У нас в гостях была директор общеобразовательной православной школы «Образ» Татьяна Смирнова.
Татьяна рассказала об особенностях школы, а также о летнем лагере с разнообразными программами, которые могут быть интересны как детям, так и подросткам.
Ведущая: Елизавета Волчегорская
Елизавета Волчегорская:
— В эфире радио «Вера» программа «Светлый вечер», с вами в студии Елизавета Волчегорская, и сегодня у нас в гостях директор православной общеобразовательной школы «Образ», которая находится в Малаховке — Татьяна Юрьевна Смирнова.
Татьяна Смирнова:
— Добрый вечер.
Елизавета Волчегорская:
— Также Татьяна Юрьевна автор книги «Мир, в котором не стыдно быть хорошим», я надеюсь, что мы про книгу тоже успеем поговорить, но начнём мы со школы и с детских лагерей, куда можно поехать этим летом.
Татьяна Смирнова:
— Ну это главное наше дело, дело уже как бы себя зарекомендовавшее длинным стажем. Школа в этом году празднует 30-летие, мы открыли эту школу в 1992-м году, и за это время много чего напридумывали, перепридумывали, искали и, кажется, нашли какие-то интересные, яркие и эффективные формы. Мы любим свою школу, у нас прекрасный коллектив, замечательные дети, уже внуки, уже третье поколение приходит в школу. Кто-то приходит работать, кто-то ведёт своих детей, это всегда очень приятно. Уже там ряд свадеб сыгран между учениками, учителями, такая очень семейная получается история. Православные семьи часто многодетные, к счастью, у нас много семей по девять детей, по восемь, по семь, и кто-то учится у нас непрерывно лет 15, семья идёт, а потом смотришь — уже внуки пришли, и тоже получается такая хорошая весёлая история. Ну и как бы если говорить об особенностях нашей школы, наверное, главная особенность кроме того, что она православная, это то, что мы делаем упор, особое значение придаём литературе и тексту. Слово как инструмент, слово как инструмент, вообще вначале познать себя, во-вторых, заявить себя: кто я в этом мире. Вообще человек на то и человек, что он говорит.
Елизавета Волчегорская:
— Христос Бог Слово.
Татьяна Смирнова:
— Христос Бог Слово: «В начале было Слово». И мы иногда недооцениваем, что такое слово. Слово оно вообще творит реальность, слово животворящее. И мы начиная обучать каким-то сложным вещам детей, не обучаем их самым простым, мы обучаем их точно, сложно, интересно пользоваться словом. Вот когда мы через текст, через собственное творчество, через, в первую очередь, программу по литературе, через множество разных действий, которые в школе происходят, у нас специальные для этого игры — ролевки, квесты по литературным произведениям, особые спектакли, где все очень активное участие принимают, это когда идёт репетиция, то дети додумывают роли вместе с режиссёром, они часто уточняют реплики, то есть они творят вместе с режиссёром, это творчество, оно дает человеку, во-первых, инструмент. Инструмент понимать свои эмоции, оно часто защищает человека от каких-то депрессивных расстройств, от какого-то внутреннего несогласия с самим собой, потому что я начинаю себя понимать. Зная много хороших слов про эмоции, я начинаю понимать эмоции. Знаете, как малыш? Я сегодня с таксистом ехала, он говорит: старшая такая у меня отличница, а маленькая дерётся, и вот не учили её драться, хорошая девочка, все время дерётся. Я говорю: так у неё слов, наверное, мало, вы её учите рассказывать, чаще всего дерутся те малыши, у которых не хватает слов.
Елизавета Волчегорская:
— Которые не могут выразить свои эмоции, свои чувства.
Татьяна Смирнова:
— Он не может договориться, он не может объяснить, что с ним происходит, он не может парировать какую-то остроту или какую-то обиду, ну а ручки-то всегда под рукой, можно взять руку и отодвинуть, пихнуть, толкнуть, то есть действиями как-то разрешить свою проблему. А от этого получается только сложнее. И мы часто ребёнка обвиняем в агрессивности, в каких-то злых намерениях, а ребёнок просто не словесный, у него не хватает этих слов.
Елизавета Волчегорская:
— Вот интересно, у родителей же совершенно разный подход, я сейчас о самых маленьких детях говорю. Кто-то приходит с работы и своей годовалой дочке, я просто знаю таких людей, рассказывает подробно, как он провёл день, что у него было, что случилось, что он чувствовал, совершенно по-взрослому. А кто-то говорит: Кис-кис бо-бо.
Татьяна Смирнова:
— И кис-кис бо-бо тоже хорошо, но это вообще отдельная тема, тема, которая, у меня большой специалист по речи дошкольников — моя дочь, и мы тоже с ней много общих проектов делаем. Я у неё многому учусь, кстати, тоже заканчивала нашу школу. Теперь учёный. И вот с малышами надо говорить, и бо-бо, и кис-кис, и сюсю, это всё как бы некое такое подражание, имитация детской речи, выражение ласки, оно не случайно, оно само приходит к нам на язык. Но я должен ему и рассказывать о том, что со мной происходит, и пытаться понять, что он говорит тебе глазками, плачем, сказать ну ты этого хочешь? Да, я понимаю, ты расстроился, я понимаю, ты сейчас хочешь, чтобы я повёл тебя гулять, когда он тянет ручку: веди меня гулять, сказать ещё не может, топает ножками и кидает вещи, важно не сказать: посиди, подождёшь, а сказать: знаешь, пойдём обязательно, я понимаю, как ты хочешь, но ты болен. Я тебе сочувствую, сострадаю, но надо нам с тобой немножко потерпеть. То есть я ему рассказываю про его эмоции, он учится рассказывать про свою эмоцию. Это первый инструмент. Второй инструмент: все дети хотят дружить. Даже когда ребёнок говорит: никого не хочу, ни с кем не хочу, я сам с собой или сидит, уткнувшись в телефон, мы путаем последствие с причинами, мы говорим: он не общается, потому что он сидит в телефоне. Нет, он сидит в телефоне, потому что у него нет полноценного общения. Если у ребёнка есть речка, воздух, велосипед, друзья, свобода, инициатива, возможность её проявлять вовремя, к 15 поздновато, он уже загуглился, там уже нужна серьёзная реабилитация.
Елизавета Волчегорская:
— К 12, наверное, тоже поздно.
Татьяна Смирнова:
— Да, к 12, наверное, тоже уже поздновато. Да и к 10, да? Надо все вовремя делать, надо с самого начала давать простор инициативе, творчеству, надо дать и в грязи покопаться в огороде, где-то и босичком походить, и камушки покидать. Много всего такого.
Елизавета Волчегорская:
— И что-то измазать, наверное.
Татьяна Смирнова:
— Обязательно, не надо бояться, что он извозится, не стесняться, что ручки у него грязные, зато он счастливый. И дальше ему надо общаться, обязательно надо общаться. И ты говоришь ему: почему ты так плохо себя ведёшь? Он говорит: ну и пусть, ну и ладно, ну и пусть меня никто не любит. Я говорю: да тебя любят, почему ты так думаешь? Со мной никто не дружит. Ты понимаешь, почему ребёнок дерётся, не дружит, хулиганит, у него нет друга, он не сумел договориться, его не смогли понять. И надо заниматься не воспитанием и его наказывать, а надо вначале решить эту проблему. Как только у него появятся друзья, вместо того чтобы драться, ему нужно будет другими делами заниматься. И вот это не запрещение, а замещение, и даже не замещение, а изначальное наполнение, наполнение содержанием полезным, не деструктивным, а созидательным содержанием. Вот на этом стоит наша школа и один из главных инструментов — это речь, это язык. У нас такая авторская программа по литературе, сила её состоит в том, что она федеральная, она входит во все перечни, для неё не надо как-то, что-то от кого-то прятаться, два пишем — три в уме. Но эта программа построена на детском творчестве. Там очень много речевой активности детской. То есть они сами должны что-то сочинять постоянно, рассказывать. Понимаете? Говорить о духовности с малышами и начинать им толковать какие-то догматы в детском саду, по-моему, иногда это просто преступно, простите, но иногда это такое отвращение вызовет потом к религии, когда ребёнок не дорос, не понял: стой на службе, стой смирно, не шевелись, и так ещё рукой его кто-нибудь пригнет: ах ты. Ну во времена такого общества традиционного, во времена Шмелева, когда вся жизнь была пропитана религиозностью, папа, который зажигал лампадочки, когда весь быт был пропитан красотой религиозности, это было такое не очень приятное дополнение, когда тумака дадут, но он понимал: ну так да, но зато вот праздник, чижиков выпустим на волю, ещё что-то, а когда у нас уклада нет, здоровой какой-то атмосферы нет, а мы будем тумаки ещё раздавать. И он не понимает, что на службе происходит, никакой религиозности мы не воспитаем. А вот если мы научим добрые дела делать, товарищу помогать, если у нас реально инклюзия, и в классе есть ребёночек, которому все помогают, может быть, завершая о школе рассказ, я маленький случай расскажу. Он очень важный. Один из лучших моих выпусков, кстати, тот единственный выпуск, когда в семинарию пошло много детей, у нас не так часто дети идут в семинарию, мы не профильная школа, у нас архитекторы, художники, инженеры, математики, программисты, бизнесмены, кто угодно. Ну вот в этом выпуске дети захотели в семинарию, хотя их отдельно никто ничему не учил, не воспитывал. Я долго думала, почему такой класс, такой дружный, такой преданный, едет помогать мне в лагерь, едет помогать в крестный ход, всегда готовы откликнуться. Что произошло? И вот одна из причин состоит в том, что в этом классе был мальчик-инвалид. Вначале он был несильно инвалид. Он был увалень, и казалось, что какие-то обменные были нарушены процессы, он так ходил вперевалочку, был неповоротливый. Но их с детства научили примеряться к нему, вот, дружить с ним, понимать. Хотя он умненький, хороший мальчик, хорошо учился. А дальше у него усугублялось заболевание, усиливалась неповоротливость, и он начал слепнуть. И к девятому классу встал вопрос о переводе в школу для слепых. Уже даже не слабовидящих. И дети его не отпустили. Они сказали: мы справимся. И вы представляете? Я вела этот класс, и на уроках у меня, конечно, было такое счастье, когда я видела, что вот садится Алексей, а у него уже под рукой ручка и учебник. Ему все положили. А иногда и в руку вложили, и хохочут. Нет такого: ой ты бедненький, как бабушки начнут, ему так же так кулачком по-дружески, эй ты, давай, пошутят с ним, посмеются, повозятся, то есть его включали в общую жизнь настолько, насколько он мог. У нас он всегда... У нас всегда дети с инклюзией выходят на сцену, им дается посильное задание, ну хотя бы просто постоять. Если он как бы посмелее, речевой, ему дается фраза, он её долго учит, но для него это такое событие, представляете, он вышел перед большим залом в красивом костюме, он там царь. Реабилитация происходит в 10 раз быстрее у такого ребёнка, и он счастлив. Такие дети полезны нам даже больше чем мы им. Понимаете? И вот когда этот Алексей вырос, к 11-му классу он был слепой, он сдавал экзамен по особой программе, он сдал их, и сдал хорошо: на четвёрки и пятёрки, и конечно, это была заслуга этих мальчишек, этого класса. Понимаете, вот это и есть духовность.
Елизавета Волчегорская:
— А самое главное, что он чувствовал себя человеком. Полноценным человеком, нужным, то есть он сдал экзамены и психологически он не пострадал от своей особенности.
Татьяна Смирнова:
— Конечно, и у нас детки бывают с церебральным, у нас в каждом классе или в параллели один где-то ребёнок, у которого есть какие-то ограничения по здоровью. И смотришь, кто-то помогает по лестнице пройти, при этом очень следят, и учителя научены, и психологи работают, чтобы дети не выделялись, чтобы их никто не жалел, чтобы им не помогали сверх необходимости, не унижали черезмерной помощью. И это их подтягивает, дети справляются, заканчивают школу, приходят в норму. А для остальных — это школа доброты. И вот таких вещей в школе довольно много, они для нас очень важны. Ну про школу я могу бесконечно рассказывать. У нас много интересного. Я сейчас перейду к лагерю.
Елизавета Волчегорская:
— Подождите, я хочу, воспользовавшись профессиональным служебным положением, задать вам вопрос, Своим положением и вашими знаниями. Меня просто ребёнок мой без двух месяцев трехлетка поставил недавно в тупик вопросом, но он это часто делает, но это прям совсем. Он сидел в песочнице на даче, мы спасали оттуда червячков, которые после дождя заползли туда, их нужно было кинуть под грушу, чтобы они уползли. И он, значит, такой довольный: мама, я спас червячка, я спас двух, я спас трёх, мама, я спас пять червячков. Пауза. Мама, а зачем я их спасаю? Я ему, конечно, что то там на бла-блакала в ответ, но этот вопрос был настолько про суть, мне кажется, ну вот этот его детский искренний вопрос, вообще про суть мироздания, про суть бытия: мама, а зачем я их спасаю? Вот вы что бы ответили?
Татьяна Смирнова:
— Ну малышу я бы сказала, потому что делать добрые дела — очень весело и радостно. Потому что это так здорово, когда ты кого-то спас, а червячок доползет до дома, и скажет: какой хороший мальчик как вашего малыша зовут?
Елизавета Волчегорская:
— Тихон.
Татьяна Смирнова:
— Какой Тишка хороший мальчишка, он мне помог, червячок улыбается и рассказывает другим червячкам, там живёт мальчик Тихон, он добрый, он червячкам помогает. А червячок за это нам поможет, он разрыхлит землю, у нас яблочки с тобой вырастут румяные, поэтому так в мире станет больше добра.
Елизавета Волчегорская:
— Стоит всё-таки больше в игровой такой немножко форме?
Татьяна Смирнова:
— Понимаете, мы недооцениваем значение игры. Я помню фанатичные девяностые, мы только воцерковлялись, нам надо было разобраться во всём, и я помню споры: нужна ли игра, а можно ли театр в школе, я помню, как я обложилась литературой, я понимаю, что театр — это инструмент, что без театрализации никуда, но как это делать, а вот Иоанн Кронштадтский то, а вот этот святой это, и мы начитались всего. Потом, сейчас я могу отдельно целую передачу об этом рассказывать, как и что, и зачем театрализация. Природа ребёнка, он познает мир через ролевую игру, это его способ жить. И если ребёнок не доиграл до школы, если он не знал этой игры, если он познавал мир через iPhone или он познавал через познавательные программы, или вы таскали его исключительно по развивашкам с утра до ночи, он уже английский учит, но он у вас не играл в ролевую игру, потом будет плохо, вот большая беда в школе, до какого-то времени вы дотянете, а потом это щёлкнет. Щелкнет крепко. И у вас будет большая беда потом в жизни просто. Потому что не доигравший, не доживший свое детство ребёнок, он не сформировался, мы недозрелое яблочко сорвали. Понимаете? Переложили его куда-то, понимаете? Это очень серьезные вещи. Я, например, категорически против раннего вхождения в школу, в общеобразовательную программу. Да, есть дошколятки, есть в садике занятия с подготовишками, но они все в игровой форме и не просто, это не игровые развивалки, не компьютерная игра — это ролевки. Мы то паровозики, то путешественники, то медвежата, мы то мама, папа идём на работу, то есть мы играем в семью, мы играем в ролевую игру, мы модели примеряем. И в принципе, вот литература, споры вокруг художественности, это то же самое, это проживание чужих жизней, это опыт какой-то. А сейчас же в замкнутом мире человеческого опыта стало мало, в традиционном обществе я знала, что у Марьи, что у Дарьи, что в деревне, что в 10-м поколении, а вот там так-то так-то сделали, а потом ничего из этого не получилось, то есть люди рассказывали истории, и на историях учились жизни. У них эта литература присутствовала и в фольклоре, фольклор всегда балладный, там много историй про то как надо, как не надо, что хорошо, как бывает, к свадьбе готовили таким фольклорным мощным просто выбросом, понимаете, плакали, рыдали, заранее всё, про тёщу, про свекровь, всё, что будет, тебя предупредили. Ты вооружен, ты готов, тебе проще жить. А не ты бегаешь с цветами, тебя осыпают розами, ты ждёшь, что дальше будет с утра до ночи осыпать розами и кофе в постель, а дальше несчастная жизнь и я разведусь. Мама, давай другого найдём, который будет розами обсыпать. Она не готова. И художественная литература во многом это такое проживание, это сопереживание, это путь к другому человеку, это умение размышлять, поэтому у нас во главе угла в программе стоит именно художественная литература.
Елизавета Волчегорская:
— В эфире радио «Вера» программа «Светлый вечер», с вами Елизавета Волчегорская, у нас в гостях Татьяна Юрьевна Смирнова директор православной общеобразовательной школы «Образ», и я предлагаю перейти к досугу, потому что у вас лагерь там при школе, и чего только нет, про театр мы немножко поговорили, давайте про лагерь.
Татьяна Смирнова:
— Лето у нас на носу.
Елизавета Волчегорская:
— И у вас, дорогие радиослушатели, тоже.
Татьяна Смирнова:
— И у многих, наверное, встаёт вопрос: куда должен поехать их ребёнок летом и что с ним летом должно произойти. С первых же лет школы мы тоже задумались. Вот наступает лето, наши дети на три месяца разойдутся, осенью мы встретимся, это будут чужие нам люди, всё, что мы наработали нашим с ними общением будет забыто. Это был первый аргумент к тому, что мы стали искать какое-то место, где мы будем летом продолжать с детьми общаться, что-то проживать. Во-вторых, школа — это жёсткий формат, поезд, бегущий по расписанию, учебный план, ФГОС, скучные слова, но от него нельзя отрешиться. Ты должен его очень серьёзно учитывать, в школе все очень организованно и переорганизовано. А когда же нам дружить, а когда же нам общаться, а когда же нам формировать какие-то очень важные человеческие навыки? В школе мы для этого много чего придумываем, но этого мало, поэтому мы понимали, что лето просто так отдать нельзя. Надо ещё летом что-то делать в этом свободном весёлом формате. Это была вторая причина. Третья причина, может быть, почему мы стали думать о совместном летнем отдыхе, я летом, у меня летом было такое счастливое промыслительное дело. У меня у маленькой вдруг нашли шум в сердце, и это была милость Божья. Потому что из-за этого меня пришлось увезти в деревню, забрать из садика и отдать тёте и завести для меня личную козу, и у меня была коза Роза, у меня был снег, у меня были ведра, куда я в 3,5 года упала всей шубой, у меня был такой мир, куда я ходила одна, ну в деревне что, куда там денешься? Собачки, козы, свинка. Вот этот мир, который я навсегда полюбила, оценила и поняла, что как человека достаточно сильного, который много в этой жизни всё-таки успел, меня сформировало вот это деревенское детство. Всё то, чему меня научили мои сестры двоюродные, которые мне в восемь лет: что? Тряпку выжимать не умеешь, полы мыть не умеешь? Мне стало так стыдно, как же так, я не умею выжимать тряпку. Меня быстро научили, потом мы во что-то играли, я помню, что мы выжимали тряпку и играли в доярок, вот это как-то у нас всё соединилось, сестра тоже была не очень велика, поэтому мы все это совмещали с детскими играми, но при этом у меня были обязанности, была своя грядочка, которую надо прополоть, нужно что-то промести, вытряхнуть. И плюс было много простора, была земля, ходишь босиком, чувствуешь эту тёплую землю, рвешь какие-то травинки, наблюдаешь каких-то жучков, хочешь узнать, а как называется вот та птица, идёшь в лес. Вот удивительный опыт, который мне потом пригодился у нас в лагере. Например, нас с детства приучали собирать ягоды. Я прям помню эти этапы. Вначале меня туда привели семилетнюю, я села, комары кусаются, я привыкла, что мне такой любименькой выставляют миску ягод, ешь не хочу черники, а тут говорят: собирай, я набрала 10 ягодок, в рот сунула, говорю я хочу все сразу и много, а мне говорят: так вот ягодку собирать надо, так, значит, потихоньку. Потом стали выдавать маленькую кружечку. Её надо было набрать, потом кушай.
Елизавета Волчегорская:
— Я помню, что в этой кружечке, главное, дно закрыть, чтобы его не было видно. После того, как оно скрывается за ягодами, уже легче идёт.
Татьяна Смирнова:
— Мы, буквально, позавчера в нашем родительском клубе, у нас есть такой литературный родительский клуб в школе, мы обсуждали Астафьева «Последний поклон». И мы говорили, вот как раз эта глава про коня «Конь с розовой гривой», и там он собирает ягоды, помните, он набрал землянику, потом её съели? Мы с психологом ведём клуб, и мы стали с Еленой Валерьевной говорить, что это же такая инициация, это такая передача опыта, это огромный опыт — закрыть донышко. И тебе хочется прерваться, и ты никак, не прибавляется, закрою донышко — пойдёт легче. Это же такой опыт терпения и психологической устойчивости. Надо сделать первый этап. Завершить его. Закрыл донышко, это какая-то точечка, ага уже полегче, потом половину — а я уже половину набрал — мама заглядывает: нет, это ещё не половина, давай дальше. Потом идёшь высыпать. Тебе говорят: нет-нет, надо с горочкой. Аяяй, как это? Пошёл набирать с горочкой. А потом такое милосердие, мама подходит и горсть тебе высыпает, ах, что это ты мама? Подспорочка. И ты понимаешь, что надо помогать. Мама была городская, но этот деревенский опыт ей тоже дал стойкость на всю жизнь. И, казалось бы, ну не заставляло нас уже так сильно материальное положение вот эти ягоды собирать, но ягоды в лесу пропадают, все бегом, все с вёдрами. И постепенно там от кружечки к баночке, от баночки и к ведру. Но дело не в этом, ты в этом сборе ягод столько всего познавал, ты столькому и научился, и ты запомнил это на всю жизнь: и запах леса, этот матовый бочок черники в лесу, этот вкус черники. Да, кушать нельзя пока собираешь, это какой же опыт терпения, иначе не наберёшь. Мама так пожурит, скажет: ну ты что, ну ты же не наберёшь, а набрал — кушай на здоровье. А уже и не хочется, устал, домой пора. Но дома какой ты гордый. И вот у нас в лесу в нашем лагере там есть у нас обязательно походы за черникой, совершенно аккуратненький лесочек, где их растерять даже трудно, в нём почему-то по милости Божьей никогда не иссякает черника в сезон. Землянику мы немножко там наберём, а вот черники там. И вот мы их водим. Идём там 20 человек, 30 человек. У них кружечки, вы представляете какой у него опыт? Вот он эту кружечку терпеливо набрал, или мы там уже смотрим, уже по две кружечки дети постарше или по три. Мы высыпаем кружечки в ведро, мама не горюй, а мы вместе это ведро набрали. И это такая радость, когда они сфотографируются измазюканные с этим ведром, у нас на сайте главная фотография — дети с ведром черники. А потом весь лагерь на полдник кушает их чернику. Слушайте, вы понимаете, что это очень взрослый опыт свершения, победы, а при этом он запоминает запах леса, и не надо трескучих фраз про любовь к родине, не надо что-то такое. Стихи надо, стихи они помогают это в себе понять и зафиксировать. Тоже мама привела меня, помню, маленькую в лес и говорит: Таня, посмотри какая красота. А я иду — лес, коряги, сучки, деревья, комары, я не понимаю, что это красота. Я так огляделась — да, у меня в голове, почему-то я себя хорошо помню, это называется красота. Теперь идём в лес, и учим так и педагогов, и сами: дети, оглянитесь, какая красота. А кто что красивое видит? Ну-ка давайте все рассмотрим, ну с маленькими особенно, да и большие с удовольствием. У нас очень популярен пленэр или рисование с натуры. Ведь это же способ разглядеть красоту природы, не просто вот я пришел и нарисовал дерево, или куст, или ягоды эти изобразил, а я сижу, любуюсь. Мне было важно подарить моим детям, моей школе, собственным детям, ну у них была деревня, а вот чужим детям и не чужим.
Елизавета Волчегорская:
— Вот мы с вами говорим, а я сижу и думаю: где же сейчас людям взять деревню-то? Потому что раньше ну бабушка, тётя в деревне для большинства была такая обыденность. А сейчас?
Татьяна Смирнова:
— Это кому повезёт.
Елизавета Волчегорская:
— Ну для многих, это, но всё-таки у многих было вот это детство, а сейчас...
Татьяна Смирнова:
— А сейчас очень у немногих, сейчас это исключение, скорее.
ЕлизаветаВолчегорская::
— Сейчас это исключение, сейчас деревни как таковой увы, за городом дача тоже.
Татьяна Смирнова:
— Ну чуть-чуть компенсирует, конечно.
Елизавета Волчегорская:
— Ну чуть-чуть, там уже совсем другое, там у тебя не бабушка, ты сам уехал. И у тебя к ребёнку ещё грядки добавились. Но я смотрю на опыт свой и своих друзей, все равно это другое. У нас вот, например, дача, там совсем леса нет, это же Подмосковье, какой там лес? Там заборы одни, чтобы попасть в лес, нужно садиться за руль и час рулить.
Татьяна Смирнова:
— Ну да. И мне хотелось, чтобы у нас появился такой дом. Мы начали путешествовать, мы искали, ездили монастырям помогали, и вот тоже опыт жизни при монастыре и такого лагеря палаточного при Николо-Сольбинском монастыре. У нас был палаточный лагерь. Он нам очень много дал, он научил педагогов, нас, меня саму и детей.
Елизавета Волчегорская:
— Там леса такие вокруг Сольбы потрясающие и чистые.
Татьяна Смирнова:
— Потрясающие, мы в них учились собирать ягоды, грибы и гулять, и не бояться, и при этом близость к монастырю, опыт красивой монастырской молитвы и идеальное почти пение, дети поняли к чему стремиться. И сейчас у нас изумительный хор, в том числе благодаря тому, что у них был такой пример с детства, и они старались, вставали, пока там не было ещё людей и стройки, они на клирос вставали и помогали сёстрам, и сами учились. И потом мы ездили ещё в Николо-Сольбинский монастырь, и недавно ко мне пришла одна родительница, у которой сейчас девочка учится уже в школе, и уже не в первом классе, а девочка очень избалованная, я говорю: послушай, дорогая моя, ну предположим, Маша, она не Маша, а, ну предположим, Машенька, что происходит, почему девочка такая капризная, какие проблемы? Я ей показываю, рассказываю, как девочка все время хочет, чтобы ей давали и совершенно не хочет отдавать. Девочка хочет, чтобы все было для неё, и мама признается, что да, вот я хотела, чтобы она была счастлива, чтобы у неё было такое счастливое детство. А вот мы, когда были маленькие, вы нас отвезли в монастырь, и мы там всему научились, я теперь после ведра селедки в монастыре, мне теперь одну селедку почистить не проблема. Или сколько мы там и пол мыли, и мусор выносили, я теперь ничего не боюсь, никакой работы. Их тоже давайте, везите. Я говорю: дорогая, вот мы тебя научили, ты должна этот опыт сама своему ребёнку передавать. Но частично опыт труда у нас сохранился и в новом лагере. В какой-то момент монастырь стал строиться, там появились свои дети, и нам стало ясно, что нам надо отпочковаться. И в 2004-м году...
Елизавета Волчегорская:
— Я думаю, что нужно пояснить, что-то дети в Николо-Сольбинском монастыре появились потому что, что там школа тоже своя есть, и курсы у них и в общем у них тоже очень серьезная учебная программа. Я насколько знаю, игуменья...
Татьяна Смирнова:
— Игуменья Еротиида, матушка.
Елизавета Волчегорская:
— Игуменья удочерила дочек особенных.
Татьяна Смирнова:
— Да, у неё малыши свои, да. Ну в смысле, которых она сама воспитывает. Да, там огромная деятельность, очень красивая, очень интересная. Мы попали в первый же год монастыря, тоже интересно, мы попали, это тоже история. Мы в Киев поехали в паломничество, и в Покровском женском монастыре я говорю детям: дети, давайте помолимся, нам так нужно понять, где же нам теперь летом, нам нужен дом, нам нужно место, где нам будет хорошо вместе летом. И мы молились, дети молились. И ко мне подошла сестра-монахиня и говорит: знаете, там монастырь новый открылся, ну никого, шесть человек монахинь, нищета, беднота.
Елизавета Волчегорская:
— А он же в руинах? Там же, по-моему, была сначала...
Татьяна Смирнова:
— Психбольница.
Елизавета Волчегорская:
— А потом вообще ничего.
Татьяна Смирнова:
— Там была психбольница, там к тому времени был уже Никиткий монастырь, немножко один предел как-то привёл в какую-то сообразность, там иконочки повесили, загородили, печку железную поставили, ну и всё. Большой корпус, весь дырявый, не отапливается, решетки на окнах, вонь, карболка, мусора вывезены были самосвалы, и один полуразрушенный храм — всё. А меня одно интересовало: там речка есть? А сестра говорит: не знаю. Ну, наверное, есть. И вот мы повезли туда посылки, мы повезли туда по просьбе этой сестры на помощь посылки, попали туда, и покойный владыка Михей Ярославский, чудеснейший старчик, он благословил нас, и приезжал в лагерь, благословил детей, он сказал: давайте, давайте, пусть будут дети, матушка спрашивала у него разрешения. И вот мы почти 5 лет, 4,5 года ездили туда и зимой, и летом, и помогать всегда. Дети многому научились, и мы воспитали вот какую-то свою помощь, у нас такой первый опыт был передачи опыта труда, свершения. И в общем, жили в палатках. Монастырь стал строиться, стали появляться свои дела, и нам тоже понадобилось больше места, школа выросла очень сильно. И в результате матушка мне помогла, и благотворители монастыря помогли найти это место, и так мы переехали за 30 км от Сольбу, в деревню Хороброво Переславского района Ярославской области. Мы много мест посмотрели, нас и священники местные повезли, и друзья уже, которых мы нажили в тех краях, я говорю: ой, здесь красиво, хорошо, но тут дорога плохая. Ой, красиво, хорошо, но какое-то здание холодное, неприятное. А когда мы туда приехали и увидели этот старый барский дом двухэтажный, крышу старинную переславскую, сейчас в Переславле одна только кровля сохранила типичную переславскую архитектуру. Там очень интересный, такой как бы даже не знаю, как это назвать, в общем, структура кровли совсем необычная с кругленькими окошечками в кровле. И когда наш вот покойный уже благодетель, помощник Валентин Владимирович Кошкин нас туда привёз, показал, и он говорит: ребят, я вас только очень прошу — восстановите кровлю, как есть, сколько ушло денег, сил, чтобы найти кровельщиков, никто не брался устанавливать. Сейчас в Переславле одна такая кровля осталась, а когда мы приезжали вот в первые годы, там половина кровель по главной Московской улице были вот такие, как у нас. Так что у нас теперь там, можно сказать, памятник кровельной архитектуры, ну и сам дом очень красивый. Этот Болотов был ктитором монастыря, ктитором храма, он был такой чудесный человек, о нём в народе сохранилась прекрасная память, построил дом, и началась революция. Он там пожил годик до революции и несколько лет после, не сразу отняли, говорят, что был очень хороший человек, не сразу обидели. А потом это была долго школа. И за три года до появления нашего её закрыли, и когда мы получили здание, крыша эта красивая лежала, то есть она упала, стропила рухнули, подвал провалился, ну там постарались люди, картошку засыпали, поддувало закрыли, вообще много чего было сделано неразумного. За три года успели фактически разрушить, 100 процентный износ. Но мы не испугались, нам понравился яблоневый сад, мы влюбились в деревню Хороброво, мы влюбились в речку Нерлю, прекрасное водохранилище там, большая акватория водная, при этом нет, чтобы сразу глубоко было, хороший такой берег песчаный, эти луга вокруг, эти виды. Там есть точка возле нас, когда видно три храма на горе, представляете? С одной точки три храма: Хмельники, Нагорье и наше Андрианово. И когда уж мы с батюшками познакомились, там что ни батюшка то бриллиант. Добрые, простые, хорошие, с удовольствием приезжают к детям, поют с ними песни у костра, дети идут с ними разговаривать, спрашивают. А вы знаете, для меня вот такая наиболее отрадная картина, когда я вечером вижу: приехал батюшка, провёл официальную беседу у костра, но тоже какая официальная у костра? Дети задали вопросы, беседа затянулась уже, приятно, значит, дети увлеклись, поужинали. И вдруг я вижу, что за палатками ходит батюшка, с ним какой-то отрок, и я знаю, что у этого отрока большие проблемы, с дружбой или с любовью, или что-то он сам с собой не справляется, или домой захотел, заскучал. И я вижу, как он сам подошел к батюшке, как они час беседуют. И мне до слез всегда это радостно — человек нашел священника, друга и помощника. То, что иногда в храме не получается в спешке, в заботе, или священника он боится, ребёнок, или вообще не понимает, что с ним можно просто разговаривать. Да и батюшка не всегда на этот запрос может ответить. Вот. А там у нас батюшки изумительные, прекрасные и они находят ключик к детям. И дети находят у них большую помощь во время летних смен наших.
Елизавета Волчегорская:
— В эфире радио «Вера» программа «Светлый вечер», с вами Лизавета Волчегорская и директор общеобразовательной школы «Образ» Татьяна Юрьевна Смирнова. Оставайтесь с нами, мы скоро вернёмся.
Елизавета Волчегорская:
— «Светлый вечер» в эфире радио «Вера», Татьяна Юрьевна Смирнова директор общеобразовательной православной школы «Образ» в этой студии, и Елизавета Волчегорская здесь тоже с вами. И мы говорим о детях, об их развитии, об образовании, о том, как провести лето, которое обещает быть холодным и дождливым. Но мы будем надеяться на лучшее, и надеемся, что это ошибка Гидрометцентра. Возвращаемся к лагерю. Вот вы переехали в деревню Хороброво.
Татьяна Смирнова:
— Деревня историческая, когда-то это было село при монастыре преподобнаго Сергия при Троице-Сергиевой лавре, монастырское, и там же в деревне была часовня Владимирской иконы Пресвятой Богородицы, а называется оно Хороброво по преданию, потому что сражались против монголов очень храбро и отстояли деревню. Поэтому такая вот земля, куда мы попали, земля с историей. И мы с самого начала стали с детьми заниматься этой историей. Для меня ещё очень важная вещь, чтобы они знакомились со стариками. Это уже совсем старенькие люди, но они ещё есть, к которым мы идём, слушаем рассказы, записываем, узнаем, как деревня жила, что здесь было в недавнее время, в давнее время, в преданиях, нам былички рассказывают, легенды рассказывают или просто говорят, как как вот были колхозы, а что после колхозов. И для детей это, конечно, такое погружение в историю своей страны. Но как же устроен наш лагерь? Много лет мы ездили только со своей школой на один месяц в июле, а в какой-то момент у нас хватило сил начать это здание всерьёз уже восстанавливать масштабно, восстановить так, что мы теперь его используем и зимой, и можем делать круглогодичные программы, и делаем их. И чтобы пустить, пригласить к нам детей, не учащихся в школе «Образ». Хотя уточняю, конечно, у нас находились всегда другие дети, и в лагерь приезжали дети из разных концов страны, и даже из Франции, подружились с семьей, потом эти французы у нас учились и заканчивали школу. А нашли они нас через Хороброво. Захотели поучить русский язык в России, приехали четверо детишек с папой, вот. И вот запускаем лагерь для всех, любые дети могут поехать. Лагерь остается православным, в тесной связи с местным храмом, но надо понять: что такое православный лагерь? Это, конечно, не то, что мы с утра и до ночи молимся. Есть короткая сокращённая утренняя молитва, есть короткая, но очень благодатная и проникновенная вечерняя молитва. Дети, например, любят такой формат от монастыря взятый, они вечером с иконой Богородицы и с Богородицей желающие из дежурных обходят лагерь по кругу, такой маленький крестных ход. Это очень трогательно, а для них это приключение, и даже те, кто раньше-то и не знал, что такое Богородицу читать и в храм ходить, приключение само им очень нравится. Исповедуют обычно прямо в лагере, кто хочет причаститься, и раз за смену дети причащаются. У нас в смене это получается чаще, но потому что народ привычный, а в другой смене, это смена двухнедельная, начиная с 1 июля, и за две недели дети один или два раза посещают храм, ну батюшки к ним приезжают. И все, кто может, все кто церковные, православные, у кого есть понимание, желание, причащаются Святых Тайн. А так программы у нас такие активные интересные. В июне с 1 по 14 у нас будут «Нарнийские приключения». Почему мы выбрали эту христианскую книгу Льюиса «Хроники Нарнии» и ту часть, которая называется «Лев, колдунья и платяной шкаф»? Дети у нас войдут в первый день в платяной шкаф, и с ними начнётся много приключений. Но Хроники Нарнии — это не только про духовность, это не только про жертвенность, это не только про любовь и про победу над злом, это ещё и книга про дружбу и про семью. Поэтому дети должны научиться дружить, прощать, и каждый день будет посвящен какому-то событию, и это событие будет проживаться. Проживаться с точки зрения тех трудностей в дружбе, с которыми сталкиваются дети. У нас будет задача — приобрести как можно больше друзей за смену, научиться дружить, и познакомить с собой других, познакомиться с другими, выполнить массу творческих проектов, у нас всегда есть и в школе, и в нашем лагере всегда много ремесёл интересных, поэтому у них будет изобразительное искусство, у них будет плетение из ивового прута, корзиноплетение, наша фишечка такая школьная, дети плетут сложнейшие работы, там они успевают научиться плести корзину, например, небольшую, или подносик. А это очень красивые вещи. Вот если их продавать на ярмарках, то они дорого стоят, то есть ребёнок сделал вещь, красивую, настоящую. Представляете, какое у него самосознание проявляется?
Елизавета Волчегорская:
— Да что там ребёнок, я в 30 лет в первый раз сделала ивовый забор на даче, я такая счастливая была. Что вот я вещь сделала, и она есть, и она красивая, мне этого заряда хватило на всё лето. Я весной сделала.
Татьяна Смирнова:
— Заборчики мы тоже делаем, у нас есть отдельные отряды, связанные с ландшафтным дизайном. Там у нас грядочки, кустики, и, кстати, городские дети сейчас очень любят в земле ковыряться, и раньше дача всем это очень надоедало, сейчас дети с удовольствием сажают, поливают, возят землю, поэтому у них есть время такими интересными вещами. Но при этом в своих отрядах за смену они проживают вот эти этапы, они обсуждаются, они театрализуются. А если плохая погода, мы смотрим кино. Мы переходим в здание. У нас лагерь называется палаточного — стационарный. У нас в саду стоят палатки, палатки у нас очень благоустроенные. Вы знаете, палатки благоустроенные — это звучит смешно, конечно, но у нас хорошие палатки, они брезентовые, с тентами, у них есть такие терраски, у них есть пол, у них есть полати, на которых дети спят.
Елизавета Волчегорская:
— Пол имеется в виду такой поддон?
Татьяна Смирнова:
— Деревянный пол, деревянные полати, матрасики, и только на них они уже спят в спальных мешках. Когда ты говоришь кому-то в 10 лет: ну слушай, ты ещё можешь спать в доме, давай ты будешь спать в доме, он говорит: нет, я буду спать в палатке. Детям это, конечно, больше нравится спать в палатке, они это очень любят, и наши дети, кто растёт и ездит в лагерь, они говорят: мне уже 10, внучка у меня говорит: мне 10, я же в этом году буду спать, бабушка, в палатке, да? Меня уже пустят в палатку? То есть для них это знаете, такое взрослое уже, я буду со всеми в палатке. Но у тех, кто в палатке, у них режим. Они попозже ложатся спать, подольше сидят у костра, поют песни, а малыши попоют немножко, посидят, а потом, устали, моют ножки и в постельку. Малыши, то есть дети с 8 лет до 10 лет, они спят в доме, там у нас благоустроенное и хорошее помещение. Горячий душ, не то что там дети только в речке купаются. В речке-то не очень можно, да и погода, знаете, неизвестно какая, а у нас есть горячий душ, у нас есть горячая вода, у нас своя скважина, вода чистая, хорошая, в общем, все благоустроено, очень чистенько, весело, территория огорожена, яблоневый сад. Мы вот смеемся — надо назвать лагерь имени Ньютона, кому-нибудь да яблоко шлепнется на голову. Но это последняя смена, это в августе, кто поедет. У нас как раз в июне вторая смена будет посвящена, называется «Пилигрим». Это будет элитный отряд этнографов, корпус «Пилигрим» отправится в прошлое, восстановить утраченные знания, определив значение и ценность народных культур и традиций. То есть этнография, сбор материалов краеведения, путешествия, походы, исследование местности ну и всякие-всякие приключения, которые дети очень любят. А последняя смена произойдёт в августе, я пропустила июль, я о нём скажу отдельно, но вот эта смена открыта для всех, произойдёт в августе, она называется «Кинослёт». И дети будут снимать кино, смотреть кино, обсуждать кино, учиться говорить, осваивать профессии, связанные с кино, и в конце у нас будет кинофестиваль «Огнегривый лев».
Елизавета Волчегорская:
— Давайте ещё раз уточним, с какого возраста детки, а главное, как они могут попасть в ваш лагерь?
Татьяна Смирнова:
— Мы принимаем детей с 8 до 15 лет, они попадают в лагерь, для этого они должны либо позвонить по телефону, либо зайти на сайт, оформить путёвку.
Елизавета Волчегорская:
— Сайт православной школы «Образ».
Татьяна Смирнова:
— Да, путёвки оплачиваются с карты «Мир», и на них возвращается кэшбэк, потому что лагерь официально входит в реестр, у нас есть все разрешения, всё опрыскано от клеща, все проверено Роспотребнадзором, это тоже важно, потому что бывают, знаете такие вещи...
Елизавета Волчегорская:
— Ну не будем о грустном.
Татьяна Смирнова:
— Мы никогда не рискуем, стараемся всё делать правильно. Есть сайт лагерь Хороброво, есть сайт школы «Образ», Малаховка, и там, и там вы найдёте все контакты, и сможете записаться и оформить себе путёвку и поехать в лагерь.
Елизавета Волчегорская:
— Я напоминаю, что в эфире радио «Вера» программа «Светлый вечер», с вами Елизавета Волчегорская, и у нас в гостях директор православной общеобразовательной школы «Образ» Татьяна Юрьевна Смирнова, которая ещё автор замечательной книги «Мир, в котором не стыдно быть хорошим», о которой я всё хочу поговорить с начала программы, но я боюсь, что мы не успеем, потому что мы не успеем, потому что столько интересных тем, ну это будет уже отбельная программа, но хотя бы прошу вас темы этой коснуться.
Татьяна Смирнова:
— Эту тему, название книжки мне подарил мой ученик из первых ещё московских учеников, и сейчас он помогает мне, он жертвует на обучение одарённых детей, у кого нет возможности платить за школу, у нас есть несколько стипендий, которые дает Михаил, и Михаил как-то приехав в мою школу, человек большого бизнеса, больших задач и сложных, посмотрел и сказал: Татьяна Юрьевна, я понял, что здесь происходит, вы создали мир, в котором не стыдно быть хорошим. Сейчас мир другой, говорит он. И вот я поняла, что это и есть наша программа. Надо создавать мир, в котором детям хочется быть хорошими, интересно быть хорошими, престижно быть хорошими, и весело быть хорошими. Лагерь тоже устроен так, как мир, в котором весело и интересно и здорово быть хорошим. И человек это понимает довольно быстро, у нас в лагере нет телефонов, мы их забираем у детей, договариваемся, даем позвонить маме, папе, когда нужно. Мама, папа звонят, когда им тоже нужно, но телефон, доступ к ним ограничен. И да, бывает так, что ну прям ломка. Он звонит маме и начинает ей просто врать и говорить... была история, когда девчонка, хорошая девчонка, но уж очень ей без телефона стало грустно, стала говорить: мама, все ужасно, я сплю на голых досках, я оцарапала всю попу, ну доски, об нельзя оцарапаться, они отшлифованные, во-вторых, на досках лежат матрасы, а в-третьих, девочка, конечно, полностью все придумала, просто ей захотелось скорее к телефону, который у неё попросили отдать на это время. А через три дня она сказала: чего я делала, зачем я сделала? Мне же так здорово здесь, потом поехала второй раз. Поэтому вот эти истории, когда в первые дни дети скучают, тоскуют, мы очень просим родителей не поддаваться, не прилетать быстро на спасение, а говорить с нами, мы примем меры, мы поговорим с ребёнком, мы предупредим какие-то тревоги, и в конце концов, если адаптация прошла у ребёнка, 3-4 дня, а дальше он говорит: мама, папа, ну что вы примчались или почему вы звоните так часто? И мама или папа звонит и говорит: почему он мне не звонит, что произошло? Я говорю: ну это уже хороший признак. Значит ему не до вас, он занят своим детским делом, он дружит, он виселится, хорошо, мы ему напомним, он с вами поговорит. Да, история такая, что дети приезжают к нам и возвращаются, и уже приезжают вожатыми. Вот у меня, например, есть такой ещё проект «Крестный ход по воде», мы его очень любим, гордимся.
Елизавета Волчегорская:
— Красиво, наверное.
Татьяна Смирнова:
— Очень красиво, у меня стихи, они называются «Стихи про счастье» и единственные стихи про счастье, это стихи про счастье, когда мы шли в этом крестном ходе, это были белые кувшинки на воде и цапли по берегам, и был один крестных ход, их уже много позади, когда были жуткие ливни и мы решили не идти, потом батюшка благословил и говорит да с Богом, прорвемся. Взяли тенты, взяли плёнки, и я сидела в лагере, как это штаб, и все время им звонила и говорила: как вы там, гроза, гром, молния? Они говорят: у нас нет. Они от меня там 10 км, 20, 30, 40, везде гроза, гром, молния, они прошли в голубом коридоре пять дней, на них один раз в конце капнуло, поморосило дождём, когда мы вернулись в лагерь, везде уже хляби разверзлись, и везде полил ливень. Им дали дойти до конца и отслужить Литургию на острове посреди Волги. Вот в этот крестный ход у нас ходят уже проверенные люди, и в каждой смене есть лодки, у нас есть матрос-спасатель, всякие круги спасательные, спасательные жилеты, дети тренируются с вёслами, и те, кто справился, те, кто себя хорошо показал, те могут попасть в крестный ход по воде, это такая почётная награда, это благотворительная акция, и это остается в памяти на всю жизнь. Вот у меня сейчас едет вожатым и ведёт крестный ход, и очень много помогает нам в этих крестных ходах, фактически один из лидеров молодёжных крестного хода, Алексей Новосельский, он не учился в моей школе, но первый раз он приехал в лагерь во втором классе и пошёл в крестный ход. Мы не берём малышей, но нас уговорили его родители, и мы видели, что он очень сильный. И он говорит: сейчас я вспоминаю только то, как я спал на дне лодки, он все время уставал. Но с тех пор он ходит каждый год, он пропустил только тогда, когда был в армии. Ходит каждый год, теперь уже это те люди, которые ведут вместо нас этот крестный ход, которым мы можем доверить наших детей, они выросли в этом крестном ходе. И как-то мы собрались у костра после крестного хода, и я спросила: ребята, а как тяжело ведь было идти, скажите, вы ведь ходите в байдарочные в Карелии, все время рассказываете, как там было весело, а тут как было? Они говорят: мы же понимаем, тут же духовное дело, оно тяжело дается, как будто тебе все время кто-то мешает. Но когда дошел, радость ни с чем нельзя сравнить. Вот и действительно это такая... Они же поют, они участвуют в службах на берегах, они же... колокольня с нами плывёт и звонит, то есть это такое целое красивое действо на Нерли до самой Волги. Это отдельный разговор, если хотите, можно просто отдельную программу, про него можно рассказывать, и вместе прийти с основателями крестного хода, с лидерами. Вот рассказывая лагере, о его истории, о его настоящем, я, конечно, не могу не сказать о своем муже Алексее Юревиче Смирнове. Но я бы не сделала без него школы, это не только моё плечо, это человек, у которого есть свои проекты здесь, о них, если интересно, я вам расскажу отдельно. Все ремесла, корзиноплетение, масса других, сам крестный ход по воде — это всё детище моего супруга. И его опыт в геологии, 10 лет в геологии, он научил нас правильно и красиво всё это организовывать. Ну к тому же он звонарь, и звон на воде — это тоже его детище.
Елизавета Волчегорская:
— Тогда мы его ждём в этой студии в следующей программе.
Татьяна Смирнова:
— Спасибо, я думаю, он придёт. У нас вот такое лето, мы очень хотим, чтобы вы приехали. И если у кого-то возникли вопросы или недоразумения, можно нам позвонить, и мы все расскажем, что и как, как это устроено, и, наверное, много страхов. Вы знаете, я только скажу, когда я была маленькая, я один раз ездила в пионерский лагерь, и мне очень не понравилось. Мне не понравилось, как там было сухо, строго, официально. Мне не понравилось, что мы были фактически в палате там ну такое вечером, страшилки, пугалки, хулиганства какие-то, то есть я себя чувствовала довольно беззащитной. Третье, мне не понравилось, ну мне вообще ничего не понравилось. Сухо, холодно и не хватало какого-то человеческого. Потом я приехала к сестре, это все советское время, она была в спортивном лагере на берегу Истры. Там стояли палатки, дети тренировались, они занимались спортом, у них в тихий час можно было читать книжки, а не надо было лежать тихо, у них был довольно произвольный, попозже, отбой, костер. Я думаю: такой лагерь я хочу. И когда я делала лагерь, я больше ориентировалась вот на эту традицию. Плюс к этому прибавился наш православный опыт, и опыт, который мы наработали. Но, вот уж как никогда не думала, что у меня появится такой настоящий лагерь как из фильма «Посторонним вход воспрещен». Самые настоящие, с кукурузой, там даже как девушка стояла, которая кормит кур, а вторая с веслом. Лагерь «Ленинские искры» в Подмосковье. Мы отвоевали, спасли от смерти, благодаря бывшему директору Василию Викторовичу Гомеру и моей дочери Елизавете, и мы его спасли, его передал Роскомимущество, прямо благодарность им огромная, нам в пользование безвозмездно. И теперь там будет хороший светский, у нас православный, а там светский будет лагерь. Интересный, он будет основан на семейных ценностях, на дружбе, там тоже много будет всего происходить. Это вот для тех, кто не готов ехать в православный лагерь, а хочет такой хороший летний досуг. А ещё у нас там будет новая школа, филиал.
Елизавета Волчегорская:
— Повод нам ещё и зимой с вами поговорить.
Татьяна Смирнова:
— Можно и раньше. Я с удовольствием расскажу.
Елизавета Волчегорская:
— Я от себя хочу добавить, что действительно не надо бояться этих и походов, и трудностей. У меня одно из самых светлых воспоминаний, вот спасибо, что напомнили, как раз лодочный поход по Селигеру, страшно вспомнить, когда мы тоже шли к Нило-Столобенской пустыни. И под дождь мы попали, я помню заливающий дождь, когда ты ещё идёшь на вёслах, навстречу такое ощущение что тебя просто из ковша или из брандспойта кто-то поливает, но ничего, мы дошли до пустыни Ниловой, которая тогда ещё в руинах стояла, это сейчас там молитвами и трудами архимандрита Аркадия Губанова она восстановлена, 15 лет он просто трудился на этом поприще, просто как Китеж-град сейчас.
Татьяна Смирнова:
— Да, там очень красиво, мы бывали.
Елизавета Волчегорская:
— Да, а тогда она была в руинах, там не было ни одной целой стены. И в полуразрушенном храме один монах в хоре и один служил Литургию. И там было холодно, там не было ни отопления, ничего, гуляли ветра, и штукатурки не было и, по-моему, даже пола не было. И мы мокрые, измождённые, дети, ну подростки, входим в этот храм, не очень стройное пение, но такое счастье. И я вот сколько лет прошло, столько событий, но у меня это, вот это настоящее, это живое, это то, что со мной, это мой опыт.
Татьяна Смирнова:
— Понимаете, без опыта преодоления не будет ничего: ни полноценного высшего образования, ни бизнеса, ни семьи, этот опыт мы можем получить только в детстве и особенно в отрочестве. Меньше должно быть занудства, меньше поучений, меньше говорить — это плохо, и это плохо, и телефон твой плохо и iPhone. Да не плохо. Просто есть ещё много всего на свете важного и интересного. Не запрещение, а предложение чего-то более ценного, и преодоление страхов. Дети боятся, они в телефонах сидят со страха.
Елизавета Волчегорская:
— А родителям проще, когда ребёнок сидит в телефоне, а не пазлы с ним раскладывать, ну условно говоря. А потом ребёнку же и прилетает, за то, что родитель вёл себя так, как ему было проще. Бесконечная тема, такая интересная, но вот, как принято говорить у нас на радио, к сожалению, наша программа подошла к концу.
Татьяна Смирнова:
— Спасибо, Елизавета, вы так меня вдохновляли своими репликами.
Елизавета Волчегорская:
— А как вы меня вдохновили, я очень надеюсь на новую встречу. Напоминаю нашим радиослушателям, что в эфире программы радио «Вера» была программа «Светлый вечер», её для вас провела Елизавета Волчегорская, у нас в гостях был директор православной общеобразовательной школы «Образ». Мы говорили о школе, о досуге, о лагерях, в которых можно поучаствовать этим летом, всю информацию можно найти на сайте школы «Образ». Спасибо вам большое.
Татьяна Смирнова:
— Спасибо вам, было очень интересно, спасибо за возможность поделиться своим опытом, и действительно пригласить детей хочется, чтобы много детей стали немножко счастливее, веселее и добрее за это лето.
Деяния святых апостолов
Деян., 6 зач., II, 38-43
Комментирует священник Дмитрий Барицкий.
Как христианину правильно организовать свою жизнь? Существуют ли какие-то рекомендации по этому поводу? Ответ на этот вопрос находим в отрывке из 2-й главы книги Деяний святых апостолов, который читается сегодня за богослужением в православных храмах. Давайте послушаем.
Глава 2.
38 Петр же сказал им: покайтесь, и да крестится каждый из вас во имя Иисуса Христа для прощения грехов; и получите дар Святаго Духа.
39 Ибо вам принадлежит обетование и детям вашим и всем дальним, кого ни призовет Господь Бог наш.
40 И другими многими словами он свидетельствовал и увещевал, говоря: спасайтесь от рода сего развращенного.
41 Итак охотно принявшие слово его крестились, и присоединилось в тот день душ около трех тысяч.
42 И они постоянно пребывали в учении Апостолов, в общении и преломлении хлеба и в молитвах.
43 Был же страх на всякой душе; и много чудес и знамений совершилось через Апостолов в Иерусалиме.
В только что прозвучавшем отрывке мы находим краткую, но ёмкую характеристику первой Церкви. Говорится, что после проповеди апостола Петра в Иерусалиме к последователям Спасителя присоединилось около трёх тысяч человек. Приняв крещение, они радикально изменили свою жизнь. Книга Деяний описывает, в чём внешне проявлялось это изменение.
Во-первых, они пребывали в учении апостолов. Ученики Спасителя рассказывали вновь крещённым подробно об Иисусе Христе и Его учении. Важной частью этого обучения было объяснение Священного Писания. Несмотря на то, что вновь обращённые, будучи иудеями, знали его с детства, апостолы расставляли в тексте новые акценты. Они показывали, как древние пророчества указывали на пришествие Христово и появление христианства. Благодаря такому обучению Писание оживало. Люди ощущали себя участниками священной истории.
Во-вторых, в прозвучавшем только что отрывке говорится, что уверовавшие пребывали в общении и преломлении хлеба. Иными словами, они регулярно собирались на общественное богослужение, Литургию, для того чтобы принять участие в центральном Таинстве Церкви, Евхаристии, то есть Таинстве благодарения. Это было торжественное собрание, во время которого они причащались Тела и Крови Христовой, а также делили друг с другом трапезу.
В-третьих, книга Деяний святых апостолов сообщает, что верующие пребывали в молитве. Очевидно, что речь идёт о личном духовном делании. Причем под молитвой подразумевается не только словесное общение с Богом, но и всякое дело, которое совершается человеком в присутствии Творца, то есть с непрестанной памятью о Нём.
Заканчивается рассказ упоминанием о том, что «был страх на всякой душе». Под страхом здесь, конечно же, подразумевается не животный ужас, но состояние благоговения и священного трепета, в котором пребывали первые христиане. Ведь благодаря такой упорядоченной организации своей жизни, они получали вполне ощутимые духовные результаты, а именно — опыт реального присутствия Творца. Господь наполнял Своей благодатью саму их повседневность и быт.
Очевидно, что в рамках христианской традиции пути к Богу довольно разнообразны. Вспомним, например, жизнь отшельников, которые уходили в пустыни и пребывали в уединении до конца своих дней. Или судьбу тех людей, которые, видя подвиг мучеников, объявляли себя христианами и тут же принимали смерть, а вместе с ней обретали Царство Небесное. Однако описанный в только что прозвучавшем отрывке путь наиболее универсальный. В каком-то смысле он самый надёжный и безопасный. Следуя ему, все мы, простые люди, можем установить живую связь с Творцом и в той или иной степени навести порядок в своей духовной жизни. Ведь правила предельно просты. Каждый день старайся хоть немножко узнать о своей вере. Найди церковную общину себе по сердцу. Принимай участие в её богослужениях и таинствах. По мере сил служи этой общине. Поддерживай постоянную связь с теми, кто так же, как и ты, идёт по пути спасения. Учись у них, спрашивай совета, сам, если понадобится, щедро делись своим опытом. Наконец, веди личную духовную жизнь. Исполняй заповеди Евангелия и во всех своих делах ищи волю Бога. Говори с Ним чаще, а не только в установленное время утром и вечером. В той степени, в какой проявим усердие и заботу об этих сферах своей жизни, Бог наполняет наше сердце, и у нас появляется опыт Его реального присутствия во всех наших делах.
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Любовь — христианский взгляд». Прот. Павел Великанов
У нас в гостях был настоятель московского храма Покрова Богородицы на Городне в Южном Чертанове протоиерей Павел Великанов.
Мы говорили о том, что такое Божественная Любовь, как она проявляется в жизни человека, а также о том, чем отличаются любовь к Богу и любовь к ближним.
Ведущая: Марина Борисова
Все выпуски программы Светлый вечер
«Вера и социальное служение». Наталья Москвитина
У нас в гостях была журналист, основатель фонда «Женщина за жизнь» Наталья Москвитина.
Наша гостья рассказала о своем пути в вере, о том, как для неё связаны смирение и дерзновение и том, как она, несмотря на свои страхи и многочисленные трудности, основала фонд помощи беременным женщинам в сложных жизненных ситуациях. Наталья поделилась, что ей помогает в достижении более внимательной и осознанной молитвы, а также в чем для неё проявляется богооставленность, и что помогает ей выходить из этого состояния.
Ведущий: Константин Мацан
К. Мацан
— Светлый вечер на радио «Вера». Здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан. С трепетной радостью нашу сегодняшнюю гостью приветствую: Наталья Москвитина, журналист, основатель фонда «Женщины за жизнь». Привет.
Н. Москвитина
— Привет.
К. Мацан
— Будем на ты, как в жизни. Я очень рад тебя видеть в студии радио «Вера». Мы с тобой за последние месяцы, годы на радио «Вера» не раз встречались, и это очень радостно, хорошая традиция, но в основном говорили об общественных проектах, о твоей работе, о фонде. Я думаю, что и об этом тоже мы сегодня поговорим, куда же без этого. Но я очень рад возможности сегодня с тобой поговорить больше о личном, до той степени, до которой об этом можно рассказывать, о вере, о пути к вере, пути в вере, о том каком-то мировоззренческом основании, которое, как мне кажется, стоит за всей твоей общественной работой разнообразной. Вот путь к вере и в вере у человека, как мне кажется, состоит из этапов. Это какие-то открытия за открытием, событие за событием, которые как-то в цепочку складываются, и потом, окидывая так ретроспективно, человек говорит: вот мой путь к вере. Вот какие этапы самые главные на своем пути ты бы выделила?
Н. Москвитина
— Ну ты знаешь, я родилась вообще в Волгограде. И я бы даже сказала в Сталинграде. Несмотря на то, что во время моего рождения город назывался Волгоград, но для меня все что связано с Великой Отечественной войной, со Сталинградской битвой, это не пустой звук. Как-то так случилось, что я очень чувствительно все это воспринимала, я выросла прямо рядом с мельницей Гергардта — это единственное здание, которое осталось после войны, потому что город был полностью разгромлен, и домом Павлова, они рядом между собой. И моя мама, кстати, родилась как раз в доме Павлова. Ну там от дома одна стена осталась, но дом восстановлен был, и вот в этом доме она родилась. То есть это вот контекст моей жизни.
К. Мацан
— А эти вот дома, которые ты перечислила, это, так понимаю, вот точка, которую удерживали в боях...
Н. Москвитина
— Да, 58 дней оборона дома Павлова была. И до реки Волги там оставалось, и сейчас также остается, около двухсот метров — нельзя было сдать этот берег, и у нас говорят: за Волгой для нас земли нет. То есть иначе бы мы не только проиграли бы Сталинградскую битву, но не было бы вот этого перелома всей войны. И мне кажется, отсюда все, то есть вот от такого четкого понимания, что ты можешь изменить, изменив себя, ты можешь изменить очень многое. И мы каждый год обязательно там на 2 февраля ходили в «Сталинградскую битву» в панораму и, в общем, ну казалось бы, все одно и то же, и вокруг были дети как дети, абсолютно нормальные мальчишки и девчонки, которые бегали там между экспонатами, дергали там за косы девчонок, смеялись. Я почему-то всегда это воспринимала очень серьезно. И для меня вот этот вот хлеб, перемешанный наполовину с землей, это все было здесь и сейчас. И я действительно отходила после каждого такого похода еще две недели. Ну там было все это очень реально, как сейчас вот храм Вооруженных сил и музей «1418 шагов к Победе», нечто похожее было, тоже очень современное, и в «Сталинградской битве». И я, честно, даже не понимала, как можно к этому так поверхностно относиться, как мои одноклассники. И это как бы вот жило со мной еще какой-то промежуток времени, пока мы писали сочинения после этого. Ну как бы каждый год одно и то же, но я видела, как война меняет человека, я видела, что такое жизнь на стыке войны, и воспринимала это как ну такой вызов что ли для себя. Я не знаю, как это, в какой-то проекции объяснить. Потому что я все-таки, мне 37 лет уже будет, но почему-то, мне кажется, я недалеко от этого момента ушла и по-прежнему все это проживаю. Момент, что Бог очень рядом, и война — это очень неожиданная вещь, также как и начало и конец жизни: в любой момент жизнь может оборваться, и поэтому ты предстанешь перед Богом. И я училась в духовно-певческой школе. С семи лет, наверное, с семи лет, и изучала Ветхий Завет, историю религий, православие, конечно же, это было. И группа, с которой я училась, была старше меня, я была самая младшая. Там были вообще старшеклассники, то есть мне там было очень неуютно, потому что вокруг были взрослые думающие люди, и я все время была отстающей, моя большая проблема была в том, что я не успевала конспектировать, я вообще плохо писала. И со мной ходила бабушка. И она на задних рядах сидела, все это записывала, и потом мы все это разжевывали дома. И это был период, когда храмы только-только открывались.
К. Мацан
— А это был какой-то твой интерес или родители решили, что нужно ходить в духовно-певческую школу?
Н. Москвитина
— Это даже это совпадение каких-то непонятных вещей. Я не могу сказать, что я туда сама побежала, потому что это просто открылось впервые в городе —духовно-певческая школа. Я до этого ходила на фортепиано.
К. Мацан
— Надо идти.
Н. Москвитина
— Да, надо идти. Но пошли из нашей школы всего три человека: я, моя лучшая подруга и моя одноклассница. И так мы, в общем, до конца и проучились. И вместе с бабушкой я приходила к вере. И параллельно мы с бабушкой все время ходили на службы. Тогда, значит, восстановили Казанский собор, это кафедральный собор в Волгограде, и мы там были на всех службах. Я помню службу пасхальную ночную, и помню до деталей, до запахов — это вот прямо это часть моего детства. Я мало что помню, кроме вот таких ярких вспышек: именно служба, какие-то серьезные моменты моего там нравственного выбора. Например, я с подружкой пошла в магазин, она взяла меня с собой для того, чтобы я вместе нее купила ей сыр. Ну этот момент очень так характеризует детство очень так хорошо. Она стеснялась это сказать и всегда брала меня с собой за хлебом и за сыром там. И нам надо было до магазина дойти, там минут пятнадцать идти, и я все шла и как бы ее отчитывала, говорила: ну когда ты уже, Наташка, сама будешь ходить? Ее тоже Наташа зовут. И когда мы уже пробили этот чек, помню, такие серые чеки были, да, отдельно они пробивались, мы с этим чеком встали уже в отдел. И вдруг перед нами старушка стояла. И на эту старушку продавщица начала очень сильно как-то кричать — что-то было не так, не знаю, может, она чек не пробила, ну я вообще ума не приложу, что там произошло. Но меня это настолько возмутило, и я в момент включилась, и я стала ее защищать и наезжать на эту продавщицу, и говорю: как вы вообще смеете, это пожилой человек... В общем, я сама от себя не ожидала, и вот вся вот эта вот концентрация какой-то там несправедливости, да, вот все, что я тогда переживала, вот все это на мне сошлось. В общем, я решила защитить этого человека и, естественно, продавщица никак... ну она обалдела вообще: какой-то ребенок там, не знаю, десяти лет там, вот так вот себя ведет. И говорит правильные, по сути, вещи. И дальше пошло все вообще не по плану: то есть я обошла прилавок, за ним была дверь, она вела в коридор, и там была написано «Дирекция», и я, в общем, пошла туда. И, значит, я открыла дверь с надписью «Директор», зашла туда и продолжила свой монолог. И не помню вообще ответной реакции, я помню, что мне не было ни стыдно, ни страшно, ничего. Я должна была закончить это, я оттуда вышла совершенно удовлетворенная, что справедливость восторжествовала. И ушла оттуда. В общем, поход за сыром окончился помощью старушке.
К. Мацан
— Вот где предыстория фонда «Женщины за жизнь».
Н. Москвитина
— Ну ты знаешь, я возвращаюсь к каким-то реперным точкам в своей жизни и понимаю, что зачатки были тогда. И еще был момент. Я очень хотела работать с детства, с 12 лет, и я пошла на биржу труда, а туда брали с 14. Но моей подружке было 14. Нас было три, и нам было 12, 13, 14. И провели по документам то, которой 14, а нас как бы просто скопом взяли и сказали: идите, короче, работайте, но по документам вот так вот. Ну типа зарплата одной платилась или что-то, как-то так, не помню. И нас поставили сначала на детский садик, подметать двор, и это было очень тяжело, потому что ну мы были маленькие, а метлы были такие вот, деревянные, там скрученные проволокой из веток, да, вот сама вот эта часть, которая, метет, они были очень тяжелые и очень грубые, и мы за несколько дней натерли такие мозоли, которые кровили. И мы пошли, в общем, это все говорить руководству: поставьте нас куда-то помогать детям, потому что мы, в общем-то, в садик пришли. Но нас не услышали, мы пошли опять на биржу труда, и нас поставили после этого (ну то есть мы как бы везде требовали, что вообще-то надо в соответствии с правилами действовать, да, какой-то все-таки распорядок должен быть) и нас поставили в другой садик. Мы начали там работать, и мы увидели изнутри вот этот весь произвол, когда детей били, там по лицу били, ругались матом, обсуждали свою интимную жизнь — причем это для меня был вообще колоссальный стресс, то есть я услышала эту всю правду отношений между мужчинами и женщинами. Женщины там все, нянечки и так далее, были совершенно не на высоте, и это все слышали маленькие дети. И ну, наверное, предел уже моего терпения был, когда на моих глазах ребенка, которой не говорил еще (это самая такая ясельная группа) били прямо по щекам.
К. Мацан
— Кошмар.
Н. Москвитина
— А до этого все накопилось. То есть мы видели, как они наливают в чайник воду из-под крана, как будто бы кипяченая вода. Ну вот все вот это вот, вся неправда, она была перед нами. А мы дети, мы вот как бы очень искренние. И я решила рассказать это все маме этого ребенка. Она меня не послушала. Ну естественно, я сама ребенок. И тогда рядом с домом был, я не знаю, вот я воспринимаю сейчас, это был какой-то фонд «Семья» — я не знаю, вот 90-е годы, что это на самом деле было, ну какая-то вывеска была, связанная с помощью семьям. И мы туда втроем пришли. А нас еще, так интересно, раскидали по разным группам, чтобы мы между собой не общались. Но когда мы вечером обсуждали, у каждого в группе было одно и то же. И мы пришли туда, и я все это по полочкам рассказала, что вот так вот и надо с этим что-то делать. И, наверное, это было со стороны просто очень революционно: три ребенка, которые возмущенно вот это все рассказывают и ищут, как можно помочь другим детям. И эта женщина сказала: вы что, ну в принципе это все ужас, кошмар, и с этим нужно что-то сделать. Но по закону мало что сделаешь, потому что доказать это — как докажешь. Еще мобильных телефонов же не было. И она спросила: а как там вообще на кухне? Чисто, нет? Ну и тут, конечно, просто у меня там список был подготовлен, там и тараканы, и все. И на следующее утро, когда мы пришли в садик, там уже стояла пожарная машина, скорая, всех вывели из садика и началась проверка. С тех пор на биржу труда меня не брали. Но в 14 лет я устроилась уже работать внештатным корреспондентом в газету. И это, в общем, просто шло по нарастающей, понимаешь, это были какие-то зачатки. Но в целом, наверное, самое интересное для меня это помощь людям и сами люди. Вот сами люди. И в какой момент человек пересекается с Богом и осознает это или не осознает, но уже есть какое-то вмешательство Бога, как меняется его жизнь, меняется ли, и как это можно спроецировать и на меня. То есть это всегда опыт: смотря на других людей, ты понимаешь, что человек рядом с тобой, он всегда выше, глубже, правильнее и удивительнее. И рядом все люди, они ну как бы хорошие и уникальные, да. Я ну вообще вот не воспринимаю людей, что они какие-то не такие, они там подлецы. Мы все подлецы, и мы, у каждого есть это испытание. Мне кажется, Бог как-то так вот проверяет нас, что мы думаем, что у нас будет проверка на то, на то — там не солгать, там еще на что-то, на самом деле нас на какие-то другие вещи проверяют. Вот сколько я смотрю судеб других людей — это очень нестандартные ситуации, где-то даже очень такой искренний диалог с Богом, когда ты не можешь спасовать, ты тоже должен как бы давать такой, в полный рост, ответ Ему, где-то делая вот неправильные что ли вещи. Как у Луки Войно-Ясенецкого, когда произошел спор, когда Господь ему говорил, что ты должен выбирать: или ты пишешь книги, или ты оперируешь. Я вот ну сейчас детально не помню, но меня это поразило, и я поняла, что этот диалог, он у каждого происходит, это какой-то, может быть, даже дерзновенный диалог, но где ты смелый. И вот Бог любит смелость эту, когда ты можешь ответить и тебе есть что сказать.
К. Мацан
— Наталья Москвитина, журналист, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». А у тебя этот диалог по поводу чего?
Н. Москвитина
— Наверное, за других людей. Вот очень много видя таких случаев, очень разных, когда люди себя очень по-разному ведут, вроде как превращаешься в такого ходатая что ли и...
К. Мацан
— За них перед Богом.
Н. Москвитина
— Ну да. Ну то есть я в корне изменилась вот через свое это социальное служение. И началось социальное служение с такого моего дерзновенного, знаешь, запроса: я не хотела идти в антиаборты, я так и сказала, что только не в антиаборт. Я очень долгое время просила Бога, чтобы Он меня поставил послужить. И я это видела как достаточно непростой выбор, потому что я не видела себя ни там, ни там, ни там — я везде себя пробовала и после миссионерских курсов я не знаю, где я не была. И ну это и кормление бездомным, это помощь людям после неудавшегося суицида, это и отправка посылок в тюрьмы, это и помощь беременным, и разная антиабортная деятельность просветительская, и помощь отказникам. И все, знаешь, вот как будто бы ну что-то, вот ну то есть я искала, искала — это было очень тяжело прямо, я очень переживала, это длилось долгие годы. И я примерно раз в неделю ездила в храм Христа Спасителя, к мощам Филарета Дроздова — ну как для меня это был святой миссионер, который поможет мне, человеку после миссионерских курсов, как-то определиться. И там был и спор, там было и выпрашивание, там было, ну то есть все: я говорила и с напором, прося, и так, и так. Раз в неделю то есть я стабильно ехала к нему, как к родному человеку, и на коленях просила: укажи мне путь, ну как-то за меня попроси Господа, ну что делать женщине? Мужчине очень легко, он может ну хотя бы алтарничать. А что можно сделать женщине?
К. Мацан
— Как ты почувствовала, что вот ответ пришел, если он пришел?
Н. Москвитина
— Ну он пришел.
К. Мацан
— Что вот это вот теперь я на своем месте, через что это воспринимается человеком?
Н. Москвитина
— Это вот через мою дерзновенную фразу: только не в антиаборт — это совершенно точно. И я сказала, что только не туда, потому что это расчлененка, это достаточно агрессивная деятельность — ну то есть я так ее видела, она такая была.
К. Мацан
— Когда говоришь: только не в антиаборт — ты имеешь в виду что только вот не этим видом социального служения я хочу заниматься. Чем угодно, только не этим.
Н. Москвитина
— Вот-вот.
К. Мацан
— И именно этим пришлось.
Н. Москвитина
— Да, да. Н у это как бы так Господь ставит. Ну если ты там на расслабоне это все делаешь, то это ну не жертва.
К. Мацан
— Ну вот этот момент, когда ты, не знаю, соглашаешься, или понимаешь, или чувствуешь, что вот да, это я на своем месте. Спрашиваю, потому что многие, думаю, наших слушатели, которые размышляют о вере и об отношениях с Богом, вот этим вопросом задаются: как вот как понять, что я сейчас здесь, где должен быть и вот это, грубо говоря, это Божия воля?
Н. Москвитина
— Ну во-первых, это правильно задать вопрос, найти тон и не вымучивать его. Я просто подошла к этому вопросу вплотную и задала его очень искренне. То есть это был прямо... Ну я поняла, что там, там, там я была и что похоже, что самое очевидное — это антиаборты. Ну я так и сказала: все что угодно, только не кидай меня в терновый куст. И повторила это несколько раз. И после этого мои друзья сказали... Ну прошло, я не знаю, несколько месяцев, наверное, я прошла через развод. И это был очень сложный период, когда ко мне пришли друзья в гости и, видя, что я в тяжелом очень состоянии, сказали: ты не хочешь вообще вот ну какое-то движение женское открыть, помогать другим женщинам? Ну вроде как это было из головы, то есть это было: ну тебе плохо — ты помоги другим, все равно вокруг тебя столько беременных крутится. Это, правда, было на тот момент — и беременных, и бесплодных, и тех, кто после бесплодия рожают. И как бы вроде такие наметки уже были, да, промыслительного пути, но воедино это не собиралось. И наверное, отсюда, от моего отрицания и пошел этот вот запрос. И вот ровно там через небольшое время я встала и вот перед этим выбором уже сама, я интуитивно чувствовала, что вот это оно. Но после того, как я решилась на это, где-то было полтора года очень тяжелых метаний, очень. Потому что деятельность, ну откровенно говоря, не по силам, невозможно где-то этого ресурса набраться и спокойно заниматься антиабортом. Антиаборты — это там, где смерть откровенная, где убийство, это все очень сильно ощущается, это очень сильные человеческие драмы, это где и любовь, где интимная сфера — это вот просто все на грани. И я, естественно, хотела развернуться и уйти. То есть у меня все время было такое чудовищное просто испытание. Я человек, который, ну мне вообще не свойственно поворачивать назад, вот это вот оборачиваться. Взявшись за плуг, не оборачивайся — это очень вообще мой девиз. Но тут я сомневалась, что это мой путь. То есть я, уже встав, все время у меня голова мне не давала покоя. Почему, потому что, открыв вот этот, ну сначала это не фонд был, это было волонтерское движение, в очень большом количестве пошли эти женщины. И первое, что нужно было, это помогать материально. Нашлись там психологи там, гинекологи, но людям конкретно там нечего было есть, а денег не было вообще. И я вкладывала свои деньги после развода, да, и это все было просто на разрыв аорты. Я искала, я встречалась со всеми, с кем, мне говорили: с этими не встречайся, эти плохие, эти еще хуже, а эти вообще там, да, — я ко всем трем категориям ходила. И у меня не было никаких предубеждений, потому что эти женщины — вот они везде, у них есть имена, фамилии, у них есть там, они сейчас перед этим выбором. Мне было вообще не до этих вот размышлений глубоких. Но я не могла понять: если Господь не дает вот этой стабильности уже тогда фонду, а для меня это все вообще было в новинку, я не знала, как фонд собирать, и в моей записной книжке — это было очень важно, — не было ни одного телефона, на кого бы я могла опереться. То есть не было никаких сильных людей вообще. То есть и мне пришлось само стать сильной. Это для меня самый главный вызов в жизни. Я всегда считала, что я очень слабая. Вот чему меня научил фонд — я узнала, что я сильная. Ну я до сих пор считаю, что я слабая, но я просто вижу результат деятельности. И меня метало так, что я ну если не каждый вечер, то, видит Бог, там первые полтора года восемьдесят процентов моей деятельности сопровождалось горючими слезами по ночам. Я прямо реально плакала навзрыд перед иконами. И у меня перед иконами такой коврик, и этот коврик просто слышал все. То есть я прямо навзрыд кричала и говорила: Господи, ну почему я тут? Что мне делать? Почему, если Ты меня туда поставил, что я должна этим женщинам сказать? Мне же надо конкретно им помогать. И ошибок тоже было много. Ну они и до сих пор есть. Я как бы абсолютно четко осознаю, что тут нет какого-то проторенного пути, это очень сложная деятельность, и она получается только потому, что ты рискуешь. И какое-то большое дело, оно всегда сопряжено именно с риском, с тем, что ты всегда будешь ошибаться, как бы ты ни старался, все равно, вот эти вот падения, они дают вообще-то...
К. Мацан
— Скажи, вот ты в начале программы упомянула, что такой твой какой-то принцип, твое мирочувствие — это что вокруг прекрасные люди, все лучше меня. Как один священник у нас в эфире, мне кажется, замечательно сформулировал, что смирение — это когда не я хуже всех, а все лучше меня. А с другой стороны, ты говоришь о разных трудных ситуациях, в которых очень легко в человеке разувериться. Не в женщинах, допустим, которым требуется помощь, а в том, кто их бросил, например, или в тех, которые помогают или не помогают, но обманывают. То есть ты видишь такую достоевщину, о которой я, допустим, могу только догадываться, а ты в ней живешь и работаешь часто. Как не разочароваться в людях?
Н. Москвитина
— Ну не знаю.
К. Мацан
— Хороший ответ.
Н. Москвитина
— Ну честно, не знаю. И бывают такие моменты, когда ты очень сильно устаешь, и ну как-то вся вот эта вот несправедливость жизни, неправильных поступков людей выходит на передний план, и ты понимаешь, да какое ты вообще ничтожество, что ну, грубо говоря, я вот выйду отсюда и скажу: вот я сказала, что там все люди хорошие. Ну а не ты ли думала вот... Ну это я все, и это все я, да. Я только боюсь быть неаккуратной к людям. Я очень обычный человек и, может быть, хуже всех тех, чьи ошибки я наблюдаю каждый день, просто грешу, наверное, другим. И я боюсь в своей вот этой вот какой-то, ну своими установками, думая, что я там лучше, вот это вот все — это же неистребимо вообще, да, — поранить другого. Поранить человека, который ну явно что-то делает абсолютно там против совести, там ну те же аборты или измены, этого всего очень много. Но столько раз я убеждалась в том, что это вообще не правда жизни, что это настолько на поверхности, что эти люди могут быть святыми. Я же не могу увидеть там нимб или что-то, но это настолько чувствуется. Люди, которые женщины, совершили аборты, люди, которые предавали — столько вот как бы этой грязи ты видишь, слышишь, перевариваешь, очень тяжело это дается, и потом — раз, ты человека видишь с другой стороны. И ты поражаешься, что ты намного хуже. Вот.
К. Мацан
— Вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» Наталья Москвитина, журналист, основатель фонда «Женщины за жизнь». У микрофона Константин Мацан. Не переключайтесь.
К. Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. Еще раз здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан. В гостях у нас сегодня Наталья Москвитина, журналист, основатель фонда «Женщины за жизнь». И мы говорим и о Наташином социальном служении, о том, как это связано с мировоззрением, с верой. И вот как раз, может быть, к этому второму измерению этой темы я хотел бы обратиться. Мне как-то, помнится, в свое время в одной из наших бесед (я уже, честно говоря, не помню, это была частная беседа или интервью твое было) поразила, очень согрела история, ты просто рассказывала о своем опыте, что время от времени ты уезжаешь из города на какой-нибудь отдаленный домик где-нибудь в лесу, просто гуляешь и просто разговариваешь с Богом. Я почему эту историю запомнил, потому что настолько это непохоже на то, как мы обычно думаем при слове «молитва»: вот либо церковная служба идет, люди стоят и молятся лицом к алтарю, либо какие-то тексты произносишь — чьи-то древние, святые, глубочайшие тексты, но вот какие-то не твои. Либо там дома стоишь. Если человек совсем на Церковь смотрит со стороны, то молитва это, как правило, кажется, какое-то выпрашивание чего-то, такое вот настойчивое домогательство до Бога, что вот хочу так, сделай, как я хочу. А ты рассказывала об опыте, который совсем не похож на это, какой-то просто разговор с Богом, и обращение к нему «Папочка» — вот что это такое, чем это важно?
Н. Москвитина
— Ну я прошла такой путь от Иисусовой молитвы, и почему-то нашла свой абсолютно другой диалог. Он именно мой, и вообще вот эта вся история про то, что мы все очень разные, и Бог с нами общается, исходя из наших внутренних настроек. И мне куда ближе благодарить Папочку и говорить, что я Его очень сильно люблю, это придает мне силы, я чувствую, что Он рядом. И вообще неважно, что как протекает день, но нужно обязательно найти вот эту вот волну. Иногда бывает еще вот такой лайфхак, там можно, да, уехать куда-то за город, в природу, найти какой-то свой уголок, именно только вот твой, может быть, даже никому не говорить, где это. Ну я так поступаю, я конкретный адрес и геоточку никому не говорю. Но еще есть такое, что я выезжаю на Садовое кольцо и делаю круг, то есть я вот в своем потоке еду и все это время молюсь, то есть мне не надо отключать мозги на то, где свернуть и так далее. Вот это определенное время занимает и очень помогает. Однажды я как бы случайно на это вышла, а потом поняла, что это классный такой ход для того, чтобы уединиться с Богом.
К. Мацан
— В городе причем.
Н. Москвитина
— В городе, да. Ну какой-то смысл есть и в этом цикле, то есть этот круг ты проживаешь, как-то все переосмысливаешь. Ну вообще духовная жизнь — это долгий-долгий путь, я думаю, до конца жизни мы не сможем это все препарировать до конкретных форм, у всех очень по-разному. Но я вот просто кайфую от того, что Бог дает какие-то еще возможности найти к Нему обратиться, и я думаю, что для определенного периода хорошо все: и молитвы по молитвослову, и молитвы, выученные наизусть, те которые ты ну от сердца, пусть их несколько, но от сердца, и Псалтирь, и вот именно вот какие-то вот такие вещи, из ряда вон выходящие.
К. Мацан
— Ну когда я вопрос задавал, конечно, я ни в коем случае не хотел обесценивать и церковную молитву, и молитву по молитвослову. Но вот почему еще так мне это запало в душу, твой рассказ про вот это вот обращение к Богу «Папочка», и это, кстати же, вполне в традиции: «Авва, Отче!» — «авва» это же и есть «папочка», это уменьшительно-ласкательное обращение.
Н. Москвитина
— Это я да, от тебя уже узнала.
К. Мацан
— Можешь приходить почаще. Я почему еще это так запомнил, потому что мне кажется, не знаю, так это в твоем случае или нет, вот прийти к такому обращению к Богу, к такому состоянию — это ну это не просто так, это что-то значит во внутреннем мире. То есть, видимо, был какой-то запрос, это как какой-то результат какого-то пути. Вот что это, желание все-таки пережить отношения с Богом как с Отцом, нехватка Отца в метафизическом смысле, Небесного, желание защиты, осознание собственной слабости и обращение — ответом на что было это вот, этот лайфхак?
Н. Москвитина
— Ну я думаю, что я очень слабая на самом деле. И несмотря на то, что жизнь меня ставит в такие условия, где мне нужно быть очень сильной, я открываю себя с сильной стороны, на самом деле я абсолютно не такая. Очень много граней, и я не могу ничего сделать с тем, что я все равно человек, который живет в таком внутреннем патриархате своей головы.
К. Мацан
— Это как?
Н. Москвитина
— Ну я все-таки считаю, что над женщиной должен быть мужчина, а над мужчиной должен быть Бог. Но я сейчас проживаю этап, период, когда у меня нет мужа, я стала главной для детей. Нет, ну отец присутствует в жизни детей, но тем не менее я как бы одна. То есть в отношениях в этой парадигме я и Бог, и я вот тут, в этом земном пути как одиночка двигаюсь, и надо мной есть только Бог, и Он мой начальник. И Он, я Его очень люблю, прямо вот я не могу это скрыть. И другой параллели как общение с Отцом у меня нет. И у меня были очень хорошие отношения с отцом, то есть это такой классический пример доброго, образованного, какого-то вот ну прямо идеального отца, которого я потеряла там как раз в один из периодов духовного роста. И я думаю, что Господь дал такой костыль, то есть Он открылся больше в тот момент, когда забрал отца. Ну как бы я, мне очень комфортно в этих отношениях, я не представляю, как можно по-другому, мне прямо очень гармонично, я всегда знаю, что папа со мной.
К. Мацан
— А вот если то, о чем мы говорим, переносить на отношения детей с Богом. Я имею в виду что, я вот по себе сужу, есть какое-то свое переживание общения с Небесным Отцом, и оно внутреннее, радостное, оно внутренне очень много значащее для тебя, и ты хочешь, конечно, чтобы дети испытали что-то похожее. По-своему, но что-то похожее. И при этом я сталкиваюсь с полной невозможностью это передать, этому невозможно научить. Это только может ребенок, взрослея, сам пережить. И тут же думаешь: а вдруг, вдруг не переживет? А вдруг я делаю что-то не так? А вот что здесь как родитель ты думаешь? Просто довериться, отдаться на волю Божию? Что может сделать мама или папа в этой ситуации, как тебе кажется?
Н. Москвитина
— Я что-то. похоже, хуже тебя, потому что не думаю об этом.
К. Мацан
— Ну почему же хуже, может, наоборот.
Н. Москвитина
— Ну я просто понимаю, что это не зона моей ответственности.
К. Мацан
— Хороший ответ.
Н. Москвитина
— Я могу свою жизнь проживать максимально откровенно и искренне перед детьми, и они уже свой выбор делают.
К. Мацан
— А дети в алтаре, мальчики, я знаю.
Н. Москвитина
— Ну да, да.
К. Мацан
— Интересуются.
Н. Москвитина
— И я не могу же их... ну то есть я даже не предлагала это, вот начнем с этого, да. И оно вот идет само, и ну наверное, будут какие-то периоды охлаждения. Ну, в общем, это все так и должно быть. Я должна это заложить сейчас, и я просто как-то без насилия это закладываю. Мне кажется, это нормально. Ну то есть они станут взрослыми, именно вот от вот этих вот испытаний — терять Бога, находить Бога, — именно так они и станут зрелыми. Даже не то чтобы взрослыми, можно быть и в пятьдесят ребенком, да, можно там в четырнадцать осознать.
К. Мацан
— Слушай, ну вот очень интересная фраза, важная мысль: это не зона моей ответственности, ты сказала. Я думаю, что для кого-то из наших слушателей это может прозвучать как формула пофигизма. Я не имею в виду, что ты это закладывала, но очень часто, когда человек говорит: а, это не моя ответственность — это такое «с меня взятки гладки». И понятно, что ты не про это говоришь, но в чем, как тебе кажется, разница между таким вот пофигизмом и между тем, когда это какое-то здоровое, не знаю, осознание своей ограниченности и доверия Богу? Что такое доверие Богу вот в этом смысле? Как бы ты это объяснила, допустим, человеку, который, не знаю, сомневается?
Н. Москвитина
— В смирении, мне кажется. Ну ты понимаешь, что ты... ну это не моя зона ответственности именно в том плане, что я не могу сделать больше, чем я делаю. И смысл того, что я приведу детей, людей, там подопечные те же дети? Я могу применить все свои методики там миссионерских курсов, но только я сломаю человека, и будет грош цена этому, я отверну от Бога. Это будет работать какое-то время, а потом что? То есть человек должен падать, набивать свои шишки, это проходить через боль. В человеке очень много боли, и он должен вырасти через это, через вот эти вот сломы, как, знаешь, кость срастается, там все равно это место болит. У каждого на протяжении жизни есть какие-то вот такие точки — смерти, какие-то, не знаю, падения там собственные, я не знаю, ощущение собственной некомпетентности, где ты понимаешь, что ты один. А если ты один, то на кого ты можешь опереться? И вот тогда только ты осознаешь, что вообще-то есть Бог. И вот в этом момент Он оказывается прямо очень рядом. Грош цена из того, что я это все объясню. Я же не дам им пощупать, я там вложу в голову, но я могу отвернуть человека. Поэтому вот за это я ответственна — за то, что я отвернула его от Бога. Поэтому я говорю в отношении свои детей все Богу, а не детям. Ну это же такая известная формула, да, но мы ее вроде бы как понимаем головой, а когда дети стали взрослеть, я это просто прочувствовала изнутри и сделала уже по интуиции.
К. Мацан
— У митрополита Антония Сурожского есть такая мысль, он вспоминает евангельский пример слепца Вартимея, слепца, который сидел у дороги и, когда Христос проходил мимо, вот он воззвал к Нему, и Христос его исцелил. И владыка Антоний этот пример приводит как опыт человека, который находился в крайнем отчаянии, в последнем отчаянии, когда нет никакой надежды на себя и ни на кого, когда вот полная, как бы мы сказали, безнадега, вот тогда изнутри этого отчаяния можно подлинно обратиться к Богу, вот тогда возникает надежда. То есть человек претворяет это последнее отчаяние на самом деле в настоящую надежду. Вот я сейчас говорю — ты киваешь. Ты понимаешь, о чем говорит владыка Антоний на практике, ты это проходила?
Н. Москвитина
— Постоянно я прохожу. Я вот постоянно на этом днище, знаешь, сижу и кричу, потому что ну больше уже, ниже уже никуда не опуститься. Но у меня другая аналогия: мне кажется, что это как в открытом космосе, где ты один, скафандр, и вот эта пуповина кислорода — это пуповина с Богом. Ну и вообще моя тема, понимаешь, это новорожденные, и тема пуповины мне очень близка. Я вот реально как-то метафизически проживаю и ощущаю эту пуповину с Богом, она никуда не девается. И тема моя сложная тем, что это тема смерти, и очень много смертей как абортов, и смертей детей, которые были рождены, и абстрагироваться от этого сложно. Я говорю про днище, потому что понимаю, что ну у тебя очень ограничены ресурсы, ты вообще ничего не можешь сделать. Ну, по большому счету, ты можешь только молиться и все. И ты видишь, как перед тобой происходят всевозможные чудеса, и все за тебя делает Бог. Вот эта вот пуповина, она никогда никуда не денется. И мы рождаемся в одиночку — вот мы лежим, голые, мы можем погибнуть там через несколько часов, если мама нас не покормит, да, это абсолютное одиночество, пустота вокруг, и только присутствие родителей спасает тебя. И мы заканчиваем жизнь часто тоже немощные телом, наши дети уже ухаживают за нами, мы превращаемся в таких пожилых младенцев, и это же, представляешь, очень страшно: ты понимаешь, что ты сейчас опять будешь проходить через вот эти вот неведомые вещи. Мы не знаем вообще, что там будет, что было вначале и что будет в конце, и связь у тебя есть только одна — с Богом. Поэтому ты кричишь и просишь, чтобы не быть оставленным.
К. Мацан
— Наталья Москвитина, журналист, основатель фонда «Женщины за жизнь» сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Есть такая фраза, которую часто мы, люди верующие, используем: «Слава Богу за все!» И, как мне кажется, мы нередко ее используем просто как фигуру речи, а еще чаще как такую благочестивую отговорку, стиснув зубы: «Как дела? — Да слава Богу за все!» Но мне кажется, что в тех ситуациях, в которых ты по жизни бываешь, и то, что ты описываешь даже в рамках нашего разговора, как-то заставляет к этой мысли, к самому этому состоянию души — «слава Богу за все» — по-другому относиться. Вот что такое сказать «слава Богу за все» в ситуации действительного кризиса? Может быть, ты видишь людей, которые так рассуждают, которые так, которые имеют на это силы?
Н. Москвитина
— Это очень сложный вопрос на самом деле. И я не знаю на самом деле на него ответа, потому что очень часто за этой фразой скрывается лицемерие.
К. Мацан
— Да.
Н. Москвитина
— И я вообще перестала употреблять так часто. Ну то есть это какой-то период, когда ты в это веришь и ты искренен в этой фразе. А в какой-то момент, когда ты видишь, что многие вещи совершенно не по воле Божией, а по воле человека происходят, то как бы, наверное, неправильно и говорить: «слава Богу за все». В общем, все как-то очень непросто в этой жизни. И не могу сказать человеку, у которого только что дочка вышла из окна: «слава Богу за все», понимаешь?
К. Мацан
— Ну конечно же, я не об этом говорю. Я скорее говорю о том... Вообще это было странно кому-то эту фразу говорить, в чужом страдании, это понятно.
Н. Москвитина
— Да.
К. Мацан
— Скорее мы говори о себе, когда случатся какая-то беда, ну которую человек субъективно переживает как беда. Нет смысла меряться, у кого тяжелее беда, но в этой ситуации очень трудно сказать: слава Богу за все. А с другой стороны, ты видишь, ну не ты, а мы видим примеры (но хотя ты, наверное, как раз таки их видишь, у меня-то они умозрительные), когда человек действительно в тяжелой ситуации действительно подлинно смиряется, и от него исходит такой свет и тепло, и ты думаешь: как это возможно? Вот бывали такие опыты у тебя?
Н. Москвитина
— Вот как раз сегодня, как раз вот этот вот кошмарный случай, который я сейчас описала — это самоубийство девочки, которая вышла в окно. Но перед этим был ряд таких событий... и там все очень ну как бы не так, как видится с первого взгляда, и ты понимаешь, что там могут и отпевание разрешить. И ты общаешься с мамой этого ребенка, и это все очень тяжелое испытание и для меня тоже. И меня очень сильно поражает и приподнимает этого человека на, не знаю там, на много ступеней выше меня, когда в конце такого очень тяжелого диалога, когда мама ребенка сидит перед моргом, она мне пишет: «Христос воскресе!»
К. Мацан
— Потрясающе.
Н. Москвитина
— Да, понимаешь, а там, там вот реально самоубийство, да, и это ребенок. Но ты вот в этот момент проживаешь физически понимание, что Бог милостив. Потому что мать этого ребенка, мать единственного ребенка, да, она в это верит. И как ты можешь в это не верить, если она верит?
К. Мацан
— Что самое трудное для тебя в вере, в пути в вере?
Н. Москвитина
— Потеря Бога.
К. Мацан
— А бывало это?
Н. Москвитина
— Постоянно, конечно.
К. Мацан
— Ну вот я в принципе ожидал ответ: постоянно. Но это же, наверное, не потеря радикальная...
Н. Москвитина
— Ну нет.
К. Мацан
— Ты же не становишься неверующей.
Н. Москвитина
— Ну такое, наверное, уже невозможно. Хотя все возможно, да.
К. Мацан
— Ну, кстати, тоже интересная тема: вот потеря Бога, которая вот чувство богооставленности, которое посещает и верующих. Это, кстати, тоже такой стереотип о верующих людях как о тех, кто как будто бы вот пришел, осознал...
Н. Москвитина
— Как будто бы у них иммунитет.
К. Мацан
— И дальше вот такая ровная, приятная дорога ко спасению. А с другой стороны, кажется, вот эта богооставленность — что-то такое ужасно кризисно-критичное, крест на всей биографии: вот он, значит, пережил состояние сомнения — как же так? Вы, верующие, переживаете состояние сомнения?
Н. Москвитина
— Нет, ну сомнения ладно. А вот я, например, с глубоким трепетом, и даже не знаю, как описать свое чувство, смотрю на людей, которые действительно пошли на какой-то радикальный шаг — например, ушли из монастыря. И как это, ну как бы сложно это все разложить по каким-то полочкам, понять, как люди после этого живут, и что они пережили, и как-то их обвинять, наверное, неправильно.
К. Мацан
— Но твоя потеря Бога, богооставленность, которая ежедневная, ты сказала — это про что?
Н. Москвитина
— Это про потерю радости.
К. Мацан
— А вот как?
Н. Москвитина
— Ну Бог — это все-таки ощущение такой благодати, полноты, без сомнений, понимание собственной какой-то неуязвимости, потому что ты не один. Но по факту все бывает совсем наоборот. То есть ты, наоборот, как тростинка, понимаешь, что куча разных испытаний и духовных, и физических, и нравственных перед тобой каждый день, и ты не в лучшем виде перед самой собой предстаешь. И ты судорожно, как это в темной комнате, начинаешь искать, где Бог. Потому что иногда ответы даются очень просто, ты понимаешь, что вот Он, рядом, и проблема не проблема, но в основном-то все наоборот. Куча разных вот эти вот испытаний, в которых ты не знаешь, как тебя судят — вот в чем проблема. Ты думаешь, что тебя по этим критериям смотрят, а потом полдня прошло, и я думаю: а ведь на самом деле это было вообще про другое, я на это не обратила внимания.
К. Мацан
— А вот можешь на примере пояснить, по какими критериям нас судят, как тебе кажется?
Н. Москвитина
— Ну ты закладываешь какие-то базовые вещи, там вот это вот все: не лги там, не лицемерь там, не завидуй...
К. Мацан
— Но это немаловажные, хоть и базовые вещи.
Н. Москвитина
— Да, да, но понимаешь, а есть еще какие-то вещи, которые ты думаешь, что ты этим не грешишь. Вот, например, вот прямо абсолютный пример, хотя он такой, часть исповеди буквально: я всегда думала, что я не завидую. Вот ну я думаю: вообще зависть — не про меня. Но когда ты начинаешь разбирать ход собственных вот эти вот душевных ну не терзаний, а движений души, то вдруг думаешь: а что это было, если не зависть? Вот это вот такое там, на 0,3 секунды, что это промелькнуло? А когда на исповеди священник говорит: да ты вроде не завидуешь, я говорю: да вроде да, и не завидую. А вот откуда это все берется? И вот за это и осудят. То есть ты вроде бы все сделал правильно, и ты еще думаешь: да и я вообще, грехов-то особо нет. А они есть. Ты чем дольше живешь, ты понимаешь, что а еще, оказывается, вот такой у меня пласт есть, до которого вообще раньше не добирался. Вот как с этой свечкой ходишь, да, и все больше и больше открывается. И потом фонарь включается — там вообще все паутина, грязь и свалка. Это именно что надо хорошо присмотреться к собственным грехам, особенно когда этот список у тебя уже утвержден, да, годами.
К. Мацан
— И заламинирован.
Н. Москвитина
— Ага, ага. И пора все, открывать эту толстую книгу, которая есть у всех дома, это список всех грехов, там такой, знаешь, томик, где там все до мельчайших подробностей, и заново смотреть на себя, брать этот фонарь и высвечивать.
К. Мацан
— Но вот то что ты сказала, потеря радости, а как она возвращается? Вот логично предположить, что потерял радость — ищи? Или это вернется само, когда Бог захочет? Или надо как-то себя, ну если угодно, настроить, чтобы из этого состояния богооставленности выйти? Вот я тут понимаю, что нет единых критериев и какой-то волшебной таблетки, но о чем говорит твой опыт?
Н. Москвитина
— Через усердие. Через прямо взять себя и тащить в ту сторону, от которой ты отходишь. Ну как машина, вот она когда едет, даже по ровной дороге, она все время какой-то крен дает — чуть-чуть ты, на сантиметр, влево руль, вправо руль. А где-то тебя — раз, вообще как занесло, да. А ты вроде бы едешь, и вроде это та самая полоса, ну то есть духовная жизнь идет, ты знаешь, что это МКАД, 110 километров, и все, я доеду. А на самом деле ты так по чуть-чуть, по чуть-чуть склоняешься. И только в собственной воле, прямо усилием, понуждением, возвращать себя на исходные позиции, зная свои особенности. И тогда Бог сразу рядом становится.
К. Мацан
— А исходные позиции — это что?
Н. Москвитина
— Наверное, это понимание каких-то своих основных грехов, и вот подрихтовать себя. Ты привыкаешь к себе, ты даешь себе слабину где-то, ты любишь себя короче, всю жизнь ты все равно себя любишь. Как бы ты там что на радио «Вера» не рассказывал, как бы ты там ни пытался там вписать еще три греха на исповеди, но, по большому счету, ты все время себе даешь поблажки. Когда ты расслабляешься, это все куда-то исчезает, и ты думаешь, что ты почти святой человек. А надо очень трезво на себя смотреть. Ну, может быть, даже не щадя себя. Поэтому, знаешь, я когда все эти истории про психологов, сейчас такие новомодные, что вот там надо себя любить, постольку поскольку вообще не очень это все люблю, вот это вот вечное ковыряние в детстве, что там что-то, какие-то травмы. И я вот прямо реально в это не верю, потому что есть все-таки какие-то установки у каждого, какая-то конституция души. То есть вот склонность к греху, например, да, в общем, ты вот ты уже уязвим, и ты уже несовершенен рождаешься. И встречается кто-то в твоей жизни, кто ну как-то там вмешивается, что-то там, где-то тебя повреждает, да, и нельзя на это смотреть как на безусловное зло. То есть мы в принципе несовершенны. Мы что, святые что ли? Нет. И Бог дает возможность и через этих людей тоже как-то нас подрихтовать. Вот Александр Пушкин, например, его мама не очень любила, вот за какие-то странные вещи, типа он грыз ногти и все время терял свой носовой платок, да. А другого своего сына, Льва, она любила. Но Господь Бог дал Арину Родионовну, да. И мы вот знаем вообще абсолютного гения, там «наше все». Но что, он работал с психологами? Нет, он прошел через вот эту свою там агонию, вода и медные трубы, какая-то там мама грубоватая, добрая бабушка. Если бы ему дали пяток психологов, то мы бы не получили гения. Это все закладывается, нет ни одного касания человеческой души с другой душой, в результате которого ну как будто бы что-то случайно и пошло не так.
К. Мацан
— Ну все-таки не будем на волнах радио «Вера» совсем обесценивать психологов. Они у нас часто бывают в гостях и людям помогает, если люди в этом себя находят и находят в этом пользу, и помощь, то дай-то Бог. Но мне важно то, что ты говоришь, кажется, потому что мы же нередко, скажем так, особенно опять же я себе воображаю человека, который смотрит на Церковь со стороны и понимаю, что для такого наблюдателя очень часто церковь — это еще один вариант психологической помощи: кто-то там неверующий — он идет к психологу, кто-то для себя решает идти к священнику, в церковь. Но в принципе все это одно и то же, некоторые одни и те же формы какого-то достижения комфорта внутреннего состояния. Хотя вот те же самые психологи говорят о двух разных подходах в психологии в этом смысле и в храме на исповеди. В одном случае ты как-то примиряешься с собой и как-то немножко успокаиваешься, наверное, в разговоре с психологом просто себя лучше понимать начинаешь, а покаяние требует другого, ну в каком-то смысле противоположного — изменения себя, исправления себя. И одно другому не противоречит, но, может быть, в принципе друг друга и дополняет. А вот из того, о чем мы говорим с тобой сегодня, из того, о чем ты так проникновенно рассказываешь, несколько раз ты слово «смирение» произнесла. Хотя то, что ты рассказала до этого про свое детство — про поход к директору магазина, про работу в детском садике, про то как вообще возникал фонд «Женщины за жизнь», — скорее мне кажется, что твоя жизнь в большей степени описывается словом «дерзновение». Вот не смирение, а дерзновение. Хотя, как известно, тоже это не противоположность, это не оппозиция. Как для тебя связаны смирение и дерзновение?
Н. Москвитина
— Ну к себе смирение, за других дерзновение. Ну и мне очень сложно усидеть на месте, когда ты видишь, что другому больно. Ну или мне вообще не дает покоя эта тема, что в жизни очень много несправедливости, но если ты можешь хоть как-то поучаствовать в судьбе другого человека, то нужно сделать просто максимально все — это и есть Евангелие в действии. Сделать все и при этом самому быть смиренным, потому что, помогая другим, ты все время слышишь негатив в свою сторону — почему-то это так работает. Ну это так и должно работать, да, чтобы не подниматься над землей. И ты постоянно отхватываешь какие-то претензии, несправедливость, оскорбительные слова, подозрения тебя в чем-то. Практически восемьдесят процентов работы — это вот работа с возражениями. Ну и тут ничего, как бы ты же не будешь там оправдываться или выходить из этой ситуации, тут вот именно нужно смиряться и терпеть. В большей степени смиряться. Потому что терпение — это как будто бы, ну терпение, оно имеет какие-то пределы. Вот как будто бы есть мешки с терпением, потом они — раз, и закончились. Мы как бы все-таки ограничены психоэмоциональным фоном и так далее, физической усталостью. А смирение — это вот мир. То есть ты не терпишь, и у тебя пробки перегорят, а ты просто понимаешь: ну человек такой, он по-другому не может. И что скорее всего, пройдет какое-то время, и ты с ним пересечешься уже на другом витке. И, кстати, у меня было несколько случаев в фонде, и вот такого порядка: проходили через предательство, и в социальной сфере это самое тяжелое. И люди обвиняли очень, представляешь, в каких-то вещах, к которым ты не имеешь вообще никакого отношения, и обвиняли очень жестоко, ну как-то... я даже не знаю, как тебе это описать, ну как-то не по-человечески, так вообще, кажется, хочется сказать: как ты вообще мог там подумать или могла подумать? Хочется защититься. Но каждый раз я ну вообще вот молчала. Ну наверное, что-то говорила, но я не оправдывалась. Потому что мне казалось, что ну это как бы уже перебор, too much какой-то, ну зачем еще, зачем влазить в это, если этого нет? И потом, спустя годы, каждый из этих людей возвращался ко мне и просил прощения. Причем так интересно, что люди прошли через подобное в своей жизни — вот это меня прямо поражало. То есть там каждая история типичная. То есть возвращается человек всегда через сообщение, пишет большую смс-ку о том, что ну там прости, пожалуйста, представляешь, в моей жизни произошло, я оказался на твоем месте. И я там понял или поняла, как был не прав. И я думаю: вот это вообще круто. То есть Господь закладывает и то, что если ты сейчас смиряешься и смотришь на это как на промысел такой, который должен тебя чему-то научить, то потом учатся двое — и ты, и тот человек.
К. Мацан
— Потрясающие слова. Спасибо тебе. И, наверное, лучших слов для завершения нашей беседы не найти. Спасибо за этот разговор и за его искренность. Наталья Москвитина, журналист, основатель фонда «Женщины за жизнь», сегодня с нами и с вами была в программе «Светлый вечер». У микрофона был Константин Мацан. До новых встреча на волнах радио «Вера».
Все выпуски программы Светлый вечер