В апреле 2017-го года я решился, наконец, осуществить свою давнюю мечту — побывать на Святой Земле. Для начала — самостоятельно, вне паломнической группы. В таком предприятии мне, конечно, очень помог бы какой-нибудь добрый знакомый, давно освоивший дорогу в Израиль.

И как же я обрадовался, что согласился поехать со мной — поэт, прозаик и журналист Ефим Бершин, — чьи стихи я знал ещё с девяностых годов прошлого века, постоянный автор «Нового мира», мой давний друг и друг моих друзей.

Разумеется, мы с Ефимом выступали на литературных вечерах.

Вспоминаю, как было интересно смотреть на моего друга во время чтения, вслушиваясь в его пустынно-горный, торжественным голос.

Грозная, нежная, отчаянная поэзия.

Стихи о стихах, о Москве и о Иерусалиме, о маме и о тираспольском детстве — с его играми в войну, эхо которой тогда ещё не остыло...

Мы шли на штурм расшатанных оград
чужих садов, ломая ветки с хрустом,
не славы ради и не для наград —
там был наш враг. А я считался русским.

Я шёл вперед. Я был почти комдив.
Мы против комьев в полный рост вставали.
Ворчал сосед: мол, мало вас, жiдив,
фашисты на войне поубивали.

Безногая, безрукая война
ещё блуждала в переулках стёртых,
выменивая хлеб на ордена,
сверкавшие на грязных гимнастёрках.

И что нам до Великой Мировой,
застрявшей в историческом провале,
когда уже и с нашей, дворовой,
иных уж нет, а те — отвоевали.

Ефим Бершин, из стихотворения «Я вырос на руинах той войны...»

Нецерковный, но верующий Бершин трогательно называет себя «православным иудеем». Его отношение к Богу, как мне кажется, соткано из детской памяти и опыта чтения Ветхого завета, из мыслей о молитве и подспудной тяги к ней, и тут же — из своеобразного исторического сознания с грозной темой Апокалипсиса. Это — если кратко и схематично. На самом деле всё сложнее.

Признаться, я не без умиления наблюдал за ним, — с равным трепетом стоящим как у Стены Плача так и в иерусалимском соборе Святого Александра Невского...

Галилейское озеро он по-старинному зовёт Кинеретом ...

По приезде в Иерусалим Бершин сопроводил меня к Храму Гроба Господня. Теперь иногда говорит мне: «ты помнишь, мы были на Голгофе»... Я помню, Ефим.

Закончу необычным для этого поэта стихотворением особого лирического склада, — элегией, посвященной жене. Впервые эти стихи были напечатаны в журнале «Дружба народов» и вошли в книгу избранного.

Елене Черниковой

Осенний обморок. Лысеющий ноябрь.
Осколки листьев — словно августа осколки.
Жизнь погружается, как Китеж в Светлояр,
на дно заиндевевшего посёлка.

Осенний обморок. Изнемогает дол.
И так пугает дальний грай вороний,
что так и хочется запрятаться в подол
добропорядочной Февроньи.

Осенний обморок. И медленно на нет
сошла луна сверкающей подковой.
И тихо так. И пробуется снег
на роль врача в больнице поселковой.

Как хорошо, что мы теперь вдвоём,
и снег приносит истины простые,
о том, что мы ещё переживём
и тишину, и зиму, и Батыя.

Ефим Бершин, из книги «Гранёный воздух»