Добрый вечер всем, с вами Алексей Дементьев! Вы читаете и слушаете программу из цикла «Рождественские каникулы с издательством Никея». В эти праздничные дни мы встречаемся, чтобы читать хорошие книги, рассказывать об их авторах и, конечно же, говорить о праздниках.

В нашей программе мы читаем рассказы из сборников серии «Рождественский подарок». В них собраны рождественские и святочные истории классиков и современных авторов. И тема нашей сегодняшней программы — святки — праздничные дни, у которых очень насыщенная, яркая и древняя история. До прихода православия, зимние праздники были языческими и по внутреннему содержанию, и по внешней, обрядовой стороне. Однако после Крещения Руси, пусть не сразу, первые зимние дни стали святыми, Святками, когда прославляется Рождение истинного Бога и Спасителя нашего. Святочные дни начинаются 7 января — в день Рождества Христова. А заканчиваются накануне Крещенского сочельника — 17 января. Безусловно, Рождество — это самый главный праздник зимы, в дореволюционной России он отмечался раньше Нового года, 25 декабря, и с большим размахом, чем гражданское новолетие. И, конечно, лучше всего этот праздник ощущается, если за окном настоящая снежная зима. Такая, как в строках стихотворения Бориса Пастернака:

Снег идет, снег идёт,

Словно падают не хлопья,

А в заплатанном салопе

Сходит наземь небосвод.

Словно с видом чудака,

С верхней лестничной площадки,

Крадучись, играя в прятки,

Сходит небо с чердака.

Потому что жизнь не ждёт.

Не оглянешься — и святки.

Только промежуток краткий,

Смотришь, там и новый год.

Снежными, морозными запомнились Рождество и святки герою рассказа Евгения Поселянина «Святочные дни». Давайте вместе узнаем о том, какой была атмосфера праздников в конце 19-го века, в детские годы автора:

Я вырос в Москве, и в моём детстве морозы за 25 градусов в декабре и январе не были редкостью. Конечно, нас в такие дни не посылали гулять, как это водилось ежедневно при нашем размеренном и строгом воспитании.

Что-то волшебное, живое чудилось в этих морозах.

Бывало, если взгляды русского учителя и француженки, постоянно за нами следивших, не были очень зорки, подойдёшь в детской к большому окну, станешь рассматривать заиндевевшие стекла. На них столько узоров нарисовал затейливый чудодей мороз: всё шире и шире из узоров белых звездочек вырастает какое-то царство, какие-то тихие, вдаль уходящие сказки. И так замечтаешься, Бог знает о чём, пока тебя с упрёком не отведут от окна.

Когда опускали шторы и зажигали огни, то от мороза ставили к окнам большие старинные ширмы, и в комнате тогда, в нашей громадной детской, становилось ещё уютнее.

Когда я себя ещё очень мало помню, Рождество представлялось мне каким-то особенным временем наплыва сладких вещей. Потом я стал помнить торжественную всенощную, громкое пение, тяжёлые паникадила в огнях, тяжёлые золотые ризы, клубы ладана, расстилающегося в храме, и над всем этим мысль о Младенце, Который только что родился и Который есть Бог.

Я чувствовал под этими напевами, под этой захватывающей церковной обстановкой какую-то приходящую с неба тайну, и тайна эта звала и обещала.

Было одно Рождество в моём семилетнем возрасте, которое я не забуду никогда, потому что оно было предварено несколькими, мало, может быть, видимыми событиями, которые, однако, оставили во мне глубокий след.

Наш отец, который был человек чрезвычайно занятой и не мог никогда присутствовать на наших уроках, захотел посмотреть, как и чему нас научили. Вместе с тем он пригласил к этому экзамену несколько родных и придал всему торжественную обстановку. Экзамен происходил у него на половине, куда мы никогда не смели ходить сами и куда нас приводили два раза в день утром и вечером, здороваться и прощаться с отцом. Я помню большой стол, покрытый зелёным сукном, каких-то незнакомых нам учителей и профессоров, какого-то важного протоиерея. После экзамена, который прошёл прекрасно, был большой обед, и нам подарили великолепные книги.

Но в тот же вечер со мной совершенно незаметно произошло такое обстоятельство, которое заложило в моей душе теплую любовь к русской церковности.

Среди объявлений иллюстрированных изданий, рассылаемых перед Рождеством, к нам в дом попал один лист, на котором был изображён митрополит Филипп перед Иоанном Грозным. Доселе ещё я живо помню этот несколько размазанный чёрный рисунок: Филиппа, не сводящего строгого взора с лика Спасителя, царя, гневно перед ним стоящего и упирающегося на жезл, и толпу опричников. Не знаю, кто мне объяснил содержание картинки, но подвиг Филиппа возбудил во мне необыкновенный, хотя и молчаливый, восторг. Я никому не рассказал о том, что пережил, но несколько дней ходил, всё думая о Филиппе.

В самый вечер экзамена нам сделали ванну, а я с детства любил звук падающей и плещущей воды. Сидя в ванне, производя нарочно руками движение, чтобы вода плескалась, переживая в это время ощущение необыкновенной уютности, я весь переносился в такой же студёный зимний вечер в Москву, в боярский дом Колычевых и видел Филиппа, мальчиком, отроком, при дворе великокняжеском, взрослым, в одежде простолюдина уходящего из Москвы.

На другой день вечером отец забрал нас всех в сани и повёз по городу делать разные закупки, между прочим подарки для нас. Но, когда мы вернулись домой, пришла неожиданная весть.

У нас была старая няня Марья Андреевна, почтенная, видная собою, медлительная в движениях и очень любящая старушка, которая вынянчила нас всех и жила на покое у своей сестры, имевшей маленький домик на окраине города. Мне до сих пор представляются её седые волосы из-под гофрёной рюши белого чепчика, достойный, тихий взгляд её светлых глаз. Она обыкновенно приходила к нам на все большие праздники, в дни именин и рождения каждого из детей, так что мы ждали ее скоро.

Между тем, когда мы вернулись домой, у нас сидела её сестра и сказала, что Марья Андреевна внезапно скончалась.

И вот исчезновение близкого человека, который на днях должен был улыбнуться нам и теперь не придёт никогда, никогда, и появление на землю чудного Младенца: эта смерть и эта жизнь сливались в одну общую тайну, образуя, быть может, в душе и весь земной век, чувство глубокого умилённого смирения перед неразрешимыми и вере лишь понятными загадками бытия.

Вы прочитали фрагмент рассказа Евгения Поселянина «Святочные дни».

Вот такими предстают Рождественские и Святочные праздники автору в его воспоминаниях о детстве. Воспоминания, в которых присутствует и радость бытия, и грусть о неизбежных потерях. Но и те и другие преисполнены каким-то Божественным светом. Ожиданием чуда. И свершившимся чудом любви, милосердного отношения человека к человеку, которое согревало в морозные дни. Предлагаю вам прочитать ещё один отрывок из этого произведения:

В первый день праздника поутру всегда являлся к отцу какой-то старик очень аппетитного вида, похожий на тех гномов с седыми бородами, которых теперь расставляют в загородных садах. Мы слыхали, что этот старичок очень бедный и что у него есть внуки. Его всегда звали в кабинет к отцу, который оставался с ним некоторое время наедине; кажется, нам говорили, что отец его знает уже не один десяток лет, и я думаю, что отец его содержал. Потому он приходил к нам и приносил какие-нибудь незатейливые игрушки в виде белых мохнатых кроликов, какие-нибудь тёплые варежки или что-нибудь ещё в этом роде. Мне всегда было страшно жаль этого маленького старичка, его старости, его тихого голоса и ласкового взгляда и того, что он пришёл в такой мороз. На Пасху он обыкновенно приносил белые сахарные яйца.

Потом наступало веселие и светская сторона праздника. К нам приезжали родные и знакомые, среди которых почему-то было мало детей, всё только взрослые. Мы любили смотреть из окна на экипажи, останавливающиеся у нашего крыльца, и обсуждать между собой, у кого из приехавших лучше лошади. У одной нашей тётки был представительный старый выездной и две быстроходные пары гнедых и белых. Мы любили разговаривать с ним о лошадях, расспрашивая его, бывают ли лошади зелёные и синие. Он уверял, что бывают, только редко.

Нас возили иногда на большие ёлки, детские праздники, где было много нарядных детей и много всяких лакомств, на костюмированные вечера. У одних знакомых показывались часто прекрасные теневые картинки для нескольких десятков собравшихся детей.

Я помню, как ни весело бывало на всех таких сборищах, после них я чувствовал какую-то тоску. В праздники я ожидал чего-то особенного, захватывающего, а всё было бледно и недостаточно. Я думаю, что много людей, способных к религиозным переживаниям, испытывают то же, пока не сумеют уйти всецело в мир веры.

Я всё ждал чего-то таинственного.

Однажды под Крещение, в чрезвычайно холодную зиму отец пришёл к нам в комнату и велел подать себе горящую у нас в детской перед образами лампадку. Потом пришли к нам за медными старинными подсвечниками, один из которых у меня есть доселе и который имеет вид церковного шандала… Я вообразил себе, что там, на половине отца, происходит что-то совершенно необычное, именно, что он или думает умирать, или уходит в монастырь и желает проститься с детьми в торжественной церковной обстановке.

Между прочим, всё объяснилось. Он просто, не желая подвергнуть нас риску выходить на улицу и простужаться при переходе на жгучий мороз из страшно жаркой церкви, заказал всенощную на дому и потому всё к этой всенощной готовил.

Холод, холод…

Я помню разговор о галках, замерзавших на лету. Помню впечатление чего-то режущего в те полминуты, когда нас иногда выносили, закутанных в башлыки, из крыльца, чтобы посадить в карету.

И помню я вместе с тем какой-то холод уже тогда чувствовавшегося одиночества, какую-то неудовлетворенность. И думаю теперь, что детям, лучше, чем их возить на праздники или в театры, надо больше, больше говорить о Христе, показывать картинки, изображающие Христа беспомощным младенцем. Надо раньше думать об утолении той жажды, жажды палящей, жажды, иссушающей душу, которая ждёт некоторых детей с первых сознательных годов и утолит которую ребёнок только тогда, когда Христос возьмёт его на Свои руки, как взял некогда младенцев, принесённых к Нему.

Вы прочитали фрагмент рассказа Евгения Поселянина «Святочные дни».

Рождество — тот самый праздник, когда мы, взрослые, не взирая ни на что, превращаемся в детей. В своих воспоминаниях, в ощущениях и ожидании чуда. Стоит ли стесняться этого? Думаю — нет. Ведь почувствовав себя в душе ребёнком, мы в очередной раз можем получить шанс на благословение Божье. Достаточно вспомнить слова Спасителя: «кто не примет Царствия Божия, как дитя, тот не войдёт в него». На этом наша программа завершается. Радио Вера желает вам светлых и радостных праздничных дней. Берегите друг друга и оставайтесь на Светлой волне. С вами был Алексей Дементьев. Всего вам доброго и до свидания.