«Осуждение». Прот. Артемий Владимиров

У нас в гостях был духовник Алексеевского женского монастыря в Москве протоиерей Артемий Владимиров.

Мы говорили о том, что такое осуждение и как научиться не судить ближних.

---

А. Ананьев 

— Добрый вечер, дорогие друзья! Меня зовут Александр Ананьев, и я сегодня имею счастье задавать свои «Вопросы неофита» (традиционная программа, которая выходит по понедельникам в восемь часов вечера). Для Вас и для своего дорогого гостя напомню, что крестился я действительно в абсолютно сознательном возрасте 41 года — это чуть более полутора лет назад, и в тот момент у меня было много вопросов, и радио «Вера» дало мне возможность задавать эти вопросы самым удивительным людям и получать ответы. Казалось бы, спустя полтора года вопросов станет меньше, но ничего подобного — такое впечатление, что вопросов становится все больше. И сегодня я имею счастье задавать эти вопросы потрясающему собеседнику, человеку-празднику, старшему священнику — духовнику Алексеевского ставропигиального женского монастыря Москвы, члену Союза писателей России, волшебнику протоиерею Артемию Владимирову. Добрый вечер, отец Артемий! 

Протоиерей А. Владимиров 

— Всегда теряюсь, когда слушаю эту интродукцию, представление, но понимаю, что отступать уже некуда. Приветствую Вас, дорогие друзья!  

А. Ананьев 

— А что отступать, если каждое слово — правда! Вот какая тема сегодняшних «Вопросов неофита» будет у нас сегодня. Каждый раз, готовясь к исповеди и приходя на исповедь, отец Артемий, поделюсь с Вами своими личными переживаниями, я понимаю, что, как минимум, половина, а если копнуть глубже, то и все мои грехи по отношению к окружающим (я сейчас про это говорю) уходят корнями в то, что я их осуждаю. От осуждения жены, от осуждения ребенка или родителей к осуждению дурака-начальника, коллег, прохожих... 

Протоиерей А. Владимиров 

— Поосторожнее, пожалуйста.  

А. Ананьев 

— А я сейчас про другого начальника. Это... 

Протоиерей А. Владимиров 

— Я понял.  

А. Ананьев 

— Вот проходя эту подготовку и исповедуясь, я страстно хочу, до того, что скулы сводит, избавиться от этого стремления осуждать. И чтобы фраза «не осуждайте брата своего яко благословен еси во веков» была не просто фразой, строчкой из молитвы, а чтобы это было таким вектором, стрелкой на компасе. Но чем дальше, тем больше я понимаю, что это невероятно сложно. Или это не сложно, и я делаю что-то не так. Вот на этот вопрос я хочу получить сегодня ответ.  

Протоиерей А. Владимиров 

— Благодарю Вас за искренность, искренность исповедальную. Фактически, мы сейчас, дорогие радиослушатели, присутствовали при публичной исповеди — она испокон века считалась самым сильнодействующим лекарством. И как знать, может быть, после нашего эфира мой замечательный интервьюер захочет по привычке осудить — и ничего у него не получится! Итак, дорогие друзья, каждый из нас, наверное, отождествил себя в иной степени, в той или иной, с Вашим вопросом, и признанием исповедальным в немощи Вашим, и для того, чтобы не мучиться вот этим вселенским осуждением... А это мне напоминает другой ракурс бытия. Вот вечером, я Вам скажу, во сне ни в коем случае не считай слонов: «Первый слон, второй слон, третий слон», просто засыпай. И вот я Вам запретил считать слонов, и так бывает, что человек против воли своей начинает заниматься этим подсчетом элефантов. Для того, чтобы не бороться с ветряными мельницами, как Дон Кихот, нужно поменять что-то в корне, поменять в самом мироощущении, восприятии тайны нашей жизни. Ведь все мы в той или иной степени больны буржуазным индивидуализмом, все мы родом из романтического детства, все мы начитаны более-менее в каких-то книгах — Гюго, «Отверженные», какие-то страдающие «лишние люди» — Печорин, Евгений Онегин с его неспособностью полюбить и с легкой иронией, скользивший сквозь лорнет взором на сидевших в Большом театре. Предлагаю иное совершенно мироощущение, иное миросозерцание, иную концепцию нашего бытия. Представим себе, дорогие радиослушатели, на минутку веточку дерева. Сейчас вот уже лес «роняет багряный свой узор», а по весне, напротив, появляются на  березке клейкие листы, пахнущие этими ароматами весны. И вот веточка, и на ней листочки — один, второй, третий, двадцать пятый. Эти листочки — мы с Вами, и каждый из них черенком прикреплен к лозе, к ветви. Это сам Христос-Спаситель. Бог задумал всех нас как семью. При том, что все мы укоренены в Нем — «я, ты, он, она — вместе целая семья». Мы все разные, все непохожие. Есть хорошие, а есть и какие-то никуда...  

А. Ананьев 

— Так-так-так, какие есть? Хорошие, а есть?..  

Протоиерей А. Владимиров 

— Негожие... 

А. Ананьев 

— Негожие есть?  

Протоиерей А. Владимиров 

— Так иногда воспринимается человек. Но я хочу сейчас сказать вот что: ты не один «лежишь в долине Дагестана», ты не «свой среди чужих», не «чужой среди своих», но твоя личность имеет, так сказать, продолжение в личности соседа. Мы представляем собой некий единый организм подобно телу — ухо, нос, рука, нога. И вот, по замыслу Божьему, нынче наша раздробленная грехом природа, во Христе-Спасителе искупленная, соединена так, что мы с Вами связаны тысячью невидимых уз, и каждый из нас, вступая во взаимодействие с соседом, понимает, что он не взят сам по себе, а является органичной частичкой этого единства. Вот когда ко мне придет это ощущение моего глубинного родства с людьми, когда я пойму, что Бог взирает не на меня одного, любимого, но под крылышком Церкви собраны все мы — и мудрые, и умные, и богатые, и небогатые, и вот это ощущение внутреннего единства и родства, ощущение этой семейственности — оно-то и будет для нас палочкой-выручалочкой в борьбе с осуждением. Как на Пасху... Раскройте первую страницу романа «Воскресение» Льва Николаевича Толстого. Герои его, больные индивидуализмом XIX столетия, смотрели и на нищих, и на простых мужичков, истово крестившихся, и друг на друга совершенно особым взором. Это чувство братства, вселенской любви пронизывало всех обитателей и посетителей храма. Так вот будемте, дорогие друзья, вооружимся девизом: «С молитвой к Богу, с любовью к людям». Если ты мне родное существо, я, конечно, твои недостатки увижу, я, безусловно, как-то внутренне оценю, кто ты и что ты, но в семье, где могут быть и люди с ограниченными возможностями, все относятся друг к другу с пониманием, с состраданием. Поэтому долой иронию, долой холодный сарказм, долой чувство собственной исключительности, и давайте эволюционировать от пролетарского интернационализма к христианской соборности.  

А. Ананьев 

— Отец Артемий, я прекрасно — даже не понимаю — я чувствую, что понимаю, о чем Вы говорите. Это как указательный и большой палец одной руки друг друга бы, там, презирали: один за то, что один толще, а другой за то, что другой длиннее. Но когда сжимается кулак, они все равно вместе, они на одной руке. Я понимаю, о чем Вы говорите. Я только не понимаю другого: почему же мы чаще всего осуждаем, причем, самых близких? Почему все самые острые конфликты, которые заставляют нас переживать и мучиться потом чувством стыда, они с самыми родными и близкими людьми? Почему мужья приходят на исповедь с сокрушенным сердцем из-за ссоры не с прохожим на улице, а из-за ссоры с женой? 

Протоиерей А. Владимиров 

— Да, да. Вы знаете, у меня есть своя субъективная догадка. Может быть, не всякий с нею согласится, но где-то я вычитал, что среди обитателей невидимого мира существуют домашние бесы. То есть в иерархии падших духов находятся и такие спецработники, которые с особенной и неистовой энергией наседают на домочадцев, на родных людей. И если мы часто удерживаем себя в рамках корректности в отношении коллеги-мужчины, галантности в отношении коллеги-женщины, если мы раскланиваемся: «Остановись, незнакомый прохожий!», просим прощения: «Sorry! Простите меня! Excuse-moi, я не хотел Вас побеспокоить», то в домашней обстановке, где стерты границы и грани, где мы не слишком склонны смотреть на себя со стороны, вот эти маленькие бесенятки (хотя я не думаю, что прилично все сваливать на бесов, они особенно по-хитрому стараются разбередить в нас раздражительность, какие-то грубые реплики, и потому особенное внимание, я бы сказал, нужно прилагать к себе самому, едва лишь ты переходишь порог родного дома. И здесь уместны в порядках врачевания собственной души какие-то даже гиперприемы. То есть от своей обычной небрежности — едва кивнув: «Здрассте!», а то и просто рукой, как Брежнев с мавзолея, сделал приветственный знак и пошел... 

А. Ананьев 

— Со словами: «Есть чего поесть?». (Смеется.)  

Протоиерей А. Владимиров 

— «Здравствуйте, друзья! Какая радость, что я снова в родном доме!». Если б Вы знали, как мне дорог Ваш взор!». Вспомним хотя бы эту военную песню, которую пел Бернес: землянка, «твои глаза», «как бы я хотел прижаться к ним губами». В общем, побольше романтики, и это нам поможет.  

А. Ананьев 

— Отец Артемий, правильно ли я понимаю, что любовь и неосуждение — это если не синонимы, то очень близкие по значению понятия? 

Протоиерей А. Владимиров 

— О, безусловно. Любовь — это корень, а снисхождение, терпение, великодушие — это поросль, которая из корня пробивается на поверхность земли.  

А. Ананьев 

— Так можно ли любить и осуждать при этом? 

Протоиерей А. Владимиров 

— Можно любить и обличать. Но не осуждать. Главное — твое намерение, интенция. «Вот мой сынуля опять целый ворох троек и двоек притащил в электронном дневнике. А я на прошлой неделе, — размышляет добросовестный папа, — сидел с ним, бился с этой мать-и-мачехой»... И вот можно делать и выволочку, и выговорить, но не уничтожая ребенка. Тепло в твоей душе поможет тебе подобрать нужные слова. Поэтому любовь не надмевает, любовь не позволяет себе сказать убийственное слово. Любовь, напротив, помогает найти то слово, которое не поранит, но умудрит, которое, может быть, как соль, сдержит гниение гордости и апломба моего питомца. Словом, истребляется осуждение сочувствием. «А нам сочувствие дается, как нам дается благодать». 

А. Ананьев 

— Вы слушаете Светлое радио, меня зовут Александр Ананьев, и я продолжаю задавать вопросы протоиерею Артемию Владимирову. Сегодня мы говорим о том, как излечить свое сердце от вечного стремления осуждать. Вы только что сказали, отец Артемий, о том, что есть некое противопоставление обличения и осуждения. Обличать — да, возможно, осуждать — нет и никогда. Я Вас правильно понял? 

Протоиерей А. Владимиров 

— Другое дело, что не всякому дано обличать. Вы знаете, был такой Иона-пророк, которого проглотил какой-то морской зверь и чудище. Так вот, из церковного предания известно, что в городе Ниневия, куда, собственно, левиафан изблевал Иону, и тот возвестил слово покаяния, обличал жителей Ниневии — это исторический факт, стены Ниневии сохранились до сих пор... Так вот, из церковного предания известно, что в Ниневии было немало людей, которые жили праведной жизнью, знали, что такое хорошо, что такое плохо, и участвовали в каких-то коллективных или частных беззакониях. Но не было ни одного, кто способен был бы обличить. То есть не было бы человека, который имел нравственное право произнести это слово, «глаголом жечь сердца людей». А вот Иона был возведен Богом в сто состояние любви, с высоты которой он мог, плача невидимыми миру слезами, проповедовать и обличать, как обличал Иоанн Креститель. Ну, я думаю, возвращаясь, как говорят, revenons a nos moutons — к нашим овечкам, обличать может мама своего сынулю, обличать может священник своего прихожанина... Но я, честно говоря, никогда не пользуюсь этим правом, разве только что уж очень духовно близкого и преданного человека могу как-то, ну, не обличить, а употребить какие-то брутальные фразы. Но с теплым юмором.  

А. Ананьев 

— Я все-таки пытаюсь понять разницу между обличением и осуждением. Вот самый  просто пример, который буквально на поверхности: жена обличает своего мужа, что уже на протяжении двух лет не интересуется ничем, не развивается ни духовно, ни умственно. Ну, единственное, чем занимается, — в своих любимых тапках, положив на изрядно увеличившийся живот газету двухлетней давности, смотрит один и тот же канал, и взгляд его заплыл отсутствием интереса к жизни. И вот она его в этом обличает. Или она его осуждает, что, в принципе, одно и то же. Она права, она хочет, чтобы вот этот беспредел прекратился. Она хочет, чтоб он жил, она хочет, чтобы она жила, она хочет живого мужа рядом.  

Протоиерей А. Владимиров 

— И имеет на это полное право. Он же клялся ей в вечной любви и говорил: «в шелках и бархате будешь». 

А. Ананьев 

— Приподнимая газету, он продолжает говорить, что он ее любит.  

Протоиерей А. Владимиров 

— (Смеется.) Я думаю, что женушка, которая взята из естества собственного мужа, как Ева из ребра Адама, имеет право обличать, важно только смотреть на результат. Потому что цель обличения — это духовный импульс, который должен воспринять тот, кому ты говоришь нелицеприятные слова. Если он просто отмахивается от тебя как от надоедливой мухи, а еще хуже, начинает раздражаться и произносить какие-то слова, взятые из Зоопарка имени Владимира Ильича Ленина: «Закрой свою пасть», то здесь, конечно, видно: и губернатора не стоит свеч, коэффициент полезного действия равен нулю. Но вот как мать, скажем, причитает, как над покойником, над сильно пьющим сыном, потерявшим человеческое лицо, когда она с болью в душе произносит: «Для чего я тебя родила? Жора, мне стыдно выйти на улицу к своим соседкам! Милый мальчик мой, посмотри на мою высохшую грудь, посмотри на мои заплаканные глаза!», вот эта вот материнская сила, запечатленная в пословице... в присловии «молитва матери со дна морского поднимает», знаете, наверное, ближе к святому обличению.  

А. Ананьев 

— Предлагаю взглянуть на эту проблему с точки зрения несколько иной парадигмы. Психологи утверждают, что есть два вида отношения к окружающим: предвзятое отношение и непредвзятое отношение. Предвзятое полагает некую субъективность и личное отношение к человеку, непредвзятое полагает некую объективность и трезвую оценку всех обстоятельств дел. Так вот Господь, призывая нас не осуждать, ждет от нас предвзятой, то есть необъективной, осветленной любовью, отношением, или непредвзятой — холодной, трезвой, максимально объективной оценки?  

Протоиерей А. Владимиров 

— Наверное, все зависит от твоего миросозерцания, мировоззрения. Если ты убежден, что мир воззван к бытию творческими перстами Создателя, и ты веришь, что в мире есть любовь, надмирная любовь, которой и пронизано все сущее, и если ты веришь в победу добра над взлом, то так называемая твоя предвзятость есть не что иное, как тонкое искусство и умение вверить окружающих тебя людей со всеми их потрохами, негативом и недостатками Господу Богу, Творцу, Спасителю и Судии всех людей. Твоя предвзятость заключается в том, чтобы не отождествлять человека с суммой его конкретных недостатков, но надеяться на то, что Сам Господь, Который ведет человека по жизни, сумеет отделить пшеницы от плевел и высветлит в твоем соседе то светлое начало, которого, может быть, ты сейчас не видишь. Но вот это именно христианское мироощущение. Не хочу сказать, что оно присутствует во всех крещеных людях, однако если ты Бога почитаешь абсолютным властителем всех людей, если ты веришь, что Небесный Отец каждого из нас ненасильственно ведет к стезе жизни, к покаянию, то твоя вот эта хорошая предвзятость сослужит тебе прекрасную службу. Об этом я сужу по опыту. Когда ты стараешься видеть в человеке лучшее, фиксируешь свое внимание на его реальных достоинствах, а не на недостатках, к тебе проявляется какое-то уважение, какая-то снисходительность, своего рода, благоговение перед образом Божиим, сокрытым в собеседнике, Вы знаете, даже без высоких фраз он, чувствуя, что ты не посягаешь на его свободу, чувствуя в тебе отсутствие агрессии... Ты не хочешь его перевоспитать, ты не читаешь ему нравоучений, а вот как-то обнимаешь шестым этим чувством, любовью его душу, и свершаются чудеса. Бывает, что человек как-то становится более кротким, ручнеет. Но холодная объективность, если я рассматриваю мир как ньютоновскую вселенную, как некую черную дыру, если для меня люди — это лишь двуногие, плесень, разумная плесень, скоагулировавшая местами где-то на планете, если я смотрю как естествоиспытатель, как где-нибудь в виварии биолог, на реакции неразумного животного, на ту или иную кислоту, через фистулу вставленную, как правило, этот холодный взор, чуждый «и божества, и вдохновенья, и слез, и жизни, и любви», вызывает только желание дать в морду этому обозревателю. (Смеется.) Потому что мы все чувствуем сердца друг друга, и если это холодное сердце, ничего, кроме раздражения по отношению к нему я, конечно, не почувствую. 

А. Ананьев 

— Но ведь осуждение, как правило, происходит внутри нас, в нашем сердце, и редко находит выход наружу.  

Протоиерей А. Владимиров 

— Ну это Вы такой интеллигентный человек. А у меня что в нутрях, то и на языке. Как говорят, «что у умного в сердце, то у пьяного на языке». 

А. Ананьев 

— (Смеется.) Я каждый раз... Во-первых, я всегда слушаю Вас, улыбаясь, во-вторых, я все пытаюсь понять, где заканчивается шутка отца Артемия и начинается суровая правда жизни. Они как-то вот настолько изящно сплетены, что трудно разъединить одно от другого.  

Протоиерей А. Владимиров 

— Ну, мы все, я думаю, на радиостанции, в таких живых передачах должны быть немножко сфинксами, должны быть немножко загадочными. Потому что сейчас столько радиостанций, столько различных жанров, столько передач, что приковать внимание случайного слушателя можно, лишь изображая из себя такую пифию или оракула.  

А. Ананьев 

— В понедельник в восемь часов вечера — другой альтернативы нет, где еще можно послушать отца Артемия на радио «Вера». Так, у меня вот к Вам какой вопрос. У меня к Вам сразу много вопросов. В первую очередь, чтобы было понятно, я сразу привожу конкретные примеры. Коль уж Господь призывает нас к тому, что вот мы сейчас сформулировали как предвзятое, освященное любовью мнение, ну давайте предположим, что мама относится к ребенку предвзято, освященно любовью. Она же вырастит испорченного человека. Она вырастит испорченного человека, она закрывает глаза на его недостатки. Она старается отмести вот эту вот холодную оценку его отрицательных сторон, она не замечает, что он разбросал вещи, она не замечает, что он ластиком стер двойку (хотя сейчас уже, наверное, так дневники не делают). Она не замечает все то плохое, что он делает, и видит в нем только хорошее. 

Протоиерей А. Владимиров 

— О да, действительно, родители резко отличаются по своим каким-то установкам. Некоторые гиперкритичны и ребенка загоняют в угол, не дают ему той теплоты, которая делает детство золотым, а другие, большая часть, имеют слепотствующую любовь: «Мой ребенок на это неспособен, мой ребенок чужд всех Ваших школьных пороков». И это действительно беда для сына или дочери, которые умело пользуются этим родительским самолюбием. Родители убеждены в гениальности ребенка, потому что считают его продолжением собственной личности, и дети от этого ничего не выигрывают. Мы, дорогие радиослушатели, все-таки призываем Вас найти золотую середину, когда, с одной стороны, ты трезво, дальновидно оцениваешь свое чадо, доверяешь, но проверяешь, что там за чаты в Интернете, какой лексикон пятиклассники используют, ты не смотришь сквозь розовые очки на свое «произведение», но всегда готовишься к худшему, чтобы получить лучшее, но, с другой стороны, ты понимаешь, что твой ребенок — это не серийный какой-то маньяк, не рецидивист, это дитя, которому ничего не чуждо человеческое. И мы, конечно же, смотрим на ребенка не как готовый, сформировавшийся продукт, а как на личность в ее развитии, динамике. Мы хотели бы привить нашему зайчику какие-то свои собственные добрые качества, мы хотели бы помочь ему избавиться от непорядочности, лжи, неумения различать чужое и свое. Но мы видим пред собой некий нравственный идеал. Вот Вы знаете, я буквально две недели тому назад с толком провел свой десятидневный отпуск и прочитал замечательную книгу, как воспитывали дворянина, Ольги Муравьевой (она сама благородного происхождения). И просто я был, как педагог, в восторге от этой книги — как воспитывали русского дворянина. Ну потому что тогда считалось, что надо помогать детям избавляться от трусости, от лукавства, от малодушия, нужно было воспитывать в ребенке мужественность, ответственность, бесстрашие, жертвенность, и книга эта полна примеров, выдержек из мемуаров и из популярных романов того времени. И я увидел там ту самую «золотую середину», которую так трудно на практике найти родителям в наше время. 

А. Ананьев 

— Вот я записал. Спасибо Вам за рекомендацию. Это будет следующая книга, которую я найду и обязательно прочитаю. А ровно через минуту мы, с Вашего позволения, отец Артемий, вернемся к нашим маленьким зайчикам. 

Вы слушаете «Светлый вечер» на радио «Вера». Вопросы неофита продолжаю задавать я, меня зовут Александр Ананьев. И сегодня на мои неаккуратные, в чем-то наивные вопросы отвечает мудро и светло старший священник и духовник Алексеевского женского монастыря Москвы протоиерей Артемий Владимиров. Добрый вечер еще раз, отец Артемий! 

Протоиерей А. Владимиров 

— Добрый, добрый вечер! Звезды блещут... «Выхожу один я на дорогу, ночь темна, кремнистый путь блестит». А посмотрю — там, в небе звезда с звездою говорит. Мы продолжаем с Вами очень интересную беседу, и если она интересна Александру Ананьеву и старенькому батюшке, то, убежден, наша увлеченность и вдохновение хотя бы малой частью перекинутся и достигнут сердец наших слушателей.  

А. Ананьев 

— Да какой же Вы старый, отец Артемий? И не говорите, неправда это!  

Протоиерей А. Владимиров 

— Дело в том, что священникам возраст к лицу. Знаете, это как вот мореный дуб — чем больше выдержки, тем дороже цена. Поэтому у нас все не как у обычных светских людей. Там скрывают возраст, а мы себе его начисляем.  

А. Ананьев 

— А вот сравнение с драгоценной древесиной мореного дуба вполне уместно. Итак, мы возвращаемся к нашим рассуждениям об осуждении. Как излечить в себе вечное стремление осуждать самых близких и, может быть, даже случайных людей вокруг себя? И чтобы разобраться с тем, откуда растут ноги, я вот о чем подумал. Смотрите, отец Артемий, одним из первых грехов рождающегося в маленьком ребенке сознания, одним из первых, как мне кажется (вот я анализировал все это перед нашей беседой)... Я вдруг понял, что одним из первых грехов является именно осуждение. Первое, что может сделать нехороший ребенок... ну, нехорошим — ребенка, это «мама не купила ему машинку — мама плохая, я осуждаю маму». Случилось что-то — там, котенок мяукнул и собака полаяла — собака плохая. Первое, что начинает делать человек нехорошего, это осуждение, не отдавая себе отчета.  

Протоиерей А. Владимиров 

— Ну, по правде говоря, в ребенке глубокую рефлексию заметить будет трудно. Если речь идет о трех-четырехлетнем, у него больше эмоция выражается, но именно в указанном Вами направлении.  

А. Ананьев 

— Ну, поверьте мне, в 42 года эмоции там тоже играют свою роль.  

Протоиерей А. Владимиров 

— Я видел этих малышей, которые — «мама — бяка», начинают махать руками...  

А. Ананьев 

— Ага, да-да-да! 

Протоиерей А. Владимиров 

— Безусловно, все это доказывает, что в прекрасном бутоне имеет червоточинка. Мы действительно в Адаме падшие существа, и стало быть, змий лукавый где-то ползает недалеко. Благодарение Господу, который излечил, уврачевал нашу природу, и искры Божьей благодати, сообщенные в Крещение младенцу, являют свое видимое присутствие, равно как и невинность, то есть неискушенность во зле малыша делает его прекрасным, делает его полупрозрачным. Но ребенок — открытая система, он легко может обуреваться какими-то негативными чувствами, а затихнув, получив свое, вновь превращается в ангела. Здесь, наверное, прежде всего, хотелось бы вспомнить закон Блеза Паскаля о сообщающихся сосудах. И знающие толк в воспитании Вам скажут, что дитя кожей впитывает не просто отдельные выражения или поступки окружающих его взрослых людей, а самую атмосферу, наполняющую дом, самый дух взаимоотношений. В этом отношении дети просто похожи на какую-то липучку, которая мгновенно прилепится, похожа на репейник, который тотчас пристает к одежде. Вот почему, если мы хотим взрастить в ребенке нравственное начало, нам нужно быть чрезвычайно внимательными к самим себе и не допускать вот этих ядовитых, токсичных, ироничных, злых выражений, не раздавать этих реплик, не приклеивать ярлыки. Потому что если родителю не хватает нравственной культуры и педагогического начала, вот они вслух начинают ругать классную руководительницу: «Ну совсем сбрендила! Ну совсем пора ей коньки, что ль, откинуть! Да ей штрафные очки на кладбище выплачивают!», стоит ли удивляться, что какой-нибудь пятиклассничек выдаст на-гора все эти перлы в совершенно неподходящей обстановке, а самое главное, переняв от родителей вот эту грубость, вот это неуважение, вот это хамство, ядовитое отношение к старшим, и еще умножит накопленное сначала в алгебраической, потом в геометрической прогрессии. Вот почему общение с детьми требует удивительной, высокой степени внимания, самокритичности, оглядчивости. Нам должно быть дано предугадывать, как наше слово в ребенке отзовется.  

А. Ананьев 

— Согласен с каждым Вашим словом — не только умножит, но и при случае еще и вернет все это родителям... 

Протоиерей А. Владимиров 

— ...сторицей.  

А. Ананьев 

— ...да, так, что мало не покажется. Однако, размышляя об этом, я, скорее, не хотел упрекнуть в чем-то родителей и ребенка. Я хотел обратиться к самой природе человека. Я вспоминаю наши игры в детстве. Помните ведь? Мы играли в кого? В красных и белых, в своих и чужих. И потом мы тоже как-то разделяли всех на своих и чужих. И ребенок, который дает очень простую оценку — «плохо», «хорошо», «плохой», «хороший», «сделал так — стал хорошим»... Мы упрощаем наш мир, чтобы нам легче было как-то в нем существовать, включаем в себе опознавательную систему «свой — чужой». Может быть, это действительно, вот эта вот система в нас работает и заложена в нас изначально, и она включается в самом раннем возрасте? И, потом, то, что мы называем осуждением, это как раз попытка наша разделить окружающих нас людей на своих, которые хорошие, и на чужих, которые плохие. И из «своих» попасть в «чужие», в принципе, довольно просто: не купила машинку в детстве — из «хороших» оказалась в «плохих». Жена вот еще недавно была «хорошая», потому что все было хорошо, а в тот раз сказала что-то не то, посмотрела, попросила о чем-то — и вот тебе добро пожаловать в «плохие», и ты уже стала «плохой». 

Протоиерей А. Владимиров 

— Конечно, такая  дихотомия, такое разделение — есть некая элементарная, начальная педагогическая схема. Мы даже найдем в Ветхом Завете, в Моисеевом законе условное разделение животных на «чистые» и «нечистые». Свинья — нечистая, а вот овечка — чистая, и все решает форма копыт — раздвоенное или нераздвоенное, жует ли жвачку или не жует. Но, как объясняют древние толковники, это педагогическое, совершенно условное разделение имело под собой гораздо более глубокую цель, чем это может показаться на первый взгляд. Господь Бог хотел, чтобы от внешнего человек переходил к внутреннему и начинал разбираться в мыслях. Взять без спроса — худая мысль, поделиться необходимым с соседом — добрая мысль. Таким образом, возрастая, конечно, ребенок должен обрести тех воспитателей, которые, может быть, и согласятся с этими схемами — «оккупант», «защитник», но научат видеть трагедию человеческого сердца, захваченного злом. В русском народе, кстати, в отличие от европейских народов, всегда в силу христианского просвещения было сострадание к поверженному врагу. У нас редко когда добивали беззащитного уже, разоруженного врага. У нас в крови милость к падшим. Александр Сергеевич Пушкин, который черпал сюжеты из европейских сказок, всегда их смягчал, и брутальность «Красной Шапочки», даже в советском варианте этой сказки, меняется на нечто куда более симпатичное по сумме зла, которое Сватья, баба Бабариха и Ткачиха — была там такая тройка, лишенная человеколюбия, должны были бы попасть на кол, как это в европейском сюжете, а Александр Сергеевич Пушкин их всех прощает, они отделались легким испугом. Мне чрезвычайно симпатична вот эта ментальность нашего великого поэта, который отражает как раз мудрость, народную мудрость, Христову и учит великодушию, учит немножко подняться над этой схемой «свой — чужой», с тем чтобы мы вспомнили... Не зря же произносим: «Отче Наш!». Господи, Ты — Отец всех людей. Есть злые, есть добрые, но солнышко светит на всех. И Христос запретил в притче ангелам вырывать плевелы, чтобы неосторожным движением не вырвали и пшеницу. Но это уже материал, наверное, не продленной группы первого класса, а уже пора нелегких детских вопросов старшей школы.  

А. Ананьев 

— О да. Как я Вам благодарен за Ваши рассуждения относительно русских сказок. Я вот об этом не так часто задумывался, но вот Вы сказали, и я вспомнил изречение одного из моих знакомых, практически, ставшее крылатым, по поводу того, что... «В русских сказках, — сказал он, — добро побеждает зло. В немецких сказках (он имел в виду немецкие сказки) добро, похоже, зло употребляет. А может быть, и там, — говорит, сюжет настолько лихо закрученный и наполненный жестокостью необоснованной, что...» 

Протоиерей А. Владимиров 

— О да! (Смеется.)  

А. Ананьев 

— Хотя, может быть, за это я и люблю сказки Гофмана, потрясающие совершенно! 

Протоиерей А. Владимиров 

— Мы не будем, действительно, осуждать сегодня братьев Гримм или Гофмана — это люди иной ментальности. Но мы умеем, как говорит Федор Михайлович Достоевский, впитывать в себя гений западной культуры, часто его облагораживая, высветляя. По сравнению с современными «Звездными войнами» и какими-то блокбастерами, сказки Гофмана — это просто нежная колыбельная: «Спи, мой звоночек родной!». 

А. Ананьев 

— Вы слушаете Светлое радио. Меня зовут Александр Ананьев, и мы продолжаем рассуждать с удивительным собеседником, протоиереем Артемием Владимировым, как излечить сердце от вечного стремления осуждать, «дабы не осуждати брата своего, яко благословен еси во веки веков». В своей книге «Просто христианство», в главе «Прощение» (вновь обращаемся к западным сказкам) Клайв Стейпл Льюис, отец Артемий, писал, что многие не готовы даже представить, что могут простить или полюбить врага, потому что путают прощение с соглашательством. И, прощая зло, они не хотят соглашаться со злом, поэтому они не готовы простить. «Простить, — пишет он, — не значит сказать, что человек хороший». И вот этой фразой Клайв Стейпл Льюис меня окончательно озадачил. «Простить — не значит сказать, что человек хороший». То есть, другими словами, в сердце мы оставляем место для понимания того, что человек может быть плохим? Неужели это по-христиански?  

Протоиерей А. Владимиров 

— Человек может... 

А. Ананьев 

— Человек может быть плохим, отец Артемий? 

Протоиерей А. Владимиров 

— Человек может быть агрессивным, человек может быть опасным, человек может дышать убийственными намерениями. Мы не должны озлобляться против него, но должны предпринять необходимые меры, чтобы не пострадать от него. Есть такая парадоксальная фраза к нашему разговору, она может быть достойна осмысления: «Всех люби — от всех беги».  

А. Ананьев 

— Это кто сказал? 

Протоиерей А. Владимиров 

— То есть не исполняйся сам крысиного яда, не отвечай злом за зло. Но если ты видишь, что человек погряз в своем негативе, что он, как китайский дракон, кусает собственный хвост (а, к сожалению, приходится встречать людей, абсолютно разуверившихся в любви, людей, которые накачаны какими-то темными разрушительными энергиями), ну, его становится по-русски жалко, и вот эта жало-сть не унижает человека, она уподобляет нас доктору Айболиту, врачу, который с сожалением смотрит: «Какой запущенный случай! Похоже, уже здесь и резекция не поможет! Нужно, наверное, просто изолировать этого пациента от окружающих, чтобы его нравственная гангрена не перекинулась на ближних!». Вот так мыслит христианин. И мне кажется, что нам, жителям срединной России, с нашими-то просторами, с нашей рекой Волгой, с рекой Леной (это уже Восточная Сибирь) свойственно это великодушие. У нас нет, заметьте, никакой ответной агрессии! Ответить мы можем, но в сердце мы жалеем тех наших младших братьев, которые сегодня даже возомнили себя происходящими от какого-то иного этнического корня. У нас возникает какая-то ирония, какой-то смех сквозь слезы, когда мы видим — кастрюлеголовые какие-то персонажи начинают взывать к нам, как к извечным врагам. Ну, я сейчас чуть-чуть переметнулся в сторону общественно-политическую. А на частном уровне как это хорошо, дорогие друзья, сохранять ясность ума, мирное сердце, смотреть с сожалением и пониманием на человека, который с пеной у работа, размахивая руками перед тобою, изрыгает какие-то инвективы, а ты только лишь покачиваешь головой, да говоришь a la Платон Каратаев: «Миленький, ну ты успокойся, ну ты присядь, не дай Бог, загонишь себя в предынсультное состояние! Угомонись, дорогой, утро вечера мудренее!». 

А. Ананьев 

— Прежде, чем я задам Вам следующий вопрос, хочу вот услышать короткий ответ на вот какой вопрос: а Вы ловите в своем сердце попытки или свершившийся акт осуждения? Вы, человек с невероятным опытом пастыря, с невероятным жизненным опытом, очень мудрый человек, Вы подвержены тому, чтобы осуждать кого-то? 

Протоиерей А. Владимиров 

— Как и всякий из нас, искушаем, соблазняем. Но опыт жизни, Вы знаете, внес свои коррективы. И я просто кратенько расскажу, как однажды за обедом близкий мне человек поднял опасную тему об отсутствующем постороннем. А вот, например, Блаженный Августин, философ, христианский епископ IV столетия, положил за правило никогда не говорить об отсутствующем то, чего бы он не мог сказать в его присутствии. Я чуть-чуть расслабился и подкинутую мне горящую паклю не отстранил, то есть поддержал эту тему разговора, хотя у меня к нему осуждения не было — просто я так, ну, как бы поддакнул: «Да, не говорите, подумать только!». В это время я что-то быстро ел, потому что мне нужно было срочно выехать и посетить какую-то пожилую даму, которая ждала первой исповеди. Представьте себе, что мой водитель запутался с нумерацией домов, мы никак не могли найти нужный нам подъезд, пришлось включить задний ход. И вот медленно мы подъезжаем к подъезду, в это время огромный тополь, стоявший за заборчиком в палисаднике, только-только мы с ним поравнялись, он накренился — медленно, как в съемке замедленной, — и с хрустом придавил наше лобовое стекло, которое мгновенно треснуло, машина оказалась вся прямо как в шалаше, как будто ты в блиндаже замаскированном. Водитель от неожиданности ударил прямо по рулю: «За что?!!», настолько экранизация этого момента была очевидной! А я знал, за что. Я совершенно не удивился. Потому что нельзя есть и осуждать при этом, перемалывать косточки твоему ближнему. Поэтому я не комментировал, но совершенно со спокойным сердцем сказал: «Вызывайте МЧС, нужно будет распиливать этот ствол». Кстати, еще одна машина стояла рядом с заборчиком — ствол лег прямо этому «Форду» посередине и вмял саму крышку автомобиля. Видимо, тот хозяин осуждал сильнее, чем я. Но вот это наше лобовое треснутое стекло, разошедшееся тысячами зигзагов, — я сразу почувствовал, что когда мы поравнялись с этим тополем... простите, кленом, то ангел с мечом, стоявший там, тронул этот клен, сказал: «Пуск! Они доехали до цели». И вот я с тех пор, едва лишь только разговор уклоняется в опасную сторону, вспоминаю этот милостиво и медленно упавший клен и говорю: «Господа, у нас с вами сейчас какая-то турбулентная зона, давайте о погоде. Расскажите, пожалуйста, каков был конец Муссолини, или что Вы знаете о любви североатлантических китов». В общем, надо переключать срочно тему, чтобы не потерпеть чего худшего.  

А. Ананьев 

— Вот я как раз и завел этот разговор, отец Артемий, Вы услышали мой вопрос, правильно? Я искал Вашего совета: как поймать себя на том моменте, когда ты начинаешь осуждать? Ведь чаще бывает то, что называется «коридорным синдромом» — ты уже осудил, ты уже предпринял какие-то действия или допустил их в свое сердце.  

Протоиерей А. Владимиров 

— Пока какой-то кусок льда не сорвался с 15-этажного здания и не упдарил тебе в гипофиз, пока ты, зазевавшись с мобильным телефоном, не ступил в открытый люк канализации, пока ты входишь в метро, опять-таки, о чем-то задумавшись, а стеклянная, окованная металлом дверь под воздействием ветра вдруг выходит наружу, и пока она не выбила из тебя внутренности, едва лишь ты осудил, срочно вопи мысленно: «Господи, прости! Я опять упал в ту самую коровью лепешку, из которой Ты меня вытащил в прошлом году! Господи, больше не буду! Господи, это я один тут такой Смердяков. Это я вижу в себе свои реальные грехи и мысленно их транслирую на окружающих людей». Вы знаете, Господь всегда учитывает эту самокорректировку. Мы должны быть скоро на покаянии, Господь тотчас даст Вам некое облегчение, но все-таки добавив, что придется в конце недели дойти и еще раз выговорить этот грех, назвать вещи своими именами, чтобы душа уже реально ощутила свободу и мир. Все эти царапины, нанесенные нами самим себе, были бы сглажены вот этим божественным бальзамом прощения.  

А. Ананьев 

— И вот в очередной раз, отец Артемий, у меня по истечении часа возникает ощущение, что это была не беседа на тему, а это был какой-то восхитительный вальс на тему осуждения.  

Протоиерей А. Владимиров 

— А если я честно, то я тоже всегда еду на наши с Вами встречи с предощущением чего-то милого, высокого, радостного. Ну, я думаю, сейчас, когда закончится наш эфир, мы выскажем друг другу все, что думаем... 

А. Ананьев 

— ...на самом деле. 

Протоиерей А. Владимиров 

— ...на самом деле. 

А. Ананьев 

— Спасибо Вам большое! Сегодня я имел счастье задавать вопросы старшему священнику и духовнику Алексеевского ставропигиального женского монастыря Москвы, члену Союза писателей России протоиерею Артемию Владимирову. К Вам, друзья, слушатели радио «Вера», обращаюсь с просьбой: все-таки старайтесь не осуждать друг друга, хотя бы по той причине, что тополей и кленов в Москве не так уж и много. 

Протоиерей А. Владимиров 

— Ну, а если все-таки захочется кого-то непременно осудить, я разрешаю Вам это сделать в отношении самого себя. Но других батюшек, пожалуйста, не трогайте.  

А. Ананьев 

— Меня зовут Александр Ананьев, радио «Вера», до новых встреч!