«Памяти Александра Шмореля». Игорь Храмов

Нашим собеседником был президент Оренбургского благотворительного фонда «Евразия», журналист, историк, переводчик Игорь Храмов.

Разговор шел о жизни и подвиге прославленного в лике святых одного из основателей немецкой студенческой группы Сопротивления «Белая роза» Александре Шмореле.

Ведущий: Алексей Пичугин

---

А. Пичугин

— Дорогие слушатели, здравствуйте. Это программа «Светлый вечер» на светлом радио. Меня зовут Алексей Пичугин, рад вас приветствовать. И с удовольствием представляю своего собеседника: ближайший час, эту часть «Светлого вечера», вместе с вами и вместе с нами проведёт президент оренбургского благотворительного фонда «Евразия», журналист, историк, переводчик Игорь Храмов. Игорь, добрый вечер, здравствуйте.

И. Храмов

— Добрый вечер всем.

А. Пичугин

— У нас сегодня тема программы интересная. Когда-то на радио «Вера», и вы можете найти, я думаю, в наших архивах, была программа про этого человека, но это было достаточно давно. И с удовольствием мы хотим поговорить про него ещё раз, тем более, что, я уверен, далеко не все наши слушатели знакомы с той программой, и далеко даже не все жители Оренбурга представляют себе удивительного своего земляка. Мы сегодня будем говорить про Александра Шмореля — это человек, родившийся в Оренбурге, но вся его основная жизнь прошла в Германии, там же он трагически погиб — был убит в 40-е годы. Он был членом антигитлеровского сопротивления, такой организации «Белая роза». И мы с вами говорим на радио «Вера» сегодня и, конечно же, мы должны сказать ещё и о том, что он был прославлен в лике святых несколько лет назад как Александр Мюнхенский. Всё верно?

И. Храмов

— Да, всё совершенно верно.

А. Пичугин

— Теперь я, наверное, передаю слово Игорю Храмову — про Александра Шмореля этот человек написал сразу несколько книг. Они выходили под разными названиями разные переиздания. Просто как «Александр Шморель» книга выходила в серии ЖЗЛ. «Русская душа. Белая роза» — это первое издание. Было ещё издание «Александр Мюнхенский». Была также отдельная книга — протоколы допросов Александра Шмореля в Гестапо. Про книги мы тоже сегодня поговорим, но давайте начнём с биографии — всё-так биография Александра Шмореля очень интересная и удивительная.

И. Храмов

— Надо начать с того, что для меня самого, как для германиста по первому образованию, это было какой-то сенсацией когда в 1998 году я совершенно случайно узнал, что один из участников этой очень известной группы Сопротивления мой земляк. Так получилось, что когда я жил в Германии и работал, уже получая своё второе образование, я, конечно же, слышал о «Белой розе». Потому что «Белая роза» для любого европейца, даже не только для немца, обладает, наверное, той же символикой, что и «Молодая гвардия» — той символикой, которой она обладала для любого жителя Советского Союза. То есть можно выйти на улицу, спросить школьника, студента, работающего человека, пенсионера, и обязательно ты получишь набор каких-то определённых понятий, в той или иной степени соответствующих тому, чем занимались герои Краснодона или чем занимались молодые люди в Мюнхене. Но во время жизни в Германии, сколько я ни сталкивался, а жизнь несколько раз сводила меня с этой темой, я как-то не обратил внимание на то, что один из этих студентов родом из Оренбурга, хотя это никогда не скрывалось, наоборот везде это прослеживалось. А в 1998 году в небольшой заметке в «Комсомольской правде» я увидел статью, где было сказано, что в

германии свято чтят память героев-антифашистов, в частности один из них, Александр Шморель, был родом из Оренбурга. Я просто решил, что такого не может быть, потому что такого не может быть никогда. Предпринял какие-то архивные изыскания — на тот момент я был начальником управления международных связей города Оренбурга.

А. Пичугин

— А что-то могло перепутаться ещё к тому же, потому что Оренбург — всё-таки такое название. Вы могли подумать, что кто-то напутал русский город и немецкий.

И. Храмов

— Совершенно верно. То есть у меня были какие-то... не то что русский город перепутали и немецкий, а, может быть, из области, может быть Екатеринбург — могло быть всё, что угодно. Я нырнул в архивы и к моему великому удивлению обнаружил, что, да, действительно, такая фамилия есть. Но, собственно говоря, предприняв какие-то изыскания, я ещё отправил запрос в Германию, в Баварию, коллегам по сути. И какое-то время спустя у меня в кабинете раздался звонок — человек на достаточно хорошем русском языке представился, что это Эрих Шморель, брат Александра. Он сказал, что некоторое время назад он уже для кого-то делал на русском языке небольшую биографическую справку, что он с удовольствием мне её пришлёт. Это настолько было неожиданно, что мы с ним мило пообщались, я положил трубку и только после этого понял, что я, наверное, совершил какую-то глупость, потому что я даже не спросил у человека ни номера телефона, ни адреса вообще ничего. Но через пару недель я получил такое небольшое биографическое эссе, которое меня тут же привело к пониманию того, что семья Шморелей намного больше связана с Оренбургом, чем я мог себе представить. Это из немецких купцов таких многодетных, многочисленных семей, которые жили здесь в середине XIX века. Это не немецкие переселенцы-крестьяне, это именно купеческие семьи.
И, немножко позанимавшись в архивах вот этой темой, я понял, что нужно лететь в Мюнхен. Взял недельку отпуска у нашего главы города и полетел в Мюнхен. В тот момент, когда я летел в Мюнхен, я понял, что потерял целое состояние, потому что это был как раз дефолт августа 1998 года. Если так, спустя многие годы, посмотреть на всё это, то это, наверное, было самое грандиозное приобретение всей моей жизни — в плане духовном, не материальном. В общем-то, всё то, чем я сейчас занимаюсь, уже как фонд «Евразия», как издатель, это во многой степени относится как раз к той находке. Когда мы были в Мюнхене и встретились с братом, который действительно очень хорошо говорил по-русски, очень хорошо читал по-русски, знал, конечно, всю русскую классику, мы пошли в музей «Белой розы». И там я увидел, что на каждом втором стенде речь идёт об Александре Шмореле, о моём земляке. И с ещё большим удивлением я понял, что он не просто один из участников этой группы, а он из двух создателей этой группы. Я уже говорил, что в Германии, если любого человека остановить на улице, он сразу отреагирует на это словосочетание «Белая роза», он скажет: «Мюнхен. Листовки. Студенты. Сопротивление». Обязательно скажет «Ганс и Софи Шолль». Вот именно Ганс и Софи Шолль стали как бы олицетворением этой группы, а все остальные несколько отошли в тень. Ни они, ни их родственники в этом не виноваты, просто так сложилась история, человеческое восприятие. Особенно девушка в этой группе подпольщиков, тоже отдавшая свою жизнь за борьбу с врагом, конечно, это был очень яркий символ. И об Александре Шмореле, о Вилле Графе, о Кристофе Пробсте, то есть о друзьях, практически не упоминалось.

А. Пичугин

— Тогда вы о русском периоде жизни Александра Шмореля, об истории его семьи ещё пока толком ничего не знали?

И. Храмов

— На момент этого приезда я уже позанимался в архиве, то есть мне было понятно что семья была многочисленная, что отец его, выходец из немецких купцов, был врачом, выучившийся в Мюнхенском университете, вернувшийся в Россию, работавший в Московском университете. Но вот после немецких погромов 1914 года в начале Первой мировой войны просто напросто он бежал из Москвы и приехал в Оренбург, где и продолжил работу врачом.

А. Пичугин

— Вместе со всей семьёй?

И. Храмов

— Семья у него тогда состояла только из его невесты. В Оренбурге они уже поженились — с Натальей Петровной Введенской, уроженкой Кременчуга, из Украины. Кстати, надо сказать, что эта история долго раскручивается, но совсем недавно, именно в этом году, мы получили из Кременчуга от исследователя — там Виктория Ширай такая есть, которая как раз занималась темой матери. Потому что всё время почему-то называлось что мать его — дочь православного священника, хотя уже даже первый документ, который я увидел в семье Шморелей в Мюнхене, когда я прочитал, что он коллежский асессор — это не совсем священнослужитель.

А. Пичугин

— Те, кто хорошо понимают, как вообще выглядела сословная система в дореволюционной России — у нас часто любят порассуждать про то, как это было, но не очень хорошо представляют взаимосвязи. Конечно, ко времени революции они во многом были нарушены, но в целом выход за пределы сословия был очень штукой непростой.

И. Храмов

— Сейчас так получилось, что люди на Украине очень активно позанимались этим и выяснили, что по сути дед Александра Шмореля, отец Натальи Петровны, был провизором, по сути был крупным, известным аптекарем в городе. Но тем не менее эти молодые люди Гуго Карлович Шморель и Наталья Петровна Введенская приезжают в Оренбург. И в 1917 году у них родился сын Саша, которого они крестили по православному обряду. Это на столетие Шмореля недавно была найдена запись в церковной книге как раз, где отец обещает детей из этого брака крестить в православной вере — это при венчании было.

А. Пичугин

— А храм остался? Петра и Павла если не ошибаюсь.

И. Храмов

— К сожалению, нет. Я, сейчас с вами разговаривая, нахожусь почти на том месте, где он стоял — это сейчас сквер, где стоит памятник Пушкину и Далю. Но храм — это знаменитая наша военная Петропавловская церковь, в ограде которой было похоронено большое количество очень известных оренбуржцев — в самом центре города, это пешеходная зона. Но, к сожалению, он был разрушен в 30-е годы, как и большинство религиозных сооружений. А Оренбург всё-таки основывался и как город-крепость, и форпост России на границе с Азией. Тут у нас и мечеть, и католический костёл почти с момента основания города, и евангелическая лютеранская церковь, то есть такой симбиоз религий, конфессий. Храм не сохранился, так же, как и не сохранилось место захоронения матери Александра Шмореля, к сожалению. В 1918 году Наталья Петровна заразилась и умерла от тифа. И Саша, которому на тот момент был один год, конечно, маму вряд ли помнил как-то реально и осознанно, но вот это воспоминание о своей потерянной русской маме прошло с ним по сути всю его достаточно короткую жизнь. Потому что он всегда, даже на допросах в Гестапо, подчёркивал, что он по маме русский, то есть свою русскость и принадлежность к России он нёс гордо всегда, как знамя. Чуть позже, уже в 20-м году, два года спустя после смерти матери, Гуго Карлович женился на Елизавете Егоровне Гофман, это дочь владельца пивоваренного завода в Оренбурге, ещё одна очень большая, серьёзная немецкая династия в Оренбурге. И так получилось, что отец работал по врачебной части, сколько он мог ещё здесь проработать. Семья по сути потеряла здесь в ходе революции и гражданской войны всё. Надо отметить, что Франц Карлович Шморель, дядя Александра Шмореля, был, по нашей нынешней терминологии, замом мэра, первый заступающий места городского головы. Так вот, он был отстранён от должности в 1914 году по тайному циркуляру как германский подданный, хотя таковым он давно уже на тот момент не являлся. А в 21-м году семья решает покинуть Россию. Уезжают они вместе с русской няней Феодосией Лапшиной из Саратовской губернии. Добираются очень сложно до Мюнхена, на перекладных, очень такое сложное было приключение. На этот момент мачеха Александра ждала появления ещё одного сына — того самого Эриха Шмореля, о котором я уже упоминал.

А. Пичугин

— То есть он родился во время их путешествия или только-только по приезду в Мюнхен?

И. Храмов

— Он родился в Мюнхене, но практически сразу по приезду в Мюнхен.

А. Пичугин

— Я напомню, что сегодня с нами в программе «Светлый вечер» президент оренбургского благотворительного фонда «Евразия», журналист, историк, переводчик Игорь Храмов. И мы говорим о человеке, о котором только в последние годы становится известно, о его жизни у нас в России, несмотря на то, что он уроженец Оренбурга. Это Александр Шморель, знаменитый участник знаменитой «Белой розы» — организации антигитлеровского сопротивления в Германии в 40-е годы. Итак, семья Шморелей очень тяжело добирается из Советской послереволюционной России Гражданской войны в Мюнхен.

И. Храмов

— Когда они приехали в Мюнхен, здесь происходит такая интересная метаморфоза. Вроде бы немцы все, из немцев-купцов, и возвращением на историческую родину это назвать нельзя, но тем не менее, в общем, немцы приехали в Германию. Но в Мюнхене они начинают вести образ жизни русской эмиграции. То есть дома исключительно говорят по-русски, кухня русская, няня дома русская, которая до конца своей жизни практически так и не выучила ни одного немецкого слова. Александр — прихожанин Русской Православной Церкви. Круг общения — это русская эмиграция, разного плана люди, но в числе окружения было, например, семейство Леонида Пастернака, с которым они дружили.

А. Пичугин

— Отец Бориса Пастернака.

И. Храмов

— Да, с которыми они очень много времени проводили на Тегернзее в Баварии. И в наши дни, уже десятилетия спустя после того, как я занимался исследованиями про Александра, всей этой темой, неожиданно в 2017 году мы выяснили, что привезли в начале 2000-х ханский халат, в котором Леонид Пастернак написал свой по сути заглавный титульный автопортрет. Он у него назывался «Автопортрет в жёлтом халате». Это ханский халат, который семья Шморелей привезла из Оренбурга, он у них хранился. Леонид Пастернак как-то увидел это роскошное одеяние, написал этот почти ростовой автопортрет. И в семье как-то позабылась эта связь с Леонидом Пастернаком, а эта связь выяснилась нами значительно позже, когда я увидел этот автопортрет, его репродукцию, и когда я понял, что Эрих Шморель, то есть семья, которая до последних лет жила в Мюнхене, что они подарили нам в Оренбург как раз именно тот самый ханский халат. Халат сейчас в Оренбурге, а Пастернаки, которые живут в Оксфорде и в Лондоне, провели даже переатрибутацию вот этой картины, потому что обнаружилась и такая удивительная связь с Россией, и с героем немецкого Сопротивления. В общем, в Мюнхене Саша живёт вроде бы как в русской семье, но тем не менее он гражданин Рейха, он ходит в школу, в гимназию, он учится, он проходит все обязательные вот эти элементы — это трудовая повинность после гимназии. Он поступает в Мюнхенский университет. Собственно говоря, он хотел стать художником, скорее даже скульптором — у него была такая мечта. Но в воздухе уже витало понимание того, что война близится, она неизбежна. И уж не знаю кто, родители ли, но кто-то посоветовал, наверное, молодому человеку, что лучше всё-таки пойти учиться на врача. Потому как, если грянет гром и разразится война, то, скорее всего, медиков будут использовать по прямому назначению, а не просто как пехотинцев, танкистов, лётчиков с оружием в руках.

А. Пичугин

— Что-нибудь известно о мировоззрении Александра Шмореля в те годы — во времена его юности?

И. Храмов

— В начале прихода нацистской партии к власти он, так же, как и его товарищи по борьбе, они восхищались, им нравились вот эти молодёжные организации, которые создавались, они практически все прошли через «Гитлерюгенд», просто достаточно рано распознали сущность этих организации. И, с одной стороны, романтика походов, какой-то конной выездки, занятия по фехтованию и так далее — это было всё очень хорошо и здорово, но когда начались запреты одного, другого, третьего десятого: это нельзя, это нельзя, это нельзя — они поняли, что это милитаризированная структура, в общем-то, не для них. И достаточно быстро все участники «Белой розы» покинули эти молодёжные организации.

А. Пичугин

— А их можно было покинуть беспрепятственно?

И. Храмов

— Да, их можно было покинуть беспрепятственно, это не вело к каким-то чудовищным карам. Но те молодёжные организации, которые создавались на тот момент, в частности баварские, они в большей степени становились запрещёнными организациями. Но в такие запрещённые организации, собственно, никто из этих ребят и не попал. Но конфликты были — у Ганса Шолля, у человека, который создавал «Белую розу» вместе с Александром Шморелем, у него был очень большой конфликт внутри «Гитлерюгенда», после чего он вышел из этой организации, сказав, что это больше не для него. У Александра был очень большой конфликт, когда он был призван на действительную воинскую службу. На тот момент уже была введена обязательная присяга на верность фюреру, то есть не на верность стране, правительству, государству, а именно новобранцы должны были присягать на верность Гитлеру. И это делать Александр отказался. К неимоверному счастью его, его непосредственный военачальник оказался порядочным человеком, он немедленно связался с Гуго Карловичем, с отцом, и сказал, что вот у вас тут сын выкинул такой номер, нужно что-то делать. И семейно как-то Александру мозги вправили, потому что категорически был против, говорил, что этому человеку он присягать не будет, это неправильно, это противоречит всем нормам. В итоге всё-таки, как я понимаю присягнуть ему пришлось, потому что он служил срочную службу но конфликт был очень серьёзный. На тот момент это не стоило бы, конечно, ему жизни, но испорченной дальнейшей судьбы это могло бы стоить, если бы не попался вот этот замечательный человек, который как-то сумел не дать ход этому делу.

А. Пичугин

— А история этого человека тоже не сохранилась?

И. Храмов

— Нет, это неизвестно. Для Александра начало Второй мировой войны, понятно, было большой трагедией. Они вместе с его товарищем, болгарским подданным Николаем Гамазаспианом, практически открыто возмущались, когда начались всякие вот эти антиеврейские погромы, сожжение книг и всё такое. В частности сохранилась переписка и высказывания, когда они осуждали обязательное ношение евреями звёзд Давида. Это всё обсуждалось, дискутировалось достаточно открыто. А вот уже нападение гитлеровской Германии на Советский Союз 22 июня 1941 года Александр воспринял уже как свою личную трагедию.

А. Пичугин

— Но ведь до этого он присутствовал при оккупации Австрии, в Судетах, он был во Франции.

И. Храмов

— Да, он участвовал, будучи военнослужащим, по сути во вторжении во Францию. То есть, конечно, это для него не было какой-то новинкой, но нападение на его родину было просто каким-то потрясением для него, потому что он всегда подчёркивал, а это все ребята из Мюнхенского университета, кто с ним как-то общался, дружил, его называли «русским другом». Ещё раз подчеркну, что он был гражданином Рейха, он учился вместе со всеми, но они его называли «русским другом», потому что он постоянно позиционировал себя как русский по матери, что он русский и Россия — его родина. Он постоянно это подчёркивал. Своей этой русскостью он сумел как-то очаровать всё своё окружение, потому что мало того, что ребята начинали читать Достоевского, это и так было в моде на тот момент в Германии, читать Достоевского, Толстого, Чехова, русскую классику, но более того: они начинали пытаться учить русский язык. Причём они даже умудрились это сделать втайне друг от друга, чтобы сделать друг другу сюрприз. И когда выяснилось, что кто-то неожиданно узнал, что кто-то из товарищей получает уроки русского языка, там были какие-то потом взаимные обиды. В общем, они жили полной жизнью, очень интересно, весело. Александр действительно стал для них русской душой этой группы. Дальше 42-й год... Да, на тот момент Александр Шморель уже студент медицины Мюнхенского университета. Они познакомились с Гансом Шоллем, который приехал из другого баварского городка, из Ульма, с его сестрой. И вот с этим Гансом Шоллем как-то неожиданно ближе к лету 42-го года возникает такое явное, непреодолимое желание как-то выступить против гитлеровского режима.

А. Пичугин

— Нам надо прерваться буквально на минуту. Я напомню, что сегодня в программе «Светлый вечер» мы общаемся с президентом оренбургского благотворительного фонда «Евразия», историком, журналистом, переводчиком Игорем Храмовым. Игорь Храмов автор книг о знаменитом герое немецкого Сопротивления, участнике движения «Белая роза» Александре Шмореле, родившемся в 1917 году в России, в Оренбурге. Игорь Храмов автор нескольких книг про Александра Шмореля. И вот сегодня об Александре Шмореле мы и говорим в нашей программе. Мне кажется, что далеко не все слушатели радио «Вера» знают о том, кто это был. И вот такой пробел мы восполняем. Через минуту мы продолжим о нём говорить.

А. Пичугин

— Возвращаемся к нашему разговору. Напомню, что сегодня в программе «Светлый вечер» президент Оренбургского благотворительного фонда «Евразия», историк, журналист, переводчик Игорь Храмов. И мы говорим о личности Александра Шмореля, участника немецкого Сопротивления 40-х годов, движения «Белая роза». Александр Шморель родился в Оренбурге в 1917 году и совсем маленьким оказался в Германии, где и прошла его такая совсем небольшая, недолгая, к сожалению, жизнь. Мы остановились на начале 40-х годов, когда Германия вторгается в Советский Союз. И во-первых, вокруг Александра формируется какая-то компания, которая впоследствии становится костяком «Белой розы». И во-вторых, это, конечно, отношение Александра Шмореля к тому, что происходит в его родной стране, и что происходит в стране, которая и по национальности, и по всему стала его домом

И. Храмов

— Когда мы говорим о группе «Белая роза», постоянно повторяя, что это группа Сопротивления, нужно подчеркнуть, что это, конечно, не была какая-то подпольная организация, созданная кем-то с каким-то уставом, с какими-то определёнными принципами, а это по сути был круг друзей. Он расширялся за счёт либо товарищей, которые, понятно, были близки по духу, либо за счёт их подруг, девушек, которых старались держать максимально далеко от всяких вот этих опасных дел и старались не посвящать в своё опасное занятие по написанию и распространению листовок, но которые случайно, неожиданно узнавали о деятельности их друзей. В частности Софи Шолль просто увидела открытую книгу Ганса Шолля, из которой они брали цитаты, там были подчёркнуты эти цитаты. А поскольку листовки, которые начали писать и распространять ребята, они посылали как по адресам известных немецких людей, интеллектуалов, журналистов — они обращались к элите нации, — но они посылали также своим однокурсникам и, для контроля, иногда самим себе, чтобы понимать, действует ли эта рассылка по почте вообще, или эти письма не доходят до адресатов.

А. Пичугин

— Простите, точно так же нельзя говорить, что, например, мать Мария Скобцова и её помощники были участниками французского Сопротивления. Потому что Сопротивление — это фактически организация. А они действовали отдельно, хотя и порой при помощи и вместе, но всё-таки их планомерная работа по спасению евреев не совсем входила в Сопротивление и в то, чем французское Сопротивление занималось. Так что понятно, что «Белая роза» — это такой круг друзей, не совсем организация. Но тем не менее как ещё можно это назвать? Ну да, круг друзей.

И. Храмов

— И вот эти друзья решили бороться силой печатного слова. Они пишут тексты, которые сейчас в нынешней Германии считаются ярким образцом литературы высокого уровня. Они цитируют Гёте, Шиллера и Лао Дзы и взывают к элите немецкой нации, то есть они обратились к тем людям, которые, как они считали, могли бы стать мультипликаторами их идей и понести эти идеи дальше в массы. Но, к сожалению, в большинстве своём эти мультипликаторы понесли эти листовки в Гестапо, в полицию. Надо сказать, что действительно передача листовок в Гестапо фиксировалась массировано. Кто-то из людей, возможно, разделял мысли, которые они читали в этих листовках, но сдавали эти тексты на всякий случай, опасаясь провокаций. Кто-то, возможно, сдавал эти листовки действительно в праведном гневе. Но тем не менее листовки сначала размножали очень-очень таким примитивным способом — на пишущей машинке, которую, кстати сказать, Александр Шморель взял напрокат у своего друга детства, который жил на соседней улице, с которым они в детстве играли в индейцев. К моменту создания листовок уже этот сосед был служащим СС и совершенно не подозревал, для чего используется его пишущая машинка.

А. Пичугин

— Но ведь ещё был в биографии Александра важный момент, о котором мы пока не сказали, это его путешествие на родину.

И. Храмов

— Это очень существенный момент, он собственно стал переломным в деятельности всей группы, потому что слышать о том, что происходит на фронте, одно дело, а увидеть то, что там происходит — это другое дело. И тут опять возникает такой очень интересный нюанс. Ребят посылают на Восточный фронт. Они студенты медицины, они в роте Вермахта, они едут на полевую медицинскую практику, то есть они едут не с оружием в руках они едут в качестве практикантов медицины, но, естественно, в военной форме. Так вот, для Александра эта отправка на Восточный фронт вызвала такую бурю эмоций, такой восторг. Он постоянно говорил о том, что наконец-то увидит Россию наконец-то он едет на родину. Просто так представить себе, что молодого парня, которого посылают куда-то в мясорубку на фронт, что он будет испытывать такой восторг, это тоже говорит как раз об отношении Александра к России, к его родине. С другой стороны, для тех, кто едет с ним, эта поездка была тоже совершенно особенная, потому что, благодаря Александру, они получили как бы доступ к пониманию русской души. И даже Вилли Граф, его товарищ по борьбе, участник тоже группы «Белая роза», в своих дневниках потом запишет — он был на том же самом участке фронта, где оказались друзья летом 1942 года... ну, весной. И совершенно разные ощущения.
Они прибыли в район Гжатска, это ныне город Гагарин Смоленской области, были на окраине Гжатска, но достаточно часто заходили в сам город. И они прямо обросли каким-то кругом местных интересных людей, с которыми они общались. И общались они, конечно, через Александра, потому что он единственный, кто мог говорить и по-русски, и по-немецки. И вот тут возникают какие-то романтические трогательные сценки, которые даже немецкие историки пытались очень серьёзно опровергнуть. У меня был один раз спор на одной конференции, это уже давно было, по-моему в 2003 году в Волгограде была конференция. Очень известный немецкий историк всячески доказывал, что он перелопатил все архивы, и из архивов явствует, что вот этим студентам медицинской роты запрещалось общаться с местным населением, был комендантский час, им запрещалось куда-то выходить, и вообще всё, что там описывается, это романтические сказки. Но жизнь не всегда соответствует тому, что хранится в архивах. Да, конечно, если в письмах с фронта Александр Шморель, Вилли Граф, Ганс Шолль писали, цитирую: «Дорогие папа и мама, у меня всё хорошо, питаюсь неплохо. Я здесь много гуляю». Можно себе представить, как молодой человек гулял на передовой в нескольких десятках метров от окопов Красной армии, учитывая ещё, что они — санитары медицинской роты, которые собирали там оторванные руки и ноги. Но это понятно — это утешение родных и близких. Но когда мы в дневниковых записях читаем, что, «благодаря Александру, я наконец-то познаю сердце России. Мы сегодня собирались с девушками, которые приходят в лагерь военнопленных, сидели с ними, пели до зари. Вчера мы пошли к молочнику, сидели у них в семье. Они так много рассказывали о Москве. Трудно себе представить сколько русские люди знают о своих великих писателях, о Достоевском, о Толстом». То есть это дневниковые записи, и они не предназначены для того, чтобы кто-то из историков 80 лет спустя копался в этих записях и восхищался потом ими. То есть это люди писали для самих себя.

А. Пичугин

— Понятно, что и у нас тоже очень неоднозначно бы отнеслись к такого рода воспоминаниям, сказав, что как же так: не может быть, чтобы с оккупантами сидели. Но жизнь сложнее гораздо.

И. Храмов

— Жизнь сложнее. Когда Ганс Шолль описывает момент когда они, как раз трое друзей, приходят в избу, где во время комендантского часа проходят танцы. В избе собралась молодёжь. Вилли Граф описывает: «Мы заходим. Первая реакция — смятение», — ну, понятно: трое солдат Вермахта вломились в избу. Но потом вроде всё, так сказать, устаканивается, все успокаиваются, танцы продолжаются, все замечательно общаются. «И самое главное, что на следующий день утром все, кто там был, категорически отрицают, что они там были. Класс», — пишет Вилли Граф. Такая эмоциональная зарисовка, но это дневник, и понятно, что это было на самом деле. Кроме всего прочего, ребятам там видят и преступления Вермахта. Они уже понимают, как один современный натовский немецкий генерал говорил: «Да, эти студенты поняли в чём суть преступления, в том числе Вермахта, а генералы Вермахта, которые публиковали свои мемуары сразу после окончания войны, они писали что они ни о чём не знали, что ничего не видели, что они были белые и пушистые, что вот СС — это грязь и гадость, а Вермахт лишь исполнял свой воинский долг». Вот этот воинский долг ребята увидели когда служащие Вермахта расстреливали военнопленных, когда происходило всё то о чём мы знаем, происходило на той войне. И когда они вернулись в Мюнхен, тогда листовки «Белой розы» приобретают совершенно другую окраску, совершенно другой стиль. Это уже однозначный призыв немедленно, любыми путями остановить эту войну, как угодно, но моментально остановить. А когда случилось то, что должно было случиться под Сталинградом в феврале 1943 года... Шморель, Ганс Шолль, Граф, Кристоф Пробст, Софи Шолль уже не могли ждать реакции на свои вот эти печатные листовки, памфлеты, они уже выходят на улицы Мюнхена и начинают метровыми буквами на самых центральных зданиях города писать «долой Гитлера!», «свобода!».

А. Пичугин

— А как, простите, они из России уехали? Кончилась просто их практика, их отозвали назад в Германию?

И. Храмов

— Да, у них было трёхмесячное пребывание, и они просто вернулись назад. Они даже пытались переписываться. Надо сказать, что последнее письмо, написанное Александром Шморелем, уже заключения, переданное на свободу, оно не достигло адресата, написано Нелли из Гжатска. Это маленький кусочек бумаги, написанный по-русски, с сохранением старой орфографии, который заканчивается словами «всё за Россию!!!». Этот листочек сейчас хранится в семье Александра Шмореля. Мы пытались найти этих людей, которые там были, потому что они описаны в дневниках Вилли Графа достаточно хорошо. Мы предпринимали такие попытки на территории Гагаринского района Смоленской области, но, к сожалению, безрезультатно.

А. Пичугин

— А почему? Не сохранилось никаких свидетельств? Всё во время войны было уничтожено, никто не помнил?

И. Храмов

— Никто не откликнулся. Дело в том, что тут ещё такой нюанс, что те девушки, которые работали в лагере для военнопленных, из гражданского населения, мы же тоже не знаем, как к ним потом могли отнестись после снятия оккупации. Тут разные нюансы. В начале 2000-х такой поиск был предпринят.

А. Пичугин

— Когда ещё можно было найти живых. Сейчас-то уже вряд ли, но в начале 2000-х они ещё могли быть живы.

И. Храмов

— Да, был расчёт на это. Я сейчас немножко перескакиваю на такие удивительные совпадения. Когда в 2017 году, когда мы отмечали столетие со дня рождения Александра Шмореля... не в 17-м, а в 18-м году мне прислали видео княгини Шаховской из Лос-Анджелеса, где она рассказывает о другом — о русской эмиграции и так далее. На тот момент ей было 104 года. И мне сказали, посмотрите второй час, 42-ю минуту. Эта женщина рассказывает, как она была в доме Шморелей, как она встречалась с Александром... через некоторые родственные связи, она какое-то время даже жила в их доме. Знаете, сто лет спустя что-то такое прилетает совершенно неожиданное и удивительное. Так что, какие-то открытия нас ещё ждут, возможно.

А. Пичугин

— Итак, они вернулись в Германию.

И. Храмов

— Для «Белой розы» всё закончилось так, как, наверное, должно было закончиться. Потому что вот эти до безумства дерзкие акции, без оглядки на окружение, вот эти вылазки ночные кончились тем, что 18 февраля 1943 года, когда Ганс и Софи Шолль сами, по своей собственной инициативе, это не было согласовано ни с кем из товарищей, пошли выкладывать листовки в здание Мюнхенского университета, их увидели, арестовали. И там достаточно быстро вычислили всех участников. Потому что у Ганса Шолля оказался рукописный листок, написанный Кристофом Пробстом. Александр Шморель по чистой случайности не попал тогда сразу же в это оцепление, потому что он ехал на трамвае к университету и услышал, что Гестапо окружило университет, кого-то поймали. Он уже понял кого поймали, попытался скрыться бегством, то есть он не мог уже пойти к родителям, потому что там уже ждала засада и так далее. Он несколько дней побродил в окрестностях Мюнхена на юге Баварии. Но это февраль, это зима, это снег. Там какая-то попытка уйти в Швейцарию — это в кино хорошо, но в реальной жизни, как правило, это не получается. Он вернулся в Мюнхен. Днём ранее во всех немецких газетах была опубликована заметка, что разыскивается опасный преступник, с его фотографией, вознаграждение тысяча рейхсмарок — без указания собственно деяний, за которые он разыскивается. Он пошёл по одному адресу, где он считал, его не будут искать. Это была его знакомая. В этот момент объявили воздушную тревогу. Он пошёл за ней дальше в бомбоубежище. Не заходя в бомбоубежище, как-то окликнул её. Девушка увидела Александра, вспомнила, что он разыскивается. Они минут пять или семь с подружками обсуждали, что лучше сделать: выдать его или нет. Они решили, что лучше его сдать властям. Кстати сказать, это мне никогда не рассказывалось в семье Эриха Шмореля, когда я работал над книгой, даже не было никаких упоминаний. Значительно позже, когда наши российские коллеги-историки практически заставили меня написать диссертацию, уже на основе этих материалов, мне пришлось работать с источниками. Я уже в Мюнхенском архиве нашёл неожиданно письмо вот этой самой девушки уже после войны, когда она в письменном виде просила пощения у Гуго Карловича, отца Александра. Она писала, что уже была в положении и не могла поступить иначе.

А. Пичугин

— Я напомню, что вместе с нами сегодня Игорь Храмов, президент оренбургского благотворительного фонда «Евразия», журналист, историк, переводчик, автор книг об Александре Шмореле. И об Александре Шмореле мы сегодня и говорим. И вот его арестовали. И земная его жизнь подошла к концу, он какое-то время пробыл ещё в заключении несколько месяцев, там была череда допросов. И у вас даже книга есть с протоколами допросов. Как там всё происходило?

И. Храмов

— Да, это удивительные такие документы. И удивительно, что они сохранились. Надо сказать, что именно по Александру Шморелю эти протоколы хранятся в Москве, в Российском государственном военном архиве. Хотя на других членов «Белой розы» они были переданы ещё во время ГДР в Германию. Александр в первый же день, как только его арестовали, сразу же на первом допросе, судя по всему ночном или вечернем, сообщает, что «всё, что я совершил, делал не неосознанно, наоборот, я даже рассчитывал на то, что, в случае следствия, мне придётся расстаться с жизнью. Но мои внутренние обязательства действовать против национал-социалистического государства были выше вот этого всего». Ещё он писал, что «в моей любви к России я признаюсь безоглядно». Это практически самое первое, что он докладывает на допросах в Гестапо. Причём все участники «Белой розы», и Софи Шолль, и Ганс Шолль, на момент ареста Александра Шмореля уже были казнены. Единственное, они пытались как-то немножко выгородить друг друга, но всю вину брали на себя, говоря, что они совершенно осознанно это всё делали и понимали, что они расстанутся с жизнью в случае, если что-то пойдёт не так.

А. Пичугин

— Александр прожил в заключении до лета.

И. Храмов

— Да, он был казнён 13 июля. Казнён так же, как и другие участники группы, на гильотине. Это мюнхенская тюрьма «Штадельхайм». Похоронен он на кладбище «Ам Перлахер Форст». По удивительному стечению обстоятельств, много-много лет спустя, практически в 50-и метрах от его захоронения здание церкви (оно было католическое сначала) было передано русской православной общине в Мюнхене. Сейчас это собор Новомучеников и исповедников Российских в Мюнхене.

А. Пичугин

— А могила его известна.

И. Храмов

— Да, могила его известна. То есть тела всех казнённых участников «Белой розы» выдали родственникам с категорическим запретом проводить какие-то похоронный церемонии и так далее. То есть это захоронение было такое быстрое и незаметное, но места эти известны. Как известно, на Западе нужно оплачивать место захоронения. Если оно не оплачено родственниками, то потом туда начинают захоранивать других людей. Вот места захоронений членов группы «Белая роза» выкуплены муниципалитетом города Мюнхена и содержатся на их балансе.

А. Пичугин

— После окончания Второй мировой войны насколько были известны участники «Белой розы», насколько об их подвиге говорили и в Германии, и в Советском Союзе? Поскольку, раз мы про Александра Шмореля, честно признаться, знаем мало в России, то у меня такое чувство, что про «Белую розу» говорили очень немного. Хотя, если так задуматься, был и фильм, были какие-то спектакли, были книги. Но почему-то их подвиг не стал настолько известным, как подвиги каких-то других героев войны.

И. Храмов

— В Германии, и в ГДР, и в ФРГ, о «Белой розе» было известно. Они изображены на почтовых марках, есть множество школ, улиц, которые носят их имена. О связях Александра с Россией не было известно, потому что не были известны вот эти протоколы, то есть роль участников группы была не совсем понятна. Большой вклад в популяризацию этой группы внесла Инге Шолль, сестра Ганса и Софи Шолль, которая вообще не имела никакого отношения к этим событиям, кроме того, что она была их сестрой. Она издала в 1951 году книгу «Белая роза», в которой в принципе достаточно объективно... там очень хорошо была выписана роль и Александра Шмореля в том числе, и, конечно, было указано его российское происхождение. Но как-то это почему-то в общественном сознании отошло на второй план. И неожиданно таким символами для немцев стали именно брат и сестра: Ганс и Софи Шолль. И эта книга, по-моему, переведена на все языки мира и издаётся огромными тиражами. То есть степень известности была большая. Правда, есть один нюанс, что в первые послевоенные годы участников «Белой розы» многие считали всё-таки предателями. И не все здоровались с родственниками казнённых. Это отношение постепенно изменилось. И в 1982 году вышел художественный фильм Михаэля Ферхюфена «Белая роза», в котором, конечно, уже художественными средствами было рассказано о их деятельности. Но там Александр Шморель и другие как-то немножко такие второстепенные люди. А в конце 90-х, когда эти протоколы допросов в Гестапо Александра Шмореля, Ганса Шолля стали известны на Западе, тогда как-то картинка сложились и возникло понимание, что это два человека, которые создали эту группу. Все остальные были примкнувшими, соучастниками. Никто не умоляет роли, потому что даже Софи Шолль, которая просто покупала почтовые марки в больших количествах и бумагу доставала для напечатания этих листовок, это было безумно рискованное занятие на тот момент.

А. Пичугин

— Да, ведь ещё были трое участников «Белой розы», которые не погибли сразу. Это Ганс Лейпельт, который в 1945 году был казнён. И двое выживших, которые дожили до нашего времени: Ганс Хирцель до 2006 года дожил и Сюзанна Хирцель вообще до 2012 года. Вы даже наверняка с ними встречались.

И. Храмов

— Да, первый президент фонда «Белая роза» в Мюнхене, с которым мы собственно договорились о том, что мы будем показывать эту выставку о «Белой розе» в России, Франц Йозеф Мюллер, он был как раз одним из тех подростков, который тоже был осуждён за пособничество. Он марки покупал или что-то такое. Но он не был активным участником этой группы. Но жизнью поплатились так же те, кто в Гамбурге уже после казни участников «Белой розы» просто перепечатал и распространял их тексты. Такое тоже было. И кстати, уже Великобритания, союзнические войска очень активно использовали тексты листовок «Белой розы», когда они сбрасывали тексты этих листовок, уже отмноженные огромными тиражами, над немецкими городами.

А. Пичугин

— А какая память сейчас об Александре Шмореле в Оренбурге сохраняется?

И. Храмов

— В Оренбурге с 2000-го года существует стипендия имени Александра Шмореля, которая присуждается студентам двух университетов. Эта стипендия учреждена фондом «Белая роза» с нашей подачи, с оренбургской подачи. Они просто решили, что это очень интересная тема. Она ежегодно вручается в день рождения Александра Шмореля. У нас есть сквер его имени. И вот год назад был установлен бюст, я бы даже сказал, что это памятник, потому что это и гражданский бюст Александру Шморелю, и в то же время это две иконы, изображающие святого Александра Мюнхенского, потому как Александр был канонизирован в феврале 2012 года. По сути он является первым святым, канонизированным Русской Православной Церковью Зарубежом и Московским Патриархатом после возобновления канонического общения.

А. Пичугин

— Спасибо большое. Напомним, что сегодня в программе «Светлый вечер» был президент оренбургского благотворительного фонда «Евразия», журналист, историк, переводчик, автор книг о знаменитом герое немецкого Сопротивления, участнике «Белой розы» Александре Шмореле, святом Александре Мюнхенском, канонизированном уже десять лет назад, Игорь Храмов. Спасибо большое. Дорогие слушатели, мы прощаемся с вами: до новых встреч, всего доброго, будьте здоровы, до свидания.

И. Храмов

— До свидания.

Программа подготовлена при поддержке акционерного общества «Холдинговая компания «Металлоинвест».