У нас в гостях был исполнительный директор Фонда Президентских грантов Антон Долгов.
Разговор шел о роли некоммерческих организаций, в том числе церковных, в развитии гражданского общества и благотворительности, а также о том, как государство поддерживает лучшие культурные и социальные проекты.
Ведущий: Константин Мацан
Константин Мацан:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Здравствуйте, уважаемые друзья. В студии у микрофона Константин Мацан. С трепетной радостью нашего сегодняшнего гостя приветствую. Антон Долгов, исполнительный директор фонда президентских грантов. Добрый вечер.
Антон Долгов:
— Здравствуйте, Константин. Здравствуйте, уважаемые слушатели.
Константин Мацан:
— Не в первый раз мы с вами встречаемся на волнах Радио ВЕРА. Мы с вами, помнится, беседовали в ковид дистанционно, очень хорошо, что теперь можно сделать это очно в студии Радио ВЕРА, скажем так, развиртуализироваться. Завтра, 24 февраля на ВДНХ в рамках выставки Россия, о которой сегодня много в СМИ говорят, пройдет день НКО, некоммерческих организаций, организованный фондом президентских грантов. Это мероприятие пройдет в павильоне регионов. Расскажите, что там будет? Значимое событие для некоммерческого сектора, с чем представители НКО к людям выйдут?
Антон Долгов:
— Константин, а можно я маленькую ремарочку внесу вначале. Мне кажется, что слушателям можно было бы напомнить, что это такое за НКО, что это за фрукт такой.
Константин Мацан:
— Давайте.
Антон Долгов:
— У вас аудитория в этом смысле благодарная, у Радио ВЕРА. Мы себе представляем, что есть люди, которые не безразличны к чужой беде или не безразличны к какой-то неустроенности. И они не просто не безразличны, пообсуждали что-то, возмутились, пост вконтакте оставили. Они не безразличны настолько, что готовы что-то сделать. То есть они берутся и делают. Допустим, какая-то проблема их объединяет, несколько родителей, у которых схожие сложности с детками. Они берутся сначала для своих деток делать, потом говорят: у нас же есть силы, мы можем это сообщество родителей расширить, давайте поможем другим. И в какой-то момент они приходят к решению, что можно создать организацию, и тогда они могут системно помогать. В организацию можно привлекать ресурсы государственные, организация может работать с благотворителями. Некоммерческие организации — это как раз объединение людей, которые хотят что-то такое изменить в своей жизни, в жизни окружающих, которые не могут спокойно пойти мимо чужой проблемы, мимо чужой беды. Или они уверены, что какую-то общественную потребность они в состоянии удовлетворить. И тогда люди делают некоммерческую организацию. Некоммерческая организация почти ничем не отличается от обычной организации, от ООО, например, или от акционерного общества, она даже прибыль может получать. Единственно, что прибыль не делится между теми, кто ее учредил. Прибыль сразу направляется на то же дело, ради которого эта организация была создана. Высшей точкой существования некоммерческой организации является прекращение ее деятельности из-за того, что проблема решена. Допустим, если организация ставила своей миссией, чтобы в государстве, в стране сложилась система, когда детки, лишившиеся родителей по каким-то причинам, отказные или другие объективные обстоятельства, больше не попадают в Дом малютки, сразу попадают в нужную подготовленную семью. Когда то, ради чего организация создавалась, решено, она больше не нужна. Это высшая форма работы такой некоммерческой организации.
Константин Мацан:
— Да, точно.
Антон Долгов:
— День НКО, который будет проходить завтра на ВДНХ, это история про то, что — там же очень много гостей, и это середина выходных, это и москвичи и гости столицы, которые специально приехали на выставку Россия — была задумка, что НКО широкую общественность, гостей и москвичей, познакомят со своей деятельностью. Расскажут, чем они занимаются, зачем они этим занимаются, что их побуждает этим заниматься. В 75-м павильоне, где стенды всех регионов, очень большая программа. 43 региона на сейчас у нас, 43 региона проведут те или иные мероприятия, связанные с деятельностью НКО. Где-то это будут мастер-классы, где-то это будет выставка продуктов ремесленного творчества, которые были сделаны людьми с ограниченными возможностями. Где-то это будет иммерсивный спектакль. Где-то это будет что-то типа лекции, доклада с погружением, где-то игровые вещи будут. Смысл этого дня НКО — чтобы люди узнали, что вокруг нас есть эти не безразличные люди. Они такие же, как мы, но чуть-чуть более не безразличные, они вот этот шаг сделали, действовать начали. Не хочу что-то устранить или помочь, а хочу и сделал. День НКО про то, чтобы познакомить с результатами труда этого большого количества не безразличных людей, и системно посмотреть немножко со стороны на то, какие изменения произошли в некоммерческом секторе.
Константин Мацан:
— Так, и какие?
Антон Долгов:
— Мы немножко внутри, с одной стороны. А с другой стороны, мы внутри ограниченный период времени, через месяц будет семь лет, как президент принял решение о создании фонда президентских грантов. Если сравнивать начало и сегодняшний день, за такой — не знаю, большой-маленький — большой период то, как президентская поддержка сказалась на некоммерческом секторе, уже можно считать, это уже очень большие цифры. Если, например, в проектах говорить, то больше сорока тысяч проектов поддержано. Мы сейчас привыкли к цифрам, сорок тысяч, сорок миллионов, но за каждом проектом люди, которые в нем работают. Эти самые не безразличные, которые решили что-то сделать, они решили что-то сделать для кого-то. Результат труда этих проектов. Больше сорока тысяч проектов: это то, что фонд поддержал напрямую — 29 тысяч, и тринадцать с половиной тысяч — это проекты, которые поддержаны в региональных конкурсах, которые фонд тоже софинансирует. За этими людьми, которые что-то делают, благополучатели, для кого они это делают. Из тех проектов, что мы подержали, 21 тысяча уже завершились и прошли оценку, то есть мы выкладываем в публичное пространство отчетность этих проектов. Можно зайти на сайт оценка.гранты.рф и всегда посмотреть, на что деньги получены, на что потрачены, что планировали, что получилось. Для нас это важно, это же фактически государственные деньги и общество должно знать, куда такие суммы идут. А суммы приличные там. Если просуммировать гранты фонда — 63 миллиарда рублей за сем лет, вклад регионов, которые регионы софинансировали, и средства, которые некоммерческие организации сами привлекли, не всегда это деньги, это труд волонтеров и имущество какое-то, что есть у некоммерческой организации, то просто страшно представить, какая сумма получается. Больше 130 миллиардов рублей. Опять, мы привыкли к цифрам, сейчас век миллионов и миллиардов, цифры, цифры, цифры. За всем этим 15 миллионов человек, в чьей жизни произошли позитивные изменения, благодаря этому. 15 миллионов — не просто сумма всех отчетов. Если помогли одному и тому же, если один человек и на концерт сходил, допустим, и какое-то другое благо получил, мы считаем это как один человек. 15 миллионов уникальных людей, у которых что-то изменилось в жизни. Реальных историй очень много: бездомные люди обрели документы, смогли найти работу, сначала в том же самом центре для бездомных, который им помог, такая, можно сказать, «работа» в кавычках, а потом с нормальными документами получили нормальную работу. Кто-то принял решение о том, чтобы не расставаться с ребенком. Кто-то принял решение, что человек, допустим, высококвалифицированный, обеспеченный, юрист с огромным опытом правовым принял решение, что он часть времени будет посвящать поддержки обездоленных, то есть бесплатно будет помогать им, консультировать их, вести их дела в суде. Это очень важные истории. Когда такое количество людей занимаются добрым делом, это невозможно не заметить. Если вернуться ко дню НКО, мы специально запланировали очень большой пул мероприятий, чтобы гости, некоммерческие организации, которые будут на выставке, могли пообщаться с большим количеством СМИ. У нас прямо запланировано несколько медиа станций, куда мы будем приглашать гостей, некоммерческие организации, они будут рассказывать о том, что они делают. У этого процесса есть две стороны. Одна сторона, вообще это полезно — быть публичным в некоммерческом секторе, формула «Добро любит тишину», на наш взгляд, на взгляд команды фонда, должна уйти в прошлое. Добро должно быть публичным. Почему? Потому человеку публичному больше доверия. Ты видишь, чем он занимается. Я, может быть, повторюсь, какие-то свои старые высказывания повторю, я подписан на очень большое количество лидеров некоммерческого сектора в соцсетях. Даже те, кого я не знаю, благодаря тому, что я подписан на них в соцсетях, я с ними проживаю кусочек их жизни, я им доверяю. Это влияет и на работу с донорами, которые могли бы поддерживать их проекты, и на самого человека, он становится открытым, он становится узнаваемым, его начинают приглашать на важные встречи и мероприятия, на которых он еще эффективнее может решать свои социальные проблемы.
Константин Мацан:
— Одно дело — это то, что вы говорите, когда публичность есть некий инструмент работы, привлечения внимания, привлечения пожертвований. Почему говорят, что добро любит тишину? Потому что всегда боятся напоказ добрых дел, или как говорят, пиар на благотворительности. Это разные вещи, я понимаю, о чем вы говорите. У вас есть какой-то либо инструмент, либо интуиция отличать, когда это добро, о котором говорят, чтобы оно вдохновляло других, и когда это что-то другое, что мы признаем, как недолжное, пиар на благотворительности или добро напоказ.
Антон Долгов:
— Вы совершенно правильно мою мысль уловили в том, что вторая сторона этого процесса. Когда ты рассказываешь о том, чем ты занимаешься, добром социальном полезном деле, то ты других людей этим заражаешь, и кто-то может сказать: а получилось, православный приход Воронежа один, другой, третий грант получил. Смотрите, какому количеству людей они помогли. Они фактически, если говорить про благотворительный фонд Антония Смирницкого, стали единым оператором по бездомным по Воронежу. Представляете, у них есть проект Странноприимница, в котором они создали условия, чтобы бездомные там могли находиться, а кто-то даже без документов с паллиативным статусом. Когда ты публичный, другие люди видят, что так можно. Все равно у нас век информации, казалось бы, все, что хочешь можно найти, но за потоком ты не всегда видишь. Многие не знают про возможность получить грант. Ну, не знают, что это безвозмездные, безвозвратные деньги. Задают вопросы, как отдавать, какие проценты? По существу вопроса, как отличить, я, как принято в вашей аудитории, небольшой притчей отвечу. Притча реальная. С начала двухтысячных годов на руководство страны постоянно некоммерческие организации и бизнес выходили с инициативой сделать льготное налогообложение для бизнеса тех расходов, которые он несет на социалку. Например, отдает в благотворительный фонд, помогает некоммерческой организации. Эта инициатива постоянно встречала препятствия на разных уровнях из-за того, примерно, о чем вы говорите: как отличить, кто по-настоящему будет жертвовать от оптимизаторов, кто хотел бы финансовый инструмент таким путем получить. И в конце концов в 2020-м году президент принял решение и подписал закон, вносящий поправки в налоговый кодекс, который бизнесу предоставляет такую льготу, часть оборотных средств, которые ты тратишь на благотворительность, вносишь в организации, в том числе любому победителю конкурсов президентских грантов, освобождается от налога на прибыль. В серьезном объеме, я сейчас не вспомню цифры, или до одного или до двух процентов оборота. И когда его спросили: а как же раньше долго это все не принималось, были сомнения, что могут схемы появиться. Он говорит: нельзя из-за того, что появится несколько схем или несколько недобросовестных людей, которые могли бы воспользоваться инструментом, всех лишать этой возможности. Пусть все получают, с теми, кто воспользуется, будут работать правоохранители или налоговики. Но зато большинство людей с добрыми целями этим воспользуются, так же и с публичностью. Кто-то хвалится, как мы говорим, хвост распушает. О`key, не проблема, правду он сказал или немножко приукрасил, другой человек посмотрит и скажет: а я бы тоже мог что-то полезное сделать.
Константин Мацан:
— Антон Долгов, исполнительный директор фонда президентских грантов сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Возвращаясь к вопросу о том, как менялся сектор некоммерческих организаций за последние годы, что вы наблюдаете, наблюдаете ли вы какую-то профессионализацию, рост уровня заявителей, грантополучателей? Я помню, несколько лет назад, много лет назад уже, когда фонд резидентских грантов существовал, был очередной период заявок и распределения грантов, и я просто помню дискуссию в одной социальной сети, кто-то не получил и так возмущенно писал, что в прошлом году получили, в этом году не получили. На моих глазах сотрудник фонда, моя старая знакомая, очень точно и конкретно отвечала: вот ваша заявка таким-то критериям прописанным не удовлетворяла. В следующем году напишите удовлетворительную заявку, получите грант. Шел какой-то рост накопления опыта. Есть такой выражение: научились писать гранты. Это не то, что научились правильно формулировки подбирать, а научились работать с этой системой, которая требует знаний, умений. Что вы здесь наблюдаете? Есть ли рост качества заявителей?
Антон Долгов:
— Очень хороший вопрос, он очень многослойный, и ответ тоже будет многослойный. Во-первых, действительно, есть рост, рост качества проектов. Убегая назад, что такое рост качества, это, казалось бы, что надо обучаться, необученный человек ничего получить не может. Тоже не совсем так. Есть статистика: 55% некоммерческих организаций, которые победили в конкурсе президентских грантов за все семь лет, победили с первой попытки. Пришли и победили. Это кто? Это те некоммерческие организации, которые уже знают, что они делают, им не надо проект придумывать. Условно говоря, есть какая-то многопрофильная организация: а чем мы займемся в этом году? Куда мы могли бы потратить 3-5 миллионов рублей? Когда так, тогда надо менять мышление, надо обучающие курсы фондовские бесплатные проходить. Почему растет качество проектов? Потому что сама система подготовки проекта... когда ты заполняешь заявку, ты же заполняешь поля в электронной системе, над каждым полем наводящий вопрос. Когда ты на этот наводящий вопрос отвечаешь, это твое мышление структурирует. И ты начинаешь думать то, на что фонд нацелен. А фонд нацелен на результат, изменения в жизни людей. Любой проект: экологический, защиты животных, просветительский — любой проект для людей, только для людей. Те 55% уже знают, для кого, они знают, что мы сейчас это, это, это сделаем, пройдет девять месяцев наступит последний день проекта, у людей изменится вот то-то. Таким просто. Тех, кто привык процессами мыслить, мы обучаем, в прошлом году обучали и в этом обучаем.
Константин Мацан:
— А кстати, подробней расскажите по это, что за обучение? Фонд президентских грантов проводит обучение, кто может это обучение пройти, в чем его содержание?
Антон Долгов:
— Мы экспериментировали очень много с разными форматами обучения. Мы провели на сегодняшний день 623 мероприятия, 145 тысяч человек прошли обучение. Форматов было много. Во-первых, проводились семинары очные во всех регионах, Что такое очный семинар? Это 2-3 часа, сто человек, которые слушают спикера и могут позадавать вопросы, но все равно это фрагментарные знания. Проводили 2-3 дневные тренинги, когда много людей работают со своими проектами. За семь лет мы выработали механизм, на наш взгляд довольно эффективный. У нас есть онлайн курс, он асинхронный, ты можешь учиться в любое время, когда хочешь. Если есть интерес, то человек его пройдет... технически его можно за день пройти, но правильно на него потратить неделю. Потому что онлайн курс с практическими заданиями, надо немножко над собой сделать усилие. У нас люди часто настолько любят то, чем они занимаются, что часто принимают решения за тех людей, которым хотят помочь. Мы противники этого, философия фонда в том, что не надо за них принимать решения, вы пойдите и поговорите с ними, а они точно хотят то, что вы собираетесь им сделать, а вы думаете точно, что это им пользу принесет, а может быть, что-то другое им пользу принесет? Онлайн курс про то, как. Не волшебная таблетка, не волшебная инструкция, куда в какое поле что записать. А как подготовиться к проекту, как поговорить с целевой группой, какой результат вы могли бы сформулировать? А точно вы могли бы его достигнуть? А проверьте себя по пунктам 1.2, 3, 4, что вы в состоянии за 12 месяцев этого результата достичь. А точно ли у вас в команде есть все специалисты? А вот эти виды деятельности требуют специальной квалификации, точно ли у вас в команде есть эти люди? Он настраивает вот так мышление. Он у нас синхронный, его можно пройти в любое время. Дальше проекты участвуют в конкурсе. Если организация в конкурсе не победила, она видит баллы, проект оценивается по десяти критериям. Не победившая организация в своем личном кабинете видит, что, как эксперты фонда считают, у них не доработано. Например, это может быть логика, или это может быть взаимосвязь результата и бюджета, или это может быть опыт организации. Например, очень часто, вы сейчас рассказывали про чаты, в которых обсуждаются результаты, люди же эмоциональные все, и у нас в социальных сетях фонда после каждого конкурса взрыв. — А мы радуемся. — А у нас, как же так, нашей организации 20 лет, нам поставили пять баллов из десяти за опыт, как же так? Люди, опять, настолько влюблены в свои проекты, что думают, что у тех, кто проекты читает, оценивает, есть телепатические способности, что они прямо из головы заявителя могут все скачать и догадаться.
Константин Мацан:
— И даже восхититься.
Антон Долгов:
— И восхититься, какая же это опытная организация, притом что заявитель в заявке про опыт организации написал два пункта без какой-либо связи с тем проектом, который подается.
Константин Мацан:
— Это к вопросу, как научились писать гранты, то есть научились доносить свою мысль так, чтобы она была воспринята.
Антон Долгов:
— Чтобы другой человек ее понял без серьезных усилий. Еще здесь важно понимать, кто эксперты. У фонда 800 экспертов. Это такие же представители некоммерческого сообщества, это представители профессорско-преподавательского сообщества. Где-то это чиновники. Нет такого человека, кто на зарплате сидит и оценивает, это все люди занятые и, как правило, занятые такими же серьезными вещами, которыми все другие некоммерческие организации заняты. И они это делают сверх своих обязанностей. Естественно, качественная заявка облегчает эту работу. Мы известная организация. А из чего это видно? А вот смотрите, у нас ссылка на интервью в газете. Например, сайта у газеты нет, вот скан, у нас запись, мы выступали в эфире телевидения, вот смотрите, с 48-й минуты наш... Чуть-чуть постараться объяснить, почему мы такие известные. Или мы опытные, например, в этой сфере. Мы будем заниматься иппотерапией. Конноспортивный клуб, который никогда не работал с людьми с ограниченными возможностями, в штате нет ни одного человека, который имеет опыт работы с такими людьми или даже профессию такую получил. Был просто коммерческий конноспортивный клуб. И говорят: нам же 20 лет, мы опытный конноспортивный клуб, почему нам ставят за опыт 4 балла. Мы будем делать проект, будем работать с семьями, у которых детишки с ДЦП, реабилитацией заниматься. Какой у вас опыт в реабилитации? Ноль же. Странно ожидать высокой оценки. Это не препятствие, это повод для размышления. Можно попросить меньшую сумму, объяснить, что нет опыта, но у нас есть человек, он начал где-то обучаться и сейчас уже прошел практику в другом клубе, который уже оказывает такие услуги по иппотерапии. Мы сейчас маленький, коротенький проект, будем его навыки у нас применять.
Константин Мацан:
— Мы вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Напомню, сегодня у нас в программе «Светлый вечер» Антон Долгов, исполнительный директор фонда президентских грантов. Не переключайтесь.
Константин Мацан:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается. Еще раз здравствуйте, дорогие друзья. У микрофона Константин Мацан. В гостях у нас сегодня Антон Долгов, исполнительный директор фонда президентских грантов. Я напоминаю, мы говорим о Дне НКО, Дне некоммерческих организаций, который пройдет завтра в рамках выставки Россия на ВДНХ в разных павильонах, основное место — павильоны регионов. Где будет множество некоммерческих организаций рассказывать о своем опыте, делиться, вдохновлять пришедших. Те, кто в Москве, кто гости столицы, в этот день можно приехать как слушатель, полюбопытствовать, посмотреть, познакомиться. Из того, что вы говорите, следует, что даже если не какой-то опытный фонд, а просто православный приход, у которого есть внятная, четкая задача, которую он хочет решить, есть логика этого проекта и есть понятная цель, если грамотно, логично, ответственно сформировать заявку, то велика вероятность того, что такая заявка будет поддержана и грант будет получен. Это вдохновляющая информация для приходов. У нас много слушателей, которые так или иначе себя с приходами ассоциируют, а на приходах православных всегда большая социальная работа и часто эта работа могла быть усилена, масштабирована, если было бы финансирование. По вашему опыту, какое место занимают заявки церковных организаций среди грантополучателей? Как вы на это смотрите?
Антон Долгов:
— Мне очень нравится общаться с лидерами проектов как раз от церковных организаций, потому что у них у всех точно... Ты знаешь, когда идешь общаться со священниками, например, которые делают социальные проекты, у них заведомо все будет не показное, это заведомо будет по-настоящему, от души. Да, бывает, и не поддерживаются проекты, конкурс есть конкурс, что-то не поняли, что-то не сформулировали, но, как правило, проекты церковных организаций такие настоящие. Они могут быть совсем маленькие. Мне пришел сейчас на память проект поселка Врангель в Приморском крае, храм Живоначальной Троицы поселка Врангель. Настоятель организовал столярную мастерскую, детишки, которые ходят в воскресную школу, которые вокруг него, говорит: ну а что, ребята ни скворечник не могут сделать, ни швабру, ни табуретку, давай с ними буду заниматься. Это же тоже социальное служение. Паства, которая вокруг, и эти семьи, ребята, может быть, у кого-то отца нет, да и мужчины сейчас не все рубанок в руках умеют держать.
Константин Мацан:
— Это вообще большая миссия, чтобы ребенок провел время не с гаджетом, а с инструментом реальным.
Антон Долгов:
— Да. Такого рода проекты. В Смоленске проект «Православный центр защиты семьи», храм в честь Архангела Михаила, города Смоленска «Горшочек вари». Они матерям беременным, которые в трудной жизненной ситуации, помогают, приютят, чему-то научат, помогут с консультациями юридическими, взаимодействие с государственными органами. Глядишь, и спасут семью, где-то спасут человека от какого-то поступка необдуманного, а, может быть, даже самого необдуманного поступка, который человек может совершить. Вообще, я вам хочу сказать, что очень заметны проекты православных приходов, больше двух тысяч проектов за семь лет, это проекты либо от приходов, либо от некоммерческих организаций, в которых священнослужитель ключевую роль играет, руководитель проекта, наставник, начальник. И это очень серьезные деньги, больше 4,5 миллиардов рублей такие проекты. И, как правило, это проекты небольшие, как раз из небольших территорий, небольших приходов, когда батюшка занимается вот этим самым социальных служением. Социальное служение мы в фонде же очень широко понимаем. Это и помощь обездоленным, я вам рассказывал про Воронежский проект, когда с бездомными людьми. Там же в Воронеже есть другой проект, тоже церковный, когда с молодежью и с трудными подростками и с не очень трудными — молодежные проекты. Мало того, что они там получают качественный досуг, то есть реально, в субботу я зашел в храм, в подвале храма оборудовано качественное пространство, в субботу битком, молодежь что-то делает, 13-14, 11, 16 лет подростки. Благоустроили территорию, сделали парк, сделали спортивную площадку. И что-то их там притягивает. Так, мало того, у них же мышление от этого меняется. Там один из проектов «Волонтерский корпус 36,6» по Воронежскому региону, они в ковид помогали с доставкой лекарств, продуктов семьям и пожилым людям, тем, кто сами не могли с этим справиться. Так эти волонтерские внутренние проекты до сих пор продолжаются, сейчас помощь семьям, у кого члены семьи на Специальной военной операции, это и гуманитарная поддержка бойцов Специальной военной операции. Я себе не могу представить ни одного вида деятельности прихода, который не мог бы быть поддержан. Важно только одно обстоятельство, которое надо помнить, когда участвует в конкурсе религиозная организация: любое социальное служение, но мы не можем поддерживать религиозную деятельность. То, что воскресная школа просвещает детишек, с детишками делает мультфильмы, изучает историю родного края, даже православную историю родного края, здесь были такие храмы, наши священники, они осваивали эту территории, они то, то делали — это да. Но саму религиозную деятельность мы в силу ограничений наших не можем поддерживать. Да, мы сейчас разговариваем на Радио ВЕРА о православных приходах, но мы также поддерживаем другие конфессии, традиционные для России, и тоже только социальное служение. Фонд светский, он не может чисто церковную деятельность поддерживать.
Константин Мацан:
— Вы начали наш разговор с того, что такое НКО. Это когда люди, может быть, на личном опыте, решившие какую-то проблему, решают объединиться, этот опыт масштабировать, помогать другим людям решать схожую проблему. Это по сути то, что мы называем гражданским обществом, такие очаги островки гражданского общества, важность которого часто обсуждается, возникают здесь, когда люди объединяются и берут на себя ответственность за то, что вокруг них происходит. Это важно. Почему я об этом говорю, почему об этом хочу спросить, что вы здесь наблюдаете? Потому что нередко мы слышим такие слова, наверное, не совсем уж не справедливые, о том, что в человеке сегодня, особенно в нашей стране, сильны такие атавизмы советского менталитета: есть начальство, оно разберется. Пока сверху не распорядятся, мы ничего не можем. Пока не будет решения, ничего не сдвинется. Примеры, о которых вы говорите, показывают, что это не так. Люди могут снизу объединиться. Для этого им нужно пространство, свобода действия, свобода выбора, свобода инициативы. Они должны понимать, что их поддержат, что сверху не скажут: куда вы лезете. Нет, давайте, отлично, мы вам поможем, если вы проявляете себя. С одной стоны, государство готово поддерживать. С другой стороны, общество готово какое-то требование к государству предъявлять и чего-то ждать в ответ на свою активность. Тоже, наверное, ситуация развивается. Такой вопрос в этом смысле философский, что вы здесь видите, на сколько готовность людей брать на себя ответственность и свою свободу реализовать, проявляется на ваших глазах?
Антон Долгов:
— Вы очень интересную тему, Константин, затронули. Она для нас еще, знаете, чем интересна? Часто, когда общаешься с журналистами или в дальних, специфических регионах каких-то, задают вопрос: можно ли нам установить специальные условия? Можно ли какую-то льготу сделать для Дальневосточных регионов, например? У нас же тут, все понимают, отток населения. А можно в год семьи специальную квоту сделать, чтобы была больше инициатива. У фонда изначально, при создании была заложена такая философия, что мы вообще ничего не квотируем и квотировать не хотим. Почему? Миссия фонда — поддерживать неравнодушных граждан. Человеку в поселке Врангель Приморского края точно виднее, чего нужно в этом поселке сделать для людей, чем нам из Москвы. И даже если мы приедем в Приморский край, и даже если мы приедем в поселок Врангель на два часа или на два дня, нам не станет намного виднее. Людям на месте точно виднее. Поэтому у нас решение и принимается не через экран монитора, а если человек на своей территории говорит: да, у нас год семьи. НКО на это сами хорошо откликаются. В ковид мы видели всплеск, первые же НКО стали помогать людям. Они же первые с этими проблемами столкнулись, что люди на дому имеют паллиативный статус, как к ним приехать, как им привезти медикаменты? Первые НКО столкнулись и начали механизмы предлагать, где-то нарушая инструкции, а как по-другому, это же люди, им помочь надо, какие инструкции? Находили. То же самое со Специальной военной операцией. Еще Специальная военная операция не началась, а уже были приюты для людей, которые покинули места пребывания там, где обстреливались территории Донецкой, Луганской народных республик. Уже там реализовывались гуманитарные программы для тех, кто медицинскую помощь на месте. Тот же проект больницы святителя Алексия, который еще до начала Специальной военной операции оказывал постоянную помощь жителям Луганской и Донецкой народных республик. То есть НКО сами знают, что сейчас нужней и реагируют. Да, президент объявил год семьи, у нас и так, еще до объявления года семьи, огромное количество, сотни проектов связано с охраной семьи, материнства, отцовства и детства. Но не надо это навязывать. Если в каком-то конкретном поселке, в Палана, Северный Корякский автономный округ Камчатского края, что-то конкретное другое сейчас важнее. Может быть, вопрос экологии, может быть, вопросы социального обеспечения пожилых людей, пусть они сами скажут, что у них важнее, пусть они обоснуют. Но для того, чтобы обосновать, нужно с людьми, с целевыми группами пообщаться. И в этом смысле эта позиция фонда семь лет назад встречала удивление: нет вы нам скажите, на что вы даете? Мы будем делать проекты, на что вы даете. На здравоохранение? На пропаганду здорового образа жизни? Вы нам скажите, сколько у вас, какие?..
Константин Мацан:
— Люди не верили, что дадут на то, на что попросите, если заявку подадите хорошо?
Антон Долгов:
— Да. Сейчас тоже, мы приводим статистику. У нас вечная тройка: здравоохранение, соцобеспечение, а за третье место в разное время борются сохранение исторической памяти и наука, образование, просвещение. Значит, на эти направления надо подавать? Да нет, не надо на эти направления подавать. Надо делать то, что вам сейчас видится важным для ваших людей. Живете вы на приграничных территориях, у вас есть обмены с соседними государствами, может быть, это общественная дипломатия должна быть, нужны качественные проекты и в этой сфере. Если территория, район или райцентр, и приходскому проекту почему бы не инициировать проект по защите окружающей среды. Окружающая среда — то, где мы живем. Мы говорим, Господь сотворил мир вот таким, каким сотворил, но человек же влияет на то, чтобы, ухудшает же он его. Почему бы с этим не побороться? Это такая же социальная проблема, то же самое социальное служение, поселить людям зерно в голову: хорошо, что во дворе вы у себя порядок наводите, а может быть, выглянете за забор своего дворика и посмотрите, что на улице? Давайте вместе с этим поработаем.
Константин Мацан:
— Антон Долгов, исполнительный директор фонда президентских грантов, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Не могу вам вопрос не задать. Он, конечно, требует оговорок. Когда спрашиваешь: какие проекты лично вас больше всего поразили, зацепили, согрели, может быть, даже не то что масштабом, а тем, о чем мы говорим, когда человек на своем месте вдруг проявляет ответственность, заботу, реализует свою свободу, не боясь и будучи готовым вступать в диалог с фондом и государством для того, чтобы какую-то проблему решать. Я понимаю, что вам как руководителю всегда об этом говорить трудно, потому что одного выделишь, другие обидятся. Но, сделав эту оговорку, вы же человек, есть же какие-то вещи, которые в памяти остались, как удачные примеры, которыми можно поделиться и вдохновить кого-то.
Антон Долгов:
— Я вам расскажу лайфхак на эту тему. Во-первых, вы правы в том, что мне сложно, наверное, даже недопустимо выделять какие-то отдельные проекты от себя. Проекты получили высшую форму поддержки от государства, грант президента, высшего должностного лица. Это его фонд. Грант президента получили 29 тысяч проектов. Каждый из них удостоен этой высшей формы. Да, кто-то не справились, были проекты, порядка 3% из тех, что завершились, не справились. Такое бывает. Но они уже крутые. Есть лайфхак. Есть сайт топ.гранты.рф, там ежегодно публикуются истории ста лучших проектов за этот год, которые отобраны обществом. Отчеты выложены в открытый доступ, и общественность оценивает, кто достоин в стране из 4-х тысяч проектов, которые за год поддерживались, лучшего. Там можно захватывающие истории почитать, с чего начинали, что получалось, что не получалось. Я очень рекомендую. Там на сегодняшний момент уже 500 историй, то есть 500 лучших проектов.
Константин Мацан:
— Хорошо, я тогда по-другому вопрос сформулирую. Вы говорите, людям в регионах явно виднее, что нужно. Какие были примеры того, когда человек из региона приходил или заявку писал, что есть такая проблема, о которой из Москвы даже не подозреваешь, она там есть и, оказывается, люди хотят ее решать. Самые неожиданные вещи, которые люди решили решить?
Антон Долгов:
— В основном у меня такие впечатления связаны с очень отдаленными территориями, что мы не могли себе представить, что вообще туда попасть можно, что там могут быть некоммерческие организации и что они заботятся о таких историях. Если я сейчас не ошибусь с названием, на севере Якутии есть поселок Кюсюр. Чтобы туда попасть, надо сначала из Якутска лететь на крайний Север, там Тикси город. Соответственно, а потом оттуда на снегоходах ехать двести километров. Нашлись энтузиасты в Якутске, видимо, что-то связывает с поселком Кюсюр, которые решили, что туда надо поехать и организовать там помощь. Связано с семьями, с психологической помощью, с медицинской помощью, там требовалось. В северных территориях и со стройматериалами проблема, что-то они доставляли. Сам факт того, что в таких отдаленных территориях есть гражданская активность и можно оказывать помощь, это всегда впечатляет. Для нас удивительной была история. Командорские острова, представляете, 700 км от Петропавловска-Камчатского, наш крайний, дальний-дальний-дальний Восток. Когда оттуда пришел проект, связанный с сохранением наследия алеутов с острова Беринга. Для нас было очень удивительно и приятно, что и такие инициативы могут возникать из самых отдаленных территорий. Понятно, что у нас и в Центральной России, и в Сибири, и на Дальнем Востоке много таких историй, когда небольшие проекты в небольшом поселке. Мы говорили, правильно написать заявку, неправильно. Они могут быть написаны очень интуитивно, не всегда по правилам русского языка, но за ними чувствуется проблема конкретных людей. Например, сохранению профессии оленевода близко к большому городу. Говорят: у нас в нашей общине молодежь не знает, что с этим делать, как мы жили. Мы хотим создать такое стойбище, в котором будем обучать ребят, как обращаться с оленем, чтобы сохранить эту традицию даже, а не профессию. Профессия действительно, там, где это было, уже уходит. На Крайнем Севре она еще очень актуальна, но, например, ближе к югу она скорей становится традицией. Люди пекутся об этом, говорят, мы создадим сейчас стойбище, его оснастим, будем проводить мастер классы, будем ребят учить, они хотя бы не забудут традиции своего народа. Таких проектов очень много. Я здесь хотел такой пример привести, опять же связанный с отдаленными регионами. Когда президент создал фонд грантов, ведь не с 17-го года существует президентский грант. Президентский грант существует с 2006-го года, разные были механизмы, и вот в 2017 году он объединил все это в один фонд. Мы начинали с того, что до нас в 2016-м году гранты получили НКО из двухсот шестидесяти трех населенных пунктов, Москва, столицы регионов. А сейчас больше двух тысяч двухсот. Представляете, гранты пришли в больше чем в 2200 населенных пунктов. У нас в стране две тысячи городов всего и поселков городского типа. 263 и 2200.
Константин Мацан:
— Вы сказали, что какие-то проекты не реализовались полностью, не реализовались успешно. У вас есть критерии, у фонда, я знаю, проект выполнен хорошо, отлично, удовлетворительно. Если фонд или какая-то организация один проект не успешно реализовала, второй раз может получить грант?
Антон Долгов:
— Надо понимать, почему. У нас оценка проводится, но все равно, есть проект успешно реализованный, их большинство, 80%. Есть удовлетворительно реализованный — это те, кто не достиг где-то двух третей показателей. И есть, кто совсем не реализован, их чуть больше трех процентов. Часть из тех, кто совсем не реализован — это были последствия, например, ковида. Есть такие виду деятельности, которые невозможно было организовать дистанционно. Ну, объективно. А сроки уже вышли, мы по возможности позволяли сроки сдвигать, сдвигать, но в какой-то момент уперлись в ограничения бюджетные, и дальше нельзя было сдвигать. Есть проекты, которые не реализованы по объективным, не зависящим от организации причинам, такие проекты, конечно, приходят и участвуют дальше. А дальше у этих трех процентов есть такая развилка: либо не рассчитали свои силы, либо все-таки что-то пытались придумать.
Константин Мацан:
— Вы говорите про заявки даже с самых отдаленных территорий, правильно я понимаю, что подать на заявку на грант может и юрлицо и физическое лицо?
Антон Долгов:
— Только юридическое лицо. И в этих отдаленных регионах только некоммерческие неправительственные организации. И здесь мы с вами находимся в очень правильном месте, потому что какие юридические лица есть в самых отдаленных регионах?
Константин Мацан:
— Приходы.
Антон Долгов:
— Приходы, да. Мы сначала тоже удивлялись. То нам со спортплощадкой придет, то с чем-то таким в нашей картине мира не очень близко сочетающееся с приходом. Но потом оказывается, батюшка действительно занимается с ребятами футболом или баскетболом, и им действительно нужна спортплощадка. А с другой стороны, в этом селе другого юрлица нет, подходящего для того, чтобы подать от некоммерческой организации. Но базовые — это проекты некоммерческих неправительственных организаций, любой некоммерческой организации, у которой нет учредителя государства, муниципалитета, региона или федерации. И есть еще ряд небольших, не партия, не должна политическую деятельность вести, не микрофинансовая организация. Те, кто действительно социальным служением занимается.
Константин Мацан:
— Вы сказали, что есть тройка интересов со стороны грантополучателя, три лидирующие тематики: здравоохранение, второе...
Антон Долгов:
— Социальная поддержка населения.
Константин Мацан:
— Социальная поддержка. И третье — либо наука, образование, либо...
Антон Долгов:
— Скорей, просвещение третья тема, либо, они время от времени меняются, сохранение исторической памяти. В этом конкурсе, который мы завершили, итоги которого подводили в январе, впервые на это место или на четвертое попали проекты поддержки семьи, материнства, отцовства и детства впервые за семь лет.
Константин Мацан:
— Я почему об этом спрашиваю? Потому что нередко, общаясь с представителями некоммерческого сектора из разных, разных фондов, слышу такую мысль, что есть какая-то психологическая, если угодно, градация, что явно на больных детей собрать денег проще, чем на стариков почему-то. Фотография ребенка в сети больше цепляет сердце, ему что-то пожертвуют. Допустим, собрать пожертвование на попечение о заключенных в колониях, что тоже является высокой формой христианского служения, сложнее. Потому что есть у человека некоторый скепсис в отношении того, что человек в колонии, и это свои ассоциации рождает, хотя мы много говорили и говорим на Радио ВЕРА, что это высокая форма социального служения и помощь тем, кто в заключении находится. Как вы со своей стороны эту проблематику видите?
Антон Долгов:
— Мы немножко возвращаемся к началу нашей дискуссии с вами. Мы считаем, что публичность некоммерческой организации, публичность лидера, который такой социальный проект реализует, работает на то, чтобы эту стигматизацию минимизировать. Других способов нет, только объяснять, рассказывать и убеждать. Примерами. Если мы говорим про ресоциализацию заключенных или про бездомных людей. Недавно мы с коллегами разговаривали, бездомные люди — это же слово бездомные их объединяет, а это ж разные люди, все, кто есть, каждый бездомный — это отдельный человек, отдельные причины были, почему он таким стал. Даже если он ведет асоциальный образ жизни и с ним, условно говоря, неприятно рядом находиться, у этого причины есть. Это человек. И те лидеры некоммерческих организаций, которые силы в себе находят, находят в себе смелость заботиться об этом человеке — это уже подвиг. Но дальше нужно следующий шаг сделать. Мы же хотим в идеале явление это искоренить, а для того, чтобы это сделать, нужно внимание общества привлекать. У общества столько развлечений, столько забот личных у каждого, что сам человек никогда не сфокусируется, только яркая личность, только лидер, который этим занимается, своим примером, примером тех людей, которых он вытащил из этой потенциальной ямы, он может ситуацию изменить. Наша убеждение в том, что публичность и работа с аудиторией, постоянное рассказывание, подсвечивание историй и примеры успеха сильнее продвинут в направлении искоренения таких социальных проблем.
Константин Мацан:
— Спасибо большое. Надо полагать, что такие истории успеха и другие вдохновляющие примеры прозвучат завтра на Дне некоммерческих организаций, Дне НКО, который пройдет, напоминаю, мы об этом сегодня говорим, в рамках выставки Россия на ВДНХ в павильоне регионов. Можно информацию найти в сети и прийти послушать, посмотреть, узнать. Многие, больше сорока некоммерческие организации, да, вы сказали?
Антон Долгов:
— 43 региона, а там больше ста пятидесяти некоммерческих организаций будут рассказывать о своей работе.
Константин Мацан:
— Спасибо огромное. Антон Долгов, исполнительный директор фонда президентских грантов был сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. У микрофона был Константин Мацан. Еще раз спасибо. До свиданья.
Антон Долгов:
— Спасибо, Константин. До свиданья.
Все выпуски программы Светлый вечер
- «Смыслы Страстной седмицы». Прот. Павел Великанов
- «Страдания и вера». Татьяна Семчишина
- «Путь к священству». Священник Сергий Лабунский
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
Артёму Казённых важно отправиться на лечение, нужна помощь
Артёму Казённых 9 лет, он не может нормально двигаться и очень плохо видит. Но благодаря любви и заботе близких, жизнь его наполнена теплом и радостью. В семье мальчика есть особенная традиция — когда кто-то из друзей и знакомых приходит в гости, Артём неспеша подходит к человеку и аккуратно кончиками пальцев трогает его лицо. Так он здоровается с близкими людьми и понимает, кто пришёл в дом.
Артём всю жизнь борется с последствиями остановки сердца и нескольких операций на головном мозге, которые пережил в младенчестве. Чтобы помочь ребёнку развиваться, мама ежедневно выполняет с ним разные физические упражнения, возит сына на реабилитации. «Постепенно наш герой восстанавливается, — говорит Лидия. — Сейчас Артём осторожно делает первые шаги, самостоятельно может подняться и сесть на стул, что-нибудь съесть. Его крёстная, кондитер, каждый праздник старается порадовать Артёмку маленьким бисквитным десертом, что вызывает у него бурю положительных эмоций. Ведь теперь он может сам прожевать кусочек торта, хотя раньше ел только протёртую пищу», — продолжает рассказ мама.
Жить сегодняшним днём и замечать всё хорошее — вот девиз семьи Артёма Казённых. «Мы радуемся даже самому малому, тому, чему многие люди не придали бы значения. Например, недавно сынок впервые смог обнять меня одной рукой за шею. Просто обнять — какое это счастье!» — радуется Лидия. Она верит, что у сына впереди много новых побед.
Сейчас Артёму предстоит следующая реабилитация, которую мама оплатить не в силах. На помощь пришёл благотворительный фонд «Дети Ярославии», он открыл сбор для мальчика. И если вы хотите поддержать Артёма, переходите на сайт фонда: deti-yaroslavii.ru
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Смыслы Страстной седмицы». Прот. Павел Великанов
У нас в гостях был настоятель московского храма Покрова Богородицы на Городне в Южном Чертанове протоиерей Павел Великанов.
Мы размышляли с нашим гостем о смыслах и значении Страстной Седмицы и о том, как участие в богослужениях этих дней может помочь подготовиться к встрече главного христианского праздника — Пасхи.
«Страдания и вера». Татьяна Семчишина
У нас в гостях была медсестра детской реанимации Татьяна Семчишина.
Мы говорили о том, как страдания и жизненные испытания могут способствовать приходу к вере, о том, как поддержать человека в горе, а также о важной роли тишины и молчания в нашей жизни.
Ведущий: Константин Мацан
К. Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, уважаемые друзья! У микрофона Константин Мацан. В гостях у нас сегодня Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. Добрый вечер!
Т. Семчишина
— Здравствуйте!
К. Мацан
— Вот не первый раз Татьяна у нас в гостях в программе «Светлый вечер», а уже даже второй. Мы с Таней не то, чтобы давно, но знакомы, поэтому, как в жизни, будем общаться «на ты». И я бы вот с чего начал. Вот я тебя представляю как медсестру детской реанимации... Нередко я встречаю такое мнение, что вообще во врачебном сообществе, скорее, человек будет неверующим, потому что взгляд на мир научный, естественнонаучный, работаете вы с конкретными данными физиологии, анатомии, биологии и так далее, и вот места чему-то такому, что не измеряется на приборе, здесь, вроде бы, не остается. Почему «вроде бы»? Потому что, с другой стороны, а где еще встретить чудо, как не в больнице, где происходят, наверное, иногда необъяснимые с медицинской точки зрения вещи, когда врачи говорят: «Ну, бывает, и такое бывает. Хорошо, что человек выздоровел». Вот как ты это наблюдаешь, будучи человеком внутри этого процесса?
Т. Семчишина
— Наверное, стоит сразу оговориться, что поскольку я не врач, а медсестра и могу говорить от лица не столько врачей или врачебного сообщества, а медицинского сообщества, как медработник, как я сама это переживаю или как я это наблюдаю... И, конечно, ты абсолютно прав, что, с одной стороны, медики имеют дело с множеством данных, законов, процессов, опять-таки, опыта врачебного профессионального, медицинского, тех случаев, которые наблюдают, и это, конечно, в какой-то степени сужает область такой детской... назову это... не хочу никого обидеть, но какой-то слепой веры, когда ты надеешься и очень хочешь надеяться, тем более, когда речь идет о любимом человеке, близком, который болеет и страдает. Наверное, в этом смысле медики гораздо более люди отстраненные, может быть даже, циничные, потому что там, где мама болеющего ребенка продолжает надеяться, медики понимают, что это закончится тем или иным исходом.
С другой стороны, в нашей области, и это знает очень хорошо любой врач, медсестра, все те, кто каждый день занимается лечением людей и пытается им помочь, всегда есть место для необъяснимого и для того, чтобы... я назову это «действовал Бог», как человек верующий. Потому что даже если будет самая лучшая команда профессионалов, которые будут, допустим, оперировать в самой лучшей больнице, с самым лучшим оборудованием и самым лучшим обеспечением всеми необходимыми препаратами, есть всегда место, ну, случайности, стечению обстоятельств, когда что-то может пойти не так, или когда что-то может пойти так в тех больницах, местах, где нет совсем никаких условий. Но почему-то в одних ситуациях человек выздоравливает и получает исцеление, а в других вдруг начинаются какие-то осложнения, которые могут привести и к смерти. И, наблюдая за этим, наверное, люди могут по-разному это истолковывать — и как, опять-таки, случайность, совпадение, но здесь всегда есть место тайне, и я думаю, что никто другой, как медики, не наблюдают этого так часто, когда, кажется, по всем законам, все должно пойти таким образом, а оно идет совершенно другим.
Ну и, плюс, конечно же, никто, как медики, так часто не видит страдания и, в том числе, смерти, которая, да, к сожалению, становится частью нашей рутинной работы. Но без осмысления этого ты не можешь там оставаться. Другое дело, что каждый человек находит для себя разный ответ в этом осмыслении, и кто-то находит его действительно в вере, а кто-то — в такой отстраненности и некотором, наверное, ожесточении, может быть, сердечном, которое скрывается за словом «профессионализм».
К. Мацан
— Ну, говорят, что врачи — циники. Вот это — про это, да?
Т. Семчишина
— Наверное, да, можно и так сказать.
К. Мацан
— Вот ты, мне кажется, важнейшую тему ты такую поднимаешь — вообще о приходе к вере, о, скажем так, содержании этого процесса. Вот ты сказала, что, встречаясь часто со смертью, с уходом людей, разные люди совершают разные выводы, иногда противоположные, из одной и той же ситуации. А вот от чего это зависит, как тебе кажется? Почему один человек приходит к мысли, ну, к какому-то обоснованию для себя религиозной веры, включая то, что вот жизнь не заканчивается со смертью и есть надежда на вечную жизнь, вот в этом тоже выражается вера, а кто-то из той же самой ситуации делает вывод, что «нет, все» (я сейчас, может быть, огрубляю), «все бессмысленно». Вот этот самый цинизм, как, может быть даже, защитная реакция, возникает, бросающаяся в глаза бессмысленность. Вот я даже уже, скорее, знаешь, тут не про медицину, а к твоему опыту просто верующего человека, многолетнего прихожанина храма, который при этом с этой темой сталкивается, с темой медицины и смерти, — что Бог касается в какой-то момент сердца человека и говорит, что «вот найди утешение в этом, ищи утешение здесь», а другого, получается, Бог не касается, раз он ожесточается и не верит?
Т. Семчишина
— Это сложный вопрос.
К. Мацан
— Конечно, сложный. Я, вообще-то, простых вопросов не задаю.
Т. Семчишина
— Сложный вопрос, на который я могу попробовать ответить некоторым предположением, потому что все-таки опять я говорю с позиции человека верующего, хотя и мне знакомы сомнения, недоумение, и уже в профессию я пришла верующим человеком. Хорошо, конечно, ответить просто и схематично, сказав, что это зависит от того, с каким сердцем, наверное, с каким багажом ты уже приходишь, ну вот, там, например, в профессию или в какую-то конкретную ситуацию страдания, боли и какого-то экзистенциального напряжения. Потому что, конечно, влияют и встречи, и воспитание, духовное воспитание наших учителей. Потому что в том, как я вижу какие-то вещи и как я их трактую, огромная заслуга, и это результат работы множества людей, с которыми мы общались — и отца Георгия Чистякова, и владыки Антония Сурожского, чьи книги оказали на меня очень большое влияние, и Фредерики де Грааф, и многих других людей. И когда ты встречаешься лицом к лицу с конкретной ситуацией, она ложится уже на подготовленную почву. Хотя, говорю, конечно, это не исключает вопросов, недоумений, сомнений и боли.
С другой стороны, наверное, и благодать Божья... Я не знаю, как ответить на вопрос, почему кого-то касается, а кого-то не касается. Но это еще и выбор, это и выбор человека в том, чтобы оставаться открытым или нет. Мы все испытываем боль — это я совершенно точно могу сказать. Мы все, работая там, где мы работаем, и видя то, что мы видим, переживаем за наших пациентов и не можем эту боль не испытывать. Другое дело, насколько мы ее в сердце допускаем и насколько мы готовы и в дальнейшем ей открываться и — может быть, не самое удачное выражение — что-то с ней делать. Потому что я могу отдать ее Богу — это, мне кажется, единственное, что имеет смысл, и дать согласие на то, чтобы снова этой боли открываться. Но я совершенно точно знаю и понимаю, что бывают и моменты, и бывают ситуации, когда человек говорит: «Нет, я не хочу этой боли. Да, я вижу ее, но я совершенно не готов ее испытывать и снова и снова к этой ситуации возвращаться, поэтому я выбираю такое дистанцирование». Потому что это тоже ведь может быть объяснено очень логично и какими-то важными причинами и мотивами для того, чтобы профессионально не выгореть, для того, чтобы мочь помогать больным, для того, чтобы уметь профессионально оказывать им помощь, и так далее. И, наверное, да, мировоззрение, наверное, готовность открывать сердце и готовность как-то рефлексировать и, ну, назову это «что-то делать» с этим переживанием и что-то делать с этой болью. Наверное, от этого зависит.
К. Мацан
— Ты эту фразу произнесла, очень такую цепляющую в хорошем смысле слова — «отдать Богу». Вот мне эти слова очень нравятся — «надо отдать боль Богу», потому что в них, что называется, постулируется сразу и существование Бога, и Его активное участие в жизни человека верующего, то, как это верующий видит, Его готовность эту боль человека забрать, какое-то такое динамичное отношение. То есть, Бог из какого-то слова, фигуры, идеи, чего-то такого большого, где-то существующего, превращается в Того, Кто близкий с тобой, Кому до тебя есть дело. А вот как ты это переживаешь? Как бы ты, ну, если угодно, объяснила вот это свое чувство — отдать боль Богу — человеку, который этого опыта не имеет? Понятно, что это сложно, может быть даже, невозможно объяснить до конца или даже хоть сколько-то. Но описать, свидетельствовать, наверное, можно. То есть, это невозможно передать, как любой опыт, но, может быть, что-то о нем можно сказать?
Т. Семчишина
— Ты знаешь, однажды у нас был такой разговор с коллегой — ночной, в какое-то небольшое затишье и в какой-то небольшой такой промежуток передышки. Она спросила меня: «Скажи, вот ведь я вижу, что довольно часто ты общаешься с семьями наших детей, и даже с кем-то, и со многими ты продолжаешь общаться после смерти детей. Они присылают тебе фотографии. Как ты все это выносишь? И зачем?» И тогда я попыталась ответить на вопрос, именно используя вот этот образ «отдать Богу», при этом понимая, что я разговариваю с человеком, который, может быть, где-то очень на пороге веры, как-то задумывается. Это действительно было сложно, как это можно объяснить, потому что, разговаривая со «своими» (я беру это сейчас в кавычки) — ну, с теми, кто как-то более в церковный контекст погружен, среди верующих людей, я могу что-то говорить о молитве, хотя все эти слова — они, наверное, будут достаточно плоскими, и все будет не то. Но здесь суть в том, что есть боль, которую на самом деле очень сложно вынести. Ее довольно сложно вынести еще и потому, что ты не можешь ничего с этим сделать. Иногда это твоя боль, личная, потому что ты соприкасаешься с какой-то трагической ситуацией и видишь, как это отражается на семье, на ребенке. Может быть, еще обстоятельства какие-то сложные. Иногда это, действительно, да, тоже вот отражение боли других людей. Ты видишь, насколько другому человеку больно — матери, потерявшей ребенка своего, или самому ребенку. Но наше, наверное, такое человеческое, естественное желание — эту боль утишить сразу, уменьшить ее, избавиться от нее. Когда я говорю о том, что мы можем отдать эту боль Богу, это, наверное, больше о том, что мы можем ее с кем-то разделить. Это не всегда означает утешение, но когда ты в боли не один, это приобретает какой-то другой смысл. И особенно когда ты в этой боли не один, а с кем-то, кто больше тебя, больше всей этой ситуации, Тот, Который благ, Который милостив и Который, в общем, не хочет никому зла и не хочет никому ничего плохого. И когда ты в этой боли с тем, кто в глубине своего существа видит и держит судьбы всех и знает тайну, и знает каждого по имени — и этого ребенка, который ушел, или этой семьи, каждого ее члена. Наверное, как-то более стройно мне сложно это объяснить, но, как говорил кто-то из великих, что боль... ты можешь горе разделить пополам с кем-то, и это уже... Ну это совместное проживание — оно и объединяет, и оно помогает тебе в этом быть и продолжать, продолжать существовать, продолжать жить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Мы говорим о трудных вопросах, на самом деле, веры, которые возникают в связи с болезнью, в связи с испытаниями. И наша сегодняшняя гостья видит это просто в процессе своей работы в детской реанимации. Вот еще немножко останавливаясь, может быть, задерживаясь на этом выражении, на этом состоянии, наверное, сердца человеческого — «отдать боль Богу»... Я вот в прошлой части упомянул, что мне оно очень нравится, это выражение, потому что в нем дается какое-то представление о Боге активном и с нами взаимодействующем, к нам обращающемся. Но ведь тут еще, наверное, важно, что и человеческая активность здесь постулируется? Я почему об этом спрашиваю — потому что я вот помню, в похожем контексте когда мы с кем-то говорили, вот отдать боль Богу, отдать проблему Богу, поручить эту проблему Богу, человек совершенно нецерковный и неверующий услышал в этом пофигизм. То есть, «вы, верующие — вы просто от этого закрываетесь». Ну, «отдай Богу» — это то же самое, как, другими словами, просто «не думай об этом», «да не парься!». Но правильно, что мы не про это же говорим сейчас? А вот как ты это чувствуешь? Почему это не про «не парься»? Вот я даже понимаю, что в плане твоей работы в реанимации это глупый вопрос и наивный. Я не предлагаю тебе сейчас переносить его на конкретные ситуации, когда перед тобой страдающий человек. Но если говорить именно о вере, о том, как ты проживаешь отношения с Богом, которые вот не про «не парься», а про твое активное участие — что это такое?
Т. Семчишина
— Я думаю, что если говорить с точки зрения психологии, наверное, можно назвать это формой рефлексии, да? Что когда происходят какие-то сложные события — ну, например, смерти пациентов, еще какие-то неразрешимые вещи, с которыми мы активно в рамках своих профессиональных обязанностей сделать ничего не можем, то просто забыть и как-то отодвинуть это в долгий ящик — это, наверное, да, была бы, наверное, пассивная позиция. Мне кажется — ну, может быть, я так устроена, но мне кажется, что очень важно все-таки не оставлять эти ситуации, а к ним возвращаться и их обдумывать. Пусть это будет с точки зрения психологии действительно такой рефлексией. Но если говорить с точки зрения веры, то мне кажется очень важным вот что. Когда-то я услышала это от Фредерики де Грааф. В каком-то разговоре мы с ней обсуждали тоже какую-то рабочую ситуацию, и она говорит: «Ну ты зовешь туда Бога, ты зовешь туда прийти Бога? Ты знаешь, что в какие-то моменты ты можешь требовать, чтобы Бог туда пришел? Да, Он знает это и без тебя, да, Он видит эту ситуацию, но ты можешь требовать, чтобы Божья Матерь и Господь в эту ситуацию вошли». Я не сразу это поняла, что она имеет в виду, но мне кажется, что это какая-то точка соприкосновений, точки встречи именно активности человека и активности Бога. Потому что это пространство человеческого сердца. И человек, видя или участвуя в неких обстоятельствах, где человек страдает, его призыв Бога туда — это, мне кажется, именно это и есть проявление активности, неравнодушия, неотстранения. И то же самое — если речь идет о смерти или вот о каких-то таких сложных событиях. То есть, мы, с одной стороны, молимся и отдаем Богу эту ситуацию — может быть, непонятную, может быть, с которой мы не согласны, но, вместе с тем, мы призываем Его прийти туда и освятить эту ситуацию Своим присутствием. Как дальше будет, я не знаю, но что-то страшное уже случилось, что-то трагичное уже случилось. Но призвать Бога в эту ситуацию, мне кажется, это лучшее, что можно сделать.
К. Мацан
— Я помню, в одном интервью священник Александр Ткаченко, создатель первого детского хосписа в России, сказал, что у Бога нет других рук, кроме наших. Ну это не он первым сказал — это такая известная, бесспорная, с одной стороны, мысль. С другой стороны, я помню, что в другом интервью человек тоже, много работающий, скажем так, в социальных проектах, помогающий и бездомным, и больным, к этой фразе по-другому отнесся — что «не, ну, конечно, у Бога есть другие руки, кроме наших, потому что, может быть, если Господу надо, Он Своими руками что-то сделает и без нашей помощи». И тогда человек добавил: «Ну, в лучшем случае, пальцы». Но, может быть, мы не будем множить дальше физиологические метафоры — «руки», «пальцы», но что ты об этом думаешь? Как в тебе эти слова отзываются?
Т. Семчишина
— Мне кажется, что это — опять-таки, наверное, возвращаясь к вопросу открытости сердца и открытости... ну, открытости миру, открытости человеку, причем, в совершенно разных реакциях. Мне почему-то первое, что приходит на ум, когда я слышу эти слова, это какие-то ситуации... Ну вот, например, самая простая — допустим, закончилась моя смена, и я выхожу из отделения, может быть, очень уставшей и, может быть, думающей только о том, чтобы поскорее добраться домой...
К. Мацан
— Потому что после суток дежурства.
Т. Семчишина
— Да, ну, после суток, и поехать скорее домой, и лечь спать, и вообще как-то немножечко отключиться от той реальности, которая была моей реальностью в последние 24 часа. И в этот момент, например, я вижу, что на диванчике около отделения нашего сидит женщина и, например, плачет. И, может быть даже, я узнаю в ней маму кого-то из наших детей. И здесь может быть несколько вариантов, да? Это может быть, например, мама, с которой есть у нас какой-то контакт и с которой у нас, ну, какие-то отношения даже сложились, потому что ребенок уже лежит какое-то продолжительное время. Это может быть мама какого-то другого ребенка, с которым я никогда не работала, но я знаю, что она приходит. Или, может быть, это совсем незнакомый человек. В целом, реакция моя может быть такова, что, ну, вообще-то, я закончила уже работать. Лифт — вот, пожалуйста, здесь пройти пять метров, и я сажусь на лифт и уезжаю к себе. Ну, потому что это не мое дело. Ну, плачет она — почему она плачет? Я не знаю, почему она плачет. Узнавать и как-то погружаться в это все еще я могу быть совсем не готова. Но, на мой взгляд, если так сложилось, что на выходе со смены почему-то я встретила эту женщину, ну, лучше подойти к ней, сесть и спросить ее, по крайней мере, что случилось. Или, ну, может быть, какими-то другими словами. Потому что мы все очень сильно нуждаемся в том, чтобы быть увиденными другими людьми. И, может быть, я ничем не смогу ей помочь. Может быть, я и выслушать ее не могу. А может быть, она мне как-то грубо даже ответит, или агрессивно, или... Да все, что угодно, может быть. Но в данном случае как-то Божьими руками... Что я могу, как Божьи руки, здесь, да? Я... вот как задание от Бога такое, да, это переживаю — что если человек встречается, даже если мне очень не хочется, даже если как-то вот... ну, как будто бы даже я имею моральное право пройти, но лучше все-таки подойти и спросить. Ну не захочет она другого человека рядом с собой, не нужно ей это будет — ну тогда так, как есть. Может быть, посидеть с ней какое-то время. А может быть, она пришла, потому что были ситуации, когда, например, мама потерялась просто. Ну, то есть, она должна была прийти в другое место, и она потерялась, растерялась, там, ребенок в тяжелом состоянии, и она не поняла, куда идти. И это все тоже решалось довольно просто, потому что я вернулась в ординаторскую, мы позвонили лечащему врачу и поняли, что требуется — она перепутала этажи и пришла не туда. То есть, это могут быть какие-то вещи, которые совсем не «великие», но если мы пришли в этот мир, если мы родились и продолжаем жить, и если как-то мы хотим для Бога тоже что-то делать, мне кажется, хорошо бы стараться — конечно, это не всегда получается, но — держать глаза открытыми, уши открытыми и сердце открытым.
К. Мацан
— Вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. У микрофона Константин Мацан. Не переключайтесь.
«Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. Еще раз здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан. Мы говорим сегодня с Татьяной Семчишиной — медицинской сестрой детской реанимации.
Вот до перерыва, знаешь, какую-то ты очень важную тему затронула, причем, важную, знаешь, вот мне лично в плане каких-то лайфхаков. Лайфхаков, потому что мы хотим, чтобы от наших программ была сплошная польза, и вот на практике что выносить. Я вот могу тебе признаться, что для меня вот в той ситуации, которую ты описывала — допустим, сидит человек в больнице ли, на улице, на работе ли где-то, например, плачет, и, в принципе, ситуация, с одной стороны, располагает к тому, чтобы подойти, спросить, что случилось, а с другой стороны, ты понимаешь — вот это моя проблема психологическая, честно признаюсь тебе и всему честному народу, — я боюсь вот того самого какого-то грубого ответа, неловкости, которую я могу создать, в которой я могу оказаться, боюсь почувствовать себя глупо. И боюсь одновременно и человеку как-то... Может быть, ему сейчас не нужно внимание. Вообще, я понимаю — допустим, когда мне плохо, я, может быть, не хочу, чтобы вообще меня трогали. Но это индивидуально. Я внутри себя борюсь, с одной стороны, с каким-то правильным пониманием, что, ну, хорошо бы сейчас подойти, узнать. И я вот абсолютно понимаю тебя, когда ты говоришь, что «вот мне сейчас, именно мне этот человек именно попался — ну неслучайно же это, ну Господь же все видит!» А с другой стороны, какие-то внутренние ограничители включаются. Вот что ты посоветуешь? Ты отчасти уже об этом начала говорить. Может быть, ты тоже это испытываешь. Судя по всему, тебе это знакомо. Как находить для себя внутреннюю мотивацию все-таки поступить по-христиански, громко скажем, и вот это внимание проявить, не боясь, несмотря ни на что, и быть готовым даже, там, не знаю, к неловкости, к грубому ответу, но все-таки сделать?
Т. Семчишина
— Ну, начнем с того, наверное, что касается мотивации, что, боюсь, нет готовых рецептов, потому что каждый раз и в каждой ситуации приходится делать выбор. Это не что-то такое, что идет по накатанной и что один раз уже решено, и теперь наконец-то все просто и легко.
С другой стороны, я вот о чем думаю. Господь дал нам свободу, и эта свобода — она выражается во всем. Она выражается, в том числе, в том, что решим мы сами — подойти или не подойти. Она заключается и в том, что человек может принять нашу помощь, не принять нашу помощь, нуждаться в нас, не нуждаться в нас, а нуждаться в ком-то другом. И, наверное, один из тех принципов, которые хорошо бы постараться соблюдать, это человеку эту свободу предоставить. И в каких-то ситуациях я понимаю, что мне проще все-таки тоже опираться на рецепты на какие-то готовые, и в каких-то ситуациях я для себя формулировки нашла. Вот, например, я живу на метро «Теплый Стан», где у нас находится рынок, и там переход довольно длинный из метро, много лестниц, куда довольно часто приезжают бабушки со своими сумочками-кошелочками на колесиках. И для того, чтобы подняться или спуститься (а чаще всего бабушки приезжают уже с нагруженными сумочками), ну это требует усилий, чтобы по ступенькам их поднять. И тоже кажется — ты видишь пожилого человека, который с этой тележечкой со своей цок-цок-цок по ступенькам, и реакция может быть очень разной, потому что бабушки тоже по-разному настроены.
К. Мацан
— Меня однажды так отшили, будто я хотел сумку забрать, а не поднять.
Т. Семчишина
— Да. Потому что бывает, что, действительно, ну вот люди как-то так реагируют остро. И, ну, для себя я какую-то формулировку нашла такую, что когда я подхожу, говорю: «Извините, пожалуйста, разрешите вам помочь!» — и это оставляет человеку абсолютную свободу, потому что кто-то может сказать: «Да мне и так удобно». О’кей. «Да, хорошо, очень было бы здорово». «Нет, не нужно». И... Ну, и когда... И себя чувствуешь в этом тоже свободной. И человеку ты предлагаешь, и оставляешь ему право отказаться и свободу отказаться или принять.
Конечно, гораздо сложнее, когда речь идет не о физической помощи, которая очевидна, а о помощи (или не помощи), о каком-то участии, когда речь идет о горе, слезах или какой-то сложной ситуации, и мы не знаем, что случилось. Но, мне кажется, если иметь в виду, опять-таки, эту деликатность и какое-то пространство свободы, ну, по крайней мере, может быть даже, и вопрос «что случилось?» не такой удачный... Там, что ты расскажешь, что случилось? «Мне плохо». Там, «моему ребенку плохо». Что случилось... Все плохо. Но, может быть, спросить: «Я могу вам чем-то помочь?», как бы по-киношному ни звучала эта фраза. Или: «Не могу ли я что-то для вас сделать?» И если человек скажет «нет», может быть, побыть еще, посмотреть на него и уйти?
К. Мацан
— В прошлой части программы ты говорила, когда мы начали в самом начале размышлять о том, насколько человеку в медицинском деле труднее или проще, скажем так, прийти к вере, найти утешение к вере, ты сказала: «Все мы переживаем боль и сомнения». Я вот хотел бы к этой фразе творчески придраться. Опять же, может быть, это будет связано с твоей работой, может быть, нет, но какие у тебя сомнения в вере, какие вопросы к Богу (если это одно и то же — сомнения в вере и вопросы к Богу)? Я понимаю, что ты вряд ли ставишь под сомнение бытие Божие как таковое. Хотя сейчас ты расскажешь. Но тогда чего они касаются?
Т. Семчишина
— Они действительно не касаются бытия Божия. Но... Есть, например, сомнение — это один из самых болезненных вопросов, я думаю, что не только для меня. Это вопрос, что есть благо. Что есть благо, ну, например, для конкретного ребенка. Или что есть благо для его семьи. И если мы говорим о том, что, ну, «я верю, что Господь всемилостив и благ, и в Его деснице тайна человеческой судьбы», то где это благо в какой-то конкретной ситуации, где его очень сложно разглядеть или невозможно? И что есть благо в этой ситуации? Это вопрос, который довольно часто снова и снова приходится ну как-то решать, задавать, по крайней мере, этот вопрос.
К. Мацан
— Ты имеешь в виду, может ли болезнь, например, быть благом для семьи, для человека, для ребенка?
Т. Семчишина
— Я боюсь сейчас уйти в какие-то теоретические размышления, потому что все-таки эти, наверное, вопросы имеют право задавать только непосредственные участники. Легко сидеть в студии и говорить о таких вещах. Но, скорее, это какие-то очень конкретные события или конкретные... Даже, наверное, не столько сама ли болезнь — благо. Я не буду касаться этой темы — она слишком деликатная, и она слишком индивидуальна для каждого конкретного человека. Но в процессе лечения и в процессе борьбы за жизнь мы, да, сталкиваемся с ситуациями — ну все ли мы сделали правильно и все ли мы сделали, исходя из блага, из пожелания блага, например, такой вопрос. И еще вопросы смысла, который, наверное, основополагающий — в чем смысл, где смысл? Наверное, немножко сложно говорить об этом абстрактно, но я боюсь, честно говоря, приводить какие-то конкретные примеры, потому что опасаюсь быть недостаточно бережной и деликатной к тем людям, о которых я могу рассказывать.
К. Мацан
— Когда человек надеется на чудо, а чудо не случается, это вызов вере?
Т. Семчишина
— Это очень серьезная проверка, я думаю. Потому что, как сторонний наблюдатель, опять-таки, я могу говорить о том, что очень часто чудо, которого мы хотим, оно имеет очень конкретные осуществления, да? То есть, мы хотим очень конкретных вещей, надеясь на чудо. Например, в ситуации болеющего ребенка хотим его выздоровления во что бы то ни стало. Вопрос блага в этом тоже очень важен, потому что иногда, например, в силу ряда причин, осложнений, лечения мы, как медики, можем понимать, что если даже ребенок выживет в этой ситуации, то его жизнь не будет полноценной. Он, например, ну, не сможет никогда ходить или не сможет говорить, или еще чего-то не сможет. То есть, его выживание физическое — оно не будет означать качества жизни и полноты этой жизни. Ну, хотя о полноте, наверное, можно говорить в духовном смысле, и мы, наверное, не будем эту тему затрагивать. Но я вижу, например, несколько вещей и могу поделиться такими размышлениями — что чудо иногда может быть в другом. Мы просим конкретного чуда в выздоровлении, а чудо случается, выражаясь в каких-то других вещах, хотя ребенок погибает, например, и этого выздоровления мы не получаем.
Но когда я говорила еще о том, что это такая проверка того, что стоит наша вера... С одной стороны, мы помним прекрасно все евангельские строки — «просите, и что бы вы ни попросили Во Имя Мое, да будет вам», С другой стороны, это тоже достаточно известные слова — о том, что «что нам дороже — сам Бог или Его блага, или Его благодеяния?» И вот в ситуации, когда мы просим и не получаем, очень бывает сложно, но возможно сохранить веру в то, что Бог всемилостив и благ, и неизменен, и принять из Его руки то, что происходит, даже если мы сейчас этого не понимаем. И даже если очень больно. И даже если эта боль потери разрывает сердце.
Но я вот, наверное, не посмею здесь говорить о наших родителях, потому что действительно для этого каждый проходит свой путь, и свой путь осмысления, и свой путь веры. Но вот здесь очень серьезно встает вопрос, насколько дорог мне Бог. Если я не сомневаюсь в Его существовании, если Он был здесь, если Ему небезразлична судьба моего ребенка, если Ему небезразлично все, что происходит с нами, как дальше строить эти отношения, если случилось то, что случилось.
И почему-то вот хочется мне еще одним поделиться — тоже важным, мне кажется, моментом таким. Однажды мы провожали семью, у которой умер малыш. Было отпевание, и батюшка наш, больничного храма после того, как отпевание закончилось, он подошел к супругам, к родителям малыша, обнял их и сказал: «У вас было время надежды, теперь оно закончилось, и наступает время веры и любви». И это настолько точно отражает состояние... Ну вот, по крайней мере, это такое было точное описание для этой конкретной семьи, потому что они до последнего надеялись. И сейчас, когда все закончилось так, как закончилось, они возвращаются домой, но возвращаются домой, к сожалению, с погибшим ребенком. Но наступает время, когда ты можешь верить во встречу, ты можешь верить в то, что любовь не заканчивается земной жизнью, и что любовь продолжается. Вот, мне кажется, это какое-то максимально точное описание того, что может происходить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Вот буквально предвосхищаешь ты ту тему, о которой я хотел бы в этой последней части нашей программы поговорить, без которой, конечно, наш сегодняшний разговор был бы неполным. В том смысле, что мы всю программу говорим о твоей работе, о том, что ты видишь на работе, как медицинская сестра в детской реанимации, о трудных ситуациях, боли, страдании, смерти как о вызове вере. Как о вызовах. Но что-то мне подсказывает, что этим, скажем так, духовная палитра твоей работы не исчерпывается, и наверняка есть место и наблюдениям встречи с надеждой, с любовью, с тем светлым, что происходит. И это тоже связано с верой, может быть, дает ей расти, укрепляться, убеждаться, утешаться, получать от Бога утешение. Вот насколько в этом смысле тут твоя работа на твою веру влияет? Был ли пройден какой-то путь — вот не с точки зрения вызова и проверки, а с точки зрения вот ее еще большего какого-то раскрытия и, ну, если угодно, открытия красоты Божьего замысла о нас всех?
Т. Семчишина
— Мне действительно не хотелось бы, чтобы у наших слушателей создалось впечатление, что где-то мы на передовой, где постоянные испытания и непрерывные вызовы жизни и вере. (Смеется.) Хотя, я говорю, конечно, это часть тоже нашей повседневной жизни.
Изменилось ли как-то само понимание, да? И как-то больше раскрылось ли видение Божьей красоты? Мне кажется, что очень явно в наших вот повседневных делах, в нашей повседневной работе раскрывается красота встречи. Красота встречи с человеком. Потому что, несмотря на то, что иногда рутина подразумевает какую-то скорость — что один, второй, третий, это поток людей, но эти лица и судьбы, которые проходят, это, конечно, удивительные какие-то такие нити и удивительные переплетения. Огромное у меня уважение вызывают наши родители и дети. Хотя с детьми мы не всегда имеем возможность общаться — ну, потому что, в силу особенностей отделения, мы можем уже видеть их в медикаментозной коме и под аппаратами, но с кем-то мы общаемся, и это люди, которые дарят огромную радость, как бы это ни странно показалось, и удивление, и удивление жизни. И... Ну, мы тоже меняемся, видя этот свет и видя эту красоту.
И, конечно, не могу не вспомнить одну из наших недавних таких историй, когда у нас полгода лежал малыш, и ему нужна была почечно-заместительная терапия. Ну, поэтому он был в сознании, он мог общаться. У него была масса каких-то игрушечек, книжечек. И мы его очень полюбили все — женская часть коллектива точно, но даже наши реаниматологи, конечно, они с большой нежностью относились к этому малышу. И поскольку он был у нас достаточно долго, и, конечно, для ребенка ситуация непростая — да, он днем находится с мамой, но он все равно в относительно незнакомом пространстве, на ночь он должен оставаться один, незнакомые люди, которые постоянно меняются и которые какие-то процедуры проводят. Но он, как любой ребенок, растет, смотрит на мир, чему-то учится, что-то ему нравится, что-то ему не нравится. И он это все разделял с нами. Мы научились читать, играть, какие-то новые вещи придумывали для того, чтобы его порадовать. (Смеется.) И мы многому учились...
Я не знаю, как ответить на этот вопрос, мне немножко сложно. Наверное, мне даже сложнее ответить на этот вопрос, чем на вопрос касательно вызовов. Но мы видим, насколько... Вот я думаю, что благодаря работе это тоже очень проявляется. Мы видим, насколько мир разный, насколько люди разные. Иногда, как бы банально это ни прозвучало, насколько уникален путь каждого человека и насколько все бывает неоднозначно, и не надо торопиться с выводами о человеке, например, или о семье. Лучше всего не пытаться со своими какими-то понятиями «правильными» на семью наседать, а побыть рядом с ней и сопроводить. Это, наверное, лучшее, что мы можем сделать. Этому работа очень учит. И она всегда напоминает о том, что Дух Святой — Он не в грохоте, а Он в тихом веянии ветра, вот в такой деликатности, нежности и соприсутствии. Это очень явно всегда.
К. Мацан
— Не могу тут не спросить, раз уж прозвучало имя чрезвычайно дорогого мне митрополита Антония Сурожского. Дорогого — в смысле, автора, пастыря, чьи тексты во многом вообще меня, конечно, тоже к вере привели и сформировали, видение каких-то вещей. Он много говорит о необходимости... Не необходимость — плохое слово «необходимость»... о молчании, о возможности молчания. В каких-то ситуациях быть с человеком рядом, без слов, просто быть, присутствовать, чтобы суть твоя была здесь, вместе с ним. И, с одной стороны, в общем-то, не так уж редко мы об этом говорим — о том, что слова часто не нужны лишние. А с другой стороны, так ли это просто на практике? Владыка Антоний тоже в своих текстах... Мне даже довелось один переводить с английского на русский, ранее не опубликованный по-русски текст. Вот об этом он там подробно размышляет — что тоже по-разному можно молчать. Можно просто прийти и помолчать. Ну вот я пять минут помолчал, вроде как, и исполнил завет владыки и больше... пойду дальше, поработаю. Можно молчать, говорит он, с таким достаточно напускным видом и молиться внутренне, показывая, что «вот, вот я молчу наполненно и молюсь за того человека, который рядом со мной». Может быть, такого молчания тоже не надо.
И мой вопрос к тебе, собственно, простой: а что это такое на практике? Удавалось ли, вот удавалось ли этот совет владыки воплощать по-настоящему? Я спрашиваю без подвоха, потому что мне это неизвестно — мне не удавалось, не было повода проверять это. А у тебя, наверное, поводов предостаточно.
Т. Семчишина
— Это совет, наверное, во многом «на вырост». Потому что это то, к чему можно всегда стремиться и пробовать, пробовать, пробовать снова, как и множество других советов, которые владыка дает. Но ты помнишь эту ситуацию, которую мы обсуждали, этот пример — если мама сидит около отделения заплаканная. Иногда... ну здесь какая-то чуткость, наверное, все-таки нужна. Потому что иногда, может быть, действительно один из способов проявить участие — это сесть рядом с ней. И, может быть, не сразу начать говорить, предлагать, и это тоже может быть такой формой, ну, «я свое дело сделал, могу теперь идти, быть свободнее». Я подошел, спросил: А ничего не надо? Помочь вам?" — «Не помочь». — «Отлично!» И с чистой совестью уходить домой.
К. Мацан
— Я прямо себя узнаю, сейчас ты описываешь...
Т. Семчишина
— Но посидеть рядом и как-то прислушаться — может быть, человек что-то скажет, а может быть, нет, и вот, как это владыка часто называет, «из глубины молчания задать вопрос», это уже, наверное, уже такая способность и какая-то душевная внимательность более высокого уровня.
Удавалось ли или не удавалось — я не знаю. Я не знаю, не мне судить, но...
К. Мацан
— Надо спросить у тех, рядом с кем ты молчала.
Т. Семчишина
— Вот я точно знаю вот что. Иногда мы с коллегами с нашими тоже обсуждаем какие-то сложные ситуации, которые случаются у нас на работе. Это могут быть и конфликты, например, с кем-то из родителей или какие-то ситуации кризисные такие, когда не знаешь, как реагировать, и довольно часто я слышу от наших девушек-медсестер вопрос (ну, он такой даже риторический), что «ну я не понимаю, что говорить, я не знаю, что сказать». Вот идет человек, который вот только что вышел из палаты, где умер ребенок его. И, вроде, с одной стороны, я тоже с ними работала, и как-то хочется выразить им соболезнование, но я боюсь подойти, потому что я не знаю, что сказать.
И однажды, когда мы беседовали с человеком вне нашей сферы, и я вдруг поймала себя на мысли, что у меня вопрос этот не возникает — о том, что сказать. И, наверное, можно считать это вот таким плодом наследия владыки. Потому что я не владею какими-то техниками и словами, которые всегда срабатывают, что придает мне уверенность и ту самую мотивацию и отсутствие страха в том, чтобы подойти к тому-то. Но иногда я понимаю, что ты можешь, даже переступив, там, через собственные неудобства, страх внутренний или все, что угодно, но просто подойти, и этого бывает достаточно. Иногда из этого рождаются слова, иногда нет. И иногда бывает, что... ну особенно когда ситуация крайне напряжена в силу переживания... И говорить, что... Просто я понимаю, что говорить что-то — довольно глупо. Да даже не только желание исполнить совет владыки, а просто слова неуместны. Ты в этом, может быть, минуту, две, пять, не знаю, сколько, будешь, а потом всегда можно спросить у, там, родителя, например, у мамы: «Вы хотите, чтобы, там, я осталась, или уйти?» И принять тот ответ, который будет озвучен.
Но мне кажется, что я бы, наверное, так отреагировала на этот вопрос — мы очень недооцениваем роль тишины и роль молчания. И как-то иногда как будто есть какое-то клише, что вот эта тишина и молчание — это отсутствие действия. Или это отсутствие, там, наполненности действия, наполненности смыслом. Хотя очень часто оно может быть гораздо более значимым, чем любые слова, сказанные от души, формально, те, не те. Часто слова действительно не имеют значения, мы об этом забываем. И отношение человеческое — оно не обязательно выражается в словах. Оно может быть в жесте или во взгляде выражено.
К. Мацан
— Вот мы на радио, к сожалению, не можем вообще без слов обойтись. Иначе это была бы тишина, которую было бы странно слушать. Но пускай наша сегодняшняя беседа, вот чьи-то слова сказанные, послужит к тому, чтобы, их услышав, нам всем захотелось — я это говорю абсолютно искренне и ответственно — немножко помолчать и побыть в тишине, но в такой вот не отсутствующей тишине, а вот именно в том, о чем ты сказала, — в тишине присутствия и в наполненном молчании рядом с ближними, с тем, кому сейчас нужна наша помощь.
Спасибо огромное тебе за нашу сегодняшнюю беседу. Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами была в программе «Светлый вечер». Я уверен, не последний раз на радио «Вера» мы с тобой общаемся, так что до новых встреч на волнах нашей радиостанции.
Т. Семчишина
— Спасибо большое! Всего доброго!
К. Мацан
— Счастливо! До свидания!