«Музей Международного Мемориала»*. Ирина Галкова

У нас в гостях была заведующая Музеем Международного Мемориала* Ирина Галкова.

Ирина рассказала о музейной коллекции, в которую входят в том числе такие необычные вещи, как телогрейка с вшитым в нее суточным кругом богослужения, уникальная вышитая икона Божией Матери, а также открытки, нарисованные заключенными в лагерях. Наша гостья поделилась, с чего началось создание музея и архива, как происходит и кто участвует в пополнении коллекции, и почему важно стараться сохранять память о прошлом.

---

А. Пичугин 

— Здравствуйте, дорогие слушатели. «Светлый вечер» на светлом радио. Сегодня четверг и, как всегда в это время, в эфире наша совместная программа радио «Вера» и музея и исследовательского центра «Советский Союз: вера и люди». Сегодня здесь, в этой студии, директор музея Ксения Толоконникова. 

К. Толоконникова. 

— Добрый вечер, дорогие друзья. 

А. Пичугин 

— Я — Алексей Пичугин. И вместе с нами эту часть «Светлого вечера», ближайший час, проведёт Ирина Галко'ва — заведующая Музеем Международного Мемориала*. Здравствуйте. 

И. Галкова 

— Добрый вечер. 

К. Толоконникова. 

— Я очень рада приветствовать здесь мою коллегу, тоже музейного работника. Музей, как и наш музей, такой особенный. И вот мы как раз сегодня хотели бы поговорить с Ириной о том, как музей создавался, как складывалось ядро его собрания. Я вот знаю, что в составе фондов музейных есть очень интересные экспонаты, относящиеся в том числе и к религиозной жизни. Вот это нас, конечно, особенно интересует. 

И. Галкова 

— Спасибо, Ксения. Действительно, у наших музеев довольно много общего, как мы уже успели понять. Самое главное, что стоит сказать о нашей музейной коллекции, что основное ядро её, конечно, создавалось из того, что мы получали от людей. И можно сказать, что наш музей — это такой музей воплощённой памяти. 

К. Толоконникова. 

— Как и наш. 

И. Галкова 

— Ну конечно, у них примерно в этом смысле совпадает их роль. 

К. Толоконникова. 

— То есть как бы они описывают разные грани вот этого существования советского человека. 

И. Галкова 

— Да. И во многом же эти грани совпадают, потому что, как в вашем случае, так и в нашем случае, это не парадная грань, а та, которую чаще всего приходилось скрывать, прятать, но которой люди жили в действительности. Это их действительная духовная жизнь, это их действительная семейная память и их история. То есть это та часть истории страны, которая наиболее, мне кажется, интересна и которая наиболее дорога. 

А. Пичугин 

— Я один раз был на лекции в «Мемориале»*, которая была посвящена одному очень интересному экспонату, который нашу деятельность в некотором роде объединяет. Я, правда, не уверен, что это был экспонат музея «Мемориала»*, но так как лекция шла... 

К. Толоконникова. 

— Ты имеешь в виду вот эту телогрейку? 

А. Пичугин. 

— Телогрейка, да, в которую были зашиты тексты Богослужебные. 

И. Галкова 

— Да, это один из самых интересных наших экспонатов... 

А. Пичугин. 

— Это ваш экспонат, да? 

И. Галкова 

— Это наш экспонат, экспонат музея, конечно. Это не совсем телогрейка, это такая душегрейка. Это жилетка — она без рукавов и с такой тёплой подстёжкой. И за подкладкой там действительно были спрятаны такие полотнища тканей, на которых были написаны тексты... целый набор текстов. 

К. Толоконникова. 

— По-моему, там суточный богослужебный круг, там что-то вроде часослова. 

И. Галкова 

— Да-да-да. Там тексты не те, которые читает священник, а те которые используют прихожане и певчие. 

А. Пичугин 

— Может использовать мирянин, да. 

И. Галкова 

— И такой набор текстов. У нас было исследование, которое проводила Марина Бобрик, замечательный исследователь... 

К. Толоконникова. 

— Вот я как раз на её лекции была. 

И. Галкова 

— Она пыталась разобраться, понять, с какой целью вот это всё было вшито, какова могла быть финальная цель того, что человек  в лагере имел вот эти тексты, спрятанные под одеждой. 

А. Пичугин 

— Но на той лекции ответа на этот вопрос не было. 

И. Галкова 

— Да, его так и не нашлось. То есть версия рабочая была. Могло  ли это быть такое пособие, которое  можно было бы использовать для тайного богослужения? Скорее всего, нет, потому что это такие тексты — не для священников... 

А. Пичугин 

— В лагеря попадали не только священники, но и миряне, и очень много церковных людей, которые на  память не помнили всё это, но если была возможность переписать и куда-то зашить так, чтобы никто не нашёл... Там ведь, я помню, демонстрировалась душегрейка, в том ключе, что было очень удобно её в каком-то месте раскрыть, это достать, а потом так же незаметно спрятать. И соответственно, в какой-то момент, когда никого рядом нет, видимо, человек мог это сделать. 

И. Галкова 

— Возможно. Самая реальная версия, как мне кажется, по поводу этой жилетки, что это сделано не для использования. Тем более, что там тексты не совсем совпадают с каноническими, и скорее всего, они были записаны на память. И у неё, скорее всего, была роль такого оберега — просто это такая вещь, которую носили... 

К. Толоконникова. 

— То есть как носили «Живые помощи»в кармане, да?  

А. Пичугин 

— Да, 90-й псалом. 

К. Толоконникова. 

— Может быть, может быть, это и так. Видите, и это тоже наша общая проблема, Ирина. К нам тоже попадают очень часто экспонаты, про назначение которых мы не знаем, к сожалению. Люди приносят — или не оставляют своих каких-то контактов, или сами не знают, откуда эта вещь пришла к ним и ничего не могут сказать. И я так понимаю, что с этой душегрейкой то же самое. 

И. Галкова 

— Пару слов про неё всё-таки можно сказать: мы действительно не знаем человек, которому она принадлежала. Я только могу предполагать, что, скорее всего, это была женщина — она и выглядит как женская вещь. 

К. Толоконникова. 

— Она небольшая, да, такая. 

И. Галкова 

— И она к нам пришла из коллекции Ирины Николаевны Угримовой — это совершенно потрясающая женщина, про её судьбу очень много можно рассказывать, но у меня, к сожалению, здесь на это нет времени. Это художница, она довольно большую часть своей жизни провела в Берлине и в Париже, и вот в 40-х годах они с семьёй вернулись в Советский Союз, и тут же были арестованы. И она провела несколько лет в Минлаге — это лагерь, который находился в Инте, лагерь строгого режима. И там она начала собирать коллекцию лагерных вещей. Она работала в культурно-воспитательной части, там была театральная такая бригада, и работали художницы. Тогда, может быть, спонтанно она стала собирать такие, прежде всего, предметы искусства и просто какие-то лагерные интересные вещи. И судя по всему, когда она освободилась, коллекция продолжала формироваться, потому что вот этот круг общения, который создался вокруг неё — она была очень таким замечательным и общительным человеком, их дом притягивал очень много людей, он во многом состоял из людей, которые тоже прошли через лагеря, многие знали про эту коллекцию. 

К. Толоконникова. 

— То есть это был такой протомузей? 

И. Галкова 

— Да. Но при этом коллекция была домашней, она не была публичной. И вот её племянница Наталия Бруни, которая нам передала эту коллекцию уже после её смерти, она сказала: «Я её знала со своего детства, я ничего не знала про эту коллекцию!» — это было только вот для посвящённых. Вот эта привычка хранить такие вещи в тайне, она, конечно, была очень сильна и связана, конечно, с тем, что люди боялись навредить друг другу. 

А. Пичугин 

— Причём до конца — в 1994 году же её не стало. 

К. Толоконникова 

— То же самое происходит и в нашей области. Например, мне известны очень многие случаи, когда только в 90-е годы люди узнавали от своих живых ещё пожилых родственников, что, оказывается, у них в роду были священники, у них в роду были священномученики, оказывается, там люди прошли лагеря или были расстреляны. 

А. Пичугин 

— Я про свою семью то же самое узнал, причём в 90-е годы. Очень неохотно об этом рассказывалось, по непонятным для меня ни тогда, ни сейчас причинам, почему в 90-е, 2000-е уже годы... 

К. Толоконникова 

— Да, очень скупо всегда об этом говорилось. Но вот это привычка молчать, чтобы прежде всего, конечно, не навредить близкому человеку, потому что меньше знаешь, меньше скажешь. 

И. Галкова 

— И вот, к сожалению, из-за этого у нас вся эта коллекция, где замечательные совершенно работы и чудесные совершенно вещи, с вот такой интересной подоплёкой, которая точно есть, но мы не можем сказать ничего о человеке, который всё это сделал, который это носил. Есть множество художественных работ, чьих авторов мы, к сожалению, не можем назвать. Единственное, если это сама Ирина Николаевна и всё это подписано, то это мы знаем, но в каких-то случаях нельзя даже сказать, она это или не она. 

К. Толоконникова 

— Как это всегда жалко! Это ужасно обидно, но лучше, чтобы это сохранялось хотя бы так, чем если бы это не сохранилось вовсе. 

И. Галкова 

— В любом случае, да. 

К. Толоконникова 

— А как всё начиналось? Как начинался музей? 

И. Галкова 

— Музей... у нас же ещё архив есть в «Мемориале»*. Музейные и архивные коллекции начали формироваться где-то одновременно... 

К. Толоконникова 

— И они сначала были единым целым, как бы неразделённым. 

И. Галкова 

— «Мемориал»* в принципе единое целое. Конечно, он так до сих пор и остаётся, потому что в отдельную организацию музей не выделен. Организация — это всё равно Международный Мемориал*, в составе которого есть и музей, музейная коллекция. 

А. Пичугин 

— А вы напомните, пожалуйста: «Мемориал»* отметил своё 30-летие. 

И. Галкова 

— Да. 

А. Пичугин 

— Причём в ушедшем году, я так понимаю. 1989 год — год начала работы «Мемориала»*? 

И. Галкова 

— Учредительная конференция была в 1988 году. В общем, можно несколько раз отмечать день рождения, смотря от чего отсчитывать. А «Мемориал»* как общественное движение существовал с 1986-87 года. Но мне кажется очень важным и знаковым таким событием в истории «Мемориала»*, такой действительно точкой отсчёта, если уж особенно говорить о музее и об архиве, это была даже не учредительная конференция, а Неделя совести, которая проходила в Москве в ноябре 88-го года в Доме культуры Электролампового завода. 

А. Пичугин 

— Да, ДК МЭЛЗ, конечно. 

К. Толоконникова 

— Да, огромные очереди. 

И. Галкова 

— Да, и это был, наверное, первый такой очень мощный выход этой темы в публичное пространство: темы репрессий, темы памяти о репрессиях. 

А. Пичугин 

— Там же выставка первая была, по-моему, в ДК МЭЛЗ. 

И. Галкова 

— Да. И эта выставка формировалась спонтанно из как раз тех документов, из тех предметов, которые приносили люди. Люди, которые пришли на Неделю совести, пришли не как зрители, а как участники, потому что они пришли со своей памятью, они её принесли. И там была устроена такая стена памяти,  которая, собственно, и была вот этой импровизированной выставкой, куда каждый мог пришпилить... сейчас меня уже немножечко так дрожь пробивает... 

К. Толоконникова 

— Да, я сейчас вспоминаю вот эти... сохранились удивительные фотографии, очень многие хорошие фотографы запечатлели эту Неделю совести. И я сейчас вспоминаю эти фотографии, потому что я сама там, конечно, не была — родители бы меня не взяли, мне ещё мало лет было. Но даже вспоминая эти фотографии, я чувствую какую-то такую дрожь. 

И. Галкова 

— И архивная коллекция началась вот с этих документов, которые были принесены на Неделю совести. И музейная коллекция, собственно говоря, тоже, потому что первая хранительница музейной коллекции Валентина Александровна Тиханова просто рассказывает, как она начала собирать коллекцию. Она увидела, что кто-то принёс вместе с документами рисунок, сделанный в лагере, и точно так же прикрепил его на эту стену памяти. Она искусствовед и, разумеется, на это она обратила внимание. И неожиданно выяснилось, что, во-первых, в лагерях было очень много художников, во-вторых, что они продолжали рисовать в лагере и, в третьих, что эта часть их наследия, даже если художник был вполне признанный потом, если его работы есть в музеях, если он выставляется и живёт активной жизнью, но вот эта часть работы остаётся спрятанной, она хранится где-то в семейных архивах и никому никогда не показывается. И вот когда эта тема так неожиданно вскрылась и на неё был очень сильный запрос тогда, в конце 80-х годов, она поняла, что надо вот эту часть художественного наследия тоже поднимать и как-то вытаскивать её на свет. Тогда ещё даже толком не сформировалась идея о том, что нужно именно собирать коллекцию — нужно было это всё показать. И коллекция «Мемориала» сначала несколько первых лет существовала в форме непрекращающийся выставки творчества в лагерях и ссылках. И вот эта выставка оказывалась то там, то здесь, она была и в Доме художников, и на каких-то других площадках Москвы, она ездила по разным городам, потом и в других странах её тоже показывали. Какие-то рисунки художники сразу передавали в коллекцию, какие-то просто участвовали в выставке, потом людям трудно было с ними расстаться. Но вот ядро, по меньшей мере нашей художественной коллекции, оно сформировалось тогда. 

А. Пичугин 

— Ирина Галкова, заведующая Музеем Международного Мемориала*, в гостях у светлого радио здесь, в нашей студии. Это первые экспонаты, которые формировали начало коллекции, да? Которые, как я понимаю, из выставки, которая состоялась в ДК МЭЛЗ, потом она какое-то время... причём она же, по-моему, не была фиксированная, она перемещалась не только по Москве, как вы говорите — Дом художника, ещё что-то — она же ещё и по стране куда-то успела съездить, хотя бы несколько городов, я помню, что что-то такое было. 

И. Галкова 

— Да, сейчас просто нет у меня перед глазами этого списка, но она была во многих городах, и не только в стране — она потом и за рубежом показывалась. В общем, это была такая постоянно существующая и кочующая выставка, от которой сейчас остался только каталог. Но вот самые интересные и важные работы — вот эта коллекция Юло Соостера, например, которая, наверное, самые сильные впечатления производит. 

К. Толоконникова 

— Расскажите подробнее. 

И. Галкова 

— Это рисунки, которые Юло Соостер делал в лагере, мы его знаем как такого абстракциониста, замечательного совершенно художника нон-конформиста, и вот эта часть его наследия очень хорошо известна. В лагере он рисовал совершенно другие вещи: рисовал солагерников, какие-то сцены, которые он видел перед собой, портреты — очень много лагерных портретов им было сделано. Совершенно потрясающие характерные такие лагерные зарисовки людей, про которых сейчас понимаешь, что их нужно анализировать очень глубоко и много они в себе содержат. 

К. Толоконникова 

— А зарисовки чем? 

И. Галкова 

— Карандашом. Карандаш, бумага — самое доступное, что было у художника. Поэтому лагерные рисунки — это гораздо более важная, интересная часть художественного наследия, чем лагерная живопись, потому что живопись могла быть только на заказ лагерного начальства, а так это очень дорого. 

А. Пичугин 

— Как-то это облегчало жизнь людей, которые в лагере рисовали, писали по заказу начальства? 

И. Галкова 

— Конечно. Вообще, быть художником в лагере — это был такой шанс на выживание. Но самое интересное — это, конечно... часть того, что делалось в лагере, делалось исключительно ради выживания, это был какой-то заказ. Это были стенгазеты, это были агитационные плакаты, лозунги и так далее. Но у художника, кроме этого, было обычно ещё какое-то свободное время. И главное, что у него был доступ, была бумага, были карандаши, были краски. Не всегда такое было — разные условия, конечно, были в разных лагерях в разное время, но, как правило, у художников, если они работали художниками в лагере, такое было. И была возможность сделать какие-то свободные зарисовки — это, конечно, самая интересная часть наследия. 

А. Пичугин 

— Самое главное, что сохранялся порыв какой-то творческий. Человек видел что-то, что хотел запечатлеть, и он это делал, несмотря на изнурительную работу, несмотря на то, что приходилось делать какие-то заказы, наверное, ещё и во внеурочное время и так далее. 

И. Галкова 

— Если можно, я хотела про Соостера досказать. Когда он был в Карлаге, он не работал художником, и рисовать просто запрещалось. И он делал это тайно. И вот эти портреты его товарищей, лагерные сцены регулярно отбирал охранник и выбрасывал — их было гораздо больше. И вот эта пачка рисунков, которая потом в итоге попала к нам, была брошена в печь, он просто успел её выхватить. И поэтому часть рисунков там с обгоревшими краями. И вот эта их история такого спасения и сохранения не менее важна, чем и сам рисунок, чем то, что на них запечатлено. 

А. Пичугин 

— А он выжил?  

И. Галкова 

— Конечно, да. 

А. Пичугин 

— Ну, естественно, выжил, конечно, да. 

К. Толоконникова 

— Как удалось вынести их потом из лагеря? Ведь это тоже нетривиальная такая задача. 

И. Галкова 

— Как-то они были спрятаны... к сожалению, рисунки нам были уже переданы потомками художника, он умер сам в 71-м, кажется, году, ещё до того, как создался «Мемориал»*. И в точности эту историю мы не знаем, только знаем, как её рассказывали его жена и сын. 

К. Толоконникова 

— Насколько я понимаю, собрания музея это не только и даже не столько  живопись и графика, это и какие-то другие материальные свидетельства выживания, скажем так, человеческой личности в условиях ГУЛАГа. 

И. Галкова 

— Да, это далеко не только художественная коллекция и далеко не только ГУЛАГ, на самом деле — то, что есть у нас. Наверное, ядро и самое ценное, что у нас есть — это именно памятные предметы, связанные с пребыванием в лагере. Это то, что как раз понесли с самого начала и то, что именно нужно было сохранить как свидетельство. Но коллекция, разумеется, разрасталась не только в смысле увеличения экспонатов, но и в увеличении смыслов. И сейчас, например, у нас довольно большая и очень интересная диссидентская коллекция — то, чего никто сначала даже и не думал собирать, и не осмысливал это как музейную ценность: у нас очень большой набор пишущих машинок, каждая со своей историей. 

К. Толоконникова 

— Каждая со своими западающими буквами... у каждой пишущей машинки свой почерк. И как раз это часто служило злую службу тем, кто работал на этой машинке. 

А. Пичугин 

— Прямо у каждой? Всё-таки, наверное, были...  или там западающие буквы - что-то там можно было понять... 

К. Толоконникова 

— Конечно. 

И. Галкова 

— Ну да, какая буква как пропечатывается — обычно если на машинке печатался самиздат, то такая информация была уже у соответствующих служб. В частности поэтому машинки очень часто гуляли из рук в руки, чтобы их было труднее отследить — вот этот самый почерк. Поэтому у каждой машинки, которая у нас, может  быть по нескольку диссидентов, которые ею пользовались. И вот такие интересные истории. 

К. Толоконникова 

— А религиозный самиздат есть? 

И. Галкова 

— Он, конечно, есть. Только это немножко не моя «епархия», потому что это архив. У нас есть архив ГУЛАГа, есть архив инакомыслия — вот это как раз диссидентская история. 

К. Толоконникова 

— То есть как раз здесь проходит водораздел ответственности между музеем и архивом? 

И. Галкова 

— Архив — это документы, а музей — это, скорее, артефакты. Да, вот так мы нашу коллекцию всё-таки разделяем. Но религиозные экспонаты, да, есть у нас, и довольно много, и они разнообразны. В частности, эти открытки, которые... 

А. Пичугин. 

— Жаль, что мы не можем их показать. 

К. Толоконникова 

— Ирина принесла... всё-таки Рождество было не так давно, только что прошли Святки, вот Ирина принесла в студию прекрасные открытки «С Рождеством Христовым!». Например, у меня в руках самодельная открытка из коллекции Ирины Угримовой: бумага, акварель, белила, Инта, 1953 год. Рождественская открытка с поздравлением на украинском языке была нарисована, вероятно, кем-то из коллег-художниц лагерной культбригады. Открытка передана  в коллекцию «Мемориала»* Натальей Бруни. 

А. Пичугин 

— У меня в руках то же самое абсолютно, на развороте та же надпись, но на латышском языке здесь поздравления. 

К. Толоконникова 

— На латышском или на литовском? 

И. Галкова 

— На латышском. Это как раз та самая история про коллекцию Ирины Угримовой. И вот эти открытки — это из тех замечательных вещей, которые были в этой коллекции. Очень много самодельных открыток такого плана у нас в коллекции, которые были нарисованы в лагере. 

К. Толоконникова 

— Невероятно трогательные, конечно, потому что ты берёшь её в руки и понимаешь, сколько всего за ней стоит — какой опыт. 

И. Галкова 

— Конечно. И такие открытки не могли быть выпущены в советском государстве. Но мы понимаем, что государство у нас было атеистическое, а народ был верующий. И в лагере это, конечно, имело особую значимость. 

А. Пичугин 

— Вот ещё одна открытка лежит, сделанная в лагере. Я не очень помню её историю, но я помню, что она мне попалась в своё время со ссылкой на «Мемориал»* где-то в рождественские дни несколько лет назад. И я своих читателей в «Фейсбуке (деятельность организации запрещена в Российской Федерации)» поздравлял с Рождеством вот этой картинкой. 

К. Толоконникова 

— «Бегство в Египет», да. В нашем собрании тоже есть самодельные поздравительные открытки с Рождеством и с Пасхой. Они, конечно, имеют менее драматическую судьбу. Часто это, например, перефотографированные просто какие-то дореволюционные макеты или макеты, сделанные и перефотографированные в 50-е, 60-е годы. Но есть и нарисованные открытки. Это, конечно, свидетельствует о потребности человека даже в самых тяжёлых каких-то обстоятельствах радостью о празднике поделиться с тем, кто рядом и кто находится в не менее тяжёлых обстоятельствах, чем ты. 

И. Галкова 

— Конечно. И это ещё какой-то момент самосохранения в каком-то очень важном смысле. 

К. Толоконникова 

— Несомненно. 

И. Галкова 

— Потому что сохранить в себе этот праздник, эту дату, её отметить — это очень важно для человека, который насильственно лишён всей этой среды, которая человека и делает человеком, собственно говоря. Поэтому, да, эти открытки очень важны и интересны. У меня среди вот этих открыток, которые из коллекции Угримовой, есть самая любимая — пасхальная открытка. А пасхальные открытки они вообще как-то более драматичны, я бы сказала, если иметь в виду, что они сделаны в лагере. Потому что в Воскресении подспудно заложен такой мотив освобождения — это то, о чём мечтается и думается, пока ты находишься в заключении. И вот есть совершенно потрясающая пасхальная открытка, где вылупляющийся цыплёнок как бы освобождается из своей скорлупы и одновременно... у него на шее цепь, которую он разрывает, и тут же падающий лагерный забор и порванная колючая проволока. И он вот так вот рвётся куда-то на свободу, к свету. И вот эта пасхальная радость, которая вписана в эти лагерные реальности, она из них вырывается на волю. 

К. Толоконникова 

— Это потрясающе, потому что здесь столкновение двух образов, оксюморонное такое. Вот этот образ вылупляющегося цыплёнка — это старый, открыточный, такой пасторальный, дореволюционный образ. Мы все помним вот эти открыточки, они умилительные такие: там мальчики, девочки, вербочки, свечечки — всё вот это. И здесь вот такое столкновение с этой такой лагерной образностью. Да, это, конечно, потрясающе совершенно. И я согласна с Ириной, что эта метафора освобождения очень важна. То есть заключённый себя в каком-то смысле чувствует душой, находящейся в аду, куда спускается Спаситель в Великую Субботу, чтобы извести всех из ада. И власти сатаны, власти ада больше над этими людьми нет, потому что лагерь — это и есть ад на земле. А что это ещё? 

А. Пичугин 

— Давайте прервёмся на минуту. Я напомню, что сегодня наша программа, как всегда по четвергам в это время, совместная с музеем и исследовательским центром «Советский Союз: вера и люди». Ксения Толоконникова — директор музея, я — Алексей Пичугин. И у нас в гостях Ирина Галкова — заведующая Музеем Международного Мемориала*. Через минуту продолжим. 

А. Пичугин 

— Возвращаемся в студию светлого радио. Напомню, что сегодня вы слушаете, как всегда в это время, совместный проект радио «Вера» и музея и исследовательского центра «Советский Союз: вера и люди». Ксения Толоконникова — директор музея, я — Алексей Пичугин. И у нас в гостях Ирина Галкова — заведующая Музеем Международного Мемориала*. 

К. Толоконникова 

— У меня во всё время нашего разговора стоит перед глазами экспонат, который Ирина показывала мне, когда я приходила в музей. Это вышитая икона Божией Матери, вышитая на простом куске простого, белого полотна, вышитая чёрными нитками, очень мастерски вышитая икона. Я не знаю, где-то она была сфотографирована, представлена, чтобы мы могли наших слушателей отослать в интернет, например, посмотреть её где-то? Или нет? 

И. Галкова 

— Её можно посмотреть на нашем сайте — на сайте Музея Мемориала*, там есть заметка, ей посвящённая. Можно посмотреть там в разделе «Новости», когда она у нас появилась. Мы провели небольшое такое исследование и про эту икону рассказали. 

К. Толоконникова 

— Расскажите, пожалуйста, сейчас для наших слушателей, чтобы они сейчас услышали от вас это. 

И. Галкова 

— Да, действительно, когда я только увидела эту икону, поняла, что мне очень хочется, чтобы она была в нашем музее. И так и случилось: нам её довольно быстро подарили. Икона — это такой кусочек белой материи, очень хлипкой... 

К. Толоконникова 

— Наверное, немного больше размером, чем лист А4, чуть-чуть, может быть, побольше. 

И. Галкова 

— Да, обычная полотняная материя, на которой вышита очень искусно икона — Богоматерь с Младенцем... 

К. Толоконникова 

— И с орудиями страстей. 

И. Галкова 

— Да, и с орудиями страстей. Извод называется «Божия Матерь Неустанной Помощи». Для меня это был неизвестный, честно говоря, извод и я стала про неё... 

К. Толоконникова 

— Честно говоря, и для меня тоже. Потому что, на самом деле, иконография этого извода похожа на «Споручницу грешных», но имеющая некоторые отличительные черты. 

И. Галкова 

— Да. И когда мы стали разбираться с этим изводом, вдруг оказалось, что, во-первых, он довольно древний, а во-вторых, он не православный, и в России его практически нет. 

К. Толоконникова 

— Да, по происхождению он католический. 

И. Галкова 

— То есть он не совсем католический, потому что эта икона, то есть прототип — та самая почитаемая  чудотворная икона — она была привезена всё-таки с Кипра в Рим в XIV веке. И отсюда идёт этот извод, где Богоматерь держит на руках Младенца, и Младенцу являются атрибуты страстей. Он их видит и как бы прозревает дальнейшую свою мученическую судьбу, и прижимается к Матери в страхе. И там есть ещё такая деталь, как спадающая с ноги Младенца сандалия — это как раз такая характерная деталь именно этого извода. И в XVIII веке был создан такой монашеский орден редемптористов в Бельгии. И папа Римский подарил ордену эту икону, и она стала как бы такой их главной ценностью, которую они везде несли. Они были миссионерами и везде под знаменем этой иконы и выступали. И одна из миссий у них была в Канаде, где они общались... 

К. Толоконникова 

— С русинами, я так понимаю, с эмигрантами. 

И. Галкова 

— Да, с эмигрантами из Украины. И в процессе такого общения не украинцы перешли в католичество, а редемптористы стали греко-католиками. Видимо, они нашли общую почву в том, что оба обряда католические. И так получилось, что вот эта часть редемптористов перешла в греко-католический обряд. И потом они приехали на Украину, и там была целая конгрегация редемптористов, греко-католиков, у которых были свои монастыри. Они приехали впервые ещё до революции, в начале XX века. И эта икона таким образом попала на Украину. Я забыла сказать, что на этой иконе была надпись на украинском языке. 

К. Толоконникова 

— На полотняной иконе, вы имеете в виду? 

И. Галкова 

— Да. Это вышитая икона. 

А. Пичугин 

— И надпись тоже вышитая? 

И. Галкова 

— И надпись вышитая, да. И было понятно с самого начала, что мастерица, которая эту икону вышивала, украинка.  

К. Толоконникова 

— Там смысл надписи, по-моему, в том, что она как бы вышивает её в благословение своему ребёнку, да? 

И. Галкова 

— Да, там есть посвятительная надпись, сейчас я её не помню наизусть. 

К. Толоконникова 

— Я тоже, конечно, точно не помню. 

И. Галкова 

— И там действительно непонятно, жив этот ребёнок или, может быть, это в память о ребёнке, который умер. И тогда этот страстной сюжет обретает особый какой-то смысл. 

К. Толоконникова 

— Я тоже в точности не помню эту надпись. Но у меня, наоборот, какое-то сложилось чувство, что мать находится в тяжёлых каких-то очень обстоятельствах, может быть в заключении, в лагере. И она вышивает этот образ тем, что у неё было под руками, потому что материалы самые простые, для своего ребёнка, которого она очень давно не видела и, возможно, ещё долго не увидит, чтобы передать его на волю. Вот у меня сложился такой образ, но может быть, я не права.  

И. Галкова 

— Всегда хочется думать о хорошем. Будем надеяться, что всё это так и было. Там есть фраза: «Прими моих детей под Свой покров». 

К. Толоконникова 

— И надеяться, что они в конце концов встретились. Да, точно — она поручает своё дитя, или своих детей, покровительству Божией Матери. 

А. Пичугин 

— Мы ещё ни разу не упомянули, где находится музей. Можно же наших слушателей, наверное, пригласить. 

К. Толоконникова 

— Ты как-то невежливо нас оборвал — мы только разговорились. 

А. Пичугин 

— А мы сейчас продолжим, но просто я потом забуду, и мы вообще не скажем, где находится музей и как туда попасть. 

И. Галкова 

— Музей находится в Международном Мемориале* — это улица Каретный ряд, дом 5/10. 

К. Толоконникова 

— На углу Каретного ряда и Садового кольца. 

И. Галкова 

— Да. Вообще, дом жилой, там много подъездов, нужно найти тот подъезд, на котором написано «Международный Мемориал» — он смотрит на театр «Новая опера». 

К. Толоконникова 

— На сад «Эрмитаж». 

И. Галкова 

— Да. Поэтому найти его довольно просто. У нашего музея, к сожалению, нет постоянной экспозиции. Поэтому, если вы хотите посмотреть что-то из нашей коллекции, нужно заранее позвонить, договориться и прийти с такой экскурсией по фондам. 

А. Пичугин 

— Что тоже похоже на нас. 

К. Толоконникова 

— Да, у нас то же самое, потому что мы не можем быть постоянно открытые, как все большие музеи. Может быть, это пока и не нужно. 

А. Пичугин 

— А это нормальная форма существования современного музея, конечно. 

И. Галкова 

— Но у нас есть при этом выставки. И сейчас у нас недавно открылась выставка под названием «Скрипка Бромберга» — о преследованиях евреев в Советском Союзе. 

К. Толоконникова 

— И она, по-моему, будет работать до конца 2020 года? 

А. Пичугин 

— До 1 сентября. Вот на сайте музея написано: выставка «Скрипка Бромберга» — жертвы антиеврейских кампаний 1920-1950 годов в СССР. 

И. Галкова 

— Да, совершенно верно. 

К. Толоконникова 

— И временные выставки проходят там же? 

И. Галкова 

— Да, у нас выставочный зал, в котором хочется постоянно показывать что-то новое. Так бы, может быть, мы бы его заняли постоянной экспозицией, но было бы очень жаль просто что-то одно всё время показывать и не менять. Поэтому мы приняли такое решение, что у нас будут постоянные меняющиеся выставки, а при этом можно прийти и посмотреть нашу коллекцию. Но при этом у нас недавно ещё заработал сайт, на котором тоже можно... 

А. Пичугин 

— Очень хороший сайт, кстати, сейчас смотрю его. Достаточно просто его найти: можно либо зайти на сайт основного «Мемориала»* и через него перейти на сайт Музея, там есть ссылка; либо набрать https://museum.memo.ru* и попасть напрямую. 

И. Галкова 

— Да, совершенно верно. 

А. Пичугин 

— А у вас бывают выездные экспозиции? То есть вы сотрудничаете с какими-то музеями вне Москвы? 

И. Галкова 

— Да, конечно. Бывают выставки, которые организуют другие музеи. Если они посвящены репрессиям, то мы всегда очень рады, наши фонды. 

А. Пичугин 

— Вы участвуете. А когда именно ваша экспозиция, которую вы сформировали, куда-то едет? 

И. Галкова 

— Если говорить о передвижных выставках — да, у нас их довольно много. Но всё-таки мы их предпочитаем делать, не используя подлинные экспонаты. Это, как правило, копийные всё-таки выставки. Но их у нас довольно много и они находятся в постоянном движении. Сейчас, например, выставка, которая прошла у нас — «Азбука цензуры» — она будет показана в Сыктывкаре в  Револьт-центре. Это выставка, посвящённая цензуре в Советском Союзе. И там мы взяли алфавит, и на каждую букву какая-то история, слово, которое имеет отношение к цензуре. 

К. Толоконникова 

— «Что ни страница — то слон, то львица». 

И. Галкова 

— Да. И вот такая довольно интересная вышла выставка от А до Я. 

К. Толоконникова 

— А фонды продолжают пополняться? Или в основном они как-то уже сформированные и вы работаете с тем, что есть? Потому что я понимаю, глядя даже на наши скромные весьма, по сравнению с вашими, фонды, что работа с ними вот только-только ещё начинает вестись. Потому что нужно всё это описать, нужно всё это внести, нужно постоянно с этим работать. 

И. Галкова 

— Она продолжается и в одном направлении, и в другом. Пополнение происходит, происходит постоянно.  

К. Толоконникова 

— Самотёком? 

И. Галкова 

— Да. И честно говоря, для меня самой было удивительно, что всё это продолжается. Существует, конечно, у «Мемориала»* довольно большой круг людей, которые с ним давно дружат, которые так или иначе приходят, приносят какие-то вещи. Очень часто приходит что-то новое от людей, с которыми мы знакомы уже давно. Потому что человек там очень долго не мог расстаться с какими-то вещами, потом он всё-таки приходит к тому, что нужно их передать в музейную коллекцию. 

А. Пичугин 

— Или по завещанию. 

И. Галкова 

— Да, многие архивы к нам приходят вот так — постепенно. Какие-то новые знакомства, какие-то... Скажем, замечательные совершенно наши коллеги из галереи «Ковчег» нам недавно передали потрясающую коллекцию рисунков художника Михаила Смородкина. Михаил Смородкин — это художник, который был арестован в 1937 году за серию пушкинских тетрадей. Если не знаете эту историю, я могу её чуть-чуть рассказать. 

К. Толоконникова 

— Расскажите. Нашим слушателям, мне кажется, очень интересно это услышать, вспомнить. 

А. Пичугин 

— Да, наши слушатели, думаю, вряд ли её знают, это не самая известная история. 

И. Галкова 

— Это как раз один из сюжетов выставки «Азбука цензуры» и один из самых как бы таких макаберных сюжетов советской цензуры сталинского времени. Потому что 1937 год — это юбилей смерти Пушкина, который праздновался как-то более пышно, чем могло праздноваться рождение. 

К. Толоконникова 

— А у нас любили отмечать юбилеи смерти как раз. 

И. Галкова 

— И к этой дате были выпущены школьные тетради с рисунками из пушкинских сюжетов. При этом эти рисунки делались на основе живописных работ Крамского, Тропинина — каких-то известных русских художников, но их нужно было перевести в графику. И вот Смородкин был одним из тех художников, который занимался этим переводом живописных полотен в графику. И в этих графических рисунках неожиданно (когда началась вот эта охота на ведьм, когда везде нужно искать врагов и во всём следы их тайной деятельности) начали находить либо спрятанные свастики, либо какие-то... 

К. Толоконникова 

— Я хорошо помню, как эту историю описывает Искандер. Лёш, помнишь в его повести о детстве Чика?.. 

А. Пичугин 

—  Повесть помню. 

К. Толоконникова 

— Да, хорошая повесть. И он там пишет, как Чик тоже начинает вслед за всеми мальчишками искать и находить вот эти вредительские знаки какие-то. 

А. Пичугин 

— А, да-да! 

И. Галкова 

— Удивительные совершенно воспоминания людей того времени, которые говорили: «Вот я раньше не знал и не думал, а потом мне в школе объяснили и показали. И теперь мы знаем, что враги вот так действуют». 

А. Пичугин 

— Это не только у Искандера, это ещё в ряде произведений и воспоминаний встречается. Кстати, если почитать воспоминания — вот на портале «Прожито», который мы не устаём здесь тоже упоминать, и чей создатель, Миша Мельниченко, приходит к нам периодически и рассказывает, что у них нового. Там, по воспоминаниям людей, воспоминаниям того времени, как раз тоже есть этот сюжет, когда в школе показали или где-то в институте, или просто кто-то из близких. И люди действительно начали там, где это просто невозможно увидеть здравомыслящему человеку... вот им здравомыслие начало отказывать. Шпиономания, да, она... 

К. Толоконникова 

— Все мы, будучи детьми, по утру проснувшись, лёжа в кровати, складывали из узоров на обоях какие-то немыслимые сюжеты. 

А. Пичугин 

— Складывали, да. А здесь это, помноженное на шпиономанию... 

К. Толоконникова 

— Просто здесь это зловеще так, да. 

И. Галкова 

— Это да — это такой воплотившийся кошмар, когда вдруг вот эти странным образом сложенные кем-то штрихи вдруг оказываются такой вещью, которая ломает судьбу человека. А к нам пришли его ранние работы, которые были сделаны до ареста, ещё ученические — какие-то первые шаги художника. Он был ещё молодым художником, когда его арестовали. И вот это на самом деле интересно — как началась судьба художника и как она прервалась, потому что потом она пошла совершенно другими путями, не теми, которыми должна была идти. 

А. Пичугин 

— Мы напомним, что в гостях у светлого радио Ирина Галкова — заведующая Музеем Международного Мемориала*. А бывают у вас в музее лектории? Я рассказал уже о том, как я ходил на лекцию, посвящённую душегрейке, куда были зашиты тексты из суточного круга богослужений. И там очень подробно рассказывалась история — насколько была исследована эта вещь, делались какие-то предположения. Это было очень интересно. А бывают ли такие лектории по другим экспонатам или, может быть, по какому-нибудь объединённому циклу? 

И. Галкова 

— Специально организованного лектория у нас нет. 

А. Пичугин 

— Нет, чтобы это была серия, я понимаю, что нет. Хотя в «Мемориале»* проводится огромное количество интереснейших лекций. Но вот именно по экспонатам что-то случается? 

И. Галкова 

— Задумка такая есть. Я не знаю, как скоро мы её сможем реализовать. 

К. Толоконникова 

— У нас вот тоже есть такая задумка. 

И. Галкова 

— Да? 

К. Толоконникова 

— Да. 

А. Пичугин 

— Я помню, что на этой выставке ещё Арсений Борисович Рогинский, живой тогда, участвовал активно в обсуждении, рассказывал — когда была лекция про душегрейку. 

И. Галкова 

— Да, но это самый такой чудесный, интересный экспонат, который у нас есть. И там ещё много про одну эту жилетку предстоит понять, потому что там даже не все эти полотнища вынуты и исследованы как следует и прочитаны.  

К. Толоконникова 

— Да, не все тексты ещё расшифрованы, потому что многие из них очень плохо читаются. Они же, по-моему, карандашом там нанесены — полустёртый такой текст. 

А. Пичугин 

— Химический карандаш. И уже страшно в рук брать. Я удивился тогда, что дали потрогать желающим. 

К. Толоконникова 

— А мне не давали. 

А. Пичугин 

— А мы не на одной лекции были? 

К. Толоконникова 

— Нет, мы были на разных лекциях. Я была на лекции, которая проводилась у отца Александра Троицкого в семинарии — душеполезное чтение, уже несколько лет тому назад. Такая была выездная лекция. А есть какой-то экспонат, который вам особенно близок, или группа экспонатов? 

И. Галкова 

— Мы про многие экспонаты, которые мне дороги, уже поговорили. Вот, наверное, один из самых интересных, который... всегда интересен экспонат, который чем-то странен, который необычен, который... ты вдруг на него натыкаешься и думаешь: «Ничего себе!» У нас есть серия рисунков, которые сделаны совершенно замечательной художницей, но по образованию она не художница была — это Екатерина Павловна Гольц. Она была врач. И рисунки, на самом деле, медицинские. Она была заключённой, она находилась в Печорлаге, если мне не изменяет память, и была она в заключении во время войны. А война была страшным временем для лагеря, потому что выжить в лагере во время войны было очень трудно, особенно в северном лагере. 

К. Толоконникова 

— Потому что, помимо всего прочего, было совсем голодно. 

И. Галкова 

— Да-да, и это было самое главное. Главная болезнь была пеллагра — от неё умирали просто целыми сериями. И Екатерина Павловна была врачом. И она не просто была врачом — она занималась исследованием по теме как раз пеллагры. И была такая вещь как лагерные медицинские конференции. И экспонат, который к нам попал — это её доклад на этой конференции, где она анализировала симптомы заболевания пеллагры и предлагала, защищала какие-то методы спасения людей, которые уже не просто голодают, а больны этим заболеванием. И этот доклад сопровождён медицинскими рисунками — это такая какая-то особая вещь. 

К. Толоконникова 

— Наглядное пособие такое. 

И. Галкова 

— Да. Они обычно схематичные, там рисунок должен изображать те изменения, которые происходят с глазом человека, болеющего пеллагрой. Но у неё это не просто глаз... во-первых, у неё обычно оба глаза нарисованы, и ты видишь глаза человека — и это характер, и это живой человек. И вот эта серия рисунков — она наблюдала за конкретными пациентами. И можно себе представить, что лагерный врач — это не просто врач, который лечит, это человек, который спасает. И мы знаем, что история про врача-спасителя — это про неё. Потому что она давала... 

К. Толоконникова 

— Который сам находится в тяжелейших условиях — он же не вне находится этой ситуации, а он в ней, он внутри, он погружён в неё. 

А. Пичугин 

— Можно посоветовать нашим слушателям цикл Шаламова про лагерную больницу. По-моему, кто-то даже собрал в отдельный сборник рассказы... 

К. Толоконникова 

— Шаламов, собственно говоря, и спасся благодаря тому, что он стал санитаром. 

А. Пичугин 

— Кстати, потом спасал ещё других людей таким образом. 

И. Галкова 

— Чтобы понять, что такое пеллагра и осознать, как человек умирает от голода, и как он может выжить, благодаря врачам, которые ведут себя как люди, а не как врачи — даже тут дело не во врачебной помощи, а в человеческом отношении — конечно, Шаламова нужно читать в первую очередь, я думаю. И вот эта серия рисунков...  И там ещё что важно: на обороте каждой карточки с вот этими глазами людей, которые умирают, выживают, которые на грани, — ты просто чувствуешь это по выражению этих глаз, — фамилии пациентов. И ты понимаешь, что... 

К. Толоконникова 

— Что это не просто какой-то абстрактный глаз, муляж — это живой, страдающий человек. 

И. Галкова 

— Да, это не иллюстрация — это живые люди, это просто галерея вот этих людей. И они как будто смотрят в такую вот щель. Потому что там только глаза, там лиц нет, но эти глаза очень много говорят. И для меня это, наверное, один из самых таких сильных экспонатов, которые у нас есть, совершенно неожиданный и потрясающий. И сама история Екатерины Павловны — она из семьи художников, но сама художницей не была, но судя по всему, у неё и талант, и, видимо, образование тоже было. Они, конечно, очень хорошо сделаны в художественном плане. И когда она освободилась из лагеря, то умерла буквально через несколько месяцев. Поэтому вот эта история — она, спасая людей, сама выжить в нём не смогла, то есть она успела освободиться, но очень быстро угасла. 

К. Толоконникова 

—  Она сама была этим лагерем надорвана. Это какой-то потрясающий пример праведника нашего чудовищного вот этого времени, человека, который положил свою жизнь, свою душу за других. И это свидетельство вот этого подвига мы имеем. Да, это потрясающе, конечно. Ира, вот, например, если один человек хочет посетить ваш музей и посмотреть ваши фонды, вы его пустите или нет, или всё-таки нужна какая-то группа? 

И. Галкова 

— Конечно, пустим, если человек очень хочет. Но лучше собраться хотя бы несколько человек, какой-то компанией. 

К. Толоконникова 

— Я прекрасно вас понимаю, потому что мы тоже пускаем и показываем, мы очень рады, когда человек хочет посмотреть. И бывает так, что человек приезжает из другого города, он в Москве проездом на один день, мы, конечно, сделаем всё возможное для того, чтобы он пришёл к нам и познакомился с экспонатами. 

А. Пичугин 

— А ещё соседи есть, кстати, через две улицы. 

К. Толоконникова 

— Да. Но, конечно, мы всегда просим, чтобы люди как-то собирались... внесколькиром — вот так. У нас, по-моему, остаётся немного времени, к сожалению. 

А. Пичугин 

— Да, вот так время наше действительно — даже  не несколько минут осталось, подсказывают, что наше эфирное время закончилось. Спасибо вам большое за то, что пришли к нам. Надеемся, что пообщаемся с вами ещё здесь, в нашей студии. 

К. Толоконникова 

— И надеемся, что нам удастся замысел нашей совместной выставки, а он есть, осуществить. 

А. Пичугин 

— Пока рано, я думаю, анонсировать. 

К. Толоконникова 

— Анонсировать рано, а надеяться можно и работать в этом направлении надо. 

А. Пичугин 

— Мы напомним, что сегодня гостем программы «Светлый вечер», совместной программы, как всегда по четвергам в это время, светлого радио и музея и исследовательского центра «Советский Союз: вера и люди» была Ирина Галкова — заведующая Музеем Международного Мемориала. Музей находится по адресу: улица Каретный ряд, дом 5/10 — это метро «Цветной бульвар», метро «Новослободская», метро «Маяковская». 

И. Галкова 

— «Пушкинская» тоже. 

А. Пичугин 

— Это самый центр города, поэтому на пересечение Каретного ряда и Садового кольца можно приехать по-разному. 

К. Толоконникова 

— И контакты все на сайте есть, можно позвонить, можно написать, можно записаться на экскурсию. Правильно я понимаю?                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                     

И. Галкова 

— Всё совершенно верно: можно звонить, можно писать и приходить к нам просто так тоже можно. 

К. Толоконникова 

— Спасибо! 

А. Пичугин 

— И к нам в музей тоже можно приходить, предварительно тоже договорившись, найти контакты музея и исследовательского центра «Советский Союз: вера и люди» можно на сайте http://podspudom.ru. 

К. Толоконникова 

— И написать podspudom@yandex.ru. 

А. Пичугин 

— Или к нам в редакцию, мы тоже ждём ваших писем в наш проект. Вы можете нам предлагать экспонаты, предлагать гостей. Это тот случай, когда мы с удовольствием вас выслушаем. 

К. Толоконникова 

— Мы открыты к сотрудничеству. 

А. Пичугин 

— Вот таким образом, кстати, совсем недавно, вы помните, к нам приходили люди, которые рассказывали про удивительную судьбу священника из Орловской области — отца Серафима Долгорукова, сына депутата Государственной Думы, который через лагеря прошёл, проведя в них суммарно половину жизни. Вот эту историю люди, которые занимаются его биографией, они, узнав про нашу деятельность, в том числе и радийную, захотели прийти, приехали специально из Орла и рассказали. Спасибо вам большое. Мы прощаемся, до новых встреч. Всего доброго, будьте здоровы. 

И. Галкова 

— Спасибо, всего доброго.

---

*Организация признана Минюстом иностранным агентом