«Лев Тихомиров: путь от революционера до монархиста». Исторический час с Дмитрием Володихиным

Гость программы — доцент Московского государственного института культуры, кандидат исторических наук, публицист, политолог Михаил Смолин.

Разговор шел о жизни, судьбе и трудах общественного деятеля Льва Тихомирова, и о том, что способствовало перемене его мировоззрения и переходу из революционного движения в монархическое.

Ведущий: Дмитрий Володихин

---

Д. Володихин

— Здравствуйте, дорогие радиослушатели. Это светлое радио, радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. И сегодня мы обсуждаем личность необыкновенную, во всяком случае личность с судьбой, которая сделала один из самых невероятных зигзагов во всей истории общественной жизни и общественной мысли России — это Лев Александрович Тихомиров, который начал с того, что готов был проводить террористическую деятельность против престола и Отечества, а закончил вернейшим слугой государю. И вот в промежутке между точкой А и точкой Б много важного сказал, сделал, написал, судьба его была необыкновенно наполненной. И сегодня с нами об этом человеке будет беседовать Михаил Борисович Смолин, кандидат исторических наук, доцент Московского государственного института культуры, политолог и публицист. Здравствуйте.

М. Смолин

— Здравствуйте.

Д. Володихин

— Михаил Борисович, мы обычно, когда начинаем разговор о некоей исторической личности, замечательном человеке, то просим нашего гостя, буквально в трех-четырех фразах, дать своего рода визитную карточку, то первое, что должно всплывать в умах наших радиослушателей, когда разговор заходит о Тихомирове. Ну или во всяком случае они встречают нечто такое в сети, в СМИ. Прошу вас, что скажете?

М. Смолин

— Ну я бы его характеризовал как крупного государствоведа, человека, впервые создавшего такую систему взглядов на русское государство, даже, может быть, шире, на монархическое государство, в его разном разнообразии в человеческой истории и как на религиозного историософа, который написал совершенно капитальную, с моей точки зрения, книгу «Религиозно-философские основы истории». Параллельно к этому я бы добавил, что он очень глубокий критик демократии в ее разных вариантах, либеральной и социалистической, и человек, предлагавший в начале XX столетия целую систему реформирования Российской империи вот в той ситуации, в какой он ее застал на то время.

Д. Володихин

— Итак, консерватор, во всяком случае как мыслитель консерватор, человек, который создал учение о монархическом государстве и который предложил, скажем так, что-то вроде консервативной реформы Российского государства, когда повсюду предлагали реформы либеральные, социалистические. Все предлагали сломать и построить на этом месте что-то новое. Он предложил заштопать те места, которые нехороши и оставить все то на прежней основе.

М. Смолин

— Ну у него даже была формулировка — «правая перестройка». Вот хоть у нас «перестройка» слово, мягко скажем, нехороший оттенок имеет, в связи со всеми пережитыми нами проблемами.

Д. Володихин

— В связи с недавними воспоминаниями.

М. Смолин

— С давнишними воспоминаниями, но все еще более или менее отзывающимися в нашей жизни. Но в интерпретации Тихомирова слово «перестройка», конечно, больше было связано именно со строительством, а не с тем, что получилось у Михаила Сергеевича.

Д. Володихин

— Ну скажем так, не штопка, а ремонт. Притом ремонт не капитальный, а ну скажем так, частный ремонт.

М. Смолин

— Ну скажем так, в ситуации, когда социальный строй Российской империи усложнялся, Лев Александрович предложил перестроить внутренность этого огромного дома в связи с тем, что начали появляться новые социальные слои, и им нужно было отдельное общежитие, отдельное жилье, в котором бы они себя чувствовали комфортно — не ущербно, не по-пролетарски, а как общие члены семейства внутри Российской империи, родного дома.

Д. Володихин

— И вместе с тем дом при этом не ломается, стены и потолок остаются в сохранности.

М. Смолин

— Да, и главное, что нет никакой подводки под фундамент каких-то бомб, взрывных каких-то веществ. Все остальное, если невозможно к изменению, то по крайней мере вот к косметическому ремонту вполне себе приспособлено. Потому что, как мы с вами прекрасно знаем, как историки: самодержавие какого-нибудь Владимира равноапостольного не похоже на самодержавие Ивана III, а оно в свою очередь не сильно похоже на Александра III, ну и так далее, да, но все это все равно по принципу является монархической государственностью, монархической властью.

Д. Володихин

— Иными словами, монархическое государство не стоит на месте, оно развивается. Но речь идет именно о том, чтобы оно развивалось, перестраивалось и ремонтировалось, а не о том, чтобы оно сошло с рельсов и пошло под откос истории под восторженные вопли и взрывы бомб.

М. Смолин

— Да, одна из любимых идей Тихомирова все-таки о том, что, в том числе как человек органического мышления, вот в такой русской традиции, Данилевского там и Леонтьева, он воспринимал во многом русский организм государства как вот вещь, которая лучше развивается эволюционно. Желательно не кастрировать, не вмешиваться хирургическими какими-то экспериментами в этот организм, чтобы он сам вырастал, исходя из исторической судьбы того народа, который является государствообразующим в этой государственности. И он всегда говорил о том, что он против революции именно потому, что она стремится, точнее воспринимает общество не как некий организм, который вот рождается, развивается и в дальнейшем, как все организмы, умирает, а как к некоему конструкту, который вот можно конструировать из любых шашечек, который тебе попадутся по дороге или которые ты сам изобретешь. И, в общем, разница между консерватизмом и какими-то левыми или либеральными воззрениями на государство и состоит в том, что консерватор воспринимает любую государственность как некий организм, до определенной, конечно, степени, да, допущения вот этого взгляда, который имеет определенную свою жизнь, и внутри которого именно история его развития и определяет и форму власти, и психологию населения, и много-много всяких других органических составляющих. Для революционера, что либерального, что социалистического, он не видит ни в какой государственности, ни в каком народе ничего органического и живого, он считает, что все можно разобрать на запчасти, срыть фундамент и построить в таком стиле, в котором ему нравится, лично самому.

Д. Володихин

— Ну что ж, давайте, дорогие радиослушатели, представим себе картину. Вот в сердце города на одной улице по правую сторону больница, хирургическое отделение, по левую сторону автомастерская. Ну в духе начала XX века, представьте себе что-нибудь этакое архаичное и даже можете добавить по вкусу антураж из сериалов «Империя под ударом», «Гибель империи» и так далее. Представили? Ну в одном помещении возятся механики, которые снимают колеса, ремонтирует их, меняют, меняют клаксоны, возятся с двигателем, проводят смазку и прочие действия, направленные на то, чтобы машина поехала. С другой стороны — врачи. Ну они могут быть более или менее радикальные: давайте отрежем руку, давайте дадим таблеток, давайте переведем в другую палату — но это все-таки врачи. Но в один прекрасный день происходит путаница, и автомехаников приглашают в хирургическое отделение. Они смотрят на распростертое тело человека, которого надо как-то оздоровить, и один предлагает так: несовершенная конструкция — руки снимем, колеса поставим. Другой говорит: да ладно, колеса, мы обойдемся тем, что прокачаем смазку по всему организму. Третий говорит: нет, смазкой не обойдемся, надо в голову клаксон и ветровое стекло между двух глаз. И, конечно, сейчас вскроем, поменяем вот всю эту дребедень, которая не работает, на трубки, на железки гайки и так далее. И тут подходит врач и говорит: господа, может, мы его полечим? И вот этот врач, в сущности, и есть Лев Александрович Тихомиров — здравомыслящий человек в ситуации, когда здравомыслие перестало быть общественной нормой.

М. Смолин

— Да, мне нравятся такого рода сравнения. Но я бы скорее вот автомехаников бы туда добавил, еще сварщиков, да, которые, в общем, пилят, варят, расчленяют этого человека по своим каким-то представлениям. То есть нечто более радикальное все-таки в реальности нашей революции произошло.

Д. Володихин

— Так, давайте колеса не навинтим, а приварим к плечам и к нижней части туловища.

М. Смолин

— Да, давайте ноги поменяем с ногами, голову с другим местом.

Д. Володихин

— И все это сделаем металлическим.

М. Смолин

— Вскроем, достанем, посмотрим, изучим, выкинем лишнее.

Д. Володихин

— А потом капнем масла все-таки хорошенько.

М. Смолин

— Да-да, желательно раскаленного, чтобы узнать, а что же он думает в этом процессе.

Д. Володихин

— И в баке бензин, насколько только можно. Ну а потом заведем, покатится как-нибудь, в случае чего по дороге отремонтируем. И врач, который все-таки стоит рядом и думает: пилюлек бы хватило, в сущности, для того чтобы поднялся на ноги, — понимает, что, в общем, с этими людьми он не договорится.

М. Смолин

— Да, либо врачебная терапия, либо вот такой доктор Франкенштейн, история про Голем такой — искусственный, страшный, соединенный из разных мертвенных каких-то предметов, и в него пытаются вдуть некое вот новое представление вот этих изобретателей, какие-то свои мысли, в основном безумные. Если мы, допустим, читаем Владимира Ильича «Государство и революция» — он абсолютно искренне заявляет в этом вроде как трактате про государственность, что он не знает, как государство придет к коммунизму. Еще несколько раз говорит об этом, что мы не знаем, как это все произойдет, но обязательно надо сначала разрушить государство. Как коммунизм появится, не знаем, но давайте сначала все разрушим, причем до основания. А потом вот каким-то образом люди по какой-то причине придут туда — куда, не знаю даже я.

Д. Володихин

— Ну, собственно, дорогие радиослушатели, мы говорили о Российском государстве начала XX века. Радикальное предложение: сначала разобрать на запчасти, положить по полкам и подготовить к сварке колеса. Предложение более умеренное: ограничиться пилюльками, и тогда, в общем, больной скорее будет жив, чем мертв.

Д. Володихин

— Я напоминаю вам, что это, несмотря на все те ужасы, которые мы сейчас обсуждали, все-таки светлое радио. В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. Мы обсуждаем судьбу, мысли, труды Льва Александровича Тихомирова. И у нас в гостях кандидат исторических наук, доцент Московского государственного института культуры, Михаил Борисович Смолин, специалист по истории консервативной мысли в России, специалист по истории общественной жизни конца XIX — начала XX столетия. Ну что ж, Михаил Борисович, я думаю, что мы людей уже достаточно напугали, пробрали, и теперь, думается мне, надо начинать разговор от истоков личности Льва Александровича Тихомирова и посвятить какое-то время тому, собственно, что он за человек, какая среда его породила и какие идеалы, совершенно противоположные тому, о чем мы сейчас говорили, посетили его на заре туманной юности.

М. Смолин

— Ну у него такое крепкое традиционалистское происхождение. С одной стороны у него священнический род на протяжении многих поколений по отцу. Но вот отец — это первый, кто не стал священником, а стал военным врачом, и уехал на Кавказскую войну и долго там состоял в качестве военного врача во всех массе военных компаний. Родился Лев Александрович в такой военной крепости как Геленджик, которая сейчас стала курортом, а раньше это был такой очень важный опорный пункт для Кавказского корпуса.

Д. Володихин

— А когда родился?

М. Смолин

— Родился в 1852 году. Его матерью была выпускница Керченского института благородных девиц, по происхождению дворянка. Так что вот у него священнические и дворянские корни соединились, и, мне кажется, очень органично у него, и вот эта государственная линия в его размышлениях, и религиозная, они, собственно, как ни странно, а может быть, и как раз закономерно и проявились в его жизни как мыслителя.

Д. Володихин

— Даже недоброжелатели Льва Александровича отмечали то, что у него колоссальный культурный багаж, и человек, который был невероятно начитан. Самое время поговорить о его образовании.

М. Смолин

— Он кончил керченскую гимназию, кончил ее на отлично, но вот, как он пишет в своих воспоминаниях, что он, в общем, свою юность не очень любит. Потому что именно в гимназии, в старших классах, он пристрастился к чтению всевозможных Писаревых и вот таких вот радикальных публицистов, революционных.

Д. Володихин

— Мыслителей такого революционного направления.

М. Смолин

— Да, таких вот революционных писателей того времени. Надо сказать, то как он сам пишет, его детство прошло в такой обстановке, вот уже гимназическое, когда все вокруг, в гимназии в том числе, говорили о том, что все плохо, все было плохо, и все будет еще хуже. С чем мы, в общем, по своей жизни также хорошо знакомы. Это такая традиция, которая лет так уже 150, а может, и 200 в нашей стране существует и, к сожалению, формирует вот такой негативный нигилистический взгляд у молодых людей. И многих, более честных, отчасти...

Д. Володихин

— Сбивает с толку.

М. Смолин

— Сбивает с толку, да.

Д. Володихин

— Но вот мы говорим о 60-х годах XIX столетия — эпоха, когда нигилизм был не то что поветрием, заболеванием, он был еще и модой. То есть если ты не нигилист, то ты отстал от времени, и в значительной части образованного общества смотрят на тебя с презрением, брезгливостью: боже мой, да он верующий! Боже мой, да ему нравится его страна? Какой ужас! Человек, видимо, ну просто, может быть, хворает?

М. Смолин

— Вот это, кстати, да, очень хорошо подмечено. Потому что сам Лев Александрович вспоминает, что в детстве в семье он получил как раз очень такое консервативное, религиозное и патриотическое воспитание. Он любил свою родину, любил вот эту военную обстановку, которую он видел в Геленджике, он был верующим человеком, его семья, родители были тоже глубоко верующими людьми. Поэтому вот это столкновение с миром нигилизма действительно в определенной степени покорежило эту молодую душу. И, как человек честный...

М. Смолин

— Примерно то же самое произошло с Константином Николаевичем Леонтьевым, он попал в университет, и университет с него на долгие годы вероисповедание снял, как нечто по тем временам совершенно несущественное. И только потом вера вернулась.

М. Смолин

— Да. Вот это, кстати, может быть, одна из главных проблем вообще революционизирования империи. Вот высшее образование и старшие классы гимназии, да, когда у человека начинается умственный рост какой-то, тяга к самостоятельному мышлению, выяснению того, что в этом мир добро, а что есть зло, вот российской образование как-то со временем Николая I разучилось воспитывать крепких граждан что ли. Как-то в этом образовании появилась довольно большая дырка, в которую проникли самые разнообразные западнические идеи, укрепились там, и в силу вот такой свободы, надо сказать, очень широкой, в самой системе образования, которое комплектовало себя по принципу кооптации, да, когда...

Д. Володихин

— Свои берут своих.

М. Смолин

— Да, свои берут своих, либерал берет либерала, левый старается протащить своего партийца там. И вот 60-е годы действительно это такой очень тяжелый период, когда люди без какого-то вот этого искуса подобного нигилистического, который, в общем, для запада уже был не нов, для русского человека, для русских мальчиков это, в общем, что-то было удивительное.

Д. Володихин

— Некое прекрасное и опасное одновременно увлечение.

М. Смолин

— Да, некое прекрасное и опасное, на которое люди очень живо реагировали. Раз есть несправедливость, надо в ментальности русского человека срочно...

Д. Володихин

— Срочно бороться.

М. Смолин

— Срочно бороться, чтобы все пришло в какую-то некую норму. А норма где почерпываеся? Почерпывается из последних брошюрок, которые переводят благожелатели либеральных взглядов.

Д. Володихин

— Ну а вот Тихомиров, человек, который проходит через все это, он впоследствии идет получать высшее образование, он становится студентом?

М. Смолин

— Да, он уезжает после гимназии в Москву.

Д. Володихин

— И тут ему все это, ну скажем так, добавляется и укрепляется вот то мировидение, которое он встретил в гимназии.

М. Смолин

— Да, здесь это причем укрепляется интересным способом. Вот он, кстати говоря, много пишет о молодежи, у него есть несколько интересных работ и воспоминаний о своей молодости, и он анализирует, как это происходило. Вот он, например, говорит, когда я приехал в университет, никакой политики в университете не было, все люди как бы жили какой-то такой, кто академической жизнью, а кто такой вот студенческо-выпивающей жизнью. Говорит, что очень много пили в мое время, когда я туда поступил. И, говорит, очень странно, если бы нам, вот тем, кто поступил в вуз, сказали, что через год-два мы все ломанемся в революцию, все бы очень сильно посмеялись. Потому что, в общем, вот как бы в некоей массе такой вот студенческой заряда не было еще.

Д. Володихин

— Это звучало бы так: как, в революцию без закуски?

М. Смолин

— Да, да.

Д. Володихин

— Но вот вопрос. Ведь это уже где-то начало 70-х годов.

М. Смолин

— Да.

Д. Володихин

— В общем, Тихомиров просто несколько перевоспитался, но он все еще человек, который пассивно вбирает в себя определенные флюиды — флюиды там революционерства, флюиды нигилизма, он все еще не деятель, он все еще созерцатель. Когда он ставится на рельсы вот осознанного делателя, то есть человека, который встал на путь, вот как вы сказали, борьбы за справедливость?

М. Смолин

— Да, вот он, конечно, сначала заразился, что называется, чтением и сам потом это признавал. Вот это чтение толстых либеральных журналов. И как одновременно наличие в этих либеральных журналах более радикальных публицистов, типа вот Писарева, да, или Дружинина, оно как бы вот стимулировало поиск товарищей. А в студенчестве товарищество очень развито, клубная такая жизнь тоже очень развита, и вот кружки революционные — собственно, это начало 70-х годов, «чайковцы» появились тогда.

Д. Володихин

— А что такое «чайковцы»?

М. Смолин

— «Чайковцы» — это вот такие первые революционные кружки, протонародовольческие такие.

Д. Володихин

— Ну эти вроде говорили: пойдем просвещать народ, скажем ему, что его обманывают, что все вокруг прогнило.

М. Смолин

— Да, благими намерениями вымощена эта дорога в революцию.

Д. Володихин

— Вот они пошли пропагандировать народ: народ, вставай!

М. Смолин

— Нет. Сначала они сказали, в кружках им говорят: надо читать. Вот надо читать Маркса...

Д. Володихин

— Ну сначала читай, а потом иди.

М. Смолин

— Надо читать Бакунина, надо читать вот Лаврова, надо читать обязательно Герцена, да. И вот, собственно, 60–70-е годы вот это студенчество начиталось вот этой литературы. Обязательно Дарвина, да, перевод.

Д. Володихин

— Ну потом все-таки пошло в народ пошло.

М. Смолин

— А в народ они пошли, уже когда они стали размышлять: а как же нам поднять-то народ на революцию? Сначала была идея такого спора между заговорщиками и террористами. Вот, кстати говоря, Лев Тихомиров никогда не был идеологом терроризма, а он был идеологом заговорщичества. Он считал, что вот надо создать некую группу людей, которая сможет захватить власть через переворот такой государственный. А террористическая часть народовольчества нарождающегося, она как раз считала, что вот надо сначала так испугать общество и власть, чтобы сама власть потом вот, через теракты, отдала эту власть самим вот этим, этой организация террористов.

Д. Володихин

— Ну что же конкретно делал Тихомиров?

М. Смолин

— А Тихомиров, надо сказать, внутри вот этой революционной организация был одним из главных теоретиков. Вот если мы почитаем воспоминания о нем людей, которые, вот все мы знаем — Перовскую, Михайлова, Веру Фигнер там, Аксельрода...

Д. Володихин

— То есть самых отчаянных террористов.

М. Смолин

— Самых отчаянных террористов того времени, то мы увидим, что они его считают своим первым теоретиком, главным теоретиком.

Д. Володихин

— Ну мы-то с бомбами, а мыслитель вон — Тихомиров.

М. Смолин

— Да, он всегда писал какие-то документы, статьи, осмысливал эти процессы все внутриреволюционные, во всех вот этих съездах народовольцев участвовал. И как бы вот все они на него смотрели как на такую действующую фигуру, которая им вот как бы расшифровывает, собственно, революционную жизнь.

Д. Володихин

— Ну и в какой-то момент его расшифровали органы защиты безопасности и порядка, и ему пришлось переехать за рубеж.

М. Смолин

— Ну это уже после того, как народовольцы наконец убили, после шестого, по-моему, да, покушения, Александра II. И Лев Александрович писал письмо от имени народовольцев следующему императору Александру III, значит, с требованием, вот таким странным требованием, чтобы он принял вот эти революционные какие-то взгляды, начал перестраивать Российскую империю, исходя из понимания народовольцев, а иначе, мол, мы и до тебя доберемся.

Д. Володихин

— Но государь Александр Александрович не внял, он скорее решил вычистить конюшни.

М. Смолин

— Да. Была реформирована полицейская часть. Надо сказать, в этом активно поучаствовал такой человек как Плеве, который потом стал министром внутренних дел при Николае II, а до этого он возглавил департамент полиции как раз. И именно он, вместе с другим очень интересным деятелем, Дурново, вот они, собственно, вот эту полицию и перереформировали в более действенную, которая и справилась с террористами.

Д. Володихин

— Ну что ж, дорогие радиослушатели, мы находимся на пороге серьезных изменений в характере и личности Льва Александровича Тихомирова. До этого осталось буквально несколько лет. Итак, у нас на пороге начало 80-х годов XIX столетия. А в студии здесь светлое радио, радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. И мы обсуждаем судьбу и труды Льва Александровича Тихомирова. Мы расстанемся с вами буквально на минуту, чтобы вскоре вновь встретиться в эфире.

Д. Володихин

— Дорогие радиослушатели, это светлое радио, радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. Мы обсуждаем с кандидатом исторических наук, доцентом Московского государственного института культуры, Михаилом Борисовичем Смолиным, судьбу и труды одного из крупнейших консервативных мыслителей конца XIX — начала XX века, Льва Александровича Тихомирова. И вот мы его застали в неудобной компании — пока он еще никакой не консерватор, пока он еще теоретик революционерства, он связан, хоть и не напрямую, но довольно близко с террористическим движением, он мечтает изменить власть. И он находится в ситуации, когда власть начинает всерьез защититься, и его драгоценные товарищи один за другим отправляются либо в заключение, либо к окончанию своего срока земного. Что ж, ему приходится уехать.

М. Смолин

— Да. Он сначала выходит на нелегальное положение, скрывается, ездит по России. Но в 1883 году ему приходится уже уехать за границу. Потому что весь костяк «Народной воли» разгромлен, все посажены, все пойманы, он действительно остается, можно сказать, таким одним из самых известных людей «Народной воли» на свободе. И чтобы вот сохранить свою свободу, он уезжает сначала в Швейцарию. потом во Францию. Причем интересно, что вот когда нам преподавали в советской школе и в советском университете историю вот этих революционных организаций, то мы ничего не знали про Льва Тихомирова.

Д. Володихин

— Ну как же, а те, кто составлял учебники, прекрасно понимали, что впоследствии Лев Тихомиров перешел на другую сторону, поэтому его надо исключить, вычеркнуть, забыть, да все что угодно, просто стереть, как пятно ластиком.

М. Смолин

— Это, кстати, вот к вопросу некоей объективности истории революционных партий. Там на самом деле если покопаться, много есть вот такого, не вписывающегося вот в эту генеральную линию. И Лев Тихомиров один из самых ярких персонажей, который вот перешел из революционного такого Савла в таких консервативные Павлы.

Д. Володихин

— Ну это произошло как раз за границей. Именно там он начинает задумываться о том, что делал что-то не то, и товарищи у него не те люди, с которыми он хотел бы сидеть за одним столом. Что же его подтолкнуло к этому?

М. Смолин

— Вот вы знаете, здесь это очень интересно. Я бы сказал, что здесь есть несколько составляющих. С одной стороны, он попал во Францию — попал в республиканскую страну, которая тогда воспринималась как передовая страна, и по ее лекалам многое пытались переделать в самой России. А попал он в то время, когда во Франции гремели скандалы, скандалы коррупционные. Вот это наше такое понимание слова «Панама», да, как некий синоним обмана и коррупции — это, собственно, и произошло как раз тогда во Франции — Панамский скандал. Когда строили Панамский канал между Северной и Южной Америкой, практически весь политический класс Франции участвовал в этом коррупционном деле, в котором огромное количество взяток, огромное количество коррупционных схем было как раз и отработано.

Д. Володихин

— И в конечном итоге отсутствие совершенного, доведенного до конца проекта.

М. Смолин

— Да. И параллельно с этим публичность тогдашней Франции все это выбросила в общественное обсуждение, и оказалось, что республика никаким образом не спасает ни от коррупции, не создает никакую честную власть и, собственно, сама Франция тогда представлялась очень слабой страной.

Д. Володихин

— То есть, иными словами, прибыв почти в образцовое, эталонное республиканское государство, Тихомиров хотел бы видеть в нем подтверждение своих правил, идеалов...

М. Смолин

— Конечно.

Д. Володихин

— А увидел нечто прямо противоположное. Он увидел то, что ну есть тут республиканская форма правления, как некий инструмент государственного строительства, и в данном случае он привел к строительству некоего достаточно кривобокого здания. Это здание, то есть французское государство, только что проиграло большую войну немцам и сейчас явило чудовищную гнилость бюрократии и подкупаемость всего и вся.

М. Смолин

— Да. И в 80-е годы вынуждено была многое что еще уступить Германии. А параллельно с этим, надо сказать, что Франция все время колебалась в 80-е годы между введением обратно монархии. Вот этот знаменитый буланжизм, который процветал как раз во второй половине 80-х годов — такое правое движение к возрождению монархии во Франции тогда очень было сильно. И буквально, что называется, фифти-фифти все колебалось, останется ли республика или все-таки Франция снова вернется в монархию.

Д. Володихин

— Казалось бы, самое республиканское государство из всех республиканских стран Европы, ну разве что более республиканским является Швейцария, но это не великая держава. И тут происходит определенный слом мировоззрений Тихомирова. Насколько я понимаю, это 1888 год или даже несколько пораньше.

М. Смолин

— Ну чуть пораньше, да. Но я думаю, что здесь вот кроме вот этого сравнения, в общем-то, процветающий сильной Российской империи при Александре III с такой слабой, и коррупционной, и вот фальшивой такой республики во Франции, плюс христианское возрождение у человека: он начал читать Библию в эмиграции, у него началась нормальная обычная, не революционная, а семейная жизнь, у него родился ребенок. А надо сказать, что когда он бежал из России, ему пришлось оставить своих двоих дочерей у своих родителей. То есть в определенной степени он находится в таком разрывающем его нравственном положении, когда дети находились в России, еще один сын у него родился во Франции. И сын, кстати говоря, тоже вот пишет в дневнике, все время спрашивал его: а кто мы такие? Он говорил: мы русские. Он говорил: а почему мы живем во Франции? И вот на эти детские вопросы Лев Александрович не мог ответить честно и открыто, рассказать ему, что твой отец преступник, государственный преступник, который не может вернуться в свою страну.

Д. Володихин

— А что можно сказать о той среде, которая его окружала? Насколько я понимаю, частично переворот в мыслях был подготовлен знакомством с мыслителями российской эмиграции революционной направленности — они не очень-то понравились Тихомирову.

М. Смолин

— Ну вы знаете, он был знаком и с Кропоткиным, и с Лавровым, и с многими другими эмигрантскими писателями. И, честно говоря, вот его восприятие этих персонажей, оно все более было критичным. Он, например, когда спорил с Кропоткиным об анархии — он замечает так в своих воспоминаниях, что до того, как вы выходите на тему обсудить теорию анархии, человек выглядит очень прилично, воспитанно и как-то благожелательно. Как только мы начинаем разговаривать об этом его пунктике, он сразу начинает беситься, нервничать и совершенно преображается в какого-то очень неприятного субъекта. То же самое примерно было и с Лавровым. То есть вот эти споры, его какие-то попытки проверить свои теории уже как бы на другом этапе, в некоей спокойной обстановке, в эмиграции, приводят к тому, что он видит, что в реальности республика не является каким-то новым шагом в развитии государственности, и что вот эти демократические идеи в переустройстве власти на основах выборов не приводят ни к каким хорошим результатам.

Д. Володихин

— Ну вот я полагаю, здесь еще сыграло роль вот что. Когда он находился в России и видел, что где-то там, за рубежом, есть титаны мысли, которым интеллектуально подчинены многие русские сообщества, он думал: вот приеду, познакомлюсь, напитаюсь. Начал напитываться — видит, титаны слабоваты и, в общем, они на многие вопросы не то что не могут ответить, а скорее начинают как-то странно юлить. В результате, насколько я помню, для вот всех этих его знакомых, товарищей по революционному движению это было как разорвавшаяся бомба, когда Тихомиров запросился официально назад, в Россию.

М. Смолин

— Да, он написал письмо Александру III — покаянное письмо, с рассказом о том, что вот он хоть и участвовал в организации, которую ее деятельность привела к убийству отца Александра III, но он пересмотрел свои взгляды, просит прощения и хочет вернуться в Россию, для того чтобы вот искупать свою вину именно ну как бы так борьбой с революцией, уже на другом этапе став консерватором. Надо сказать, что Александр III мог бы вполне считать себя совершенно обиженным и воспринимать этого государственного преступника как личного врага, убившего его отца...

Д. Володихин

— Ну скажем, пособничавшего убийцам.

М. Смолин

— Да, но христианский такой вот подход этого государя, собственно, и даровал нам этого мыслителя. Потому что если бы он не разрешил ему вернуться в Россию, если бы он его не простил и, по сути дела, не реабилитировал в обществе, то, в общем, скорее всего мы бы не имели того Льва Тихомирова, который получился в результате этого прощения.

Д. Володихин

— Очень важный момент. Действительно государь проявил милость в отношении Тихомирова, разрешил ему переехать, и Тихомиров переехал. Но ведь еще и попутно Тихомиров — не по заказу государства, никто ему не говорил: давайте что-нибудь покаянное опубликуйте, он сам, от чистого сердца написал мемуары, которые рассказывают о том, почему он перестал был революционером.

М. Смолин

— Да, выпустил довольно большую брошюру «Почему я перестал быть революционером» в 1988 году. Вот мне кажется, что вот такого рода публичный разрыв с революцией, со своими товарищами, со своим прошлым, и говорит о его искренности. Вот мне, кстати говоря, в различных мыслителях XX века не хватает вот у каждого такой книги. Вот я почему-то не вижу во многих, кто до революции имел либеральные и такие социалистические взгляды, а в эмиграции попал в ситуацию, когда посидел в ЧК, когда уже видел вот эти ужасы революции и гражданской войны, в эмиграции стал более консервативен, но я не вижу вот этого публичного покаяния почти ни у кого. Очень мало кто написал такую книгу: что я был дураком...

Д. Володихин

— Ну как же я ошибался.

М. Смолин

— Ну Струве говорил, что он был дураком. Но все-таки вот какую-то такую книгу, с разоблачением своих взглядов молодости, почти никто не написал.

Д. Володихин

— Михаил Борисович, опять же тот же Леонтьев говорил в духе, насколько я был не умен, пока не вернулся к христианству. И тут ведь дело в том, что это довольно тяжело, когда несколько человек наверху говорят: ой, кажется, нормальный человек, а ведь держали за сумасшедшего, — и их голоса почти не слышно. А вот среди старых знакомых десятки людей указывают пальцем и говорят: предатель! изменник! — конечно, это тяжело, конечно, не всякий осмелился на это пойти. В том-то, может быть, и великий урок судьбы Льва Александровича Тихомирова, что он, будучи крупным деятелем левого лагеря, честно осознав то, что он идет не туда, фактически сломал свою прежнюю жизнь, повернул в другую сторону. И огромному количеству других людей объявил: вы шли тогда за мной, я ошибался и повернул в другую сторону. И вы идите в другую сторону, потому что иначе жизнь ваша будет скверна и темна.

М. Смолин

— Причем интересно, за ним последовало, по вот исследованиям историков, около тридцати человек, который участвовали в различных революционных группах.

Д. Володихин

— Ну он был авторитетен.

М. Смолин

— Да, то есть революционеры воспринимали это как разорвавшуюся бомбу. И Аксельрод сказал такую даже фразу, что переход Тихомирова в стан консерваторов — это то же самое, если бы Александр III стал бы революционером или членом «Народной воли».

Д. Володихин

— Ну, в сущности, есть в этом нечто глубоко христианское. То есть если в православии понятие покаяние как исправление ума, а исправление ума есть и исправление дел, которыми ворочает этот самый ум — Тихомиров прошел эту дорогу, чрезвычайно трудную, до конца.

Д. Володихин

— Мне радостно сейчас напомнить вам, дорогие радиослушатели, что это светлое радио, радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». С Тихомировым все хорошо. У нас в студии замечательный гость, кандидат исторических наук, замечательный публицист и политолог, Михаил Борисович Смолин. И мы обсуждаем финальный этап жизни и судьбы Льва Александровича Тихомирова. Ну поскольку у нас осталось не так много времени, как хотелось бы, я напомню, что главный фундаментальный труд, который напишет Лев Александрович в России, это будет «Монархическая государственность» — настоящая система знаний о этом типе государственности. И это прямое, четкое, ясное заявление, что хороша монархическая государственность в той мере, в которой она опирается на нравственный идеал, процветающий на почве христианства. А лучше всего именно православия, которое он считал наивысшим среди разновидностей христианства, и сам был честным православным человеком. Но вот, понимаете, мы говорим о трудах, о теории. А хотелось бы напомнить не только то, что Тихомиров знаменит, этой книгой прежде всего, но и то, что он был честный труженик. Он пошел к государству, можно сказать, пошел на поклон и сказал: используйте меня — я очень работоспособен, я буду составлять документы, которые вам нужны и которые вы пока еще не понимаете, потому что не видите всей сложности социальных проблем, которые вот сейчас на вас обрушатся.

М. Смолин

— Да, он, как человек из среды революционеров, хорошо понимал рабочий вопрос. И его участие вот этой зубатовской организации рабочих было очень существенно, он был идеологом вот этого...

Д. Володихин

— Трезвого образа жизни.

М. Смолин

— И трезвого образа жизни, и особого подхода к формированию рабочих союзов. Он считал, что обязательно нужна сословная интеллигенция рабочим, иначе революционеры всегда будут их водить за нос.

Д. Володихин

— То есть, честно говоря, вот получается примерно так: есть разночинская интеллигенция, которая, в общем, находится достаточно далеко от интересов и сложностей рабочих и есть рабочие, которые недостаточно образованны. Дать им образование, дать им приличествующее нравственное воспитание и сделать так, чтобы они жили своим умом.

М. Смолин

— Да, у рабочих должен быть свой ум, причем ум такой сословно-профессиональный. Потому что это новый социальный строй, который, по мнению Льва Тихомирова, должен быть также встроен в государство, то есть ему должны дать права и обязанности этого государства, как и все остальные другие слои, сформированные русской историей. Раз появилось такое сословие, раз появился такой социальный профессиональный слой как рабочие, государство должно четко определить, какие у него права и какие есть обязанности, и как бы пустить его в этот организм государства, в нужное место, где он будет приносить максимальную пользу. Вот это, к сожалению, скажем так, Российское государство не успело, несмотря на то что Лев Александрович...

Д. Володихин

— Кое-что сделало.

М. Смолин

— Да, рабочее законодательство было одно из самых передовых в Российской империи, даже по сравнению с Британией и Соединенными Штатами. Рабочие жили в материальном плане к Первой мировой войне очень состоятельно. И многие даже советские руководители об этом вспоминали в своих уже книгах, когда уже были на пенсии, а не во главе партии, как Хрущев там, да.

Д. Володихин

— «Что же мы никак не обеспечим рабочему то, что он имел при царе».

М. Смолин

— Да. Поэтому здесь записки, книги. Надо сказать, что он написал большую книгу «Рабочий вопрос», практические способы применения его. И работал и с министром внутренних дел Сипягиным, и с министром внутренних дел Плеве, и даже был советником Петра Аркадьевича Столыпина. Причем официальным советником — Столыпин дал ему звание статского советника, он вошел в состав Совета Главного управления по делам печати, и там много писал по заказу Столыпина разных записок, как по рабочему вопросу, так и по церковному вопросу.

Д. Володихин

— Ну вот давайте обратим внимание на парадокс. Когда-то Тихомиров сотрудничал с террористами — не то что сам бомбы бросал, но сотрудничал достаточно тесно, теперь он сотрудничает с государством. И умные люди, которые пытаются вывести путем разумных реформ и разумной эволюции Российскую империю из-под революционного удара, один за другим погибают. Сипягин, Плеве, Столыпин — все очень быстро стали мертвецами под действием оружия, которое применили бывшие друзья Тихомирова. И в какой-то степени получилось, что грехи молодости его упали на его же голову. И на голову всей страны, к сожалению.

М. Смолин

— Ну он чувствовал это. В его дневнике мы постоянно видим вот это покаянное чувство за свое участие в революции. И свою деятельность, в том числе и интеллектуальную, он воспринимал именно как путь покаяния.

Д. Володихин

— Ну вот во время так называемой первой русской революции 1905 года всей душой на стороне государства был Тихомиров, и он готовил документы законодательные, которые должны были привести к разумному повороту. Вот тот самый ремонт, о котором мы говорили, условно говоря, пилюли вместо того, чтобы наваривать колеса вместе рук — это то, что тогда предлагал Тихомиров. И, насколько я понимаю, кое-то из его идей было реализовано.

М. Смолин

— Ну во-первых, он принял вот это третьеиюньское новое законодательство, да, как вещь, которая была...

Д. Володихин

— А вот поподробнее. Вы говорите: «третьеиюньское законодательство» — некоторым нужно просвещение.

М. Смолин

— Да, 3 июня 1907 года был принят новый закон о выборах, и он более соответствовал его представлению о том, как необходимо формировать представительство в государстве. С его точки зрения, надо сказать, что он считал, что вот эта система парламентаризма абсолютно бессмысленна. Именно в силу того, что в парламент никогда не пойдут высокие профессионалы, потому что им тогда надо уйти из своих профессий на несколько лет. Любой успешный человек в какой-то профессии никогда...

Д. Володихин

— Не будет тратить время.

М. Смолин

— Да, не будет тратить время на непонятное вот это сидение на этих креслах. Поэтому он предлагайте уйти от этого постоянного собрания и собирать народную Думу, как он говорил, раз в три года на сессии в три-четыре месяца. До этого, до этой сессии, подготавливаются основные вопросы, которые волнуют население, бюрократический аппарат подготавливает какие-то свои предложении по реформам, и власть встречается с представителями народа раз в три года вот на эти сессии, обсудить, как предыдущие реформы оцениваются этими людьми, народом, и какие предложения выносятся на обсуждение со стороны власти этим представителям народа, что власть будет делать дальше.

Д. Володихин

— Ну разумная система, да.

М. Смолин

— Очень разумно. И уход от партийности, никаких партий.

Д. Володихин

— А что реально из идей Тихомирова действительно вошло в государственный быт Российской империи? Не так много, насколько я понимаю. Хотелось бы, чтобы больше, но все-таки кое-что сыграло.

М. Смолин

— Кое-что из законов о печати. У него есть книга с предложениями переписать законодательство о печати — кое-что вошло в Российской империи в обиход. Кое-что такое, с чем Столыпин согласился, по поводу основных законов и проведении решений по вот этой 86–87-й статье основных законов. То есть тогда, когда Госдумы нет, власть в лице совета министров имела право проводить законы вне обсуждения в Государственной думе. И в определенной степени предложения Льва Тихомирова о том, что власть — и верховная власть, и управительная власть в Совете министров имеет право выпускать законы, не советуясь вот с этими партийными политиканами.

Д. Володихин

— С думцами.

М. Смолин

— Да, с думцами. Вот это использование этой возможности властью, которая левыми и либералами воспринималась как противозаконная.

Д. Володихин

— Ну как красная тряпка на быка.

М. Смолин

— Да, как красная тряпка. Во многом вот как бы была подана в том числе и в работах Льва Тихомирова.

Д. Володихин

— А после трагической кончины Столыпина Тихомиров оказывается в сложном положении. У него нет более высоких покровителей. Он знаменит, вместе с тем уже немолод, ему сложно работать в дальнейшим с государством. Каков был закат его судьбы?

М. Смолин

— Ну в 1911 году он был уже в Москве. Столыпин разрешил ему стать главным редактором «Московских ведомостей», так как он был, при Столыпине работал в Санкт-Петербурге. В 1913 году он завершил вот это пятилетие главного редакторства над «Московскими ведомостями».

Д. Володихин

— Чрезвычайно популярная по тем времена газета, кстати говоря.

М. Смолин

— Ну по крайней мере она читалась всем интеллектуальным слоем тогдашней страны. И Коковцев, уже новый министр, председатель Совета министров, его отпустил с этого поста на вольные хлеба, что называется. Лев Александрович уехал в Сергиев Посад жить уже на постоянной основе, потому что его связи с Московской духовной академии были очень тесные. Например, очень тесные связи у него были с профессором философии Введенским. Вот этот человек писал литературные обзоры и критические статьи в «Московских ведомостях» довольно долго, занимая там ответственный пост. И вот эти связи, как бы и философские его связи, они тоже способствовали переезду к преподобному Сергию. А одновременно у него были очень хорошие отношения с Флоренским.

Д. Володихин

— Ну дай Бог нам всем таких друзей и столь огромных возможностей заниматься интеллектуальной деятельностью в тот момент, когда ты давным-давно разменял седьмой десяток.

М. Смолин

— Ну да. Надо сказать, что здоровье его было где-то уже после пятидесяти очень непростое. У него был ревматизм сочленений, причем эта болезнь обострялась до такой степени, что он не мог двигаться периодически. И поэтому вот в Сергиевом Посаде он уже занялся написанием другого капитального своего труда — «Религиозно-философские основы истории».

Д. Володихин

— Успел?

М. Смолин

— Он успел написать эту книгу, уже закончив ее в 1918 году, уже после революции.

Д. Володихин

— А напечатали ее?

М. Смолин

— Напечатали ее в 1997 году, в журнале «Москва».

Д. Володихин

— Вот еще один парадокс: для того, чтобы эта книга вышла, должно было государство, созданное революцией, исчезнуть. Но, в общем, Тихомирову повезло в том, что в советское время он прожил очень недолго.

М. Смолин

— Конечно, я думаю, что, безусловно, ему повезло, что он прожил недолго. Во-вторых, что он переехал перед самой революцией в провинцию, в Сергиев Посад. То есть вот эти все какие-то революционные бури столиц, Москвы и Петербурга, до него доносились уже скорее голодом и нищетой, а не репрессиями.

Д. Володихин

— Когда он скончался?

М. Смолин

— В 1923 году он скончался, будучи делопроизводителем в школе имени Максима Горького.

Д. Володихин

— И вспоминая о том государстве, которое многие люди пытались сберечь, никому это не удалось. Но хотя бы от них остался завет возродить то, что когда-то не удалось спасти. Дорогие радиослушатели, время нашей передачи подходит к концу. И мне осталось от вашего имени поблагодарить Михаила Борисовича Смолина за роль нашего Вергилия по лабиринтам судьбы Льва Александровича Тихомирова. И сказать вам: спасибо за внимание, до свидания.

М. Смолин

— Всего хорошего. До свидания.