«Поэт Надежда Павлович». Анна Грушина

Наш собеседник — кандидат исторических наук, главный редактор «Московского журнала» Анна Грушина.

Мы говорили о жизни и подвиге поэтессы Надежды Павлович. Анна рассказала, как девушка из литературных салонов Петрограда оказалась в Оптиной пустыни, переживая смерть Александра Блока, и стала помощницей иеромонаха Нектария и последовательницей священномученика Сергия Мечёва. Наша собеседница ответила, как хрупкой поэтессе удалось спасти старца Нектария от расстрела, помочь отцу Сергию Мечёву выбраться из лагеря в Лодейном поле, а также способствовать тому, что Оптина Пустынь получила статус памятника культуры и не была разрушена.

Ведущие: Алексей Пичугин, Ксения Толоконникова.

---

А. Пичугин

— Дорогие слушатели, здравствуйте. Это «Светлый вечер» на светлом радио. Сегодня четверг и, как всегда, в эфире наша совместная программа с музеем, исследовательским центром «Советский Союз: вера и люди». Ксения Толоконникова, директор музея...

К. Толоконникова

— Добрый вечер, друзья.

А. Пичугин

— Я Алексей Пичугин. И мы с удовольствием представляем нашу собеседницу: сегодня ближайший час вместе с нами и с вами проведет Анна Грушина, кандидат исторических наук, главный редактор «Московского журнала». Здравствуйте.

А. Грушина

— Добрый вечер, радиослушатели.

К. Толоконникова

— И сегодня мы поговорим о Надежде Александровне Павлович, которая малоизвестна современному читателю и современному слушателю радио «Вера». Она была поэтом, детским писателем, она оставила после себя мемуары, и во многом очень характерен ее путь. Она родилась в 1895 году — то есть она успела захватить небольшой кусочек «серебряного века», успела побыть в литературной и окололитературной среде. И ее судьба вот такой начинающей поэтессы, окололитературной барышни складывалась, в общем, очень счастливо. Она писала стихи, публиковаться она начала рано, о ее стихах были благоприятные отзывы. Ну в частности такой мэтр, как Вяч. Иванов — Вячеслав Иванов — ее, как и положено мэтру, похваливал. Несколько снисходительно, но все же с большой симпатией. А потом происходит перелом. И перелом этот связан со смертью очень близкого ей человека, Александра Блока. Надо сказать, что вообще его смерть (а Павлович общалась с Блоком последний год его жизни, общалась довольно близко), и вот смерть Блока...

А. Пичугин

— Надо сказать, что уж прямо у них и роман был.

К. Толоконникова

— Ну, Леш, на самом деле непонятно, был ли у них роман или не было у них романа, и в чем именно заключался этот роман, сказать очень сложно. Ну например Ирина Одоевцева своих мемуарах «На берегах Невы» (то есть тут тоже надо понимать, что вот этим литературным мемуарам вот так слепо доверять не стоит, особенно если это мемуары женские), и когда Ирина Одоевцева пишет о том (у нее Надежда Павлович в воспоминаниях этих представлена под псевдонимом «москвичка»), и она пишет о ней, что «москвичка» приехала в Петербург и сразу по уши влюбилась в Блока, а мне ее было так жалко, так жалко, и она производила такое жалкое впечатление своей бесконечной трескотней, звонкой трескотней — она вот именно буквально так выражается — то есть тут надо понимать, что это воспоминания и женские, да, и литературные. Влюбиться в Блока было не редкостью среди литературных барышень той эпохи. Но как именно складывались отношения Павлович с Блоком, мы сказать сейчас не можем. Так вот, возвращаясь к смерти Блока, а надо сказать, что она вообще воспринималась его современниками ну в таком, озаренной такими мистическими что ли отсветами — это был конец эпохи. И вот Нина Берберова, автор замечательной книги мемуаров «Курсив мой», она вспоминает о ней так: «В день его смерти, в шесть часов вечера отслужили короткую заупокойную службу по православному обряду. Нас было человек десять, собравшихся вокруг его смертного ложа. С сильно поредевшими волосами, с темной бородой и поседевшими висками, с лицом, изможденным страданием, он был неузнаваем. В комнате, где не осталось мебели, плакали Любовь Дмитриевна и Александра Андреевна. Три дня спустя в чудесный солнечный день Петербург прощался с поэтом. Больше двухсот человек шли в похоронной процессии. Белый, Пяст и другие друзья несли на Смоленское кладбище открытый гроб. Надгробных речей не было. У всех было ощущение, что вместе с его смертью уходит в прошлое этот город и целый мир. Молодые люди, окружившие гроб, понимали, что для них наступает новая эпоха. Как сам Блок и его современники были детьми „страшных лет России“, так мы стали детьми Александра Блока. Через несколько месяцев уже ничто не напоминало об этой поре русской жизни. Одни уехали, других выслали, третьи были уничтожены или скрывались. Приближалась новая эра. Скоро родится новый город с высотными домами, рабочими кварталами, огромными стадионами, парками культуры, памятниками героям революции, город, где совсем другие силы будут бороться за другие идеалы, город, которому суждено было сменить даже имя». Да, и вот этот август 21-го года, когда в самом начале месяца расстреливают Гумилева, антагониста Блока, да, а затем умирает сам Блок — это такой перелом в истории русской культуры. Можно даже сказать, что он обозначил конец «серебряного века». И в частной судьбе Надежды Павлович эта смерть значила очень многое. Она страдает, она находится в полной растерянности, она пишет, что она на пороге самоубийства. И в этот момент друзья советуют поехать ей в Оптину пустынь. Но об этом, я думаю, лучше уже расскажет Анна Филипповна.

А. Грушина

— Да. Вот, дорогие коллеги, я с огромным интересом слушала сейчас Ксению, вот она сделала очень точную такую выборку. Я бы все-таки хотела добавить про Надежду Александровну Павлович, что она была человеком при всем этом (потому что окололитературные барышни не всегда были хорошо образованны), Павлович была прекрасно образованна: она окончила в 1912 году с золотой медалью Александровскую гимназию в Пскове, она окончила высшие женские курсы Полторацкой в Москве, историко-филологический факультет.

А. Пичугин

— А это о многом говорит?

А. Грушина

— Да, это о многом говорит, потому что высшие женские курсы Полторацкой — это было качество.

А. Пичугин

— Ну надо сказать, да, простите, Анна Филипповна, что в те годы вокруг всего вот этого поэтического общества Москвы и Петрограда, Петербурга, было очень много таких окололитературных барышень. Но вы действительно правы, наверное, в том, что образование было скорее не очень хорошего качества, потому что и история нам оставила всего несколько имен. Вот, в частности, Надежда Александровна Павлович, будущая мать Мария Скобцова, а тогда просто Елизавета, Елизавета Караваева, и еще несколько человек. А больше-то и нет, хотя их были десятки.

А. Грушина

— Ну вот Павлович как раз относилась не просто к барышням окололитературным, а к дамам весьма-весьма образованным. При этом еще в биографии очень интересен такой момент. Обратите внимание, сразу после революции 17-го года она начинает работать в Пролеткульте, она уже секретарь Московского пролеткульта, она занимается, создает отделы Пролеткульта в других городах России, в частности в Самаре, открыла в Москве она студию. То есть она после революции жила достаточно полной жизнью, у нее не было там ни уныния такого, которое бы отметило ее жизнь чем-то. Вот до смерти Блока. А в Петрограде она организовывала Петроградское отделение Союза поэтов и была его секретарем в 1920 и 21-м году. Она с Александром Блоком была соседкой по дому. Помимо того, что они вместе участвовали в литературной поэтической жизни Петрограда, она была еще его соседкой по дому. И вот тут я хочу, абсолютно доверяясь тому, что говорит Ксения, более того, разделяя ее слова вот о том, что не очень можно доверять женским воспоминаниям, мемуарам, я могу сказать только, что вот дочь священномученика Сергия Мечева, Ирина Сергеевна (дама была она весьма образованная и без особых сантиментов, у нее не было такого, чтобы она вот кого-то там, ну вообще она была не склонна к сантиментам), она всегда вспоминала Павлович, которая сыграла огромную роль в жизни ее отца, священномученика Сергия, с неизменной любовью. С благодарностью даже больше, чем вот слово «любовь» здесь не совсем уместно. И она вспоминала, что Павлович была последней любовью Блока. Как в литературе потом говорили, писали, оставили воспоминания, что это был последний роман Блока, это роман Блока с Павлович. Так или иначе но она была рядом с ним, когда он болел, когда он очень тяжело физически страдал. И она описывала и рассказывала, сама Павлович, о том, как ей было больно, горько, тяжко. Она кричала вместе с ним, она пыталась ему помогать как-то преодолеть эту физическую боль и не только физическую. И смерть Блока, конечно, стала абсолютно переломной в ее жизни. Вот после смерти Блока она уезжает в Оптину пустынь. И в Оптиной пустыни она сближается, ее старцем становится старец Нектарий (Тихонов), Оптинский старец Нектарий. И она была верна ему все время, старцу, она была очень много возле него проводила времени. И очень много сделала для Оптиной пустыни. Она вывезла Оптинский архив, она его сберегла, она Оптинский архив сумела сдать в библиотеку в Ленинскую в Москве, и таким образом он остался сохранным.

А. Пичугин

— Я напомню, что сегодня в программе, совместной с музеем, исследовательским центром «Советский Союз: вера и люди», мы с Ксенией Толоконниковой и Анной Филипповной Грушиной вспоминаем Надежду Павлович, замечательную поэтессу и человека, который жил вблизи людей, о которых мы здесь часто говорим — это маросейская община. О маросейской общине нам никто лучше Анны Филипповны Грушиной не расскажет. И вот жизнь Надежды Павлович была тесно с этой общиной связана, ну и не только с ней. Сейчас мы в этом повествовании о жизни Надежды Александровны Павлович дошли до Оптиной пустыни.

К. Толоконникова

— Да. И если я правильно помню, Анна Филипповна, по-моему, старец Нектарий не сразу ее принял. Их настоящая встреча состоялась спустя некоторое время после того, как она в первый раз приехала в Оптину пустынь вот в таких, совершенно разорванных чувствах после смерти поэта.

А. Грушина

— Да, Ксения, вы абсолютно правы. Но тут нужно иметь в виду еще личностную особенность старца Нектария: он иногда устраивал (как и, кстати, и другие Оптинские старцы, но он этим особенно славился), он устраивал испытания людям. Возможно, он даже принял ее сразу душой, но он устраивал испытания, с тем чтобы люди сами убедились, что они неслучайно здесь оказались, что они возле него неслучайно. И она как раз спасла его от расстрела, она помогала ему выехать. Он оказался в селе Холмище и там доживал свою жизнь, и она почти все время была возле него. То есть если это было вот то, что вы говорите: сразу не принял, просто проверка — то вот она эту проверку прошла. Он любил такие вещи.

А. Пичугин

— Можно у вас спросить, что за история с расстрелом, как она его спасала от расстрела и какие у нее были возможности для этого?

А. Грушина

— Надежда Александровна Павлович была знакома с Крупской, она работала под ее началом в Наркомпросе в 18–19-м годах. Вот, возможно, в Наркомпросе с ней познакомился отец Сергий. Дело в том, что документальных свидетельств их знакомства нигде нет, но то что они могли пересекаться еще до принятия им священного сана, это очевидно. Потому что мы уже с вами, когда была у нас программа об отце Сергии, мы говорили о том, что он ушел из Наркомпроса, потому что принял священный сан. Он пришел и сказал: я, видимо, должен уволится, я совершил плохой поступок. У него спросили: вы что, перешли к Колчаку? Он ответил: нет, я стал священником. Ну, естественно, его уволили. Он мог вот встретить Надежду Павлович в Наркомпросе. А Надежда Павлович, возвращаясь вот к нашей теме, она была знакома с Крупской, она была знакома с женой Максима Горького, потому что сотрудничала с ней в Красном Кресте. И вообще очень много делала через свои вот эти связи, знакомства для спасения людей, возвращения из лагерей. И, кстати, людей не только облеченных саном, а к ней очень многие обращались, и она помогала, всегда неизменно помогала. И вот со старцем Нектарием она просто вот воспользовалась тем, что выхлопотала ему эту ссылку в Холмище, и была вот там возле него, очень много времени проводила. Она следила за его жизнью, она опекала, она старалась по времени, по условиям времени, чтобы он ну не очень нуждался и так далее. Вот и отец Сергий Мечев, он приезжал в Холмище к старцу Нектарию. И по просьбе старца он его отпевал, возглавлял отпевание — там было много священников, отпевание возглавлял священник Сергий Мечев. То есть с Павлович они были знакомы, это очевидно. И когда потом уже отец Сергий оказывается в тяжелейшей ссылке в Лодейном поле, Надежда Павлович принимает большое участие в его судьбе. Можно сказать, решающее.

К. Толоконникова

— Надежда Павлович, будучи постоянно при старце Нектарии, ну практически постоянно (она ведь была сотрудницей музея, организованного в Оптиной для того, чтобы хоть что-то спасти), затем последовала за ним в ссылку, за старцем Нектарием, о которой вот как раз сейчас говорила Анна Филипповна. Она оставила очень трогательные воспоминания о нем, очень искренние. И, в частности, она пишет о той человеческой немощи, которая в последние годы жизни одолевала старца. Она пишет: «Иногда он впадал в полное малодушие и плакал у меня на руках, как ребенок, особенно если приходили посетители. Он никого не хотел принимать, я умоляла пожалеть приходивших. Я помню один ужасный день, он отказался наотрез. Наконец я в отчаянии сказала ему: батюшка, ведь это за 500 верст люди приехали. Если пастырь впадает в такое малодушие, чего же можно требовать от овец? И он принял, но велел мне не отходить. И я увидела дивное и страшное: уговаривала я плачущего слабого старца, и вот на моих глазах он выпрямился и стал величественным. Вошли посетители — перед ними был Оптинский старец, он говорил с силой и властью. Через минут 15–20 он отпустил их, и опять немощь человеческая вернулась к нему». То есть в эти последние дни жизни старца Нектария Надежда Павлович буквально ходила за ним, ухаживала за ним. И, видимо, вот Анна Филипповна права, видимо, отец Сергий приехал отпевать старца именно вот благодаря ей, благодаря Надежде Павлович, она это устроила.

А. Грушина

— Не только она, Ксения. Дело в том, что отец Сергий приехал отпевать старца Нектария, но не только благодаря Павлович, он просто был очень близок с старцем Нектарием. И он без него никаких крупных решений не принимал, он часто к нему ездил. И, кстати, старец Нектарий тех, кто приезжал к нему из Москвы, он отправлял неизменно к Сергию Мечеву в Москве. Он говорил: идите к нему, он сейчас лучший. То есть они были очень близко связаны. Когда в 1923 году ушел из этой жизни старец московский Алексий Мечев...

А. Пичугин

— Ну отец отца Сергия.

А. Грушина

— Да. То отец Сергий, будучи человеком искренним, горячим, подумал, что он не справится с маросейской огромной общиной, которую оставил старец, которую он собирал несколько десятилетий. Община была очень разнородная, очень большая, и у отца Сергия не было такого опыта, как у его папы, чтобы всех этих людей продолжать сберегать одной семьей. И он поехал к старцу Нектарию просить о том, уже в Холмище, просить о том, чтобы тот разрешил ему оставить общину, не брать ее на себя. То есть оставаться священником, это все понятно, но не быть пастырем от общины отца. И он не смог к нему проехать — не было переправы, не было лошадей. И когда потом старцу Нектарию рассказывали, что приезжал, приезжал, хотел приехать к нему с таким вопросом отец Сергий, он сказал: вот и хорошо, что не приехал. Я бы ему не позволил оставить общину.

А. Пичугин

— Анна Филипповна, здесь важно поговорить еще о том, как выглядела маросейская община. Мы с вами уже несколько программ сделали про разных ее участников, но мы, если мне не изменяет память, никогда не говорили об уникальной ее структуре, как она изнутри выглядела. То есть это же была такая, то есть мы все время говорим о том, что вокруг маросейской общины собиралась интеллигентная Москва, представители очень разных сословий, но все они были объединены, ну многие из них, каким-то хорошим образованием, люди отовсюду приезжали на Маросейку, в Кленники. Но мы никогда не говорили о том, как эта община изнутри выглядела. Ведь у них же была какая-то определенная жизнь, у всех единая. 

А. Грушина

— Ну вот как раз это и есть великий подвиг духовный старца Алексия, что он собрал в одну семью самых разных людей. Вот, строго говоря, вот община состояла из, собственно, маросейских сестер и братьев, которые оставались возле отца Алексия, когда он стал уже настоятелем храма, и собирал ее очень медленно, постепенно, понемногу. Она пополнилась очень после революции 1905 года, потому что это были первые такие метания и интеллигенции, и простых людей. А потом революция это что, революция — это буря, она все сметает на своем пути. И вот возле него, например, оказалась Нина Малиновская, она была из состоятельной семьи, она потеряла родителей и ребенком оказалась на Маросейке. И он ее забрал, и она жила при Маросейском приюте, при нем. И потом, когда уже и отца Сергия не стало, его расстреляли, и когда уже матушка ушла из жизни, она оставалась при детях отца Алексия. Вообще была удивительно, как он сумел через молитву собрать вот таких разных людей в одну семью. Вторая часть была такая — ну это условное деление, безусловно, условное деление. Вторая часть была — это когда уже после революции 17-го года интеллигенция, которая сначала поддерживала всячески, радовалась надвигающейся грозе, а потом стало понятно, что идет страшный слом жизни, и люди просто теряли смысл, теряли понимание того, как жить и что вообще происходит. И возле отца Алексия уже были священники, очень разные, очень яркие, в том числе и хорошо образованные, как отец Сергий, как Сергий Дурылин иерей, священномученик Петр Петриков, иеромонахи были. То есть как бы люди на Маросейке, вот как в Оптиной находили каждый своего старца, к которому его потянулась душа, так на Маросейке каждый мог подойти к священнику, который, как ему казалось, понимал его лучше других. Но при этом во главе всего, венцом всего, конечно, был старец Алексий.

А. Пичугин

— Нам надо прерваться буквально на минуту. И я напомню, что сегодня, как и всегда по четвергам, в эфире совместная программа радио «Вера» и музея, исследовательского центра «Советский Союз: вера и люди». И здесь Ксения Толоконникова, директор музея. Анна Филипповна Грушина, главный редактор «Московского журнала», кандидат исторических наук, и Алексей Пичугин. И через минуту мы вернемся.

А. Пичугин

— Итак, мы возвращаемся к нашей беседе. Напомню, что сегодня мы вспоминаем поэтессу и известную очень женщину в литературных кругах, в церковных кругах советской Москвы, Надежду Павлович. О Надежде Павлович сегодня мы говорим с Анной Грушиной, главным редактором «Московского журнала», кандидатом исторических наук. Здесь также Ксения Толоконникова, директор музея «Советский Союз: вера и люди». И я, Алексей Пичугин.

К. Толоконникова

— Можно ли сказать, Анна Филипповна, что после смерти старца Нектария. Надежда Павлович стала частью маросейской общины? Или все-таки ее отношения с отцом Сергием Мечевым, они носили как бы такой отдаленный от жизни общины характер?

А. Грушина

— Никогда и никто, Ксения, не говорил на Маросейке и не вспоминал, и в архивах нигде, ни в письмах, нигде нет никаких даже намеков на то, что Надежда Павлович была членом маросейской общины, этой единой маросейской семьи. Вероятно, это были ее просто личные отношения с отцом Сергием, ее личное отношение к нему. Вот то что она потом поедет его спасать в Лодейное поле, о чем я сейчас расскажу, впереди. Никогда никто не говорил, что она была членом маросейской общины. Мы много разговаривали с Ириной Сергеевной Мечевой, дочерью священномученика Сергия, которая очень хорошо (она старший ребенок в семье), хорошо помнила отца, она с ним в Кадникове, в ссылке проводила целое лето, помогала ему в богослужениях. Отец Сергий о своей дочери говорил, что Ира одна меня понимает. Потому что, видимо, остальные дети, они уже не росли возле него, а Ира выросла при отце. Она бы наверняка говорила, что Павлович член маросейской семьи, такого не было никогда.

А. Пичугин

— И вот она едет спасать отца Сергия в Лодейное поле.

А. Грушина

— Да, она едет спасать.

А. Пичугин

— А как он там оказался?

А. Грушина

— В Лодейном поле — это был его уже следующий суд, когда после Кадникова его арестовали уже по новому делу, якобы он занимался антиколхозной агитацией.

А. Пичугин

— А давайте хронологически пойдем: В 33-м году он был арестован впервые, по обвинению... Нет, не впервые.

А. Грушина

— Отец Сергий впервые был арестован после смерти отца.

А. Пичугин

— А, ну это в 20-е годы.

А. Грушина

— В 1923 году, но он не получил тогда никакого срока. И вот члены маросейской общины, и в том числе там были медицинские светила и так далее, они обращались, сейчас бы мы сказали, с выписками из его медицинской карты, а тогда они давали заключение, что он тяжело болен. Он действительно был болен: у него было слабое сердце, как у его мамы, а на период ареста у него был туберкулезный процесс. Продержали его несколько месяцев в тюрьме и отпустили, не предъявив никакого обвинения.

А. Пичугин

— А потом 29-го года арест.

А. Грушина

— Да, 1929 года.

А. Пичугин

— 33-й — это я махнул далеко уже, конечно.

А. Грушина

— Да, вы махнули далеко. В 1929 году он получает ссылку в Кадников, Вологодской области нынешней. И он в Кадникове отбывает ссылку, где каждый день служит литургию. То есть он уже в Москву официально никогда не возвращался. Уже никогда. А потом в Кадникове, когда подходит время окончания ссылки, открывают на него новое дело, что якобы он там занимался антиколхозной агитацией, и он получает новый срок и очень тяжелый. Он работает — там на реке Сухони сплавляют лес, потом его отправляют — вот самый тяжелый лагерь был — это в Лодейном поле, Ленинградская область нынешняя.

А. Пичугин

— Это после Кадникова.

А. Грушина

— После Кадникова, после 33-го года.

А. Пичугин

— А, это уже после 33-го. А вот тут еще был очень важный период в 31-м. Они же, вся маросейская община относилась к «непоминающим». После того, как они не приняли декларацию митрополита Сергия от 27-го года, они стали относиться к «непоминающим». И в 31-м весь причт и приход церкви святителя Николая в Кленниках был запрещен в служении, отлучен от Церкви. А что было дальше, как происходило примирение?

А. Грушина

— А вы знаете, я хочу сказать, Алексей, что вот так категорично, что весь приход был «непоминающим», и «непоминающим» был отец Сергий, очень трудно. Он был человеком сложным, серьезным очень, очень трепетно относившимся к понятиям правды, истины. И он как, вот Маросейка — не поминали в алтаре, но с амвона-то поминали, понимаете. И отец Сергий всегда говорил своей пастве, что моя позиция — это моя позиция, вы ее можете разделять или не разделять. От этого я, так сказать, хуже относиться к вам там или вообще отрекаться не буду, это личное дело каждого. Он вообще очень боялся потерять паству как единое целое, а еще больше боялся ошибиться, понимаете. И когда мы категорично говорим: вот было так или этак... Ведь даже есть такой факт: на Маросейку после кончины старца Алексия настоятелем бы назначен священник — то ли Соколов, то ли, я не помню, у меня есть этот документ — из обновленцев, но он ни одного дня не был на Маросейке. Куда он делся, как сложилась его дальнейшая судьба — вот лично я это отследить еще не смогла. И Маросейка, вот так вот резко и однозначно говорить: «непоминающие» там и так далее — это неправильно. Более того, старостой тогда на Маросейке был некий Николай Виноградов, и он пишет письмо в Патриархию, что это я там вот что-то не сделал или там кого-то не пустил в храм или как, а приход ни при чем. То есть есть очень много документов, которое говорят о том, что все было гораздо сложнее и не так однозначно.

А. Пичугин

— Ну давайте все-таки вернемся к Надежде Павлович. Итак...

А. Грушина

— Надежда Павлович, то есть как мы уже мы понимаем прекрасно, что они были близко знакомы, это однозначно. Членом маросейской общины она не была. Но она, вероятно, вот это вот доброе отношение к отцу Сергию через старца Нектария несла в себе. И просто, видимо, и тем более, как уже опять же говорилось, она помогала очень многим людям. И когда отец Сергий оказывается в Лодейном поле, вот в этом лагере Лодейное поле, то там к нему, там были очень тяжелые условия, и там к нему применили такую — называлось это «пытка детьми»: ему сообщили, что его дети и жена уже расстреляны. Об этом написал в свое время, была статья Камова, некоего человека, «Пророчество, которое сбылось», она была опубликована в альманахе «Шпион» в 93-м году у нас. А статья эта из журнала «Возрождение», она была впервые опубликована в журнале «Возрождение» в 1949 году. Некий профессор сообщает: дело было в 35-м году в Лодейном поле, где помещалось главное управление Свирских лагерей. Однажды в качестве эксперта-психиатра мне пришлось провести две экспертизы в один день. Первым был мною освидетельствован известный всей Москве профессор-протоиерей... Тут я на секундочку отвлекусь: отец Сергий был настолько образован и авторитетен в своей среде, что, видите, даже человек, вот не знавший его, называет его профессором. Протоиерей Сергий Мечев был освидетельствован. У него оказалось реактивное состояние после допросов, на которых ему сообщили о расстреле его жены и детей. И вот этот профессор, он дальше пишет, как он помогал, способствовал тому, чтобы отец Сергий оказался в больнице, а за это время чтобы к нему вызвать жену и детей, кого-то из детей, чтобы он узнал, что это все неправда. Ему удалось устроить отца Сергия в больницу, и вот туда к отцу Сергию приезжает — вероятно, вот как раз этот профессор дает знать по знакомым или как тогда работала эта вся связь, вот я не знаю, но доходят эти сведения до Москвы, и в Лодейное поле выезжает Надежда Павлович. Она приехала туда первая, она увидела, в каком состоянии отец Сергий, она вызвала туда его жену. Еще из маросейских прихожан приехала Соколова Мария Николаевна. Отец Сергий увидел, что, слава Богу, все живы. А Павлович, значит, уехала, вернулась в Москву и начала хлопотать, чтобы отца Сергия — через Красный Крест она хлопотала, — чтобы отца Сергия перевели в какое-то другое место. И ее хлопоты увенчались успехом — его перевели уже в Калининскую, ныне Тверскую область на поселение.

А. Пичугин

— Я напомню, что сегодня вы слушаете программу «Светлый вечер», совместную с музеем, исследовательским центром «Советский Союз: вера и люди». Анна Грушина, главный редактор «Московского журнала», кандидат исторических наук, наш собеседник. Мы остановились на том, что Надежда Павлович посещает отца Сергия, и через некоторое время его переводят в Калининскую область. Но это же тоже ссылка.

А. Грушина

— Это ссылка, но это не страшный лагерь и не лесоповал, так сказать, где отец Сергий, кстати, ему бревно упало на ногу, повредило ногу, и он уже до конца жизни своей сильно, ну не сильно, но хромал. То есть это уже не эти такие страшные условия жизни и работы. Здесь он уже работал в поликлинике, потому что у него были начатки медицинского образования — он первоначально поступал на медицинский факультет Московского университета после окончания гимназии, а уже оттуда перевелся на филологический факультет. И плюс всю Первую мировую войну, куда он ушел добровольцем, он работал медбратом. То есть у него были навыки медицинские, и он работал уже в поликлинике. Потом он переехал в Рыбинск, потом в село Мишаки, где его и арестовали. И уже он окончил жизнь свою после этого ареста в Ярославле, то ли в тюрьме НКВД его расстреляли, то ли на их Ярославском полигоне или в Бутово, это неизвестно по сей день, но он там был расстрелян 6 января 1942 года.

А. Пичугин

— Но все-таки Надежда Павлович. У нас уже не так много времени и, получается, что мы большую часть программы говорили как раз про маросейскую общину, про отца Алексея. Но все-таки вернемся к Надежда Павлович.

А. Грушина

— И вот Надежда Павлович своим вот этим поступком принять священство в годы, когда идет такое притеснение Церкви — это выйти на подвиг, помогать людям, а тем более священникам — это тоже был подвиг, причем ну такой подвиг, и вот она его совершала. И, в частности, вот пример отца Сергия, он говорит о том, что эта хрупкая женщина — о ней вспоминают вот в конце жизни, что она была очень хрупкая, ходила во всяких смешных шляпках, донашивала свои старые наряды и абсолютно не обращала внимания на то, кто что о ней говорит, кто что о ней думает. И вот вслед ей говорили: последняя любовь Блока, — она ни на что внимания не обращала. И вот эта хрупкая женщина совершала, вот, в частности и с отцом Сергием свой, видимо, не единственный подвиг по спасению других людей.

А. Грушина

— Да, надо сказать, что после войны у нее тоже была очень яркая жизнь. Вы говорите, последние годы, когда она была старушечкой, когда она не обращала внимания на перемолвки за спиной. А ведь она еще много всего делала. Благодаря ей Оптина пустынь получила статус памятника культуры и, возможно, не была там до конца разрушена какой-то хозяйственной деятельностью. В 70-е годы она общалась с Солженицыным и отцом Александром Менем — и это уже такой мостик, вы знаете, к нашему времени, да, поскольку...

К. Толоконникова

— Писала для «Журнала Московской Патриархии», правда, под псевдонимом Александра Надеждина она работала для ЖМП. Ну и не удивительно, что ей пришлось брать псевдоним, потому что все-таки она была членом Союза писателей, да. И вот Анна Филипповна, да, действительно упомянула о том, как к ней относились люди нечуткие сердцем в конце ее жизни. Но были и другие люди, которые видели в ней образец. Может быть, не поэта, хотя вот мы совершенно не говорили сейчас о поэтическом наследии Надежды Павлович, а она, притом что ее стихи нельзя назвать такими, образцово выверенными, они несомненно вдохновенны. И некоторые строки, они вот это ее поэтическое устроение, то есть то, что она все-таки была человеком, поэтически устроенным, Божией милостью, они демонстрируют. Так вот для людей чутких, для людей с глазами и сердцем, она была вот как бы образцом жизни. Многие молодые литературные и окололитературные, вот литературная молодежь, молодые мужчины и женщины, которые вступали в жизнь вот в этих очень скользких условиях 60–70-х годов, они видели в ней вот этот образец нравственности.

А. Пичугин

— Я хочу, да, прости, пожалуйста, Ксень, я совершенно согласен с тобой, что у нее творчество поэтическое неоднозначное. И, пожалуй, я скажу, что это не моя поэзия. Но мне вдруг понравились такие строчки:

Наши девочки, мальчики наши,

Вы, идущие в первый класс.

Вас подводят к Христовой чаше

В многих семьях в последний раз!

Банты белые в русых косах...

Ушки... стриженные вихры.

Мир суровых детских вопросов

Начинается с этой поры.

К. Толоконникова

— Да, это прекрасные строки, и я тоже захотела их процитировать. И вот это показывает то, как напряженно уже в очень зрелые годы своей жизни Надежда Павлович вглядывалась вот в эту советскую действительность. И это действительно, это явление очень было частым в то время, что до школы младенцев водят в храм, и они причащаются. Вступив в школу и затем с пионерией и комсомолией все это заканчивается. И помнишь, Леш, вот то, чем она завершает это стихотворение — дети, дети моей печали, дети, дети нашей любви. И действительно она, не имея своих детей, она очень сердечно относилась к подрастающим людям, которые ее окружали. И они в свою очередь к ней тянулись.

А. Пичугин

— А я так понимаю, что она одна была, да? Она была замужем когда-то, до революции или там в первые революционные, постреволюционные годы, а потом она так и жила одна.

А. Грушина

— Да. за художником Георгием Ряжским она была замужем совсем недолго. А вообще, дорогие мои собеседники, вот я слушаю вас с таким удовольствием, Знаете, как прекрасно, что мы вспоминаем сегодня именно Надежду, именно в этом году — ведь в этом году 40 лет, как она ушла из жизни.

К. Толоконникова

—Да, в 80-м году.

А. Грушина

— Она умерла в 80 году, да. И для тех, кому захочется после нашей программы вдруг поклониться ей, она похоронена на Даниловском кладбище, участок № 16. Вообще вот еще бы хотела очень сказать следующее: меня поражает в ее судьбе, в судьбе многих-многих маросейских прихожан того времени, как они смогли, как общение со старцем Алексием, священномучеником Сергием и старцем Нектарием наполнило жизнь людей до самой их кончины. Вы посмотрите, ведь никто из них — вот самое главное — никто из них не отрекся от Бога, понимаете. Ведь это поразительно. Вот даже стихи, которые читал Алексей, и прокомментировала так замечательно сейчас Ксения, они говорят о том, что человек оставался в вере. Значит, в надежде и любви, правда?

К. Толоконникова

— Да. Это так. И это как раз то, что ей как, своей духовной дочери, и завещал старец Нектарий.

А. Грушина

— Вот как это получилось, как они смогли так довериться священникам, людям в священном сане и пронести это через всю жизнь? Удивительно.

К. Толоконникова

— И вы знаете, вот наша передача приближается уже, к сожалению, к концу. И я бы хотела, со своей стороны, завершить ее четверостишием, которое Надежда Павлович написала в самом начале своего, ну будем так говорить, духовного пути. В 23-м году, когда только-только начиналось ее общение со старцем Нектарием, она пишет, и в этих строчках есть предчувствие грядущего:

Я сижу на крыльце деревянного старого дома,

Приближается вечер, и толстая книга в руках.

Все так странно и страшно, и сладко знакомо,

Городок захудалый в псковских небогатых садах.

А. Пичугин

— Ну что ж, будем этими замечательными строками из произведения, стихотворения Надежды Павлович, которую мы сегодня вспоминали, будем завершать нашу программу. Я напомню, что это была совместная передача светлого радио и музея, исследовательского центра «Советский Союз: вера и люди».

К. Толоконникова

— Анна Филипповна, спасибо большое, что мы поговорили сегодня о Надежде Павлович. Я как-то очень этому рада, очень вам благодарна.

А. Пичугин

— Анна Филипповна Грушина, главный редактор «Московского журнала», кандидат исторических наук. Ксения Толоконникова, директор музея «Советский Союз: вера и люди».

К. Толоконникова

— Спасибо, друзья.

А. Грушина

— Спасибо, дорогие друзья. Я вообще очень рада нашим встречам на «Светлом вечере». Спасибо вам большое.

А. Пичугин

— Спасибо большое. Прощаемся. До новых встреч. Всего доброго. До свидания.

А. Грушина

— До свидания.