«Погребение — традиции дореволюционной России». Исторический час с Дмитрием Володихиным. (02.06.2019)

Гость программы: кандидат исторических наук, доцент кафедры региональной истории и краеведения Историко-архивного института РГГУ Сергей Шокарев.

Разговор шел об особенностях отношения к погребениям в истории старого русского общества в дореволюционной России, как провожали ушедших близких и какое значение было у связанных с этим обычаев.

---

Д. Володихин

— Здравствуйте, дорогие радиослушатели! Это Светлое радио, радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». С Вами в студии я, Дмитрий Володихин. И сегодня мы с Вами обсуждаем тему, которая, в общем, в основе своей никак не может считаться веселой, но уж интересной — это совершенно точно. Это погребение и погребальные обряды в жизни наших предков. В старину, в эпоху Средневековья, в эпоху, когда Русь Московская сменилась на Российскую империю, что в этой сфере происходило, почему мы взялись за это? Дело в том, что в современности эта сфера до крайности упрощена. Ну, все-таки у нас было несколько десятилетий светского государства, а до этого, в общем, синодальный период был далеко не самым для Церкви лучшим в истории России, и поэтому, в общем, какие-то вещи, которые когда-то были сложными и выглядели сложно, и являлись сложными, до крайности упростились. И сегодня человек, дай Бог, в общем, заботится о могилке своих предков или о ячейке, я извиняюсь, в колумбарии самым простым образом — раз в год или два раза в год, и не обязательно это специально установленные дни поминовения усопших, а это может быть 23 февраля, например, и майские праздники — приезжают для того, чтобы заменить пучок цветов засохших на свежие цветы. Ну, что он еще может? Еще может откупорить бутылку на этой могилке. В общем, что-то более сложное — разве что, у тех, кто сохраняет христианский обычай и зовет священника для отпевания. И все то, о чем я сейчас говорил, конечно же, на порядок более простой вариант отношения к погребению, отношения к предкам, отношения к погребальному обряду, чем то, что у нас было 600, 500, 400, 300 лет назад. Вот для того, чтобы мы могли показать, до какой степени разница эта велика, мы сегодня пригласили к нам в студию специалиста в данном вопросе, кандидата исторических наук, доцента Российского государственного гуманитарного университета Сергея Юрьевича Шокарева. Здравствуйте.

С. Шокарев

— Здравствуйте!

Д. Володихин

— Ну что ж, мы начнем не от погребального обычая, мы начнем несколько издалека. Дело в том, что сейчас, на мой взгляд, в последнее десятилетие получила, в общем, похвально интенсивную разработку тема некрополей — то есть кладбищ, которые пестрят знаменитыми именами. Конечно, всех в большей степени интересуют те места, где похоронены государи, вельможи, какие-то крупные исторические деятели. И я думаю, что будет правильным, если мы начнем сейчас с Московского Кремля. Одна исследовательница сказала как-то, что Кремль — это настоящий город мертвых, поскольку в нем погребения лежат на много слоев вглубь. Так ли это?

С. Шокарев

— Да, интересный подход. Ну, каждый средневековый город, каждое старинное, древнее место, такое, как Кремль, как центр Москвы, действительно, но насыщено погребениями, которые уже... память о них забылась, чаще всего это рядовые кладбища. Но Кремль представляет из себя совершенно другую ситуацию. В первую очередь, Кремль и сейчас, и в Средние века рассматривался как святыня — как святыня христианская и как святыня историческая, как место, где находятся мощи святых чудотворцев, покровителей Москвы, в первую очередь, митрополита Петра и других святых митрополитов и патриархов. А также рассматривался Кремль и усыпальница Кремля как священное историческое место и память о выдающихся деятелях прошлого, о великих князьях, о царях. Оно тоже глубоко почиталось в Средние века, в меньшей степени — в Новое время, но эта традиция тоже сохранялась и в XVIII, и в XIX столетии. И мы знаем, что выдающиеся историки, как, например, Николай Николаевич Карамзин, они, действительно, черпали вдохновение, восходя под эти своды Архангельского собора, чтобы у могил Ивана Грозного, Ивана III вот проникнуться духом родной старины.

Д. Володихин

— Ну вот я хотел попросить Вас в какой-то степени заняться ликбезом. Для москвичей и для любителей старины совершенно понятно, кто находится под сводами в тех или иных кремлевских храмах. Но, мне кажется, будет правильным все-таки дать здесь чуть-чуть побольше сведений.

С. Шокарев

— Да, давайте поговорим об этом. Дело в том, что с XIV по XVI столетие в Москве, в Московском Кремле сложилась целая система — продуманная система — погребений. Это вообще редкая ситуация, которую сложно сравнить с чем-то, что было в Западной Европе и Византии. Несколько некрополей оказались специализированные, если так мы грубо скажем. Оказались специализированные. Положил начало этому еще Иван Калита, или даже, наверное, еще в эпоху Ивана Калиты митрополит Петр. Древнейшим храмом Москвы был Успенский собор, и вот по велению митрополита Петра там была создана гробница для него самого. При его жизни он, как гласит житие, заложил собственными руками основание этой гробницы, был погребен там, и уже следующие митрополиты, почитая Петра как святого, определяли себе место погребения рядом с его захоронением. И, в результате, Успенский собор, кафедральный храм стал специализируемой особой усыпальницей духовных иерархов.

Это было некоторым исключением из общего правила, поскольку во всех других древнерусских городах — в Киеве, Новгороде, Владимире — кафедральный собор одновременно место захоронения и епископов, и князей.

Почему, собственно, произошло такое разделение? Возможно, Иван Калита не счел правильным свою гробницу, гробницу своих потомков расположить рядом с мощами святого митрополита Петра. И именно по воле Ивана Калиты был создан специально особый собор для погребения там князей — только государей.

Д. Володихин

— Вот это его соображение было соображением собственного недостоинства, я так понимаю? Так сказать, недостоинства лежать рядом со святыми мощами?

С. Шокарев

— Нам сложно сказать, как предполагал Иван Калита, какие были резоны, какие были причины тому. Возможно, Вы правы. Но если мы посмотрим на то, что получилось, то получилось два совершенно особых некрополя — один некрополь духовных властей, другой — некрополь мирских государей. Причем...

Д. Володихин

— Один в Успенском соборе, другой — в Архангельском?

С. Шокарев

— Да, в Успенском соборе — духовных властей и святых митрополитов — Петра, Ионы, позднее Гермогена, Филиппа. А другой некрополь сложился — там были захоронения исключительно великих князей, затем московских князей удельных, потом царей, царевичей, и, что самое удивительное, только мужчин.

Д. Володихин

— А вот до какого периода продолжалось это погребение в Архангельском соборе, в Успенском соборе?

С. Шокарев

— Захоронение в Успенском соборе, последнее погребение — это патриарх Адриан, 1700 год. А последнее захоронение в Архангельском соборе — это император Петр II, 1728 год.

Д. Володихин

— И, если я правильно помню, в 1728 году он переместился в Москву, а вот скончался несколько позже, да.

С. Шокарев

— Да, простите.

Д. Володихин

— Вот. Но здесь вот любопытная деталь. Мне кажется, что даже если глава Церкви умирал в каком-то другом месте, то его старались все равно перевезти под своды Успенского собора Москвы. Вот тот же самый митрополит Филипп был убит в Тверском отрочьем монастыре Малютой Скуратовым. Впоследствии соловецкие иноки выпросили у царя Федора Ивановича его мощи и их перевезли на Соловки. А в 1652 году с Соловков их в Москву перевез уже патриарх Никон.

С. Шокарев

— Да, и это касалось тоже и князей, поскольку князья удельные, умиравшие за пределами Москвы, их перевозили и хоронили в Москве, по крайней мере, многих из них. И вот эта ситуация — она очень необычна, поскольку все усыпальницы правителей Европы, Западной Европы и Византии никогда такого исключительного гендерного отличия не имеют — там всегда похоронены правители вместе со своими супругами.

Д. Володихин

— То есть царицы, великие княгини погребались в другом месте — не в Архангельском соборе?

С. Шокарев

— Да, для них были созданы — собственно говоря, одна сменила другую. Первоначально, видимо, в качестве вот такой усыпальницы женской половины московского правящего дома выступал храм Спаса на Бору, храм собора Спаса Преображенского монастыря в Кремле, но в 1407 году вдова Дмитрия Донского Евдокия создает Вознесенский монастырь, и с этого момента Вознесенский монастырь становится усыпальницей всех великих княгинь, цариц, и образуются три таких кладбища, три некрополя: один некрополь — это патриархов, духовных владык, другой — царей, светских владык, а третий — цариц.

Д. Володихин

— Но ведь сейчас нет ни Вознесенского монастыря Стародевичьего, ни церкви Спаса на Бору, все это подверглось разрушениям в советский период.

С. Шокарев

— Да. И, к сожалению, все погребения монастыря Спаса на Бору (а там были не только погребения великих княгинь — там были погребения разных духовных лиц, и в числе других был похоронен просветитель Коми епископ Стефан Пермский) — эти погребения не сохранились, они были уничтожены. А что касается Вознесенского монастыря, то тут произошла очень своеобразная история. В конце 20-х годах, когда его ломали, в 1928 году музейные работники, реставраторы, ревнители старины сумели организовать спасение именно памятников некрополя. Дело в том, что хоронили знатных женщин в белокаменных саркофагах, и именно эти саркофаги, несколько десятков, были перенесены из руин Вознесенского собора в подклеть Архангельского собора и сохранились до нашего времени.

Д. Володихин

— Ну что ж, я думаю, что историю надо прервать музыкой. Не так уж много мелодий, не так уж много разновидностей в музыке можно набрать под нашу тему, поэтому, я думаю, будет правильным, если сейчас в эфире прозвучит колокольный звон, который донесется до нас из Валаамского монастыря.

(Звучит колокольный звон Валаамского монастыря.)

Д. Володихин

— Дорогие радиослушатели, напоминаю Вам, что это Светлое радио, радио «Вера». В эфире передача «Исторический час», с Вами в студии я, Дмитрий Володихин, и мы с известным историком, специалистом по истории русского Средневековья Сергеем Юрьевичем Шокаревым обсуждаем тему погребения, погребального обычая, который был у наших предков много веков назад.

Ну что ж, вот Кремлевский некрополь, конечно, шире некрополя государей, духовных владык, царственных женщин. Я думаю, что там было огромное количество кладбищ, но давайте посмотрим, что еще есть, с этой точки зрения, в Москве знаменитого. Ведь, насколько я понимаю, по Москве разбросано множество кладбищ, которые снискали славу, поскольку там лежат великие личности.

С. Шокарев

— Да, ну, в первую очередь, надо говорить о монастырских кладбищах, и в XV-XVI столетиях стремились знатные лица, состоятельные люди упокоиться в монастырских стенах. Конечно, самым прославленным монастырем, самым прославленным монастырским кладбищем было кладбище Троице-Сергиева монастыря. В Москве же это были Чудов монастырь (тоже уничтоженный, как и Вознесенский)...

Д. Володихин

— ...и тоже в Кремле?

С. Шокарев

— Тоже в Кремле, да, тоже кремлевский, где самые знатные боярские роды погребались. Ну, и также монастыри Китай-города, монастыри Белого города — Богоявленский, Златоустовский, Высоко-Петровский, Рождественский. Позднее одними из самых известных стали Донской монастырь, Новодевичий монастырь — уже в XVIII веке. Когда запретили после чумы хоронить в Москве, собственно в самом городе, то в загородные монастыри переместились эти погребения и усыпальницы знати. К сожалению, судьба этих некрополей печальна — в 30-е годы подавляющее большинство из них было сметено с лица земли. Но те археологические работы, которые очень активно ведутся последние 30 лет, благодаря этим работам выявляется старинный некрополь и даже создаются экспозиции, можно так их назвать, музейные экспозиции, состоящие из намогильных памятников XV, XVI, XVII, XVIII веков — например, в Зачатьевском монастыре был создан такой музей.

Д. Володихин

— А вот я хотел бы, может быть, еще других примеров. Скажите, вот археологи, как Вы говорите, за последние 30 лет откопали многие, очевидно, погребальные плиты, останки. Были ли здесь какие-то сенсации, находили ли что-то необычное, проливающее свет на русскую историю?

С. Шокарев

— Ну, нет, я бы не сказал, что что-то действительно сенсационное — по крайней мере, в Москве. Не приходит мне на память и на ум ничего особенного. Но то, что наши знания о средневековом погребальном обряде очень расширились после этого, потому что мы знаем теперь, как хоронили, как обряжали, какие предметы сопровождали погребения, какие были надгробные памятники, что на них писали, кто мог себе позволить эти памятники белокаменные, — это да, археология дает довольно большой, богатый материал именно рядовой, повседневной жизни русского средневекового кладбища.

Д. Володихин

— Ну а вот, допустим, некрополи не знати, а, скажем, купеческие ли, уж несколько выходя за пределы Средневековья, знаменитых деятелей искусства, литературы — есть что-нибудь такое в Москве?

С. Шокарев

— Ну, безусловно, в Москве есть Ваганьковское кладбище, которое начинает с середины XIX века славиться как место погребения интеллигенции. В Москве есть такой советский мемориал — Новодевичье кладбище, который вырос... Собственно говоря, выросло это кладбище из кладбище Новодевичьего монастыря. Ну и, конечно, в Москве сохранился, и большинство его памятников дошли до нас, это, конечно, уникальный некрополь Донского монастыря, представляющий из себя собрание памятников XVIII, XIX веков, который... Сейчас мы на него смотрим так, с изумлением — как красиво, какие прекрасные кресты, какие замечательные фигуры ангелов, скульптуры, скорбящие фигуры. А на самом деле, ну, таким было практически каждое монастырское кладбище. К сожалению, только одно из них дошло...

Д. Володихин

— ...более или менее дошло.

С. Шокарев

— ...в сравнительно хорошей степени сохранности, да.

Д. Володихин

— Хорошо. А Вы начали говорить о том, кто может себе позволить белокаменные плиты, какие-то особенные способы погребения. Но вот что себе мог позволить, допустим, знатный человек? Там, я уж не знаю, знатный боярин, князь, какой-нибудь там Годунов, Пожарский?

С. Шокарев

— Да, действительно есть прямая связь между тем, как хоронили, как поминали, как творили память о человеке, хранили эту память, и его имущественным и социальным положением. Конечно, наиболее пышные надгробия, наиболее долгую, значимую память о себе могли позволить только люди состоятельные, стоящие наверху социальной лестницы, члены Боярской Думы, обладавшие огромными богатствами. И если мы говорим об аристократическом погребении, то это погребение в белокаменном саркофаге, это погребение может совершаться в соборе — таковы, например, все погребения Романовых и их родственников, в Спасо-Преображенском соборе Новоспасского монастыря. Если это не собор, то это может быть специально выстроенная небольшая церковь-усыпальница — например, в Кирилло-Белозерским монастыре над князем Баратынским была построена такая усыпальница, и потом его родственников и потомков туда собирали, там хоронили. Такие усыпальницы были у князя Мстиславского в Симоновом монастыре (не дошла она до нас), князей Сулешовых (тоже в Симоновом монастыре). А уже не столь богатые и значимые люди, скажем, не члены Боярской Думы, а аристократы рангом пониже строили такие странные сооружения, которые называются «палатками». Они очень похожи на часовни. И сейчас те немногие средневековые палатки, которые до нас дошли, их венчает купол с крестом. Но куполов первоначально у них не было. И самая известная — это палатка Годуновых. Хотя она поздняя, она XVIII века, но, тем не менее, была рядом с Успенским собором Троице-Сергиевой лавры. Можно видеть небольшое четырехугольное сооружение с крестом, сводчатое внутри, где, собственно, была погребена семья Бориса Годунова — ну, погребена только Ксения Борисовна, остальных туда перенесли из Москвы, перевезли. Это долгая история и довольно грустная. В общем, были такие палатки, которые внутри в Средние века очень, скажем так, любовно украшались и очень красиво содержались.

Д. Володихин

— Ну, любовно украшались и содержались — что было там? Иконы, фрески, какие-то лепные украшения?

С. Шокарев

— Ну, во-первых, мы должны начать с того, зачем эти палатки и зачем эти церкви, усыпальницы были нужны? А нужны они были, в первую очередь, для поминовения. Помимо родительских суббот, которые существовали, обязательно было поминовение в день именин и в день кончины. Приходили служить заупокойную службу на могиле, а потом... И это все вкладами, богатыми денежными вкладами, богатыми дарами обеспечивалось. Потом кормили братию, поминальный обед в память об этом человеке, монастырскую братию угощали. А иногда угощали нищих, иногда угощали монастырских слуг. То есть это было вот такое событие — событие: день памяти знатного боярина. И совершалась эта заупокойная служба или в церкви-усыпальнице, или в палатке, на могиле. На могиле лежал покров, вышитый покров. Чаще всего они делались из шелковых тканей, крест вышивали. Причем, покровы аристократии красиво украшались золотыми... не только золотым шитьем, но и золотыми бляшками, иногда драгоценными камнями, жемчугом. Стояли на этих надгробьях патрональные иконы, другие иконы, которые кто-то, допустим... Были любимые, «комнатные», так называемые образа — они тоже уже на могилу ставились. Иконостасы были надгробные, свечи стояли. В общем, это было такое место упокоения очень, повторю, любовно, красиво украшенное.

Д. Володихин

— Ну, Если мы говорим о привилегиях аристократии, хотелось бы упомянуть фамильный склеп знаменитых двух семей — Пожарских и Хованских. Если я правильно помню, находится он в Суздале, и вот он-то был исследован археологами досконально. Что там обнаружили?

С. Шокарев

— Да, такая погребальная палатка князей Пожарских, построенная, видимо, Дмитрием Михайловичем Пожарским, и включала захоронения его родственников Хованских. Она примыкала к алтарю Суздальского собора Спасо-Евфимиева монастыря, и там было несколько захоронений, каждое из которых отмечено памятником, надгробницей. Собственно, сами захоронения совершены в земле, в склепах, в саркофагах, а над саркофагами кирпичные склепы, и уже над этим возведена палатка, и каждое погребение обозначено памятником. Это, можно сказать, как такой домик с двускатной крышей — надгробница, в торце которой находилась резная плита с эпитафией. И вот на эти надгробницы клались покровы, там были иконы, там были свечи, там вот как раз было вот это вот благолепие, о котором я говорил.

Д. Володихин

— А стены расписывались, или они оставались белеными?

С. Шокарев

— Нам об этом ничего не известно. Дело в том, что те палатки, которые сохранились до нашего времени, ничего на них уже этого проследить нельзя. Фотографий дореволюционных нет, потому что даже до 1917 года сохранились единицы таких памятников. Поэтому сказать сложно. Есть предположения, что в более ранний период (XIV, XV век) знатных людей изображали. И святых патронов, и их самих могли изображать. Но это мы лучше всего знаем, конечно, на материале Архангельского собора, где каждый из погребенных князей изображен непосредственно рядом с этим захоронением, стоящим на стене.

Д. Володихин

— Дорогие радиослушатели, несмотря на то, что мы сейчас обсуждаем ту сторону человеческой жизни, которую светлой не назовешь, но, тем не менее, я хотел бы напомнить Вам, что это Светлое радио, радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». С Вами в студии я, Дмитрий Володихин. И мы ненадолго прерываем нашу беседу, чтобы вновь вскоре встретиться в эфире.

Дорогие радиослушатели! Это Светлое радио, радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». С Вами в студии я, Дмитрий Володихин. И мы с известным историком, специалистом по истории русского Средневековья, кандидатом исторических наук Сергеем Юрьевичем Шокаревым обсуждаем тему погребений, погребального обычая у наших далеких предков. И мы сейчас говорили о том, что представляют собой домики для мертвых. Маленький домик — саркофаг, и большой домик — склеп. В старину, мне кажется, были еще какие-то особые строения, которые называли голбцами. Голбец — вот это что такое?

С. Шокарев

— Это немножко другая вещь. Это мы уже уходим от аристократии к простонародному обычаю. Действительно, это голбец или голубец уже в позднее время, в XIX веке этнография фиксирует — обозначение крестов с крышами, такими двускатными крышами. Но кресты с двускатными крышами, которые на Севере широко распространены, действительно происходят от небольших домиков, которые называют срубцами (то есть «маленький сруб»). И в нашей, русской традиции это намогильное сооружение, это памятник. А вот в традиции обских финно-угров, хантов, манси там могли и хоронить — просто такую небольшую избушку выстраивали для мертвеца. Это сложная такая вещь, непонятно, насколько она вообще славянская по происхождению или заимствованная у финно-угров, и для русского Средневековья это, ну, скажем, некоторая периферия. То, что мы говорим об эпохе Московского государства, о Москве, о центральных областях...

Д. Володихин

— Это уже другое, да?

С. Шокарев

— Там было немножко все-таки по-другому, да.

Д. Володихин

— Ну вот Святая Ефросинья Полоцкая, как говорит ее житие, какое-то время жила в голбце. Очевидно, там был такой домик для мертвых, незаполненный. Возможно, там она и жила. Ну, собственно, она подвизалась на иноческой ниве, а для инока близость смерти есть то напоминание, которое он сам приносит себе каждое утро и каждый вечер на блюдечке, говоря о том, что жизнь земная — тлен, есть другие вещи, о которых следует помнить крепко.

Ну что же, вот мы несколько раз поминали о том, что существовали некие белокаменные плиты, и они являлись частью погребального быта людей богатых, знатных, знаменитых. Вот, насколько я понимаю, они перестали существовать в быту русского народа, поэтому интересно было бы послушать о том, что они собой представляли и что на них писали.

С. Шокарев

— Да, это действительно своеобразная традиция намогильных памятников и надгробий. Мы знаем неплохо надгробия, представляем себе и XIX столетия, и ХХ, конечно же. А что было раньше, что было в Средние века, и когда, и откуда это все началось? Надо сказать, что в разных регионах были свои определенные своеобразия. Например, в Новгородской земле, в Псковской земле еще в домонгольскую эпоху были широко распространены кресты. Причем, кресты там были самые разные — были и обетные, и памятные, и путевые. Но были, в том числе, кресты надгробные, чего, в принципе, мы должны и ожидать как бы от христианской традиции. А вот в Центральной России, в Московской земле, в соседних княжествах — там в XIII — XIV веках никаких крестов нет, а есть валуны. Причем, они не подписаны, на них, как правило, нет никаких надписей, но мы знаем по данным археологии, что эти валуны, валунные надгробия обозначают могилы. Это значит, что родственники сами знали и сами помнили без всяких напоминаний, кто под этими валунами лежит. Это уже христианское время, уже никаких курганов, ничего этого нет — это обычные грунтовые могилы. И только в самом конце XV века появляются трапецевидные плиты, которые в длину приблизительно 150 сантиметров или до 2 метров уже в эпоху расцвета, в ширину примерно...

Д. Володихин

— Звучит-то как — «расцвет погребальных плит»!

С. Шокарев

— Да, расцвет этого обычая, конечно, да, этого вида памятников. В ширину они где-то 70 сантиметров — метр, и толщина их с конца XV по конец XVII постепенно увеличивается, и в конце XVII века, во второй половине XVII это уже огромное сооружение, конечно, которое очень трудно поднять. И на этих плитах, как ни странно, нет ни крестов, ни Имени Божьего, ни эпитафии, ничего, в общем-то, что, в принципе, может... что нам привычно, что мы привыкли видеть...

Д. Володихин

— Узор из треугольничков.

С. Шокарев

— Да. А есть там своеобразные узоры, которые советское искусствоведение традиционно толковало, конечно, как языческие символы и так далее. И вот только в конце 90-х годов замечательный археолог Леонид Андреевич Беляев исследовал русскую традицию, западноевропейскую традицию, византийскую традицию, античную традицию и доказал, что русское надгробие с его своеобразием формировалось очень долго, и шли отдельные элементы к нам очень далеко и издалека. Некоторые пришли из античного времени, некоторые пришли из раннехристианского времени, и, несмотря на то, что нет крестов, действительно, надгробия наши вполне вписываются в общую канву христианских памятников европейских.

Д. Володихин

— Да и, признаться, для конца XV века, честно говоря, поздновато говорить о язычестве в качестве такой распространенной городской культуры.

С. Шокарев

— Да, безусловно. Но с крестами и погребальным обрядом вообще сложно. Дело в том, что нет и нательных крестов вплоть до XVIII века. В связи с этим возникает у исследователей такое предположение, что существовал запрет. Существовал запрет и на то, чтобы вместе с умершим класть крест, и на то, чтобы изображать крест на горизонтальной плите.

Д. Володихин

— С чем это связано?

С. Шокарев

— Чтобы не попиралось изображение Креста ногами. Не могло быть такого.

Ну так вернемся к этим замечательным белокаменным плитам. Самое любопытное, что существует довольно большое количество плит без надписей вообще. И надписи эти фиксируются по палеографии, по почерку, по особенностям почерка только в самом конце XV века.

Д. Володихин

— То есть, иными словами, плиты были, фактически, разновидностью валуна, только что с орнаментальными узорами и правильной формы?

С. Шокарев

— Да. Хотя тут тоже есть возможность, которую мы должны учитывать, что поскольку изготовление надписи стоило определенных денег, это была профессиональная работа камнерезов, предпочитали наносить краской эпитафию. А краска, естественно, с XV-XVI века, конечно, до нас не доходит уже, эта подпись.

Д. Володихин

— Ну вот в Псково-Печерской обители — там ведь керамические плиты, то есть, в общем-то, там надписи лепные.

С. Шокарев

— Да, там совершенно особая, своеобразная, уникальная традиция керамических плит. Но она связана, в первую очередь, с тем, что там погребения в пещерах, и эта керамита — она является дверью, которая закрывает это погребение.

Д. Володихин

— То есть, иными словами, если бы это погребение было каменным, то приспособить его к отверстию было бы довольно сложно?

С. Шокарев

— Да. Хотя, по-моему, там есть некоторое количество каменных таких плит, плит-таблиц, но, в основном, они керамические, конечно. Это особая, своеобразная традиция именно Псково-Печерского монастыря, более нигде этого нет. А у нас же распространялись вот такие плиты с орнаментом и которые только после седьмой тысячи лет, то есть после 1492 года... начинают появляться там даты кончины. Ну, а самое главное, что там появляется имя. Даты — я имею в виду, годовые, год события, когда скончался человек. А самое главное, что там, даже когда нет дат, там почти... не почти, там практически всегда есть число, когда скончался умерший, и имя этого человека.

Д. Володихин

— То есть года может не быть, но день, месяц и, условно говоря, на память какого святого?..

С. Шокарев

— Да. Это будет... И кто — имя человека, который скончался. Это будет обязательным элементом, что дает нам ключ к пониманию, зачем вообще наносили надписи. Надписи наносили для поминовения, чтобы в этот день можно было прийти и отслужить службы на этой могиле. Необходимо было среди прочих белокаменных плит выделить ту белокаменную плиту, под которой лежит человек, день памяти которого отмечается сегодня или завтра.

Д. Володихин

— Ну вот здесь у меня возникает вопрос и вопрос довольно серьезный. Седьмая тысяча лет — понятно, что от Сотворения Мира, 1492 год от Рождества Христова — это понятно. А почему, собственно, она стала таким рубежом, после которого стали делать плиты с надписями? Это ж моменты любопытные. Ведь тогда, насколько я помню, многие ждали конца света, конец света не приключился, и это как-то повлияло на культуру и быт?

С. Шокарев

— Ну вот это вопрос очень серьезный, который дискутируется в научных кругах и на который пока точного ответа нет. Я убежден, что это взаимосвязанные явления. Дело в том, что да, есть пара-тройка надписей Троице-Сергиева монастыря, датированных до 1492 года. Но после 1492 года они идут буквально косяками, десятками.

Д. Володихин

— Валом.

С. Шокарев

— Валом. 1493-й, 1494-й, 1492-й тот же самый, 1496-й и так далее. Седьмая тысяча лет как бы «распаковывает» эту традицию, и вот начинают уже отмечать годы. С чем это связано? До сих пор, мне кажется, это еще не нашло объяснения. Но, по моему представлению, средневековый человек начал по-другому мерить время после того, как не состоялся конец света.

Д. Володихин

— А мерить время — это как? Так или иначе, все равно время меряется днями, часами, годами и так далее, это некое изменение — очевидно, все-таки не в календаре, а в сознании, в культуре?

С. Шокарев

— Да, изменения произошли в сознании. То есть обнаружилась перспектива — перспектива дальнейшего какого-то существования, которое непонятно когда закончится. И поэтому стали отмечать уже годовые даты кончины, уже по-другому как-то сориентировались в этом времени, которое... отодвинулся все-таки конец света на неопределенный срок — значит, давайте будем вести все-таки этот календарь.

Д. Володихин

— То есть, иными словами, отодвинулся, но может случиться в любой момент. Давайте будем строго записывать!

С. Шокарев

— Да, но это требует, безусловно, большой, серьезной работы — работы, связанной с осознанием многих богословских вещей, литургических вещей. Этим надо заниматься, может быть даже, коллективу специалистов. Пока я в точности четко не могу сформулировать, у меня нет гипотезы, которая это объясняет.

Д. Володихин

— Есть нечто интересное, но объяснить пока невозможно?

С. Шокарев

— Да. И, главное, я не нахожу этому объяснения в научной литературе, хотя, безусловно, исследователи пишут, что усложняется поминальная традиция, что становится... большее внимание уделяется поминовению в это время — в конце XV века.

Д. Володихин

— Ну что ж, я думаю, правильным будет, если сейчас прозвучит знаменитая музыка «Сечи на реке Керженце» из оперы Николая Андреевича Римского-Корсакова «Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии» в той ее части, которая звучит над полем, усеянном погибшими воинами.

(Звучит «Сечь на реке Керженце» Н.А. Римского-Корсакова из «Сказания о невидимом граде Китеже и деве Февронии».)

Д. Володихин

— Дорогие радиослушатели, несмотря на то, что музыка эта вела Вас по полю, на котором лежат мертвые тела погибших воинов, все-таки я хотел бы напомнить, что здесь у нас Светлое радио, радио «Вера», в эфире передача «Исторический час», с Вами в студии я, Дмитрий Володихин, и мы с известным специалистом по истории русского Средневековья Сергеем Юрьевичем Шокаревым обсуждаем тему о погребении и погребальном обычае у наших далеких предков. Но вот мы заговорили о далеких предках, и здесь возникает вопрос: ну вот в конце XV века погребальный обычай изменился, появились эти доски, на которых сплошь и рядом ставили надписи. Насколько я понимаю, в XVI веке, в XVII веке эта традиция продолжалась. Но если мы придем на кладбище времен Российской империи — я не говорю о XIX веке или начале ХХ, здесь абсолютное несходство, — но даже если мы придем на кладбище, усеянное надгробиями XVIII века, они разительно отличаются от всего того, что было в эпоху Московского царства.

С. Шокарев

— Да, Вы правы. Нет преемственности. И связано это, конечно, с переломом, который происходит в Петровскую эпоху, с процессами вестернизации, западного влияния. И русская средневековая традиция, в том числе с том, что связано с намогильными памятниками, была довольно резко и, скажем, ну, в какой-то степени даже насильственно прервана, преобразована, и появились формы надгробий барочные. В первую очередь, это были саркофаги такие большие, объемные, белокаменные. Они тоже, кстати, раскрашивались. Белокаменные саркофаги, которые весь XVIII век существуют. А затем уже саркофаги сменяются надгробиями, которые стоят... расположены не горизонтально, а вертикально. Это колонна, это обелиск, это крест, это фигура, скорбящая фигура ангела или женская фигура, это барельеф с изображением умершего. Этого очень много всего как раз на кладбище Донского монастыря. И связано это, повторю, с Петровскими преобразованиями и с резкой сменой средневекового менталитета, средневековой культуры, менталитетом и культурой Нового времени. Потому что не только вид намогильных памятников, но и эпитафия из краткой, лапидарной становится пышной, цветастой. Появляются стихотворные эпитафии, появляются...

Д. Володихин

— Ну, например, например?

С. Шокарев

— Например, какие конкретно эпитафии появляются?

Д. Володихин

— Вот Вы говорите «цветистая». Как это выглядит в действительности?

С. Шокарев

— Ну, это массовое перечисление заслуг, это рассказ о том, что все рыдают друзья, родственники, вся семья плачет над таким великим человеком, мужем. Ну вот был в середине XVIII века фельдмаршал, граф Александр Борисович Бутурлин — человек, который фельдмаршальское звание получил при дворе, он ни разу не отличился в боях. В довольно большой, широкоформатной книге «Московский некрополь» его эпитафия — шесть печатных страниц. Больше листа А4. Перечисление его заслуг.

Д. Володихин

— Подробная биография?

С. Шокарев

— Биография, да — где, когда он служил, конечно, и какой он прекрасный был человек, каких духовных, душевных качеств, как он служил монахам и вообще какими достоинствами отличался. Сам погребальный обряд — если в Средние века он ограничивался поминальной службой, то в XVIII веке появляется такой жанр, как проповедь. И не просто появляется, а напрямую заимствуется из Западной Европы. Уже в самом конце XVII столетия, когда хоронили Петровских сподвижников — Лефорта, затем в начале XVIII века Шейна, Шереметева, то именно по инициативе Петра приглашался проповедник, который говорил надгробную речь, надгробное слово, восхвалял этого человека. Ну и, собственно, у гроба самого Петра была прочитана одна из самых знаменитых проповедей, классический образец этого жанра, это «Слово Феофана Прокоповича».

Д. Володихин

— То есть, если я правильно понимаю, внутрь, в общем, достаточно древней и давно устоявшейся православной культуры погребения была введена — ну вот как бы это правильно охарактеризовать? — наверное, все-таки протестантская начинка?

С. Шокарев

— Да, в значительной степени протестантская, если не начинка, то оболочка точно. Но были и даже более широкие, скажем так, культурные сдвиги в этом отношении, которые и до настоящего времени, мне кажется, сохраняют свое влияние. Ведь дело в том, что в Средние века человек чувствовал тесную связь с умершими и с кладбищем. Он не пугался, не боялся кладбища, он сосуществовал в постоянном взаимодействии, часто там бывал, поминал своих покойных предков. При каждом приходском храме было кладбище, а приходской храм находился внутри городской среды. То есть за забором было расположено православное кладбище, никого это не удивляло совершенно, это было нормально, потому что все, ну, со дня на день ожидали, что воссоединятся вот с умершими, и начнется Страшный Суд.

Д. Володихин

— Даже, более того, в какой-то степени если ты похоронен в освященной земле местного приходского кладбища, значит, как бы это правильно сказать? — ты нормальный человек.

С. Шокарев

— Да, это одно из непременных условий духовного спасения, потому что далеко не всем вообще дозволялось это. Самоубийц и других, умерших всякими злыми смертями, разбойников на церковном кладбище не хоронили. Так что происходит со времен Петра? Со времен Петра, когда приходит рационалистического идеология Нового времени, кладбище уже воспринимается как некоторый элемент инородный, и возвращаются к античной традиции некрополя. Вот город живых — здесь, полис, а некрополис — пожалуйте, туда, вот за городскую черту. И окончательно в Москве это реализовала Екатерина II, когда после чумы 1770-1771 годов были созданы городские кладбища за заставами — Дорогомиловское, Ваганьковское, Введенское, Еврейское, Миусское, Калитниковское, Даниловское, Пятницкое, Рогожское, Преображенское.

Д. Володихин

— Старообрядческие.

С. Шокарев

— Да, да.

Д. Володихин

— Последние две.

С. Шокарев

— Два старообрядческих, одно инославное, остальные православные. Ну, еще немного было там мусульманам уделено и евреям. Вот. Так смысл в том, что при этом запретили хоронить в монастырях внутри городской черты и на приходских кладбищах. Все, смерть, кладбище изгонялось из пределов города за городскую черту — туда, подальше, пожалуйста, уходите, не надо вот здесь.

Д. Володихин

— Ну, а смысл-то в этом какой вот? Культурный сдвиг, который намекает на какое-то очень глубинное отношение к смерти, и перемена в нем означает что в данном случае?

С. Шокарев

— Ну, это приход секуляризированной идеологии, рационалистической.

Д. Володихин

— То есть это размывание религиозного мировидения?

С. Шокарев

— Да, конечно, конечно. Это обмирщение сознания, обмирщение культуры. Забота о душе, забота о своем посмертном существовании, о посмертном существовании твоих родственников, предков — она уже не становится таким, перестает быть таким важным приоритетом, как это было в Средние века.

Д. Володихин

— Если я правильно понимаю, в XIX веке и, тем более, в начале ХХ могила становится странным таким местом для каких-то гражданских полумитингов-полупроповедей, когда там соратники по борьбе или признательные ученики профессора, писателя, его поклонники начинают высказывать речи одну за другой? И здесь уже нет никакого религиозного смысла — скорее, смысл чисто социальный и абсолютно светский?

С. Шокарев

— Да, это касается, в первую очередь, второй половины XIX века, когда именно общественная такая роль некрополя возрастает. А если мы говорим о первой половине XIX века, то там своя очень долгая и интересная история, связанная с романтизмом, сентиментализмом. Это кладбища в литературе, кладбищенская поэзия Жуковского, проза Карамзина. Кладбище остается явлением культуры, безусловно, но религиозный смысл, конечно, уходит.

Д. Володихин

— Ну а вот если говорить о нашем времени? Религиозный смысл погребального обычая размывался в Российской империи, но все-таки основа христианская сохранялась. Эта основа получила очень мощный удар в советское время. В наши дни что-то восстанавливается, с Вашей точки зрения, или, в общем, такого стремления к возвращению Средневековья или хотя бы времен Российской империи не видно?

С. Шокарев

— Ну, я бы рассматривал кладбища как часть нашего общества. Кладбищенские обычаи, похоронные обряды — они, наверное, очень четко отражают место православия в жизни современного общества и воцерковленность нашего народа. Поэтому в большинстве своем, конечно, то, что происходит на кладбищах, какое отношение к кладбищу — это отношение отчасти уже связанное с какими-то просыпающимися древними, наверное, языческими представлениями. Потому что страх-то перед смертью, перед умершими остается, а вот христианское понимание — его уже нет, оно уничтожено. И только у небольшой части, мне кажется, наших людей есть правильное понимание того, что такое кладбище, что такое вообще это явление — смерть человека. А в большинстве случаев люди, конечно, уже смешанную гамму чувств испытывают.

Д. Володихин

— Что-то советское, что-то неоязыческое. «Ну, давайте на всякий случай священника позовем, если денег хватит. И, ну, конечно, выпьем на могиле».

С. Шокарев

— Обязательно выпить, да, конечно.

Д. Володихин

— И, я уж не знаю, поделиться с покойником — поставить ему рюмочку, яичко почистить, может быть даже, бутербродик положить на стакан, да? Обычай умилительный, но к христианству он ни малейшего отношения не имеет.

С. Шокарев

— Да, безусловно. Ну, другого ожидать после советских лет, в общем, трудно.

Д. Володихин

— Ну что ж, дай Бог, восстановится постепенно — не за год, не за пять и не за десять, но постепенно — установится такое здоровое христианское отношение и к погребальному обычаю, и к самому погребению. Мне остается только поблагодарить Сергея Юрьевича Шокарева за ту замечательную просветительскую работу, которую он сегодня между нами провел, дорогие радиослушатели. Потому что я тоже чувствую, что просветился, многих вещей, о которых рассказал Сергей Юрьевич, я не знал даже в первом приближении. И после этого мне хотелось бы призвать в те темные уголки исторического прошлого, которые далеки, может быть, от Вас, но составляют часть национальной традиции, все-таки в эти уголки почаще заглядывать и получать о них сведения. Мне остается сказать Вам на прощание: «Дорогие радиослушатели, спасибо за внимание, до свидания!».

С. Шокарев

— До свидания!