«Митрополит Вениамин (Федченков)». Светлый вечер с Алексеем Светозарским

— Здравствуйте, дорогие слушатели. «Светлый вечер» на светлом радио. Сегодня четверг и значит, как всегда в это время, наша совместная программа с музеем и исследовательским центром «Советский Союз: вера и люди». Обычно по четвергам у нас в студии директор этого музея Ксения Толоконникова. Сегодня, к сожалению, она отсутствует, но у нас в гостях Алексей Светозарский, один из основателей музея «Советский Союз: вера и люди», наш частый гость, профессор Московской духовной академии, заведующий кафедрой церковной истории, а также преподаватель Сретенской духовной семинарии. Добрый вечер.

А. Светозарский

— Добрый вечер.

А. Пичугин

— Сегодня мы поговорим о замечательном человеке — митрополите Вениамине (Федченкове), человеке, который прожил долгую жизнь, которую можно разделить на несколько этапов: жизнь в дореволюционной России, жизнь в эмиграции и возвращение в Советский Союз, и достаточно долгий период его жизни и святительства на разных кафедрах в советское время. Мне кажется, в Церкви это очень известный человек. В 90-е, в начале 2000-х были очень популярны его книги, воспоминания. Может быть, кто-то не знает о митрополите Вениамине, поэтому давайте начнём с его биографии, а потом уже плавно перейдём к советскому периоду. Родился он в 1880 году в Тамбовской губернии — вот, пожалуй, всё, что нужно знать, с моих слов, о начале жизни митрополита Вениамина, а дальше Алексей Константинович, пожалуйста.

А. Светозарский

— Да, родился он в большой семье: отец из крестьян, мама — дочь дьякона. Семья трудовая, живущая очень такой напряжённой жизнью, жизнью в натяг. Но при этом забота о том, чтобы дать детям образование. Вот у него одна сестра закончила Бестужевские курсы в Петербурге, брат — Духовную академию, ещё один брат — семинарию. То есть родители работали на то, не голодали, но очень жёстко экономили, он это описывает — сколько раз в год ели мясо и так далее. И очень такая у него глубокая, горячая любовь к своим близким. Даже свою книгу о монашестве, что интересно, он посвятил своим родителям — у него есть такой очерк о монашестве, посвящённый именно родителям, которые не сразу приняли его решение о принятии монашеского пострига. Тамбовская семинария, Санкт-Петербургская духовная академия, затем путь учёного монаха. Он оставлен профессорским стипендиатом — это аспирант по-нашему. Затем перспектива преподавания и административные должности — это Санкт-Петербургская академия, кафедра пастырского богословия, гомилетики и аскетики, это инспекторство в Санкт-Петербургской семинарии, затем Таврическая духовная семинария — он ректор, Тверская — ректор, потом вновь возвращение на юг. Он участник Поместного Собора 1917-18 годов, он участник работы Украинского Собора низшего клира — от Таврической епархии он был избран как их представитель и делегат. И конечно, вот этот дореволюционный период, люди, с которыми он общается, это очень важно, это на всю жизнь, и важно для нашего сегодняшнего разговора. Это отец Иоанн Кронштадтский...

А. Пичугин

— Он с ним сослужил один раз.

А. Светозарский

— Да. Это Оптинские старцы, особенно близок ему был старец Нектарий — последний, кто в Оптиной был.

А. Пичугин

— И они, естественно, были знакомы.

А. Светозарский

— Да, они переписывались до 1928 года, пока было возможно — он следовал его духовным советам. Это владыка Феофан (Быстров), которого он называл своим «аввой». Это старцы Валаама, один из которых, схимонах Никита, ему предсказал епископство, когда он студентом приехал на Валаам — всё это произвело огромное впечатление. Это старцы скитов Лавры, это знаменитая Зосимова пустынь, где он бывал, где он общался с преподобным Германом Зосимовским. А в годы Гражданской войны он принимает участие в Белом движении. Это надо сказать, потому что как-то избегают таких формулировок. Нет, он себя называет «белый архиерей», то есть не нейтральный, а именно белый.

А. Пичугин

— А у него до начала Гражданской войны, в 17-м году, были достаточно интересные события, когда он был в Москве в момент этого сражения юнкеров и большевиков.

А. Светозарский

— Да. И был свидетелем кровавой расправы ещё в феврале — в Твери был убит тверской губернатор фон Бюнтинг. Потрясающе, что Бюнтинг похоронен в пещерах Псково-Печерского монастыря, буквально в десятке метров от владыки Вениамина. Для меня это было просто потрясающее открытие. Его перезахоронили потом — первоначально он был похоронен после убийства в Твери. 
И в 19-м году епископство — он епископ викарный, Севастопольский, викарий Таврической епархии, а епархиальный архиерей — Димитрий (Абашидзе), в схиме Антоний впоследствии, из князей Абашидзе.

А. Пичугин

— Тоже надо немного рассказать, потому что не самая известная личность.

А. Светозарский

— Но личность очень яркая, ярчайшая.

А. Пичугин

— Яркая — для исследователей церковной истории, знатоков церковной жизни того времени, может быть, истории России, но всё-таки не все знают.

А. Светозарский

— Обычно говорят, что это был инспектор Тифлисской семинарии, когда там учился Сталин. Но на самом деле, человек подвижнического склада, молитвенник, человек не робкого десятка при этом, при своих человеческих качествах. Он на Украине почитается как местночтимый святой в Киево-Печерской Лавре, где он и был похоронен во время войны. И затем епископство в армии и флоте. В русской армии Врангеля, с которым его связывали довольно тесные отношения. Вообще, он знал многих: императрице Александре Фёдоровне он представлялся, передавал материалы, компрометирующие Распутина, например; знал Керенского, уже в эмиграции, Василия Васильевича Розанова.

А. Пичугин

— Керенского многие знали.

А. Светозарский

— О Керенском отзывается положительно. Для владыки главным критерием был — верующий или неверующий. И он увидел у Керенского в какой-то редакции — он там газету выпускал — иконочку, что потрясающе, «Державной» Божией Матери.

А. Пичугин

— Что, да — для Керенского достаточно необычно. Хотя есть же это знаменитое интервью Керенского «Би-Би-Си», данное незадолго до смерти, по-моему, уже в 70-м или в конце 60-х, где он о своей деятельности очень неоднозначно отзывается, скорее, сокрушаясь о том, что произошло.

А. Светозарский

— Да. И затем, после исхода, он оказывается за границей и выступает как инициатор сохранения русской автономии церковной.

А. Пичугин

— Они из Крыма уходили как раз...

А. Светозарский

— Да, они ушли из Крыма и поселились в Стамбуле, в Константинополе, на подворьях наших монастырей афонских. Жили в стеснённых обстоятельствах, там он тяжело заболел. Русские архиереи помочь ничем не могли по понятным причинам, греки проигнорировали — он живёт в католическом монастыре. У меня есть маленькая книжечка «Католики и католичество», где такое теоретическое неприятие папства, каких-то ещё моментов, характерных для Католической Церкви, соседствует с такими вот бытовыми зарисовками — люди оказали милость, помощь. Он пытается понять жизнь вот этого монастыря, где всё по распорядку, а он любит монастырскую жизнь — это опять же важно для нашего сегодня разговора. Но так он, видевший Оптину пустынь, Зосимову, немножко удивляется. Когда там у них по команде после трапезы все достают сигарки и дружно вместе закуривают — монахи. А для него это грех.

А. Пичугин

— Но если он с греческим духовенством был знаком, там эта традиция... и русская дореволюционная — тоже для них не особенно...

А. Светозарский

— Монашеская, нет, не особенно, так же, как греческая, монашеская не афишируется. Какие-то моменты его удивляют, но в общем как-то он открыто, по-доброму подходит к этим людям, которые дали ему приют. Он, собственно, инициатор этой русской автономии, потому что русские должны вернуться. Не надо растворяться, принимать другую юрисдикцию. И много потом у него: и участие в Соборе в Сремских Карловцах, где собственно сформировалась Зарубежная Церковь. И там протест сразу против политических заявлений о восстановлении монархии в лице Дома Романовых. Жизнь в Карпатской Руси — это Словакия, мне довелось быть в тех местах.

А. Пичугин

— Да, я тоже бывал. Очень красиво, кстати.

А. Светозарский

— Да. Потрясающе, как-то с благодарностью и о людях вспоминал, хотя были у него неприятности с тогдашним чехословацким правительством.

А. Пичугин

— Это русины были, скорее всего.

А. Светозарский

— Русины. Русины, которые переходили из унии в православие — там до сих пор вперемешку.

А. Пичугин

— Там в одной деревне четыре храма может быть, все разной архитектуры.

А. Светозарский

— Да. Я понимаю, что ему могло там нравится — это такая скромная и с достоинством жизнь.

А. Пичугин

— А почему ему приходилось переезжать с места на место?

А. Светозарский

— По разным житейским обстоятельствам. В какое-то время он в Сербии организовал монастырь из русских монахов. У него есть об этом записки. Вот опять же монастырь, прошу обратить внимание. Потом он едет туда — в Карпатскую Русь. Потом разрыв с Синодом Карловацким, «Декларация».

А. Пичугин

— А запрет последовал?

А. Светозарский

— Он никем не запрещён, он как-то при этом имел отпускные грамоты всегда. И владыка Феофан (Быстров) говорит: «Обратитесь к владыке Вениамину, — он тогда был ещё епископом, — он никем не запрещён», — вот какая-то такая была ситуация. Он переходит к митрополиту Евлогию...

А. Пичугин

— Это уже Экзархат.

А. Светозарский

— Да. Но там не было ещё такого резкого разрыва. И тот его принимает, и уже вместе они присоединяются к «Декларации». Потом разрыв Евлогия с Москвой. До этого владыка Вениамин является инспектором Свято-Сергиевского богословского института или «Парижской духовной академии», как называли её наши беженцы. Он никогда не употреблял слово «эмигрант», всегда «беженец» — вынужденно оставивший Родину. И потом Трёсвятительское подворье в Париже — первый приход Московской Патриархии, 1931 год, уже после разрыва с Евлогием. И конечно, с большими трудностями, не только связанными с устройством зданий, неприятия эмиграции, но среди его прихожан и Лосский, и Бердяев, и многие другие — там такой был интересный состав. И потом Америка с 33-го года.

А. Пичугин

— А как он всё это время исполнял свои архипастырские обязанности? Он же не был ни на одной кафедре, он кафедру получил только в советское время — в советской России.

А. Светозарский

— Он свободен от упрёка в оставлении паствы. Я понимаю, что это спекулятивное обвинение, но вот эти подписи «бывший Харьковский», «бывший Одесский»...

А. Пичугин

— А они так подписывались? Но они же, все эти бывшие Харьковские, бывшие Одесские, часто имели номинальные, пускай, но титулы и кафедры за рубежом.

А. Светозарский

— Но это уже потом. Вот на первом этапе, когда была переписка, вынужденные заявления Патриарха Тихона в отношении этой зарубежной иерархии...

А. Пичугин

— О запретах.

А. Светозарский

— Он — «бывший Севастопольский, но у него нет епархии, а паства его — это армия. С армией он был до 1923 года, объезжал вот эти все лагеря, но уж когда армия была распущена, он издал такое прощальное послание в 23-м году и дальше уже — куда благословили, куда назначили.

А. Пичугин

— А есть какие-то свидетельства, что он кого-то рукополагал в те годы?

А. Светозарский

— Студентов рукополагал богословского института, вот один из них — это владыка Феодор (Текучёв), который подвизался в Аргентине, потом вернулся на Родину. Это отец Стефан (Светозаров) из Виленского Свято-Духова монастыря — там он последние годы был. Вот это его такие чада, его постриженники, видимо, он их рукополагал. А первой епархии нет — это Америка, 33-й год, он — патриарший экзарх. Другое дело, что там ситуация крайне непростая: там есть Американский митрополичий округ автономный, с которым отношения в конце концов сложились у него, но очень-очень трудно. Патриотическая деятельность во время войны и возвращение на Родину — первый раз в 45-м году на Поместный Собор.

А. Пичугин

— Я напомню, что в гостях у светлого радио сегодня Алексей Светозарский — профессор Московской духовной академии, заведующий кафедрой церковной истории в академии. И мы говорим о митрополите Вениамине (Федченкове) — очень яркая личность в истории Русской Церкви двадцатого века. Это как эмигрантский период, о котором мы сейчас говорили, так и уже период жизни в советской России, где он как раз начинает занимать епископские кафедры одну за другой. И так, в общем, почти до смерти он последовательно правящий архиерей нескольких епархий. И конечно, это меня всегда удивляло в человеке, у которого была настолько яркая жизнь в эмиграции, или в изгнании — как ему самому, наверное, больше понравилось. Это и ряд европейских стран, и США. И вот это возвращение — тут, наверное, определённый водораздел, потому что мы можем увидеть достаточно много деятелей эмиграции, которые всё время говорили о России, жили Россией. Но, имея даже какие-то возможности приехать потом, в более травоядные годы, по туристическим визам, так никогда и не приехали, а вот он вернулся.

А. Светозарский

— Но он не одинок. Если мы посмотрим епископат даже просто Русской Православной Церкви Заграницей, мы увидим, что в первые годы либо перешли в юрисдикцию Московской Патриархии, либо вернулись на Родину такие архиереи, как Мелетий (Заборовский), Виктор (Святин), Нестор (Анисимов), Ювеналий (Килин), Дмитрий Вознесенский — отец будущего на тот момент предстоятеля РПЦЗ...

А. Пичугин

— Который как раз непримиримо абсолютно относился...

А. Светозарский

— Да, и ещё многие архиереи, тот же Серафим (Соболев) вернулся в юрисдикцию, не в Россию, а оставаясь в Болгарии, принял юрисдикцию — вот он недавно прославлен в лике святых. Очень много, меньшинство осталось. И епископат Зарубежной Церкви пополнялся такими архиереями, как, скажем, Пантелеимон (Рожновский) или тот же владыка Филофей (Нарко) — это белорусские епископы, которых немцы вывезли.

А. Пичугин

— А ещё пополнялся активно, кстати, в первую очередь в Америке, наверное, за счёт людей, уехавших не после революции, а после — из Закарпатской части или из Украины.

А. Светозарский

— Да, там у них ыл в составе епископата Августин (Петерсон), бывший Рижский митрополит, но ему хода обратно не было. Или тот же Виссарион (Пую), который был митрополитом Буковинским в период румынской оккупации, и хотя проводил очень мягкую политику в отношении поголовной румынизации и румыны его не одобряли, и румынское правительство Антонеску отозвало его в Румынию, но тем не менее ему дороги назад не было. А большинство великороссов-архиереев вернулись домой — они любили свою Родину, так же, как владыка Вениамина. Но он хотел вернуться в 1926 году.

А. Пичугин

— Ещё в 26-м году? Чтобы его ожидало, если бы он вернулся?

А. Светозарский

— Ну а Слащёв вернулся, которого он прекрасно знал. Яков Александрович Слащёв-Крымский, герой обороны Крыма, преподавал на курсах «Выстрел», погиб при странных обстоятельствах.

А. Пичугин

— Но он погиб при странных обстоятельствах.

А. Светозарский

— Да, но к стенке не поставили.

А. Пичугин

— Мы пропустили важный тоже период в жизни митрополита Вениамина — это Вторая мировая война.

А. Светозарский

— Да. Он сразу же однозначно в первый же день войны служил молебен Всем святым, в земле Российской просиявшим, 22 июня, в день объявления. И второго июля в «Мэдисон-сквер-гарден», в этом зале знаменитом, на митинге американской общественности, просоветски, патриотически настроенной, он выступает с пламенной речью. Но не только речью, он член и даже председатель одного из комитетов помощи России — организация оборудования для госпиталей, какие-то, может быть, медикаменты направлялись сюда, то есть он очень заметный.

А. Пичугин

— А можно процитировать, это несколько строчек буквально: «Я не политик, а простой наблюдатель. Но всякий знает, что момент наступил самый страшный и ответственный для всего мира. Можно и должно, что от конца событий в России зависят судьбы мира, и особенно рабочего мира. Пусть не думают, что я думаю о какой-то политической партии, нет. Но о младшем брате нужно думать, и в России думают о нём и живут для него, как умеют. И потому нужно приветствовать намерение президента, — США имеются в виду, — и других государственных мужей о сотрудничестве с Россией в самый страшный момент и во всякой форме».

А. Светозарский

— Это большая поддержка, потому что там ведь несколько духовных лиц, в том числе архиереи, написали письмо президенту США о том, чтобы он не оказывал помощь большевистскому режиму. Оно опубликовано в книге «Политическая история русской эмиграции» — неприятный документ. Но это был их выбор, у него был выбор другой. И в 45-м году, что важно — он не знает, что происходит в России, есть ли вера в народе. Доходят какие-то сведения, слухи, люди приезжают, он общается с теми, кто уже после него покинул Советский Союз. И главная мысль — есть ли вера в народе.

А. Пичугин

— Опять же перейдём к советскому периоду, а какие у него были отношения с собратьями, которые... кто-то открыто поддерживал из архиереев гитлеровскую Германию — тут тоже из песни слов не выкинешь. Обычно, правда, это в Европе происходило, в Германии...

А. Светозарский

— Там, где была немецкая власть.

А. Пичугин

— Да. Но всё-таки простить большевикам и в Америке не могли, я думаю. И вот как у него с Зарубежной Церковью складывались отношения?

А. Светозарский

— С Церковью в целом — сказать я не могу, но вот то, что он открыточки писал и письма людям разных русских юрисдикций, сохраняя память о каких-то добрых поступках в отношении него, вот здесь у него не было юрисдикционных перегородок. А вот память о нём разная, вот у так называемых евлогиевских православных как-то вот так — что он такой просоветский. В Париже, на Трёхсвятительском — всё понятно: основатель. Недавно, год назад, летом была у меня встреча с одним клириком Зарубежной Церкви — почтенный протоиерей. Как-то зашла речь об истории, но такое своеобразное у него о ней представление. Когда он услышал имя владыки Вениамина, его аж перекорёжило, как будто он съел лимон. Я говорю: «Батюшка, ну простите. Русский человек, русский архиерей, поставленный для своей паствы русской, вернулся на Родину и служил ей. Что тут такого?»

А. Пичугин

— Видимо, у отца-протоиерея какие-то свои взгляды.

А. Светозарский

— Конечно.

А. Пичугин

— А они сослужить-то могли? Они же все друг другом были запрещены на тот момент.

А. Светозарский

— Нет, конечно, нет. Там никаких сослужений не было. Там же, собственно, не столько Зарубежная — вот этот округ, который возглавлял сначала митрополит Платон (Рождественский), у них тоже было такое автономное существование. Но вот потом был Феофил (Пашковский). В итоге владыка Вениамин пришёл к выводу, что надо это дело заканчивать миром. А отсюда давили, чтобы они приняли юрисдикцию Московской Патриархии. Видимо, поэтому завершилось его служение в Америке.

А. Пичугин

— Но у него был выбор: возвращаться или не возвращаться.

А. Светозарский

— Нет, он однозначно хотел вернуться, потому что Собор 45-го года и общение с людьми произвело огромное впечатление. Есть же кинокадры, где он в рясе такой зимней, наверное, в скуфейке, не думаю, что в белом клобуке, ездил в московском трамвае, то есть вызывая полное недоумение у граждан. Ему уступали место, какие-то люди брали благословение. Но самое главное он почувствовал в храме, хотя он склонен к таким эмоциональным всплескам, он пишет: «Кажется, что не священнослужители ведут за собой паству, а вот эта вера народная придвигает нас к престолу, к алтарю». Он убедился в этом, вспомнил, не забывал — у него был сон, в котором ему явился Патриарх Тихон и сказал: «Послужи народу». Вот какому народу? Надо возвращаться. И вот он в 48-м году приехал окончательно, и был назначен на Рижскую кафедру, где всё было очень непросто после войны.

А. Пичугин

— Но всё-таки это Рига, это не Псков — даже тоже там другая история, это не Черноземье.

А. Светозарский

— Да, конечно, там какие-то и люди сохранились, и храмы сохранились, но война прошлась очень сильно. Потом, всё-таки эти последствия Прибалтийского экзархата, деятельность митрополита Сергия (Воскресенского) — со всем этим он знакомится. Кроме того, у него паства делится на русскую и латышскую.

А. Пичугин

— А ещё там было много людей, которые подспудно сотрудничали, одобряли, поддерживали открыто или не открыто Германию.

А. Светозарский

— Да, были. И вот он пытается это изучить, и собирает он документы, в том числе это воззвание с призывом вступать в ряды немецкой армии, которое первым подписал митрополит Сергий (Воскресенский) — пусть это никого не удивит — и то ли сам поставил, то ли собрал подписи духовных ли, которые потом за это расплачивались, конечно. И вот владыка пытается эту ситуацию изучить. Он ездит постоянно по приходам, он постоянно проповедует. Но здесь он ещё сталкивается с реалиями советской жизни. Он представлял себе, что будет нечто подобное Синодальному периоду. Вот есть чиновник государственный — товарищ Сахаров, уполномоченный...

А. Пичугин

— Сахаров? А это латвийский...

А. Светозарский

— Да. И он очень удивился, что тот неверующий, говорит: «Надо же — уполномоченный по Церкви, и неверующий». Потом он очень быстро все реалии постиг, руки у него не опустились. В Риге он очень активен, добивается периодического издания — бюллетень «Вести», бюллетень Рижской епархии. Он печётся об открытии двухгодичных пастырских курсов. Он бы добился, но его перевели.

А. Пичугин

— Сколько он служил в Латвии?

А. Светозарский

— Он жил и служил там с 48-го года по 51-й.

А. Пичугин

— Три года — всё-таки такой значимый период для жизни Церкви в принципе — 48-й — 51-й годы.

А. Светозарский

— Но там речь шла уже о политическом деле в отношении митрополита Вениамина. Очень был недоволен первый секретарь ЦК ВКПб Латвийской ССР Калнберзин. Более того, арестовали шофёра владыки Вениамина, брата участника Псковской миссии, и сам, видимо, он там подвизался на какой-то скромной должности. Шофёр его не выдал, то есть никаких показаний на него не дал. Что раздражало — не только его активность, которая на тот период могла быть терпимой. Всё-таки считается, что это такой спокойный ещё период, несмотря на перемену...

А. Пичугин

— Ну начали уже в 48-м как раз гайки закручивать.

А. Светозарский

— Да, начали сажать. Но там это ещё период, когда рассматривали дела коллаборационистов, подлинных или мнимых, отсюда посадки. Это не только касалось духовенства, вообще советских граждан — пока там все эти перемещения, депортации, возвращения на Родину и прочее — с этим совпало. А раздражало вот что особенно: он не принимал официальной линии, не только государственной, но и Патриархии, в отношении борьбы за мир. И вот здесь, конечно... он говорил: «Нет, человек повреждён грехом и людям свойственно...» Есть у него в дневнике: «Вот смотрю я: два голубя, — там он их кормил, наверное, — и вдруг подрались. Вот так и люди. Поэтому войны будут всегда», — он богословски подходил. А как? А надо же бороться. Уже с 49-го года начинаются конференции, 51-й, все конфессии дружат против империализма.

А. Пичугин

— Христианский социализм такой начинает по планете распространяться.

А. Светозарский

— Да. Ему предлагают, что очень интересно, осудить первоиерарха тогдашнего Зарубежной Церкви Анастасия (Грибановского) — 48-й год.

А. Пичугин

— Анастасий (Грибановский) — тот самый первоиерарх РПЦЗ, который был её первоиерархом в годы войны, у которого была переписка с Гитлером.

А. Светозарский

— Да, в годы войны. Было 42-го года Пасхальное послание ужасное. Вот я тут читал труды по истории Зарубежной Церкви...

А. Пичугин

— Ну те же «ваши радости — наши радости».

А. Светозарский

— Нет, тут всё-таки... я могу процитировать: «германский доблестный меч...», «уже запел „Христос Воскресе“ освобождённый Смоленск» — это всё-таки не те радости, прямо скажем. Скорее, свои радости оправдал митрополит Сергий посланием 22 июня — он перефразирует там, у него есть парафраз, что «Церковь всегда была, радости делила и невзгоды несла». Но дело не в этом. Митрополит Анастасий делает заявление — это тоже Пасхальное послание, прямо к Пасхе его чего-то пробирало, — относительно «очистительного огня ядерной войны». Ну вот — начало Холодной войны.

А. Пичугин

— И прервёмся буквально на минуту. Напомню, что очень интересный рассказ про митрополита Вениамина (Федченкова) от нашего гостя — профессора Московской духовной академии, одного из основателей музея и исследовательского центра «Советский Союз: вера и люди», совместно с которым у нас эта программа сегодня, как, впрочем, всегда по четвергам. Через минуту мы в эту студию вернёмся.

А. Пичугин

— И снова мы здесь, в студии светлого радио. Напомню, что в гостях у нас сегодня профессор Московской духовной академии, заведующий кафедрой церковной истории академии, профессор Сретенской духовной семинарии Алексей Константинович Светозарский. И мы вспоминаем митрополита Вениамина (Федченкова), очень яркую личность в истории двадцатого века, наверное, не только церковной, но и истории России в том числе. Человек, проживший, наверное, сразу три жизни: до революции, революционные годы и эмиграция, и уже после Второй мировой — возвращение на Родину. Как раз к возвращению на Родину мы подошли, поговорили про святительство митрополита Вениамина на Рижской кафедре. И вот он в 51-м году оттуда переведён.

А. Светозарский

— Да, как мы говорили, переведён за неприятие определённых таких... даже за то, что он не поддерживал некую церковно-политическую линию, выгодную властям. Вот когда ему предложили осудить владыку Анастасия (Грибановского), его послание 48-го года про очистительный огонь ядерной войны — это такой просто пик какой-то. Он сказал, что «я его знаю как подвижника и аскета, я не буду это делать».

А. Пичугин

— А митрополит Анастасий ядерную войну очистительной считал против кого?

А. Светозарский

— В отношении коммунистического блока, конечно.

А. Пичугин

— А, понятно.

А. Светозарский

— Бомба есть — самое начало, такая первобытная Холодная война. Но интересно вот что: всё-таки мы говорим не только о каких-то политических моментах, они многое определяли, но и о внутренней жизни. Вот эта мечта о монастыре владыку преследует всю жизнь — святая мечта. Он никогда в монастыре не жил.

А. Пичугин

— А как же в Закарпатской Руси?

А. Светозарский

— Там не было монастыря, он жил у людей каких-то. Одно время у коммуниста жил, который к нему очень добро относился — какой-то русин был. Жил в Сербии немножко, пытался там устроить. И вот во всех его дневниках вот это — как это сделать, как организовать правильный монастырь. Жил в Херсонесе в монастыре, но недолго — во время Гражданской войны в 19-м году он жил в монастыре. Домик этот даже сохранился, сейчас там музей, где была его маленькая домовая церковь. Потом здесь, в Риге — известное курортное место Дубулты. До сих пор стоит архиерейская дача, два крыла здания пристроены к домовой церкви. И вот он обсуждает, кто пойдёт туда, какие кандидатуры. Ему нужна эта монастырская атмосфера, он её любит, он её устраивает, что, конечно, вызывает негодование уполномоченного, потому что это неофициальный скит. Ну а чего — будем работать, молиться, этих проведём как рабочих, эти будут уборщицами, бухгалтерами и так далее, но это будет наш молитвенный скит. Вот такая потребность. В Ростов он попадает — 1951 год, храм Константина и Елены, сейчас, наверное, в черте города (я там был уже довольно много лет назад), он сохранился. Тогда — это, наверное, пригород или даже село под городом, вот там будет скит. И вот до 55-го года он в этой епархии подвизается — митрополит Ростовский и Новочеркасский, потом Ростовский и Каменский — титул поменяли по разным причинам административно-территориального деления. И там он как-то очень близко сходится с владыкой Лукой (Войно-Ясенецким). При всей разности биографий, происхождения, духовного пути, они оба очень требовательные, а порой жёсткие архипастыри.

А. Пичугин

— А у них восполняемость такая произошла, наверное. Потому что вот это несомненно благородное происхождение архиепископа Луки, которое потом после всех лагерей всё равно, наверное, чувствовалось. Но у него не было периода эмиграции. А митрополит Вениамин из простой семьи, но у него зато был этот период, когда он покидал Россию и когда он в эмиграции много чему научился, наверное, от деятелей эмиграции.

А. Светозарский

— Безусловно, очень с благодарностью вспоминал, и даже не только эмиграцию. С ним была матушка Анна, вдова саратовского вице-губернатора, потерявшая сына-офицера в Гражданскую войну, он её постриг. Когда-то он у них студентом подвизался в качестве домашнего учителя в этом доме, прекрасно знал семью. Вот он с матушкой Анной путешествует, из епархии в епархию переезжает и очень многому действительно у неё учится.

А. Пичугин

— А в эмиграции она тоже его сопровождала?

А. Светозарский

— Да, и в Америке. Очень как-то тепло он о ней отзывается. Поражает вот что: вот мы до сих пор воюем, слава Богу, на радиоволнах или на страницах каких-то сочинений — относительно нашей истории. Вот у него было так: «Я глубоко чту её за то, что она сумела простить убийство сына», — потрясающе совершенно, конечно, это вершина. Понятно, что это не каждому дано. То, что она всё потеряла — у неё не было никаких мыслей... но она оставалась самой собой — такой аристократкой в монашеском апостольнике, вела его дом, пока могла. Вот у них была такая духовная дружба, очень интересная.

А. Пичугин

— А кто кого пережил?

А. Светозарский

— К сожалению, я не знаю о её кончине. Я думаю, если бы она была жива, они прибыли бы, наверное, вместе в Печоры — вот уже в конце жизни. Не могу сказать. Вот они завели котёнка. Казалось бы, котёнок — ну, два старичка потешится... «Нет, — говорит, — через несколько дней я почувствовал угрызения совести — котёнок своими забавными ужимками отвлекает от молитвы», — вот такое было поколение, вернувшиеся и выжившие. Таких было немного, и были проблемы и у него, и у святителя Луки с местным духовенством, пережившим всё здесь, но по-разному. Были люди сломавшиеся, относившиеся уже как к ремеслу... вот чего он не терпел, отсюда эти прещения, неблагоговение, небрежение — такое вот отношение.

А. Пичугин

— А прещения какие?

А. Светозарский

— Суровые: запреты, сана он не лишал... но потом прощал через какое-то время. Здесь он на святителя Луку тоже очень похож.

А. Пичугин

— Но мне кажется, достаточно сложно запрещать людей, если не какие-то уж совсем канонические правонарушения, в советские годы, когда и так кадровый голод, а у тебя есть какое-то количество священников, которые тебе верны, которые хорошо служат...

А. Светозарский

— Он искал. Он принимал выходцев с Западной Украины, Белоруссии, он принимал охотно священников, которые были осуждены, прошли через лагеря. И на это тоже обращали внимание уполномоченные. Там в дневниках он описывает, там действительно за такие вещи, конечно, надо запрещать. И люди, может быть, тем и пользовались, что был недостаток кадров, такой определённый кадровый голод в те времена. А потом, с 55-го года по 58-й, это Саратовская и Балашовская кафедра. Переводят его, так сказать, по таким мотивам, что в Саратове есть семинария — небольшая, но она действовала, — и нужен архиерей с высшим богословским образованием.

А. Пичугин

— Простите, я посмотрел — нет даты смерти самой монахини Анны, но умер он у неё на руках практически. То есть она рассказывает об обстоятельствах его смерти.

А. Светозарский

— Пережила его? Как интересно, потом дадите ссылочку?

А. Пичугин

— Хорошо.

А. Светозарский

— Проглядел. Это очень важно. В Саратове семинария. Ну, и вот его поведение — уполномоченный пишет, один балашовский уполномоченный, более дальний, даёт просто потрясающую характеристику, хоть житие пиши — ну, ни в чём, так сказать... в еде умерен... И если переводить с языка чиновника советского, надзирающего над Церковью, то безупречный человек. Но другой, более ближний, пишет, что он повесил портрет Иоанна Кронштадтского, вечные рассказы «а у нас в Америке»... но в то время Иоанна Кронштадтского...

А. Пичугин

— Черносотенец, монархист.

А. Светозарский

— Это имя было вообще запрещено. Хотя первое, что он сделал — когда он в 48-м году оказался в тогдашнем Ленинграде, он пошёл на Карповку и начал служить панихиду на улице, на тротуаре, говорит: «Там окошечко, крестик выбит. Какие-то женщины ко мне присоединились. Я сначала хотел внутрь пройти, но там какое-то военное учреждение», — там НКВД находилось в то время. Он под окнами НКВД служил литию по приснопамятному батюшке. Этих вещей не прощали.

А. Пичугин

— Чекситы, наверное, так удивились, что даже ничего не сделали.

А. Светозарский

— Ну, и времена такие: 48-й — непонятно, что. А в Саратове на него написали донос, он хранится в его наблюдательном деле в Совете по делам Русской Православной Церкви, оно велось на него как на высшего иерарха. И там семинаристы возмущены тем, что им прислали такого ректора и такого архиерея, потому что они прослушали по радио постановку по пьесе «Перекоп» — про Врангеля, про вот этого Вениамина...

А. Пичугин

— А тут вот живой «уходили мы из Крыма среди дыма и огня».

А. Светозарский

— Да. Но донос без подписей, анонимный, непонятно, кем он спровоцирован. В Ростове такого рода были тоже послания, но там даны и адреса, и имена и фамилии каких-то женщин, которые там — «мы помним этого человека», путая уже все обстоятельства: «где-то он там на митинге выступал за белых, мы возмущены. Вот такой был момент. Кстати сказать, подобное что-то было в отношении владыки Нестора (Анисимова) — знаменитый камчатский миссионер, автор брошюры «Расстрел Московского Кремля». В годы Первой мировой войны он был руководителем сформированного им отряда «Первая помощь под огнём врага», и водил солдат в атаку.

А. Пичугин

— «За короткий период пребывания в Саратове митрополит Вениамин проявил себя как махровый реакционер, монархист, для которого чужды советский народ, Родина, патриотизм. О чём он намекает и даже говорит в беседах со священниками, преподавателями и воспитанниками семинарии. По моему убеждению, в лице митрополита Вениамина мы имеем дело с плохо замаскированным врагом советского государства и народа», — это характеристика его уполномоченного.

А. Светозарский

— Вот это при всей его лояльности. Но когда владыка Нестор (кстати, единственный из репатриантов-архиереев, который отсидел срок в восемь лет — его арестовали китайские власти ещё в Харбине и передали советским органам, его осудили за брошюру «Расстрел Московского Кремля большевиками», выпущенную в 17-м году, давным-давно, и за служение панихид по убиенным в Алапаевске — по великой княгине Елизавете Фёдоровне... останки были привезены же в Маньчжурию, он там служил. И за это он получил десять лет, освобождён был в 56-м году. И вот когда он был на Кировоградской и Николаевской кафедре, в газетах была целая кампания, травля, на которую он пытался ответить. Вот в его деле полное достоинства письмо — его обвиняли в том, что он носит царские ордена. Это правда — у него было два боевых ордена: Владимира с мечами и Анны с мечами. А с мечами — это боевой, за боевые заслуги. Был эпизод, когда с крестом в руках он вёл солдат в атаку, потому что, видимо, был убит командир или как-то. Он был награждён, и когда пришла в Маньчжурию Красная армия (есть даже кинохроника), он вышел в царских орденах и стоял там рядом с советскими военачальниками на трибуне. Вот ему это припомнили в хрущёвское время. И он пишет — больше никуда он не может, как только в совет — протест. Говорит, что он эти ордена заслужил. Почему военнослужащие могут носить георгиевские кресты, а я не могу? Вот было, вот ему тоже припоминали постоянно это, но последствий это не имело, к счастью.

А. Пичугин

— Я напомню, что в гостях у светлого радио сегодня Алексей Светозарский — профессор Московской духовной академии и Сретенской духовной семинарии, заведующий кафедрой церковной истории в Московской духовной академии. Вспоминаем митрополита Вениамина (Федченкова), уникального человека, который прожил очень длинную жизнь, три разных жизни, наверное — это советская Россия, а до того — эмиграция, а ещё ранее — дореволюционный яркий период в царской России. Всё равно последствия все доносы на него имели, потому что с кафедры его убрали так или иначе — это была последняя его кафедра.

А. Светозарский

— Там вот как: ведь он сам пишет о том, что он стал слабеть, что, видимо, у него был инсульт, потому что частичная парализация — ему это было тяжело. Но вот в 58-м году он призывал стоять до конца — начиналось хрущёвское гонение. Я думаю, что здесь, как обычно бывает, целый комплекс обстоятельств. И в 58-м году он приезжает в Псково-Печерский монастырь, наконец оказавшись в монастыре, не закрывавшемся, непрерывная традиция. И вот есть воспоминания знаменитые семьи Зёрновых, где говорится о том, что пытались как-то люди его найти, монахи не допустили или что-то ещё. Такое возможно было, в силу закрытости этой монастырской системы. Но они сделали вывод о том, что он находится в некоем заточении. Но вот сейчас уже братии не осталось, кто его помнил в Псково-Печерском. Но кто помнил, рассказывали, что он молился в храме, что он служил, что он говорил проповеди, много плакал — у него был такой слёзный дар, что очень, кстати, раздражало уполномоченных. У него были пространные проповеди, потому что он был единственный источник информации правильный людей, поэтому он говорил часами. Поэтому в Печорах, пока мог, он был вполне активен.

А. Пичугин

— Это были времена наместничества, настоятельства архимандрита Алипия (Воронова), нет? Или он позже был?

А. Светозарский

— Был Августин (Судоплатов), по-моему, при нём. Дом сохранился. Вот сподобился я побывать в прошлом году там, летом тоже. Такой архиерейский дом, где жили на покое архиереи. Вот эти комнаты, по которым он ходил, а потом уже не ходил, уже слёг. Скончался он 4 октября 61-го года,

на память Димитрия Ростовского, которого очень чтил. И в подражание ему, он выпустил «Жития святых» — вот такие же Четьи-Минеи, они адаптированные, текст простой, доступный, таким очень современным языком написанный. Так что, именно в этот день он отошёл ко Господу. Отпевал его владыка Иоанн (Разумов), такой бессменным казавшийся псковский митрополит, бывший келейник митрополита, точнее, уже потом Патриарха Сергия.

А. Пичугин

— А в Пскове он прослужил до конца 80-х.

А. Светозарский

— Да. Вот как он был туда из наместников лавры назначен, так он там и служил.

А. Пичугин

— В 50-е где-то — да, если не в 40-е?

А. Светозарский

— Да. После кончины Патриарха Сергия сразу. Вот там открыли лавру в 46-м, вот он с тех пор там и служил, он был на начальном этапе восстановления обители.

А. Пичугин

— А есть ли какие-то данные — выезжал он в Москву или куда-то из Печор? Или он, как приехал туда, так он безвыездно абсолютно там...

А. Светозарский

— Нет-нет, безвыездно — это было ему не по силам. В Москву его вызывали на Синод. Как-то есть о нём в дневниках Патриарха Алексия (Симанского) такие — у него же все лаконичные очень записи, некие упоминания. Но что меня поразило — он даже не отреагировал на его кончину в 61-м году. Он обычно пишет, что «почил такой-то», «служили» или что-то — но какой-то пропуск, нету.

А. Пичугин

— А почему?

А. Светозарский

— Не могу понять, не знаю.

А. Пичугин

— А какие у них отношения были?

А. Светозарский

— Сначала... как у владыки есть — «осколки старого мира», такое у него есть — «мы с матушкой Анной, как островки, осколки...» Конечно, как человек, близкий в каких-то сферах, он тоже...

А. Пичугин

— Я потому и спрашиваю, что оба они — осколки старого мира.

А. Светозарский

— Да, но тем не менее, не знаю, что. Может быть, какое-то такое беспокойство, которое владыка Вениамин доставлял через всех этих уполномоченных и так далее. Пришлось улаживать дело о политических обвинениях. Не знаю, почему, но вот нет. Я смотрел, может быть, надо ещё поглядеть как-то, но, по-моему, нет.

А. Пичугин

— Всё-таки до 58-го года был он на кафедре. Наверное, до сих пор живы священники, им рукоположенные.

А. Светозарский

— Не знаю. В Ростове-на-Дону есть люди, которые его помнят. И вот мы даже такой вечер памяти провели небольшой. Люди пришли, кто его, правда, помнит — девчонками, мальчишками они были тогда, но помнят.

А. Пичугин

— Но им уже лет по 80 сейчас, наверное.

А. Светозарский

— Теперь уже — да. Я очень давно там был, но ещё помнили.

А. Пичугин

— А как в церковной среде сохраняется память? Потому что по моим наблюдениям, мне сложно судить об архиереях, но если меняют настоятеля, то, во-первых, очень часто меняется состав прихода, а если нет, если нет возможности больше никуда ходить и люди остаются в приходе или принимают нового настоятеля, всё равно всё какими-то мифами обрастает, часто через несколько лет вокруг нового настоятеля и старого вспоминают только на какие-то памятные даты.

А. Светозарский

— Отчасти, наверное, это естественный процесс.

А. Пичугин

— Это естественный процесс, но вот вы говорите, что помнят митрополита Вениамина. Но у них в Ростове после митрополита Вениамина был с десяток архиереев, наверное.

А. Светозарский

— Но тем не менее. Какие-то, видимо, их отроческие годы, опять же свежие, яркие впечатления юности. И потом, архиерей-то необыкновенный.

А. Пичугин

— Да, конечно.

А. Светозарский

— У него экипаж, конечно. При всём своём демократизме он был архиерей. Приобреталась машина, он на ней ехал. Требует от шофёра остановиться, сажает бабушку, которая с палочкой идёт на Всенощную, и подвозит её к храму. Ну, так сказать, необычно. Обличал — было это очень неуютно в эмиграции, потому что все друг друга знают на Трёхсвятительском подворье. И владыка, устремив гневный взор, пылающий праведным гневом, обличает людей, живущих в нечистой связи. Всем понятно, кто это — конкретные люди, потому что все друг друга знают. Такая у него тоже была манера. Знал всё то, что происходит, вполне адекватно воспринимал советские реалии. Во-первых, они в каких-то моментах чисто человеческих не отличаются от всяких других драм и трагедий людских. Но какие-то были продиктованы реалиями советского общества. Вот у него книга в этом отношении показательная — «Записки архиерея» и «Записки епископа», где конкретные, тяжёлые людские ситуации — он же духовничествовал, он принимал людей на исповедь, он вёл переписку. С большой болью он пишет, но там действительно поломанные судьбы страшные всякие. Всё это он вмещал в себе вот как-то.

А. Пичугин

— Он сумел адаптироваться после возвращения?

А. Светозарский

— Всё-таки, видите, десять лет ему прослужить даже довелось в этих советских условиях.

А. Пичугин

— В четырёх епархиях.

А. Светозарский

— Да. Многие говорят, что , дескать, так и не смог он какие-то моменты принять, какие-то рассказывают нам разного рода истории анекдотичные про него. Но я думаю, что он пошёл на это сознательно. Я не знаю, был ли он на родине, у него очень какие-то светлые воспоминания — город Кирсанов, его окрестности, где он родился, где начинал учёбу, где мама.

А. Пичугин

— Тамбовщина, да.

А. Светозарский

— Да. Но там тоже о нём память жива. Там проводились Вениаминовские чтения по инициативе — есть такой исследователь Ростислав Юрьевич Просветов, который занимается трудами владыки Вениамина. Мы собирались, там в маленьких городках были и в самом Кирсанове. Но если владыка добрался до тех мест, ему было очень грустно — там как смерч прошёл, просто уничтожено: ни храмов, ничего.

А. Пичугин

— Но это ещё Тамбовская область, Тамбовское восстание — всё это очень сильно повлияло.

А. Светозарский

— Но при этом, что удивительно, хотя — почему удивительно, собственно говоря: маленькое кладбище, где похоронена сестра владыки. Местные жители вам укажут, где такой-то блаженный, такая-то старица — у них лампадки. Там кладбище такое, по сравнению с московским, конечно, полузапущенное и заросшее, и в идеальном порядке могила его сестры — Елизаветы Афанасьевны Федченковой, которая была учительницей. Вот она окончила Бестужевские курсы, она была учительницей матери Зои Космодемьянской. И в знаменитой книге «Повесть о Зое и Шуре»...

А. Пичугин

— То есть Зоя Космодемьянская — племянница митрополита Вениамина?

А. Светозарский

— Нет-нет. Елизавета Афанасьевна была учительницей мамы Зои Космодемьянской. И она в своих воспоминаниях её добром вспоминает. Супруг её, товарищ владыки Вениамина по Духовной академии тоже почитается там как педагог. Но что интересно: и Елизавета Афанасьевна, и её супруг были награждены орденом Ленина — это высший орден, не считая звания героя соцтруда и так далее. Она была первой женщиной в Кирсанове, которая получила этот орден, потом получил и он, но уже позже, чем супруга. Могила ухожена, хотя умерла она очень давно. Но самое главное: она находится недалеко от единственного действовавшего храма, и вспоминают, что её хоронили по-православному.

А. Пичугин

— Последний, наверное, вопрос, будем заканчивать скоро программу: а были ли какие-то в Советском Союзе духовно близкие митрополиту Вениамину люди среди архиереев?

А. Светозарский

— Я знаю, что он искал людей из Зосимовой пустыни, с которой был связан. И вроде бы какой-то инок... Но, понимаете, он обозначил инициалами — надо расшифровывать.

А. Пичугин

— А среди архиереев?

А. Светозарский

— Затрудняюсь я сказать, потому что он из епархии выезжал редко. Ездил в Крым к Святителю Луке — это точно.

А. Пичугин

— А, ну да — архиепископ Лука.

А. Светозарский

— В пределах епархии ездил на какую-то сессии Синода, но каких-то больших впечатлений он не вынес от этого — ему это было неважно, видимо, особенно. Но вот он жил такой внутренней жизнью, очень много писал. Ведь это его колоссальное наследие к людям приходит и будет приходить. И я уверен, что его книги: «О вере, неверии и сомнении» замечательная, книга «Божии люди» — они многим помогли, в 90-е как раз они стали появляться.

А. Пичугин

— Я помню, да. Они массово издавались и много продавались в храмах.

А. Светозарский

— Это не только необычная судьба, но это вот такое слово, произнесённое с верой. Например, замечательная у него есть книжечка «Пасха» — вот просто всем рекомендую в преддверии светлого праздника когда-нибудь её прочесть.

А. Пичугин

— А мы можем вообще порекомендовать все труды митрополита Вениамина. Сейчас очень популярен жанр нон-фикшн — воспоминаний, дневников. Это прекрасный образец с острым и подчас неординарным взглядом на события, которые происходили в нашей стране, в эмиграции.

А. Светозарский

— Да, с ним можно спорить, вести внутренний диалог. Конечно, надо порекомендовать книгу «Строй православного богослужения» — удивительное понимание, и также книгу «О Божественной литургии».

А. Пичугин

— Будем заканчивать программу. Сегодня вспоминали митрополита Вениамина (Федченкова) с Алексеем Светозарским, профессором Московской духовной академии, Сретенской духовной семинарии, заведующим кафедрой церковной истории в Московской академии. Программа наша совместная с музеем и исследовательским центром «Советский Союз: вера и люди». Сегодня без директора, Ксении Толоконниковой, мы общались, но с одним из основателей музея — Алексеем Константиновичем Светозарским. Спасибо большое. Я — Алексей Пичугин. Всего хорошего и до встречи.

А. Светозарский

— До свидания.