Поделиться
У нас в гостях были президент фестиваля «Русское Зарубежье», кинорежиссер, директор киностудии «Русский Путь» Сергей Зайцев и режиссер театра и кино, сценарист, автор фильма о Юрии Кублановском Алексей Бурыкин.
Мы говорили о тринадцатом проходящем в Москве кинофестивале «Русское Зарубежье»: о его задачах и о фильмах, которые можно увидеть на фестивале. Разговор шел о культурном и научном наследии русского зарубежья, об истории Гражданской войны в России, об эмиграции и жизни наших соотечественников за рубежом и о том, как эта проблематика представлена на кинофестивале.
А. Пичугин
— Здравствуйте, дорогие слушатели. «Светлый вечер» на светлом радио. Здесь, в этой студии, Алла Митрофанова —
А. Митрофанова
— И Алексей Пичугин —
А. Пичугин
— И с удовольствием представляем гостей. Сегодня вместе с нами и с вами ближайший час, эту часть «Светлого вечера» проведут: Сергей Зайцев, президент фестиваля «Русское зарубежье», сценарист, режиссер, продюсер, директор киностудии «Русский путь». Здравствуйте, Сергей.
С. Зайцев
— Добрый вечер.
А. Пичугин
— Алексей Бурыкин, режиссер театра и кино, сценарист, продюсер, автор фильма о Юрии Кублановском, который участвует в программе фестиваля «Русское зарубежье». Добрый вечер.
А. Бурыкин
— Добрый, светлый вечер.
А. Пичугин
— Мы, если я не ошибаюсь, в пятый раз встречаемся с вами накануне очередного фестиваля.
С. Зайцев
— Неужели в пятый?
А. Пичугин
— В четвертый или в пятый. В общем, уже солидно.
А. Митрофанова
— Фестиваль откроется 7-го ноября, традиционно уже в 13-й раз. Именно 7-го ноября, это важная для вас, ключевая дата.
С. Зайцев
— Конечно. Бывший некогда «красный день календаря». А на самом деле, день, который для нас символизирует трагедию для России, трагедию рассеяния. То есть залп «Авроры», произведенный в этот день привел к тому, что в эмиграции оказались около 3 миллионов человек. Вот так. Поэтому мы не изменяем себе. Во всяком случае, до сих пор это получалось — в 13-й раз будем открываться именно 7-го ноября.
А. Пичугин
— Около 3 миллионов человек оказались в эмиграции. И гораздо больше погибли здесь, тоже по тем же причинам.
С. Зайцев
— Вы знаете, какая штука — мы пробовали, ну, не то что мы, а, конечно, с помощью профессиональных историков, примерно подсчитать, сколько жизней, сколько людей унесла Гражданская война в целом — это голод, это вооруженные восстания и непосредственное противостояние с оружием в руках. Около 10 миллионов — около 10 миллионов Россия не досчиталась, это не считая жертв в Первой мировой войне.
А. Пичугин
— И не считая жертв террора.
С. Зайцев
— Да, конечно, не считая ГУЛАГа и так далее, и так далее. Это по началу 20-х годов, когда был последний исход в 1922-м году, генерал Дитерихс уходил с Дальнего Востока.
А. Пичугин
— Как раз неделю назад мы вспоминали жертв ГУЛАГа, репрессированных. И через неделю вспоминаем людей, которые сумели отсюда уехать.
А. Митрофанова
— 10 миллионов человек. Знаете, когда статистикой оперируешь: подумаешь, некая цифра — бывало и больше, бывало и меньше, конечно. Но тем не менее. Но если представить себе, что за этой цифрой стоят конкретные люди, конкретные судьбы: 10 миллионов человек, конкретных совершенно, у которых были семьи, у которых было какое-то хозяйство, была своя жизнь. И тут раз — и это всё оборвалось. Тут начинаются уже мурашки по спине, потому что, простите, это в голове никак не умещается.
С. Зайцев
— Теперь можно понять, чуть-чуть поговорив на эту тему, даже совсем чуть-чуть, сколько мы с вами говорим, можно понять, откуда бы в России было население 500 миллионов или около того, как предсказывал Менделеев.
А. Пичугин
— 120 миллионов всего сейчас в России проживает. В Советском Союзе, конечно же, гораздо больше. Но если мы посчитаем 10 миллионов, которые погибли в этих «мясорубках» первых лет Советской власти, жертвы ГУЛАГа — миллионы. 26 миллионов человек унесла Вторая мировая война у нас только. И получается, что вообще…
С. Зайцев
— Россия много потеряла.
А. Митрофанова
— Вы знаете, здесь подсчет можно другим образом вести — эти люди погибшие, через одно, через два, через три поколения, это наши родственники. И каким образом трагедии их жизни сказались на судьбах наших семей — вот эта цепочка, которая к нам до сих пор тянется, ее же тоже важно отслеживать. Не досчитались — например, в семье пропал отец. И несколько человек детей выросли без отца, выросли без какого-то очень важного импульса в свой жизни — импульса, вдохновляющего на свершения. Или, к примеру, отец был сломлен и своим детям передал очень, так сказать, мощный импульс: жить опасно. Как Лев Гумилев писал про пассионариев. И к 80-м годам ХХ века этот импульс пассионарности каким-то образом у нас начинает иссякать — это же тоже неслучайно.
С. Зайцев
— Конечно, конечно. И вообще, когда в обществе живет страх, это никуда не годится, мягко говоря. И вообще, нельзя способствовать тому, чтобы этот страх распространялся в обществе. Прежде всего, наверное, мы должны помнить об этих жертвах — это такая вещь банальная, но… Знаете, часто на каких-то показах фильмов мне говорят: а зачем знать, зачем изучать историю? Все равно дети повторяют ошибки отцов и так далее. И это правда, что история учит тому, что ничему не учит. Но вот простая логика — если относиться так к прошлому, совсем им не интересоваться, так скажем, то совершенно логично, что тебе все равно, что и после тебя будет. Правда ведь? Вот для этого надо прошлым интересоваться, чтобы что-то своим детишкам передать. Я думаю, что все-таки в этом смысле… Ну, я не могу говорить о результатах, которых мы достигли, проводя в 13-й раз кинофестиваль «Русское зарубежье», но мы как раз способствуем тому, чтобы не повторилось этой трагедии, которая случилась 100 лет назад с Россией. Потому что 100 лет родные друг друга ищут, действительно. И вот сейчас, — все-таки в Доме русского зарубежья проходит не только фестиваль «Русское зарубежье», но и много разных событий — вот за последние несколько лет, на моих глазах, спустя десятилетия несколько человек друг друга нашли. То есть родные, семьи воссоединялись. Вот еще сейчас как это еще аукается. А я думаю, что это не конец, и еще долго — мы еще долго, русские люди, будем друг друга искать по всему миру.
А. Митрофанова
— Получалось бы находить, как это у вас на фестивале произошло. А то, знаете, как бывает, что люди друг друга обнаруживают по разные стороны ментальных баррикад.
С. Зайцев
— Бывает.
А. Митрофанова
— И предпочитают оставаться в неведении друг о друге и дальше.
С. Зайцев
— Но все-таки передо мной положительные примеры.
А. Митрофанова
— Это прекрасно. Алексей, вы тоже традиционно принимаете участие в кинофестивале «Русское зарубежье». Наверняка за это время, в качестве ли члена жюри или отборочной комиссии или как участник фестиваля, вы наблюдаете за происходящим. У вас были свои какие-то важные открытия. Вы могли бы поделиться, что для вас стало самым ключевым, самым удивительным и потрясающим, что вы наблюдали?
А. Бурыкин
— Вы знаете, я с отрочества темой русского зарубежья, которая стала приоткрываться с 1985-го года, интересовался. Я читал всех, тогда еще не выходящих широким тиражом, писателей и так далее и так далее. И поэтому какая-то была закономерность, что я попал в поле зрения Сергея. Я сделал первую свою картину «Поле Куликово. Год 2005». И был конфликт с продюсером. То есть я сделал авторскую версию, они переделали во что-то другое. И я не знал, где ее показать. А хотелось, потому что мы делаем для людей.
А. Пичугин
— А фильм о чем? Понятно, к чему нас Куликово поле отсылает...
А. Бурыкин
— Да, то самое. И там один из главных героев, собственно, главным героем был Петр Сергеевич Вельяминов, который у которого 40 процентов рода осталось там. А он никогда не был на Куликовом поле. Никогда. Мы его привезли. Мы приехали вечером, он говорит: «Я хочу туда». Я говорю: «Нет. Поедем туда завтра сразу сниматься». И потрясающий там был момент, когда мой ассистент совершенно случайно увидел какую-то стелу и меня подозвал. А на стеле, на камне выбито: «Воеводе Вельяминову и его ратникам».
С. Зайцев
— «Миколе Вельяминову».
А. Бурыкин
— Да, «Миколе Вельяминову». И я тут же включаю камеру оператору, и он это снял, просто вернулись слезы у Петра Сергеевича, естественно. И вот этот фильм я не знал, где показать.
С. Зайцев
—Леша, можно я тебя перебью. Там очень важный, самый пронзительный момент в фильме, когда Алексей из-за кадра Вельяминову задает вопрос: «Что вы сейчас чувствуете?» И вот он молчит… А он, Вельяминов, совсем уже был старый. Помните Вельяминова? Сколько он всего сделал в кино, он советских партработников... шлейф ролей таких у него.
А. Бурыкин
— И при этом он сидел.
С. Зайцев
— Да. Сколько он переиграл именно таких советских функционеров. И вот он стоит… А видно было, что он уже на пороге вечности, он вскоре скончался…
А. Пичугин
— В 2009-м году. Фильм 2005-го, а Вельяминов упокоился в 2009-м. Еще 4 года прожил.
С. Зайцев
— Да. И вот он долго молчит, я помню, что там пауза — он молчит, когда Алексей его спросил: «Что вы сейчас чувствуете?» И вот он говорит: «Чувствую, что они за спиной стоят». Вот это замечательный, самый пронзительный момент. Извини, Леша, там много хороших моментов, но для меня это был самый навылет, который пронзал.
А. Бурыкин
— Я показал этот фильм Сергею, Сергей его взял. И с тех пор мы дружим. И я сделал 8 картин на этой студии уже.
А. Митрофанова
— Вы имеете в виду киностудию «Русский путь».
А. Бурыкин
— Да. Первое предложение было — фильм о Михаиле Чехове. Сережа знал, что я окончил Школу-студию МХАТ, актерский факультет, что мне это интересно. Мне это было действительно интересно. Мы сделали эту картину для РТР. Там был забавный такой эпизод. Если хотите, расскажу.
А. Пичугин
— Да, конечно.
А. Бурыкин
— У нас был такой шеф-редактор — Петр Силантьев. Они очень любили, чтобы авторского текста было много. А я — нет. Я считаю, что авторский текст в картине должен быть минимальным, только когда он необходим.
А. Пичугин
— Есть документальное кино вообще без авторского текста.
А. Бурыкин
— Естественно. Как вот сейчас фильм о Кублановском, будем говорить об этом. Я даю возможность людям сказать самим, а никакие выводы не делать авторским текстом. А у них принято было, что т-т-т, т-т-т…
А. Митрофанова
— Разные жанры, разные форматы.
А. Бурыкин
— И последние 15 минут фильма я сделал практического без авторского текста — и он этого не заметил. И когда показали фильм на канале Михаилу Алексееву, который тогда курировал документальное кино на РТР, он сказал: «Срочно в эфир». На следующий день прибежал к нам на студию Силантьев и сказал: «Алексей, там 15 минут у вас же нет авторского текста». Я говорю: «Все, всё, всё».
А. Пичугин
— Я почему-то вспомнил. Человека нет уже год — Александр Расторгуев, погибший в ЦАР. У него был замечательный фильм о Чеченской войне, где ни слова авторского текста не было сказано. Это было так показано, что там говорить было нечего — там просто такой монолитный абсолютно фильм.
С. Зайцев
— Это один из законов кино: можешь не говорить — не говори.
А. Бурыкин
— В ЦАР, кстати, погиб один из операторов, с которым я работал. Кирилл Радченко. Чудесный просто. Зачем полез туда — непонятно.
А. Митрофанова
— Напомню, что сегодня в программе «Светлый вечер» на радио «Вера»: Сергей Зайцев, президент фестиваля «Русское зарубежье», сценарист, кинорежиссер, продюсер, директор киностудии «Русский путь»; Алексей Бурыкин, режиссер театра и кино, сценарист, автор фильма о Юрии Кублановском, который принимает участие в программе фестиваля «Русское зарубежье». У Алексея большой опыт сотрудничества с фестивалем «Русское зарубежье». Кстати, он 7-го ноября открывается и до 14-го продлится в Доме русского зарубежья, на Таганке. Можно приходить туда и смотреть картины, принимать участие в дискуссиях. Каким образом проходит работа фестиваля? Сергей, напомните, пожалуйста.
С. Зайцев
— Если вы имеете в виду, можно ли свободно посещать все мероприятия фестиваля — абсолютно свободно. Единственное, что у нас не очень большой зал, 200 с небольшим мест. И поэтому мы проводим церемонию открытия фестиваля по пригласительным билетам. Но, начиная с 8-го числа и включительно по 14-е ноября у нас вход на все-все мероприятия, на показы фильмов, творческие вечера, творческие встречи, у нас много международных гостей из-за рубежа приезжает, международный фестиваль поскольку. В этом году несколько интересных людей к нам приезжает. Не знаю, это надо отдельно о них рассказывать. В работе жюри принимает участие Владимир Козлов, замечательный режиссер из Тулузы, из Франции. Кстати, он лауреат нашего фестиваля, получил главный приз в 2014-м году, если я не ошибаюсь. У нас приезжают две замечательные женщины — Елена Ельцова и Светлана Бешанова из Туниса. Они возглавляют тунисскую ассоциацию «Русское наследие». Они занимаются восстановлением русских захоронений в Тунисе, в Северной Африке. Замечательный педагог-хореограф Александр Александрович Ильин из Ме́льбурна. Как говорят русские, из Мельбу́рна.
А. Митрофанова
— Из Мельбу́рна?
С. Зайцев
— Да, так принято. Ведь как говорят: не из Харби́на, а из Харбина́ — все эмигранты, кто там родился, говорят: «Мы из Харбина́». И вот он именно из Харбина́, он родился там, в Харби́не.
А. Митрофанова
— И в Мельбу́рне.
С. Зайцев
— Да, и в Мельбу́рне живет. Александр Александрович, педагог-хореограф, приезжает работать в жюри конкурса игровых фильмов. Вот видите, у нас замечательные гости. И со всеми с ними можно будет совершенно беспрепятственно встретиться в эти дни.
А. Пичугин
— Напомните, пожалуйста, где это будет проходить.
С. Зайцев
— Как обычно, в Доме русского зарубежья имени Александра Солженицына на Таганке. Метро «Таганская»-кольцевая, Нижняя Радищевская, дом 2. Милости просим, всех ждем.
А. Митрофанова
— Надо обойти метро, и сразу там…
С. Зайцев
— От метро ходьбы одна минуты. Я всегда говорю: «Если вы больше минуты идете, значит, вы идете не туда».
А. Митрофанова
— Да, его довольно просто найти.
С. Зайцев
— Сейчас это большой комплекс. А теперь он стал еще больше.
А. Митрофанова
— Хочется, конечно, подробнее расспросить вас о картинах, которые там будут показаны. Но понимаю, что не получится поговорить обо всех работах. А вместе с тем, если кого-то упомянуть, а кого-то нет, наверное, это будет не очень правильно.
С. Зайцев
— Наверное.
А. Митрофанова
— Поэтому мне бы хотелось, наверное, о картине о Юрии Кублановском чуть подробнее поговорить. Алексей, тогда получается, тогда вопрос к вам. А как вы выбираете сюжеты для своих работ? И на основании чего на фигуре — ну, сейчас о Кублановском говорят, что он первый поэт нашего времени, — почему на нем вы остановили свое внимание?
А. Бурыкин
— Это очень интересный вопрос, потому что иногда сюжеты тебя находят, а иногда ты сюжета. Когда мне предлагают мне что-то делать, я всегда задумываюсь: а почему мне сейчас предложено? И почти всегда нахожу причину. Если не нахожу, то я не соглашаюсь. В данном случае было совершенно по-другому. Когда в 2004-м году я окончил Высшие режиссерские курсы, в надежде, что я буду прямо уже скоро снимать игровое кино, поскольку я окончил мастерскую Эмиля Владимировича Лотяну, я решил: ну, хорошо, я несколько документальных сделаю. Я сделал несколько заявок, одна из них была именно о Кублановском. Почему? Потому что еще подростком, слушая всякие «голоса», я его услышал. Потом его стали печатать уже в перестройку. И я всегда отмечал — я не знаю, что это такое, это какая-то сердечная привязанность — из всей той плеяды той, надо сказать, очень разнообразной и интересной, русских зарубежных поэтов того времени, его стихи мне были по сердцу и очень близки.
А. Пичугин
— Но у него еще интересная московская история, которая была до эмиграции. Это «Самое молодое общество гениев» — СМОГ. Леонид Губанов, его друг, который, кстати, кстати, мне ближе всех, наверное…
А. Митрофанова
— Напомните, пожалуйста, в двух словах биографию Юрия Кублановского. Мы с вами говорим о нем как об общеизвестной фигуре, как о неком факте нашей общей биографии. А, может быть, кто-то сейчас впервые слышит и вообще поэзией современной не очень интересуется и им неизвестны, может быть, эти имена.
С. Зайцев
— Пусть приходят 8-го числа в 19.30 в Дом русского зарубежья. И всё узнают.
А. Пичугин
— Название у фильма уже говорящее: «Родина рядом».
А. Бурыкин
— «Юрий Кублановский. Родина рядом».
А. Пичугин
— Ну, все-таки, надо. Не все придут. Кто-то может открыть «Википедию» и прочитать. Но надо, наверное, пунктирно напомнить, что родился Юрий Кублановский в Рыбинске в 1947-м году, юность у него проходила в Москве среди поэтов-шестидесятников, которых не публиковали, у того же Леонида Губанова при жизни не было публикаций. Его друг, один из ближайших соратников по этому литературному объединению, которое называлось «Самое молодое общество гениев», но на самом деле «Смелость, мысль, образ, глубина». И потом работал экскурсоводом на Соловках. Обыск. Высылка из Советского Союза.
А. Бурыкин
— Не высылка — там по-другому было. Ему предложили уехать.
А. Пичугин
— Предложили уехать, там прямой высылки не было. Через Вену.
А. Бурыкин
— Где ему Бродский помог с квартирой.
А. Пичугин
— Да-да. И потом жизнь во Франции, в Америке некоторое время.
А. Бурыкин
— В Америке — нет. Знаете, от Бродского как раз, который его встретил в Париже, он получил приглашение в какой-то колледж: я тебя устрою в колледж, надо подождать. А здесь уже Ирина Иловайская-Альберти давала работу в «Русской мысли» в Париже. И он решил все-таки остаться в Париже. Я ему сказал: «Юрий Михайлович, слава Богу, потому что я вас в Америке не вижу. Вы совершенно поэт европейский, вот совершенно. Бродский — да, американец абсолютный. А вы — европейский». Он остался в Париже, потом в Мюнхене какое-то время. И уже из Мюнхена вернулся в 90-м году — первым политическим эмигрантом. Первым.
А. Пичугин
— Он ведь говорил, это ему принадлежит замечательная фраза о том, что он чувствовал свое одиночество — творческое и человеческое, потому что родных и близких людей достаточно много вокруг, но для зарождающихся тогда демократов он слишком…
А. Бурыкин
— Национален.
А. Пичугин
— Национален, да. А для тех, кто более консервативен, он слишком демократичен.
А. Митрофанова
— Свой среди чужих.
А. Пичугин
— Да. И он говорит, что потом вернулся Солженицын и стало проще. А до этого… Кстати, они с Бродским настолько два разных человека, абсолютно — и по биографии, и по взглядам, и по жизни. Но они уважали очень друг друга.
А. Бурыкин
— Поэты, конечно.
А. Митрофанова
— Да, две масштабные фигуры, которые уважают друг в друге и ценят талант. Когда человек чувствует себя реализованным, у него нет необходимости, мне кажется, завидовать кому-то, сравнивать себя с другими и прочее. У него вот эта внутренняя наполненность, она позволяет ему очень щедро относиться ко всем окружающим людям. Или, помните, как Пастернак говорил об истинном аристократизме: равенство со всем сущим. Когда ты чувствуешь себя на одной волне с любым явлением в этом мире — ты способен его понять, принять, потому что внутри у тебя невероятный человеческий запас, масштаб личности. Это очень важно. И это очень здорово. К сожалению, это не все так себя «прокачали», как сейчас принято говорить, чтобы так себя чувствовать на равных с миром.
А. Бурыкин
— Простите. Алла. Можно я вернусь. Дело в том, что когда я написал эту заявку на фильм, с 2004-го по 2018-й — 14 лет она ходила по студиям, она ходила по телеканалам и так далее.
А. Пичугин
— Наверное, наши слушатели не очень хорошо представляют внутреннюю кухня, я тоже ее представляю не очень хорошо.
А. Бурыкин
— Ты пишешь заявку и носишь ее по студиям, по телеканалам. Предлагаешь: я хочу сделать такой фильм, у меня есть возможность это сделать, возможность внутренняя. Нет финансовой возможности. Ну, вот 14 лет я ждал этого. И, слава Богу, кстати говоря, потому что и я изменился уже, Юрий Михайлович уже изменился. Он говорит: «10 лет назад мы бы с тобой поехали и на Соловки». Я говорю: «Да не надо ничего. Вот сейчас хорошо — я вас хочу снять, какой вы есть сейчас».
А. Пичугин
— А в Рыбинск ездили?
А. Бурыкин
— Обязательно. Мышкин и Рыбинск — его любимые места.
С. Зайцев
— Вообще, картина довольно длинная.
А. Бурыкин
— И в Париж.
С. Зайцев
— Полтора часа почти.
А. Бурыкин
— Да.
А. Митрофанова
— Знаете, еще что интересно: ведь возможно, что тогда, в 2004-м году, еще не до конца была понятна, не очевидна, может быть, необходимость фильмов о людях такого уровня, как Юрий Кублановский. Мы только-только из 90-х выбрались, нам с самими собой тогда было бы разобраться.
А. Бурыкин
— Кстати, может быть.
С. Зайцев
— Необходимость-то была, не очень это ясно было.
А. Митрофанова
— Да, точнее — неочевидность.
А. Пичугин
— Не соглашусь. Мне кажется, что тогда запрос был больше, чем сейчас. Потому что тогда гораздо больше всего даже на телевидении выходило.
С. Зайцев
— Вы знаете, а я скорее соглашусь с Аллой. Потому что запрос-то был большой. Трудно было разобраться, что первоочередное, а что нет.
А. Пичугин
— Это да.
С. Зайцев
— И такая фигура, как Кублановский, могла бы тогда немножко затеряться.
А. Митрофанова
— Не «выстрелить»?
С. Зайцев
— Наверное, она бы все равно «стреляла».
А. Пичугин
— Кублановский — вряд ли.
С. Зайцев
— Я, правда, не очень понял, Леша, почему ты говоришь, что Бродский — американец. Я обожаю Бродского.
А. Бурыкин
— Я имею в виду, что он вписался в Америку, понимаешь, он вписался в Америку. Он Францию не любил, например, французов, французскую литературу.
С. Зайцев
— А Италия?
А. Пичугин
— А Италию любил. Но тут нет негативной коннотации, это просто констатация того, что Бродский, действительно, был во многом очень американским человеком. Он там очень легко себя чувствовал. Я Юрия Михайловича Кублановского в Америке не представляю…
А. Бурыкин
— Я тоже.
С. Зайцев
— Где-то даже у Бродского есть в стихах строчка — «рекомендую США». Помните?
А. Пичугин
— Может быть, не помню.
С. Зайцев
— Это в стихотворении Барышникову. «Где приземлиться… рекомендую в США».
А. Пичугин
— А, да-да, точно.
А. Бурыкин
— А я вспоминаю 90-е годы, конец 90-х годов — помню, я как-то встретился с Юрием Михайловичем. Мы познакомились у общих знакомых. И он говорит: «Ты знаешь, нигде не печатают мое интервью, нигде не печатают». — «А что за интервью? — «Ну, я тебе потом скажу, когда напечатают». Ну, действительно напечатали, такой был «Вечерний клуб», газета. Почему? Потому что когда он вернулся, всем было интересно: ой, эмигрант, что он? Как только он стал говорить вещи, которые для тех демократов были неприемлемы, все отвернулись от него. А уж когда он дал это интервью, в котором он сказал, что русскому человеку плюют в лицо ежедневно — так оно называлось буквально, — то тут вообще все от него отвернулись. Поэтому это одиночество, о котором вы упомянули…
А. Пичугин
— А он сам здесь об этом говорил. Он периодически к нам приходит.
А. Бурыкин
— То есть он не ожидал такого, что вдруг этот интерес пропадет совершенно.
А. Пичугин
— Сейчас небольшая пауза. Мы напомним, что мы сегодня говорим про замечательный фестиваль «Русское зарубежье», который уже в 13-й раз открывается через несколько дней в Москве, в Доме русского зарубежья. Около метро «Таганская». С 7-го по 14-е ноября он будет проходить. И у нас сегодня в гостях: Сергей Зайцев, президент фестиваля «Русское зарубежье», сценарист, кинорежиссер, продюсер, директор киностудии «Русский путь»; Алексей Бурыкин, режиссер театра и кино, сценарист, продюсер, автор фильма о Юрии Кублановском. Фильм этот участвует в конкурсной программе фестиваля. Алла Митрофанова и я, Алексей Пичугин. Через минуту мы снова в этой студии встретимся.
А. Митрофанова
— Еще раз добрый «Светлый вечер», дорогие слушатели. Алексей Пичугин и я, Алла Митрофанова. И напоминаю вам, что в гостях у нас сегодня: Сергей Зайцев, руководитель фестиваля «Русское зарубежье», кинорежиссер, директор киностудии «Русский путь»; Алексей Бурыкин, режиссер театра и кино, сценарист, автор фильма о Юрии Кублановском, полуторачасовая документальная лента, которая принимает участие в фестивале «Русское зарубежье» в этом году.
А. Бурыкин
— Час пятнадцать.
А. Митрофанова
— Фестиваль 7-го ноября открывается и до 14-го продлится. Вход свободный, кроме церемонии открытия. Пожалуйста, приходите. Всё это в центре Москвы проходит.
С. Зайцев
— Очень удобно.
А. Митрофанова
— И даже тем, кто, может быть, живет в Подмосковье, тоже удобно будет приезжать. Где программу можно увидеть? Где она опубликована?
С. Зайцев
— Программу можно увидеть на наших сайтах — сайт киностудии «Русский путь» и Международного фестиваля «Русское зарубежье». И сайт Дома русского зарубежья имени Александра Солженицына на Таганке.
А. Митрофанова
— Пожалуйста, любым из этих источников можно пользоваться. Выбирайте картины, которые вам наиболее интересны для просмотра. И добро пожаловать. Знаете, я сейчас о чем думаю. Мы говорили уже об этом в связи с фестивалем «Русское зарубежье» в этой студии, но хочу вернуться к этой теме. Тенденция, которую я отмечаю из года в год, на мой взгляд, она усиливается что ли, среди людей, которые очень востребованы в своей профессии, среди молодых людей, я же преподаю тоже, ко мне первокурсники каждый год приходят. Я вижу каждый раз новых молодых людей. Желание реализоваться в большом мире — не в своей стране, а где-то в Европе или Америке — оно не уходит. Оно сохраняется. Ощущение того, что ты можешь по-настоящему стать на ноги и стать гражданином мира, только если ты уедешь из страны. Я не могу сказать, что оно какое-то повальное и тотальное — нет, ни в коем случае. Не так, как это было в 90-е. Но оно сохраняется и сегодня, до сих пор. Молодые люди, которые стали уже специалистами в своих областях, все равно мечтают о том, чтобы уехать за рубеж и, в первую очередь, стать на ноги там. А потом — вернешься в Россию и здесь уже тебе, как правило, больше дорог открывается автоматически. Люди, которые уезжали в эмиграцию в начале ХХ века, уезжали не по своей воле. И желание вернуться фактически было флагманом их жизни.
С. Зайцев
— Конечно, конечно.
А. Митрофанова
— А что произошло за это время с нами?
С. Зайцев
— Вы знаете, столько всего, Алла, хочется мне сейчас сказать, пока я вас слушал. Во-первых, совершенно случайно, как и планировалось, в нашей внеконкурсной программе будет демонстрироваться фильм, который называется «Домой», который я совершенно случайно, будучи членом Государственной аттестационной комиссии во ВГИКе в этом году, увидел. Студентка защищалась своей дипломной работой — вот этим фильмом «Домой». И я ее пригласил к участию. Я не могу сказать, что очень зрелая работа. Но там очень интересные вещи в ней есть. Как раз в этом фильме принимают участие молодые люди, которые уехали — они уезжали навсегда. Пожили, поработали там, в разных странах — Германия, Франция, США. Вернулись в Россию для того, чтобы здесь остаться навсегда. И они это объясняют. Приходите посмотреть этот фильм. Конечно, те люди, которые уезжали столетие назад, они уезжали не по своей воле и всегда мечтали вернуться. У нас будет в программе этого года фильм, тоже во внеконкурсной программе, потому что это фильм киностудии «Русский путь» — фильмы нашей киностудии никогда не принимают участие в конкурсной программе. Это было бы неэтично.
А. Пичугин
— Вот поэтому фильм «Юрий Кублановский. Родина рядом»…
А. Бурыкин
— Нет, это не студия «Русский путь».
А. Пичугин
— Поэтому он в конкурсной программе.
С. Зайцев
— Да. Алексею повезло.
А. Бурыкин
— Может быть, приз какой-нибудь наконец получу.
С. Зайцев
— А может быть, и не получишь. Надо сказать, что фестиваль — это лотерея, безусловно. Всё зависит от того, кто в жюри, у кого какое настроение. Так вот, я возвращаюсь к фильму о Владимире Николаевиче Ипатьеве, выдающемся химике, который уехал в эмиграцию в 20-е годы, или в 30-м году он уехал. И он, вот как Набоков в последние годы жил в отеле, а тот вообще никогда даже никакого дома не приобретал, все время снимал жилье, потому что считал, что дом может быть только на родине — вот как он хотел вернуться. Или тоже классический пример — Вертинский, который всегда считал, что он случайно уехал. Конечно, ничего случайного не бывает, Вертинскому очень повезло, что он уехал. И он вернулся уже тогда, когда с ним, наверное, уже ничего бы не сделали — в 1943-м году во время войны. Мне кажется, что он бы пострадал, если бы он в 30-е годы вернулся.
А. Пичугин
— Я вспоминаю Андрея Дмитриевича Шмемана, который прожил очень длинную жизнь, всю сознательную с нансеновским паспортом. И получил паспорт российский из рук Путина, может быть, в последние года два жизни. А умер он недавно.
С. Зайцев
— Родной брат отца Александра Шмемана, протопресвитера.
А. Бурыкин
— Сережа, я хочу добавить, что и Николай Петрович Краснов, который был архитектором и построил Ливадийский дворец, о котором я сделал картину, и который чуть ли не пол-Белграда отстроил в эмиграции, он не имел своего дома и своей квартиры. Он не стал строить его.
С. Зайцев
— И я еще хочу добавить. В программе фестиваля этого года есть фильм Игоря Калядина о Николае Миллиоти, художнике, который умер в нищете. В частности тоже потому, что не принимал французского гражданства. В Сент-Женевьев-де-Буа он похоронен. Он так и прожил с нансеновским паспортом всю жизнь. Умер в 88 лет, на минуточку, это не 50 лет. Но вот не хотели люди. Я не знаю, они что-то особое чувствовали? И кстати, между прочим, в фильме о выдающемся Владимире Николаевиче Ипатьеве, я напомню, что это родной старший брат Николая Николаевича Ипатьева, того самого инженера, в доме которого расстреляли царскую семью в 1918-м году. Николай Николаевич тоже оказался в эмиграции, но он жил и похоронен в Праге. Владимир Николаевич изобрел ни много ни мало высокооктановый бензин. И Форд про него сказал, что Ипатьев — создатель американской цивилизации. Интересный факт, что именно благодаря высокооктановому бензину Ипатьева англичане выиграли битву за воздух в 1940-м год у немцев, потому что их самолеты летали быстрее. То есть, понимаете, кого Россия потеряла в лице Ипатьева? И в конце фильма режиссер Алексей Васильев поставил монолог выдающегося современного нашего молодого химика, не помню, к сожалению, его фамилию, который, поработав лет 10 в Америке, вернулся для того, чтобы уже не уезжать из России, а работать здесь. Он в Сколково работает. Вот такой хороший пример.
А. Митрофанова
— Хороший пример. Вы Набокова упомянули, в этом году ведь 120 лет со дня его рождения.
С. Зайцев
— Да. И вот тоже, чуть было не пропустили этот юбилей. Вот в следующем году много юбилеев — 150 лет Бунину, 150 лет Куприну, столетие исхода, которое мы так или иначе будем вспоминать. Не отмечать, конечно, шампанским, но вспоминать. В 1920-м году армия Врангеля ушла из Крыма. А в этом году на эмигрантские даты не очень. И вот мы в последний момент вспомнили, как-то так вышло, случилось, в последний момент вспомнили, что 120 лет Набокову. И я стал срочно искать, какой же фильм показать? И, вы знаете, пересмотрел несколько наших картин, сделанных о Набокове. И самым интересным оказался полуфильм, полупередача 20-летней давности Леонида Парфенова, который снимал его в 1999-м году, видимо, к столетию Набокова. В этом фильме принимает участие и сын, Дмитрий Набоков, которого уже нет на свете, и родная сестра Набокова, Елена. Фамилия ее была Сикорская. В 2000-м году ее уже не стало на земле. То есть успел ее Парфенов снять. Знаете, потрясающий совершено фильм-передача. Он снимал в Монтрё, туда ездил, прямо в этих апартаментах, где…
А. Митрофанова
— Они сейчас сдаются, кстати говоря.
С. Зайцев
— Они сдаются.
А. Митрофанова
— В этих апартаментах могут поселиться любые туристы. Естественно, за очень большие деньги. В Монтрё тоже понимают, кто такой Набоков.
С. Зайцев
— И самое интересное, что там есть — несколько хроникальных фрагментов с самим Набоковым, который… Например, в конце он шутит по поводу своего творчества. Очень интересные кадры. Так что я рекомендую, сейчас это уже не показывают по телевизору. Но вот эта передача мне показалась самой интересной, мы ее тоже во внеконкурсную программу включили. Таким образом мы вспомним великого русского и американского писателя.
А. Митрофанова
— У Парфенова, кстати говоря, есть потрясающий… Я не знала про этот фильм, про который вы сказали…
С. Зайцев
— «Век Набокова» называется.
А. Митрофанова
— Я прямо сейчас запишу себе, обязательно посмотрю. Я обожаю его фильмы «Живой Пушкин» и «Птица-Гоголь», которые он снимал, соответственно, к 200-летию Пушкина, в 1999-м году он появился. И в 2009-м году вышел фильм «Птица-Гоголь», который посвящен 200-летию со дня рождения Николая Васильевича. И, знаете, важный жанр — исследование биографии и показа через детали, предметы быта.
С. Зайцев
— Вы знаете, Алла, удивительно нескучно. До того, как я увидел этот фильм Парфенова, я посмотрел, наверное, фильмов пять наших отечественных, разных лет, о Набокове. Ну, невероятно скучно. Есть какая-то информация, передается. Но ведь еще очень важно, чтобы было интересно смотреть — чтобы ты не смотрел на часы. И вот у него удивительно нескучно сделано.
А. Пичугин
— У него, в общем-то, обычно нескучные фильмы.
А. Митрофанова
— Захватывающий сериал про Пушкина.
А. Пичугин
— Можно сразу сказать, что это 12-е ноября, вторник, в 16 часов будет показан этот фильм. И мы не сказали, когда ваш фильм будет продемонстрирован.
А. Бурыкин
— 8-го ноября в 19.30.
С. Зайцев
— Это фильм Алексея Бурыкина «Юрий Кублановский. Родина рядом».
А. Митрофанова
— А сам Юрий Михайлович Кублановский придет на показ?
С. Зайцев
— Мы надеемся, что придет.
А. Митрофанова
— Хотелось бы. Ведь тогда у зрителей будет возможность с ним пообщаться.
С. Зайцев
— У нас приходят, как правило, герои и создатели фильмов, общаются со зрителями, отвечают на вопросы. Но это немножко в экспресс-формате происходит, потому что, представьте себе, что 8 мероприятий за день проходит.
А. Пичугин
— В одном зале?
С. Зайцев
— В одном зале, да. Иногда в одном, иногда в двух. Теперь у нас есть 3 зала в Доме русского зарубежья.
А. Пичугин
— У вас там вообще большие изменения.
С. Зайцев
— Да, об этом надо отдельно сказать, что в этом году у нас произошло большое событие — у нас открылся первый в стране, первый в мире Государственный музей русского зарубежья. Он находится в новом корпусе Дома русского зарубежья, на двух этажах экспозиция разместилась. И там о русском зарубежье можно узнать очень много всего интересного.
А. Пичугин
— Мы с Еленой Дорман об этом говорили здесь.
С. Зайцев
— Вот. Видите как, на радио «Вера» уже знают. Приходите. И в этом году, когда мы будем на открытии раздавать каталог фестиваля, в каждый каталог мы решили вкладывать билет для посещения музея.
А. Пичугин
— Сергей Зайцев, президент фестиваля «Русское зарубежье», сценарист, режиссер, продюсер, директор киностудии «Русский путь». Алексей Бурыкин, режиссер театра и кино, сценарист, автор фильма о Юрии Кублановском, который участвует в конкурсной программе фестиваля. Мы говорим сегодня о 13-м международным кинофестивале «Русское зарубежье». Уже совсем скоро, на днях, в четверг 7-го ноября, в 7 часов вечера он откроется в Доме русского зарубежья. Но это по пригласительным билетам. А начиная с 8-го ноября и до 14-го все желающие могут прийти и посмотреть замечательную программу фильмов, ретроспективу фильмов, которые показывают совершено разные аспекты жизни наших с вами соотечественников за рубежом. Людей, которые уехали туда в разное время — это первая волна эмиграции, послереволюционная, это и люди, которые в течение всего нашего неспокойного ХХ века уезжали. Можно познакомиться и с живущими ныне некоторыми героями этих фильмов.
А. Митрофанова
— Вот об этом музее, Сергей, вы сказали. По сути, это первый такой масштабный эксперимент или опыт, связанный с экспонированием, выставлением для посещения каких-то предметов, связанных с жизнью нашей эмиграции. А что там можно показать? Вопрос, который возникает: если мы туда приходим, то мы видим что? Сундуки, чемоданы, письма?
С. Зайцев
— И сундуки тоже. И чемоданы тоже. И письма тоже. И фотографии. И медиаконтент очень большой. Например, в течение всего прошлого года мне или пришлось или довелось, я уж не знаю, как сказать, потому что я, конечно от этого очень устал — очень много переездов, съемок. Я снимал для раздела музея, который называется «Экскурсии по городам русского зарубежья» — я снимал в Париже, Белграде и Праге места, связанные с русской эмиграцией. Знаковые места. Мы потом будем развивать этот раздел — мы еще не были в Харбине, в Нью-Йорке для того, чтобы там снимать русские места. Это бесконечно, как вы понимаете. Так вот, чтобы снять русские места в этих трех городах, для этого потребовался почти год. Вы можете прийти, сесть на стул, надеть наушники, нажать, например, кнопку «Париж». И в Париже для вас специалисты проведут 10 экскурсий по разным местам. Например, дом, где жил Куприн. Или, допустим, кладбище Сент-Женевьев-де-Буа и так далее. Дом, где жил Бунин. Где жили Мережковские. И ходили друг к другу в гости, конечно. Также в Белграде. Также в Праге. Также мы планируем побывать в Шанхае, Харбине, Берлине, Нью-Йорке.
А. Бурыкин
— Да Берлин разбомблен весь.
С. Зайцев
— Нет, в Берлине сохранилось кое-что.
А. Митрофанова
— И всё это можно будет послушать, увидеть.
С. Зайцев
— Это можно будет именно послушать и увидеть. Или у нас есть раздел, который называется «Память». 17 мониторов, вы можете подойти к любому, выбрать героя — это наши выдающиеся, известные и не очень известные эмигранты, но с очень интересными судьбами. И каждый из них в формате 5-6-7 минут рассказывает кратко свою биографию или какой-то фрагмент своей биографии.
А. Пичугин
— Но это на целый день история — если уж туда прийти…
С. Зайцев
— Вот если даже просто экскурсия, если не останавливаются и не слушать, а просто взять экскурсию с экскурсоводом — у нас экскурсия рассчитана на 2 часа. Это без того, например, что вы садитесь отдельно и слушаете экскурсию по русскому Парижу или русскому Белграду.
А. Пичугин
— Вот, я про это.
С. Зайцев
— Просто экскурсовод водит два часа и то он не успевает всего рассказать.
А. Пичугин
— Нижняя Радищевская улица, дом 2 — это прямо за метро «Таганская», из «Таганской»-кольцевой если выйти, то буквально минута-две и вы на месте.
С. Зайцев
— Да. Но это, конечно, большая работа, после которой мы прямо выдохнули. Ну, можем сказать, что это достижение наше.
А. Митрофанова
— Алексей, а можно вам вопрос? Я обратила внимание, что вы не очень любите рассказывать какие-то подробности сценарные своих работ, своих картин. Вы говорите: приходите, посмотрите. Это логично. Но все-таки, в каждом фильме, не только художественном, но и документальном, есть своя драматургия. И наверняка есть момент кульминационный. Вот в фильме о Юрии Кублановском — я прошу просто вас поделиться вашим личным впечатлением, опытом. В фильме о Юрии Кублановском, что показалось вам такой кульминацией? Что стало или является кульминацией его жизни?
А. Бурыкин
— Кульминация в фильме не может являться, она делается всем строем фильма. И я вам, конечно, не расскажу — лучше приходите и смотрите. Но я хочу сказать, что у меня был один план фильма, который менялся на протяжении лет, поскольку заявка менялась, менялась, менялась — я ее дописывал, переписывал и так далее с каждым годом, условно говоря. И был некий план фильма, с которым я пришел к Юрию Михайловичу. А он мне подарил свою последнюю книжку, в которую вошли все стихи, написанные в XXI веке. И вот когда я ее прочитал, весь мой план просто полетел — я понял, что надо всё переделывать. Всё переделывать. И мы тогда решили сделать такой фильм — поездку такую по всем его любимым местам. Чтоб он повспоминал в этих местах то, что ему дорого и близко. Собственно, как жанр, это роуд-муви так называемый — то есть поездка по дорогам. И вот это стало ключевым — это стало просто ключом фильма. А кульминация — ну, вы увидите, правда. Потому что, ну что я буду вам говорить: ну, вот этот эпизод у меня кульминация. И дальше что?
А. Митрофанова
— Ну, хорошо, ладно. В любом случае, то, что вы сейчас сказали, свидетельствует…
А. Бурыкин
— Я вам могу сказать про финал, вот про финал я могу сказать. Это первый город, в который мы приехали — Калязин. И стоит эта колокольня, Юрий Михайлович на нее смотрит. И вот это я сделал финалом. Я сразу понял, что это финал, потому что это символ — он и прекрасный, он и страшный. Незатопленная Русь — еще незатопленная, еще она торчит, еще есть. И с другой стороны, уже не видно собора, только колокольня. Вот об этом могу сказать.
А. Пичугин
— Перекликается, потому что вся эта русская Атлантида — Калязин, Рыбинск, Молога…
А. Бурыкин
— Молога, мы там снимали.
А. Митрофанова
— Надо, конечно, пояснить — речь идет о затопленных городах и деревнях, которые…
А. Пичугин
— Сотни деревень, несколько городов ушли под воду. Это общее название, уже прижившееся после фильма «Русская Атлантида» — русская Атлантида, затопленная Русь.
А. Бурыкин
— Это была отдельная мологская цивилизация.
А. Пичугин
— Мологский регион.
А. Бурыкин
— Юрий Михайлович был, слава Богу, причастен к публикации замечательных воспоминаний одного мологжанина. Когда Юрий Михайлович работал еще в «Новом мире» и Залыгин дал этим воспоминаниям замечательное название «Записки пойменного жителя».
А. Пичугин
— Но сам Юрий Михайлович не застал Мологи, он родился в 1947-м году, когда чаша Рыбинского водохранилища как раз заполнялась. Это страшная картина, я видел ее в фильме, «Русская Атлантида» он назывался, где существует мологское землячество. Наверное, сейчас уже там людей немного осталось, потому что выселяли их в конце 30-х годов, затопление началось в 40-е. И они каждый год, кто остался еще из жителей, они тогда были совсем маленькими, они приезжают на лодках, на катерах на то место, где был город и спускают на воду венки. А какой-то год был засушливый несколько лет назад, когда Рыбинское водохранилище, и так не очень глубокое, обмелело настолько, что часть Мологи вышла на поверхность. И эти кадры где-то были, на «Ютьюбе» я смотрел: мологжане ходили по тем местам, где когда-то были улицы, дома. Там везде торчат какие-то следы города, а города уже 75-80 лет уже нет.
А. Бурыкин
— Ужасное зрелище.
А. Митрофанова
— Слезы наворачиваются на глаза, и хочется понять, каким образом обосновывалась необходимость создания Рыбинского водохранилища такой дорогой ценой? Из XXI века это не вполне понятно: неужели тщеславие от того, что «зато мы делаем ракеты и перекрыли Енисей», пересиливало все те грандиознейшие пласты смыслов, которые ушли на дно вместе с этим местом?
А. Бурыкин
— Да.
С. Зайцев
— Мне лично трудно об этом рассуждать, я не экономист. Но то, что, наверное, можно было сделать это не так…
А. Пичугин
— Не такой ценой.
С. Зайцев
— Не такой ценой, не так больно для людей, не такой болью для людей. Ведь то же самое в Сибири происходило, о чем Распутин писал.
А. Пичугин
— Да.
С. Зайцев
— Это по всей стране происходило, это же не только Рыбинск, Молога. Вот это всё относится к страшной истории ХХ века. Знаете, наш фестиваль — не то, что я специально возвращаюсь к вопросу о фестивале, я несколько раз говорил на открытии, что мы не на праздник собрались. На нашем фестивале нет красных дорожек, фейерверков, шаропадов и так далее. У нас такой фестиваль не очень в этом смысле веселый, у нас фестиваль… Я все время говорю – у нас тематический просветительский фестиваль. Вот по этой причине, кстати, мы показываем не только новые фильмы. Конечно, нам хочется найти новые фильмы о русском зарубежье, например, игровые фильмы, которых о русском зарубежье мало снимается. У нас большая документальная программа и небольшая игровая программа всегда. Но, кстати, я хочу сказать, что в этом году мы показываем в конкурсной программе игровых фильмов фильм «Рудольф Нуриев. Рудик» — о детстве Рудольфа Нуриева, который был сделан 5 лет назад в Татарстане. И как-то он мимо нас прошел. Мы его обнаружили в этом или в прошлом году. Мы как-то вышли на создателей этого фильма и в этом году показываем в конкурсе. То есть у нас нет такого, что у нас только свежие картины, только премьеры, как на многих фестивалях, потому что мы занимаемся просветительской работой. Если чего-то не знаем, зачем оглядываться на то, новый это фильм или старый?
А. Пичугин
— Где эти фильмы можно будет посмотреть после фестиваля? Это вечный вопрос к любому кинофестивалю. Там интересная программа, но кто-то не успел, кто-то не смог. А кто-то только через много лет увидел, что когда-то он в программе был показан.
А. Митрофанова
— Четыре пятых наших слушателей вообще живут в разных городах России и совершенно не в Москве.
С. Зайцев
— Знаете, я хочу сказать: как показывает опыт, людей, которые не успели, но очень хотели бы посмотреть, их не так много. Их несколько десятков, это самое большое, действительно интересующихся людей. Поэтому все эти фильмы, фильмы, которые заинтересовали людей, мы, киностудия «Русский путь», организаторы фестиваля «Русское зарубежье», можем поспособствовать тому, чтобы люди, действительно интересующиеся, увидели эти фильмы. Договориться с авторами о правах в частном порядке, специальный показ организовать. Ведь у нас 14 лет, в следующем году будет 15 лет, как работает киноклуб «Русский путь». Это такой своеобразный фестиваль, который работает весь год. И в конце года мы вручаем наш главный приз, приз зрительских симпатий киноклуба «Русский путь» — бронзовую свечу, символ творческого горения. Мы придумали эту бронзовую свечу, большой приз. И на киноклубе мы показываем разные фильмы, не только на тему русского зарубежья. 14 лет мы работаем. Например, в киноклубе «Русский путь» можно организовать специальный показ для тех, кто что-то пропустил и не успел посмотреть именно в рамках МКФ «Русское зарубежье».
А. Митрофанова
— А если не в Москве, а в других городах?
С. Зайцев
— Можно ссылку отправить по согласованию с автором, мы по авторским правам тоже все время договариваемся.
А. Митрофанова
— То есть можно просто вам написать или позвонить?
С. Зайцев
— Конечно. Киностудию «Русский путь» очень просто найти. Прямо в интернете набираете: «киностудия «Русский путь» — наши контакты, сайт, адрес электронной почты.
А. Пичугин
— Спасибо вам большое за то, что пришли. Хорошая традиция у нас: уже 5 лет каждый год встречаться у нас в студии перед открытием фестиваля и говорить о кино. Это очень хорошо. Сергей Зайцев, президент фестиваля «Русское зарубежье», сценарист, кинорежиссер, продюсер, директор киностудии «Русский путь». Алексей Бурыкин, режиссер театра и кино, сценарист, продюсер, автор фильма о Юрии Кублановском, который участвует в конкурсной программе фестиваля «Русское зарубежье». В 13-й раз фестиваль откроется 7-го ноября. И неделю, до 14-го числа, будет проходить в Доме русского зарубежья — это Нижняя Радищевская улица, дом 2. У метро «Таганская». Спасибо вам большое. Алла Митрофанова —
А. Митрофанова
— Алексей Пичугин.
С. Зайцев
— Всего доброго.
А. Бурыкин
— До свидания.
Радио ВЕРА из России на Кипре. Ο ραδιοφωνικός σταθμός ΠΙΣΤΗ απο την Ρωσία στην Κύπρο (08.05.2024)
Деяния святых апостолов
Поделиться
Деян., 5 зач., II, 22-36
Комментирует священник Дмитрий Барицкий.
Есть ли в наше время люди, подобные апостолам? Или же это служение — атрибут исключительно древней Церкви? Ответ на этот вопрос содержится в отрывке из 2-й главы книги Деяний святых апостолов, который звучит сегодня за богослужением в православных храмах. Давайте послушаем.
Глава 2.
22 Мужи Израильские! выслушайте слова сии: Иисуса Назорея, Мужа, засвидетельствованного вам от Бога силами и чудесами и знамениями, которые Бог сотворил через Него среди вас, как и сами знаете,
23 Сего, по определенному совету и предведению Божию преданного, вы взяли и, пригвоздив руками беззаконных, убили;
24 но Бог воскресил Его, расторгнув узы смерти, потому что ей невозможно было удержать Его.
25 Ибо Давид говорит о Нем: видел я пред собою Господа всегда, ибо Он одесную меня, дабы я не поколебался.
26 Оттого возрадовалось сердце мое и возвеселился язык мой; даже и плоть моя упокоится в уповании,
27 ибо Ты не оставишь души моей в аде и не дашь святому Твоему увидеть тления.
28 Ты дал мне познать путь жизни, Ты исполнишь меня радостью пред лицем Твоим.
29 Мужи братия! да будет позволено с дерзновением сказать вам о праотце Давиде, что он и умер и погребен, и гроб его у нас до сего дня.
30 Будучи же пророком и зная, что Бог с клятвою обещал ему от плода чресл его воздвигнуть Христа во плоти и посадить на престоле его,
31 Он прежде сказал о воскресении Христа, что не оставлена душа Его в аде, и плоть Его не видела тления.
32 Сего Иисуса Бог воскресил, чему все мы свидетели.
33 Итак Он, быв вознесен десницею Божиею и приняв от Отца обетование Святаго Духа, излил то, что вы ныне видите и слышите.
34 Ибо Давид не восшел на небеса; но сам говорит: сказал Господь Господу моему: седи одесную Меня,
35 доколе положу врагов Твоих в подножие ног Твоих.
36 Итак твердо знай, весь дом Израилев, что Бог соделал Господом и Христом Сего Иисуса, Которого вы распяли.
Книгу Деяний апостольских иногда называют Евангелием воскресения. С такой силой в ней делается акцент на том, что Иисус Христос действительно умер и восстал из мёртвых. Эта мысль выходит на первый план не столько благодаря многочисленным рассуждениям, сколько деяниям апостолов. Другими словами, если бы не было Пасхи Христовой, ученики Спасителя не смогли бы совершить тех дел, о которых говорится в книге. Они не пошли бы проповедовать Евангелие. Скорее всего они просто перестали бы существовать как группа. Разбежались бы. Каждый пошёл бы по жизни своей дорогой.
Вместо этого мы видим небывалый энтузиазм и воодушевление. Не слишком образованные, провинциальные, без всякой финансовой и административной поддержки, вопреки запретам сильных мира сего, не обращая внимание на угрозу потерять свободу, здоровье и саму жизнь, апостолы говорят о Христе. О том, что Он воскрес. Само по себе это действие — яркое свидетельство истины их слов. Это яркое свидетельство того, что их вера живая. Её подпитывает мощный источник. Сердце апостолов будто наполнено огнём, жар от которого чувствуют и они сами, и о окружающие. Это энергия божественной благодати. Она побуждает учеников говорить о Своём Учителе, а людей слушать их и принимать всё сказанное с доверием.
Бог устроил человеческое существо таким образом, что, если Божественная благодать наполняет наше сердце, её невозможно скрыть. Её невозможно спрятать от окружающих и сделать своим личным достоянием. Она жаждет излиться наружу — побуждает нас делиться этой радостью с другими. И этому позыву невозможно противиться. Даже если существует угроза физической расправы или смерти, сила Божия такова, что её невозможно удержать. Древний пророк Иеремия очень красноречиво свидетельствует об этом: «Ты влёк меня, Господи, — и я увлечён; Ты сильнее меня — и превозмог, и я каждый день в посмеянии, всякий издевается надо мною... И подумал я: не буду я напоминать о Нём и не буду более говорить во имя Его; но было в сердце моём, как бы горящий огонь, заключённый в костях моих, и я истомился, удерживая его, и не мог». Не мог пророк не говорить о Боге своим соплеменникам. Несмотря на то, что они смеялись над ним и гнали его. Как говорил Христос в Евангелии, «Никто, зажегши свечу, не ставит её в сокровенном месте, ни под сосудом, но [ставит её] на подсвечнике, чтобы входящие видели свет».
Важный духовный принцип следует из этого. Если мы Божии, если Его благодать живёт в нас, мы не можем не свидетельствовать о Нём. Это не означает, что мы должны с каждым встречным говорить о Боге, доказывая истинность христианства. Внешне наша жизнь может быть волне обычной. Работа, семья, бытовые обязанности. Однако если человек стремится, подобно апостолам, не просто говорить о Евангелии, но исполнять Его, жить им, искать волю Божию и служить своим ближним, даже самые привычные и рутинные дела, которые он совершает, преображаются. Господь наполняет каждую нашу мысль, каждое наше слово и поступок светом Своей благодати. И так делает нас живыми свидетелями и проповедниками Своего Небесного Царства.
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Путь к священству». Иеромонах Давид (Кургузов)
Поделиться
У нас в студии был клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань иеромонах Давид Кургузов.
Наш гость рассказал о своем пути к вере и о том, как после работы программистом и эстрадным режиссером пришел к решению стать монахом и священником.
Ведущие: Константин Мацан, Кира Лаврентьева.
Константин Мацан:
— Христос Воскресе, дорогие друзья! С праздником Святой Пасхи. Это «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. В студии приветствуем вас мы, Кира Лаврентьева.
Кира Лаврентьева:
— Добрый вечер.
Константин Мацан:
— И я Константин Мацан. Добрый вечер. А в гостях у нас сегодня иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. Добрый вечер.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Здравствуйте.
Константин Мацан:
— Я вам, отец Давид, напомню и нашим слушателям, что в этой программе, которую мы по вторникам в восемь вечера с Кирой на волнах Радио ВЕРА ведем, мы говорим со священником о его пути к вере и в вере, о том, какая цепь событий привела к тому, что человек, мужчина, дерзает служить алтарю и видит это своим главным и единственным служением. Это всегда, как нам кажется, путь вопросов, путь поиска, иногда сомнений или преодоления каких-то сомнений. И, наверное, на этом пути есть не только вопросы, но и ответы. Какие размышления, какой опыт о Боге, о жизни, о церкви на этом пути возникал, это очень интересно. И нам представляется, что это может войти в резонанс с теми вопросами о жизни, которые есть у наших слушателей. А они разной степени церковности, кто-то уже ходит в церковь, кто-то, может быть, только присматривается к религиозной традиции со стороны. Вот об этом поговорим. Мы до начала нашей программы с вами начали уже о вашей биографии рассуждать, вы стали рассказывать. Там виражи крутые, достаточно сказать, что по первому образованию вы программист, а по второму — режиссер эстрады, вы закончили ГИТИС эстрадный факультет как режиссер. Если переход из программирования в творчество в принципе не такой уж редкий в нашей жизни, то ваш следующий переход после эстрадного факультета ГИТИСа через какие-то, видимо, этапы к священству и к монашеству — вот это уже вираж. Это уже само по себе интересно. Расскажите, как это получилось, каким путем вы в этом смысле шли, на какие важные, может быть, вехи и этапы этот путь для вас распадается.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наверное, в конце обучения, это был четвертый-пятый курс, всего пять лет всего мы учились...
Константин Мацан:
— В ГИТИСе.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Четыре года актера и пятый год режиссера. И на четвертом курсе как-то так сложилось, что я стал замечать явно, что Бог принимает личное участие в моей жизни. Встречались какие-то люди, появилась одна театральная постановка по христианским мотивам. Мой друг, тоже выпускник этого же факультета, Читрани Николай поставил с нами по книге «Школа для дураков» Саши Соколова спектакль, «Те, кто пришли» мы его назвали. Он длился четыре часа, три отделения, ни разу не уходишь со сцены, такой современный был спектакль. И там было очень много христианских смыслов, там были даже цитаты из апостола Павла. И уже стал, я помню, о чем-то задумываться и стал видеть, как совершенно из ниоткуда в моей жизни появляются люди точно, как мне нужно. Совершенно ясно я понимал, что это невозможно, я не мог бы это сделать сам по какому-то заказу. В очередной раз сел и крепко задумался, что, наверное, я бы хотел с Богом как-то познакомиться.
Константин Мацан:
— А до этого вы никакого отношения к религиозному мировоззрению не имели?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— До 27 лет я абсолютно трезво считал, что все священники это толстые негодяи на больших черных джипах, которые обирают народ, а церковь это какая-то организация по тому, как этот весь отъем денег у населения официально оформить.
Кира Лаврентьева:
— Сейчас многие у радиоприемников стали прислушиваться особенно к дальнейшему ходу нашего разговора.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это была ясная формулировка, это был ни какой-то стереотип. Понятно, что, может быть, из интернета, но тем не менее. Некое воспитание, конечно, большей частью заложила мама. Когда я задумывался, я думал, что что-то, наверное, есть. Были какие-то маленькие попытки всяких практик, думал, читал какие-то книжки, может быть, больше про восточную религиозную традицию. Но когда уже сел и понял, что Бог лично принимает участие в моей жизни, я крепко задумался, и сложилось несколько важных вещей. Первое: мама все детство нас возила по Золотому Кольцу, хочешь — не хочешь два раза в год мы ехали во Владимир, Суздаль, Переславль-Залесский. Очень забавно, как она все время вспоминает: помнишь, когда тебе было два года... Я говорю: мама, это невозможно вспомнить, когда мне было два года. Видимо, это пространство храма, иконы. Мы раз в год обязательно ходили смотреть иконы Рублева в Третьяковскую галерею. Это было обязательно.
Кира Лаврентьева:
— Интересно.
Константин Мацан:
— То есть мама была человеком церковным?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Она воцерковилась позже.
Кира Лаврентьева:
— Она была культурным человеком.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Она все время искала, всю жизнь, и всю жизнь, что она живет в Москве, даже еще в Подмосковье когда жила, она ездила смотреть иконы Рублева. Это у нее была такая тяга, просто она была не оформлена, но этот культурный аспект вообще не был никаким препятствием. Когда я первый раз зашел в храм, чтобы в каком-то смысле молиться Богу, у меня не было какого-то препятствия от обстановки. Немножко стыдно было перекреститься по первой. А иконы, архитектура — совершенно никаких проблем. Потом эти христианские смыслы и спектакли. А потом я понимал, что я крещенный человек, в шесть лет меня крестили в 91-м году. Один из ста я был крещенных.
Константин Мацан:
— У меня та же история в том же году.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Храм Всех святых на Соколе, довольно известный храм, я помню, что мы с братом, ему было одиннадцать, мне шесть, вышли во время крещения, потому что ничего не понимали, идет совершенная не ясная процессия. И когда пришло время окунать в купель, бежали за нами на улицу, чтобы нас забрать. Это сыграло свою роль. И эти встречи. Еще была такая мысль, что Церковь на Руси существует тысячу лет и уже неоднократно ее пытались каким-то образом разрушить, то внешними, то внутренними силами. Я подумал, что, наверное, надо с Церковью познакомиться поближе. И первое, что я сделал, я начал поститься. Проходил Великий пост, и как человек высокоорганизованный, я решил согласно монастырскому календарю пройти этот пост. Открыл его записал, надел крестик, церемониально, заходя в какое-то кафе, спрашивал, есть ли у вас постное меню, пожалуйста. Когда увидел у какого-то моего собеседника крестик на шее, а он ел что-то непостное, я очень акцентировано делал ему замечание. Ужасное фарисейское поведение. Посередине поста даже умудрился попасть первый раз на богослужение, это была литургия Преждеосвященных Даров на Подворье Троице-Сергиевой лавры на Цветном бульваре, шесть часов, ничего не понятно, очень долго. Я то сидел, то стоял, то выходил, то еще что-то, но мне понравилось. Может быть, кстати, я понимал, что происходит что-то мне близкое. Я понимаю, что вообще богослужение в православной церкви выросло в чем-то из каких-то античных мистерий, в том числе. Мне понятна механика, как режиссеру.
Константин Мацан:
— А смотрите, важный момент. Вы так легко сказали, что в какой-то момент события стали легко происходить, все одно к другому как будто подходит, и это дает идею, мысль того, что Бог здесь действует. Но можно же все это и без Бога было бы проинтерпретировать. То есть была, видимо, настроенность сознания на то, чтобы, через идею Бога, через участие Бога это объяснить. Ведь это вовсе не обязательно. Или и в правду что-то заставляло вас подумать, поверить, что именно Бог, Личность здесь действует, что это не стечение обстоятельств? Или это чувствовалось как-то, что возникает кто-то новый в жизни, а не просто стечение событий?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— На тот момент я могу так вспомнить, мне кажется, я стал потихонечку встречаться с отдельными частями Евангельского учения. И их высота показалась мне совершенно невозможной и безличностной. Не может человек подставить другую щеку, исходя из каких-то будущих выгод. Я вот сейчас смирюсь, и вселенная мне пошлет...
Кира Лаврентьева:
— Вселенная.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Она же такая добрая, пошлет что-то, что мне поможет в жизни. То есть эта высота, которую я не встречал нигде и никогда, противоречила всему, что происходит вокруг. Как это вообще возможно? Зачем это делать? И я понимал, что это безличностно невозможно. Это только возможно в каком-то общении человека с Богом. Я тогда никак не мог его называть, даже боялся как-то обратиться. И этот первый пост я не обращался к Богу, вообще никак не молился, ничего не делал, даже не крестился — ничего. Я просто соблюдал определенные правила питания. Наверное, эта мысль была самая главная. Самое главное событие, которое произошло, которое вообще все перевернуло — это была Пасха.
Константин Мацан:
— После того первого поста.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Совершенно верно. Я все время жалею, что много людей приходят к Богу оттого, что у них произошла какая-то трагедия, болезнь, утрата близкого, что-то такое. Наверное, Бог видит мое малодушие и привел меня в церковь через радость. Не было никаких событий. Когда люди узнают, что я монах, священник, особенно раньше, когда я был чуть-чуть моложе, говорят: а что случилось? Все прекрасно. Я пришел на первую Пасху, подумал, что я постился, мне надо как-то завершить этот пост. Как-то. И решил, что надо сходить на ночную службу в храм. Это Благовещенский храм в Петровском парке покойного отца Дмитрия Смирнова. Я первый раз в жизни его тогда увидел. С точки зрения обычного человека это было ужасно, было душно, много людей, ходила какая-то бесноватая между людьми, заглядывала всем в глаза в широкой шляпе с белыми полями. Все плохо.
Кира Лаврентьева:
— Как режиссер вы все это, конечно, тонко заметили?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, конечно, я же смотрю, кто где движется, что делается. Это автоматически происходит, даже сейчас, может, даже к сожалению. Но в конце, даже в середине этого процесса, а во время службы отец Дмитрий вышел и что-то грозно с амвона всем говорил, я, к сожалению, не слышал, далеко очень стоял, но я вдруг понял одну мысль, самую главную, — я дома.
Кира Лаврентьева:
— Потрясающе.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И я даже хотел дерзнуть пойти причаститься Святых Христовых тайн, ничего не понимая, три раза вставал в очередь, складывал ручки на груди, пытался петь тропарь Пасхи, не понимая до конца, что там за слова, и три раза выходил, думая, что-то я не то делаю. И понял, что там истина, там Тот, с Кем я хочу быть, мне надо туда. И дальше этот процесс пошел как по маслу.
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Дорогие друзья, мы еще раз поздравляем вас с праздником Светлого Христова Воскресения. Христос Воскресе! Сегодня у нас в гостях иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. У микрофона Константин Мацан и Кира Лаврентьева. Как символично мы сегодня в нашем разговоре тоже подошли к Пасхе и к входу в лоно святой Церкви отца Давида, и это действительно чудо. Как дальше продолжался ваш путь? К причастию, как я понимаю, вы не подошли?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Нет. Слава Богу, не дерзнул. Причем, там были знакомые мои люди, это было в районе, где я вырос практически. Метро Динамо, а я вырос на метро Аэропорт.
Кира Лаврентьева:
— Это где отец Дмитрий Смирнов покойный как раз был?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно, он самый. Самый ближайший храм это был для меня. Потом у меня встал вопрос, что делать дальше, он встал ребром. Я думал, все я понимаю, что дом здесь, что нам делать? Естественно, пошел разговор о том, как первый раз исповедоваться. Мой друг подсказал, есть такой священник отец Александр Борисов, он на протяжении лета, или может быть не только лета, вечером в пятницу принимает всех желающих, доступный батюшка, кто с вопросом, кто с исповедью. Так как, наверное, не было больше никаких вариантов, я в один из пятничных вечеров, предварительно что-то почитав, написав небольшой списочек, к нему пришел. Он совершенно не пытался никак меня вразумить, просто сказал: вот это надо читать. После этого была первая подготовка ко причастию. Наверное, я не могу сказать, что это было какое-то особое впечатление, потому что Пасха уже была до этого, потом это стало некой нормой. Причащаться я стал практически сразу каждое воскресенье, это стало чем-то совершенно необходимым в жизни. Без этого невозможно было жить.
Кира Лаврентьева:
— Как на все это ваше окружение отреагировало?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Так как человек, который быстро воцерковляется, пытается всех окружающих заставить заняться тем же самым, некоторые мои друзья хотели отвести меня к психиатру либо к какому-то такому специалисту, говоря, что ты в секте, все с тобой понятно, надо тебя лечить. Потому что ты начинаешь всем эту радость пытаться передать и говоришь достаточно резко. Ты же познал истину, надо всем ее донести. В той сфере, в которой я тогда работал, а это организация, режиссура мероприятий частных, больших, разных, это достаточно контрастно выглядело, везде ты начинаешь искать повод заявить что-то из того, что ты узнал.
Константин Мацан:
— Помиссионерствовать.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно. И поэтому первый год прошел с боями. Мама моя, тогда еще не воцерковилась, она не очень приняла то, что происходило. Она через год-два воцерковилась и тогда...
Кира Лаврентьева:
— То есть вслед за вами.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да, но я не повлиял никакими своими словами. Наверное, сам факт повлиял как-то на нее, что это произошло. И, наверное, она из-за этого задумалась, в разговоре это звучит так, по крайней мере. И потом постепенно сами собой стали шаги складываться. Естественно, когда молодой мужчина, тогда мне было 28 лет, встает вопрос о семинарии, наверное, ты сможешь стать священником. Практически все молодые мужчины или ребята, все такого возраста, скажем, старше восемнадцати, и, наверное, до пятидесяти, задают себе вопрос: наверное, ты сможешь стать священником. Потому что священников у нас нехватка в Русской Православной Церкви.
Константин Мацан:
— А этот вопрос для вас изнутри рос, или человек, попадая в окружение, молодой верующий...
Кира Лаврентьева:
— Горящий неофит.
Константин Мацан:
— Да, горящий, почему бы не в семинарию, не в священство. Сразу по умолчанию предполагается, а куда еще, только туда.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это с двух сторон. С одной стороны, об этом говорят, а с другой стороны, появляется некая тяга к богослужению. Я практически сразу в себе это обнаружил, я очень быстро научился читать на церковно-славянском языке. Следующий пост меня потерпели мои, как назвать этих любезных людей — клирошане. Я-то не был, а они были, они давали мне читать псалтирь на Великий пост, но это было ужасно. Но они меня терпели пару недель, потом достаточно быстро стало все получаться. Тяга у меня точно сразу появилась, она до сих пор не остывает, это, наверное, это был один из поводов задуматься о монашестве серьезно. Эта тяга с одной стороны, непосредственно каким-то предметом, потому что хочется быть перед престолом Божиим, какое-то необъяснимое желание, хочется находиться внутри этого пространства, когда оно не наполнено ничем, кроме славословия Бога, молитв покаяния, спокойствием людей, их личной молитвой, соединенной с церковной. Все это, наверное, одно из лучших дел, которые по моей душе. Наверное. И плюс об этом говорят, напоминают тебе все время: ой, наверное, был бы хороший батюшка. И в этом ты находишься все время. Поэтому мысль сама собой появляется.
Кира Лаврентьева:
— Тут отец Давид, какая грань, у вас же очень хорошая профессия была. Вы же уже были состоявшимся человеком, вам не было ни 17, ни 18, вы не думали о выборе жизненного пути.
Константин Мацан:
— Даже не 19.
Кира Лаврентьева:
— Выбор жизненного пути, как некая проблема, вообще не стояла в вашей жизни на тот момент.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Совершенно.
Кира Лаврентьева:
— Поэтому вот тут-то и вся загвоздка, как вы отошли от такой хорошей успешной профессии, в которой вы были не последним человеком, как вы отошли от этого, полностью отказались? И мало того, что вы стали священником, вы же монахом стали — вот гвоздь нашего вопроса, нашей программы сегодняшней?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Кстати, как интересно, когда отказываешься от этой профессии, от жизни в Москве, достаточно сыто живешь, и приходишь в православную церковь, и вдруг твой стереотип, что все священники богатые, толстые негодяи на больших черных джипах...
Кира Лаврентьева:
— Развеивается моментально.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Абсолютно разбивается.
Кира Лаврентьева:
— Особенно, если по России поездить, посмотреть, как живут священники, с поминального стола питаясь, и собирая по копейке на ремонт храма.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Наверное, внутри работы произошел такой перелом. Так как режиссер эстрады и вся эта профессия подразумевает большое количество неоправданного праздненства, это постепенно стало так неинтересно. Я все время в этом что-то искал, я помню, что пытался наполнить смыслом какие-то эстрадные постановки, праздники. Но когда ты с начала октября по конец февраля какого-то года каждую неделю говоришь: с Новым 2013 годом! Или что-нибудь такое. А потом ты приходишь на литургию или открываешь Евангелие или молитвослов, и там какой-то смысл, а здесь он не очень находится. Наверное, это постепенно стало вытеснять, и я просто перестал понимать, что я делаю и зачем, и деньги перестали играть какую-то роль. Был какой-то страх, как же я откажусь от работы. Именно поэтому так получилось, что я оказался в Сызрани, потому что я не мог отказаться от работы. Московские духовные школы на заочное брали только либо уже священников, либо монашествующих. А я вроде и молодой, мог бы поучиться на очном, но я не стал, поэтому поехал учиться в Самару по знакомству. Наверное, нет такого красивого момента, что я отказался от всего. Просто мир стал терять свой смысл: а зачем? Зачем слушать вот эту музыку. Мне иногда попадается, что я слушал в студенчестве, думаю: зачем я вообще этим занимался? Все так неинтересно. На страницах Евангелия, внутри богослужебных текстов, в участии в социальных делах, в участии в каком-то чужом горе столько насыщенности, столько наполненности. Например, люди спросят: смотрите вы какой-нибудь сериал? У нас монастырь в городе, каждый Божий день к нам приходит какой-то человек с совершенно тупиковой ситуацией, полностью. Зачем мне какие-то выдуманные истории, если я постоянно нахожусь в том, что у людей такие проблемы.
Константин Мацан:
— Это как-то, по-моему, одного митрополита пригласили посмотреть филь Николая Досталя «Монах и бес» про жизнь монаха в монастыре, и митрополит ответил: да нет, я смотреть не пойду, я этот фильм и так каждый день смотрю у себя в монастыре просто по жизни — монах и бес.
Кира Лаврентьева:
— Так и есть. Мы, конечно, не будем спрашивать о тайнах внутреннего выбора, Промысла Божия.
Константин Мацан:
— Ну, а все-таки спросим.
Кира Лаврентьева:
— Прикровенная история. В нашей программе крайне сложно иногда эту черту соблюсти, не переборщить с вопросами. Отец Давид, этот выбор радикальный действительно осуществился потому, что кроме Христа и церкви вам перестало быть что-то интересным. Правильно я понимаю наш разговор?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это было бы смело так говорить.
Кира Лаврентьева:
— Зато это правда.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Что насколько святоотеческим был выбор. Наверное, толчком был следующий эпизод. Почти когда мне исполнилось 30 лет, на тот момент я уже уехал из Москвы к другу священнику в Подмосковье, чтобы помогать ему восстанавливать приход, был там три года. Я уже учился в Самарской семинарии на заочном, ездил на учебу и все время задавал себе вопрос, надо как-то определиться, либо жениться, либо монашеский путь. Достаточно утомительно, появляется на приходе какая-нибудь молодая барышня в длинной юбке, глазки в пол, такая кроткая. Тогда я еще не знал, что, по святителю Василию Великому, миловидность обманчива, а красота суетна — эту истину надо юношам вешать над выходом из дома или из своей комнаты обязательно. Ты все время, раз в несколько месяцев ты влюбляешься или какие-то переживания романтические испытываешь. Мне это очень надоело, и я сказал: давайте этот вопрос как-то решать, надо понять, либо жениться, либо все-таки монашество.
Константин Мацан:
— Вы сказали это кому?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Священнику, у которого я был, который мне помог в Самарской семинарии, меня туда наставил, что мне надо туда. Он помог, сказал: хорошо, давайте решим тогда, что надо попробовать монашескую жизнь. Я же не был до этого ни разу в монастыре, не жил, не послушался. И меня отправили в Сызранский монастырь, месяц побыть, посмотреть, что как. И оказалось, что это опять что-то родное и опять же дома, и все замечательно. Не в смысле, что какой-то курорт. Ты самый последний человек, тебе надо со всем смиряться, вроде как ты образованный из Москвы, такой весь умный. Сызрань. А это дом. И это очень повлияло на выбор.
Константин Мацан:
— Мы вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами в программе «Светлый вечер» иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в Сызрани. У микрофона Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Не переключайтесь.
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается. Дорогие друзья, Христос Воскресе!
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Воистину Воскресе!
Кира Лаврентьева:
— У нас в гостях иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. У микрофона Константин Мацан и Кира Лаврентьева. Мы сегодня говорим о пути к священству и к монашеству отца Давида, и разговор этот необычайно интересен, как нам кажется.
Константин Мацан:
— Как мама среагировала на такое увлечение монашеством?
Кира Лаврентьева:
— Радикальное увлечение.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Я не ставил ее в известность, если честно.
Константин Мацан:
— Серьезно?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Принимая иноческий постриг, я ее не предупредил. Я знал, что я не готов к этому разговору. На тот момент она уже была воцерковленным человеком, она вообще стала очень верующим человеком. Но я понимал, что для нее это очень тяжелое решение. Тем более представлял себе картину, что все, мы расстаемся навсегда. Сейчас я стараюсь ее достаточно часто навещать по разным поводам, то Рождественские чтения, то еще что-то. Поэтому она говорит потом, что я чувствовала, что что-то происходит, но разговор состоялся после. И это какая-то радость сквозь слезы, катарсис, выражаясь театральным языком. То есть она это полностью приняла сейчас, естественно, немножечко хвалится этим в среде своих друзей церковных, что вот у нее сын священник, монах. Но это был процесс. Когда был переход, она восприняла это с трудом, но с радостью.
Константин Мацан:
— А был момент, когда первые неофитские розовые очки спали и начались?.. Как сказал один мой знакомый священник про другого молодого на тот момент, только-только рукоположившегося священника, который по сорок минут исповедовал каждого к нему пришедшего. И опытный священник на это сказал: это пройдет, у него еще просто поповские будни не начались.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Я не помню этого момента. Я сейчас сравниваю с тем, что ты испытываешь в начале священства. Есть разные воззрения на то, что Бог дает какую-то излишнюю благодать, чтобы ты мог нестись, летать и все делать. Я думаю, что Господь очень доходчиво мне объяснил, что надо немножечко сбавить болезнь спины и поэтому нет никакой возможности исповедовать людей целыми сутками, надо себя немножко беречь, потому что можно потом и не встать. Я думаю, это такой технический у нас с Ним был разговор, Он знает, что я человек конкретный и мне надо конкретно объяснять: это делай, это не делай. И Он меня так вразумил, это, может быть, не духовный момент был, но, мне кажется, очень доходчиво.
Кира Лаврентьева:
— Кстати, отец Давид, в этом смысле сразу у меня вопрос возник один. Вы сказали, что вы вообще принимали решение о монашестве, я так понимаю, что это был ваш духовник, с человеком, который помогал вам устраиваться в Самарскую семинарию. Мы знаем, что есть несколько разных видов окормления, есть Лаврская традиция отца Кирилла Павлова, есть еще разные традиции, есть строгие, есть нестрогие. Вы так упомянули, что вы человек конкретный. Получается, что вам ближе конкретные благословения, конкретные указания? Или нет? Или вам скажут, делай, как делал отец Кирилл Павлов. Его спрашивают: батюшка, как мне поступить? А он говорит: а ты как хочешь поступить? Вашей душе, как ближе и как ближе вашей пастве, которая ходит к вам на исповедь? Какая традиция ближе вам в исповеди других людей? Что логично?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Думаю, что и мне и людям, которые считают, что я могу что-то посоветовать, все-таки надо давать свободу. Наверное, в этой конкретике, скорее, это мои личные отношения с Богом, не в смысле, что я требую от Него что-то конкретное.
Кира Лаврентьева:
— Я понимаю, о чем вы говорите.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Но этот разговор наш с Ним происходит через конкретные события. В течение жизни, когда я сейчас вспоминаю, что происходило, я понимаю, что все событийно.
Кира Лаврентьева:
— Все очень четко.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Режиссер, что поделать, профессиональная деформация. Но в разговоре с человеком нужно давать свободу. Когда я думал, что я хочу в монастырь, отец Иоанн Депутатов из Шатуры не говорил, что я выбираю тебе, благословляю, такого не было. Мы думали, даже был какой-то жребий, думали, в какой монастырь. Но как-то так случилось... Я помню, он меня сам спросил, вы мне доверяете, если я вам скажу, куда ехать? И мой был выбор, доверять, не доверять. Я мог сказать, что нет, я хочу в Оптину, там такие старцы, меня всему научат. Он меня спросил, я помню этот разговор: вы доверитесь моему выбору. Я сказал, что да, я доверюсь. И доверился. У нас почему-то такая есть школа, что должна быть какая-то инструкция, что священник это человек, который тебе дает пророчество, что не священник это человек, который эти пророчества должен воспринимать и выполнять. Это очень часто происходит.
Кира Лаврентьева:
— Знаете, отец Давид, все-таки тут традиция исихии, которая церкви нашей не чужда, стала основополагающей.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— В монашестве.
Кира Лаврентьева:
— Вспомним отца Иосифа Исихаста, у него настолько было все строго. Читаешь «Моя жизнь со старцем Иосифом» архимандрита Ефрема Катунакского, у тебя просто волосы встают дыбом. Но на самом деле ты видишь в этом тоже благодать, «дай кровь, прими дух», это тоже некоторая соль земли горстка его послушников. В итоге они разошлись по миру и основали множество монастырей, принесли огромный, сторичный плод за свое окормление строжайшее. То есть все-таки кому-то, возможно, это нужно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно. Абсолютно. Но у каждого креста свой размер, нельзя взваливать на человека крест. Кому-то, например, нужно читать Иосифа Исихаста, а кому-то, например... Мы с друзьями-священниками сделали в телеграмме канал «Соборяне», и мы просто делимся кружочками, обсуждаем какие-то нас волнующие тему. Многие люди пишут, что мы слушаем ваших соборян и сами начинаем о чем-то думать. То есть человек должен думать, смысл пути исихаста не в том, что это обязательная дорожка, которая тебя гарантированно приведет.
Кира Лаврентьева:
— Приведет к спасению.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— А в том, что ты будешь смиряться. Ведь смирение не в том, что человек должен себя в рубище одеть. Самый простой путь смирения это семья, в этом послушании. В монастыре та же самая семья. Когда я приехал в монастырь, у меня был такой искус, наверное, редкий из опытов исихии, когда садишься в электричку Самара-Сызрань после сессии в семинарии и уезжаешь в Сызрань, как бы навсегда, вроде бы. Я садился в эту электричку, и мне внутренний голос, понятно, от кого, говорит: какая Сызрань, ты москвич, у тебя два высших образования, ты зарабатывал такие деньги, Сызрань. Я вцепился руками в сумки, просто вцепился, сел в эту электричку, и как только двери захлопнулись, все пропало. Всё, я спокойно поехал. Такой опыт тоже нужен. Но ты приезжаешь, ты с образованиями, а там монастырь провинциальный, и ты там последний человек, смиряйся, иначе ты просто без Бога ходишь там, нос подняв, что эти все ничего не знают, по-славянски толком не читают, что они там знают. Нет, будь добр смиряйся, если ты хочешь любить, смиряйся.
Кира Лаврентьева:
— Получается, что истинное смирение для монаха понятно, в монастыре, а для семейного человека, в семье. Вопрос усмирения собственной самости, о том, чтобы отойти от ветхого человека в общении с каким-то строгим или нестрогим духовником, для семейного человека не стоит. Правильно? При правильном подходе человек и сам от собственной самости освободится, если он будет служить ближнему своему. Так ли это?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Не сам. Бог точно определяет человека.
Кира Лаврентьева:
— Конечно, все это с помощью Божией, естественно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— У нас в монастыре сейчас четыре священника монаха, игумен и трое иеромонаха. Мы очень разные, один строгий, серьезный такой; один мягкий; один просто ничего не говорит на исповеди никому; один пытается добиться результата психологически. Мы очень разные.
Константин Мацан:
— А вы какой? Кто вы из этих трех?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Не буду рассказывать. Мы меняемся периодически.
Константин Мацан:
— Ротация происходит.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И получается, что когда Великий пост или какой-то промежуток, человек решил, что ему надо попасть на исповедь, я вижу, как человек двигается, куда ему нужно, как Бог его двигает, я видел это много раз. Человек пришел... Мне сами говорили люди, что они пришли, знают, что вот этот строгий и не хотели к нему попадать, хотели к мягонькому, чтобы он по головке погладил и все простил. А так выходит, что к нему надо, как-то и не стояли туда, но что-то кто-то ушел, кто-то застрял, и надо к нему идти, и они идут и потом счастливы, говорят: это то, что мне было нужно. Это и было для меня самое главное открытие, что Бог не набор правил, не книга, Он Личность, Он с нами общается, Он с нами взаимодействует, ты только руку протяни. Я помню, как я сидел под Сикстинской капеллой в Риме и смотрел на эти нестыкующиеся пальцы Адама и Бога полчаса, потом только понял, что это и есть то место, когда человек выбирает Бога или грех. И это самая важная иллюстрация. Мой выбор, я выбираю, моя свобода, но я могу не выбрать. Если эту свободу отнять, то не имеет вообще ничего смысла. А приобретение этих качеств — путь, вы сказали все правильно, и в семье можно и на работе, и в армии, и где угодно, куда Бог тебя поставит. Если ты сам пришел, напросился на крест... Как детям, хороший фильм «Мой крест», напросил себе крест, ну, извини, пожалуйста, попробовал, лучше свой, какой у тебя есть. Самый желанный и любимый крест тот, который на тебе.
Константин Мацан:
— А то, что вы рассказали про искушение, когда какой-то голос, понятно, что не чувственный, не физический голос вы в себе слышали, а мысль приходит, куда я еду, у меня два высших образования, я состоявшийся человек — и Сызрань. Даже слово в этом контексте не привлекательное, какое-то провинциальное. Так можно почувствовать, понятно, что замечательный город и тут нет никаких иных коннотаций. А как определить, что этот голос не сверху, а снизу? Кто-то скажет, что это же здравый смысл?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— У меня такой критерий выработался. Я не могу быть на первом месте. Как только мой внутренний голос или мои собственные мысли или то, что я делаю, является тем, где я на первом месте, это точно не от Бога. Потому что я не может быть первым, это невозможно.. Мы может быть вместе с Богом, а я невозможно. И Сызрань действительно замечательный город, прекрасные люди там.
Константин Мацан:
— Здесь никаких сомнений.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Особенный юмор, я убеждаюсь, что юмор это что-то Божественное. Полюности я шутил над тем, что Сызрань это в глубине глубинки.
Константин Мацан:
— Серьезно?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно.
Кира Лаврентьева:
— Сейчас жители Сызрани не поняли, конечно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— С жителями Сызрани мы с большинством знакомы, у нас небольшой город, всего сто пятьдесят тысяч.
Константин Мацан:
— Есть города, у которых в самом названии есть что-то ироничное.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, да, да. Если вы помните, какое-то количество лет была Караганда из анекдота, потом еще что-то, а потом в начале, в середине нулевых по телевизору в КВН, если хотели про глубинку сказать, стали говорить Сызрань. Мы это подхватили. И о чудо, именно Сызрань стала тем городом, где я подвизаюсь. Это Божественно, это почти как жираф или гиппопотам, настолько же здорово и Божественно.
Константин Мацан:
— Иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Помню, была на позднем советском телевидении программа «Веселые ребята», которую делал Андрей Кнышев. В тот момент везде гремела песня «Комарово», и авторы этой программы, как бы пародируя жанр соцопроса на улицах, подходили к какому-то человеку на улице, который, само собой разумеется, был актером, это не скрывалось, это была игра. И человек говорил: что из каждого утюга Комарово, Комарово, Комарово, что, нет других городов, я вот, например, из Сызрани. Я помню, что это название города меня тогда вдохновило, я тогда впервые его услышал и запомнил. Какие в этом смысле особенные искушения преодолевает священник и монах? Вы рассказали о первом искушении, ехать — не ехать, и мы заговорили о розовых очках, которые спадают. В чем вы сегодня не равны себе десять лет назад, как священник и христианин.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наверное, одно из самых тяжелых искушений для священника и монаха это не вдаваться сильно в какие-то утешения.
Константин Мацан:
— Это как?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, например, я знаю, что я очень сластолюбив. У меня даже есть такая маленькая болезнь, если я открываю шоколадку и начинаю ее есть, следующее, что я помню, как я доедаю последний кусочек.
Кира Лаврентьева:
— О, точно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И поэтому надо не открывать шоколадку. Это для священника и монаха довольно тяжело, потому что народ у нас очень добрый. Сызрань — город, наполненный верующими людьми, которые хотят подбодрить и сладкое приносят, каноны у нас наполнены сладостями, и сладкое в доступе. Если его даже чуть-чуть каждый день есть — это катастрофа, это достаточно тяжело. Хочется как-то утешиться, ты наслушался за день чужих проблем, включился в какие-то всем сердцем, в какие-то не всем сердцем. Потом...
Константин Мацан:
— Эндорфины нужны.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Нужны не эндорфины, а дофамин, который лучше, да?
Кира Лаврентьева:
— Там целая система.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наоборот дофамин это легкий, который шоколадки, а эндорфин это занятия спортом, еще что-то, которые лучше.
Кира Лаврентьева:
— Они вырабатывают серотонин, гормон счастья.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И поэтому надо себя понуждать каждый день не скатываться в это простое утешение. Оно может быть и разным для церковных людей и это легко: побольше поспать, с кем-то побольше поговорить, поболтать. Постоянно ты с этим сталкиваешься, потому что хочется облегчить вроде, а на самом деле это иллюзии. Каждодневный труд, сизифов труд, наверное, одно из самых сложных искушений. Как отец Дмитрий Смирнов, мой очень горячо любимый человек, мы с ним немножко были знакомы, говорил, что из ста людей тебя услышат двое, ты увидишь это собственными глазами. Почему многие священник перестают так активно проповедовать, проводить длинные беседы? Потому что действительно из ста человек тебя услышат только двое. За пять лет огласительных бесед, последний год я не так интенсивно их веду, а четыре года я вел в монастыре огласительные беседы. Монастырь у нас один в городе, крестим мы треть людей в городе. Соответственно, я посчитал, за четыре года я побеседовал на огласительных беседах где-то с тремя с половиной — четырьмя тысячами людей. Как вы думаете, сколько из них я еще видел в храме?
Кира Лаврентьева:
— Ну да.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— По пальцам рук, ног, чуть больше, то есть меньше одного процента. Руки могут опуститься, и все время приходится себе напоминать, что ты делаешь это не для того, чтобы у тебя показатели росли, а потому что Бог тебе сказал это делать. Он сказал: делай, ты можешь говорить, говори, можешь молиться, молись, делай. Не важно, что будет дальше. Это для священника, наверное, самое сложное испытание.
Константин Мацан:
— Мне кажется это вообще универсальный рецепт для любой деятельности по жизни. Делай дело Божие, а Бог сделает твое дело. Кто-то об этом тоже часто говорит, что надо прилагать усилие, делать свое дело, а результаты, количество просмотров и прослушиваний оставить Богу.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да, если ты на себя трезво взглянешь... Я знаю, что я человек тщеславный, потому что в ГИТИСе это все разрослось, это профессиональная болезнь актерствующих и творческих людей.
Константин Мацан:
— И режиссерствующих.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И режиссерствующих и поющих.
Кира Лаврентьева:
— И говорящих.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И я через день на неделе слышу: а, отец Давид, какой у вас голос замечательный. Могу на службе что-то такое спеть из Византийского, мы перешли как раз. Если ты понимаешь, что ты тщеславный, то ты понимаешь, что Бог, любя тебя, не пошлет смотреть на твой результат, потому что ты его примешь на свой счет: я провожу огласительные беседы, храм наполнился, я молодец. Зачем это? Поэтому, видя свои недостатки, ты понимаешь, как Бог действует. Вроде как простые слова, звучит слишком просто, но это очень помогает, каждый раз взбадриваться, что Бог работает, и ты работай.
Кира Лаврентьева:
— Это очень интересно. Правда. Отец Давид, а есть ли такой момент, когда люди приходят в монастырь и хотят поговорить с вами, не как со священником, которому нужно приносить по сути свои грехи, может быть, спрашивать каких-то духовных советов, а на часы пытаются развести с вами психологическую беседу, по сути дела, бесплотную совершенно, как мне кажется. И что вы советуете в таких случаях другим священникам, может быть? И что бы вы посоветовали молодым священникам, семинаристам? Тут же тоже две крайности. Одна это младостарчество, когда нам кажется, что мы вообще все знаем, синдром молодого специалиста, как говорит Костя, исповедь на сорок минут. Ты с любовью ко всем, тебе кажется, что именно ты сейчас послан этим людям, чтобы наставить их на путь истинный. Это потрясающее, наверное, тоже состояние. А другая крайность, когда кажется, я вообще ничего хорошего тут сказать не могу, я буду молчать, прости, благослови, иди, больше не греши. Где здесь грань преломления? Знаю еще, что некоторые духовники и священники на исповеди, когда совсем не знают, что нужно человеку, что ему посоветовать, что сказать, просто стоят и за него молятся. И как показывает их практика, это самое эффективное средство коммуникации с человеком, между духовником и человеком на исповеди.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Доброе слово серебро, а молчание золото однозначно. Святой человек сказал. Промолчать всегда хорошо, лучше даже промолчать. Я поначалу, когда был молодым священником, ой, стыдно даже как, пытался все всем объяснить, второй неофитский был период. А потом я понял такую вещь, что человек из разговора с тобой вынесет, скорее всего, одну мысль. Да, не факт, что тебе нужно ее только сказать и больше ничего не говорить, так только такие подвижники духа, как в будущем, скорее всего, канонизированный Иоанн (Крестьянкин) тоже так делал, как его называли «скорый поезд со всеми остановками». Он всем говорил одну вещь и всё. Сравнивать нельзя и поэтому больше приходится что-то говорить. Очень важно, мне кажется, любому священнику понимать, что Бог через него действует. У меня был такой случай. Когда я вспоминаю его, убеждаюсь, что мои слова Бог в ушах другого человека исправит на нужные, если я не буду при этом пытаться повлиять на мир. У меня знакомая, я из общения с ней знаю, что она очень чувствительна на запахи, очень сильно. В каком-то разговоре несколько лет назад она мне стала жаловаться, что вот, я никак не могу выйти замуж, в этом то не так, в этом сё не так. Я тогда, еще будучи обычным мирянином, сказал ей: если тебе Бог пошлет такого жениха, в котором все будет как надо, как ты мечтала, но у него будут ужасно пахнуть ноги, пойдешь ты за него замуж или нет? И она задумалась. Проходит три года, и она мне пишет, тогда я уже стал священником: отец Давид, я так тебе благодарна, помнишь, мы с тобой говорили, что если мне Бог пошлет жениха, а у него все будет прекрасно, только у него будут кривые зубы, смогу ли я выйти за него замуж? Так вот я решилась, и он за месяц до свадьбы пошел и все зубы переделал, спасибо тебе. Я точно помню, что я говорил про один недостаток, она точно помнит, что я говорил про другой. Вот так. Смысловых слов в нашем мире два: Христос Воскресе. Все остальное это комментарии. В этих комментариях, мне кажется, Господь способен нас немножечко подправить.
Константин Мацан:
— Как-то была на Радио ВЕРА и не раз в программе замечательная психолог, заслуженная, очень опытная учитель и педагог Татьяна Воробьева. Всегда с потрясающими советами. Из последнего общения с ней я запомнил, она подсказывала родителям, как общаться с детьми, и мне кажется, это универсальный совет вообще для общения с людьми. Она говорит: не говорите долго, мысль свою выскажите кратко, дети долго не слушают, не воспринимают и не запомнят. Сказал два слова, повторил и забыл. Не повторяй еще раз, не разжевывай, не комментируй, без подробностей. Это может остаться где-то в сердце, в памяти, в душе. Это первое. А второе, что все обязательно с любовью. Начинать любой разговор с ребенком, как я ее услышал: слушай, что я тебе сейчас скажу, потому что я тебя люблю и я хочу, чтобы тебе было лучше, удобнее, благо. Эту мысль можно выразить разными словами, но главное, чтобы посыл был, а дальше коротко свою мысль. И всё, отстаньте от ребенка. Мне показалось, что это универсальный совет для общения со всеми людьми.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И детей точно приобнять надо при этом, сто процентов. В воскресной школе, у меня миссия такая, я ее руководитель, но я понимаю, что я прихожу туда для того, чтобы их обнять и послушать, это самое главное. Остальное само собой получается, разговоры и какие-то важные истины. Но это самое главное.
Константин Мацан:
— Последний вопрос, время наше подходит к концу, но очень интересно спросить. Вы как режиссер какое-то особое измерение богослужения видите? Потому что складывается ощущение, что человек, который ставил на сцене спектакли, потом и Богослужение созерцает как действие, но священнодействие, и видит, грубо говоря, в том некий архетип для любого театра вообще, но все-таки священный архетип.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Поначалу, когда воцерковлялся, я немножко все делил, само таинство меня очень сильно вдохновляло. Евхаристия стала важнейшим элементом жизни, но при этом все было немножко отдельно. Я расстраивался из-за того, когда священник ошибался в богослужении, делал даже замечания, такой был ретивый. А потом со временем это стало единым целым. Безусловно, есть вечернее богослужение, есть литургия, есть великопостное богослужение, но это стало каким-то единым и неделимым. Вроде можно выделить отдельно, есть иконы, есть текст, есть пение, есть возглас, есть ответ народа, лик, который сейчас заменяет хор. Но оно стало совершенно неделимым, единым целым. Мы же с вами знаем, что богослужение на земле совершается непрерывно, целый день. А спектакль, постановка, фильм имеет начало и конец, драматургия, развитие, потом схождение. В богослужении, если его понимать, если в нем немножко разбираться, если это твоя форма общения с Богом в том числе, она тебе близка, то нет начала и конец. Оно прерывается на время для того, чтобы мы могли не сойти с ума, и чтобы ноги наши выжили, мы могли на них стоять. Всё. А остальное всё непрерывно, единое целое.
Константин Мацан:
— Спасибо огромное за нашу сегодняшнюю беседу. Иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в замечательном городе Сызрани был сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». В студии у микрофона была Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Христос Воскресе!
Кира Лаврентьева и Иеромонах Давид (Кургузов):
— Воистину Воскресе!
Константин Мацан:
— До новых встреч на волнах Радио ВЕРА.
Все выпуски программы Светлый вечер
