У нас в гостях были настоятель храма святителя Алексия Московского в деревне Середниково священник Сергий Старокадомский и руководитель сектора приходского просвещения Синодального отдела религиозного образования и катехизации иеромонах Геннадий (Войтишко).
Разговор шел о том, каким может быть молодежное служение в Церкви, каким оно было в 90-е годы прошлого века и как молодые люди могут найти себя в Церкви сегодня.
Ведущий: Алексей Пичугин
А. Пичугин
— Дорогие слушатели, здравствуйте. «Светлый вечер» на Светлом радио. Меня зовут Алексей Пичугин. И у нас в гостях сегодня священник Сергий Старокадомский, настоятель храма святителя Алексия в Середниково.
Иерей Сергий
— Здравствуйте.
А. Пичугин
— Да, здравствуйте. Иеромонах Геннадий (Войтишко), руководитель сектора приходского просвещения Синодального отдела религиозного образования и катехизации Русской Православной Церкви. Здравствуйте.
Иеромонах Геннадий
— Добрый вечер.
А. Пичугин
— А мы второй день — вчера мы говорили про молодежь в целом, что же это за возраст-то такой молодежь, чем он хорош, когда он в рамках какого-то определенного времени, состояния, возможностей, и чем он плох, когда он за эти рамки выходит. А сегодня я решил воцерковить тему и попробовать поговорить о том, как это все может быть прочитано, как это можно репрезентовать с точки зрения церковной действительности. Мне просто очень хотелось сказать слово «репрезентовать», «репрезентация». Меня тут недавно за него достаточно долго в одном обществе ругали, потому что там было не принято, но это очень модное среди молодежи слово «репрезентация», научное.
Иеромонах Геннадий
— Да?
А. Пичугин
— Да. Мне очень нравится, красивое. И как это можно представить все в рамках церковной действительности. Потому что накануне отец Геннадий говорил, что у нас правда в последние годы внутри Церкви...
Иеромонах Геннадий
— Ну как последние годы, уже десятилетия.
А. Пичугин
— Ну это же последние годы, последние десятилетия на уровне каких-то вот директив, указаний все время говорится о необходимости работы с молодежью. Знаете, тут такая история, что можно даже начать с того, что вы, гости дорогие, вспомните какие-то свои истории. Я вот про вас, отец Геннадий, не знаю. Знаю, что у отца Сергия как раз были вот эти все кружки юношеские, как-то юный коммунар это называлось или что?
Иерей Сергий
— Нет, почему. Просто коммунарское движение.
А. Пичугин
— Коммунарское движение.
Иеромонах Геннадий
— Это каком возрасте? И что вы там делали?
Иерей Сергий
— Как всегда, есть что вспомнить, нечего рассказать детям. Нет, если серьезно, действительно очень много можно говорить о коммунарском движении, которое я застал примерно с первой половины 80-х годов, и это была такая хорошая попытка очень неуспокоенных людей сделать что-то хорошее и не всегда формальное. Не случайно там главные такие вот коммунарские места, они располагались часто вокруг педагогических институтов. То есть, например, там самое большое коммунарское объединение Москвы — «Дозор», было устроено в Педагогическом Ленинском институте нашем главном.
А. Пичугин
— Да, конечно, оно было большим. Да, оно и есть большое.
Иерей Сергий
— Нет, оно было, движение было большим. И опять-таки из примерно похожего мы можем вспомнить, и мы вчера уже вспоминали «Каравеллу», и вообще из этого густого бульона много чего выросло вплоть до движения МЖК.
Иеромонах Геннадий
— Московский жировой комбинат?
Иерей Сергий
— Нет.
Иеромонах Геннадий
— Молодежный жилищный кооператив?
Иерей Сергий
— Да, молодежный жилищный комплекс.
Иеромонах Геннадий
— А, вот так вот.
Иерей Сергий
— Это же было движение, когда МЖК, оно было очень интересным. В Советском Союзе была очень забавная ныне, в нынешних реалиях, абсолютно непонятная история: были ресурсы на строительство — ну то есть материалы, техника, а строить было некому, всегда не хватало. И вот как раз...
Иеромонах Геннадий
— Стройотряды?
Иерей Сергий
— Стройотряды само собой.
Иеромонах Геннадий
— Это немножко другая история.
Иерей Сергий
— Это немножко другая история. На некоторых сначала предприятиях, а потом на некоторых территориальных принципах стали возникать молодежные объединения, которые фактически говорили: хорошо, давайте нам это, и мы построим. Но мы построим не только дом, мы построим пространство. То есть вот свердловское движение, оно самое большое было в Свердловске, там район МЖК до сих пор это прямо...
А. Пичугин
— А, все, я понял. Да, конечно, я знаю, да, МЖК, естественно, все.
Иерей Сергий
— Ну, конечно. Да, вот это все так или иначе примерно из одного и того же бульона выплыло, сварилось.
А. Пичугин
— Я в детстве гулял на площадке, сейчас у меня ребенок там гуляет, построенной студентами Горьковского политеха в 80-е годы, это несмотря на то, что в Москве, это как раз вот тоже к этому же вопросу. Да, они пространство такое устроили, Пушкинский городок.
Иерей Сергий
— Пушкинский городок. А именно свердловского МЖК, например, было первое независимое телевидение в Советском Союзе.
Иеромонах Геннадий
— Ого.
А. Пичугин
— Но вот про это я вообще ничего не знаю.
Иеромонах Геннадий
— Ну, я, кстати, тоже. Хотя мы вот с отцом Сергием плюс-минус одного возраста, разница у нас пять лет.
А. Пичугин
— Да. А я как раз, от вас до меня еще там примерно столько же, чуть больше. Поэтому вот мы тут, и вот мое поколение, которое в перестройку родилось, чуть до перестройки или в перестройку, и росло в 90-е годы, не просто это не застало, но несмотря на вроде как близость такую временную, да, вот эта вся предперестроечная история, она почему-то выпала из контекста. То есть мы даже, наверное, лучше знаем предыдущее время, там брежневское, чем вот это, прямо вот вплотную к перестройке примыкающее. Парадокс.
Иерей Сергий
— Да. Ну, тут если говорить о молодежных движениях того времени, они действительно были не немножко, они были совсем другие. Они были совсем другие, потому что никто особенно ничего в это не вкладывал, кроме себя. И было понятно, что вот это вот вкладывать себя, отдаваться этому, это было совершенно нормально. Недавно, там чуть больше года назад, умер один из больших московских коммунаров, потом ставший серьезным правозащитником в пенитенциарной системе, Андрюша Бабушкин, Андрей Владимирович.
А. Пичугин
— Да, я помню. Ну не лично, конечно.
Иерей Сергий
— А вот он как раз начинал свой коммунарский путь, создал в клубе интернациональной дружбы такой маленький клуб, который назывался «Эпоха». Вот здесь вот совсем недалеко, на Воробьевых горах.
А. Пичугин
— У Дворца пионеров?
Иерей Сергий
— Да, на первом этаже Дворца пионеров. Но что было, на мой взгляд, отличительной чертой всех этих движений: мы себя никогда не мыслили, как молодежь.
А. Пичугин
— Очень интересно, что об этом говорит мой всегдашний учитель, с которым я в 13 лет в экспедицию первый раз приехал, он ваш ровесник абсолютно, 71-го года. А он, Сергей Иванович Шполянский, он слово в слово повторяет то же самое.
Иеромонах Геннадий
— Что не мыслили себя как молодежь.
А. Пичугин
— Абсолютно. Ну да, и все его примеры, рассказы, все это вот подводит к тому, что мы не мыслили себя как...
Иеромонах Геннадий
— А у меня сразу вопрос. А вот современные молодые люди, они себя именуют, ударив пяткой в грудь, словом: мы — молодежь?
А. Пичугин
— Да. Хороший вопрос.
Иеромонах Геннадий
— Мне кажется, нет. Но вот что я еще, кстати, тоже вспомнил из того прошлого, и это знаковое такое явление, которое очень хорошо иллюстрирует то, что происходило в так называемой молодежной среде — это появление разнообразного многоцветного движения неформалов. Эти неформалы, вот это слово «неформал» — это, конечно, такой антагонизм формализму, который вышел этим махровым коммунистическим цветом в комсомольстве, в партии и прочих этих всех официозных структурах. И даже на базе абсолютно официальных легальных структур, там Дворцов пионеров, каких-то клубов, появлялись какие-то движения, какие-то ребята собирались, что-то делали, вместе играли на гитаре и потом чем-то другим занимались. И их вот этот весь партийный официоз начал называть «неформалами». И эта граница этих неформалов, она разноплановая. Кто-то прям совсем радикально криминальным был неформалом, кто-то был просто потому, что слушал какую-то такую музыку, которая, по мнению партийных бонз, полшага до предательства Родины.
А. Пичугин
— Ну, «любера» тоже были неформалами, но били других неформалов.
Иеромонах Геннадий
— Ну, вот в том-то все и дело. Это вот такая вот история. Но поскольку, наверное, вот эта вот зажатая тема людей в допущенные рамки, в виде того комсомола или пионерии, или партии, все-таки дала обратный эффект. И появление тех движений, каких-то содружеств, общения, какой-то же нормальной жизни, которую официоз брезгливо и с высокомерием называл «неформалами». Вот, и это, кстати, нормально, много интересных людей эти неформалы проявили, между прочим. Это прекрасное явление. Опять же оно было настолько многоплановым, что там было все, от ультра-негативных каких-то историй до абсолютно прекрасной музыки, которая родилась в этих неформальных кругах. Вот сейчас я почему-то не очень много это наблюдаю, то ли в силу того, что газончик очень пострижен, то ли еще в силу каких-то причин, почему одуванчики не прорастают на этом газончике. Но это отдельный разговор.
А. Пичугин
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Иеромонах Геннадий (Войтишко), руководитель сектора приходского просвещения Синодального отдела религиозного образования и катехизации Русской Церкви, священник Сергий Старокадомский, настоятель храма, святитель Алексия в Середниково, у нас в гостях. И я в начале программы говорил, что мне хотелось бы немного воцерковить эту тему. Когда я говорю, что воцерковить — значит, мне интересно, как это начиналось в 90-е. Вот перестройка, да, вот эти молодежные движения, разные совершенно. Вы рассказываете про коммунарское, МЖК. Я помню еще движение поисковиков, которое было как раз легализовано примерно в те годы. Поскольку в первые предперестроечные годы и даже первые перестроечные годы, так как поисковое движение — все-таки это сейчас мы отмечаем 80-летие Победы, а тогда с 45-го года прошло только 40 лет, и оружие, которое лежало по лесам, оно еще недостаточно испорчено было. Там мы «Брат 2» все помним, эхо войны. И, конечно, это движение поисковое, оно было, с одной стороны, там, безусловно, великим, это было подвигом настоящим, поднимать бойцов. Но, естественно, какое-то количество людей это использовало в корыстных целях. Плюс ко всему власти, которые пытались взять это под свой контроль, под раздачу к ним попадали как те, кто оружие искал, так и те, кто бойцов поднимали. И первый легальный съезд поисковиков прошел, наверное, в 88-м или 89-м году, если не ошибаюсь. Но это опять лирика, да, это вот сначала уже в умирающем Союзе молодежные движения. А вот 88-й год — тысячелетие Крещения Руси, вот 91-й год — и все, и свобода Церкви. И, естественно, на базе Церкви тут же начинают возникать множество молодежных движений. Я даже некоторые из них помню. Мы тут перед программой вспоминали «Реставросъ», который частично вырос из ВООПИиКа, да, «Реставросъ», и реставрационные бригады, которые ездили по московским, подмосковным — ну, наверное, больше где ездили, но я вот это помню по Москве, — ездили, помогали, разбирали завалы бывших хлебозаводов, трансформаторных станций, еще каких-то предприятий, которые когда-то были церквями, а потом стали заводом, а потом снова вот нужно было их переделать в церковь. Понятно, что это неквалифицированная работа, но это грандиозная помощь была для того, чтобы какое-то место под богослужение. Я даже там с ними тоже когда-то ездил на несколько объектов. Но это все, опять же, шло снизу. Вот это были низовые движения, которые не по разнарядке.
Иерей Сергий
— Ну, конечно, не по разнорядке. Тут можно еще вспомнить, что у общества «Память» было в свое время очень хорошее начало.
А. Пичугин
— Да, это все из ВООПИиКа росло.
Иерей Сергий
— Да, то есть мы ездили по разным храмам московским и расчищали, просто вынося груды кирпича и прочего. Знаете, у меня вообще было такое впечатление в свое время, что какое-то прямо львиное количество священников, которые были рукоположены в первой половине 90-х, так или иначе выходили вот из такой вот неформальной среды.
А. Пичугин
— Да, у меня тоже было это ощущение.
Иерей Сергий
— Например, возрождение Оптиной пустыни началось, его начал такой вот в то время известный хипарь по кличке Танкист, да, который сейчас больше миру известен как отец Сергий (Рыбко).
А. Пичугин
— Покойный уже.
Иерей Сергий
— Покойный, да, ныне покойный. Но очень много чего успевший. Первый лагерь на месте монастыря такой вот, с таким христианским прицелом, он не был православным еще в том плане, как мы бы сейчас представляли себе, должен был выглядеть православный лагерь. Потому что в башках там у нас была куча всякого винегрета, но казалось, что этот винегрет христианский, православный. Но тем не менее, вот первый лагерь, целенаправленно сделанный на месте Оптиной пустыни, монастыря, был хипповским лагерем.
А. Пичугин
— Это вы тоже туда ездили? Это какие годы?
Иерей Сергий
— Ой, слушай, то ли 87-й, то ли 88-й. Может, 89-й. Опять-таки я тут, как выяснилось, самый старый, поэтому имею право на провалы.
Иеромонах Геннадий
— А я как-то всего этого не застал, естественно, в силу возраста. Это с одной стороны. И более того, мое церковное взросление и, скажем, моя церковная молодость, она прошла мимо всяких вот этих православных движух.
А. Пичугин
— Вы с ними просто вообще были незнакомы?
Иеромонах Геннадий
— Вообще, от слова совсем. И да, это не значит, что я в церковь не ходил и как-то не общался с ребятами, своими сверстниками. У нас были какие-то тоже пассионарные идеи, мы там: давай напечатаем листовки, там, сделаем газету православную приходскую, будем раздавать — то есть вот это вот миссионерский зуд, не знаю, что это такое, энергия, миссионерская энергия, она нас не покидала. И больше того, у меня было такое впечатление, все молодежное росло не благодаря, а вопреки. В силу того, что нам это было интересно и нам хотелось этим заниматься. Уже потом я увидел какие-то более организованные истории, которые тоже росли не благодаря, а вопреки. Это то же братство православных следопытов, на которых так смотрели в регионах: что вы? кто вы? зачем вы? Почему? А точно православное это все? Скауты? Что за скауты? Это же все про Запад, это же... А где у нас там? Ну, короче, много всяких...
А. Пичугин
— Где православные пионеры?
Иеромонах Геннадий
— Да, и слушайте, а чего вы хотите? Люди вышли из советской шинели, вышли из пионерского галстучка, и значок с кудрявым мальчиком положили не так давно в дальний ящик. Я имею в виду Владимира Ильича Ленина, значок комсомольский, либо пионерский. И вот так вот быстро переобуться — это не всегда получалось у людей.
А. Пичугин
— Да многим до сих пор кажется — я уверен, что это не работает, что если кудрявого мальчика на крестик поменять на значке, пионерский галстук просто перекрасить в какой-нибудь другой и тоже нашить что-нибудь благочестивое на него, то все сразу поменяется. Я помню, как в 90-е годы в огромном количестве подмосковных деревень висели растяжки: «Восстановим храм, обустроим жизнь». С одной стороны, наверное, настоятели этих храмов, этих руин, да, они хотя бы каким-то образом пытались привлечь людей к этому делу. Там двадцатилетнего молодого человека поставили, сказали: вот этот котлован с куском стены на самом деле Покровский храм, и вот ты теперь его настоятель. И вот да, а что еще кроме растяжки ты сделаешь?
Иеромонах Геннадий
— Нам было интересно ездить к таким священникам, которые что-то где-то обустраивали — то ли в полях, то ли в железнодорожных вагончиках, то ли восстанавливали разрушенные стены или бывшую МТС. И в этом был какой-то драйв, жизнь, интерес, нам было это все интересно. И я, кстати, вижу, что молодые люди многие и сейчас так поступают, потому что выезжают, что-то реставрируют, где-то, как-то — тоже у них есть этот драйв, эта энергия. Вопрос в том, что вот нашей институциональности и официоза стало больше. И это то, что не слишком, мне кажется, вписывается в этот так называемый молодежный формат. Не знаю, вообще молодежь, она такая, это вот как молодой газон, он такой разношерстный, многомастный. А причесать его — это уже потребуется пару десятков, а то и сотен лет, чтобы все ровненько-ровненько. И чем больше вот этого ровненького причесывания в процессе происходит, тем больше весь этот ландшафт становится однообразным.
А. Пичугин
— Ну я-то говорил о том, что... Я просто не успел договорить, у меня мысль куда-то улетела, что многим казалось, что если перекрасить галстук и поменять значок на другой, то сразу все поменяется. Вот как с растяжкой, в основном.
Иеромонах Геннадий
— Ну так не происходит, но тут тоже опять же... И в то время и, кстати, до сих пор одна из трагедий вот этого нашего быта заключается в реконструкторстве. Потому что а что мы создаем, что мы возрождаем или не возрождаем, что мы делаем вообще? А, мы возрождаем. А мы возрождаем что? Уклад, быт и прочее, прочее. Вот стены, храмы и прочее, прочее. И в том числе и цвета, и цвета, исконные цвета тех самых галстуков, которые вот эти большевики перекрасили в красный цвет. Вот вчера...
А. Пичугин
— Зеленый был, да? Или синий?
Иеромонах Геннадий
— Я, честно, уже даже не вспомню. Вот я вот некоторое время назад, Рождественские парламентские встречи прошли, вот Геннадий Андреевич там тоже выступал, следом за Патриархом, и он так говорил о православии, о всем таком. Я даже думал: боже ты мой, это что за православный проповедник такой?
А. Пичугин
— Он, наверное, считает, что и галстук перекрашивать не надо.
Иеромонах Геннадий
— И вот он очень для него важную вещь сказал о том, что и, конечно же, мы вдохновлялись Нагорной проповедью, и ею вдохновлялись те, кто создал моральный кодекс строителей коммунизма. И вот это вот все реконструкторство: мы что-то создаем на базе чего-то, оглядываясь куда-то. Но вот это реконструкторство — это, кстати, одна из тех вещей, которая может убивать молодежь. Молодежь — фу, какое, опять же вот: убивать молодежь, работать с молодежью, что там еще, заниматься молодежью... Я вот, видите, мне самому это не нравится, а сам оговариваюсь, я тоже травмированный и больной в этом смысле человек.
А. Пичугин
— Я напомню, что в гостях у Светлого радио сегодня священник Сергий Старокадомский, и настоятель храма, святителя Алексия в Середниково, иеромонах Геннадий (Войтишко), руководитель сектора приходского просвещения Синодального отдела религиозного образования и катехизации. Через минуту мы продолжим.
А. Пичугин
— Возвращаемся в студию Светлого радио. Сегодня у нас в гостях священник Сергий Старокадомский, настоятель храма святителя Алексия в Середниково, иеромонах Геннадий (Войтишко), руководитель сектора приходского просвещения Синодального отдела религиозного образования и катехизации. Мы говорим о юношестве. Вот не любит отец Геннадий слово «молодежь», а я даже не знаю, чем заменить, но говорим вот об этом юном возрасте, как это было в начале церковного возрождения, какие надежды с этим связывались. Я, кстати, вот вспоминаю, один из гостей наших программ, священник, он рассказывал, что его рукоположили в начале 90-х — 91-й, 92-й год, вот где-то там. И, говорит, прошло 15 лет, и с 15-летием хиротонии, наверное, в епархии в тот год поздравили меня одного, хотя рукополагали там каждую неделю кого-то. Это как раз к вопросу о этом возрасте, о романтике возраста, о взрослении, о представлении, что ты в этом возрасте очень взрослый и готов на себя принять вот эту ношу. Я тоже помню, когда в 90-е годы, в начале даже — ну как я, может быть, плохо помню, но хорошо помню это по примерам, рассказам, и чуть-чуть помню, —действительно, огромное количество молодых людей, двадцатилетних — 20−21 год, 22. Вы вчера говорили, отец Сергий, что в 20 лет человек полностью ответственен, может быть ответственен за свои поступки. А вот людей в романтическом порыве заносило в монастыри, на приходы, они становились священниками, разгребали руины, свою молодость там оставляли, на этих руинах. А потом вдруг они оглядывались и понимали, что все это было очень рано, что какие-то вещи прошли мимо важные. И все...
Иеромонах Геннадий
— Угасли?
А. Пичугин
— Угасали, да. Не физически, а морально.
Иерей Сергий
— Ну да. Я вспоминаю рассказ, разговор с одним батюшкой, мы с ним вместе заочно заканчивали семинарию, и вот он мне поведал такую историю. Вот, говорит, храм у меня большой, колокольня с девятиэтажный дом. На острове, правда, стоит. И двух-трех бабушек я вот на своем УАЗике специально, который вот специально для этого был и приобретен, привожу на службу. Восстанавливал этот храм девять лет. Практически потерял семью, практически потерял здоровье. Смотрю сейчас на это и думаю: а зачем же это все-таки было нужно? А мы как раз говорили о владыке Антонии, он говорит: когда только пришел в церковь, мои друзья говорили, что вот ты только вот этого Сурожского не читай, это все ересь. А читаю сейчас и понимаю, он же прав. Церковь — это же община. Вот если община есть, то храм нужен, если общины нет, то храм для кого? И вот удивительно, ему, когда мы говорили, было, наверное, лет тридцать пять.
А. Пичугин
— То есть он уже в тридцать пять лет говорил это с высоты этого прожитого опыта этого?
Иерей Сергий
— Да.
Иеромонах Геннадий
— Ну это насыщенный опыт.
А. Пичугин
— Да, правда.
Иерей Сергий
— Вот. Ему было лет тридцать пять. И вот этот вот опыт, вот этот вот разговор, я очень хорошо его помню, он у меня вызывает глубокое уважение. Уважение, потому что в этом есть какая-то очень хорошая поступательная целостность.
А. Пичугин
— Да, поступательная.
Иерей Сергий
— Поступательная целостность, то есть, как говорится, благодать на благодать. Человек берет ответственность — да, что-то разлетается, что-то не получается, что-то получается... Прямо видно, слышно, в его словах было, насколько ему было непросто. Мало ведь кто тогда помогал.
А. Пичугин
— А в какие годы это было?
Иерей Сергий
— Мы с ним говорили, это был — опять-таки я же говорю, я самый старый здесь, —где-то 2003−2004 год.
А. Пичугин
— И он вспоминал все, что было, где-то это было в 90-х, в начале 90-х. А он остался, он продолжает служить?
Иерей Сергий
— Да, остался, продолжает служить. Ну, сейчас не знаю, прошло много времени. Думаю, что да.
А. Пичугин
— Но уже не на этом острове?
Иерей Сергий
— Ну когда мы с ним говорили, он на этом острове.
А. Пичугин
— Он восстановил этот храм.
Иерей Сергий
— Он восстановил этот храм, он восстановил эту колокольню.
А. Пичугин
— Я заметил, что у меня основное направление программы — это сохранение культурного наследия. О чем бы мы ни говорили, у нас все равно будет или история Церкви, или сохранение культурного наследия. Здесь это все вместе сошлось.
Иерей Сергий
— Но главное, что человек внутри своего жизненного пути шел, принимая ответственные решения и реализуя их. Вот, на мой взгляд, это единственный взрослый путь. То есть, собственно говоря, это и есть путь взрослого человека.
Иеромонах Геннадий
— Но мне думается, здесь очень важно еще и помочь этому поступательному адекватному взрослению — не быстрее, не медленнее, а в свое время. И в этом такая тонкая мудрость, возьмем так, старших людей. Не просто взрослых, а старших людей, которые адекватно помогут человеку родиться в эту зрелость, наверное, да, так скажем.
А. Пичугин
— А можно вопрос? Я не знаю, кто этот священник, кто этот человек, но ему же, наверное, было едва за двадцать, когда он решил поехать на этот остров, его назначили туда. Сколь много взрослого было в этом выборе? Считался ли он с семьей, которую он чуть не потерял? Поступательно — да. То есть прошло какое-то время, он оглядывается назад и говорит, что я даже уже сейчас не понимаю, для чего это было нужно. А тогда это же тоже какой-то юношеский максимализм, порыв, романтика. Вот его там семья, например, она, наверное, поначалу, может быть, тоже это с каким-то воодушевлением восприняла, да, а потом уже нет. А деваться некуда, приходится этим всем заниматься. Старушки не молодеют, они уходят, и то он их возит. Если бы он их не возил, их бы не было. И для чего? Насколько это выбор взрослого человека?
Иерей Сергий
— Я думаю, что по ответственности, да и по реализации ответственности, конечно, выбор взрослого человека. Мы можем отвечать за наши действия, за то, что мы в них вкладываем и каким образом мы реализуемся. За конечный результат мы никогда не можем отвечать. Понятно, что... Ну, мне кажется, что одна из самых важных вещей, которым мы можем научиться в этом мире — это умение смеяться над собой. Потому что, когда мы предстанем на Божий суд, огромное количество из того, что нам казалось здесь серьезным и составляло суть нашей жизни, окажется смешным. И вот умение посмеяться над собой — это очень хорошее умение, которое мы можем здесь сейчас стяжать, и оно еще, в общем, духовно полезное.
А. Пичугин
— Может быть, я не знаю, у меня какой-то взгляд неправильный, и то, что из другого времени, сильно из другого, и уже из другого возраста. Я тоже сейчас, глядя на себя двадцатилетнего, я думаю, что, если бы я в это ввязался, я бы прямо горел, мне бы очень хотелось. Это все бы вот прямо то, чего бы я хотел. А в сорок мне уже кажется, что это зачем?
Иеромонах Геннадий
— Потому что человек понимает, что не так на самом деле и много предстоит лет активной жизни. Даже если тебе сорок — это очень активный возраст и очень насыщенный возраст, но все равно у человека понимание, что уже больше этого понимания, что твои временные ресурсы очень ограничены, и распоряжаться ими стоит более бережно, так сформулируем. И дальше возникает вопрос: а я это буду делать, чтобы что? И в этом смысле тем молодость и прекрасна, что она распоряжается временем абсолютно свободно. Это даже не жизнь в кредит, просто времени в это время так много — ты можешь недосыпать, ты можешь быть активным и строить грандиозные планы на жизнь, потому что, беру в кавычках, вся жизнь эта впереди, и все прекрасно. И вот сейчас мы храм построим на острове, там еще община будет созидаться, и все будет и когда-нибудь будет. Мечтать — это же прекрасно и мечты молодости прекрасны, и не надо их обнулять на такое слово, которое называется иллюзия. Замечательно. Вопрос в том, что когда ты чувствуешь, что у тебя так много времени, это время очень быстро пролетает. Здесь еще, кстати, мне кажется, я хотел как раз вот то, что сказал отец Сергий по поводу этого важного качества человека. И мне кажется, еще одно важное качество человека — это по поводу смеяться над собой и смеяться над теми обстоятельствами. Мне кажется, еще одна важная христианская добродетель, помимо смеяться над собой — не терять возможность удивляться. Наш общий, я бы даже так сказал, наставник, который во всяком случае мне привил огромную любовь к Священному Писанию, говорил так: если человек, читая Священное Писание, не удивляется или не имеет этого дара удивления, с его христианством что-то не так. Если Писание вас не удивляет, оно и дальше не восхищает, не восторгает. Вот это удивление — удивляться миру, удивляться дню, удивляться людям, в хорошем смысле или в плохом, неважно. Когда нет этого состояния: да я все знаю, да чего вы мне расскажете, да чего вы мне рассказываете, я все знаю, да ладно, угомонитесь, все понятно, дальше чего? Вот это вот признак интеллектуальной, эмоциональной и душевной старости, если хотите: что вы мне хотите рассказать, все это уже было и неинтересно, нечему тут удивляться.
Иерей Сергий
— Вот и прожили мы больше половины.
Как сказал мне старый раб перед таверной...
А. Пичугин
— «Мы, оглядываясь...
Иерей Сергий
— видим лишь руины».
Взгляд, конечно, очень варварский, но верный.
А. Пичугин
— Я недавно на одном из маркетплейсов, извините, видел наклеечку на стекло — вот сейчас вижу это просто стекло передо мной, которое нас отделяет от аппаратной, на нем написано: «Режиссер Алексей Балабанов». Я думаю, надо наклеить сюда.
А. Пичугин
— Я напомню, друзья, что в гостях у Светлого радио сегодня иеромонах Геннадий (Войтишко), руководитель сектора приходского просвещения Синодального отдела религиозного образования и катехизации, и священник Сергий Старокадомский, настоятель храма святителя Алексия в Середниково. Я думаю, что все-таки луч света должен проникнуть. Все же вы все время общаетесь с поколением, которое приходит в Церковь. К каждому из гостей вопрос: много ли вы в своем служении видите людей вот этого молодого возраста, 15−20 с небольшим, которые приходят в Церковь, которые интересуются Церковью, христианством и какими-то возможностями служения? Я сейчас не говорю про священническое служение. Служение как служение христианина внутри Церкви.
Иеромонах Геннадий
— Я вижу много. Может быть, опять же моя выборка личного впечатления не репрезентативна, но молодых людей я вижу очень и очень много. И, кстати, забавно, что молодежью мы не занимаемся. Вот знаете, вот они такие разные, у каждого свои какие-то нюансы, проблемы и радости, и энергия, взгляд на мир, пассионарность или ее отсутствие, понимание или непонимание каких-то богословских, церковных, евангельских и просто житейских истин. Но они так прекрасны своим этим поиском Бога, своих каких-то важных для себя смыслов. Ведь, знаете, можно рассуждать о Боге, о Евангелии, еще о чем-то, но если для человека все это не про его жизнь здесь и сейчас, то это будет какой-то музейный экспонат. И для молодых людей, которых я лично вижу, и вижу их очень много — я вижу в храме, в котором чаще бываю, на службе, и вообще так, в целом, по жизни, в Церкви, у них очень много вопросов. Про собственную жизнь прежде всего, про то, как им быть, как им быть такими или иными. И если они не встречают этой поддержки и ответов на свои вопрошания или даже каких-то инструментов, которые помогли бы найти ответы на свои вопрошания, то они будут искать это все в других местах вне Церкви или в общении с другим священником. В этом смысле, конечно, вопрос не нянчиться с ними, а в том, чтобы помогать искать и помогать, помогать им быть. Помогать им быть вот.
А. Пичугин
— А многие из этих ребят приходят сами в поисках ответов на вопросы, а не продолжают ходить с детства?
Иеромонах Геннадий
— Я вот как раз таки хочу сказать, что те, которые с детства, их в меньшей степени. Потому что, опять же, вот этот провал работы с детьми — я специально подчеркиваю это слово, работа с детьми, — он выливается в то, что наблюдается, как отец Сергий однозначно сказал, дырка поколенческая ушедших из Церкви. А особенно, кстати, эта поколенческая дырка наблюдается у детей, тогда уверовавших, вот в пассионарные годы недавно уверовавших родителей. И вот они своей горячностью так перекормили этой «духовкой» и в целом православием искаженного вида, что эти дети не скоро вернутся в православие. Но я вижу и здоровые поколения. В моем наблюдении тех, которые вот прям с младенческих лет до своего юношества остались в Церкви, не так много. Я вижу тех, которые когда-то условно были православными или вообще неправославными, и они обращаются к Церкви — да, вот их большая часть на сегодняшний момент. Ну то есть смотрите, о чем можно здесь рассуждать, да, крещеных-то много, и я сейчас не про это, а те, которые вот росли вот, что называется, на церковных лавках или в церковных этих наших движухах.
Иерей Сергий
— Так обстоят дела в километре от Кремля.
Иеромонах Геннадий
— А подалее?
А. Пичугин
— А в десяти километрах от МКАД?
Иерей Сергий
— А где-то уже совсем-совсем за МКАДом, совсем за Химками, у нас приход, он находится, хоть это и усадебный храм...
А. Пичугин
— А у вас Москва или Московская область?
Иерей Сергий
— Московская область, конечно, да. Хоть это храм, точнее, он сначала был не усадебный, он сначала был деревенский. А потом, когда появилась усадьба, через сто лет после того, как появился храм, он стал усадебным. И до него добираются, вы знаете как, у среднестатистического активного прихожанина спрашиваешь: а как ты здесь оказался? Он говорит: а меня здесь бабушка крестила. Храм никогда не закрывался, и он небольшой. В селе, которое рядом, не осталось больше трех домов именно вот сельских.
А. Пичугин
— Ну и хорошо еще, что остались.
Иерей Сергий
— Хорошо остались. Нет, сейчас дачники набежали, но сельские жители и дачники, они не особо и прихожане.
А. Пичугин
— У вас Митино рядом еще относительно.
Иеромонах Геннадий
— Но и сами Химки в конце концов.
А. Пичугин
— Да, и Химки.
Иерей Сергий
— Да, но так везде очень много храмов, слава Богу. И поэтому добираться до нас это сложно. И поэтому что-то такое вот молодежное у нас, оно отсутствует. Но я, когда служил в Солнечногорском благочинии, еще я отвечал там за как раз-таки борьбу с молодежью... ой, работу с молодежью.
Иеромонах Геннадий
— В епархиальном отделе по работе с молодежью, да?
Иерей Сергий
— Да. И вот то, о чем говорил отец Геннадий, видел, и у меня есть немножко другой угол зрения. Вот сейчас в городах областных, я думаю, где-нибудь процентов восемьдесят детей в воскресных школах — это как раз те дети, которые выросли у родителей, которые были детьми в первых воскресных школах. Вот они сами прошли этот первый тяжелый опыт воскресных школ, которые организовывали как попало. Потом их вымело. И тем не менее тем вот мысль о том, что в церкви есть что-то хорошее, и по крайней мере туда безопасно отвезти ребенка...
Иеромонах Геннадий
— На это занятие.
Иерей Сергий
— На первую половину воскресенья, хуже точно не будет, это присутствует. Ну вот где-то везет, есть действительно очень талантливые истории. Вот как-то летом несколько лет — не в смысле лет, а в смысле несколько летних сезонов, — в Орехово-Зуево существовал прекрасный лагерь, который силами благочиния был восстановлен, так вот приведен в какой-то более-менее порядок, и там были очень неплохие программы, и там и там ребята действительно ну что называется неформально работали, не за страх, а за совесть. Вот потом если посмотреть на тот же фестиваль «Братья», я не знаю, существует он сейчас?
А. Пичугин
— Да, существует. Мы с отцом Ярославов общались на эту тему.
Иерей Сергий
— Да вот да вот я хотел сказать, то что вот отец Ярослав — это как бы личность, да, то есть как бы вопрос...
Иеромонах Геннадий
— Вопрос личности.
Иерей Сергий
— В одном месте в Орехово-Зуево — и там это отец Андрей, который там просто мотор этого процесса, да, здесь отец Ярослав, и это все как бы, оно не системно...
Иеромонах Геннадий
— Но оно про личность.
Иерей Сергий
— Но оно про личности. Наверное, только так и бывает.
Иеромонах Геннадий
— И мне кажется, это и есть природа Церкви, она как раз таки про те самые личности.
Иерей Сергий
— Вот я что думаю. Вот относительно, кстати, батюшка вашего вот служения, да, когда, скажем так, внутри Церкви, может быть, необходимо создавать пространство для того, чтобы такая появившаяся личность внутри могла действовать. Их растить бесполезно, они сами вырастают.
Иеромонах Геннадий
— Это правда.
Иерей Сергий
— Они либо вырастают, либо не вырастают. А вот когда она есть, пространство для действия — вот это какая-то такая нужная история.
Иеромонах Геннадий
— И она очень важная. Мы видим, это все точно так же касается и детей совсем маленьких, и постарше, и среднего возраста. И подростки остаются в Церкви, когда они имеют этот опыт соприкосновения с яркой интересной личностью, которая, с одной стороны, не давит своим ярким светом, а, с другой стороны, помогает им самим расцветать. И да послушайте, почему я сказал, что это и есть нормальность, это природа Церкви. Когда человек хотел научиться молитве, он приходил не в стены какого-то институционального организма под названием монастырь, он приходил к авве. К авве Сергию, авве там к какому-нибудь Аполлосу, и учился жить, глядя или присутствуя в жизни этого своего аввы. Много ли мы знаем этих назидательных нарративов от преподобного Сергия? Нет. Но мы видим его образ как человека, с которым было тепло и радостно, и как-то люди напитывались, и дальше взлетели эти птенцы гнезда Сергиева. И точно так же мы видим и сейчас, в реальности обыденной жизни. Вот интересный священник или не священник, кстати, потому что если мы возьмем ЦДРМ, там много прекрасных мирян, которые активно... Центр духовного... Как там правильно?
Иерей Сергий
— Центр духовного развития молодежи. Патриарший центр духовного развития молодежи при Даниловом монастыре.
Иеромонах Геннадий
— Это прекрасная история, там много замечательных мирян, которые как раз-таки...
А. Пичугин
— Ну это по традиции работает. Потому что Данилов монастырь, он был первый, который вернулся Церкви. И понятно, что первые годы, что он действовал, там ничего подобного не могло происходить, но все-таки уже с самого конца 80-х, начала 90-х там вокруг Данилова монастыря как единственного на тот момент...
Иеромонах Геннадий
— Клубилось.
А. Пичугин
— Да, клубилось.
Иеромонах Геннадий
— Но это касается и других каких-то важных центров в том числе. Я сейчас не про молодежь. Например, в Псково-Печорском монастыре, там это немножко про другое. Но тем не менее еще раз: личность, человек, с которым встречается человек, крайне важно. Будь это молодой человек, который приходит со своим вопросом, или, например, случайно забрел туда, или тот же подросток, который общается с священником, потому что он вырос в Церкви или потому что он случайно приведен на экскурсию в рамках там, я не знаю, какой-то школьной программы. Личность, встречаясь с личностью, оставляет какое-то впечатление или удивление, если это происходит. Эта личность может подавлять, может деструктивно действовать. Это вот вопрос, как эта личность развивается. Но, опять же, если эта личность сама по себе выросла в искореженном пространстве, то и соприкасающихся других личностей с ней она тоже будет травмировать. И, к сожалению, этих травм я наблюдаю очень много.
Иерей Сергий
— Вот я как раз хотел сказать, что у нас, к сожалению, есть некая такая тенденция, скорее другая. Вот молодой человек попадает на приход, да, мужского пола, парень, вполне себе существо всегда конкурентное.
Иеромонах Геннадий
— Конечно.
Иерей Сергий
— И маленький город. У него положительные родители. И там не дискотека, не бандитская компания, храм, воскресная школа. Кто для ученика воскресной школы самый главный? Батюшка, настоятель.
Иеромонах Геннадий
— Если он включен в жизнь этой школы.
А. Пичугин
— Да, кстати, далеко... Это хорошее замечание.
Иерей Сергий
— В любом случае, вот в этом пространстве настоятель — самый главный.
Иеромонах Геннадий
— Ну да, он авторитет, конечно.
Иерей Сергий
— А мальчик, существо, опять-таки, конкурентное, да, он видит и говорит: о, я хочу быть крутым? Хочу быть крутым. Кто крутой? Крутой настоятель. Значит, что мне надо сделать? Мне надо пойти в семинарию, чтобы быть крутым.
А. Пичугин
— Ну, не уверен, что это так работает.
Иеромонах Геннадий
— Ну, в какой-то степени некое подражание есть.
Иерей Сергий
— Было время, когда это только так и работало.
А. Пичугин
— Было, согласен. Но сейчас вот, я просто не знаю.
Иеромонах Геннадий
— Но, правда, я поддержу эту точку зрения. Я вижу, как впечатляются опытом тех священников, которых я знаю, и я слышу от этих молодых людей: о, вот он классный, он крутой. Крутой — опять же это молодежный сленг, хотя я не большой его фанат. Но тем не менее, они хотят быть как он, и это хороший пример.
А. Пичугин
— Да, спасибо большое. Мне кажется, два дня мы плодотворно поговорили на тему (как-то я не люблю тоже этот штамп, работы с молодежью, духовно-нравственной) о том, как вообще этот возраст юный определяется во всех аспектах — чего хорошего, чего плохого, как мы это понимаем, может быть, что-то не понимаем. Вот это мы все пытались тут обсуждать, надеюсь, что получилось. Спасибо большое.
Иерей Сергий
— Большое спасибо, что вы нас выдержали.
А. Пичугин
— Приходите. Священник Сергий Старокадомский, настоятель храма святителя Алексия в Середниково, иеромонах Геннадий (Войтишко), руководитель сектора приходского просвещения Синодального отдела религиозного образования и катехизации. Я Алексей Пичугин. До свидания.
Иеромонах Геннадий
— Всего доброго.
А. Пичугин
— Всего доброго.
Все выпуски программы Светлый вечер
Пётр Петровичев. «Вид на церковь святого Иоанна Крестителя с Рождественской улицы в Нижнем Новгороде»

— Маргарита Константиновна, спасибо, что пригласили меня в Музей русского импрессионизма! Я сегодня вечером еду к родственникам в Нижний Новгород. Чемодан уже собрал с утра. Время ещё есть, и я рад провести его в таком замечательном месте.
— А вы раньше бывали в Нижнем, Леонид Сергеевич?
— Да вот, как-то всё не доводилось. Обычно родственники ко мне в Москву приезжают. А теперь вдруг к себе позвали. Ну, а я с удовольствием. Люблю новые места, новые впечатления. А в Нижнем Новгороде есть, на что посмотреть!
— О, безусловно! Один из древнейших городов России. Видами и архитектурой Нижнего Новгорода вдохновлялись многие живописцы.
— А вот интересно, есть ли здесь, в Музее русского импрессионизма, какое-нибудь полотно с изображением Нижнего Новгорода?
— Есть, Леонид Сергеевич! Вот, взгляните — справа от вас, в резной раме бронзового цвета.
— Пётр Петровичев. «Вид на церковь святого Иоанна Крестителя с Рождественской улицы в Нижнем Новгороде». 1919 год.
— Пётр Иванович Петровичев был одним из значимых живописцев первой половины ХХ века. Ученик Исаака Левитана, Валентина Серова и Аполлинария Васнецова. В технике импрессионизма — свободной, фактурной — он изображал лирические русские пейзажи. Особенно любил писать с натуры памятники древнего зодчества. Петровичева неспроста называли певцом русской старины.
— Маргарита Константиновна, вы сейчас для меня открыли нового удивительного художника! Я о нём раньше не слышал.
— Без Петра Ивановича Петровичева просто невозможно представить отечественную пейзажную школу. Он умел своим искусством тонко передать зрителю лирическое своеобразие русского пейзажа.
— Это вы точно сказали, Маргарита Константиновна! Смотрю на картину, и прямо ощущаю этот простор! Широкая улица, старинные здания, Волга вдалеке поблёскивает синей гладью. А на переднем плане картины, слева от зрителя — белокаменный храм с шатровой колокольней. Судя по названию полотна — это и есть церковь святого Иоанна Крестителя.
— Да, один из древнейших храмов Нижнего Новгорода. Есть версия, что это с его паперти в 1612 году, в Смутное время, нижегородский купец Кузьма Минин призывал горожан сплотиться и защитить Москву от польских захватчиков. Правда, тогда церковь была ещё деревянной. Каменный храм, который мы видим на картине, построен на его месте в 1683 году. Кстати, правильное, полное название храма — церковь Рождества Иоанна Предтечи на Торгу.
— А, так видимо, отсюда и название улицы — Рождественская! А почему — «на торгу»?
— А вот, видите здание с колоннами? Это типичные старинные торговые ряды. Да и на первых этажах соседних домов тоже угадываются лавочки и магазины. Возле них снуёт народ. Перед нами — торг, то есть, рынок, базар. Ну, а раньше на торгу обязательно стоял храм. Чтобы люди в будничной суете не забывали о Боге.
— Вон оно что! Да, теперь заметил. Наверное, эти детали от меня ускользнули, потому что я на краски засмотрелся. Удивительные! Где-то почти прозрачные, где-то яркие. Жизнерадостный пейзаж!
— А знаете, искусствоведы давно подметили, что творчество русских живописцев, воспитанных на иконописи, как правило оптимистично по настроению.
— Петровичев учился иконописи?
— Да, художник начинал с неё. Ещё подростком он поступил в иконописную и резную школу при Ростовском музее древностей. А уже потом, в 1892 году — в Московское училище живописи, ваяния и зодчества.
— Теперь понятно, почему от картины словно исходит внутренний свет! Кстати, Маргарита Константиновна, вы не знаете, сохранился ли храм Рождества святого Иоанна Предтечи до нашего времени?
— Сохранился! И выглядит сейчас практически так же, как на этом полотне Петра Ивановича Петровичева. Так что вы, когда приедете в Нижний Новгород, без труда его найдёте.
— Кстати, до отправления-то осталось всего ничего! Как незаметно время пролетело. Ещё раз спасибо вам, Маргарита Константиновна, за приглашение в Музей русского импрессионизма. И за то, что познакомили меня с замечательным художником, Петром Петровичевым.
— Ангела хранителя вам в дорогу, Леонид Сергеевич!
Все выпуски программы Свидание с шедевром
Павел Трубецкой. «Мать и дитя»

— Маргарита, посмотри какая необычная скульптура! Впрочем, не удивлена: мы ведь с тобой в московском Музее русского импрессионизма.
— Да, вижу, Оля! Работа Павла Петровича Трубецкого. Или Паоло Трубецкого, как сам он часто подписывался, потому что был наполовину итальянцем. Он жил и творил в конце 19-го — первой половине 20-го века. Скульптурная композиция называется «Мать и дитя».
— Вообще-то я думала, что импрессионизм — это стиль живописи. А тут — скульптура... Неожиданно.
— Правда, скульптурный импрессионизм — довольно редкое явление. Павел Трубецкой, пожалуй, один из немногих его представителей. Для импрессионизма характерно своеобразное видение натуры. Однако у Трубецкого оно гармонично переплетается с вполне классическими художественными приёмами.
— Я как раз на это и обратила внимание! Фигуры женщины и ребёнка — их головы, лица, руки — вроде бы выполнены в привычной реалистичной манере. Но в то же время скульптура выглядит как будто слегка незавершённой, не до конца отточенной. Кажется, на ней заметны даже вмятины от ладоней мастера, и видно, как двигались его руки. Где-то эти движения резкие, неровные. Где-то — наоборот, плавные.
— И этим контрастом скульптор создал потрясающую динамику. Тем более это поразительно, что материал композиции — не мягкая и податливая глина, а довольно непростая для такой работы бронза.
— Бронза? Никогда бы не подумала! Композиция выглядит лёгкой, воздушной. А знаешь, Маргарита, ведь эта своеобразная небрежность, незаконченность, создаёт удивительный скульптурный рельеф. Благодаря им с любого ракурса на изваянии видна игра света и тени. Кажется даже, что женщина и мальчик двигаются!
— Ты права, Ольга. Из-за необычной техники границы скульптуры как бы размываются, фигуры приобретают внутреннюю экспрессию, можно сказать — «оживают». Это свойство работ Трубецкого отмечал живописец Илья Репин. Он называл творчество Павла Петровича искренним, трогательным, а главное — жизненным. Таким и было творческое кредо самого Трубецкого: «видеть поэзию жизни во всём, что окружает».
— Скульптура лиричная, одухотворённая. А кто же они, эти «Мать и дитя»? С кого Трубецкой их лепил? Или это просто фантазия скульптора?
— Нет, Оля, не фантазия. Павел Петрович запечатлел горячо любимую супругу Элин и их единственного сына Пьера.
— Чувствуется огромная любовь, с которой скульптор создавал своё произведение!
— Да! Трубецкого неспроста называли искренним художником. Коллеги-современники утверждали: по работам Павла Петровича можно с большой долей вероятности определить его отношение к модели.
— А ещё почему-то — печаль...
— В 1908-м году, буквально через несколько месяцев после того, как скульптор начал работу над композицией «Мать и дитя», его сын Пьер заболел и скоропостижно скончался. Мальчику было всего два года...
— Творчество помогло художнику пережить горе?
— Помогло, и потом не раз ещё помогало. В 1927 году супруга Трубецкого, Элин, тяжело заболела. Скульптор нашёл лучших врачей, пробовали всё возможное, чтобы её вылечить. Однако женщина умерла. Всю оставшуюся жизнь Павел Петрович воплощал в своём творчестве образ любимой жены и сына.
— А где можно увидеть эти его скульптуры?
— Ну, например, в итальянском городе Палланца есть монумент работы Трубецкого — мемориал павшим в Первой Мировой войне. В одной из его скульптурных групп — женщине с ребёнком — просматриваются черты Элин и Пьера.
— И всё же, несмотря ни на что, от работы Трубецкого «Мать и дитя» веет светлым настроением.
— Скульптор говорил: «Как после ненастья всегда показывается солнце, так и радость всегда побеждает в жизни и творчестве». Трубецкого называли художником-оптимистом, который с детской непосредственностью умел всюду находить красоту.
— И нас с тобой, Маргарита, скульптор Павел Трубецкой сегодня научил видеть её по-особенному.
Все выпуски программы Свидание с шедевром
Неизвестный художник. «Омовение ног»

— Андрей Борисович, смотрите, это она! Картина, которую вы так хотели увидеть здесь, в Русском музее...
— «Омовение ног» кисти неизвестного художника начала 19-го века...
— Помню, что евангельский сюжет, который лежит в основе этой картины, вас как-то особенно волновал.
— Да, Маргарита Константиновна. Сюжет о том, как во время последней трапезы Христа с двенадцатью учениками Он начал умывать ноги ученикам и вытирать полотенцем, которым был препоясан. А Пётр отвечал: «Господи! Тебе ли умывать мои ноги?.. Не умоешь ног моих вовек...»
— И тогда Иисус ответил ему, что Пётр пока этого не понимает, но поймёт позже. Фигуру Христа, омывающего ноги Петру, мы видим на картине в центре композиции. Вокруг них — другие апостолы.
— Они смотрят на происходящее взволнованно...
— И обратите внимание, Андрей Борисович, на облик Христа. Он высвечен золотистыми и светлыми оттенками. В то время как на общем фоне полотна преобладает более тёмная, охровая гамма: приглушённые оттенки бронзового и бежевого цветов. Этот контраст создаёт ощущение сокровенности и величия момента.
— Знаете, Маргарита Константиновна, я иногда размышляю над сюжетом. И мысленно дерзаю ставить себя на место ученика Христа, которому Он омыл ноги. Пытаюсь понять, как апостолы реагировали тогда, что чувствовали... Наверное то, что переворачивает душу, преображает её. Когда сам Господь являет собой пример смирения и кротости... И как сказано в Евангелии, «Если Я, Господь и Учитель, умыл ноги вам, то и вы должны умывать ноги друг другу».
— И Господь здесь говорит, конечно, не о конкретных действиях учеников, а о том, как, с какими мыслями и чувствами они должны служить ближним. Не по обязанности, но из любви, как это делал Сам Христос. И поэтому можно сказать, что омовение ног — это своего рода метафора, образное выражение деятельной христианской любви к ближнему.
— И на картине эта мысль читается в изображении самого Христа — художник показал Его низко склонённым перед апостолом.
— Интересно, что этот евангельский сюжет широко распространён в иконографии, но нечасто встречается в живописи. Из западноевропейских художников, например, к ней обращался разве что венецианец Тинторетто в 16 веке, и ещё можно найти несколько гравюр на эту тему.
— И это ещё одна причина, почему мне так хотелось увидеть этот шедевр Русского музея, который сейчас перед нами. Жаль, что мы не знаем имени художника, создавшего его.
— Долгое время считалось, что картину «Омовение ног» написал Владимир Боровиковский.
— А, тот самый, что жил на рубеже 18 и 19-го веков.
— Да. Но в 1955 году искусствоведы Русского музея провели экспертизу, которая опровергла авторство Боровиковского. Эксперты определили примерное время написание работы — конец 18-го или первая четверть 19-го века. Но вот имя художника установить не удалось.
— Зато сохранилась изображённая в красках евангельская история о смирении Христа.
Все выпуски программы Свидание с шедевром











