Среди наших «Закладок» есть программа, посвященная ленинградскому писателю Л. Пантелееву, — тому самому, что написал повести «Республика Шкид» и «Пакет», классический рассказ «Честное слово». В этой передаче мы говорим о его потаённой автобиографической книге «Верую», изданной после смерти Пантелеева, благодаря литератору Самуилу Лурье.

Именно словами Лурье открывается выпущенная в 2015-м году книга избранных пантелеевских статей и рассказов «История моих сюжетов»:

«Алексей Иванович незадолго до смерти передал мне свой архив.

Это была середина 80‑х годов, глухая ночь всеобщей лжи. А он мучился тем, что всю жизнь прожил по легенде, точно шпион. И надеялся, что кто-нибудь — например, я — рано или поздно расскажет правду — и оправдает его.

Сам А. И. не решился — страшно было расстаться с читателем. Да никто и не позволил бы писателю Пантелееву, мальчику из Республики ШКИД, беспризорнику, которого советская власть вывела на свет из подземелья, — признаться, что все было не так, скорее, — наоборот... Вся правда о нем известна лишь Тому Единственному, в Кого он веровал горячо и тайно, скрывая эту веру, как унизительную вину, и стыдясь вечного страха, сглодавшего его судьбу и душу, как и миллионы других судеб и душ...»

Из предисловия к сборнику избранной публицистики и прозы Л. Пантелеева «История моих сюжетов» нам читал Владимир Спектор.

...Душеприказчика Пантелеева — Самуила Ароновича Лурье — не стало в том же 2015-м году, когда и вышел, составленный им, пантелеевский сборник.

Слова Лурье о мучительной «двойной» жизни своего старшего друга — справедливы. Будучи классическим, так сказать, советским писателем, Алексей Иванович Пантелеев был ревностным христианином. И веру свою — действительно, скрывал. Но в будущем человеческом оправдании, я думаю, он всё-таки не нуждался, знал, что всё — в руке Божьей. Да и credo своё, повесть-исповедь «Верую» он, хоть и писал в стол, понимая, что при коммунистах её не издадут, — но писал и с надеждой на будущего читателя. Потому и передал архив молодому литератору, в талант которого поверил и которому доверял.

С тем, что Пантелеев скрывал свою веру именно как «унизительную вину», я согласиться тоже никак не могу. Свой сравнительный оборот наш тончайший стилист Самуил Лурье выбрал, по-моему, не точно. Пантелеев скрывал свою веру, тоскуя о её возможном открытом исповедании, да. И страха своего вечного, что узнают, что донесут в те самые «органы» — да, стыдился. Об этом он и в книге «Верую» пишет... Но вот только не «сглодал» тот страх его душу.

Жизнь — может, и сглодал. А душа осталась жива.

Душеприказчик Пантелеева, замечательный эссеист, редактор и критик Самуил Лурье не был религиозным человеком, а наследие ему досталось от человека — истово верующего. Оба они были ревностными поборниками справедливости, превыше многих добродетелей ценили человеческое достоинство и честь...

Но Пантелеев-то жил ещё и духовной жизнью, о чем его молодой друг — перед своей уже смертью — напомнил нам как умел. Так что нельзя не оценить и его трогательные слова о «Том, Единственном», кто знал о Пантелееве — всё.

С вами был Павел Крючков, и — на прощание — слова писателя Л. Пантелеева из сборника его избранной прозы и публицистики (кстати, кое-что из этой прозы, например, рассказ о детстве «Лопатка» — звучит и на волнах радио «Вера»).

Итак, финал статьи 1977-го года «История моих сюжетов», — давшей название сборнику, о котором мы говорили. Статья публиковалась ещё при жизни автора:

«...Эти заметки я писал не для детей, а для своих молодых товарищей по цеху. Только им я и решаюсь открыть свои тайны творчества, не опасаясь, что меня назовут мошенником и обманщиком. А вообще-то должен сознаться, что, чем дальше, тем больше тянет меня на чистую правду. В чем тут дело — не знаю. Может быть, это закономерность возраста, а может быть, закономерность времени. Уже не первый год я работаю над книгой рассказов о своем самом раннем детстве. Там нет ни на копейку вымысла, и вместе с тем это — не мемуары, все рассказы цикла подчинены законам жанра...»