
В гостях у Дмитрия Володихина была доцент исторического факультета МГУ, профессор института имени Разумовского Татьяна Агейчева.
Разговор шел о судьбе и трудах русского историка 19-го века Константина Николаевича Бестужева-Рюмина, который был не только известным ученым, но и учителем царских детей.
Ведущий: Дмитрий Володихин
Д. Володихин
— Здравствуйте, дорогие радиослушатели! Это Светлое радио, Радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час», с вами в студии я, Дмитрий Володихин. Сегодня мы поговорим с вами об одном ярком историке XIX столетия, об одном из корифеев русской науки, который вызвал у современников и у наследников по научной судьбе дискуссии —это Константин Николаевич Бестужев-Рюмин, человек, фамилия которого ровно та же, что у канцлера XVIII века и у мятежника XIX века, но семья была разносторонней, и академик ни к первому, ни ко второму, видимо, не имел особенного душевного прилежания. Для нас важно то, что он учил царских детей, что он пытался написать «Историю русского народа» вместо «Истории государства Российского», и то, что он был великолепным академистом. Для того, чтобы рассказать о нем с чувством, с толком, с расстановкой, сегодня к нам в студию пришла гостья — Татьяна Владимировна Агейчева, профессор Университета имени Разумовского, доцент МГУ имени Ломоносова, кандидат исторических наук, замечательный специалист по истории русской исторической науки. Ну и по традиции, подбираясь к ученому авторитету, мы задаем вопрос: Татьяна Владимировна, есть ли у вас визитная карточка для Бестужева-Рюмина, в трех-четырех фразах, что главное о нем должно всплывать в сознании, когда заходит разговор об этом человеке?
Т. Агейчева
— Здравствуйте. Ну вот не успела я к началу сегодняшней программы как-то красиво сформулировать эту искомую визитную карточку. Я бы сказала, что Константин Николаевич Бестужев-Рюмин — это значимая, во многом знаковая фигура, если говорить о ступенях развития отечественной исторической науки, переходного периода к подлинно профессиональному научному зданию. Он задавал векторы, формировал фундамент для оформления в скором уже будущем структуры исторической науки, стандартов исторической науки. Добавила бы к этому, что когда-то Бестужев-Рюмин о труде одного из своих коллег написал, что «в целом в сочинении (имя рек) очень много хорошего, но оно как-то недоделано». Вот творчество в целом Бестужева-Рюмина могло бы тем же самым определением характеризоваться, он сделал очень много полезного, очень много нужного, но в начале этого процесса.
Д. Володихин
— Иными словами можно сказать, что это эксперимент великолепный, но в конечном итоге неудавшийся. Но неудавшийся прежде всего, потому что не доведенный до конца.
Т. Агейчева
— Да вот не согласилась бы я здесь с вами: он определенную часть работы совершил необходимой.
Д. Володихин
— А до конца не добрался.
Т. Агейчева
— «А кто из нас не пьет?», — как сказал бы коллега Велюров.
Д. Володихин
— Ну, что тут скажешь, сравнение не то. То есть замах был огромный, идеи, оставшиеся после него, были интересными, а результат при жизни — именно неудавшийся эксперимент.
Т. Агейчева
— А снова не соглашусь, потому что у современников Бестужева-Рюмина, у каждого первого замах был огромный, а результаты подчас менее выразительные, чем у Бестужева-Рюмина.
Д. Володихин
— Ну, а у некоторых ничего получилось, вроде Ключевского, Платонова...
Т. Агейчева
— Ключевский и Платонов — это люди другого поколения.
Д. Володихин
— Ну, в общем, неплохо получилось у государственнической школы, у них были законченные крупные труды и прозвучали они вполне отчетливо, не говоря уж о Соловьёве Сергее Михайловиче.
Т. Агейчева
— Соглашусь, так в первую очередь и надо бы говорить о Соловьёве Сергее Михайловиче.
Д. Володихин
— Мы о нём уже когда-то говорили.
Т. Агейчева
— Да, здесь соглашусь с вами. Ну, то есть это процесс неровный, это как раз и есть вот эти свойства переходного процесса, где мы видим и блистательные результаты, и одновременно не самые выразительные результаты. Собственно, и в рутинном процессе то же самое встречается очень часто. И всё-таки вряд ли можно говорить о том, что вот замах большой, а результат незначительный, я даже не думаю, что там и замах-то был очень большой, человек делал своё дело так, как он его чувствовал, как он его понимал, решал задачи актуальные. Редкий случай, когда я выступаю, наверное, прямо защитником своего героя.
Д. Володихин
— Ну вот кому нужен простой делатель вклада? Только Богу. Давайте начнём от истоков, что там скромный делатель вклада, таки добравшийся до академического звания, делал в детстве, юности, как он рос?
Т. Агейчева
— Конечно, мы об этом будем говорить, просто к слову, a propo: один из исследователей творчества Константина Николаевича Бестужева-Рюмина так сказал о его трудах: «Тихая историософия Бестужева-Рюмина». Знаете, такой тихий историк, тишайший.
Д. Володихин
— А лучше бы погромче был, интереснее было бы с ним общаться через его книги.
Т. Агейчева
— Ну, откуда, из каких корней, на какой почве Константин Николаевич Бестужев-Рюмин: он родился в 1829 году в семье потомственных служилых дворян, в семье, которая очень трепетно относилась к своему прошлому. Бестужевы-Рюмины себя отсчитывали от некоего англичанина Беста, который когда-то, в XV веке, каким-то дивным образом осел в России, обрусел и, в общем, заложил основания для вот такого длительного дворянского рода.
Д. Володихин
— Был, действительно, англичанин Бест, правда, в XVI веке, а не в XV, тут Бестужевы- Рюмины себе лишний век приписали. А вот действительно ли они от англичанина? Да кто их знает. Много было родословных легенд, некоторые из них проверяются, некоторые — нет.
Т. Агейчева
— Но мы-то сейчас с вами говорим не о том, как проверить или опровергнуть семейную легенду, мы говорим о том, на каких легендах формировалась личность. Но мы должны с вами понимать: если человек считает себя частью большого и очень длительного продолжительного рода служилого, то со всей неизбежностью он и себя будет видеть слугой Отечества. И вот семейство Бестужева-Рюмина — небогатые дворяне, но, тем не менее, Бестужев-Рюмин родился в собственном поместье, в поместье своего отца, в Нижегородской губернии, была деревня такая — Кудрешки, очень небогатое действительно поместье, где, как отмечалось в воспоминаниях самого Бестужева-Рюмина, «все так и существовало в процессе, недостроено, недосажено, недоделано». Но, тем не менее, жизнь текла своим чередом, очень сложное семейство у Бестужева-Рюмина было. Отец, временами чудак, временами самодур, временами тиран, временами очень трепетно относившийся к воспитанию своих отпрысков, человек, который очень вдумчиво относился к вопросам образования детей. Мать, которая детьми занималась, но ее роль в воспитании детей такой серьезной, как отцовская роль, не была, это тоже надо признать, потому что большей частью все-таки Бестужев-Рюмин вспоминает об отце, о разных поворотах характера. И вот именно благодаря отцу с раннего детства он приучился читать, приучился уважать традиции своего народа. Вот тоже для иллюстрации: его отец — а время-то 1829 год, понимаем, это любовь ко французскому языку, дворянство говорит по-французски, — так вот, его отец из-за такого чувства противоречия принципиально по-французски не говорил и иной раз в больших собраниях дворянских принуждал каждую по-французски сказанную фразу переводить на русский язык, и очень затруднял общение на французском языке, но получал от этого удовольствие. Это тоже кое-что о его характере говорит. Итак, благодаря отцу Бестужев-Рюмин уважает свое Отечество, влюбляется в русскую историю уже в раннем возрасте, и сначала ему читали, а потом и сам он перечитывал несколько раз Карамзина, знал исторические сочинения рубежа XVIII-XIX века, например, Шлёцера хорошо знал. Вообще читал много самой разной литературы и художественной литературы в том числе, и уже с раннего детства тянулся к гуманитарному знанию. Первое образование он получал в разных учебных заведениях, это был частный пансион и благородный пансион, но не самые лучшие воспоминания у Бестужева-Рюмина и впечатления остались об этих учебных заведениях, пока он не попал в гимназию, тоже в Нижегородской губернии, и, наконец, встретил достойное обучение, достойное образование, достойных преподавателей, среди которых был известный уже к тому моменту писатель и педагог Мельников-Печерский. Здесь, в гимназии, он получил очередной заряд научной бодрости, Мельников-Печерский лучшим своим ученикам доверял преподавать в младших классах, и можно сказать, что путь Бестужева-Рюмина был определен уже в гимназии. Здесь же он, кстати, познакомился с человеком, с которым дружил потом всю жизнь, до смерти, правда, своего друга, который рано умер, еще с одним в будущем известным историком — Степаном Ешевским. И вот по окончании гимназии с соответствующими рекомендациями от того же Мельникова-Печерского Константин Николаевич отправляется поступать в Московский университет. Благополучно он туда поступил, а рекомендации были не к кому-нибудь, а к мастодонту тогдашней науки Михаилу Петровичу Погодину. И вот он поступил в Московский университет в 1847 году, сначала на словесное отделение философского факультета, затем очень скоро переменил факультет и перевелся на юридический, связано это было с целым рядом обстоятельств: преподаватели, ситуация, ну и еще многие. И в конечном итоге в 1851 году кандидатом права выпустился из Московского университета.
Д. Володихин
— Дорогие радиослушатели, напоминаю вам, что это Светлое радио, Радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час», с вами в студии я, Дмитрий Володихин. У нас в гостях замечательный историк, специалист по истории своих коллег, русских историков — Татьяна Владимировна Агейчева, и мы обсуждаем историю трудов и дней академика Бестужева-Рюмина, человека, который строил большие планы, ну а закончил, как закончил. Ну что же, вот человек выбрался из стен альма-матер, берется за труды, и где он находит себе применение? Начинается его историческая карьера.
Т. Агейчева
— Ну, в науку попал он не сразу, пришлось работать журналистом. Сотрудничал на первых порах и в разные периоды в самых разных газетах и журналах, это были и «Московские ведомости», и пытался свой журнал издавать — «Московское обозрение», и сотрудничал в «Отечественных записках», список можно продолжать.
Д. Володихин
— Ну, то есть набил перо.
Т. Агейчева
— Да, но вот здесь, работая журналистом, начал как раз писать исторические работы для начала в виде рецензии на выходящие исторические труды, это давало ему эрудицию, знание материала, и постепенно он формировался как исследователь исторической науки. Не столько исследователь исторического факта, сколько как раз исследователь исторической науки. В этот период он пытался вернуться в университет и все-таки начать подготовку к магистерскому званию.
Д. Володихин
— Но у него тогда ничего не вышло.
Т. Агейчева
— Поначалу ничего не получилось, да. Но он все-таки сумел добиться разрешения сдавать экзамены на присвоение магистерской степени, минуя кандидатскую степень.
Д. Володихин
— Дорогие радиослушатели, это сейчас магистр ниже, а кандидат выше, в XIX веке было наоборот: кандидат — это фактически был современный дипломник, а магистр был современный кандидат наук приблизительно.
Т. Агейчева
— Да, совершенно верно. И вот эту возможность, предполагаем, ему предоставили потому, что с 1864 года Бестужев-Рюмин как раз начал преподавать историю детям царской фамилии, царской семьи.
Д. Володихин
— Удивительно, как его безо всякой степени туда рекомендовали.
Т. Агейчева
— Как бы то ни было, но восемнадцать лет такой вот деятельности. И он преподавал историю, в частности, и будущему императору Александру III, и будущему, условно выдающемуся поэту из царской семьи Константину Романову.
Д. Володихин
— Отчего условно? Вполне себе замечательному поэту.
Т. Агейчева
— Ну, давайте не буду я с вами спорить в этот раз, может быть, и замечательному. И ему позволили сдавать экзамены, сдавал он ускоренными темпами, очень интенсивно экзамены эти, сдал в конце концов, приступил к написанию магистерской диссертации, не успел написать ее в срок, в конце концов защитил только к 1868 году. И диссертация получилась у него очень интересной, она стала одной из вех его творчества и закрепилась в русско-исторической науке как вполне себе серьезное явление, продвигающее отечественное источниковедение. Эта диссертация называлась «О составе русских летописей до конца XIV века».
Д. Володихин
— Доберемся еще до этого произведения, сейчас мне любопытно другое. Насколько я понимаю, он очень живо интересовался своими коллегами: историками-современниками, историками предыдущих эпох, начала XIX века, XVIII века и в какой-то степени славу, ну если не славу, то известность обрел, делая их портреты, причем обладал живым пером, все-таки журналист.
Т. Агейчева
— Это правда. И именно с портретов, как мы уже с вами выяснили, и начинались его опыты исторические, вот эти вот рецензии на труды, которые он, будучи журналистом, делал, они же расширялись Бестужевым-Рюминым до историографических портретов, и это было очень интересно, потому что он не просто исследовал сочинения — он вписывал историка в контекст эпохи, он рассматривал личность историка как фактор влияния в деле историописания.
Д. Володихин
— Сейчас мы это разъясним: «как фактор влияния в деле историописания» — короче говоря, ему было интересно, как характер историка влияет на то, что он пишет.
Т. Агейчева
— Да, что такое мировоззрение человека, которое влияет на выводы, которые он делает по поводу исторического процесса. И вокруг него находилось действительно очень много интересных людей, да и состояние науки было в состоянии такого непрекращающегося идейного конфликта по поводу оттенков исторического процесса, смыслов, содержания, по поводу вообще самого определения, что такое история — наука ли это, или, может быть, художественное творчество, или что-либо иное. Эта деятельность была вполне востребована и портреты были востребованы, которые Бестужев-Рюмин пытался выстраивать как движение исторической науки, преемственное движение, и поэтому его персонажи, вы уже назвали отчасти, — это такая цепочка, ступени развития. И из этих первоначальных трудов в конце концов сложился целый ряд солидных сочинений по истории исторической науки.
Д. Володихин
— А что, действительно, у него вышло?
Т. Агейчева
— Есть, например, такая работа в конце 50-х годов — «Современное состояние русской истории как науки», которая начиналась как реакция на первые тома Сергея Михайловича Соловьева «Истории Российской», но потом была расширена до историографического исследования с включением и других лиц. Или «Различные направления в изучении русской народности», где тоже он размышлял о современниках, о предшественниках, о Полевом, например, о многих других историках. «Методы исторических занятий», или вот очень интересный у него появился цикл из трех статей — «Славянофильское учение и его судьбы в русской литературе». Считается, что это было первой непредвзятой оценкой, непредвзятым взглядом на вообще славянофильское движение. Ну и вот сегодня очень хорошо известное сочинение «Биографии и характеристики».
Д. Володихин
— Вот это, пожалуй, и принесло ему первую, повторяю, если не славу, то известность.
Т. Агейчева
— Не первую, поправлю вас, но это сочинение, которое закрепилось в исторической науке, оно наиболее известное.
Д. Володихин
— Нет, я имею в виду вообще биографии, которые он выпускал, а не их окончательное собрание. Но вот если посмотреть на него, как на человека мыслящего, как на человека, который пытается подняться куда-то там на высоту птичьего полета над исторической наукой, посмотреть, какая внутри нее философия, какая нравственность, какая политика заключена, какие личности друг с другом борются, очевидно, что у него должна быть какая-то позиция определенная политическая, но всяко не революционер и не декабрист, как его родная кровь, поскольку ему доверили воспитывать царских детей, а это, может быть, важнейшее дело в его жизни, важнее монографий. Так что входило в его собственное мировидение?
Т. Агейчева
— Ой, а тут вот все так непросто, скажу я вам, с определением характеристик его мировидения. Дело в том, что Бестужев-Рюмин начинал свою карьеру, будучи среднестатистическим русским интеллектуалом-либералом, но не на крайних позициях стоял, он видел опасность либерализма, которая присутствовала, например, в той интеллектуальной среде, которая в университетах была сосредоточена, когда люди перестают считаться с реальностью, мыслят только высокими идеалами, несколько свысока смотрят на текущую жизнь с позиции своего интеллектуального и духовного превосходства, вот это не о Бестужеве-Рюмине. Но, тем не менее — либерал, и отчасти гегельянец. Он в научном смысле разделял и позиции так называемого «нового направления», у нас его принято называть «западничеством» в русской исторической науке, хотя одновременно и по каким-то вопросам полемизировал, с тем же Соловьевым, например. В довольной жесткой полемике находился с Михаилом Петровичем Погодиным, потому как считал, что наука — это очень серьезный процесс, который должен опираться на знание фактов, а факты строятся на знании источника исторического и так далее. Но если мы возвращаемся к его политическим позициям, то еще был один сюжет, одна сторона его мировидения: он был человеком осторожным, он стремился к тому, чтобы примирить разные точки зрения, в круге различных точек зрения увидеть здравое зерно и придерживаться именно этой позиции, чтобы порядок не нарушался. Так что он либерал, но умеренный. Более того, в процессе жизни своей, в процессе развития мировоззрения и творчества еще мы наблюдаем у него некоторый дрейф в сторону славянофильства.
Д. Володихин
— Ну, «блажен, кто смолоду был молод, и тот, кто вовремя созрел». Простите, немного перефразировал классику. Ну, начал созревать умственно, сдвинулся немного в сторону консерватизма, это понятно. Но вот, насколько я понимаю, в XX веке его назвали бы центристом: человек, который не желает иметь радикальных воззрений ни левого толка, ни правого толка, а благоразумный, благонамеренный, но при этом просвещенный.
Т. Агейчева
— Да, и при этом критически относящийся к власти, разделяющий общую для его среды нелюбовь личную к Николаю I, поддерживающий бунтующих в 1861 году студентов, но поддерживающий только идейно, потому что в аудитории им нужно приходить, учиться и профессора не должны открыто выступать в поддержку студентов. Вот у него все так, все так.
Д. Володихин
— Это как интеллигент, видя митингующих пролетариев и казаков, которому надо их остановить, открывает форточку и кричит: «Сатрапы! Палачи!», но из квартиры не выходит.
Т. Агейчева
— Ну, возможно, и так. Вот он, например, очень сокрушался по поводу неудач России в Крымской войне, в то время как некоторые его коллеги испытывали восторг по поводу этих неудач, потому что считали, что должен начаться какой-то новый этап в русской истории.
Д. Володихин
— Ох, ох... Хорошо. Видно то, что он во всей жизни был человеком осторожным, аккуратным, благоразумным. Это можно принять, в конце концов, не всякое человеческое сознание выдерживает буйства революционных шевелений. Но вот вопрос: при всём том, что он был занят преподаванием, при всём том, что он был занят в журналах, он всё-таки дописал магистерскую диссертацию, и хочется всё-таки завершить какие-то моменты его карьеры, он её должен был защитить и занять какое-то место в университете.
Т. Агейчева
— Совершенно верно. И здесь опять всё несколько в обратном порядке происходит, потому что он сначала занял вакантную кафедру в Санкт-Петербургском университете в 1864 году, а вот к 1868 году только защитил магистерскую диссертацию, то есть он возглавил кафедру, пока ещё не имея степени и звания. Возможно, здесь определённую роль сыграла его работа с царскими детьми.
Д. Володихин
— Ну а в будущем он займёт академическое кресло, доктором не будучи.
Т. Агейчева
— Да и не пытался он никакую докторскую писать. Но да, он будет избран, правда, довольно поздно, к 1890 году, но действительным членом Академии Наук он станет.
Д. Володихин
— Вклад его в науку был одобрен.
Т. Агейчева
— Более того, он получит немалое количество орденов за государственную службу и дослужится до тайного советника.
Д. Володихин
— Ну что ж, благонамеренность — хорошее свойство натуры, не могу его не одобрить. Дорогие радиослушатели, напоминаю вам, что это Светлое радио, Радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час», с вами в студии я, Дмитрий Володихин, мы буквально на минуту прерываем нашу с вами беседу, чтобы продолжить диалог в эфире очень скоро.
Д. Володихин
— Дорогие радиослушатели, это Светлое радио, Радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час», с вами в студии я, Дмитрий Володихин. У нас в гостях замечательный историк, кандидат исторических наук, профессор Университета имени Разумовского, доцент МГУ имени Ломоносова Татьяна Владимировна Агейчева. Мы беседуем о том, каков был историк Константин Николаевич Бестужев-Рюмин, подходим к нему то с одной стороны, то с другой, разглядываем его труды, его наследие и пытаемся нащупать живой нерв его личности. Ну что ж, вот вы начинали разговор о его трудах специфически научных, то есть прежде всего его работа о летописях, за этим последовали и другие работы, связанные с тем, что сейчас называют колючим словом «источниковедение», то есть понимание того, из каких кирпичиков строится здание науки, понимание того, что прежде чем писать историю, надо понять, какие краски ты используешь, из чего состоит материал, на котором ты ее собираешься малевать и, честно говоря, какова кисть в твоей руке, иными словами, все то, что относится к предварительному этапу исторического исследования, вот не зная о летописи, нельзя писать русскую историю Средневекового периода. Бестужев-Рюмин этот предварительный этап постарался очертить.
Т. Агейчева
— Вы знаете, я бы здесь подчеркнуть вот что хотела, именно подчеркнуть: одна из заслуг Бестужева-Рюмина состоит в том, что он стоял у истоков научной специализации, он настаивал на том, что широкому обобщению в истории должна предшествовать предварительная критическая работа, и эта работа — для специально обученных людей, для профессионалов. Он говорил, что философия должна опираться на достоверный факт, на источник, как носитель этого достоверного факта, на знание источника, и поэтому, конечно, его, как вы говорите, широкий замах в этом направлении абсолютно обоснован, неслучаен. Он фиксировал в состоянии современной ему исторической науки вот такой недочет, считал, что эта предварительная критическая работа у нас не развита, не прописана, не институциализирована, методики не разработаны, вот это ему было интересно. И неслучаен, конечно, выбор его темы для магистерской диссертации, и вот современники считали, не только современники, но и ученые новых поколений, например, Ключевский тот же самый, оценивая эту его магистерскую диссертацию, полагал, что Бестужеву-Рюмину удалось многое сделать на этом поприще. Он говорил, что Бестужев-Рюмин разработал метод, которым, правда, нужно умело пользоваться, но химический метод, химическое исследование русских летописей, то есть раскладывание их на составляющие, выявление фрагментов, сцепок летописного текста, отделение раннего от позднего, выявление авторства — вот это все важные моменты, которые историк должен уметь делать. Ну и обзор русских летописей именно таким образом на этот предмет, довольно обширный по времени, до XIV века, привел Бестужева-Рюмина еще и к интересным выводам для его времени, для современников. Вот если его предшественник Каченовский стремился к тому, чтобы сократить период русского летописания...
Д. Володихин
— Да-да — «все ложь и блажь, эти ваши летописи, их написали на столетия и столетия после того, как им приписывается».
Т. Агейчева
— Да, просто до неприличного какого-то периода, то Бестужев-Рюмин пришел к обратным выводам, препарировав русские летописи, а выводы такие, что русское летописание к моменту написания первой известной нам широко летописи «Повести временных лет» — а это XII век, напомню слушателям, — так вот, он был абсолютно убежден в том, что русское летописание к этому моменту имело уже довольно прочную и длительную традицию.
Д. Володихин
— Но впоследствии, через много десятилетий, другой специалист по русской летописи — Шахматов, докажет то, что в основе «Повести временных лет» было как минимум два более древних свода, а возможно и три, так что он в какой-то степени продолжил идею, заключавшуюся в труде Бестужева-Рюмина.
Т. Агейчева
— А вот потому Бестужева-Рюмина и называют одним из самых успешных и серьёзных исследователей-источниковедов дошахматовского периода. То есть вот Шахматов — это рубежная фигура, и Бестужев-Рюмин где-то накануне находится.
Д. Володихин
— Но это был не единственный его труд в этой сфере, у него ещё выходили вещи.
Т. Агейчева
— Выходили, например, одна из таких вещей любопытная довольно, увы, вышла она на следующий год после его смерти, в 1898 году, но работа готовилась довольно долго и предполагалось, что войдёт в третий том ещё одного его большого сочинения «Русская история», я говорю сейчас о работе под названием «Письма о Смутном времени», это тоже источниковедческий разбор, который выглядит как переписка с другим историком — Шереметьевым. И вот там тоже много любопытных выводов Бестужев-Рюмин делает, я только об одном хочу сказать, потому что это должно быть нашим слушателям интересно. В частности, Бестужев-Рюмин поддерживал идею о том, что Лжедмитрий вот как раз «Лже» и не является: он считал, что царевич Дмитрий действительно мог быть спасён накануне гибели, накануне трагедии в Угличе, ребёнка подменили, настоящего царевича эвакуировали, и вот он-то как раз и пытался прийти, и пришёл таки на короткий срок к власти в Москве после смерти Бориса Годунова в самом начале Смутного времени. И в этой переписке с Шереметьевым аргументы в пользу такой точки зрения на основании источников они находили.
Д. Володихин
— Ну, любопытно, экстравагантно, некоторые из иностранцев верили в это. Помнится, в России служил француз, он занимал офицерские должности в нашей армии, звали его Жак-Маржере́т, так он откровенно Дмитрия Самозванца называл «императором», особенно не сомневаясь в том, что — ну вот подлинный по крови и по духу государь России. Ну, в конце концов, людям свойственно заблуждаться, лишь бы заблуждения были интересные, и они вовремя с ними тормозили, не пытаясь на них настаивать.
Т. Агейчева
— Трудно на чём-либо настаивать после смерти, поскольку мы с вами говорили о том, что труд был издан уже после смерти Бестужева-Рюмина. Если мы говорим с вами об источниковедческой работе, то частично всё-таки надо говорить о том, что вот эта источниковедческая составляющая присутствует и в труде, который считают главным, вообще в творчестве Бестужева-Рюмина — это большое комплексное исследование под названием «Русская история».
Д. Володихин
— Доберёмся до этого. Но, насколько я понимаю, если он возглавил кафедру, у него были курсы преподавания. Что он преподавал?
Т. Агейчева
— Безусловно. В университете он, во-первых, читал общий курс «Русской истории», он был очень рваненьким у него, неравноценным, потому что он с удовольствием, например, читал до XVIII века включительно, и почти формально уже век XIX.
Д. Володихин
— Кому интересна недавняя современность?
Т. Агейчева
— Но он был очень неплохим, по впечатлению его студентов, лектором, живым, он был собеседником, он ни на чём не настаивал, но давал палитру взглядов по всем вопросам, поэтому он был способен воспитывать хороших исследователей, это тоже, кстати, его заслуга. Качественный преподаватель — это большое дело.
Д. Володихин
— Зачтём ему талант ритора, действительно, далеко не всем присущий в профессорской среде. Профессор, по идее, должен учить рассуждать правильно, а иногда он может научить только здоровому сну, в этом случае, конечно, надо признать за Бестужевым- Рюминым серьёзную заслугу. Когда студенты помнят преподавателя, это, конечно, большое дело. Дорогие радиослушатели, мне всего в отношении двух людей во всей моей сорокалетней университетской жизни приходилось слышать, чтобы студенты встали и аплодировали преподавателю, поскольку он усладил их, а не только дал знания. Не знаю, аплодировали они или нет Бестужеву-Рюмину, но получить признательность у студенческой аудитории — это дорогого стоит.
Т. Агейчева
— Да, но, вы знаете, это ведь не только чтение лекций. Кстати, Бестужев-Рюмин специальные курсы читал в том же самом университете, по разделам.
Д. Володихин
— Например, что?
Т. Агейчева
— А вот всё то, о чём мы уже говорили: историографию, источниковедение, летописи. Обязательно он либо в ткань основного курса включал эти специальные разделы, либо читал как специальные курсы отдельно. Но для него, как для преподавателя, ещё один сюжет важен — он вводил студентов в свой круг. У него были так называемые «вторники бестужевские», где студенты могли приходить к нему домой, встречаться с большими историками, литераторами, и таким образом просто входить в эту среду научную, это тоже большое дело.
Д. Володихин
— Да, это действительно большое дело, и сейчас, в наши дни, немногие на это способны.
Д. Володихин
— Дорогие радиослушатели, напоминаю вам, что это Светлое радио, Радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час», с вами в студии я, Дмитрий Володихин, и мы с кандидатом исторических наук, блистательным специалистом по истории русской исторической науки Татьяной Владимировной Агейчевой, обсуждаем биографию и труды известного историка XIX века академика Бестужева-Рюмина. Ну что ж, вот уже нескольких слов проронили, что был главный труд в жизни Бестужева-Рюмина, а сейчас самое время о нем сказать.
Т. Агейчева
— Да, я пыталась начать говорить о сочинении, которое было задумано как трехтомник, уже называла и повторю — это «История России», которую Бестужев-Рюмин определял как комплексное, с одной стороны, исследование русской истории, комплексное в том смысле, что он предполагал объединить в одном труде и историографический раздел, то есть дать обзор развития исторического знания, исторической науки, причем не только русского, но с теориями и концепциями, которые в мировой науке существуют, и источниковедческий раздел, и преподнести русскую историю, но не так, как делали предшественники и современники, он говорил: «нужно показать историю народа».
Д. Володихин
— Ну вот то, что он решил предварить изложение истории разбором источников, рассказом о своих коллегах, которые писали на русскую историческую тему — это то, что впоследствии станет нормой в науке, и сейчас подавляющее большинство научных монографий пишется именно так, но Бестужев-Рюмин был, можно сказать, среди тех, кто закладывал стандарт. А вот его идея написать историю России как историю русского народа, а не как «Историю государства Российского», не то, что делал Карамзин, которого Бестужев-Рюмин нежно любил и уважал, и не то, что делал Полевой, поскольку Полевого Бестужев-Рюмин не считал профессионалом, видимо, считал, что несколько халтурно сделан его текст, хотя идея у Полевого была близко, а то, что должен сделать хорошо знающий свою работу ученый, но обращаясь к этнической, культурной стороне истории, а не к развитию форм государства.
Т. Агейчева
— Да, он сосредоточился на демонстрации разных сторон такой повседневной жизни русского народа — нравы, обычаи, способ хозяйствования, как вы уже сказали — этнографические моменты и так далее, то есть всё то, что он мог отыскать в современной литературе по этим вопросам. И вот здесь-то я должна признать, что эта часть как раз самой слабой и получилась в труде по «Русской истории», потому что не сложилось системного взгляда, не сложилось целостной картины русской жизни, а такие куски, собранные воедино, некая компиляция существующего знания. Более того, Бестужев-Рюмин не стремился прийти к какому-то единому убеждению там, где существовали разные точки зрения по одному вопросу, он просто приводил их все. Дескать, вот такова палитра взглядов, а читатель уже пусть решает, какую из версий он принимает. Но здесь надо учитывать еще одно обстоятельство: свой труд он задумывал еще и как учебник по русской науке, чтобы, пользуясь этим учебником, некто, кто хочет совершенствоваться профессионально, находил бы нужное руководство к такому совершенствованию. Вот это во многом может объяснить и форму, и содержание его труда, которое далеко не всеми было оценено так, как это задумывал сам Бестужев-Рюмин. Вот упомянутый выше Ключевский, по мере выхода первых томов «Русской истории», а это начало 70-х годов, пытался изо всех сил быть деликатным, но...
Д. Володихин
— Ключевое слово «пытался».
Т. Агейчева
— Но в конечном итоге, будучи человеком честным профессионально, он говорил о труде все как есть.
Д. Володихин
— Ну, с одной стороны — да, с другой стороны, Василий Осипович вообще порой отличался крайней невежливостью. У него талант ученого и литературный дар сочетались с тем, что он наслаждался собственным красноречием, порой нападая на своих коллег и нападая иногда по делу, а иногда просто от красоты слов, нападение казалось ему красивым. Важная вещь: вот этот большой труд, вы сказали, он должен был выйти в трех томах, вышел в двух, до какого места в изложении русской истории добрался Бестужев-Рюмин?
Т. Агейчева
— До начала XVII века, то есть, собственно, вот уже сам XVII век. Вот этот период, я уже говорила об этом — Смута, осталась за пределами учебника, это вот как раз третий том, и дальше он планировал довести, по мере возможности, до, например, XVIII, XIX века, но вот уже Смута, как я говорила раньше, вышла отдельным изданием после смерти Бестужева-Рюмина. Значит, соответственно, до XVI века два тома он довёл.
Д. Володихин
— Два тома... Ну что ж, добрался примерно до тех мест, куда и Карамзин добрался. Я немножечко сейчас поменяюсь с вами местами. Коллеги его критиковали, кому-то не нравилась форма его труда, и вы, наверное, совершенно справедливо говорите, что форма изложения оказалась несколько хаотичной, уж много всего хотел совместить Бестужев-Рюмин, рассказывая о русском народе, как о творце и хозяине Русского государства эпохи Средневековья, ну и, соответственно, потом дошло бы и до Российской империи. Может быть, вы и правы. Но, с другой стороны, Бестужев-Рюмин писал то, что сейчас бы назвали... Ну вот человека, который пишет такие вещи, назвали бы цивилизационщиком — человеком, который пытается взглянуть на общество не глазами учёного, ищущего прямую линию развития, а глазами учёного, который хочет увидеть сложную извилистую, иногда тормозящую, иногда возвращающуюся назад, иногда вообще распадающуюся на отдельные линии культурную, этническую, общественную жизнь народа, как люди развиваются и чувствуют себя на низу, какова их высокая культура, почему они отдают предпочтение вот этим формам власти, что за влияние они на себе испытывают. И надо сказать, что пойдите-ка и найдите того, кто эту задачу выполнил лучше. В какой-то степени шли в канве этого подхода и Леонтьев, совсем не историк — историософ, и Данилевский, то же самое, совсем не историк — историософ, и Лев Николаевич Гумилёв, до какой степени они были лучше Бестужева-Рюмина? Леонтьев, конечно, был блистательнее как мыслитель, Данилевский — как систематик, но как историки — вот вопрос. Так что идея, которую сформулировал когда-то Бестужев-Рюмин, она осталась без окончательного завершения, вот она существует в людях, Полевой хотел этого, но не имел достаточных средств интеллектуального характера, не тот культурный багаж. Бестужев-Рюмин имел достаточно багажа, но не имел времени и сил, чтобы довершить начатое, всё-таки очень большая работа, а у него там и педагогические труды, сложно делать быстро. XX век надолго всё оттеснил в сторону жёсткого вертикального прогресса к сияющим высотам, по солнечным реям, вперёд, всё понятно, прогресс идёт по линии. Теперь мы никакого прогресса по линии не видим, и, может быть, в какой-то степени стоило бы вернуться к вопросу о том, что такое история русского народа в России. Идея-то сама по себе плодотворная, и поди-ка ты, сделай её как следует. Это труд кошмарный.
Т. Агейчева
— И это труд, который требует личного мужества, это тоже обязательно нужно иметь в виду и, между прочим, личного мужества этот труд требовал и во времена Бестужева-Рюмина, и теперь, и неизвестно ещё в какие времена большего мужества этот труд требует. Но я, если позволите, ещё хотела бы обратить внимание наших слушателей на пару моментов из биографии Бестужева-Рюмина, без них его характеристика была бы неполной, потому что я хотела бы напомнить ещё и о том, что именно с именем Бестужева-Рюмина связано начало женского образования, причём высшего женского образования, как новое явление образования в России, ведь он возглавил открывшиеся высшие женские курсы в Петербурге, которые получили название «Бестужевских». Это курсы, где программа обучения была приближена к университетской, это качественное женское образование. И Бестужев-Рюмин к курсисткам относился по-отечески, с большим вниманием, с большой теплотой, курировал, отслеживал судьбы своих учениц, и это, конечно, огромная заслуга Бестужева-Рюмина. По его стопам шли потом его ученики, которые с женским образованием тоже имели дело, например, Платонов Сергей Фёдорович, это первое. И второе, я ещё раз хочу акцентировать внимание на том, что он, конечно, блестящий педагог, который после себя — и это его огромная заслуга для науки, — оставил блистательных учеников.
Д. Володихин
— Ну что ж, что касается высших женских курсов, надеюсь, что наши слушательницы получили заряд доброго отношения к Бестужеву. К барышням, которые строят образование, он был чрезвычайно благосклонен и в своей работе искренне старателен, тоже ведь большое дело. А вот насчёт учеников подробнее, кто вышел из врат его ученичества?
Т. Агейчева
— Вот первейший ученик — Сергей Фёдорович Платонов.
Д. Володихин
— Тоже будущий академик и некоронованный правитель, можно сказать, русской исторической науки на протяжении довольно долгого периода.
Т. Агейчева
— Да, и блистательный исследователь, кстати, Смутного времени. Давайте вспомним, что его очерки по истории Смутного времени — произведения высшего класса в исторической науке, актуальные до сих пор, которые фору дадут и многим-многим современным трудам. Его ученик — Евгений Францевич Шмурло́, который известен своими трудами и по русской истории.
Д. Володихин
— И тоже, кстати, у него была преподавательская жилка, а учебник его по русской истории дивно хорош.
Т. Агейчева
— Совершенно верно. К сожалению, биография Шмурло сложилась таким образом, что он оставил Россию, но тем не менее. Семе́вский — ещё один исследователь, довольно известный, вряд ли можно назвать его блистательным исследователем...
Д. Володихин
— В большей степени — общественный деятель, издатель, ну и историк тоже.
Т. Агейчева
— Да, но имя довольно известное. Ну вот, я полагаю, список-то уже вполне достаточный для понимания, что такое Бестужев-Рюмин как учитель, как преподаватель.
Д. Володихин
— Ну что ж, время нашей передачи постепенно подходит к концу, мне хотелось бы резюмировать то, что было сказано о Константине Николаевиче Бестужеве-Рюмине. Отличный педагог, человек, который старался перевести историческую науку на профессиональные рельсы, выработать для неё достаточно жёсткие стандарты, и вместе с тем, в своём главном мечтании сделать историю России, как историю русского народа, человек, который совершил тот самый замах, и удар был нанесён так, что получилось далеко не всё задуманное. Эксперимент был поставлен, завершён со степенью удачи, которая вызывала у кого-то неприятие, у кого-то самые низкие оценки, а кто-то хотя бы сказал: вот это идея на будущее. И трудно здесь сказать, неудача полная или всё-таки мы видим некий задел, даже уже не для XX века, а для XXI. Давайте всё-таки предположим, что этим наследием Бестужева-Рюмина кто-нибудь осмелится воспользоваться и сделает это именно в русле строгой науки или хотя бы грамотной профессиональной историософии, а не в русле, скажем, публицистики. Так что, в общем, наверное, оставим Бестужева-Рюмина как человека, у которого были отличные идеи, как человека, который был строгий учёный и как человека, который был отличным преподавателем. Знаете, для жизни одного человека это более чем достаточно, чтобы его имя сохранилось в анналах русской исторической науки. На этом, дорогие радиослушатели, я прощаюсь с вами, от вашего имени благодарю Татьяну Владимировну Агейчеву за её работу. Мне остаётся сказать: спасибо за внимание, до свидания.
Т. Агейчева
— Всего доброго.
Все выпуски программы Исторический час
- «Преподобный Серафим Вырицкий». Анастасия Чернова
- «Присоединение Астрахани к России». Александр Музафаров
- «Московское Страстное восстание 1611 года». Дмитрий Володихин
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
Деяния святых апостолов

Апостолы
Деян., 21 зач., VIII, 40 - IX, 19.

Комментирует епископ Переславский и Угличский Феоктист.
Здравствуйте! С вами епископ Переславский и Угличский Феоктист.
В мире немало преступников, негодяев, злодеев, да и просто дурных людей. Глядя на них, невозможно не задаться вопросом: а почему Бог позволяет им быть? Почему Бог не ограничивает то зло, которое они причиняют другим людям? Неужели Бог не в силах это сделать? Или, может, Бог попросту не видит? А, может, Бога и вовсе не существует? Ответы на эти вопросы нам даст та история, которая рассказана в 8-й и 9-й главах книги Деяний святых апостолов. Отрывок из этих глав звучит сегодня во время литургии в православных храмах. Давайте его послушаем.
Глава 8.
40 А Филипп оказался в Азоте и, проходя, благовествовал всем городам, пока пришел в Кесарию.
Глава 9.
1 Савл же, еще дыша угрозами и убийством на учеников Господа, пришел к первосвященнику
2 и выпросил у него письма в Дамаск к синагогам, чтобы, кого найдет последующих сему учению, и мужчин и женщин, связав, приводить в Иерусалим.
3 Когда же он шел и приближался к Дамаску, внезапно осиял его свет с неба.
4 Он упал на землю и услышал голос, говорящий ему: Савл, Савл! что ты гонишь Меня?
5 Он сказал: кто Ты, Господи? Господь же сказал: Я Иисус, Которого ты гонишь. Трудно тебе идти против рожна.
6 Он в трепете и ужасе сказал: Господи! что повелишь мне делать? и Господь сказал ему: встань и иди в город; и сказано будет тебе, что тебе надобно делать.
7 Люди же, шедшие с ним, стояли в оцепенении, слыша голос, а никого не видя.
8 Савл встал с земли, и с открытыми глазами никого не видел. И повели его за руки, и привели в Дамаск.
9 И три дня он не видел, и не ел, и не пил.
10 В Дамаске был один ученик, именем Анания; и Господь в видении сказал ему: Анания! Он сказал: я, Господи.
11 Господь же сказал ему: встань и пойди на улицу, так называемую Прямую, и спроси в Иудином доме Тарсянина, по имени Савла; он теперь молится,
12 и видел в видении мужа, именем Ананию, пришедшего к нему и возложившего на него руку, чтобы он прозрел.
13 Анания отвечал: Господи! я слышал от многих о сем человеке, сколько зла сделал он святым Твоим в Иерусалиме;
14 и здесь имеет от первосвященников власть вязать всех, призывающих имя Твое.
15 Но Господь сказал ему: иди, ибо он есть Мой избранный сосуд, чтобы возвещать имя Мое перед народами и царями и сынами Израилевыми.
16 И Я покажу ему, сколько он должен пострадать за имя Мое.
17 Анания пошел и вошел в дом и, возложив на него руки, сказал: брат Савл! Господь Иисус, явившийся тебе на пути, которым ты шел, послал меня, чтобы ты прозрел и исполнился Святаго Духа.
18 И тотчас как бы чешуя отпала от глаз его, и вдруг он прозрел; и, встав, крестился,
19 и, приняв пищи, укрепился. И был Савл несколько дней с учениками в Дамаске.
Будущий апостол Павел, как мы можем понять из только что прозвучавшего отрывка книги Деяний, был человеком весьма незаурядным: он был гонителем христиан, он деятельно поддерживал попытки иудеев уничтожить весть о Христе Воскресшем, он, пусть и опосредовано, но принимал участие в убийстве первомученика и архидиакона Стефана. Тогда, когда Павел ещё не был Павлом, а был ревностным фарисеем Савлом, он представлял угрозу для христиан, и именно об этом сказал в своей молитве Анания: «Господи! я слышал от многих о сем человеке, сколько зла сделал он святым Твоим в Иерусалиме» (Деян. 9:15). Наверняка христиане, знавшие Савла, могли бы задаться вопросом о том, почему Бог попускает этому человеку творить зло. Таким вопросом можно было бы задаться и в отношении других гонителей христиан, и, конечно же, много вопросов вызывает попущение Божие, из-за которого Господь наш Иисус Христос оказался пригвождённым ко Кресту.
Однако мы не видим, чтобы первые христиане задавали такие вопросы Богу. Они поступали иначе — они просто принимали всё как есть, что, впрочем, не мешало им испытывать опасения по поводу Савла.
История обращения будущего апостола Павла очень показательна: она свидетельствует, что Бог способен буквально в одно мгновение переменить весь образ мысли человека, нарушить все его планы, изменить круг общения, и даже само имя человека. В истории апостола Павла действие Божие было очень быстрым, хотя, конечно, не стоит забывать о предшествующем периоде подготовки к восприятию этого действия — такой подготовкой была вся жизнь святого апостола, и даже его страстное желание уничтожать христиан — это тоже определённый этап подготовки. Можно сказать, что Бог попускал будущему апостолу совершать ошибки и зло ради того, чтобы в будущем Павел стал тем, кем он стал.
Возможно, что и нам Бог попускает совершать наши грехи по этой же причине. Да, конечно, никто не сможет сравниться с апостолом Павлом, но у нас своя мера, и нельзя исключать, что к ней мы движемся в том числе и через впадение в те или иные грехи. То же самое можно сказать и о любом другом человеке: не исключено, что таков его путь к Богу и к святости. Хотелось бы, конечно, чтобы было как-то иначе — без злобы, без греха, без страстей, но, увы, человек искажён грехопадением, и зачастую нам необходимо дойти до своего предела, и лишь после этого мы становимся способны слушать и слышать Бога.
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Христианские мотивы в фильме «Сталкер». Иван Перекатов

У нас в студии был режиссер, сценарист Иван Перекатов.
Разговор шел об истории создания и христианских аспектах фильма Андрея Тарковского «Сталкер».
Этой беседой мы продолжаем цикл из пяти программ о христианских смыслах в фильмах Андрея Тарковского.
Первая беседа с кинокритиком Львом Караханом была посвящена фильму «Андрей Рублев».
Вторая беседа с заместителем главного редактора журнала «Фома» Владимиром Гурболиковым была посвящена фильму «Солярис».
Третья беседа с киноведом Августиной До-Егито была посвящена фильму «Зеркало».
Ведущий: Константин Мацан
Все выпуски программы Светлый вечер
«Нравственные ценности и бизнес». Сергей Иванов

Гостем рубрики «Вера и дело» был исполнительный директор Группы компаний «ЭФКО» Сергей Иванов.
Наш гость рассказал о своем пути в предпринимательстве, как на его жизнь и отношение к работе повлиял приход к вере и как удается применять христианские ценности внутри компании и во взаимодействии с партнерами.
Ведущая программы: кандидат экономических наук Мария Сушенцова
М. Сушенцова
— Добрый светлый вечер! С вами Мария Сушенцова и это программа «Вера и дело». В рамках этого цикла мы разговариваем с предпринимателями, экономистами, чиновниками о христианских смыслах экономики. Сегодня нашим гостем будет Сергей Иванов, исполнительный директор группы компаний «ЭФКО», православный предприниматель, автор Telegram-канала «Сергей Иванов из «ЭФКО». Добрый вечер, Сергей.
С. Иванов
— Добрый вечер.
М. Сушенцова
— Вы знаете, я начну, может быть, с необычного вопроса. Где-то в своих выступлениях или текстах вы упоминали о том, что многое из того, что вы сейчас имеете, вы захватили с собой из вашего сибирского босоногого детства, и не могли бы вы с нами поделиться, что особенно ценного вы взяли из этого периода своей жизни? Понятно, что все мы родом из детства, но тем не менее. И что мне особенно интересно: связана ли история вашего детства, ваш детский опыт с выбором пищевой отрасли, как своей основной траектории развития в дальнейшем?
С. Иванов
— Я до шестнадцати лет жил в Забайкалье, в Бурятии. Вообще, мы потомки семейских старообрядцев, но вера закончилась, оборвалась на прабабушках, бабушки уже были советские, а вот моя мама опять вернулась в Церковь. Нас как будто бы прабабушка Аня наша благословила в Московский Патриархат пойти, потому что это была та ветвь, где попов не было – беспоповцев, без священников. И вот наша семья к вере пришла тридцать лет назад примерно. Я до шестнадцати лет жил в Бурятии, потом уехал в Новосибирск, в Академгородок, и как будто бы дальше у меня началась такая дорога «убегания», то есть ты живешь в очень тупиковом селе и у тебя одна мечта – оказаться в большом каком-то городе. Я мечтал сначала в Улан-Удэ уехать, а потом, когда узнал про Новосибирск, то о нём стал мечтать. И вот ты едешь, едешь, едешь, и в какой-то момент так увлекаешься этой гонкой, ты себя сравниваешь с городскими, и ты всегда понимаешь, что ты в этом сравнении проигрываешь, потому что они больше театров посещали, больше музеев видели, и ты их в этом не догоняешь, это формирует такой как бы комплекс. А потом, наверное, в пандемию это произошло, я девять месяцев провел в Белгородской области рядом с нашей штаб-квартирой в Алексеевке, и я впервые оказался на такое длительное время опять в деревне, и это запустило какие-то очень сильные, если честно, процессы внутри меня, я вдруг понял, что то немногое хорошее, что во мне есть, что отклик находит, что мне силы даёт как-то двигаться по жизни, оно на самом деле всё из деревни. А что именно? Ну, во-первых, деревня русская, она очень сильно изменилась. Она далека, наверное, от тех образов пасторальных или каких-то нарисованных, но всё равно есть что-то, что её сохраняет даже сегодня, например, отношения между людьми. В деревне сосед ближе родственника, потому что, если у тебя что-то случилось, ты первым делом к соседу пойдёшь. И соседские отношения могут быть разные, они могут быть напряжённые, вы можете мало общаться, но вот помощь, взаимопомощь и сопереживание соседу – это необсуждаемая вещь. Вот так живёт, так формируется община, когда ты про другого думаешь всегда, не забываешь о нём. И вот этот элемент деревенской жизни, когда ты просто не можешь не подумать о близком, то, что называется сопереживанием, сочувствием, соучастием, вот этот элемент нашего культурного кода или то, что Достоевский называет «всемирной отзывчивостью», он в этой аграрной эпохе и формировался, и в деревне это то, что проявляется ярче, там атомизированности нет, там индивидуализма нет. Даже, например, вот что такое дети в деревне и дети в городе: в деревне, если дети не мои, то это дети общины, дети улицы нашей или околотка, и если ребенок что-то делает не так, то нормально сделать замечание взрослому, старшему, и ребёнок отреагирует, потому что это старший. В городе попробуйте что-то сказать чужому ребёнку – вам глаза выколят за то, что не в своё дело лезете. И вот эта часть нашей культуры, которую можно назвать общиной, я, во-первых, в неё очень верю, мне кажется, что в ней лежит вообще наша энергия, там она произрастает, атомизация и индивидуализация – это то, что её отключает. И вот это, наверное, одно из того самого важного, что мне судьба подарила или семья моя подарила, родня, родственников у нас невероятное количество. Первое моё соприкосновение с городом случилось в Новосибирске и это было открытие, что, в отличие от меня, у всех моих городских друзей родни почти нет. Точнее, у них есть родственники, но что такое у меня родня, в моём понимании: братья, сёстры мамы и папы, их восемь, они между собой как родные. У них есть дети, то есть мои двоюродные братья и сёстры, нас двадцать человек. Ещё есть двоюродные дядья мамин и папин, они тоже родные, и это мои как будто бы деды. Когда меня отправляли в Новосибирск в начале 90-х, 1992 год, денег не было, и наш род собрался на речке, вот Серёжу отправить в физмат школу учиться, и вся родня, в чём сила родни проявилась – все хотели, чтобы Серёжа уехал куда-то, чтобы у него получилось, они забивали скотину, доставали сбережения с пенсионных книжек, все ехали к этой речке с конвертами, я на эти конверты жил год следующий. По-моему, даже ещё на первом курсе мне этих денег хватило. И вот для меня родня – это что-то огромное, большое, двоюродные для меня братья и сёстры как родные, троюродные все очень близкие. А городские про родных начинают говорить так, как у нас про двоюродных, а двоюродных даже не роднятся совсем. И вот это соприкосновение с городом, мне так жалко было моих друзей городских, что у них нет того, что роднёй называется. Когда они в гости к нам приезжали, они никак не могли поверить, сколько их, и эти, и эти, и эти, мы из гостей в гости приезжаем, из застолья в застолье. Поэтому община, семья, род – это всё, что оттуда идёт.
М. Сушенцова
— Сергей, получается из вашего рассказа о детстве замечательном, что идея вот этой сопричастности, соборности, которую вы в ваших выступлениях противопоставляете вот этому индивидуальному атомизму, она черпает своё начало из вашего детства, несомненно? Мне так сейчас показалось.
С. Иванов
— Ну, здесь я точно благодарен своей Бурятии, бабушкам, дедушкам, маме, папе, это точно оттуда.
М. Сушенцова
— Скажите, а то, что вы выбрали своей основной профессиональной траекторией именно пищевую промышленность, вообще вот сферу, где производится еда...
С. Иванов
— Это было случайно.
М. Сушенцова
— Это было случайно, да? Потому что, когда читаешь вашу биографию, кажется, что будто бы это не случайно, потому что, во-первых, всё, что касается производства еды, это вообще, в принципе, очень традиционно для России.
С. Иванов
— Ну нет, не случайно. Я точно понимал, что не хочу финансами заниматься, я не мыслил себя в банках, в этой деятельности. И диплом я писал по управлению промышленным предприятием, мне хотелось на завод пойти, я и пошёл на завод после окончания университета. А оказалось так, что завод занимается растительными маслами, к еде отношение имеет, и вот так меня жизнь в еду привела.
М. Сушенцова
— Надолго, как оказалось. Да, интересно. Наша программа в целом, она посвящена вопросам этики и экономики и мне кажется, вы, как никто другой, можете об этом рассказать, именно руководствуясь своим обширным опытом. И знаете, какой хотелось бы мне вопрос первый задать в связи с этим: а вот какую проблему вы из своего опыта можете сформулировать, касающуюся ведения бизнеса и столкновения этого бизнеса с какими-то моральными принципами, как вы себе видите эту проблему? Наверняка за годы вашей руководящей деятельности и насмотренности вы как-то её уже для себя увидели.
С. Иванов
— Наверное, самое острое и самое такое кровоточащее – это человек. Есть социально-экономические отношения, наш бизнес – это социально-экономические отношения, в которые мы погружаем человека, то есть это эмоционально насыщенные циклические, повторяющиеся отношения, в которых мы зарабатываем на хлеб насущный. И наука подсказывает, и опыт мой об этом говорит, и литература – о том, что как бы нас правильно не воспитывали в семье, как бы общественное мнение не формировало какие-то идеи, но если человек погружается в социально-экономические отношения, приходит на работу, где для того, чтобы ему заработать деньги, для того, чтобы потом родителям помочь со здоровьем или там семья есть, ипотеку надо платить, ну ты не можешь без денег, и вот для того, чтобы ты просто состоялся в этой материальной части, тебе нужно переступить через себя, тебе нужно, например, начинать лицемерить или начинать обманывать. Вот эти социально-экономические отношения, они меняют человека, то есть ты вначале будешь сопротивляться, а потом тебе твоя же боль за близких, она скажет: «ну, куда-нибудь подальше это отодвинь, давай. Это вот тот мир, в котором мы вынуждены жить». И вот этот выбор, который каждый делает, где те красные линии, за которые я переступаю или не переступаю, он на самом деле очень серьезный, потому что он либо включает, либо отключает созидательное начало в человеке. И вот как в нашем бизнесе, особенно сегодня, когда внешние социокультурные тренды, они очень неблагоприятны по подготовке творцов-созидателей, потому что я не знаю, как вы в Высшей школе экономики это идентифицируете, но мы три года назад делали исследование, назвали «ковчеги постмодерна», мы просто начали обращать внимание, что к нам приходят ребята молодые, которым ничего не надо. Точнее так: им надо, но вот напрягаться они готовы. Мы у Гэллапа подсмотрели очень сильное падение эмоциональной значимости чувства долга и запустили исследование большое, на выборке полторы тысячи человек, назвали его «ковчеги постмодерна». Внутри этого мы обнаружили, что 95 процентов ребят молодых, которым 20-25 лет, это Москва, Воронеж, Питер, Белгород, такие города, вот 95 процентов ребят своей мечтой заявляют: «хочу всё и сразу, и чтобы мне ничего за это не было». И только 5 процентов готовы к созидательной деятельности, которая обязательно подразумевает преодоление, ситуационный дискомфорт, эмоциональное напряжение, которые готовы вот к такой самореализации, их всего 5 процентов. И вот это, наверное, главный вызов, он же и следующий шаг развития компании, от него зависит, сможем ли мы создавать условия, в которых ребята, которые предрасположены к созидательной деятельности, оказавшись в которых, они будут раскрывать свой потенциал, творческий в первую очередь и созидательный тот самый, либо мы не способны это сделать. И вот это, наверное, самый главный вызов, он определяет, мы на следующем цикле нашего развития состоимся как социальная система или подвинемся и уступим место конкурентам.
М. Сушенцова
— Дорогие слушатели, я напомню, что это программа «Вера и дело», с вами ведущая Мария Сушенцова и сегодня у нас в гостях Сергей Иванов – исполнительный директор группы компаний «ЭФКО», православный предприниматель. Сергей, вы подняли такую животрепещущую тему, как и вся наша повестка программы в целом. Мне бы хотелось кое-что уточнить: получается, по итогам этого исследования, что молодым ребятам не хватает смысла, на самом деле. Как говорил Виктор Франкл: «Дайте человеку «зачем», и он вам сделает «как». Создается такое впечатление, что когда человек хочет просто что-то иметь, но при этом никак лапками не шевелить, то, может быть, он недостаточно хорошо понимает ту некую мета-цель или даже ценность, вообще ради чего он живёт, ради чего он действует. И у меня такой вопрос, может быть, даже очень практичный: а как вы считаете, по вашему опыту, всё-таки задача формирования этого смысла и вот этой ценностной надстройки – это индивидуальная задача человека? То есть, грубо говоря, в любой сфере человек сталкивается с проблемой морального выбора, так наша жизнь устроена, просто в сфере зарабатывания денег это особенно обостряется, но в целом перед моральным выбором мы каждую секунду все находимся так или иначе, в той или иной ситуации. Или всё-таки здесь больше ответственность той компании или той организации, в которой этот молодой человек работает, и он смотрит на отношения, которые приняты в этой компании, и начинает их, допустим, копировать, или считает, что вот это норма, я буду под это подстраиваться. Вот как вы считаете, здесь центр тяжести, вот он где, он у самого человека внутри (возьмём молодого человека) или всё-таки центр тяжести у руководителей компании, у тех, кто её выстраивает?
С. Иванов
— Очень сложный вопрос, нет на него однозначного ответа. Но если Евангелие вспомнить, там подсказка-то есть, то есть, если «Царство Божие внутри вас есть», тогда всё начинаться должно с человека. И здесь я могу сказать, что, наверное, одно из наиболее дефицитных качеств, которые мы сегодня в рекрутинге ищем, вот нам такие люди нужны – это субъектность. Что такое субъектность – это когда человек точно знает, кто он, куда он по жизни идёт, чего он ожидает от работодателя, с каким работодателем он точно за один стол не сядет, а с каким работодателем он готов работать. У него есть мечта, и он за эту мечту готов обострять, конфликтовать со своим работодателем. Вот когда есть такая субъектность, с таким человеком можно строить отношения, то есть от него можно оттолкнуться, его можно встраивать в разные модели, помогать, вести. Но почему однозначного ответа нет? Это долгий разговор, не этой передачи, но вот есть такое понятие, президент в последнее время часто упоминает: «культурный код русского человека», и что этот культурный код что-то включает, а что-то выключает. Вот есть какой-то внешний контекст, который наполняет жизненной энергией этот самый культурный код. А есть какой-то внешний контекст, который эту жизненную энергию выключает, и как бы он начинает спать, он начинает выпивать, он начинает люмпенизироваться, и вот как Александр Александрович Ауза́н говорит в исследовании своем, что в России два сердца: Россия индивидуальная и Россия коллективная. Вот Россия коллективная, мы называем это «эмпатично-общинная», она, особенно в последние тридцать лет, как будто бы вытолкнута на обочину, то есть ей говорят: «ну, вы как бы вот в стороне постойте», это его оценки. Если это так, тогда не только все с человека начинается, тогда нужно на уровне общественного мнения или среды социальной, в которой он находится, предложить что-то, какую-то альтернативу. Нужно сказать: а вот эта социальная система, она о чем? Она куда идет? Она себе какую мечту заявляет? И у нас в этой части удивительная есть статья в нашей Конституции, номер 13, в ней идеология запрещена. То есть как будто бы нам сказали: «смыслами не надо заниматься, их чем больше, тем лучше», вот выключили. Важно, чтобы компания длинный взгляд имела, если мы сейчас говорим про компанию, я убежден глубоко, что, если вы не имеете ответа на вопрос: зачем вы существуете как бизнес, причем именно в таком длинном-длинном горизонте, вы проиграете борьбу за таланты завтрашнюю, они просто к вам не пойдут, вот эти самые субъектные ребята, которые себя сверяют: «я-то мечтаю, а вы-то о чем? А вы-то куда идете?»
М. Сушенцова
— А если представить ситуацию, что к вам пришел не субъектный человек, он, может быть, к этому в пределе стремится, но не вызрела еще в нем субъектность, то вы, как руководитель компании, можете вырастить в нем эту субъектность?
С. Иванов
— Ну, это педагогика. Мы с вами сталкиваемся с проблемой сегодня: взрослые детины, тридцатилетние, которые о своей семье позаботиться не могут. Что это, субъектность?
М. Сушенцова
— Я думаю, это уже крайний случай. Я, скорее, здесь имела в виду человека, который хочет прийти в компанию, допустим, ему симпатичен руководитель, но он, конечно, не такой безответственный, чтобы прямо не мог совсем на хлеб своей семье зарабатывать.
С. Иванов
— Уровни этой субъектности, они разные очень, это фактически наше развитие и есть внутреннее по жизни, поэтому, с какой точки ты начинаешь это осознавать, как ценность, как важность того, что ясный образ должен быть и меня самого, и жизни моей будущей, он может начинаться в разном возрасте. Поэтому я начал серию текстов у себя, заявил о том, что главная компетенция руководителя сегодняшнего и завтрашнего дня – это вообще быть педагогом, без шансов просто, иначе вы не выживете, потому что система образования готовит ребят, которые не готовы к созидательной деятельности. Вот это сегодняшний вызов образования, причем глобального, не только у нас – такое вот записывающее устройство, диктофоноговорящее, образного мышления нет, эмоционально-чувственного восприятия практически нет, и вот символы, слова, цифры, которые вообще не складываются во что-то цельное. И даже трудолюбивые ребята, даже трудяги, там два образования, два красных диплома, а вот он в практическую деятельность переходит и ничего сделать не может, как будто бы рыба о стену долбится. Это все сложно, конечно, это можно делать, но для начала компания должна осознать, что работа с персоналом или HR, Human Resources, как нам принесли и научили из западных бизнес-школ – это не дело директора по персоналу, это вообще ключевая задача генерального директора или на самом деле – собственника. А если это так, тогда вопросы рекрутинга, оценки персонала, подготовка программ развития, гарантированный карьерный рост, это тоже дело не HRD или там не директоров по персоналу, а дело как раз акционеров, потому что там именно ваши люди и появляются, вот в этих бизнес-процессах.
М. Сушенцова
— Вы знаете, вы рассказываете, а у меня в мыслях проплывают воспоминания о недавнем нобелевском лауреате в области экономики Джеймсе Хекмане, который доказал, в том числе с помощью эмпирических исследований, значимость некогнитивных навыков для будущего развития человека и в принципе, для его успешности, и в материальной части тоже, и для развития общества в целом. И как раз среди этих некогнитивных качеств упоминалась и стрессоустойчивость, и коммуникабельность, и вот та самая эмпатия, о которой, по сути, вы сейчас говорили, такой эмоционально развитый интеллект, об этом много сейчас пишут, но вот наконец-то и экономическая наука обратила внимание на эти моменты.
С. Иванов
— Можно про эмпатию уточнить, потому что я этот вопрос задал в Руанде в феврале этого года. Я предложил необходимые критерии устойчивости бизнес-модели будущего, то есть, что в будущем только такие социальные системы будут конкурентоспособны. Первое – они должны быть человекоцентричны. И сразу задается вопрос: хорошо, красиво. А какого человека-то мы в центр ставим? А давайте о нем договоримся, и там такие вариации. Но тем не менее: человекоцентричны, мультикультурны – уважать и принимать богатство в разнообразии, а не diversity вот в современном ESG-контексте. Социально ответственным. То есть человекоцентричен, мультикультурен и социально ответственен. И задал вопрос: какой компетенции номер, и вот внутри этого есть какой-то особый тип лидерства. Не все люди умеют вот так, потому что это какие-то специфические, личностные свойства должны быть у человека, давайте назовем его «созидательный лидер» – вот свойство номер один, без чего никогда не случится такой человек? Я задал этот вопрос в аудитории и вам его тоже задам: вот вы бы каким назвали это свойство?
М. Сушенцова
— Без чего не случится лидер?
С. Иванов
— Созидательный лидер, да.
М. Сушенцова
— Я бы дала два ответа. Первое – это чувство ответственности за тех людей, которые тебе поручены. А второе – наверное, чувство эмпатии. Вот как-то так.
С. Иванов
— Вот там в зале было 250 человек со всего мира, собственники и генеральные директора, и тоже так «эмпатия», «эмпатия», «эмпатия» прозвучала. А вот вопрос теперь: а какая эмпатия? Потому что мы внутри компании различаем, вот есть эмпатия первого рода, это – я чувствую вашу боль, чувствую, что сейчас вам больно, но я вашу боль в себя не пускаю, я умею от неё защититься. Это определение, более-менее традиционное, сегодня вы прочитаете, это вот психологи, психотерапевты, коммерсанты, политики, манипуляция, она вся вот на этой эмпатии строится. А мне выгодно, чтобы вы сейчас в вашей боли, мне хочется, чтобы вы приняли решение и пошли мне на уступки, я нашёл болевую точку, я на неё буду давить, чтобы вы просто, выскочив из этого разговора, пошли мне на уступку, вот коммерческий поединок на этом строится, такая эмпатия. Или: я чувствую вашу боль, я её переживаю как свою собственную, я с этим ничего сделать не могу, вообще ничего не могу с этим сделать. Мне перестанет быть больно только тогда, когда вам перестанет быть больно. Это вот то, что у нас называется сопереживанием, сочувствием, состраданием и это бессознательное, это вот крест, который ты несёшь, ты с этим ничего поделать не можешь, отгородиться ты от этого не можешь. Мы это называем эмпатия второго рода. Так вот вы, когда произносите слово «эмпатия», какую имеете ввиду, первую или вторую?
М. Сушенцова
— Я думаю, что я имею ввиду первую. И то, что вы назвали «эмпатией второго рода», я сюда вкладываю смысл вот этой самой ответственности, ответственность – это некий клей, который нас связывает, то есть я, допустим, вижу твою боль, но поскольку я чувствую себя связанным с тобой, есть некая целостность, к которой мы относимся, я не могу закрыться от неё до конца, и мне не будет хорошо, если тебе будет продолжать быть плохо, потому что есть какая-то связка, в которой мы общая, в которой мы находимся.
С. Иванов
— Наша версия ответа, и мы на этом строим вообще всю нашу культуру и системный менеджмент – это эмпатия второго рода, как бы это странно и страшно не звучало, потому что она формирует контекст, когда человек может заботиться о другом человеке. Быть руководителем – это заботиться о ком-то, потому что иначе у тебя нет внутренних сил гармонизировать социальное пространство, которым ты занимаешься. И вот об этом надо договориться, о какой эмпатии мы ведём речь. Слово нехорошее, если честно. Оно привнесённое в наш язык, было бы что-то лучше, можно было бы другое использовать. Но мы внутри его используем, потому что правильнее было бы слово «любовь», наверное, сюда поставить, но оно ещё более засорённое, оно включает такие ассоциации не те, мы его убираем, и мы для себя сказали: вот эмпатия второго рода, это мы как личностную компетенцию идентифицируем, мы прямо её исследуем больше двадцати лет. Наши результаты исследования нашего культурного кода, почему они с Александром Александровичем Аузаном-то совпадают, мы тоже эту тему исследуем, она нам интересна, и мы в цифрах совпали: 75 на 25. 75 процентов нашего населения – это как раз носители эмпатии второго рода, а 25 процентов – это рационально-достиженческие индивидуалисты. Они друг друга вообще не понимают, это как инопланетяне. И с точки зрения создания среды, коллективов, первое, что должен осознать руководитель нашей культуры – что это два разных мира, две разных цивилизаций, потому что если вы первых, рациональных достиженцев в одном помещении собираете, они девяносто восемь процентов энергии будут тратить на то, чтобы доказать, кто главный. А если вы эмпатично-общинных сюда добавляете, для рационально-достиженческих эмпатично- общинные – лузеры, неудачники и вообще непонятные люди, что они здесь делают? Но, если вы создаете среду этим коллективистам или эмпатично-общинным, где они себя чувствуют защищенными, где они чувствуют возможность реализовываться – по потенциалу они кратно мощнее интеллектуально и в творческой самореализации, чем первые. У нас вся компания – это вот социальный эксперимент, именно этот опыт реализующий – строить компанию на таких ребятах.
М. Сушенцова
— Я напомню, что это программа «Вера и дело», с вами Мария Сушенцова и наш гость сегодня – Сергей Иванов из «ЭФКО». Мы вернемся после короткой паузы.
М. Сушенцова
— Добрый светлый вечер! С вами Мария Сушенцова, я напомню, что это программа «Вера и Дело», сегодня у нас в гостях Сергей Иванов – исполнительный директор группы компаний «ЭФКО», православный предприниматель. Сергей, у нас закрутился какой-то невероятно глубокий философский разговор. Знаете, это крайне, мне кажется, насущная для нас повестка – тема столкновения коллективизма и индивидуализма, и мне очень приятно, что вы упоминали сегодня Александра Александровича Аузана, это декан моего родного факультета, экономического факультета МГУ, который я заканчивала. Я всегда с удовольствием слушала его лекции, продолжаю читать его книги и слушать лекции, и мне тоже очень близки эти идеи. Но вот знаете, какая мысль мне пришла? Когда вы назвали это соотношение вашего исследования: 75 на 25, создается впечатление, что у России всё-таки не два сердца, одно как будто побеждает, то есть всё-таки как будто коллективистов три четверти, на одну четверть больше.
С. Иванов
— Нет, нет – два, потому что… Ну, это сложно.
М. Сушенцова
— Да, да, я поняла, потому что они принципиально разные, их невозможно помирить. А как быть-то с этой проблемой? Если невозможно одних перевоспитать в других, то есть, скажем, рационалистов-индивидуалистов подтянуть в коллективисты, как быть тогда нам с этим? На уровне общества, может быть, это даже слишком большой масштаб для сегодняшней нашей программы, но по крайней мере, на уровне компании, как вы с этой проблемой управляетесь? Какое решение вы видите?
С. Иванов
— Да, вот давайте на уровне общества не будем, потому что это тема большая. Есть какие-то смыслы, о которых еще три года назад мы даже внутри компании не со всеми были готовы говорить. То есть вот ресурсность предпринимателя, есть такой текст у меня, рассуждение о том, что вообще происходит с психикой человека, который себя называет предпринимателем, как его маниакальный истероидно-паранойяльный комплекс, это свойства психики, которые делают таких людей успешными в предпринимательстве, как он его трансформирует, уничтожает изнутри. Ну и еще там серия текстов, мы их написали и внутри сказали так: мы даже в компании об этом будем рассказывать только тем, кто в программы роста подготовки будущих акционеров попадает, чтобы понимали, как акционеры живут, в сейф забрали, убрали. А потом началось что-то такое, что я не только начал об этом говорить вовне, но я даже начал доставать такие смыслы, к которым мы и внутри-то не очень готовы были подступаться, потому что обвинят в одном, в другом, в третьем. И силы говорить об этом, если честно, мне добавили мои поездки за границу, в Коста-Рику, в Африку, как мы сейчас вообще выводим свой бизнес вовне, и как мы думаем. Мы конкурируем там с транснациональными корпорациями, поле битвы – это умы и сердца людей, молодых людей в первую очередь. И еще международное право не очень работает, потому что это просто повод начать передоговариваться, если что-то пошло не так. Поэтому нам нужно искать единомышленников, с которыми ценности разделяем, и свою трактовку вообще происходящего в мире предлагать. И вот мы в Африке, я на ВДНХ рассказывал эту историю, один из вопросов, о которых мы общаемся, о которых говорим – о том, что давайте подумаем, что такое та социально-экономическая система, в которой мы с вами трудимся сегодня, капитализм? Может быть, пришло время как-то переосмысливать его, просто назвать вещи своими именами, что конкуренция, как идея ключевая в этой системе, главная этическая норма: «разрешено все, что не запрещено», то есть в этой системе сильный имеет законное право уничтожить слабого. У нас она в 34-й статье Конституции, кстати, тоже зафиксирована. Фактически можно сказать так, что конкуренция, как социальный институт – это философия добровольного признания обществом, что жадность – двигатель прогресса, и она запускает очень сложные процессы все. И как мы, например, ищем своих единомышленников, что внутри страны среди молодежи, что за границей? Нам Владимир Владимирович подсказал, где смотреть, он в 2012 году выпустил удивительной силы текст, статью. Там, среди прочего, он говорит, что «великая миссия русских – объединять, скреплять цивилизации культурой, языком, всемирной отзывчивостью». А культурный код предложил считать вообще главной причиной конкурентоспособности любой социальной системы. И вот для того, чтобы в этом культурном коде как-то научиться ориентироваться, мы внутри компании используем систему смыслов, в которых мы разное мировоззрение распределяем между тремя цивилизациями и критерий распределения – это имманентность, (да простят меня наши слушатели) естественно, присущность трех явлений: жадности, тщеславия и гедонизма. То есть как к этому мировоззрению относятся? Цивилизация номер один, она говорит о том, что жадность – двигатель прогресса, самые успешные люди в ней те, кто имеют больше всего денег на счету, ну и мечтой можно назвать стать самым богатым на кладбище. Это мировоззрение, которое тридцать последних лет доминирует. Вторая цивилизация, она тоже не отрицает, не борется с жадностью и тщеславием, но она идет еще дальше – она говорит о том, что деньги имеют сакральную силу, они являются мерилом правильного служения Богу и даже признаком богоизбранности. А третья цивилизация, она возмущается. Она не отрицает, что жадность и тщеславие внутри нас живут, но с этим надо что-то делать, это порок! Она называет их пороком. Половина смыслов Нагорной проповеди – это атака на жадность, тщеславие и гедонизм. И это, в основном, христианство, это традиционные религии, это все смыслы, которые духовное выше материального ставят, это третья цивилизация. Мы, как компания – это социальный эксперимент, во-первых, построить не капиталистическую компанию, которая конкурентной была бы в свободном рынке, а во-вторых, и самое главное, – в которой бы представители третьей цивилизации чувствовали себя защищенными и имели возможность творчески самореализовываться. И это то, за что нашу компанию долгое время клеймили разными словами, что, когда ты не понимаешь и не готов принять какие-то идеи, оно уводит в сторону. Так вот, как мы это делаем? Начинать все надо с акционеров, акционерная модель – вся рыба гниет с головы, и все самое доброе, если есть, то оно оттуда идет. У нас ни у кого нет контрольного пакета, у нас все акционеры должны работать. У нас акции не наследуются детям. Они дают право вето. Они не выкупаются, то есть мы деньги не платим за акции, это эквивалент твоей компетентности. У нас 30% нераспределенных акций. Сейчас компанией управляет второе поколение акционеров, и из третьего уже начинают появляться ребята. Мы говорим о том, что пока мы воспроизводим акционеров, мы живем. Как только мы теряем способность воспроизводить, мы перестаем жить. Ты, если уходишь из компании, ты получаешь деньги, и всё, и гуляешь, ну или семья твоя, если что-то с тобой случается, семья получает. Главный элемент эксперимента этого – это отношение к богатству и к капиталу. Вы сейчас, как экономист, поймете. Мы, как любой человек, он ведь работает не за деньги, мы работаем, деньги нам нужны для того, чтобы получать эмоции, которые мы можем позволить себе на эти деньги. И главная эмоция предпринимателя – это создать что-то новое, особенно если никто не верит в то, что это новое вообще случится. Мы делим капитал на две части, есть первая часть, которая помогает воспроизводить пользу или свободу творчества нашего обеспечивает, эти деньги из компании никогда не вынимаются. И то, что личное потребление акционеров. У нас стоимость акции не равна стоимости компании, это формула, которая уровень жизни какой-то обеспечивает достойный, но деньги, воспроизводящие пользу, они внутри остаются. Это дает, с одной стороны, возможность проинвестировать всегда очень много. А с другой стороны, молодежь смотрит, они же видят, как мы живём, они видят, что у нас ничего за границей нет, у нас вилл нет, яхт нет, мы все работаем. Наши «виллы» и «яхты» – это научный городок, это заводы наши, это вот та среда социальная, которую мы строим. И вот это как пример того, как мы это делаем, он, может быть, не очень эффективный, он очень сложный, потому что построить культуру, в которой ни у кого нет контрольного пакета, это огромный вызов. Нам нужно строить собор. У нас есть такое партнерское соглашение, мы называем шесть принципов формирования собора, и вот эти шесть принципов, если они не работают, у вас он никогда не получится. Первый: все участники должны быть референтны друг другу. Мы не деньги зарабатываем, мы жизнь вместе проживаем. Должны уметь подстраиваться снизу. Я даже и старший, но я первый среди равных, и старшинство у нас определяется по компетенциям, то есть, если в этом деле я более компетентен, значит, я в нем сейчас старший, а не сколько у кого акций или какая там формальная позиция. Обязательно должен поддерживаться разумный уровень конфликтности, потому что это обеспечивает эффективность экономическую. Каждый должен быть способен к самоиронии, у нас это называется «иметь вид веселый и немножко придурковатый», потому что иначе психика не выдержит, если только ответственность ваша останется, это просто психику выживает. Ну и последнее: иметь способность к многоаспектному и многоуровневому моделированию, это самое сложное. И вот если этот собор работает, если он запущен, это рождает энергию внутреннюю и молодежи двигаться, и внутри лифты обязательно должны работать. Механизм воспроизводства справедливости в компании должен существовать. В нашей компании нет стены, отделяющей акционеров от простых наемников, «мы барья, а вы наши холопы», у нас такого нет. У нас там сегодняшние акционеры приходили работать аппаратчиком цеха рафинации, менеджером по продажам, бизнес-администратором, аналитиком, начальником финансового отдела – это реальные истории, вступление, с чего карьера начиналась. Ну, я вот залетный, немножечко приблудный, я сразу пришел в компанию в этом статусе и в этом качестве. Это очень интересная социальная система, которая появилась, зародилась в Белгородской области, я с ней знаком с 1998 года, первый раз в компании «Слобода» увидел, в Новосибирске, мы как конкуренты были. Я долгое время считал эту компанию кукукнутой на всю голову, просто секта, вообще ничего не понятно. Потом мы делали слияние в 2008 году, я себе сказал: ох, как интересно Кустов придумал, вот кручу-верчу, запутать хочу, всем акции раздал, чтобы денег поменьше платить, и вообще живут припеваючи. Не поверил. И только когда ты внутрь помещаешься этой среды, видишь, какова культура взаимоотношений, ты понимаешь вообще, какую силу такая социальная система имеет.
М. Сушенцова
— Я напомню, что это программа «Вера и дело», в студии Мария Сушенцова, и сегодня наш гость Сергей Иванов. Невероятное направление приобретает наш разговор, как на американских горках, не знаешь, куда повернет. Знаете, Сергей, так много вопросов мне хочется уточняющих задать, вот так сформулирую: как вы все-таки находите общий язык? У вас, по сути, такая форма товарищества, несмотря на то, что это акционерное общество.
С. Иванов
— Артель, можно сказать.
М. Сушенцова
— Артель, да. Можно разные слова подобрать…
С. Иванов
— Община.
М. Сушенцова
— Да, смысл тот, что есть общинность, нет контрольного пакета ни у кого, то есть нет отношений иерархической соподчиненности. Но как вы все-таки находите общий язык, во-первых? А во-вторых, как все-таки уступить место молодому поколению? Потому что вот я представила себя на месте акционера, и когда ты видишь молодого талантливого, двойственные чувства возникают, с одной стороны – да, ты понимаешь умом, что уступить место было бы логично и продуктивно, но это тяжело. Как справляться с тем, что тебя может заместить кто-то более молодой и талантливый?
С. Иванов
— Посмотрим, какие механизмы социального конструирования помогают находить на эти вызовы ответы. Если вы развиваетесь всегда, а развитие – это же вообще инструмент выживания в первую очередь, то есть ваша социальная система живет, как и любой человек, любой человек живет до тех пор, пока он развивается. Когда он в своем развитии остановился, то стагнация начинается, а потом всё, затухание. И ровно так же про социальный организм, которым компания является: если ваша компания растет, ставит себе цели, задачи амбициозные, большие, тогда вы всегда горизонт своей мечты сдвигаете, горизонт своих амбиций сдвигаете, и у вас всегда дефицит ресурсов управленческих и интеллектуальных находится, у нас такое количество задач, нам людей не хватает постоянно, поэтому вообще даже проблемы такой, если честно, нет. Вот мы замахнулись, года четыре назад мы себе сказали о том, что мы хотим победить сахарный диабет, мы хотим поучаствовать в этой войне против сахарного диабета и найти решение свое. Или: мы хотим создать такие продукты, которые помогли бы человеку чувствовать себя с 60-ти до 80-ти лет так, как он чувствует себя с 30-ти до 50-ти. Или: мы хотим создать такие продукты, и есть опыты уже, я сейчас не фантазирую, это научно доказанная связь нашего микробиома, ось: кишечник и мозг. Здоровый микробиом может в три раза увеличивать память, в три раза увеличить концентрацию внимания и снимать стресс, и это не какие-то антидепрессанты, не БАДы какие-то, просто нормальная, правильная, здоровая бактерия у вас в кишечнике. И есть решения, которые помогают его оздоравливать. И вот когда вы такие задачи ставите, это вас, во-первых, переводит в ситуацию, когда вы понимаете, что вы должны становиться сами большими. Мы шесть лет назад раздали каждому акционеру и каждому топ-менеджеру зеркала, на зеркалах написали: «Мышь не рождает гору». То есть какая диалектика была? Наши конкуренты – транснационалы, понятно, и мы их здесь победили, но это ничего, мы сами должны стать транснациональной корпорацией, мы сами должны стать международной компанией. Для того, чтобы стать большими, каждый из нас должен стать большим, а поэтому посадили за парты всех акционеров и топ-менеджеров, начали учить философию, социологию, нейрофизиологию, психологию, сравнительную теологию – все, что изучает человека и человеческие отношения. Штудировать генетику, химию, физику, чтобы в технологических трендах разбираться. Если ваша система, она динамичная, как самолет летит, то есть это же динамическая система, вы не можете самолет остановить, он упадет, и если ваша социальная среда всегда ставит себе задачи выше или горизонт мечты своей всегда сдвигает, тогда у вас нет такого вызова, о котором вы говорите, вам всегда не хватает талантов. И внутриконфликтность, она про другое, мы не делим дивиденды или там не делим портфели, или не делим кресла, мы понимаем, что все так много работают, что вот кто бы помог мне взять у меня часть чего-то. Ты, молодежь, давай расти, пожалуйста, как можно скорее, потому что ну вообще уже сил нет, язык через плечо, восемь часов на работе, суббота у нас рабочий день. Акционеры у нас больше всего работают и в этом нету надрыва, кстати. Это очень важная часть. У меня жена – театральная актриса, заслуженная артистка России, она однажды в интервью сказала, что такое театр настоящий. Она говорит: «Театр – это образ жизни, чтобы делать этот мир лучше». Простая фраза, удивительная просто по своей силе. И я такой сказал: а почему же вот они могут про свое дело так говорить, а почему мы не можем про свое дело так же говорить? Бизнес же тоже может быть образом жизни, чтобы делать этот мир лучше. А если это образ жизни, тогда это не зарабатывание денег, чтобы потом пожить нормально – нет, это ты вот в нем и живешь. Я поэтому в telegram-канале своем много же пишу странных вещей, вроде как не относящихся к бизнесу, я просто пытаюсь вот эту тему раскрыть, что такое образ жизни, бизнес как образ жизни. А если это так, то тех конфликтов нет просто, о которых вы говорите. Конфликты будут про другое – про культуру, про то, что мы друг другу что-то уступили, в смысле – не заметили, проявление какой-то своей нехорошести пропустили вот внутри этого собора, это нехорошо. Там в коммуникациях что-то забыли, человека отодвинули в сторону, просто переступили для того, чтобы задачу какую-то решить, и вот забыли о том, что каждое решение любой задачи, кроме решения самой задачи, оно должно формировать новых людей, потому что иначе как они формируются? А часто очень лидерский вот этот комплекс: «нет, я сам все сделаю» – да, ты сделал, а люди новые не появились. Вот мы за это будем конфликтовать, просто очень-очень сильно конфликтовать, если такие компромиссы делаются. А те конфликты, о которых вы говорите, их просто в природе не существует. Это очень интересно, я ровно так же думал, когда извне заходил, это вот только почувствовать, соприкоснуться с ребятами нашими, чтобы понять, что так можно тоже.
М. Сушенцова
— Вы знаете, то, о чем вы говорите, напоминает такую парадигму, в которой экономика растворяется в этике, как в общем бульоне, в котором мы живем, если говорить о каком-то их концептуальном соотношении. Очень часто у нас в науке все наоборот, этика там либо сбоку вообще от экономики и между ними непонятно, какие мосты, либо она где-то за заборчиком сидит внутри, ее там выпускают в нужные моменты, и так удивительно, что вы именно своей практикой доказываете обратную точку зрения. И мне кажется, многие мыслители с вами бы согласились великие, вспомним нашу русскую традицию, отца Сергия Булгакова, который написал докторскую на тему «Философия хозяйства», где он говорил о том, что наша хозяйственная деятельность – это, вообще-то говоря, воплощение замысла, и мы себя в этом реализуем непосредственно, как творцы по образу и подобию Божию. С другой стороны, предприниматель, который горит своим делом – Шумпе́тер, известный мыслитель, на эту тему мы тоже много со студентами об этом говорим, они очень зажигаются от этого экономисты и социолога…
С. Иванов
— Шумпетера надо читать сейчас, он невероятно актуален.
М. Сушенцова
— Да многих надо читать, на самом деле, того же Адама Смита с его симпатией, а не эмпатией. В общем, мне кажется, сейчас многие радуются великие. (смеются)
С. Иванов
— Про то, как это все поженить, и про этику тоже. В Коста-Рике, когда я был там с докладом, у меня был слайд в конце. Мне кажется, на Радио ВЕРА об этом надо рассказать, будет странно, если я об этом здесь не расскажу. Консультанты, которые меня готовили, а это был формат TED, сказали: «Уберите этот слайд, это неприлично, некрасиво, так не делают вообще в нормальных обществах». Я убрал его, а потом засомневался, в telegram-канале опрос сделал. У меня же такая особенная аудитория, мировоззрения понятного, и 30% говорит: «Сергей, ну не надо, со своим вот этим не надо туда лезть». А там была цитата из Евангелия. Я обращаюсь к своим товарищам- православным бизнесменам, говорю: «Ребята, я хочу переделать цитату из Евангелия вот так-то. Как вы считаете, это приемлемо-неприемлемо?» И пятьдесят на пятьдесят, пятьдесят процентов говорит: «Сергей, не трогай, пожалуйста». Я обращаюсь к священнику, вы его хорошо знаете, не буду сейчас произносить его имени, говорю: «Отец (имярек», вот можно так переделать Евангелие?» Он говорит: «Так – можно». Я вот с этим благословением еду, но не меняю. И где-то в середине полета думаю: «ну не пригласите вы меня еще раз, больно мне надо! Вообще, может быть, это главное, что я хотел бы вам сказать внутри своего сообщения». И в конце доклада выношу слайд: «Ищите прежде Царства Божия, и все остальное приложится вам». И говорю: «Я православный христианин, я больше двадцати лет в церковь хожу, в церковном хоре пою тринадцать лет, для меня это очень важная система смыслов, но мне кажется, что она касается каждого из присутствующих, потому что в ней зашифрована формула бизнес-успеха завтрашнего бизнеса. Как это можно перевести на современный русский язык: ищите прежде делать что-то полезное для других. Для кого – для других? Для клиентов наших и для сотрудников. И все прочее – что прочее? Бизнес, выручка, прибыль обязательно приложатся вам. Вот вам ваша этика и смысл, и философия в одной простой фразе евангельской.
М. Сушенцова
— Прекрасный финал. Я предлагаю на этой ноте завершить наш увлекательный разговор. Напомню, что эта программа «Вера и дело», в рамках этого цикла мы говорим с предпринимателями, экономистами, чиновниками о христианских смыслах экономики. Сегодня в студии у нас был Сергей Иванов – исполнительный директор группы компаний «ЭФКО», православный предприниматель, автор telegram-канала «Сергей Иванов из «ЭФКО». Сергей, спасибо вам огромное за эту беседу. Мне кажется, надо срочно делать второй эфир, где мы продолжим нашу дискуссию.
С. Иванов
— Спасибо за эфир. Очень неожиданно, необычно, я вещи какие-то произнёс, о которых даже не думал. Слушателям желаю всего самого доброго и дай Бог здоровья всем нам.
М. Сушенцова
— Спасибо. До встречи в следующих выпусках.
Все выпуски программы Вера и дело