было, конечно, очень тяжело: это была зима, жалование выделили 200 рублей, то есть, я посчитал — это ровно на дорогу туда и обратно на целый месяц — и мне приходилось в течение полугода бегать 20 километров в храм, я вставал в 5 утра и бегал. Прибегая, я чистил снег, потом в течение дня я выполнял какие-то работы, вечером я был чтецом, и уже к ночи, переодевшись, я опять бежал 20 километров, вечером мне было уже гораздо тяжелее — 15 километров по городу, потом — через лес. Я жил на границе города Воронежа, но только это был пригород, достаточно известный, обкомовские дачи там раньше были, и на территории этих обкомовских дач жил мой дед. Поэтому, как-то так: 5 километров приходилось по лесу бежать, а вечером уже тяжело, слякоть, я в кедах бегал, полгода я так пробегал. Самым неприятным было то, что, когда приходили мои знакомые и друзья, они видели, кем я был во внешней жизни, а тут ты чистишь, тут ты убираешь, собственно говоря, как прислуга, в их понимании. Вначале я испытывал некоторое чувство дискомфорта, было очень тяжело, когда на меня так смотрели. Потом, конечно, привык, слава Богу.

К. Мацан

— Когда вы говорите о том, что в тюрьме вера рождается не из свободы, вы имеете в виду то, что есть обстоятельства, для которых вера становится неким противодействием и утешением. Когда уходят эти обстоятельства, слабеет и сама вера.

Прот. А. Азаренков

— Фундамента нет. Фундамент может быть только на свободном выборе. А здесь вроде бы и есть свобода — человек вдруг понял, что он верующий, его Бог коснулся, он начинает выстраивать это красивое здание веры.

К. Мацан

— Я почему об этом спрашиваю? Потому что есть люди — и я в их числе — которые не имеют такого опыта, который есть у вас, и они часто начинают легко рассуждать о том, что вера даёт возможность быть свободным везде. Можно быть свободным в тюрьме, можно быть свободным при любых обстоятельствах, потому что это — внутренняя свобода, которая делает тебя свободным в глубоком, духовном смысле. И ты не принадлежишь обстоятельствам, поскольку ты Богу принадлежишь. Это легко произносить, очень легко использовать как аргумент в дискуссии. А эта живая практика жизни, то, о чем вы сейчас говорите, ставит под сомнение ту лёгкость, с которой мы обычно об этом говорим.

Прот. А. Азаренков

— Вы знаете, я пришёл к вере, испытав на сегодняшний день максимально все те трудности и скорби, еоторые мне были даны. Вот, я на 100% понял, что у нас, собственно говоря, вообще никакой правды нет, мы должны это понять и при этом не отчаиваться, потому что Бог есть. Это, кстати, очень важная мысль. Человек часто думает о себе, что он верующий, что он саободный, а потом происходят какие-то относительные скорби и изменения в жизни, и он вдруг себя обнажает, и, оказывается, что он — совсем не верующий и не такой, как он себе вообразил. Пускай эти люди не переживают, до глубины мы все равно не дойдём, а в своих знаках + и — человек безграничен: он может быть ангелом светлым, а может быть ангелом тёмным. Поэтому, здесь, когда придёт это понимание, человек приобретёт какое-то смирение и всё равно будет идти вперёд, трудиться, падать и опять вставать, потому что, когда придёт понимание, что нет в тебе ничего, что нужно тебе идти вперед, трудиться и прийти в состояние того смирения, в в этом состоянии смирения к нам приходит Господь. Вот так.

К. Лаврентьева

— Ну, раз у нас такая тема важная поднимается сегодня в эфире: отец Александр, что делать тем людям, которые выходят из мест лишения свободы, они разучилимь жить в большом, свободном мире, и, к сожалению, никто с распростертыми объятиями их не ждёт. Вы озвучили немножко про вашу организацию, которую вы создали, но сейчас, насколько я понимаю, она уже не функционирует. Куда пойти людям? Наверняка, нас сейчас слушают заключённые, которые хотели бы услышать ответ на этот вопрос.

Прот. А. Азаренков

— Такие организации есть. Наша организация была одной из первых, но сейчас их достаточно много. Можно обратиться в социальную службу, в Синодальный отдел по тюремному служению, в Синодальный отдел по социальному служению, и вам скажут, куда обратиться. На сегодняшний день, я точно знаю, что преемники нашего центра находятся в Воронеже, село Костёнки, занимается и руководит этим центром иерей Евгений Вещенюк.

К. Лаврентьева

— "Светлый вечер" на радио «Вера», дорогие друзья. У нас сегодня в гостях протоиерей Александр Азаренков, клирик Орского Иверского женского монастыря. У микрофонов Константин Мацан и Кира Лаврентьева. Мы вернёмся после короткой паузы.

К. Мацан

— "Светлый вечер" на радио "Вера«.продолжается, сегодня у нас в гостях протоиерей Александр Азаренков, клирик Иверского женского монастыря в Орске. И наша магистральная тема сегодня — это не только тюремное служение или та часть вашей биографии, которая связана с тюрьмой, а вообще ваш путь к священству. Вот, сама идея, мысль о том, чтобы быть священником: как впервые зародилась и как вы к этому пришли?

Прот. А. Азаренков

— Это было уже после крещения, я был старостой общины в колонии, и так интересно получилось: мы были совсем безграмотными в плане литургики, но каких-то Отцов мы читали, причём не просто читали, а применяли их к жизни, но с литургикой мы в принципе не дружили. Не было достаточно информации, которая есть сегодня. Вы не представляете, я как бы служил Литургию: открывал Служебник, создал хор, вычитывал все, что было положено для служения Литургии. Я не знал, что читал священнические возгласы и ектении. Потом, когда осталась запись, и ее увидел священник, который пришёл к нам, он очень долго смеялся, что вообще такое произошло. И вдруг — я не знаю, откуда у меня появилось желание такое, но в простоте своей я говорил уже другому священнику, который к нам приходил — я не знаю, как он тогда на меня смотрел — я сказал ему, что хотел бы быть священникои и служить Богу. Он велел мне забыть про это и сказал, что для меня это точно невозможно. Я удивился: как это так? Ведь я же принял крещение!

К. Мацан

— А с чем был связан такой твой ответ? С твоим жизненным опытом? С тем, что ты заканчивал свой тюремный срок?

Прот. А. Азаренков

— Видимо, да. По сути, у священника не было подобной практики с людьми, сидящими в заточении. Вот, так он об этом сказал.

К. Лаврентьева

— Но важно помнить, что Церковь — это сообщество кающихся грешников, и ситуации разные бывают в жизни. Но всё-таки кто-то, судя по всему, вас понял, кто это был, отец Александр?

Прот. А. Азаренков

— Это уже когда я принял священство. Тогда в Воронеже я очень долго бегал и, фактически, довел себя до истощения, потому что принимать пищу приходрлось один раз в день, и то понемногу. Я чувствовал себя не очень хорошо, и тут Господь обратил на меня внимание в очередной раз. Раздался звонок — и меня пригласили, поскольку я бывший спортсмен, семинарист, меня пригласили в Саракташскую обитель милосердия. Протоиерей Николай Стремский, который сегодня, на мой взгляд, безвинно отбывает наказание. Там были дети сироты, я приехал к нему, был там воспитателем и преподавателем, занимался с детьми. Он обратил на меня внимание, вдруг мне стали платить очень хорошую зарплату. Мне очень понравилось, не из-за зарплаты — я тогда об этом не думал, сам труд был правда очень хороший. Я заканчивал семинарию, перевелся из Воронежской семинарии в Самарскую, поскольку это было ближе, 500 километров, но не 1500 километров, как в Воронежн. И вот, к концу последнего курса меня и еще одного человека выдвигают как претендентов на священство. Я пишу автобиографию, с учётом этой автобиографии сначала мне отказали, но потом узнали, что тогда я не был крещён, но принял крещение уже в колонии. Соответственно, какие бы то ни было грехи, которые я совершал в прошлом, они прощаются, убийства я не совершал. Канонических препятствий для принятия сана не было. Но, самое интересное, нам дали задание для подготовки к экзамену, я приехал и сдал экзамен на отлично, а другой человек — не буду говорить, кто именно — не сдал экзамен совсем. Сначала было неприятно и обидно: его рукополагают, а я вдруг получаю отказ. Я не знаю, что произошло, но мне показалось, что внутри меня была какая-то кратковременная обида, но потом я вдруг до глубины понял, что нет, это не мой путь, и слава Богу, что мне отказали — я так обрадовался этому, я сказал, что больше я никогда ни шагу не сделаю в эту сторону. И уехал в Москву жить с семьёй. Но, живя в Москве, я имел отношение к Саракташской обители и здесь трудился по делам обители. И вдруг, проходит полгода, я уже совсем забыл, мне говорят, что вы должны в четверг прилететь. Я как-то не спросил причину, я часто летал. Я прилетаю в Оренбург, и отец Николай Стремский мне говорит, что в воскресенье, на День Святой Троицы я стану диаконом. Я такой: ясно. После того, как он мне сказал это — я не знаю, что произошло со мной в этот момент, но я понял, что не могу сопротивляться. Мне кажется, это было как раз то самое призвание. И у меня вспыхнуло огромное, ещё большее желание служить, но на этом всё не закончилось. Это был 2002-й год, если я не ошибаюсь, 23 июня, в День Святой Троицы. Но, когда меня рукоположили во диаконы, меня спросили: вам ничего ещё не говорили? Я ответил: мне говорили, что я сорокоуст должен проходить. Но мне ответили, что завтра, на День Святого Духа я стану священником. Вот так. Я такой: ничего себе, вот это да. Мне сказали, что после сорокоуста я буду направлен в село Жёлтое, там очень много татарского населения, и там я буду служить. Вот, собственно, так и произошло мое рукоположение.

К. Мацан

— А что это за духовный закон такой, или как так случается, что человек хочет, желает, стремится, причём, даже к такой богоугодной вещи как принятие сана, а Господь говорит ему нет. Причём, Господь же не говорит: нет, попозже, человек это воспринимает как: нет, это — не мой путь, я понял и отпустил эту ситуацию, это — не моё, смирился. И вот тогда возвращается Господь, и это же самое желание реализует на каком-то новом уровне. Вспоминается даже такой афоризм: всё сбудется, стоит только расхотеть. Почему такое происходит, с точки зрения христианской веры?

Прот. А. Азаренков

— Господь так хочет, чтобы не было нашего я. Потому что как только мы привносим это своё я, начинаются очень большие перекосы, начинается неправда. Мне кажется, что священником служить именно в правде, я просто не вижу смысла другого. Опять это слово я... конечно, это неправильно. Я не хотел бы служить священником за то, за это и за много чего ещё. Тогда вообще нет смысла, как только появляется нечто твоё или от тебя, нужно просто разворачиваться и уходить, потому что нет смысла вообще служить, это будет уже не правда. Поэтому, я это воспринимаю как некий правдивый шаг в сторону Бога. Это — моё мнение, я могу ошибаться. Существуют разные мнения, и хорошо, что они — разные, потому что, как я понял на сегодняшний день, для каждого человека и для каждой аудитории есть свой священник. Поэтому, нельзя говорить о том, что этот — на правде, а этот — не на правде, но если Господь в любом случае призвал человека, допустил его и дал ему возможность служить дальше, была ли у него такая правда, был ли у него такой духовный закон, как со мной — неважно, главное, что есть он и есть та аудитория, те люди, которым этот священник мог бы быть полезен.

К. Мацан

— Вы сегодня занимаетесь тюремным слкжением, но теперь уже, что называется, с другой стороны. Наверное, бессмысленно спрашивать, помогает ли этот прошлый опыт при общении с осуждёнными священнику, наверняка помогает, конечно. Но есть ли какая-нибудь история или пример, когда вы смогли тоже дать человеку, не совет даже, а что-то такое сказать, чего вы не понимали бы, если бы сами через это не прошли. Как тот священник, который посоветовал вам парадоксальную вещь: днём молчать, а ночью — разбираться по понятиям. Что-то подобное с вашей стороны было?

Прот. А. Азаренков

— Никогда подобных вещей я не говорил, никогда я не хотел спускаться — вы меня правильно поймите, не спускаться, это неправильно — я бы хотел всегда, везде и в любой ситуации оставаться священником. То есть, бывали ситуации, когда священник приходил, начинал разговаривать с людьми по понятиям и думал, что таким образом он их приблизит, но это неправда: люди хотят слышать Христа. Что было удивительно: в самом начале моего служения, наверное, в первый день моего рукоположения, в первый же день своего священства я сразу же объехал три колонии. И, собственно говоря, именно тогда Владыка благословил меня создать отдел по тюремному служению, на тот момент, к этим людям раз в полгода приезжал священник, то есть, не было такой системы. Что хочу сказать? Те люди, к которым я приходил в колонии, вообще не знали, что я имел такое прошлое. И мне нужно было об этом не говорить, но находить такие слова, чтобы они были удивлены, что я об этом знаю и глубоко знаю, и мог бы дать какой-то совет, и давал советы исключительно на духовные темы, потому что сам через это прошел. Не в обиду будет сказано некоторым священнослужителям, ни в коем случае, слава Богу, что они ходят, но когда ты сам через призму духовной жизни, через призму Христа живёшь в колонии — и не просто живёшь, а ты живёшь вообще Христом, ты совершенно другой человек, и ты испытываешь все эти боли, все эти трудности именно через призму Христа, и вот эти тонкие моменты знаешь только ты, и ещё может знать эти тонкие моменты человек, который сам через это прошёл. Поэтому, когда приходил ко мне священник, и я пытался в глубине ему что-то рассказать, он отвечал мне: Что ты! О чем ты говоришь! Ты совсем не понял про святых, куда ты лезешь, оно тебе не надо! Я этого не понимал, я думал: как же так, это же сама суть, сама простота нашей жизни во Христе, что может быть ещё важнее? И вдруг я слышу от священника: нет, это тебе не надо, это не то. А что тогда то, неужели Христос поменялся, как-то поменялась жизнь? И, поскольку тогда я это всё очень близко воспринимал, очень глубоко переживал, видел эту боль непонимания со стороны священника приходящего, и он не понимает и не ищет того, чтобы заглянуть вглубь меня. Ему это не дано, потому что он просто живет другой жизнью. А в моем случае, я же все это испытал, я знаю тонкие моменты, до глубины. В самом начале, было правда очень тяжело. Когда я приезжал за сто километров в колонию для служения Литургии — надо понимать, что Оренбург — это все-таки, граница с Казахстаном, и там очень много мусульман, это не значит, что это плохо, там очень много хороших людей, но отношение к вере поначалу было сложное. И, когда я приходил, — а я приезжал в 7 утра с антиминсом, тогда там не было ещё антиминса, чтобы совершать Литургию, меня все пинали, я никому там не был нужен, мне не давали пропуск. В итоге, я заходил туда в 12 часов, то есть, я 5 часов стоял на проходной и вообще не мог зайти в колонию — вот такое отношение. Но, когда я заходил и служил Литургию, а потом я видел, как приходит человек — и он кается, и его трясёт от того, что он кается, бывший разбойник, я вижу искренние слёзы и понимаю, что всё не зря. Но потом я решил, что надо выстраивать отношение с начальником колонии, чтобы я мог заезжать туда беспрепятственно на машине и с телефоном. И я им всем сразу сказал, потому что в те времена было такое отношение к священнику, оно передавалось из поколения в поколение, от одного заключённого к другому, что священник, который приходит на исповедь, он что-то записывает и наверняка может кому-то что-то рассказать. Да, такое было, но это были не священники современные, а их деды, в 1937-м году или позже, но это, к сожалению, было. Но не надо путать переодетого священника с настоящим священником. Поэтому, думая так, я сразу сказал начальнику колонии и всем, что здесь я служу только Христу, прошу ко мне по другим причинам не обращаться. И, когда я зашёл в колонию и сказал то же самое ребятам-заключённым, что я ничего, никакие ваши хотения передавать не буду? То есть, я им сразу так всё сказал, чтобы они меня не использовали как средство передачи чего-либо, я сразу это отсёк и даже сказал следующее: если сейчас бы здесь, не дай Бог, сидел мой отец, и он попросил бы меня нарушить закон и передать какие-то средства, я своему родному отцу откажу. Тем самым я показал: с этим ко мне не подходите, я этого делать не буду, потому что если я хоть в одном ошибусь, то ради чего я тогда прихожу, и всё это просто может в один момент закрыться.

К. Мацан

— Протоиерей Александр Азаренков, клирик Иверского женского монастыря в Орске сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Ну, вот сегодня вторник Страстной седмицы, в этот день среди разных тем, с которыми каждый день Страстной седмицы связан, есть тема притчи о талантах по Евангелию от Матфея в этот день произносится. И мы в начале нашей сегодняшней программы говорили о большом количестве ваших талантов, связанных со спортом, кикбоксингом, дзюдо, автоспортом, и надо полагать, что вся эта часть вашей жизни должна быть второстепенной по отношению к священству. Насколько всё это между собой сочетается, насколько тяжело ради служения Богу с какими-то дорогими сердцу вещами расставаться. И приходится ли расставаться? Может быть, нет, и это всё очень хорошо друг с другом соединяется?

Прот. А. Азаренков

— Константин, я сердечно благодарю тебя за этот вопрос и хочу сказать, что хотел бы дать на него ответ — не потому что он будет каким-то особенным, а потому что, как я сказал, я стараюсь всё пропускать через себя. И это, на самом деле, как мне кажется, очень неплохой опыт. В самом начале, когда я получил приход, в котором было очень много мусульман, я всегда ходил там в рясе, тем самым исповедуя и проповедуя христа. А люди вообще воспринимали священство очень плохо, категорично плохо, и практически совсем не было никакого контакта. Когда я пришёл туда, там был маленький молельный дом и 5-6 прихожан на районный центр, представляете? И вот такая ситуация была? Что делать? Конечно, есть два пути. Один путь — это исключительно путь молитвы, и если ты, конечно, будешь жить идеально сам, то будешь привлекать людей как мотыльков на свет. Тогда я к этому еще не был готов, поэтому избрал другой путь: я стал обучать детей единоборствам. Тогда в военкомате было подобие спортзала, моя матушка Ксения сшила борцовский ковёр, я набрал детей, и начал их тренировать. Через год мы поехали на чемпионат России, ротом, ещё через год, на чемпионате Европы выступали, при этом я играл в футбол, и я понял вот что: через это умение, которым ты владеешь — если бы я был музыкантом, может быть, я привлекал бы людей через музыку, но я — бывший спортсмен, поэтому я решил использовать это для налаживания контакта, это — входной билет, на самом деле. Но здесь самое главное — не потерять своего внутреннего состояния, не уходить в это глубоко. То есть, надо всегда понимать, что это — не самоцель, а средство. Для меня это всегда было средством, и самое интересное, что сразу возникло непонимание в православной среде. Когда я приехал в епархию, секретарь епархии сказал мне: кто к нам с мечом придёт, от меча и погибнет. Он на меня сразу накинулся: ты что там делаешь?! Я пытался объяснить ему, но он не совсем понял. Но, тем не менее, есть плоды, есть результат, и результат очень большой. Все те мои дети, с которыми я занимался и которых тренировал, закончили военные академии: сегодня они — офицеры, майоры, полковники, капитаны. Один преподаватель в Можайске, Илья Долгов, который стал у меня чемпионом и мастером спорта. Я, как тренер, подготовивший чемпиона, тоже получил какой-то определённый статус. Тем не менее, были плоды. И что я ещё понял: если к этому вопросу подходить как к средству, если ты обозначил себя как тренер, люди очень быстро ко всему привыкают. И я понял тогда, что нужны плоды в том, что я делаю. А значит, нужно тратить на это время, и много времени. В итоге, у меня каждый день были три тренировки по единоборствам и две тренировки по футболу: я тренировал еще и футболистов, с ними потом тоже выехал на областной чемпионат. Да, было тяжело, но потом я увидел плоды. На сегодняшний день, я могу сказать следующее: если нет надобности в том, стобы священник выступал в такой роли, значит, сейчас это не нужно. Вот, сегодня, сейчас, мне это не надо, я свое дело там сделал, и сейчас мне хотелось бы, всё-таки, больше заниматься внутренним деланием.

К. Мацан

— А те ваши подопечные, с которыми вы начали заниматься спортом — они воцерковились в итоге? Пришли в храм за вами, как за священником?

Прот. А. Азаренков

— Смотрите, у нас был клуб Александра Невского, в клубе было большое количество мусульман. У некоторых было огромное желание покреститься, я честно скажу, что я отказывал детям мусульман по одной простой причине: они ещё несовершеннолетние, а в регионе много мусульман, вы сами понимаете, что могло бы быть. Я как бы этого не боялся, дело в другом: отношения с мусульманами могли испортиться, но, на самом деле, я находил пути, как их воцерковлять и крестить, и сегодня есть такие реальные плоды.

К. Лаврентьева

— Просто без согласия родителей делать такие вещи довольно рискованно.

Прот. А. Азаренков

— Я вам расскажу один случай, очень интересный. Какая была методика, чтобы завоевать доверие детей как можно быстрее. Я никогда не собирал детей в аудиториях, мой метод преподавания следующий: например, если я хочу показать им ситуацию, при которой они не должны попадать в тюрьму и не должны нарушать закон, и следствие нарушение закона может быть вот такое. Мало объяснить это на словах, и вот что я делал. Я организовывал чемпионат по футболу в колонии для малолетних тогда в городе Бузулуке, я привозил туда детей, они играли в футбол, им показывали, где живут эти дети, они с ними общались, они смотрели в их глаза, они настолько напитывались этой информацией, что потом ехали в автобусе — и была тишина. И потом я провоцировал их на беседу: а вот смотрите, как это может быть. Это — воспитательный момент, следующее, допустим, мы говорим о границе: я возил их на границу, договаривался с пограничниками, они смотрели, как работают собаки — там же граница с Казахстаном, контрабанда вполне возможна, и кто знает, может быть, эти парни об этом бы и подумали. А чтобы они совсем об этом не думали и видели, как это происходит, мы показывали им, что ничто не утаится, тебя поймают — это уже тема для разговора. И однажды произошла следующая ситуация, в которой я, казалось бы, сделал ошибку, но потом она сыграла очень хорошую для меня роль. Значит, я начал говорить о Христе мусульманам, прошло какое-то время, ко мне подходит зам. начальника РайОНО и говорит: батюшка, беда! Я спрашиваю: что случилось?- прошел, наверное, месяц, а это было в самом начале. Он говорит: тут такое сообщество против вас, что вы хотите всех детей покрестить, сделать всех православными. Общество взбунтовалось. Я говорю: спасибо, что вы мне об этом сказали. Я прихожу: это было в самом начале, может быть, пятая тренировка, и я собирал детей в аудитории, потом прекратил это, пришел на тренировку и спрашиваю одного из ребят: Анвар, скажи мне, друг мой сердечный, какова этимология и лексическое значение слова мечеть? Он такой: а я не знаю. Я удивился: как это, ты, мусульманин, и не знаешь! Потом спрашиваю у Абдула, что такое минарет, тоже лексическое значение и этимология слова. Он тоже не ответил. Я спросил у троих, никто не смог ответить. Я поставил условие, что если на следующей тренировке они не ответят мне на эти вопросы, до тренировки я их не допущу. Они ушли к своим родителям, родители, как оказалось, тоже не знают. В итоге, все мусульмане перебегали друг к другу, и вообще никто ничего не знает. Это удивительно. И потом они, представляете, поехали к мулле в соседнее село, мулла удивился, что православный священник задает такие вопросы — и всё, вопросов больше не было о том, что я хочу сделать из них православных христиан.

К. Лаврентьева

— Что для вас самое трудное сейчас, отец Александр? Мы обычно спрашиваем про радостное, но от вас столько радости идёт, что я про трудности спрошу. Что для вас самое трудное в священстве на сегодняшний день? Или что самое радостное — давайте я просто по-другому задам вопрос.

Прот. А. Азаренков

— С Богом вообще ничего трудного не может быть. Мне сегодня хотелось бы всё—таки быть при деле, максимально потрудиться, использовать, как мне кажется, какой-то свой потенциал, наработанный за период священства, и мне хотелось бы быть очень полезным Церкви, я живу в Москве сейчас, и хотелось бы быть полезным именно здесь, в Москве.

К. Лаврентьева

— Дай Бог, помоги вам Господь, отец Александр. Спасибо вам огромное за этот разговор.

К. Мацан

— Протоиерей Александр Азаренков, клирик Иверского женского монастыря в Орске сегодня был с нами в программе «Светлый вечер». У микрофона была моя коллега Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Спасибо, до свидания.

К. Лаврентьева

— Всего хорошего.

Прот. А. Азаренков

— До свидания.