«Историк Константин Николаевич Бестужев-Рюмин». Татьяна Агейчева - Радио ВЕРА
Москва - 100,9 FM

«Историк Константин Николаевич Бестужев-Рюмин». Татьяна Агейчева

Историк Константин Николаевич Бестужев-Рюмин (15.12.2024)
Поделиться Поделиться
Вид с вечерней улицы на подсвеченные окна

В гостях у Дмитрия Володихина была доцент исторического факультета МГУ, профессор института имени Разумовского Татьяна Агейчева.

Разговор шел о судьбе и трудах русского историка 19-го века Константина Николаевича Бестужева-Рюмина, который был не только известным ученым, но и учителем царских детей.

Ведущий: Дмитрий Володихин


Д. Володихин

— Здравствуйте, дорогие радиослушатели! Это Светлое радио, Радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час», с вами в студии я, Дмитрий Володихин. Сегодня мы поговорим с вами об одном ярком историке XIX столетия, об одном из корифеев русской науки, который вызвал у современников и у наследников по научной судьбе дискуссии —это Константин Николаевич Бестужев-Рюмин, человек, фамилия которого ровно та же, что у канцлера XVIII века и у мятежника XIX века, но семья была разносторонней, и академик ни к первому, ни ко второму, видимо, не имел особенного душевного прилежания. Для нас важно то, что он учил царских детей, что он пытался написать «Историю русского народа» вместо «Истории государства Российского», и то, что он был великолепным академистом. Для того, чтобы рассказать о нем с чувством, с толком, с расстановкой, сегодня к нам в студию пришла гостья — Татьяна Владимировна Агейчева, профессор Университета имени Разумовского, доцент МГУ имени Ломоносова, кандидат исторических наук, замечательный специалист по истории русской исторической науки. Ну и по традиции, подбираясь к ученому авторитету, мы задаем вопрос: Татьяна Владимировна, есть ли у вас визитная карточка для Бестужева-Рюмина, в трех-четырех фразах, что главное о нем должно всплывать в сознании, когда заходит разговор об этом человеке?

Т. Агейчева

— Здравствуйте. Ну вот не успела я к началу сегодняшней программы как-то красиво сформулировать эту искомую визитную карточку. Я бы сказала, что Константин Николаевич Бестужев-Рюмин — это значимая, во многом знаковая фигура, если говорить о ступенях развития отечественной исторической науки, переходного периода к подлинно профессиональному научному зданию. Он задавал векторы, формировал фундамент для оформления в скором уже будущем структуры исторической науки, стандартов исторической науки. Добавила бы к этому, что когда-то Бестужев-Рюмин о труде одного из своих коллег написал, что «в целом в сочинении (имя рек) очень много хорошего, но оно как-то недоделано». Вот творчество в целом Бестужева-Рюмина могло бы тем же самым определением характеризоваться, он сделал очень много полезного, очень много нужного, но в начале этого процесса.

Д. Володихин

— Иными словами можно сказать, что это эксперимент великолепный, но в конечном итоге неудавшийся. Но неудавшийся прежде всего, потому что не доведенный до конца.

Т. Агейчева

— Да вот не согласилась бы я здесь с вами: он определенную часть работы совершил необходимой.

Д. Володихин

— А до конца не добрался.

Т. Агейчева

— «А кто из нас не пьет?», — как сказал бы коллега Велюров.

Д. Володихин

— Ну, что тут скажешь, сравнение не то. То есть замах был огромный, идеи, оставшиеся после него, были интересными, а результат при жизни — именно неудавшийся эксперимент.

Т. Агейчева

— А снова не соглашусь, потому что у современников Бестужева-Рюмина, у каждого первого замах был огромный, а результаты подчас менее выразительные, чем у Бестужева-Рюмина.

Д. Володихин

— Ну, а у некоторых ничего получилось, вроде Ключевского, Платонова...

Т. Агейчева

— Ключевский и Платонов — это люди другого поколения.

Д. Володихин

— Ну, в общем, неплохо получилось у государственнической школы, у них были законченные крупные труды и прозвучали они вполне отчетливо, не говоря уж о Соловьёве Сергее Михайловиче.

Т. Агейчева

— Соглашусь, так в первую очередь и надо бы говорить о Соловьёве Сергее Михайловиче.

Д. Володихин

— Мы о нём уже когда-то говорили.

Т. Агейчева

— Да, здесь соглашусь с вами. Ну, то есть это процесс неровный, это как раз и есть вот эти свойства переходного процесса, где мы видим и блистательные результаты, и одновременно не самые выразительные результаты. Собственно, и в рутинном процессе то же самое встречается очень часто. И всё-таки вряд ли можно говорить о том, что вот замах большой, а результат незначительный, я даже не думаю, что там и замах-то был очень большой, человек делал своё дело так, как он его чувствовал, как он его понимал, решал задачи актуальные. Редкий случай, когда я выступаю, наверное, прямо защитником своего героя.

Д. Володихин

— Ну вот кому нужен простой делатель вклада? Только Богу. Давайте начнём от истоков, что там скромный делатель вклада, таки добравшийся до академического звания, делал в детстве, юности, как он рос?

Т. Агейчева

— Конечно, мы об этом будем говорить, просто к слову, a propo: один из исследователей творчества Константина Николаевича Бестужева-Рюмина так сказал о его трудах: «Тихая историософия Бестужева-Рюмина». Знаете, такой тихий историк, тишайший.

Д. Володихин

— А лучше бы погромче был, интереснее было бы с ним общаться через его книги.

Т. Агейчева

— Ну, откуда, из каких корней, на какой почве Константин Николаевич Бестужев-Рюмин: он родился в 1829 году в семье потомственных служилых дворян, в семье, которая очень трепетно относилась к своему прошлому. Бестужевы-Рюмины себя отсчитывали от некоего англичанина Беста, который когда-то, в XV веке, каким-то дивным образом осел в России, обрусел и, в общем, заложил основания для вот такого длительного дворянского рода.

Д. Володихин

— Был, действительно, англичанин Бест, правда, в XVI веке, а не в XV, тут Бестужевы- Рюмины себе лишний век приписали. А вот действительно ли они от англичанина? Да кто их знает. Много было родословных легенд, некоторые из них проверяются, некоторые — нет.

Т. Агейчева

— Но мы-то сейчас с вами говорим не о том, как проверить или опровергнуть семейную легенду, мы говорим о том, на каких легендах формировалась личность. Но мы должны с вами понимать: если человек считает себя частью большого и очень длительного продолжительного рода служилого, то со всей неизбежностью он и себя будет видеть слугой Отечества. И вот семейство Бестужева-Рюмина — небогатые дворяне, но, тем не менее, Бестужев-Рюмин родился в собственном поместье, в поместье своего отца, в Нижегородской губернии, была деревня такая — Кудрешки, очень небогатое действительно поместье, где, как отмечалось в воспоминаниях самого Бестужева-Рюмина, «все так и существовало в процессе, недостроено, недосажено, недоделано». Но, тем не менее, жизнь текла своим чередом, очень сложное семейство у Бестужева-Рюмина было. Отец, временами чудак, временами самодур, временами тиран, временами очень трепетно относившийся к воспитанию своих отпрысков, человек, который очень вдумчиво относился к вопросам образования детей. Мать, которая детьми занималась, но ее роль в воспитании детей такой серьезной, как отцовская роль, не была, это тоже надо признать, потому что большей частью все-таки Бестужев-Рюмин вспоминает об отце, о разных поворотах характера. И вот именно благодаря отцу с раннего детства он приучился читать, приучился уважать традиции своего народа. Вот тоже для иллюстрации: его отец — а время-то 1829 год, понимаем, это любовь ко французскому языку, дворянство говорит по-французски, — так вот, его отец из-за такого чувства противоречия принципиально по-французски не говорил и иной раз в больших собраниях дворянских принуждал каждую по-французски сказанную фразу переводить на русский язык, и очень затруднял общение на французском языке, но получал от этого удовольствие. Это тоже кое-что о его характере говорит. Итак, благодаря отцу Бестужев-Рюмин уважает свое Отечество, влюбляется в русскую историю уже в раннем возрасте, и сначала ему читали, а потом и сам он перечитывал несколько раз Карамзина, знал исторические сочинения рубежа XVIII-XIX века, например, Шлёцера хорошо знал. Вообще читал много самой разной литературы и художественной литературы в том числе, и уже с раннего детства тянулся к гуманитарному знанию. Первое образование он получал в разных учебных заведениях, это был частный пансион и благородный пансион, но не самые лучшие воспоминания у Бестужева-Рюмина и впечатления остались об этих учебных заведениях, пока он не попал в гимназию, тоже в Нижегородской губернии, и, наконец, встретил достойное обучение, достойное образование, достойных преподавателей, среди которых был известный уже к тому моменту писатель и педагог Мельников-Печерский. Здесь, в гимназии, он получил очередной заряд научной бодрости, Мельников-Печерский лучшим своим ученикам доверял преподавать в младших классах, и можно сказать, что путь Бестужева-Рюмина был определен уже в гимназии. Здесь же он, кстати, познакомился с человеком, с которым дружил потом всю жизнь, до смерти, правда, своего друга, который рано умер, еще с одним в будущем известным историком — Степаном Ешевским. И вот по окончании гимназии с соответствующими рекомендациями от того же Мельникова-Печерского Константин Николаевич отправляется поступать в Московский университет. Благополучно он туда поступил, а рекомендации были не к кому-нибудь, а к мастодонту тогдашней науки Михаилу Петровичу Погодину. И вот он поступил в Московский университет в 1847 году, сначала на словесное отделение философского факультета, затем очень скоро переменил факультет и перевелся на юридический, связано это было с целым рядом обстоятельств: преподаватели, ситуация, ну и еще многие. И в конечном итоге в 1851 году кандидатом права выпустился из Московского университета.

Д. Володихин

— Дорогие радиослушатели, напоминаю вам, что это Светлое радио, Радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час», с вами в студии я, Дмитрий Володихин. У нас в гостях замечательный историк, специалист по истории своих коллег, русских историков — Татьяна Владимировна Агейчева, и мы обсуждаем историю трудов и дней академика Бестужева-Рюмина, человека, который строил большие планы, ну а закончил, как закончил. Ну что же, вот человек выбрался из стен альма-матер, берется за труды, и где он находит себе применение? Начинается его историческая карьера.

Т. Агейчева

— Ну, в науку попал он не сразу, пришлось работать журналистом. Сотрудничал на первых порах и в разные периоды в самых разных газетах и журналах, это были и «Московские ведомости», и пытался свой журнал издавать — «Московское обозрение», и сотрудничал в «Отечественных записках», список можно продолжать.

Д. Володихин

— Ну, то есть набил перо.

Т. Агейчева

— Да, но вот здесь, работая журналистом, начал как раз писать исторические работы для начала в виде рецензии на выходящие исторические труды, это давало ему эрудицию, знание материала, и постепенно он формировался как исследователь исторической науки. Не столько исследователь исторического факта, сколько как раз исследователь исторической науки. В этот период он пытался вернуться в университет и все-таки начать подготовку к магистерскому званию.

Д. Володихин

— Но у него тогда ничего не вышло.

Т. Агейчева

— Поначалу ничего не получилось, да. Но он все-таки сумел добиться разрешения сдавать экзамены на присвоение магистерской степени, минуя кандидатскую степень.

Д. Володихин

— Дорогие радиослушатели, это сейчас магистр ниже, а кандидат выше, в XIX веке было наоборот: кандидат — это фактически был современный дипломник, а магистр был современный кандидат наук приблизительно.

Т. Агейчева

— Да, совершенно верно. И вот эту возможность, предполагаем, ему предоставили потому, что с 1864 года Бестужев-Рюмин как раз начал преподавать историю детям царской фамилии, царской семьи.

Д. Володихин

— Удивительно, как его безо всякой степени туда рекомендовали.

Т. Агейчева

— Как бы то ни было, но восемнадцать лет такой вот деятельности. И он преподавал историю, в частности, и будущему императору Александру III, и будущему, условно выдающемуся поэту из царской семьи Константину Романову.

Д. Володихин

— Отчего условно? Вполне себе замечательному поэту.

Т. Агейчева

— Ну, давайте не буду я с вами спорить в этот раз, может быть, и замечательному. И ему позволили сдавать экзамены, сдавал он ускоренными темпами, очень интенсивно экзамены эти, сдал в конце концов, приступил к написанию магистерской диссертации, не успел написать ее в срок, в конце концов защитил только к 1868 году. И диссертация получилась у него очень интересной, она стала одной из вех его творчества и закрепилась в русско-исторической науке как вполне себе серьезное явление, продвигающее отечественное источниковедение. Эта диссертация называлась «О составе русских летописей до конца XIV века».

Д. Володихин

— Доберемся еще до этого произведения, сейчас мне любопытно другое. Насколько я понимаю, он очень живо интересовался своими коллегами: историками-современниками, историками предыдущих эпох, начала XIX века, XVIII века и в какой-то степени славу, ну если не славу, то известность обрел, делая их портреты, причем обладал живым пером, все-таки журналист.

Т. Агейчева

— Это правда. И именно с портретов, как мы уже с вами выяснили, и начинались его опыты исторические, вот эти вот рецензии на труды, которые он, будучи журналистом, делал, они же расширялись Бестужевым-Рюминым до историографических портретов, и это было очень интересно, потому что он не просто исследовал сочинения — он вписывал историка в контекст эпохи, он рассматривал личность историка как фактор влияния в деле историописания.

Д. Володихин

— Сейчас мы это разъясним: «как фактор влияния в деле историописания» — короче говоря, ему было интересно, как характер историка влияет на то, что он пишет.

Т. Агейчева

— Да, что такое мировоззрение человека, которое влияет на выводы, которые он делает по поводу исторического процесса. И вокруг него находилось действительно очень много интересных людей, да и состояние науки было в состоянии такого непрекращающегося идейного конфликта по поводу оттенков исторического процесса, смыслов, содержания, по поводу вообще самого определения, что такое история — наука ли это, или, может быть, художественное творчество, или что-либо иное. Эта деятельность была вполне востребована и портреты были востребованы, которые Бестужев-Рюмин пытался выстраивать как движение исторической науки, преемственное движение, и поэтому его персонажи, вы уже назвали отчасти, — это такая цепочка, ступени развития. И из этих первоначальных трудов в конце концов сложился целый ряд солидных сочинений по истории исторической науки.

Д. Володихин

— А что, действительно, у него вышло?

Т. Агейчева

— Есть, например, такая работа в конце 50-х годов — «Современное состояние русской истории как науки», которая начиналась как реакция на первые тома Сергея Михайловича Соловьева «Истории Российской», но потом была расширена до историографического исследования с включением и других лиц. Или «Различные направления в изучении русской народности», где тоже он размышлял о современниках, о предшественниках, о Полевом, например, о многих других историках. «Методы исторических занятий», или вот очень интересный у него появился цикл из трех статей — «Славянофильское учение и его судьбы в русской литературе». Считается, что это было первой непредвзятой оценкой, непредвзятым взглядом на вообще славянофильское движение. Ну и вот сегодня очень хорошо известное сочинение «Биографии и характеристики».

Д. Володихин

— Вот это, пожалуй, и принесло ему первую, повторяю, если не славу, то известность.

Т. Агейчева

— Не первую, поправлю вас, но это сочинение, которое закрепилось в исторической науке, оно наиболее известное.

Д. Володихин

— Нет, я имею в виду вообще биографии, которые он выпускал, а не их окончательное собрание. Но вот если посмотреть на него, как на человека мыслящего, как на человека, который пытается подняться куда-то там на высоту птичьего полета над исторической наукой, посмотреть, какая внутри нее философия, какая нравственность, какая политика заключена, какие личности друг с другом борются, очевидно, что у него должна быть какая-то позиция определенная политическая, но всяко не революционер и не декабрист, как его родная кровь, поскольку ему доверили воспитывать царских детей, а это, может быть, важнейшее дело в его жизни, важнее монографий. Так что входило в его собственное мировидение?

Т. Агейчева

— Ой, а тут вот все так непросто, скажу я вам, с определением характеристик его мировидения. Дело в том, что Бестужев-Рюмин начинал свою карьеру, будучи среднестатистическим русским интеллектуалом-либералом, но не на крайних позициях стоял, он видел опасность либерализма, которая присутствовала, например, в той интеллектуальной среде, которая в университетах была сосредоточена, когда люди перестают считаться с реальностью, мыслят только высокими идеалами, несколько свысока смотрят на текущую жизнь с позиции своего интеллектуального и духовного превосходства, вот это не о Бестужеве-Рюмине. Но, тем не менее — либерал, и отчасти гегельянец. Он в научном смысле разделял и позиции так называемого «нового направления», у нас его принято называть «западничеством» в русской исторической науке, хотя одновременно и по каким-то вопросам полемизировал, с тем же Соловьевым, например. В довольной жесткой полемике находился с Михаилом Петровичем Погодиным, потому как считал, что наука — это очень серьезный процесс, который должен опираться на знание фактов, а факты строятся на знании источника исторического и так далее. Но если мы возвращаемся к его политическим позициям, то еще был один сюжет, одна сторона его мировидения: он был человеком осторожным, он стремился к тому, чтобы примирить разные точки зрения, в круге различных точек зрения увидеть здравое зерно и придерживаться именно этой позиции, чтобы порядок не нарушался. Так что он либерал, но умеренный. Более того, в процессе жизни своей, в процессе развития мировоззрения и творчества еще мы наблюдаем у него некоторый дрейф в сторону славянофильства.

Д. Володихин

— Ну, «блажен, кто смолоду был молод, и тот, кто вовремя созрел». Простите, немного перефразировал классику. Ну, начал созревать умственно, сдвинулся немного в сторону консерватизма, это понятно. Но вот, насколько я понимаю, в XX веке его назвали бы центристом: человек, который не желает иметь радикальных воззрений ни левого толка, ни правого толка, а благоразумный, благонамеренный, но при этом просвещенный.

Т. Агейчева

— Да, и при этом критически относящийся к власти, разделяющий общую для его среды нелюбовь личную к Николаю I, поддерживающий бунтующих в 1861 году студентов, но поддерживающий только идейно, потому что в аудитории им нужно приходить, учиться и профессора не должны открыто выступать в поддержку студентов. Вот у него все так, все так.

Д. Володихин

— Это как интеллигент, видя митингующих пролетариев и казаков, которому надо их остановить, открывает форточку и кричит: «Сатрапы! Палачи!», но из квартиры не выходит.

Т. Агейчева

— Ну, возможно, и так. Вот он, например, очень сокрушался по поводу неудач России в Крымской войне, в то время как некоторые его коллеги испытывали восторг по поводу этих неудач, потому что считали, что должен начаться какой-то новый этап в русской истории.

Д. Володихин

— Ох, ох... Хорошо. Видно то, что он во всей жизни был человеком осторожным, аккуратным, благоразумным. Это можно принять, в конце концов, не всякое человеческое сознание выдерживает буйства революционных шевелений. Но вот вопрос: при всём том, что он был занят преподаванием, при всём том, что он был занят в журналах, он всё-таки дописал магистерскую диссертацию, и хочется всё-таки завершить какие-то моменты его карьеры, он её должен был защитить и занять какое-то место в университете.

Т. Агейчева

— Совершенно верно. И здесь опять всё несколько в обратном порядке происходит, потому что он сначала занял вакантную кафедру в Санкт-Петербургском университете в 1864 году, а вот к 1868 году только защитил магистерскую диссертацию, то есть он возглавил кафедру, пока ещё не имея степени и звания. Возможно, здесь определённую роль сыграла его работа с царскими детьми.

Д. Володихин

— Ну а в будущем он займёт академическое кресло, доктором не будучи.

Т. Агейчева

— Да и не пытался он никакую докторскую писать. Но да, он будет избран, правда, довольно поздно, к 1890 году, но действительным членом Академии Наук он станет.

Д. Володихин

— Вклад его в науку был одобрен.

Т. Агейчева

— Более того, он получит немалое количество орденов за государственную службу и дослужится до тайного советника.

Д. Володихин

— Ну что ж, благонамеренность — хорошее свойство натуры, не могу его не одобрить. Дорогие радиослушатели, напоминаю вам, что это Светлое радио, Радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час», с вами в студии я, Дмитрий Володихин, мы буквально на минуту прерываем нашу с вами беседу, чтобы продолжить диалог в эфире очень скоро.

Д. Володихин

— Дорогие радиослушатели, это Светлое радио, Радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час», с вами в студии я, Дмитрий Володихин. У нас в гостях замечательный историк, кандидат исторических наук, профессор Университета имени Разумовского, доцент МГУ имени Ломоносова Татьяна Владимировна Агейчева. Мы беседуем о том, каков был историк Константин Николаевич Бестужев-Рюмин, подходим к нему то с одной стороны, то с другой, разглядываем его труды, его наследие и пытаемся нащупать живой нерв его личности. Ну что ж, вот вы начинали разговор о его трудах специфически научных, то есть прежде всего его работа о летописях, за этим последовали и другие работы, связанные с тем, что сейчас называют колючим словом «источниковедение», то есть понимание того, из каких кирпичиков строится здание науки, понимание того, что прежде чем писать историю, надо понять, какие краски ты используешь, из чего состоит материал, на котором ты ее собираешься малевать и, честно говоря, какова кисть в твоей руке, иными словами, все то, что относится к предварительному этапу исторического исследования, вот не зная о летописи, нельзя писать русскую историю Средневекового периода. Бестужев-Рюмин этот предварительный этап постарался очертить.

Т. Агейчева

— Вы знаете, я бы здесь подчеркнуть вот что хотела, именно подчеркнуть: одна из заслуг Бестужева-Рюмина состоит в том, что он стоял у истоков научной специализации, он настаивал на том, что широкому обобщению в истории должна предшествовать предварительная критическая работа, и эта работа — для специально обученных людей, для профессионалов. Он говорил, что философия должна опираться на достоверный факт, на источник, как носитель этого достоверного факта, на знание источника, и поэтому, конечно, его, как вы говорите, широкий замах в этом направлении абсолютно обоснован, неслучаен. Он фиксировал в состоянии современной ему исторической науки вот такой недочет, считал, что эта предварительная критическая работа у нас не развита, не прописана, не институциализирована, методики не разработаны, вот это ему было интересно. И неслучаен, конечно, выбор его темы для магистерской диссертации, и вот современники считали, не только современники, но и ученые новых поколений, например, Ключевский тот же самый, оценивая эту его магистерскую диссертацию, полагал, что Бестужеву-Рюмину удалось многое сделать на этом поприще. Он говорил, что Бестужев-Рюмин разработал метод, которым, правда, нужно умело пользоваться, но химический метод, химическое исследование русских летописей, то есть раскладывание их на составляющие, выявление фрагментов, сцепок летописного текста, отделение раннего от позднего, выявление авторства — вот это все важные моменты, которые историк должен уметь делать. Ну и обзор русских летописей именно таким образом на этот предмет, довольно обширный по времени, до XIV века, привел Бестужева-Рюмина еще и к интересным выводам для его времени, для современников. Вот если его предшественник Каченовский стремился к тому, чтобы сократить период русского летописания...

Д. Володихин

— Да-да — «все ложь и блажь, эти ваши летописи, их написали на столетия и столетия после того, как им приписывается».

Т. Агейчева

— Да, просто до неприличного какого-то периода, то Бестужев-Рюмин пришел к обратным выводам, препарировав русские летописи, а выводы такие, что русское летописание к моменту написания первой известной нам широко летописи «Повести временных лет» — а это XII век, напомню слушателям, — так вот, он был абсолютно убежден в том, что русское летописание к этому моменту имело уже довольно прочную и длительную традицию.

Д. Володихин

— Но впоследствии, через много десятилетий, другой специалист по русской летописи — Шахматов, докажет то, что в основе «Повести временных лет» было как минимум два более древних свода, а возможно и три, так что он в какой-то степени продолжил идею, заключавшуюся в труде Бестужева-Рюмина.

Т. Агейчева

— А вот потому Бестужева-Рюмина и называют одним из самых успешных и серьёзных исследователей-источниковедов дошахматовского периода. То есть вот Шахматов — это рубежная фигура, и Бестужев-Рюмин где-то накануне находится.

Д. Володихин

— Но это был не единственный его труд в этой сфере, у него ещё выходили вещи.

Т. Агейчева

— Выходили, например, одна из таких вещей любопытная довольно, увы, вышла она на следующий год после его смерти, в 1898 году, но работа готовилась довольно долго и предполагалось, что войдёт в третий том ещё одного его большого сочинения «Русская история», я говорю сейчас о работе под названием «Письма о Смутном времени», это тоже источниковедческий разбор, который выглядит как переписка с другим историком — Шереметьевым. И вот там тоже много любопытных выводов Бестужев-Рюмин делает, я только об одном хочу сказать, потому что это должно быть нашим слушателям интересно. В частности, Бестужев-Рюмин поддерживал идею о том, что Лжедмитрий вот как раз «Лже» и не является: он считал, что царевич Дмитрий действительно мог быть спасён накануне гибели, накануне трагедии в Угличе, ребёнка подменили, настоящего царевича эвакуировали, и вот он-то как раз и пытался прийти, и пришёл таки на короткий срок к власти в Москве после смерти Бориса Годунова в самом начале Смутного времени. И в этой переписке с Шереметьевым аргументы в пользу такой точки зрения на основании источников они находили.

Д. Володихин

— Ну, любопытно, экстравагантно, некоторые из иностранцев верили в это. Помнится, в России служил француз, он занимал офицерские должности в нашей армии, звали его Жак-Маржере́т, так он откровенно Дмитрия Самозванца называл «императором», особенно не сомневаясь в том, что — ну вот подлинный по крови и по духу государь России. Ну, в конце концов, людям свойственно заблуждаться, лишь бы заблуждения были интересные, и они вовремя с ними тормозили, не пытаясь на них настаивать.

Т. Агейчева

— Трудно на чём-либо настаивать после смерти, поскольку мы с вами говорили о том, что труд был издан уже после смерти Бестужева-Рюмина. Если мы говорим с вами об источниковедческой работе, то частично всё-таки надо говорить о том, что вот эта источниковедческая составляющая присутствует и в труде, который считают главным, вообще в творчестве Бестужева-Рюмина — это большое комплексное исследование под названием «Русская история».

Д. Володихин

— Доберёмся до этого. Но, насколько я понимаю, если он возглавил кафедру, у него были курсы преподавания. Что он преподавал?

Т. Агейчева

— Безусловно. В университете он, во-первых, читал общий курс «Русской истории», он был очень рваненьким у него, неравноценным, потому что он с удовольствием, например, читал до XVIII века включительно, и почти формально уже век XIX.

Д. Володихин

— Кому интересна недавняя современность?

Т. Агейчева

— Но он был очень неплохим, по впечатлению его студентов, лектором, живым, он был собеседником, он ни на чём не настаивал, но давал палитру взглядов по всем вопросам, поэтому он был способен воспитывать хороших исследователей, это тоже, кстати, его заслуга. Качественный преподаватель — это большое дело.

Д. Володихин

— Зачтём ему талант ритора, действительно, далеко не всем присущий в профессорской среде. Профессор, по идее, должен учить рассуждать правильно, а иногда он может научить только здоровому сну, в этом случае, конечно, надо признать за Бестужевым- Рюминым серьёзную заслугу. Когда студенты помнят преподавателя, это, конечно, большое дело. Дорогие радиослушатели, мне всего в отношении двух людей во всей моей сорокалетней университетской жизни приходилось слышать, чтобы студенты встали и аплодировали преподавателю, поскольку он усладил их, а не только дал знания. Не знаю, аплодировали они или нет Бестужеву-Рюмину, но получить признательность у студенческой аудитории — это дорогого стоит.

Т. Агейчева

— Да, но, вы знаете, это ведь не только чтение лекций. Кстати, Бестужев-Рюмин специальные курсы читал в том же самом университете, по разделам.

Д. Володихин

— Например, что?

Т. Агейчева

— А вот всё то, о чём мы уже говорили: историографию, источниковедение, летописи. Обязательно он либо в ткань основного курса включал эти специальные разделы, либо читал как специальные курсы отдельно. Но для него, как для преподавателя, ещё один сюжет важен — он вводил студентов в свой круг. У него были так называемые «вторники бестужевские», где студенты могли приходить к нему домой, встречаться с большими историками, литераторами, и таким образом просто входить в эту среду научную, это тоже большое дело.

Д. Володихин

— Да, это действительно большое дело, и сейчас, в наши дни, немногие на это способны.

Д. Володихин

— Дорогие радиослушатели, напоминаю вам, что это Светлое радио, Радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час», с вами в студии я, Дмитрий Володихин, и мы с кандидатом исторических наук, блистательным специалистом по истории русской исторической науки Татьяной Владимировной Агейчевой, обсуждаем биографию и труды известного историка XIX века академика Бестужева-Рюмина. Ну что ж, вот уже нескольких слов проронили, что был главный труд в жизни Бестужева-Рюмина, а сейчас самое время о нем сказать.

Т. Агейчева

— Да, я пыталась начать говорить о сочинении, которое было задумано как трехтомник, уже называла и повторю — это «История России», которую Бестужев-Рюмин определял как комплексное, с одной стороны, исследование русской истории, комплексное в том смысле, что он предполагал объединить в одном труде и историографический раздел, то есть дать обзор развития исторического знания, исторической науки, причем не только русского, но с теориями и концепциями, которые в мировой науке существуют, и источниковедческий раздел, и преподнести русскую историю, но не так, как делали предшественники и современники, он говорил: «нужно показать историю народа».

Д. Володихин

— Ну вот то, что он решил предварить изложение истории разбором источников, рассказом о своих коллегах, которые писали на русскую историческую тему — это то, что впоследствии станет нормой в науке, и сейчас подавляющее большинство научных монографий пишется именно так, но Бестужев-Рюмин был, можно сказать, среди тех, кто закладывал стандарт. А вот его идея написать историю России как историю русского народа, а не как «Историю государства Российского», не то, что делал Карамзин, которого Бестужев-Рюмин нежно любил и уважал, и не то, что делал Полевой, поскольку Полевого Бестужев-Рюмин не считал профессионалом, видимо, считал, что несколько халтурно сделан его текст, хотя идея у Полевого была близко, а то, что должен сделать хорошо знающий свою работу ученый, но обращаясь к этнической, культурной стороне истории, а не к развитию форм государства.

Т. Агейчева

— Да, он сосредоточился на демонстрации разных сторон такой повседневной жизни русского народа — нравы, обычаи, способ хозяйствования, как вы уже сказали — этнографические моменты и так далее, то есть всё то, что он мог отыскать в современной литературе по этим вопросам. И вот здесь-то я должна признать, что эта часть как раз самой слабой и получилась в труде по «Русской истории», потому что не сложилось системного взгляда, не сложилось целостной картины русской жизни, а такие куски, собранные воедино, некая компиляция существующего знания. Более того, Бестужев-Рюмин не стремился прийти к какому-то единому убеждению там, где существовали разные точки зрения по одному вопросу, он просто приводил их все. Дескать, вот такова палитра взглядов, а читатель уже пусть решает, какую из версий он принимает. Но здесь надо учитывать еще одно обстоятельство: свой труд он задумывал еще и как учебник по русской науке, чтобы, пользуясь этим учебником, некто, кто хочет совершенствоваться профессионально, находил бы нужное руководство к такому совершенствованию. Вот это во многом может объяснить и форму, и содержание его труда, которое далеко не всеми было оценено так, как это задумывал сам Бестужев-Рюмин. Вот упомянутый выше Ключевский, по мере выхода первых томов «Русской истории», а это начало 70-х годов, пытался изо всех сил быть деликатным, но...

Д. Володихин

— Ключевое слово «пытался».

Т. Агейчева

— Но в конечном итоге, будучи человеком честным профессионально, он говорил о труде все как есть.

Д. Володихин

— Ну, с одной стороны — да, с другой стороны, Василий Осипович вообще порой отличался крайней невежливостью. У него талант ученого и литературный дар сочетались с тем, что он наслаждался собственным красноречием, порой нападая на своих коллег и нападая иногда по делу, а иногда просто от красоты слов, нападение казалось ему красивым. Важная вещь: вот этот большой труд, вы сказали, он должен был выйти в трех томах, вышел в двух, до какого места в изложении русской истории добрался Бестужев-Рюмин?

Т. Агейчева

— До начала XVII века, то есть, собственно, вот уже сам XVII век. Вот этот период, я уже говорила об этом — Смута, осталась за пределами учебника, это вот как раз третий том, и дальше он планировал довести, по мере возможности, до, например, XVIII, XIX века, но вот уже Смута, как я говорила раньше, вышла отдельным изданием после смерти Бестужева-Рюмина. Значит, соответственно, до XVI века два тома он довёл.

Д. Володихин

— Два тома... Ну что ж, добрался примерно до тех мест, куда и Карамзин добрался. Я немножечко сейчас поменяюсь с вами местами. Коллеги его критиковали, кому-то не нравилась форма его труда, и вы, наверное, совершенно справедливо говорите, что форма изложения оказалась несколько хаотичной, уж много всего хотел совместить Бестужев-Рюмин, рассказывая о русском народе, как о творце и хозяине Русского государства эпохи Средневековья, ну и, соответственно, потом дошло бы и до Российской империи. Может быть, вы и правы. Но, с другой стороны, Бестужев-Рюмин писал то, что сейчас бы назвали... Ну вот человека, который пишет такие вещи, назвали бы цивилизационщиком — человеком, который пытается взглянуть на общество не глазами учёного, ищущего прямую линию развития, а глазами учёного, который хочет увидеть сложную извилистую, иногда тормозящую, иногда возвращающуюся назад, иногда вообще распадающуюся на отдельные линии культурную, этническую, общественную жизнь народа, как люди развиваются и чувствуют себя на низу, какова их высокая культура, почему они отдают предпочтение вот этим формам власти, что за влияние они на себе испытывают. И надо сказать, что пойдите-ка и найдите того, кто эту задачу выполнил лучше. В какой-то степени шли в канве этого подхода и Леонтьев, совсем не историк — историософ, и Данилевский, то же самое, совсем не историк — историософ, и Лев Николаевич Гумилёв, до какой степени они были лучше Бестужева-Рюмина? Леонтьев, конечно, был блистательнее как мыслитель, Данилевский — как систематик, но как историки — вот вопрос. Так что идея, которую сформулировал когда-то Бестужев-Рюмин, она осталась без окончательного завершения, вот она существует в людях, Полевой хотел этого, но не имел достаточных средств интеллектуального характера, не тот культурный багаж. Бестужев-Рюмин имел достаточно багажа, но не имел времени и сил, чтобы довершить начатое, всё-таки очень большая работа, а у него там и педагогические труды, сложно делать быстро. XX век надолго всё оттеснил в сторону жёсткого вертикального прогресса к сияющим высотам, по солнечным реям, вперёд, всё понятно, прогресс идёт по линии. Теперь мы никакого прогресса по линии не видим, и, может быть, в какой-то степени стоило бы вернуться к вопросу о том, что такое история русского народа в России. Идея-то сама по себе плодотворная, и поди-ка ты, сделай её как следует. Это труд кошмарный.

Т. Агейчева

— И это труд, который требует личного мужества, это тоже обязательно нужно иметь в виду и, между прочим, личного мужества этот труд требовал и во времена Бестужева-Рюмина, и теперь, и неизвестно ещё в какие времена большего мужества этот труд требует. Но я, если позволите, ещё хотела бы обратить внимание наших слушателей на пару моментов из биографии Бестужева-Рюмина, без них его характеристика была бы неполной, потому что я хотела бы напомнить ещё и о том, что именно с именем Бестужева-Рюмина связано начало женского образования, причём высшего женского образования, как новое явление образования в России, ведь он возглавил открывшиеся высшие женские курсы в Петербурге, которые получили название «Бестужевских». Это курсы, где программа обучения была приближена к университетской, это качественное женское образование. И Бестужев-Рюмин к курсисткам относился по-отечески, с большим вниманием, с большой теплотой, курировал, отслеживал судьбы своих учениц, и это, конечно, огромная заслуга Бестужева-Рюмина. По его стопам шли потом его ученики, которые с женским образованием тоже имели дело, например, Платонов Сергей Фёдорович, это первое. И второе, я ещё раз хочу акцентировать внимание на том, что он, конечно, блестящий педагог, который после себя — и это его огромная заслуга для науки, — оставил блистательных учеников.

Д. Володихин

— Ну что ж, что касается высших женских курсов, надеюсь, что наши слушательницы получили заряд доброго отношения к Бестужеву. К барышням, которые строят образование, он был чрезвычайно благосклонен и в своей работе искренне старателен, тоже ведь большое дело. А вот насчёт учеников подробнее, кто вышел из врат его ученичества?

Т. Агейчева

— Вот первейший ученик — Сергей Фёдорович Платонов.

Д. Володихин

— Тоже будущий академик и некоронованный правитель, можно сказать, русской исторической науки на протяжении довольно долгого периода.

Т. Агейчева

— Да, и блистательный исследователь, кстати, Смутного времени. Давайте вспомним, что его очерки по истории Смутного времени — произведения высшего класса в исторической науке, актуальные до сих пор, которые фору дадут и многим-многим современным трудам. Его ученик — Евгений Францевич Шмурло́, который известен своими трудами и по русской истории.

Д. Володихин

— И тоже, кстати, у него была преподавательская жилка, а учебник его по русской истории дивно хорош.

Т. Агейчева

— Совершенно верно. К сожалению, биография Шмурло сложилась таким образом, что он оставил Россию, но тем не менее. Семе́вский — ещё один исследователь, довольно известный, вряд ли можно назвать его блистательным исследователем...

Д. Володихин

— В большей степени — общественный деятель, издатель, ну и историк тоже.

Т. Агейчева

— Да, но имя довольно известное. Ну вот, я полагаю, список-то уже вполне достаточный для понимания, что такое Бестужев-Рюмин как учитель, как преподаватель.

Д. Володихин

— Ну что ж, время нашей передачи постепенно подходит к концу, мне хотелось бы резюмировать то, что было сказано о Константине Николаевиче Бестужеве-Рюмине. Отличный педагог, человек, который старался перевести историческую науку на профессиональные рельсы, выработать для неё достаточно жёсткие стандарты, и вместе с тем, в своём главном мечтании сделать историю России, как историю русского народа, человек, который совершил тот самый замах, и удар был нанесён так, что получилось далеко не всё задуманное. Эксперимент был поставлен, завершён со степенью удачи, которая вызывала у кого-то неприятие, у кого-то самые низкие оценки, а кто-то хотя бы сказал: вот это идея на будущее. И трудно здесь сказать, неудача полная или всё-таки мы видим некий задел, даже уже не для XX века, а для XXI. Давайте всё-таки предположим, что этим наследием Бестужева-Рюмина кто-нибудь осмелится воспользоваться и сделает это именно в русле строгой науки или хотя бы грамотной профессиональной историософии, а не в русле, скажем, публицистики. Так что, в общем, наверное, оставим Бестужева-Рюмина как человека, у которого были отличные идеи, как человека, который был строгий учёный и как человека, который был отличным преподавателем. Знаете, для жизни одного человека это более чем достаточно, чтобы его имя сохранилось в анналах русской исторической науки. На этом, дорогие радиослушатели, я прощаюсь с вами, от вашего имени благодарю Татьяну Владимировну Агейчеву за её работу. Мне остаётся сказать: спасибо за внимание, до свидания.

Т. Агейчева

— Всего доброго.


Все выпуски программы Исторический час


Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов

Мы в соцсетях
ОКВКТвиттерТГ

Также рекомендуем