«Путь к священству». Прот. Николай Чернышев

У нас в студии был клирик храма святителя Николая в Клённиках, доцент кафедры иконописи факультета церковных художеств Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета протоиерей Николай Чернышёв.

Наш гость рассказал о своем пути к вере и священническому служению, а также об удивительных людях, которые участвовали в возрождении церковной жизни в Москве в 90-годы прошлого века.

Ведущие: Константин Мацан, Кира Лаврентьева

---

Константин Мацан:

— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Здравствуйте, уважаемые друзья. В студии у микрофона моя коллега Кира Лаврентьева.

Кира Лаврентьева:

— Добрый вечер.

Константин Мацан:

— И я, Константин Мацан. В гостях у нас сегодня протоиерей Николай Чернышев, клирик храма святителя Николая в Кленниках, доцент кафедры иконописи факультета церковных художеств Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета или ПСТГУ, как мы его обычно называем, сокращая. Добрый вечер.

Протоиерей Николай Чернышев:

— Здравствуйте, дорогие радиослушатели.

Константин Мацан:

— Отец Николай, и вам и нашим слушателям напомню, что в этих беседах, которые мы со священниками в 8 вечера по вторникам на волнах Радио ВЕРА ведем, мы говорим о пути к вере и в вере. Такой разговор биографический о жизненном пути, который в итоге через, наверное, какие-то выборы, может быть, сомнения, может быть, открытия привел человека, мужчину, к священству. Поскольку этот путь сопряжен, как нам представляется, всегда с вопросами, с поиском ответов, то, быть может, те вопросы, те открытия, которые вы совершали на вашем пути, окажутся созвучными, интересными, как-то срезонируют с теми вопросами о жизни, о вере, о Боге, о Церкви, о человеке, которые есть у наших слушателей. Поэтому об этом сегодня с вами хотелось бы поговорить.

Кира Лаврентьева:

— Отец Николай, у вас удивительная биография с множеством прекрасных событий и людей, которые встретились вам на жизненном пути. Действительно, вы в ограде Церкви всю жизнь практически или около того. Хотелось бы узнать подробности. Расскажите, пожалуйста.

Протоиерей Николай Чернышев:

— Не совсем, но с ранней молодости. Очень важно задумываться об этом, формулировать и для себя и для вопрошающих ответы на эти важные вопросы о пути к вере. Если начинать с самого начала, то это, конечно, влияние моей бабушки. Родители у меня были неверующие, коммунисты. Но бабушка, мама отца, пользовалась авторитетом совершенно беспрекословным и абсолютным. Отец был властным человеком, но перед мнением своей мамы он просто благоговел и соглашался всегда. Единственный случай, когда он ей возразил поперек, и она послушалась, мне запомнился, может быть, даже по рассказам взрослых людей, я не уверен, что я сам это помню. Потому что это было в раннем детстве, в дошкольные мои годы, когда бабушка собралась вести меня крестить. Видимо, у нее был знакомый священник, на кого она полагалась, и об этом узнал отец. Узнав, он так отреагировал: ты что, хочешь, чтобы меня с работы выгнали? Прекрати немедленно все эти сборы. И тут бабушка послушалась. Всегда слушался он ее, а здесь она сказала: ладно, пусть не сейчас. Следующее, что я помню, мне было чуть больше лет, уже в школьные годы, но классе в третьем-четвертом, не позже, она подарила мне свою Библию. И сказала так: сейчас ты, пожалуйста, спрячь и никому не показывай, пусть это будет твоей тайной. Придет время, в старших классах, станешь постарше, прочитаешь, вспомнишь меня, и тогда постепенно в твоей жизни будет все меняться. Пока просто убери и не надо никому, ни мальчишкам, одноклассникам, никому об этом говорить. Как правило, детвора любит хвалиться какими-то редкостями, но ценностью бывает и какой-то секрет, какая-то тайна. Здесь второе стало приоритетом, я, как мог, спрятал, эту тайну сохранил класса, наверное, до 7-го примерно, когда поселился рядом с нами в соседней квартире на одном этаже, юноша, который был на 4 года старше меня, а в детские годы это огромная разница, целых четыре года. Он серьезно занимался литературой, писал стихи и мне помогал в школьных занятиях по литературе, знакомил меня более серьезно, чем в школе тогда знакомили, и с Пушкиным, и с Достоевским. Можно было, нетрудно, эти произведения классические найти, но он показал мне и стихотворения доктора Живаго, и «Рождественская звезда», и весь этот цикл его Евангельский, и «Сретение» Бродского. Все это на машинке напечатано было, тоже, как редкость, как тайна, распространялось из рук в руки. Вчитываясь в такие стихи и вчитываясь в наших классиков, прежде всего, в Федора Михайловича, я стал больше задумываться о вопросах веры. И тут стал читать, мне сказали, что лучше Библию начинать с ее второй части, с Евангелия, с Нового Завета, потому что это то время, в котором мы сейчас живем. Сначала мне непонятно было, как это то время, в котором мы сейчас живем, а потом постепенно стало это все более понятно. Самые первые такие детские встречи. Тут именно следует говорить о встречах с людьми, как апостол Павел сказал коротко и глубоко: «Вера от слышания». От этих сначала совсем крохотных воспоминаний о бабушке, о ее мудрости, о том, как прислушивались к ней ее дети, и отец, и тетка, и дядя мой, насколько она человек еще той царской дореволюционной эпохи, насколько ее мнение для них было важно. Почему из-за чего? Потом стало понятно, что это культура Церкви, прежде всего. Ее дом был на Трифоновской улице, деревянный, двухэтажный дом, для современных слушателей проще представить будет обстановку, вспоминая страницы «Белой гвардии» Булгакова, дом Турбиных. Такая же печь изразцовая, такой же абажур над круглым столом, такая же старинная мебель, старинная посуда, обстановка еще той дореволюционной эпохи сохранялась. Правда, сначала весь дом деду и бабушке принадлежал, потом только второй этаж, потом на моей памяти только две комнаты из второго этажа — такое, как у всех, уплотнение. Отношение с соседями хорошие были, нормальные. Из нового — телевизор КВН с крохотным экраном и линзой. Первые такие детские впечатления. Это я застал совсем краешком, еще культуру Москвы дореволюционной. Когда умерла бабушка, отец попросил, хотя он не был сентиментальным человеком, чтобы остановили автобус с ее гробом около ее дома, попрощаться с домом, где и он вырос, и она всю жизнь провела. Отвезли бабушку на кладбище, и буквально через пару месяцев снесли этот дом. Сейчас там огромные современные дома, и ничто не напоминает о той обстановке дореволюционной. Это Марьина Роща, Трифоновская улица. После нее, самых первых, совсем крохотных воспоминаний наша классика, и Пушкин, и Достоевский, и Пастернак, и Бродский. С ними меня гораздо более глубоко, чем в школе, знакомил этот юноша, Игорь Селезнев, который и сам поэтом стал и мне рассказывал в свое время о церкви, о вере. Вот еще одна встреча, которая послужила большему моему интересу. В последних классах я стал готовиться в институт, тогда мне понятно стало, что мне нужно выбирать что-то связанное с изобразительным искусством. Остановился постепенно на художественно-графическом факультете педагогического института. Так промыслительно получилось, что именно отец познакомил меня с одним художником замечательным, который был больше, чем художник для меня и для всех тех, кого он обучал больше, чем преподаватель. Он нам открывал такие вещи о нашей жизни, о нашей эпохе, о том, как все устроено и в Советском Союзе и в мире, как это было у прежних поколений нашей страны, как сейчас все происходит. Он был фронтовик, и он от своих родителей получил многие знания более глубокие, чем я, и с нами делился. Он был учеником Павла Дмитриевича Барановского, архитектора-реставратора, который участвовал в реставрации многих московских храмов. Он сам был не только художником, Михаил Николаевич Гребенков, но и архитектором-реставратором. Через эту культуру церковной архитектуры, не только ее внешние формы, но и смыслы, что такое храм, что такое церковь, как осмысливалась каждая часть, каждый элемент храма, что он собой, какую смысловую нагрузку несет, он и сам к вере приобщился и нам рассказывал об этих истинах церковных.

Константин Мацан:

— Протоиерей Николай Чернышев, клирик храма святителя Николая в Кленниках, доцент кафедры иконописи факультета церковных художеств ПСТГУ сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Потрясающе интересно вы рассказываете, даже просто не хочется прерывать. Дальше, какие учителя были?

Протоиерей Николай Чернышев:

— И в студии Михаила Николаевича Гребенкова на Чистых Прудах такое подвальное помещение было. Если в Питере все больше мансарды, то в Москве вот такой андеграунд собирался, где совсем не официальные, не официозные, а то, что в понятие андеграунд входит — альтернативные мастера работали и передавали свой опыт. Для меня он стал передаточным звеном. Еще замечательные люди у него учились, среди них Лариса Алексеевна Федянина. Сразу можно сказать главное о ней, она стала моей крестной. Она стала мне непосредственно конкретно рассказывать о сегодняшней жизни нашей церкви, о существовавших тогда совсем не многочисленных московских приходах и о своем духовнике, духовном отце, отце Александре Куликове, о храме святителя Николая в Кузнечной слободе, куда она ходит, где служил тогда отец Александр Куликов. И предложила мне принять крещение. К этому времени я уже не раз прочитал Евангелие. Для меня это стало истинами непреложными. Конечно, существовали вопросы, конечно, нужно было много еще узнать и на многое получать ответы, но сомнений каких-то мучительных я не помню. Это можно назвать периодом детской веры, когда целое открыто и с доверием детским принято. А дальше нужно было, чтобы кто-то подробности более живо раскрывал. Лариса Алексеевна и стала таким человеком, которая стала меня непосредственно к таинству крещения готовить и познакомила с отцом Александром. Мое крещение состоялось тоже интересно, действительно, как вы в начале сказали, встреча с очень многими, разнообразными, глубокими, замечательными людьми. Мое крещение состоялось в квартире поэтессы одной, Елена Третьякова, она была чадом отца Александра. 1 декабря 1978-го года состоялось таинство крещения. Это был, как потом я узнал, день рождения отца Александра. Несмотря на свой день рождения, он в этот день на дому, на квартире, как в большинстве случаев тогда проходило, потому что опасно было и для священников и для тех, кто крестится, открыто это делать. Могли сообщить по месту работы, и священника могли наказать, что молодежь привлекает к церкви. Поэтому по большей части тогда крестили на дому у верующих людей. Тут-то и началась для меня совершенно другая жизнь, совершенно новый, невиданный ранее мир. То, что раньше только понаслышке, только из книг, только по отдельным каким-то намекам или воспоминаниям Михаила Николаевича, каким-то теоретическим, книжным знаниям о смысле и назначении каждого элемента храма, что такое алтарь, что такое купол, что такое четверик, трапезная. После крещения сложилось вот как. Уж не знаю, как именно это почувствовал отец Александр, он сразу... Во-первых, для меня это было очень важно войти в жизнь церкви сразу, а не раз в месяц, раз в полгода, как кто-то вспоминает. Для меня важно было бывать в его храме как можно чаще, может быть, потому, что я почувствовал его искреннее отношение ко мне. Он устроил так, что меня сразу стал в алтарь брать, не где-то среди народа я прятался в храме, а сразу говорит: на моих службах, когда я служу, вот тебе благословение, входи в алтарь и стой здесь, наблюдай. Не то что он заставлял прислуживать, никакой такой эксплуатации не было абсолютно. Как нередко бывает, появляется молодой человек, и надо его к какому-то делу приспособить. А сначала чтобы я наблюдал и для себя выводы делал и задавал вопросы. Еще раз говорю, мир церковного богослужения, его церковного содержания меня поразил. Это было совершенно ни с чем ранее не сопоставимо для меня. Только из тех строк у Достоевского, которые есть и в «Братьях Карамазовых» и в «Подростке», когда обращается старец и к Алеше Карамазову и в «Подростке» к главному герою. Говорит старец: придет время, ты Церкви послужишь, но не пугайся, не сейчас, не пугайся. Потому что и тогда даже для молодого человека это было что-то редкое и необычное. Тем более в 70-е годы 20-го века это что-то было из ряда вон выходящее. И вот меня сразу помещают в самую гущу церковной жизни, и на будничных службах и на праздничных я был в алтаре Николо-Кузнецкого храма и учился молиться, учился собранности, благоговению. Стали приходить вопросы все более углубленные. Батюшка и с книгами своими стал знакомить, со своей библиотекой обширной, которую он получил еще тоже от прежних поколений, от архимандрита Бориса (Холчева), который служил в храме Николы в Кленниках при отце Алексее Мечёве. Достаточно быстро, через несколько месяцев, стал приглашать и к себе домой. В это время, 79-й год, это было время, когда в Николо-Кузнецком храме проходил ремонт, реставрация, росписи стен алтарей и главного, и боковых Сергиевского, и Введенского. Зная, что я художник, отец Александр предложил мне помогать возглавлявшей тогда настенные росписи Ирине Васильевне Ватагиной. Такой редкий случай, что женщина возглавляла росписи в алтаре. Требовался помощник, как всегда на монументальных работах. Видите, тут совпало все, и такое раскрытие глубинных смыслов происходившего, и это не только было теорией, а это было моей практической работой как художника с такими мастерами, как Ирина Васильевна Ватагина. Ее ближайший ученик тогда Ярослав Добрынин, который потом стал расписывать Сергиевский предел боковой, и там я ему помогал тоже. Алексей Семенович Воронов-Россаль, чадо отца Александра, я ему в Введенском алтаре помогал. Все эти люди продолжали меня погружать в мир Церкви и древней и современной не только теоретически, богословски, но и с практической иконописной стороны. Это и стало для меня содержанием безмерно большим, чем то содержание, которое институт мне давал.

Константин Мацан:

— Мы вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня у нас в гостях протоиерей Николай Чернышев, клирик храма святителя Николая в Кленниках, доцент кафедры иконописи факультета церковных художеств Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета. Мы вернемся и продолжим слушать рассказ отца Николая о его пути к вере, в вере и к священству. Не переключайтесь.

Константин Мацан:

— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается. Дорогие друзья, напоминаю, что у нас в гостях протоиерей Николай Чернышев, клирик храма святителя Николая в Кленниках, доцент кафедры иконописи факультета Церковных художеств Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета. У микрофонов Константин Мацан и Кира Лаврентьева. Мы, честно говоря, дорогие слушатели, внимаем рассказу отца Николая о его жизни, между прочим, очень богатой и разнообразной на разные удивительные встречи, знакомства, события. И вот вплотную мы подходим к моменту, когда отец Николай принял решение стать священнослужителем. Интересно послушать, как дальше всё развивалось.

Протоиерей Николай Чернышев:

— Я только чуть-чуть назад отступлю. Я спросил у отца Александра после крещения, как мне с родителями быть. У меня, говорю, не просто неверующие мама и папа, а коммунисты, отрицающие решительно. Он говорит: ты им пока ничего не говори, пусть это будет (как в свое время бабушка сказала о Библии, так отец Александр о таинстве крещения) твоей тайной. Как для первых христиан, которые могли быть чиновниками в Римской империи, служить в Римской армии, а в это время были подлинными, настоящими христианами и сохраняли в тайне свою веру, и так она постепенно крепла. Я говорю: пока, понятно, а потом? Он улыбнулся: а потом ничего страшного не будет, они увидят, что ничего с тобой плохого не происходит и смирятся, и все будет хорошо. Так и случилось. Дальше, то, о чем вы спросили, о священстве. Это тоже вышло по слову отца Александра, которое я помнил в точности. Через какое-то время, когда я поработал у Ирины Васильевны и Алексея Семеновича и Ярослава Добрынина, потом еще храм расписывали под Москвой в селе Дмитровское. Через достаточно короткое время он такую фразу произнес: ты станешь иконописцем и священником — в утвердительном тоне, но, с другой стороны, не в виде приказа, а как предвидение.

Кира Лаврентьева:

— Пророчество.

Протоиерей Николай Чернышев:

— Ты станешь иконописцем и священником. Он, конечно, таких высоких слов не называл: пророчество. Может быть, предвидение. Для меня не возникло никакого сопротивления, а я воспринял, как огромную степень доверия, невероятную. И, конечно, стал более серьезно готовиться. Ирина Васильевна Ватагина как-то упала с лесов и сломала ногу, это для всех было драматическим событием. И отец Александр мне тогда так говорит: ты, пожалуйста, почаще бывай у Ирины Васильевны, раз она тебя принимает, то теперь дома у нее учись, она тебе и дома сможет многое рассказать и показать. Я ближе познакомился с семьей Ватагиных. Ее отец, Василий Ватагин — известный московский художник, анималист. Ее сын Николай Ватагин — замечательный художник. Целая семейная живописная традиция. Конечно, эта первая моя учительница по иконописи. Позже уже я познакомился с архимандритом Зиноном, с ним стал говорить и о иконе серьезнее и о священстве. Дальше было так. Это были 80-е годы, незадолго до юбилейного Поместного Собора 88-го года, в 86-м, кажется, году сгорел в Московской духовной академии в лавре Покровский храм, семинарский академический храм Московской духовной академии. Ко времени Поместного Собора его нужно было восстановить, в том числе, восстановить его настенные росписи. Иконы почти все остались целы, иконостас сберегли, а росписи погибли. Старшим там был назначен Ярослав Добрынин, с которым я уже был знаком по Кузнецам. Отец Александр тогда мне и говорит: тебе сейчас предстоит поработать в Покровском храме при семинарии и академии как художнику, а потом и поучиться. То есть открыто сказал о моем поступлении в семинарию таким образом. Я, говорит, уже говорил восстановителю, кому поручено все восстанавливать, архимандриту Евлогию (Смирнову), он возьмет тебя в штат сначала художником, а потом примет и семинаристом. Тут стал учиться послушанию, и здесь каких-то отторжений не было, не могу сказать, что я через какие-то проходил здесь сомнения. Это было достаточно органично, я благодарил за это Бога, шло достаточно ровно. И после института, как только окончил институт, служба в армии. Мне отец Александр тогда говорит: не бойся ничего — и дал на время, пока я служу, крохотное-крохотное, на ладони таких бы вместилось, может быть, две или три штуки, Евангелие. Такое было дорожное Евангелие, совершенно микроскопического размера, только, говорит, осторожно держи, и с крестиком аккуратнее. Потом мне говорит: вот сейчас начинает восстанавливаться к 1000-летию Крещения Руси Данилов монастырь, напиши-ка ты икону князя Даниила, мы подарим ее отцу Евлогию. Да, это было еще до начала работы в Покровском храме академии. Сначала мои последние годы в институте перед армией. Напиши-ка ты, говорит, икону благоверного князя Даниила, мы подарим ее в Данилов монастырь, князь Даниил, один из первых святых Москвы, поможет тебе и в армии. Я спрашиваю: батюшка, о чем молиться перед армией? Ну, конечно, говорит, молись о том, чтобы поближе к Москве тебе служить, чтобы могли родители приезжать, чтобы ты мог в увольнительную к нам приезжать на выходные. И что вы думаете? Я написал икону князя Даниила, отец Александр подарил ее отцу Евлогию, который тогда Данилов монастырь восстанавливал. И меня оставляют служить в Москве, пожарная охрана АЗЛК, автозавода Ленинского комсомола, который машины «Москвич» тогда делал. Не то что поблизости, а в самой Москве. Вот такие события, их тоже нельзя забыть. Конечно, это всё укрепляло веру. Если вы спрашиваете о вере, об укреплении веры, конечно, это и доверие к слову отца Александра и к вере как таковой. Почти ежедневными встречами по чуть-чуть, по капле старался впитывать церковную культуру и все больше погружаться в нее. Непосредственное решение о священстве готовилось постепенно. Я был свидетелем жизни отца Александра, он принял меня в свой дом, в буквальном смысле как родного. У него дети, и дочь и сын мои ровесники. Дочь одного со мной года рождения, сын нынешний отец Сергий, на год младше, если не ошибаюсь. Поэтому мы, можно сказать, вместе вырастали, отношение у него ко мне было такое же, как к родным детям своим. Это все роль сыграло, что это органично входило, не как-то только теоретически, не с каких-то чужих слов. Безусловно, книги немалую роль сыграли и классика наша, и те богословские книги, которые отец Александр давал и сам вслух читал. Мы, к примеру, у него собираемся с несколькими реставраторами расчищать его иконы, расчищаем от копоти, а он нам вслух читает святых отцов и комментирует потом. Так постепенно созревало это решение. И что вы думаете? Отслужил я в армии, вернулся. Батюшка сразу: Евангелие у тебя цело? — Да, говорю. Хотя командир части забирал его у меня, нашел. Устроили однажды шмон, командир части занимался, отобрал. Это что, говорит, такое? Ты что, не знаешь, что советскому солдату ни порнографию, ни религиозную литературу нельзя держать с собой? Так на одну доску поставил. — Ну, прошу прощения. — У меня в сейфе будет лежать, когда пойдешь на дембель, заберешь. Я в последний день службы постучался в штаб и напоминаю, говорю: товарищ полковник, вы обещали вернуть Евангелие. — Да, а нужно оно тебе? — Да, нужно. — Ну, раз нужно, забирай. Оказался интеллигентный человек, ничего не выбросил, никак не наказал, просто в сейфе сохранил и вернул. Я батюшке рассказал, он тоже подивился, что бывают такие люди.

Константин Мацан:

— А может, это было намеренное желание это Евангелие сберечь при сохранении фасада перед другими?

Кира Лаврентьева:

— Да, сохранить, другие бы точно отняли.

Протоиерей Николай Чернышев:

— Совсем по-другому могло быть. Потому что на какое-то время меня лишили увольнений и командир взвода так и сказал: не надо религиозные книги держать при себе. Так что это стало известно. Может быть, и намерение сохранить.

Константин Мацан:

— Протоиерей Николай Чернышев, клирик храма святителя Николая в Кленниках, доцент кафедры иконописи факультета церковных художеств ПСТГУ, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Мы уже подбираемся к факту вашего рукоположения и принятия сана, как это было?

Протоиерей Николай Чернышев:

— Когда закончилась работа над восстановлением настенных росписей в Покровском храме Московской духовной академии, я к этому времени год прожил в гостинице монастырской. Отношение было идеальное и к Ярославу Добрынину и ко мне, предельно предупредительное, все старались исполнять наши просьбы. Ярослав уже тогда шутил: ничего, в семинарию поступишь, все изменится, начнется муштра солдатская. Очень хорошо, что стараются принимать тех, кто перед семинарией прошел армию, это помогает, такая закалка армейская помогает и в общежитии в достаточно суровых условиях находиться, как к нормальной мужской жизни относиться к этому. Батюшка постепенно: поучишься в семинарии, а там посмотрим, не будем надолго загадывать, в своем ты храме будешь, не в своем, что там будет через много лет, давай поступательно, постепенно. Вот храм восстановили, сейчас в семинарии поучишься, учись как следует, а там поглядим. Приняли сразу во второй класс, а в третьем классе, через год руководство семинарии предложение такое вносят, что если есть сейчас желание, можно в ближайшее время принять диаконский сан. Я к этому времени был женат уже. Вы, наверное, знаете, для желающих принять сан нужно определиться, или человек монахом становится или женится. Я уже был женат к этому времени. В третьем классе архиепископ Александр, ректор Московской духовной академии рукоположил меня в диаконы. Конец третьего — начало четвертого класса семинарии я уже был в диаконском сане. А в это время, когда я учился в семинарии, отец Александр мне говорит: ты наверняка знаешь — это были конец 80-х годов, 88-89-й годы — что по всей Москве, не только по Москве, храмы открываются, вот и мне, говорит, предложили стать настоятелем в храме Николы в Кленниках, где служил в начале века отец Алексей Мечёв, его сын отец Сергий, наверняка, ты о них знаешь. Надо сказать, что после моего крещения отец Александр вскоре стал меня знакомить со своими прихожанами, которые были чадами отца Алексея, отца Сергия или близкими к ним людьми. Прихожу в квартиру одного, другого человека, и везде вижу фотографии, тогда не могло еще быть икон отца Алексея, не был прославлен. Но фотографии отца Алексея были у всех, сохранялась память о нем у очень многих верующих москвичей. Это и прихожане храма Ильи Обыденного, и Николо-Кузнецкого храма, которые в основном ходили на исповедь к отцу Александру. Говорит: мне предложили стать настоятелем храма Николы в Кленниках, я бы тебя взял в диаконы в наш храм. Дальнейшие такие шаги. Я перед тем, как поступить в семинарию, работал во Всесоюзном научно-исследовательском институте реставрации. И там у нас среди прочих были командировки в Кирилло-Белозерский монастырь. Там я однажды остался в отпуск, можно было жить прямо на территории монастыря. Я нашел там доски соответствующие, из которых сделал створки для Царских Врат, и по мотивам тех икон, какие я видел в собрании Кирилловского музея, написал створки Царских Врат, пока совершенно не зная, для кого, для чего они, куда они пойдут. Просто хотелось исполнить эту работу. Сначала отец Александр их определил в Подмосковный храм в селе Дмитровское, который мы тоже с Ярославом Добрыниным расписывали. А потом, когда зашла речь об открытии храма Николы в Кленниках, он говорит настоятелю храма: нет уж, давай возвращай и плащаницу, которую Коля для тебя написал, и Царские Врата. Они у тебя побыли, теперь пусть будут на Маросейке. Эти створки Царских Врат стали самыми первыми новыми иконами на Маросейке. Все было там разрушено. В каком смысле разрушено? В этом здании помещались конторы ЦК ВЛКСМ, рядом здание целиком принадлежит Центральному комитету комсомола, а в помещении храма у них тоже были типографии, разнообразные конторы, бухгалтерия, билетные кассы всякие, приходилось таких чиновников оттуда выдворять. Батюшка как-то проходит и спрашивает: ну и как вам тут работается? Женщина: да голова постоянно болит. Он: ну потому что не на месте сидите, вы отсюда уходите, и голова перестанет болеть. Надо сказать, что без каких-то эксцессов, без скандалов и войн, спокойно они ушли, даже были те, кто стали нашими прихожанами поначалу, и что могли, передали. Первые стулья, кстати, и сейчас, до сих пор живы, эти стулья подарили нам бывшие комсомольские работники. Шторы свои, занавески, из них батюшка благословил облачение сделать. Представляете, у него все шло в дело, ничего не пропадало, не выбрасывалось. Вполне годится эта ткань, чтобы сделать облачение, окропим, благословим. Нашлись люди, к тому времени у отца Александра уже было множество художников разнообразных среди чад, не только иконописцы, но и мастера по церковному шитью, кто могли из обычных штор, занавесок сделать церковную ткань. Набойка такая, древняя известная традиционная техника, не вышивался, а набивался орнамент, из крестов состоящий. И традиционно и недорого это все, минимум средств занимало. И вот пришли мы с отцом Александром в храм, где еще все было полуразрушенное в виде контор советских. Ничто почти в интерьерах не напоминало храмовые интерьеры, и нужно было из этих контор, удалять перегородки такого типа, как здесь, и возвращать облик храмовый. Стоим перед алтарной преградой и батюшка говорит: это же какая площадь иконостаса, это же сколько денег нужно на само тело иконостаса и на доски. Где же мы с тобой их возьмем? Я говорю: батюшка, а вспомните, и в Ростове Великом все храмы расписаны прямо по стене алтарной преграды без всяких досок, и в Успенском соборе Московского кремля первоначальная роспись тоже прямо на стене. Давайте и мы не будем тратиться ни на какие громоздкие сооружения, а прямо на стене напишем. — Да? Вот правильно, говорит, давай, начинай, готовь эскизы, напишем на стене, не получится, закрасим, тогда будем уже думать о иконостасе настоящем. Эта роспись, ее эскизы я делал у него на даче. До этого на пару дней только приезжали с матушкой на дачу по Белорусской дороге, прекрасные места. А сейчас, когда у меня отпуск был, я тогда диаконом был, тоже отпуск полагается 30 дней, он уехал куда-то, не знаю, или на московской квартире жил или куда-то уехал отдыхать, наверное, не отдыхать, наверное, просто жил в Москве, оставил нам в распоряжение свою дачу, чтобы мы с матушкой там отдыхали и чтобы я эскизы этой росписи делал. Это было время КГЧП, как сейчас помню, однажды едем и поезда остановились, совершенно непонятно было, что со страной будет. Батюшка: работай, наше дело не останавливаться, не бояться, а делать свое дело. Прослужил год диаконом в храме Николы в Кленниках, подходит отец Александр, говорит: надо приглашать патриарха освящать. Сейчас готов и алтарь — роспись была уже сделана в алтаре в Казанском — и иконостас дописываешь. Надо приглашать патриарха освятить наш храм полным архиерейским освящением патриархом. В этот момент и будем просить святейшего, чтобы рукоположил тебя в священники. Это всё так складывалось по слову отца Александра, которое я принимал как нормальный, сам собой разумеющийся ход вещей, ход жизни. Тут снова не было каких-то противоречий. Противоречия, знаете, когда начались? Когда стало больше открываться об иконе сведений. В это время стали появляться книги не только по русским иконам, до этого ведь минимум, несколько советских изданий было. Это прекрасно, с самыми шедеврами и советские люди были знакомы. Батюшка тогда говорил: печатают все одно и то же, как будто бы других у нас икон нет. А сейчас все больше стали появляться книги о разнообразных русских иконах, но не только русских, но и византийских, и греческих, и грузинских, и балканских, икон неразделенной Церкви Запада, итальянские, болгарские. Это огромный мир, который раньше был неведом никому. Не только я, многие другие художники стали пробовать писать не только с русских образцов, но и с византийских образцов. Для нас это было открытие следующих страниц православной культуры, которые для нас открывались таким естественным ходом вещей. Мы принимали, наше поколение это принимало как нормальное, само собой разумеющееся. Батюшка это никак принять не мог: у нас же есть свои мастера, зачем нам кто-то еще, какие-то другие влияния, течения, не надо нам этого ничего. Здесь надо сказать, возникли какие-то размолвки. Если вы с самого начала спрашивали о сомнениях, о несогласиях, здесь на этой стадии, не могу скрыть, это было. Для меня было очевидно одно, для отца Александра очевидно другое. Надо сказать, под конец его жизни это противоречие смягчалось. Опять же он разглядел, что ничего здесь нет противоречащего ни русской культуре, ни православию в целом. Наши корни, наши истоки в Византии и нечего из-за этого воевать. Просто для нашего поколения это было шоковое открытие в позитивном смысле, для людей его поколения это было не всегда понятно. Может быть, это каждому поколению свойственно. Когда Мария Николаевна Соколова, монахиня Иулиания, возвращалась к истокам русской иконы, это тоже для ее современников было не понятно: у нас же есть Васнецов, есть Нестеров, с их образцов и пишите. Что вы куда-то вглубь, к какому-то Феофану Греку, Рублеву, это все устарело, никому не нужно, не понятно. Тоже, надо сказать, ее современники в штыки подчас воспринимали то, что она делает. Так что это в порядке вещей, наверное, такие поколенческие конфликты. При этом вместе служили с отцом Александром, это не доходило до каких-то разрывов; были, конечно, разговоры достаточно напряженные, но оставались сослужителями. Что можно еще сказать из ярких событий, которые характеризуют отца Александра. Было рукоположение, когда святейший патриарх после росписи Казанского предела и алтарной преграды приехал освятить наш храм и отметил этот наш труд. После рукоположения я у батюшки спрашиваю: батюшка, как мне дальше-то развиваться? Дочь отца Сергия, священномученика Сергия Мечёва, внучка отца Алексея, которая тогда проживала у нас, отец Александр взял ее и ее сестру, чтобы они жили на территории их родного храма, меня предупредила: вот, отец диакон, станете священником, у вас будет гораздо меньше времени для иконописи, имейте в виду это. Тут я спрашиваю отца Александра, как мне дальше-то развиваться? А это в алтаре был разговор. Он просто молча указал на престол. Имея в виду: вот главное твое и место служения, и развитие бесконечное, формы разные могут быть, но это развитие бесконечное. Когда в патриархии перед сдачей всех этих документов необходимых владыка Арсений попросил написать, как именно я вижу свое служение, кроме богослужебной части, я написал, что кроме богослужебной части вижу свое служение как иконописца, этим служить Церкви. Он так усмехнулся: молодец, и всё верно написал и от политики ушел, от каких-то вопросов, которые многих смущают.

Константин Мацан:

— И главное, так и получилось.

Протоиерей Николай Чернышев:

— Да.

Константин Мацан:

— Спасибо огромное. Наша сегодняшняя программа называется «Путь к священству». Вот именно об этом пути, который, как неким ярким финалом, в вашем сегодняшнем повествовании завершается принятием сана, вы нам рассказали. Впереди очерчена большая жизнь уже в священническом сане, связанная с иконописью. Об этом мы с вами поговорим в другой раз на волнах Радио ВЕРА обязательно. А сегодня мы вас благодарим. Спасибо огромное за этот интереснейший рассказ. Протоиерей Николай Чернышев, клирик храма святителя Николая в Кленниках, доцент кафедры иконописи факультета церковных художеств Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, был сегодня с нами в программе «Светлый вечер». В студии у микрофона была Кира Лаврентьева. Я Константин Мацан. Спасибо. До свиданья.

Кира Лаврентьева:

— Всего хорошего.

---

Все выпуски программы Светлый вечер

• «Сергей Сергеевич Аверинцев». Алексей Козырев
• «Содействие больным саркомой». Александр Бочаров
• «Владимир Лосский». Аркадий Малер

---

Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов