Евангелие дня

Многие из нас тяготеют к категоричности в отношение как к самим себе, так и другим людям: нам зачастую кажется, что человек бывает либо однозначно хорошим, либо, напротив, он плох во всём и всегда. Кажется, что совершённые и совершаемые грехи тяжёлой неизгладимой печатью ложатся на всё, что говорит и делает человек. В особенной же степени это проявляется в отношении к священнослужителям, которые тоже люди, а потому не могут жить и не согрешать, но если их грехи становятся явными, то возникает ощущение, будто бы и их священнические действия страдают от этих грехов, становятся неполноценными и в каком-то смысле ущербными.

С одной стороны, это действительно так. В литургии святителя Василия Великого есть слова, которыми молится священник после принесения Бескровной Жертвы Тела и Крови Христовых: «Помяни, Господи, по множеству сострадания Твоего, и моё недостоинство, прости мне всякое согрешение как вольное, так и невольное, и за мои грехи не отведи благодати Святого Твоего Духа от предлежащих Даров». Но вместе с этим, Бог сильнее человеческого греха, а потому Он действует и в тех, кто согрешает.

Подтверждение этому тезису мы находим в нынешнем евангельском отрывке: первосвященник Каиафа, согрешая вместе с другими первосвященниками и фарисеями замыслом убийства Спасителя, произносит в истинном смысле пророческие слова: «Лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб». Конечно, он имел в виду, что лучше убить Христа, чем вызвать недовольство римской власти с дальнейшей расправой над многими людьми, но апостол и евангелист Иоанн Богослов, а вместе с ним и Церковь, понимают эти слова значительно шире: Христос воплотился, чтобы умереть и через это спасти всё человечество от греховной погибели. Сам Каиафа, конечно же, не мог вкладывать такой смысл в свои слова, но апостол Иоанн Богослов делает замечание, что «сие же он сказал не от себя, но, будучи на тот год первосвященником, предсказал, что Иисус умрёт за народ, и не только за народ, но чтобы и рассеянных чад Божиих собрать воедино». То есть, несмотря на грех и собственное непонимание, слова Каиафа не были лишены истины, Бог продолжал действовать через него как через законного первосвященника. Наш грех не препятствует Богу, но он препятствует самому человеку, так, как препятствовал Каиафе: грех не давал ему услышать и понять собственные слова. Получается, что и любой другой согрешающий человек может свидетельствовать об истине, но не для себя самого, а исключительно для внешних.