Мы беседовали с клириком храма Николая Чудотворца в Отрадном священником Николаем Бабкиным.
Мы говорили о том, для чего нам нужна Церковь, в чем смысл её соборности и апостольской преемственности, как отношения внутри семьи могут отражаться на церковной жизни её членов, и можно ли поставить знак равенства между общением с Богом и церковными обрядами и таинствами. По словам отца Николая, карантин способствовал тому, что многие начали больше размышлять о сути Церкви. Наш собеседник поделился, как образ Святой Троицы может находить отражение в семье, и почему супругам важно иметь внутренний христианский стержень. Также разговор шел о смысле и значении причастия, и о том, что значит «быть со Христом».
Ведущий: Александр Ананьев
А. Ананьев
– Добрый вечер, дорогие друзья. Меня зовут Александр Ананьев. Вновь пришла пора задавать вопросы неофита в эфире светлого радио, как обычно я это делаю по понедельникам, в восемь часов вечера. И вопрос у меня сегодня будет, с одной стороны, неожиданно простой, даже не неофитский, а скорее детский. А с другой стороны, не такой уж он и простой, если копнуть чуть глубже, как это часто бывает. Когда твой опыт в Церкви от силы года два, вот эти два месяца вне Церкви, которые мы все прожили вне стен любимого храма, этот период рождает много вопросов. И вот сегодня, когда уже можно выдохнуть, когда уже можно причаститься, принять участие в воскресной литургии, исповедаться у духовника, вот самое время задавать те вопросы, на которые во время самоизоляции духу-то не хватало. Для чего нам нужна Церковь? Можно ли между богообщением и церковными обрядами, таинствами и ритуалами поставить знак равенства? О этом и многом другом – и я уже предвкушаю удовольствие – мы поговорим сегодня с клириком храма Николая Чудотворца в Отрадном, замечательным священником Николаем Бабкиным. Добрый вечер, отец Николай.
Иерей Николай
– Добрый вечер, дорогой Александр. Добрый вечер, дорогие наши радиослушатели, все братья и сестры. Слава Богу, изоляция подходит к концу. Я имею в виду, уже теперь храмы открываются, и мы можем начать задавать те самые острожные вопросы и находить ответы в своем сердце и включая приемники и настраивая их на наше замечательно радио «Вера».
А. Ананьев
– А вопросы появились? Вот вы сейчас так сказали, что я прямо так остановился, так напрягся немножко. А появились ли какие-то вопросы, которых не было? Потому что вот еще недавно, когда Патриарх попросил не приходить в храм, беречь свое здоровье, здоровье окружающих, и это звучало очень-очень тревожно и очень неожиданно, мы тогда говорим друг другу: ну вот все закончится и все вернется, как было. А вот сейчас, когда все вернулось, смотришь вокруг и понимаешь, что вроде как все так же, как и было, но вроде как и что-то поменялось. И вроде как появились новые вопросы, и вроде как появились какие-то новые обряды, ритуалы, какое-то отношение – отношения между людьми, отношения между человеком и Церковью. Правда, что-то поменялось или я накручиваю, надумываю?
Иерей Николай
– Нет, я думаю, вы правы абсолютно. Как было, уже не будет. И не потому, что Церковь поменялась, а потому что люди начали задавать себе вопрос: а что такое Церковь? Если можно молиться дома, если можно слушать богослужения по телевизору или в прямом эфире, а зачем тогда ходить в церковь, участвовать в таинствах? И, к сожалению, ответов на этот вопрос нет у большинства людей. Ко мне недавно прихожанка подошла, и спросила, говорит: батюшка, скажите, а теперь всегда будут лжицу протирать? Я говорю: ну вы же понимаете, это просто санитарные нормы, не более того. Мы, люди православные, верующие знаем, что от Христа невозможно заразиться. Она говорит: да? Ну вы знаете же, что сказал владыка Иларион на эту тему. Я говорю: да, я знаю, но есть у каждого человека свое мнение на этот счет. И вот в этих вопросах – в отношении Чаши, можно ли заразиться от лжицы или нет, в отношении того, можно ли молиться дома, не ходя на богослужения – я вижу вопросы у людей, и они ищут на них ответы. Кроме того, я обнаружил, что не все понимают вообще, что такое Церковь. И это главная проблема. Именно из-за непонимания сути самой Церкви рождаются вот эти самые вопросы. И, казалось бы, все просто: вот храм, вот Церковь, вот батюшка, в конце концов в Церкви совершаются таинства – все просто и понятно. Однако зачем нужен батюшка, зачем нужна Церковь, если апостол Павел еще в Первом Послании к Тимофею писал, что един Бог, единый посредник между Богом и человеками Господь наш Иисус Христос, предавший Себя для искупления всех. Вот таково было в свое время свидетельство Христово. Соответственно, если ты веришь во Христа, зачем тебе нужны стены, да и Сам Христос Он с учениками собирался не в храме, и таинства устанавливал не в храме. И вот человек начинает думать, думать, и это как клубок ниток у него в голове, он пытается его распутать, но, к сожалению, без помощи Священного Писания, без учения Церкви и опытного духовника бывает довольно сложно разобраться в этом довольно непростом вопросе. А если он зайдет в интернет, окажется что там столько всего, и столько противоречивой информации, в которой разобраться-то без какой-то подготовки ой-ой, как непросто. Я думаю, наш эфир сегодня поможет многим немного размотать вот этот клубок в своей душе, в своем сердце и посмотреть на Церковь глазами православного христианина, христианина, который видит Церковь не только сегодня, в дни той самой пандемии коронавируса, но Церкви, которая жила все эти две тысячи лет. И ответить на этот вопрос правильно, что не менее важно.
А. Ананьев
– Я сейчас опять попробую говорить за всех – это вот есть у меня такой грех, я все пытаюсь говорить «мы», большинство. Но мне все-таки, правда, кажется, что большинство даже робеют задавать себе этот вопрос, смущаются и считают это проявлением малодушия, маловерия, вообще ставить вопрос таким образом. Ну это, знаете, я просто листал сегодня в очередной раз, и я очень часто это делаю, ваши социальные сети, где вы очень много пишете, и, кстати, обнаружил, что очень многие приходят к вам и стучатся к вам после наших эфиров, это было мне особенно приятно.
Иерей Николай
– Да, есть такое.
А. Ананьев
– И вы очень много пишете о семье. И вот смотрите, мне пришла в голову вот какая мысль. Муж и жена, сколько бы времени они ни провели вместе – год, два пять или пятьдесят – должны они время от времени задавать себе вопрос: зачем я нужен своей жене? Зачем мне нужна моя жена? А жена, соответственно, должна ли спрашивать себя: а зачем я нужна своему мужу, зачем у нас вот семья? В чем смысл, в чем цель? Потому что, с одной стороны, если задавать такие вопросы, однажды можно услышать от самого какой-нибудь не очень хороший ответ: да незачем, одному-то проще – посуды мыть меньше, готовить меньше, траты меньше. А с другой стороны, не задавать такие вопросы, наверное, тоже неправильно. Надо задавать себе эти вопросы или нет, надо ставить под сомнение что-то, на чем вообще стоит твоя жизнь?
Иерей Николай
– Да, Александр, вы задали очень важный вопрос. И я признаюсь вам и всем нашим дорогим слушателям, что я себе поставил эти вопросы впервые, уже став священником и прослужив уже пять лет в священном сане, я позволил себе задавать эти вопросы. До этого времени я считал, что ну это от лукавого, все эти сомнения, и лучше держаться от этого подальше. И тем самым я закрывал глаза на проблемы, я не разрешал себе эти вопросы. А нет ничего ужасней для человека, если он не ищет ответы. А особенно если эти ответы связаны напрямую с его жизнью, с его Церковью, с его семьей. Конечно, ответ на вопрос, зачем мне нужна моя жена, вроде бы он должен быть на поверхности. Но если задать этот вопрос любому человеку на улице, услышишь массу разных совершенно ответов. Кто-то скажет: ну мы же любим друг друга. Кто-то скажет: семья – это самое главное. А может быть, кто-то ответит, что мы уже 20 лет вместе, и я уже не знаю, как по-другому жить. Наверное, у каждого человека свой собственной ответ на этот вопрос. И, наверное...
А. Ананьев
– Помните, как у Довлатова было? За имена точно не ручаюсь, но смысл был в том, что Федька, а ты жену-то свою любишь? – Люську-то? Люблю, – подумав, ответил он. – А за что? – Спит она, говорит, тихо, как гусеница.
Иерей Николай
– Да. Вот сегодня любишь за то, что спит как гусеница, завтра за то, что вкусно готовит. А вначале брака – потому что она очень красивая, умная и привлекательная. И что из этого для тебя главное после года, трех, пяти, десяти лет в браке – никто не знает наперед, но ответ на это разный, потому что люди меняются. И меняются наши предпочтения, наши потребности тоже меняются. Уже с возрастом пылкость проходит и главным становится, наверное, душевный комфорт, какое-то спокойствие в доме. И многие сегодня говорят такое слово в отношении брака: мне удобно. Вот с советских времен учили, что привязываться к человеку плохо, главное, чтобы тебе было с ним удобно – то есть чтобы вы друг друга не напрягали, ну как бы, в общем, каждый был сам по себе.
А. Ананьев
– Ой, какой неправильный ответ-то получается! Ой, неправильный ответ!
Иерей Николай
– А так вот люди ждут, когда вступают в брак. И, наверное, им кажется, что он должен быть идеальный, она должна быть подходящей для него и, в общем, они так и подбирают себе супругов. И когда их что-то не устраивает, они расходятся по этой же причине. Общество потребления диктует свои правила, свои ценности, и эти ценности, они ретранслируется и даже на собственные взаимоотношения, и на брак в том числе. Поэтому люди и расходятся, две из трех пар, по этой самой причине: не понравился, что-то стал не устраивать, напрягать, не такой был, как казался – ну и ладно, зачем тратить на него лучшие годы своей жизни, лучше сразу всему конец, найти себе кого-нибудь, более подходящего человека, с которым было бы удобно. Да, любовь, понятно, морковь, все это есть, безусловно, но главное, чтобы с человеком было удобно. Мало кто себе в этом может признаться, но большинство людей именно ради этого. По крайней мере я скажу, что те разведенные, с кем я общался, неверующие люди, они вот честно в этом признаются. А что, говорит, главное в браке? Главное, чтобы мне с ней было удобно, чтобы она меня не напрягала. И это для меня лично, говорит, самое важное сейчас в этих отношениях. Поэтому мужчины не хотят вступать в брак, поэтому они предпочитают такие «гражданские» отношения так называемые, и в такой системе ценностей пребывают, потому что она них не напрягает, она не требует с них большего – ответственности, поручительства за человека. Она не предполагает развития добродетели смирения перед недостатками другого человека, попытки найти компромисс, ну и прочие христианские ценности, которые помогают людям вот сквозь толщу всего плохого в нас докопаться до самой сути хорошего и умножать, и взращивать в семье любовь. Ведь семья именно ради этого. Это по молодости люди думают, что они вот женятся, и сразу возникает любовь. А ведь это же как, семья это кузница счастья. И нельзя, не бывает такого, чтобы эта кузница, она сразу заработала идеально. Любое производство нужно сначала поставить, подготовив все для него, и сделать так, чтобы оно заработало на полную и приносило какой-то результат. А люди хотят результатов сразу. Вот они в брак вступили, месяц-два прошел – результатов нет. Не устраивает, так неудобно, хочется все быстро и легко. Опять возвращаемся к тому же самому обществу потребления. Потому что в детстве говорили, что надо вот быть самому по себе, не особо привязываться к душе. Люди сегодня разобщены между собой и даже живя вместе, в одной квартире, бывают каждый себе на уме, и полностью открыться перед другим человеком мы не способны, многие из нас. Нам страшно, нам кажется, нас предадут или плюнут в самое уязвимое для нас место. И вот этот страх, этот стыд, он порой мешает людям сблизиться между собой. А ведь любовь, она предполагает абсолютное доверие. Как в Пресвятой Троице, когда три Лица Пресвятой Троицы пребывают в Единой Святой Единосущной и Нераздельной Троице, пребывая между Собой в любви, так и в браке две души, они объединяются между собою, и этот образ Пресвятой Троицы, он отображается и в семье. Когда два человека, бывает, даже настолько проникаются друг другом, настолько хорошо знают друг друга, что и внешне бывает так, что становятся как брат и сестра будто бы они, муж и жена. Вот мои бабушка и дедушка такими вот именно и были – одна и та же манера говорить, одна и та же жестикуляция, манеры, реакция. Понятно, что он мужчина, а она женщина, он дедушка, а она бабушка, но как будто они брат и сестра, а не муж и жена, вот что-то их серьезно объединяет. И ты понимаешь, что вот здесь они вроде ворчат друг на друга, но тут же мирятся, просят друг у друга прощения. И когда у меня бабушка умерла, дедушка вскоре ушел вслед за нею, он не смог без нее жить, его жизнь без нее потеряла всякий смысл. Мне кажется, вот это страшнее всего: смысл твоей собственной жизни перестает после брака быть зациклен только на тебе самом. Это же означает отказаться от собственного эгоизма. Это же означает жить не ради себя лишь, а еще ради твоей половинки. Это ой как страшно: а вдруг она предаст? А вдруг она не будет такой, как ты думаешь? Это же какой риск, это же какое может быть разочарование. А кругом одни примеры ужасные, разводы и так далее. Страшно. И люди боятся довериться, развестись гораздо проще. Поэтому я понимаю их, почему они разводятся, потому что страшно довериться. А этому, к сожалению, не всегда учат в семьях, в школе так тем более.
А. Ананьев
– Неожиданный поворот разговора в «Светлом вечере» у нас сегодня с клириком храма Николая Чудотворца в Отрадном, священником Николаем Бабкиным. Я, Александр Ананьев, задумывал сегодня поговорить о том, для чего человеку нужна Церковь, для чего мне нужна Церковь и для чего Церкви нужен я, а вот мы уже пятнадцать минут говорим об отношениях мужа и жены. И из этого я делаю, отец Николай, несколько неожиданный вывод и, наверное, вот так вот даже получил нежданно ответ на свой вопрос. Оказывается, между отношениями внутри брака и отношения человека с Церковью много общего. Ну, во-первых, и то и другое начинается с таинства – таинства Венчания и таинства Крещения. Трудно представить себе отношения между мужем и женой на расстоянии, отдельно друг от друга не по вынужденным каким-то обстоятельствам, а вот так, осознанно. Ведь действительно получается, вот в этих парадигмах много общего.
Иерей Николай
– Да, вы как раз подвели тот итог, к которому я шел. Если мы говорим об отношениях человека с Церковью, это такое понятие довольно отвлеченное, богословское, философское, и нам проще его понять и в нем разобраться на примере то, с чем мы сталкиваемся каждый день. Вернее, с тем, с кем мы сталкиваемся каждый день – с нашими родными, близкими, никуда от них не деться. И я думаю, отношения с Церковью, хорошие отношения с Церковью во многом определяются отношениями в доме. Если у мужа с женой есть вот этот христианский стержень, внутренний христианский стержень, вокруг которого крутится их жизнь, тогда и с Церковью будет все в порядке. Даже если наступает какой-то кризис духовной жизни, вот наподобие того самого коронавируса, когда люди несколько месяцев не могли участвовать в таинствах церковных. Ну вот, Александр, вы подняли важную тему, и мы о ней говорили пятнадцать минут, и знаете, действительно многие люди сегодня задумываются об этом вопросе и задают себе его не решительно, смело. Я себе когда-то тоже начал задавать эти вопросы, мне было страшно это делать, потому что создавалось внутри впечатление, что я теряю чувство принадлежность к Церкви. Мне всегда казалось, что подобного рода вопросы это больше по части сектантов, сомневающихся, а я же православный священник, ну как могу себе задавать такие вопросы. А потом я вспомнил Евангелие, потом я вспомнил апостолов. И я ни разу не увидел, чтобы Иисус упрекал за их вопросы, даже за вопросы, может быть, совершенно противоположные Его учению. Он разъяснял и объяснял, находил ответы на их вопросы. Я думаю, для христианина важно. Мы же словесные овцы, а слово это всегда результат мысли. Мы не можем просто стоять в храме и запрещать себе мыслить, мы должны обязательно думать. Ведь богословие это слово о Боге, и каждый христианин, он не просто молитвы читает, он же вступает в разговор с Богом. А ты же не можешь говорить с Богом и отключить свои мозги. У тебя будут возникать определенные вопросы с Тем, с Кем ты общаешься, ты захочешь лучше узнать Его, Церковь, таинства и понять, в общем-то, а в чем смысл всего происходящего. Если Христос один и Он наш посредник, а зачем вообще все это необходимо. Ведь Иисус говорил, что наступят времена, когда можно будет на всяком месте возносить хвалу Богу и не нужно будет для этого приходить в храм Иерусалимский. Сейчас у нас масса храмов стоит, и часто протестанты упрекают нас именно за это. Поэтому этот вопрос, в первую очередь он богословский, и я думаю, что мы сегодня вот с вашей помощью, талантливого ведущего, сможем разобраться в этом вопросе. Потому что ваши наводящие вопросы, они часто содержат в себе уже ответы. Так что мне порой и отвечать не приходится, потому что настолько точно вы подводите нашу беседу к какому-то конкретному выводу, что, я думаю, наши слушатели могут самостоятельно для себя ответить на то, что их мучит уже очень давно.
А. Ананьев
– Ну я тут смущенно улыбаюсь. Вы не видите, но это так. Спасибо вам большое. Поделюсь с вами своим опытом недавним. Когда произносишь Символ веры в храме, во время литургии, хором, вместе, ты не успеваешь задуматься о словах, которые ты произносишь, ты просто их произносишь. Ты очень хорошо знаешь, слова сами идут из тебя, и в общем, там вопросов нет. Но вчера на закате я гулял в своем сквере, недалеко от дома, сидел на берегу пруда, и неожиданно начал негромко, благо никого не было вокруг, негромко произносить Символ веры. И на словах: «во Едину Святую Апостольскую и Соборную Церковь» я задумался. Верить в Бога Отца – с этим вопросов нет. Верить в Бога Сына, Иисуса Христа – в этом вопросов нет. В Святой Дух – в этом вопросов нет. Но почему в Церковь? Церковь – разве это не просто те, кто верят вот и произносят Символ веры?
Иерей Николай
– «Я тело, а вы его части», – говорит Христос словами апостола. Да, Церковь это те, кто верят. И это даже говорит катехизис наш православный, что Церковь это собрание верующих. Но этим определением нельзя исчерпать понятие Церкви Христовой. Потому что вот сам Символ веры, он ставит Церковь на гораздо более высокий уровень, чем просто собрание верующих во Христа. Церковь – это мистическое Тело Христово. И когда мы причащаемся, мы не просто выражаем наше единство, это не просто какая-то трапеза воспоминания, это единство с Богом. Получается, именно через Церковь осуществляется единство человека с Богом, сопричастность, соединение со Христом, вот то самое обожение, освящение Духом Святым, Который Христос оставил нам после Себя Духа Святого, Духа Утешителя. И вот если с Богом Отцом все понятно, с Богом Сыном все понятно, то Дух Святой отвечает на вопрос: что такое Церковь. И отвечает словами Символа веры: Единая Святая и Соборная – вот важный принцип Церкви, важное свойство Церкви, про которое забывают – соборность. Сегодня очень много критикуют Церковь за то, что были закрыты храмы, забывая, что у нас в истории были и холеры, еще с XI века храмы закрывали, и даже в XX веке храмы закрывали из-за более мелких эпидемий, никто никогда не кричал о том, что произошло духовное оскудение, потому что все понимали, что Церковь соборная. И что Церковь это не храм, а Церковь это люди, это Причащение. Поэтому самое горькое для людей было это невозможность причаститься Святых Христовых Таин. Поэтому то, что происходит в Церкви, главным образом, это таинства. Это может быть, они могут происходить в красивом пятиглавом соборе, купола которого блестят на солнце. И это может происходить в одном домовом храме, который, может быть, находится на втором этаже бывшего клуба – я в таком служил, – и там тоже будет Церковь, и присутствие Христа будет ощущаться сердцем – не чувствами, а сердцем – ничуть не меньше, чем в большом красивом соборе с золотыми куполами. Вот что такое Церковь – это единство верующих во Христа. Но если мы вспомним жизнь святых апостолов, первых христиан, не всегда у них была возможность встречаться всем вместе для преломления хлеба, для воспоминания Тайной Вечери. Много было гонений, много было притеснений, и люди не всегда могли находиться в общении со Христом в таинстве Причащения. Они все оставались верующими, они усиливали подвиг, они молились – это как раз то, к чему призывал Святейший Патриарх, внутренне чувствуя, что предстоят долгие месяцы самоизоляции. Потому его проповедь, произнесенная с призывом самоизолироваться, была столь горькая, и с таким тяжелым сердцем он ее произносил – он как архипастырь чувствовал, что многое придется пережить Церкви. И читая комментарии, так как все-таки я еще и блогер, я вижу в людях непонимание смысла сборности Церкви. Они, каждый считает, что он вправе судить священника, епископа, Патриарха на основании своих собственных каких-то духовных убеждений. И на основании именно личного опыта судить всю Церковь, всю полноту ее решения – это ужасно. Ведь если мы вспомним, например, святителя Афанасия Великого, того вообще с кафедры смещали еретики и не один раз, и он послушно повиновался, потому что эти еретики были в епископском достоинстве, и Церковь пока не лишила их сана. Древние святые и современные святые наши старцы, старцы XX века, такие как отец Иоанн (Крестьянкин) и другие с ним, отец Иоанн Кронштадтский например, они понимали, в чем смысл соборности Церкви, они имели очень много нареканий, в том числе и среди своих, но они понимали, что в Церкви это главное – общность. И что не их личные духовные переживания, не их личный духовный опыт может быть мерилом истины, а сама соборность Церкви. Поэтому у нас и есть Патриарх, поэтому у нас есть соборы, у нас есть Священный Синод, который принимает решения за всю Церковь. Если христианин верит, что Церковь Единая Святая Соборная и Апостольская и врата адовы не одолеют ее, то ему нельзя, ни в коем случае нельзя сомневаться в Церкви. Потому что сомнения в Церкви – это сомнения в Боге. Дух Святой оживотворяет и освящает Церковь. Когда человек сомневается в соборных решения Церкви, он тем самым подвергает сомнению действие Святого Духа. Я не думаю, что это богохульство, я думаю, что это то самое маловерие, в котором упрекают христиан, ушедших в самоизоляцию, якобы они духовно оскудели, якобы они предали Христа, закрывшись дома, надев на лица маски, а на руки перчатки. На самом деле маловерные люди – это те, кто подвергают сомнению Божественность и святость Церкви Христовой, ее соборные решения, и забывают про послушание. Ведь кроме того, что Церковь святая, каждый христианин, он является верным членом Церкви Христовой. И верность, и вера – это слова однокоренные. Именно потому, что вера начинается не просто в знании того, что Бог есть, а в понимании того, что ты верен Богу, верен Ему и Его Церкви – это очень важно осознавать для христианина. У нас поэтому в Церкви такой акцент сделан на послушании – на верности духовнику, на верности общине, в которую ты ходишь – потому что это все человеческое напрямую связано с духовным. Если человек не может быть верен в малом, если он не может прислушаться и быть верным своему пастырю, архипастырю, своей общине, как он может быть верен Богу. И вот та самая пандемия коронавируса, она не пошатнула Церковь, она просто показала, кто есть на самом деле те люди, которые тычут пальцем сегодня в верных пастырей, архипастырей, и мирян, на самом деле уходят от Церкви Христовой, разделяются от нее. Мне приходят прихожане, жалуются, что их знакомые упрекают их за то, что они не ходили это время в церковь. Они приходят на исповедь и каются за то, что они не ходили в церковь. А я говорю: так вам каяться не в чем. Почему вы чувствуете себя виноватыми за то, что послушали свою Церковь, послушали своего Патриарха? Вот насколько сильно ложное чувство вины. Вот насколько сегодня перемешались ценности, одни идеалы сменяют другие, и люди сами уже не могут разобраться. А не могут разобраться именно потому, что не знают, что такое Церковь. Вот в этом, мне кажется, главная, основная важность сегодняшнего нашего разговора о том, что есть Церковь на самом деле.
А. Ананьев
– Ровно через минуту мы вернемся в студию и продолжим разговор о том, для чего нам нужна Церковь и для чего Церкви нужны мы. Не переключайтесь.
А. Ананьев
– Сложные вопросы и понятные, простые, мудрые ответы – это то, что мы называем «Вопросами неофита» на радио «Вера». Сегодня мы беседуем с клириком храма Николая Чудотворца в Отрадном, священником Николаем Бабкиным. Я Александр Ананьев. И вот вы сейчас, буквально пять минут назад, отец Николай, сказали то, что заставило меня задуматься. И может быть, ответ ваш на мой вопрос сейчас еще немножко света прольет в темницу моей души и даст мне больше понимания того, что такое Церковь в моей жизни. Вы сказали, что в центре нашей земной Церкви это таинство Причастия, я ведь правильно вас услышал? Без вот этого таинства Причастия невозможно представить себе нашу Церковь. Можно, я сейчас провокационный, причем невольно провокационный, вовсе нет у меня цели никого провоцировать, но мне очень важно понять. Вот те два месяца, пока у нас – у меня, у моих друзей, с которыми мы общаемся постоянно, у моей жены – не было причастия, мы не были Церковью, получается?
Иерей Николай
– Если оставались верными Христу – были, есть и будете всегда христианами. И ничуть не меньше тех, кто мог имел возможность причащаться. Ведь я говорил же, что не все христиане могли причащаться. Тот же разбойник благоразумный на кресте – он даже крещеным не был, он вообще никогда не причащался, и он попал в рай. И вот его пример, самого первого христианина, попавшего в рай, очень точно показывает, что рождение в Святом Духе это не означает автоматическое спасение лишь только для тех, кто причащается. Рождение в Святом Духе это означает принадлежность Христу. Если человек принадлежит Христу, он спасается, даже если он не имеет возможности причаститься, придя в церковь. Поэтому и вы с Аллой, и замечательные наши радиослушатели, те кто не имел возможности причащаться Святых Христовых Таин и чувствовали вот эту тягу к церкви, они сегодня приходят с большой радостью. И очень символично, что эта радость случилась в дни Святой Троицы, в день рождения Церкви Христовой. Это большая благодарность и радость от нас нашему священноначалию, которое смогло добиться того, что церкви открылись в Москве, Подмосковье, ну и в многих уголках нашей родины тоже. Так что есть в этом какая-то такая символика духовная: на Пасху, перед Пасхой закрылись, на Страстной, все, как положено, были пригвождены ко кресту, а на Троицу вновь все воссоединились. Это такое, мне кажется, было время очистительное. Я думаю, здесь нужно по-другому акценты расставлять. Но ваш вопрос провокационный очень уместен, да, многие его задают.
А. Ананьев
– Пойдем немножко дальше. Давайте представим перед собой два человека: оба хорошие, оба верующие оба верные, оба стараются вести достойный христианина образ жизни. Тот симпатичный человек, который слева, причащается каждое воскресенье, по крайней мере старается изо всех сил. Для него это нужно, для него это важно, он в субботу вечером старается попасть на исповедь к духовнику, а в воскресенье приходит на причастие. Причем на раннюю литургию, потому что на ранней ему больше нравится. И справа такой же хороший, такой же симпатичный человек – он причащается раз в год. Вот между ними какая разница? Можно ли сказать, что вот тот, который слева, он лучше, а тот, который справа, он хуже, или нет?
Иерей Николай
– Ну это такой богословский универсализм. Сегодня очень модно говорить о том, что нужно причащаться очень часто, и Иоанн Златоуст святитель говорил, что нужно причащаться хотя бы четыре раза в неделю. Вот, да, и я тут понимаю, что я сам не дотягиваю до этого. И конечно, что это означает, конечно, есть крайние мнения, есть крайности, люди, когда говорят, что достаточно причащаться один раз в год, как это было принято в синодальную эпоху– ну это был минимальное количество раз, то есть обязательно нужно было один раз исповедоваться и причаститься, это был такой необходимый минимум духовный. С точки зрения устава, не реже раза в три недели положено причащаться. Ну это устав, это не закон Божий, нужно понимать, то есть это некий образец, норма, к которой следует стремиться. И, конечно, эти нормы, эти образцы, они в разных Церквах другие. Не нужно забывать, что кроме России есть еще другие Церкви Православные. Там у тех же самых болгар, у них там подготовка к причащению может занимать несколько недель, не у болгар, простите, а у сербов, и это порой служит таким препятствием для причащения людей, потому что подготовка к причащению очень сложная, сродни вот Великому посту. Но если мы будем считать, что ты, ходя в храм, исповедуясь и причащаясь каждую неделю, автоматически становишься лучше того, кто делает это реже, это будет большое-большое заблуждение и фарисейство. Потому что мы причащаемся и участвуем в таинствах во оставление грехов и в жизнь вечную. И здесь дело-то не в количестве раз, сколько ты это сделаешь, а в качестве. Та же самая Мария Египетская причастилась-то пару раз в своей жизни. И каждый христианин причащается по-разному. Я никогда не ставлю для своих прихожан какого-то духовного минимума, есть для этого устав церковный, напоминающий об этом. Но впадать в крайности, считать, что если ты автоматически вот ходишь в храм, постоянно причащаешься, ты, значит, будешь спасаться, а другой будет спасаться меньше – это неправда. Неправда, потому что спасение – это всегда внутренняя жизнь человека, она всегда очень условна, и нельзя, неправильно мерить человека по количеству раз причащения. Плохо, конечно, когда человек не знает о таинстве и причащается раз в год, ну потому что так положено или там четыре раза в год, в посты, потому что так бабушка его научила, и не понимает о сути самой причащения – это другой вопрос. Это говорит о том, что человек не знает, не понимает, что такое Евхаристия. Если же человек воздерживается от приобщения ради поста, ради молитвы, ради духовных трудов лишает себя вот этой радости, то Господь потом воздаст ему сторицею. И он не будет менее, хуже в глазах Бога только лишь потому, что он меньше причащался. Так что мне, когда пишут и говорят, что вот, как я буду без причастия, как я, значит... Ну а как до нас люди жили? Не у всех была возможность причащаться так часто. У нас масса сел удаленных, в которые и без коронавируса священник приезжает даже не каждый месяц, и люди там живут, спасаются. Я видел таких бабушек, я причащал их на дому, это очень благочестивые люди, которые живут духовной жизнью, которые остаются верными Христу каждый день. Поэтому здесь дело-то не в том, сколько раз ты причащаешься, а в том, верен ли ты Богу каждый день, остаешься ли ты верен Ему всегда и везде или ты только верен Ему, когда к причастию готовишься. Потому что для людей, которые хотят причащаться чаще, они по-другому не могут оставаться верными Богу. То есть они настолько привыкли, что их духовная жизнь привязана к Евхаристии, что они уже не могут жить полноценно, как христиане, без этой самоподготовки. Им кажется, что они выбиваются из духовной колеи, и им нужна снова подготовка, снова причащение и так далее. Вот я думаю, что здесь сам подход к духовной жизни, он искаженный. Мы в причастии не получаем какой-то гарант духовной безопасности. Мы в причастии получаем Божие покровительство, мы Христа возвращаем в свою жизнь. Но если ты два месяца не причащался и жил со Христом, это же не означает, что ты два месяца был разлучен от любви Божией. Ну нет такого в Церкви Христовой, никто такого никогда не говорил. Тут дело от человека зависит.
А. Ананьев
– Очень важное уточнение, отец Николай. Вы сказали вот буквально: если ты два месяца не причащался, но жил со Христом – я пытаюсь понять: это как? Мне нужна четкая формулировка, я как человек внутри рожденный, созданный Господом свободным, но далеко не свободный на самом деле, ищу какие-то рамки, в которых мне будет хорошо, спокойно и понятно. Я помню, года два назад, когда я как раз крестился, у меня было много разговоров с моими друзьями, которые недоумевали, спрашивали, задавали вопросы, я задавал вопросы. А одна очень хорошая девушка сказала: верю ли я? Конечно, верю. христианка ли я? Да, я христианка. Хожу ли я в церковь? Нет, мне это ни к чему. Я верна Христу (выражаясь вашими словами) без того, чтобы ходить в церковь. Я не люблю вот это вот все напоказ. Я не люблю вот это вот делать, чтобы все смотрели. У меня вот прямой канал общения с Богом, в той мере, в которой мне это нужно и необходимо. И сейчас в ваших словах я вдруг услышал эхом ее слова, которые я не принимал эти все два года. Я понимал, почему я хожу в церковь, я понимал, почему я не смогу так же, как она. И, возможно я даже внутри глубоко считал, что она не права, и даже осуждал ее за ее заблуждение, ну надеясь, что когда-нибудь однажды в ее жизни что-то поменяется и она придет в Церковь. А тут вдруг услышал от вас что-то созвучное ее словам.
Иерей Николай
– Она права, вот ваша собеседница, в том отношении, что христианкой нужно быть всегда и везде. Но не права в отношении Церкви. Вот в ее словах я вижу учение о невидимой Церкви – то есть для нее вера во Христа, она является выражением пребывания в Церкви. У нас границы Церкви выражены нашим священноначалием: каждый священнослужитель, он имеет преемство благодати Святого Духа от апостолов. Поэтому в Церкви человек или нет, каждый христианин может себе ответить очень точно и ясно. Ты в таинствах участвуешь? Да, участвую. Ну значит, ты в Церкви. А вопрос уже, насколько, качественный ли я христианин, то есть что мне нужно делать, чтобы быть верным Христу – вот этот вопрос, который вы задали, я думаю, что его можно перефразировать так. И многие люди, и в том числе я сам тоже ставлю этот вопрос себе, потому что каждого из нас иногда посещает этот самый лукавый фарисейский помысл: что я должен делать так, чтобы считать себя нормальным христианином? В смысле, то есть ты должен соответствовать некоторому нравственному идеалу, какой-то норме, которую ты считаешь для себя приемлемой. Ну вот об этом еще Кант писал, говоря о том, что внутри каждого из нас есть некое идеальное представление о самом себе, и бессмысленно пытаться его достигнуть. Потому что только Бог развивает таланты в человеке, духовные дарования. Только Бог дарует святость, только Бог избавляет и очищает от грехов. И на это влияет не количество причащений, а на это влияет степень глубины общения с Богом. Ну вот как в семье. Если ты хорошо знаешь своего близкого – жену, ребенка, дядю, тетю – то между вами полное взаимопонимание и вы остаетесь верны друг другу. То же самое в отношениях с Богом. Если человек пытается понимать Бога, вот он задает эти неофитские вопросы, он пытается искать, он пытается находить, он будет становиться лучше. И для себя – о чудо! – он будет обнаруживать, что Бог избавляет его потихонечку, постепенно от каких-то грехов и страстей, и в какой-то момент он скажет себе: да я же ничего для этого не сделал. Вот когда к святым людям приходили и удивлялись их святости, они довольно искренно и правдиво отвечали, что в этом нет никакой моей заслуги. Потому что они понимали, что сколько бы поклонов они ни били, сколько бы молитв они ни читали, избавить от грехов может только Бог, и в этом нет никакой твоей заслуги. А как Бог тебя избавит от грехов, если ты вне Христа и Его Церкви? Ты, может быть, познал Христа, как ваша собеседница или кто-нибудь из, например, протестантов, познал Христа, верит во Христа. Но познать Бога, узнать Бога – это еще не означает быть принадлежным к Его Церкви. Потому что узнать о существовании Бога и сохранять Ему верность – это велико и замечательно, но это еще не означает, что ты встал на путь спасения. И наше богословие, оно очень точно говорит о разнице между благодатью Божией, которая призывает человека и которая его оправдывает. Вот благодать призывающая и благодать спасительная, вот действие Духа Святого, оно не одинаково. Поэтому многие люди читают Библию, многие люди читают Священное Писание, изучают историю Церкви, знают о Христе, замечательно пишут, говорят о Нем, может быть, даже проповедуют, но они не находятся на пути освящения Святым Духом, в них не происходит вот этого духовного преображения. Поэтому у них и нет святых. У них есть лидеры реформации, у них есть замечательные политические деятели, яркие проповедники – прекрасные люди, безусловно, я знаю очень много прекрасных протестантских проповедников. Например, Льюис, мы все знаем, мы все читаем его книги, они все у нас на слуху, эти названия. Но говорить о действии спасительной благодати Божией в их сердцах мы не можем. Потому что спасает Бог нас, но не без нас, не без нашего пребывания в Церкви Христовой. Поэтому именно ответ на этот вопрос, во-первых, лежит в понимании Церкви не как какой-то невидимой, а реальной Церкви. Как Христос реально воплощенный, и Дух Святой реально передается от апостолов к епископам вот уже все эти две тысячи лет, так и христианин, он должен реально принадлежать к Церкви. Не просто душой, сердцем, головою, мыслями, но реально принадлежать к Церкви, вполне видимой и осязаемой. И при этом духовной и невидимой. И это первый момент. И второй момент, все-таки верный христианин это не тот, кто очень часто и регулярно причащается, а тот, кто остается христианином всегда и везде. Он способен не просто поступить правильно только потому, что так надо, но в любой обстановке он с радостью готов поступить правильно – с радостью помочь нищему, с радостью накормить нуждающегося и так далее. Господь же говорит: по плодам их узнаете их. Поэтому каждый из нас уже на личном опыте может, в общем, и о себе сказать, насколько он близок к Богу, сам себя осуждая за свои поступки. Но это не означает, что он должен себя расплющить, уничтожить за то, что он не соответствует некоему нравственному идеалу о самом себе. Потому что мы должны просто пребывать в Церкви, просто сохранять верность, просто общаться с Богом, не придумывать себе, каким я должен быть христианином, не фантазировать – это очень плохо для человека, это путь такой лукавый, путь прелести скорее. Потому что даже если ты достигнешь в какой-то момент, ты скажешь себе: все, стоп, о’кей, теперь все замечательно, теперь я вот такой, каким я хотел себя видеть – ну это же будет неправда. Ведь Бог нас хочет видеть другими. Бог нас хочет видеть святыми, освященными, пребывающими в Духе Святом, а не просто достигшими какого-то нравственного предела. А у нас как люди говорят: а, куда там мне до святых, да, святые, они там вот, жили когда-то, а куда мне там. Вот на таком уровне мы мыслим, а дальше не продвигаемся. Нам кажется, что есть некий потолок и предел для нас самих, а жизнь святого человека это не для нас. Но ведь Святой Дух, Он один и тот же – что во мне, что в Александре, что в наших радиослушателях, что в вашей собеседнице – просто действует Он по-разному, и это действие целиком и полностью зависит от нас самих.
А. Ананьев
– «Вопросы неофита» на светлом радио продолжаются. Сегодня мы вместе с клириком храма Николая Чудотворца в Отрадном, священником Николаем Бабкиным, ищет ответ на вопрос: зачем мне, Александру, нужно идти в церковь, и что Церковь значит для меня в моей жизни, и что я значу для Церкви. И вы знаете, я очень люблю постоянно искать какие-то простые ответы на сложные вопросы. И вот слушая вас, мне пришел в голову как раз простой ответ на вопрос вот той девушки, на вопрос, а зачем мне идти в церковь, у меня все нормально с богообщением, я всегда обращаюсь к Богу и слышу Его ответ. Ты всегда в ладонях Бога, Христос всегда рядом с тобой, в этом можешь не сомневаться. Но обрести Святой Дух ты можешь только в стенах Церкви, ибо без Святого Духа Троица Единая не может быть.
Иерей Николай
– Да, в стенах Церкви – не здания, а Церкви.
А. Ананьев
– Да.
Иерей Николай
– Очень правильная, очень точная формулировка. Я, кстати, хочу поделиться личным вот насчет действия Святого Духа в стенах Церкви. Многие думают, что нам, священникам, было легко и просто, потому что мы-то молились и причащались. А на самом деле нам было гораздо хуже, потому что мы все это делали в пустом храме. И когда ты выходишь, говоришь: «Мир всем», а это там один-два человека на клиросе и один человек в алтаре – то есть там не больше пяти человек в церкви должно было быть – это грустно и тяжело. Мне, как сельскому священнику, конечно, не привыкать молиться в пустом храме, разное бывало, но это тяжело. И какую же радость я испытал от первых исповедей на Троицу. Вот признаюсь честно, что нам, священникам, не всегда бывает охота исповедовать людей. Потому что чаще всего говорят одно и то же, и настолько уже привыкаешь к этому и порой устаешь, эмоционально вырабатываешься. И если себя не понуждать, если не говорить себе о том, что действительно это важно, это необходимо, и искренно не участвовать в судьбе чужого человека, может возникать такая духовная лень. Поэтому я могу честно признаться перед всеми радиослушателями, что я, говорящий сейчас все эти замечательные вещи, не чужд состоянию вот этой духовной лени, мне бывает очень неохота исповедовать. Но я рад, что прошли вот эти дни пандемии коронавируса, потому что я с большим удовольствием теперь исповедую людей, и у меня это ушло. Последний раз, когда просто совершалась исповедь, и я старался, специально понуждал себя очень глубоко вникать в каждого человека, даже если он просто прочитывает грехи на исповеди, вот именно старался глубоко внимать, прислушиваться. И в какой-то момент, когда я говорил какие-то вещи, я просто перестал говорить от самого себя, то есть что-то полилось из меня, что я на физическом уровне испытал такой сильный, мощный духовный толчок, вот прямо сверху, который вошел через мою голову. Это не какое-то состояние экстаза было, да, я просто физически, мне и в сердце было хорошо, и сердце возликовало, и физически было какое-то такое радостное состояние, как будто я на какой-то миг оказался в раю. И в этот момент я говорил как будто бы не от себя. Такое бывает у священника, такое, думаю, бывает у каждого христианина, кто пытается, может быть, словом или делом, помочь, утешить ближнего – ты как будто становишься лучше в этот момент, ты делаешь что-то важное, что-то грандиозное. Мне отец рассказывал, что как будучи молодым священником, он очень боялся, очень переживал, как же он будет бабушкам советы давать, они же знают его как дядю Мишу. И он говорил, что Бог действовал через меня, и давал очень мудрые, важные ответы на их вопросы, но потом их забывал и даже не помнил, что я такого говорил. Но настолько это сильно звучало, настолько это были важные слова, которые даже я сам, который говорил их, не до конца понимал, насколько они были преисполнены вот этой Божественной мудрости. И вот тогда, стоя в храме у аналоя, в маске, рядом с бабушкой, которая несколько месяцев не причащалась, я испытал то, о чем говорил мой отец. У меня было несколько моментов таких в моей жизни, но никогда еще до самоизоляции я не испытывал такой любви и такой радости от того, что у меня в очереди стоит еще десять человек, служба уже закончилась, а мне уходить не хочется. Да я бы здесь до утра стоял, исповедовал. И мне уже неважно, что спина отваливается, что мозоль на ноге ноет который день, ты просто стоишь и ты радуешься, ты преисполнен чувства, и даже болячки, которые в тебе, они уже совсем не беспокоят. Я думаю, это каждый человек это испытывает, который приходит на богослужение помолиться. И бывает нехорошо, то давление, то еще что-то, а потом – бах, и отпускает все. И ты стоишь и радуешься, и всенощная пролетела не три часа, а за полчаса всего. Удивительно, невероятно, но так вот действует Бог, так действует Дух Святой, и это ощутить можно только через богослужение, через таинства церковные, через настоящее живое общение с Господом нашим.
А. Ананьев
– К своему огромному сожалению, вынужден констатировать, что у нас осталось всего восемь минут, а у меня две страницы вопросов, отец Николай, которые я надеялся вам задать. Но беседа пролетела так незаметно, что я практически ни один вопрос не успел задать, а они при всей, казалось бы, своей случайности, они все про то же самое, и они все неофитские. Но вот, к примеру, вы говорили об апостольской преемственности священников. И Церковь ведь бережно хранит память о каждом священнослужителе своем. И если отмотать в века рукоположения одно за другим, они все восходят к апостолам, правильно? И теоретически же вы же можете, наверное, проследить, к какому из апостолов восходит вот ваше лично рукоположение?
Иерей Николай
– Ой, никогда не задавался даже такой целью. Ну, наверное, можно. Можно, почему бы и нет. Мы знаем преемство от епископов, это скорее, наверное, больше тема для епископов, потому что апостольское достоинство, оно передавалось через епископов в первую очередь, а епископ уже рукополагает священников. Но учитывая, что наша Церковь, по Преданию, была просвещена апостолом Андреем, я думаю, мы все является духовными чадами апостола Андрея. Но конкретно к какому апостолу ты принадлежишь, я лично больше ощущаю себя принадлежным к апостолу Павлу. Не потому, что он ходил по Руси, это, конечно, к сожалению, не было, но потому что именно его послания оставили для мне глубокий след. Наверное, не так важно, какой апостол передал, Дух Святой один и тот же, здесь передача благодати, она не может быть сродни плотскому родству. Но это родство духовное, оно объединяет нас не с одним конкретным апостолом, а наверное, со всеми апостолами, потому что Дух Святой один и тот же. Ну с духовной точки зрения – да, мы, наверное, все-таки ближе к апостолу Андрею, может быть, еще немножко к апостолу Фоме, он тут неподалеку ходил, да, ну каким-то другим еще апостолам. Ну вот так чтобы конкретно, я думаю, мы должны здесь все-таки ориентироваться поближе, не так глубоко, далеко уходить в историю, а смотреть на наших архипастырей. Обычно даже простые люди, простые прихожане знают, кто поставлял епископа на их кафедру. Вот так как я клирик Белгородской епархии, у нас там был владыка Ювеналий, и митрополит Иоанн является как бы его духовным преемником и несет в себе дух владыки Ювеналия, который раньше возглавлял и Курскую кафедру, Белгородскую, когда это все было единое. И потом владыка Иоанн стал возглавлять Белгородскую кафедру. Поэтому я себя ощущаю по-сыновьи и духовным чадом своего архиерея. И вот эта связь, если ты ее осознаешь, она очень чувствуется, действительно чувствуется. Но тут, конечно, от человека все зависит. А я в нее очень сильно верю, и даже когда мы просто с Владыкой разговариваем, просто общаемся, я чувствую к нему родство, как к отцу. Не только потому что он меня рукополагал, а потому что он мой архиерей. Вот Церковь, она как семья устроена. Ведь здесь главное это не от кого ты там произошел, не кто тебя рукоположил, а главное, в какой семье ты находишься.
А. Ананьев
– Я просто каждый раз, когда смотрю на руки священника, я понимаю, что эти рука, они имеют прямую связь с руками апостолов, и неизбежно возникает вопрос: а с каким же апостолом, это же так кажется вдруг важным, понимаете. У нас осталось время еще на один буквально вопрос, будет он коротким. Я слышал, что в храмах собираются, мне на радость, повторять пасхальное богослужение, вот этот крестный ход пасхальный, по крайне мере, собирались. Будут ли повторять?
Иерей Николай
– Я про такое не слышал. Не думаю, что в этом есть какая-то нужда, тем более сейчас вот эти массовые собрания пока что приостановлены у нас, даже действие воскресных школ, молодежных организаций наших тоже пока что приостановлено, в связи с пандемией. Но ведь люди тяготеют к крестным ходам. Я думаю, сейчас лучше переждать, в крестные ходы мы еще находимся. Если есть особая какая-то потребность, я думаю, лучше посетить святые места, тем более, благо они сейчас открываются, и там поучаствовать в торжествах, совершить паломничество. Если даже в приходе такой практики нет, я имею в виду возобновления пасхальных крестных ходов, мне кажется, будет более уместным совершить паломничество в святые места, которые ты давно хотел совершить. Кстати, так многие и сделали. У меня знакомый, он говорит, у него так получилось. Он, получается так, что уехал в монастырь до начала самоизоляции, а потом уже выехать не получилось, и он весь период самоизоляции провел в монастыре.
А. Ананьев
– Счастливый человек.
Иерей Николай
– И это было самое приятное время в моей жизни, да, несколько недель.
А. Ананьев
– Ну мне просто в этом году очень – я почему обрадовался, когда услышал это или прочитал где-то, – мне очень не хватило в этом году вот этого вот возгласа священника: «Христос воскресе!», чтобы все хором кричали: «Воистину воскресе!» В этом году этого же не было, я так надеялся, что это будут повторять. Ну что, наше время, к сожалению, подошло к концу. Отец Николай, низкий вам поклон за удовольствие от общения с вами. Надеюсь, что такое же удовольствие получили и наши слушатели. Спасибо вам большое.
Иерей Николай
– Спасибо всем вам, дорогие радиослушатели, дорогой Александр. Я очень надеюсь, что в ваших храмах на каждое воскресное богослужение будет звучать громкий призыв вашего пастыря: «Христос воскресе!»
А. Ананьев
– Воистину воскресе! Спасибо большое. Клирик храма Николая Чудотворца в Отрадном, священник Николай Бабкин. Я Александр Ананьев. Вернуться к этому разговору вы, как всегда, можете на нашем сайте https://radiovera.ru. Услышимся в следующий понедельник. До новых встреч.
Иерей Николай
– До свидания.
Артёму Казённых важно отправиться на лечение, нужна помощь
Артёму Казённых 9 лет, он не может нормально двигаться и очень плохо видит. Но благодаря любви и заботе близких, жизнь его наполнена теплом и радостью. В семье мальчика есть особенная традиция — когда кто-то из друзей и знакомых приходит в гости, Артём неспеша подходит к человеку и аккуратно кончиками пальцев трогает его лицо. Так он здоровается с близкими людьми и понимает, кто пришёл в дом.
Артём всю жизнь борется с последствиями остановки сердца и нескольких операций на головном мозге, которые пережил в младенчестве. Чтобы помочь ребёнку развиваться, мама ежедневно выполняет с ним разные физические упражнения, возит сына на реабилитации. «Постепенно наш герой восстанавливается, — говорит Лидия. — Сейчас Артём осторожно делает первые шаги, самостоятельно может подняться и сесть на стул, что-нибудь съесть. Его крёстная, кондитер, каждый праздник старается порадовать Артёмку маленьким бисквитным десертом, что вызывает у него бурю положительных эмоций. Ведь теперь он может сам прожевать кусочек торта, хотя раньше ел только протёртую пищу», — продолжает рассказ мама.
Жить сегодняшним днём и замечать всё хорошее — вот девиз семьи Артёма Казённых. «Мы радуемся даже самому малому, тому, чему многие люди не придали бы значения. Например, недавно сынок впервые смог обнять меня одной рукой за шею. Просто обнять — какое это счастье!» — радуется Лидия. Она верит, что у сына впереди много новых побед.
Сейчас Артёму предстоит следующая реабилитация, которую мама оплатить не в силах. На помощь пришёл благотворительный фонд «Дети Ярославии», он открыл сбор для мальчика. И если вы хотите поддержать Артёма, переходите на сайт фонда: deti-yaroslavii.ru
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Смыслы Страстной седмицы». Прот. Павел Великанов
У нас в гостях был настоятель московского храма Покрова Богородицы на Городне в Южном Чертанове протоиерей Павел Великанов.
Мы размышляли с нашим гостем о смыслах и значении Страстной Седмицы и о том, как участие в богослужениях этих дней может помочь подготовиться к встрече главного христианского праздника — Пасхи.
«Страдания и вера». Татьяна Семчишина
У нас в гостях была медсестра детской реанимации Татьяна Семчишина.
Мы говорили о том, как страдания и жизненные испытания могут способствовать приходу к вере, о том, как поддержать человека в горе, а также о важной роли тишины и молчания в нашей жизни.
Ведущий: Константин Мацан
К. Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, уважаемые друзья! У микрофона Константин Мацан. В гостях у нас сегодня Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. Добрый вечер!
Т. Семчишина
— Здравствуйте!
К. Мацан
— Вот не первый раз Татьяна у нас в гостях в программе «Светлый вечер», а уже даже второй. Мы с Таней не то, чтобы давно, но знакомы, поэтому, как в жизни, будем общаться «на ты». И я бы вот с чего начал. Вот я тебя представляю как медсестру детской реанимации... Нередко я встречаю такое мнение, что вообще во врачебном сообществе, скорее, человек будет неверующим, потому что взгляд на мир научный, естественнонаучный, работаете вы с конкретными данными физиологии, анатомии, биологии и так далее, и вот места чему-то такому, что не измеряется на приборе, здесь, вроде бы, не остается. Почему «вроде бы»? Потому что, с другой стороны, а где еще встретить чудо, как не в больнице, где происходят, наверное, иногда необъяснимые с медицинской точки зрения вещи, когда врачи говорят: «Ну, бывает, и такое бывает. Хорошо, что человек выздоровел». Вот как ты это наблюдаешь, будучи человеком внутри этого процесса?
Т. Семчишина
— Наверное, стоит сразу оговориться, что поскольку я не врач, а медсестра и могу говорить от лица не столько врачей или врачебного сообщества, а медицинского сообщества, как медработник, как я сама это переживаю или как я это наблюдаю... И, конечно, ты абсолютно прав, что, с одной стороны, медики имеют дело с множеством данных, законов, процессов, опять-таки, опыта врачебного профессионального, медицинского, тех случаев, которые наблюдают, и это, конечно, в какой-то степени сужает область такой детской... назову это... не хочу никого обидеть, но какой-то слепой веры, когда ты надеешься и очень хочешь надеяться, тем более, когда речь идет о любимом человеке, близком, который болеет и страдает. Наверное, в этом смысле медики гораздо более люди отстраненные, может быть даже, циничные, потому что там, где мама болеющего ребенка продолжает надеяться, медики понимают, что это закончится тем или иным исходом.
С другой стороны, в нашей области, и это знает очень хорошо любой врач, медсестра, все те, кто каждый день занимается лечением людей и пытается им помочь, всегда есть место для необъяснимого и для того, чтобы... я назову это «действовал Бог», как человек верующий. Потому что даже если будет самая лучшая команда профессионалов, которые будут, допустим, оперировать в самой лучшей больнице, с самым лучшим оборудованием и самым лучшим обеспечением всеми необходимыми препаратами, есть всегда место, ну, случайности, стечению обстоятельств, когда что-то может пойти не так, или когда что-то может пойти так в тех больницах, местах, где нет совсем никаких условий. Но почему-то в одних ситуациях человек выздоравливает и получает исцеление, а в других вдруг начинаются какие-то осложнения, которые могут привести и к смерти. И, наблюдая за этим, наверное, люди могут по-разному это истолковывать — и как, опять-таки, случайность, совпадение, но здесь всегда есть место тайне, и я думаю, что никто другой, как медики, не наблюдают этого так часто, когда, кажется, по всем законам, все должно пойти таким образом, а оно идет совершенно другим.
Ну и, плюс, конечно же, никто, как медики, так часто не видит страдания и, в том числе, смерти, которая, да, к сожалению, становится частью нашей рутинной работы. Но без осмысления этого ты не можешь там оставаться. Другое дело, что каждый человек находит для себя разный ответ в этом осмыслении, и кто-то находит его действительно в вере, а кто-то — в такой отстраненности и некотором, наверное, ожесточении, может быть, сердечном, которое скрывается за словом «профессионализм».
К. Мацан
— Ну, говорят, что врачи — циники. Вот это — про это, да?
Т. Семчишина
— Наверное, да, можно и так сказать.
К. Мацан
— Вот ты, мне кажется, важнейшую тему ты такую поднимаешь — вообще о приходе к вере, о, скажем так, содержании этого процесса. Вот ты сказала, что, встречаясь часто со смертью, с уходом людей, разные люди совершают разные выводы, иногда противоположные, из одной и той же ситуации. А вот от чего это зависит, как тебе кажется? Почему один человек приходит к мысли, ну, к какому-то обоснованию для себя религиозной веры, включая то, что вот жизнь не заканчивается со смертью и есть надежда на вечную жизнь, вот в этом тоже выражается вера, а кто-то из той же самой ситуации делает вывод, что «нет, все» (я сейчас, может быть, огрубляю), «все бессмысленно». Вот этот самый цинизм, как, может быть даже, защитная реакция, возникает, бросающаяся в глаза бессмысленность. Вот я даже уже, скорее, знаешь, тут не про медицину, а к твоему опыту просто верующего человека, многолетнего прихожанина храма, который при этом с этой темой сталкивается, с темой медицины и смерти, — что Бог касается в какой-то момент сердца человека и говорит, что «вот найди утешение в этом, ищи утешение здесь», а другого, получается, Бог не касается, раз он ожесточается и не верит?
Т. Семчишина
— Это сложный вопрос.
К. Мацан
— Конечно, сложный. Я, вообще-то, простых вопросов не задаю.
Т. Семчишина
— Сложный вопрос, на который я могу попробовать ответить некоторым предположением, потому что все-таки опять я говорю с позиции человека верующего, хотя и мне знакомы сомнения, недоумение, и уже в профессию я пришла верующим человеком. Хорошо, конечно, ответить просто и схематично, сказав, что это зависит от того, с каким сердцем, наверное, с каким багажом ты уже приходишь, ну вот, там, например, в профессию или в какую-то конкретную ситуацию страдания, боли и какого-то экзистенциального напряжения. Потому что, конечно, влияют и встречи, и воспитание, духовное воспитание наших учителей. Потому что в том, как я вижу какие-то вещи и как я их трактую, огромная заслуга, и это результат работы множества людей, с которыми мы общались — и отца Георгия Чистякова, и владыки Антония Сурожского, чьи книги оказали на меня очень большое влияние, и Фредерики де Грааф, и многих других людей. И когда ты встречаешься лицом к лицу с конкретной ситуацией, она ложится уже на подготовленную почву. Хотя, говорю, конечно, это не исключает вопросов, недоумений, сомнений и боли.
С другой стороны, наверное, и благодать Божья... Я не знаю, как ответить на вопрос, почему кого-то касается, а кого-то не касается. Но это еще и выбор, это и выбор человека в том, чтобы оставаться открытым или нет. Мы все испытываем боль — это я совершенно точно могу сказать. Мы все, работая там, где мы работаем, и видя то, что мы видим, переживаем за наших пациентов и не можем эту боль не испытывать. Другое дело, насколько мы ее в сердце допускаем и насколько мы готовы и в дальнейшем ей открываться и — может быть, не самое удачное выражение — что-то с ней делать. Потому что я могу отдать ее Богу — это, мне кажется, единственное, что имеет смысл, и дать согласие на то, чтобы снова этой боли открываться. Но я совершенно точно знаю и понимаю, что бывают и моменты, и бывают ситуации, когда человек говорит: «Нет, я не хочу этой боли. Да, я вижу ее, но я совершенно не готов ее испытывать и снова и снова к этой ситуации возвращаться, поэтому я выбираю такое дистанцирование». Потому что это тоже ведь может быть объяснено очень логично и какими-то важными причинами и мотивами для того, чтобы профессионально не выгореть, для того, чтобы мочь помогать больным, для того, чтобы уметь профессионально оказывать им помощь, и так далее. И, наверное, да, мировоззрение, наверное, готовность открывать сердце и готовность как-то рефлексировать и, ну, назову это «что-то делать» с этим переживанием и что-то делать с этой болью. Наверное, от этого зависит.
К. Мацан
— Ты эту фразу произнесла, очень такую цепляющую в хорошем смысле слова — «отдать Богу». Вот мне эти слова очень нравятся — «надо отдать боль Богу», потому что в них, что называется, постулируется сразу и существование Бога, и Его активное участие в жизни человека верующего, то, как это верующий видит, Его готовность эту боль человека забрать, какое-то такое динамичное отношение. То есть, Бог из какого-то слова, фигуры, идеи, чего-то такого большого, где-то существующего, превращается в Того, Кто близкий с тобой, Кому до тебя есть дело. А вот как ты это переживаешь? Как бы ты, ну, если угодно, объяснила вот это свое чувство — отдать боль Богу — человеку, который этого опыта не имеет? Понятно, что это сложно, может быть даже, невозможно объяснить до конца или даже хоть сколько-то. Но описать, свидетельствовать, наверное, можно. То есть, это невозможно передать, как любой опыт, но, может быть, что-то о нем можно сказать?
Т. Семчишина
— Ты знаешь, однажды у нас был такой разговор с коллегой — ночной, в какое-то небольшое затишье и в какой-то небольшой такой промежуток передышки. Она спросила меня: «Скажи, вот ведь я вижу, что довольно часто ты общаешься с семьями наших детей, и даже с кем-то, и со многими ты продолжаешь общаться после смерти детей. Они присылают тебе фотографии. Как ты все это выносишь? И зачем?» И тогда я попыталась ответить на вопрос, именно используя вот этот образ «отдать Богу», при этом понимая, что я разговариваю с человеком, который, может быть, где-то очень на пороге веры, как-то задумывается. Это действительно было сложно, как это можно объяснить, потому что, разговаривая со «своими» (я беру это сейчас в кавычки) — ну, с теми, кто как-то более в церковный контекст погружен, среди верующих людей, я могу что-то говорить о молитве, хотя все эти слова — они, наверное, будут достаточно плоскими, и все будет не то. Но здесь суть в том, что есть боль, которую на самом деле очень сложно вынести. Ее довольно сложно вынести еще и потому, что ты не можешь ничего с этим сделать. Иногда это твоя боль, личная, потому что ты соприкасаешься с какой-то трагической ситуацией и видишь, как это отражается на семье, на ребенке. Может быть, еще обстоятельства какие-то сложные. Иногда это, действительно, да, тоже вот отражение боли других людей. Ты видишь, насколько другому человеку больно — матери, потерявшей ребенка своего, или самому ребенку. Но наше, наверное, такое человеческое, естественное желание — эту боль утишить сразу, уменьшить ее, избавиться от нее. Когда я говорю о том, что мы можем отдать эту боль Богу, это, наверное, больше о том, что мы можем ее с кем-то разделить. Это не всегда означает утешение, но когда ты в боли не один, это приобретает какой-то другой смысл. И особенно когда ты в этой боли не один, а с кем-то, кто больше тебя, больше всей этой ситуации, Тот, Который благ, Который милостив и Который, в общем, не хочет никому зла и не хочет никому ничего плохого. И когда ты в этой боли с тем, кто в глубине своего существа видит и держит судьбы всех и знает тайну, и знает каждого по имени — и этого ребенка, который ушел, или этой семьи, каждого ее члена. Наверное, как-то более стройно мне сложно это объяснить, но, как говорил кто-то из великих, что боль... ты можешь горе разделить пополам с кем-то, и это уже... Ну это совместное проживание — оно и объединяет, и оно помогает тебе в этом быть и продолжать, продолжать существовать, продолжать жить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Мы говорим о трудных вопросах, на самом деле, веры, которые возникают в связи с болезнью, в связи с испытаниями. И наша сегодняшняя гостья видит это просто в процессе своей работы в детской реанимации. Вот еще немножко останавливаясь, может быть, задерживаясь на этом выражении, на этом состоянии, наверное, сердца человеческого — «отдать боль Богу»... Я вот в прошлой части упомянул, что мне оно очень нравится, это выражение, потому что в нем дается какое-то представление о Боге активном и с нами взаимодействующем, к нам обращающемся. Но ведь тут еще, наверное, важно, что и человеческая активность здесь постулируется? Я почему об этом спрашиваю — потому что я вот помню, в похожем контексте когда мы с кем-то говорили, вот отдать боль Богу, отдать проблему Богу, поручить эту проблему Богу, человек совершенно нецерковный и неверующий услышал в этом пофигизм. То есть, «вы, верующие — вы просто от этого закрываетесь». Ну, «отдай Богу» — это то же самое, как, другими словами, просто «не думай об этом», «да не парься!». Но правильно, что мы не про это же говорим сейчас? А вот как ты это чувствуешь? Почему это не про «не парься»? Вот я даже понимаю, что в плане твоей работы в реанимации это глупый вопрос и наивный. Я не предлагаю тебе сейчас переносить его на конкретные ситуации, когда перед тобой страдающий человек. Но если говорить именно о вере, о том, как ты проживаешь отношения с Богом, которые вот не про «не парься», а про твое активное участие — что это такое?
Т. Семчишина
— Я думаю, что если говорить с точки зрения психологии, наверное, можно назвать это формой рефлексии, да? Что когда происходят какие-то сложные события — ну, например, смерти пациентов, еще какие-то неразрешимые вещи, с которыми мы активно в рамках своих профессиональных обязанностей сделать ничего не можем, то просто забыть и как-то отодвинуть это в долгий ящик — это, наверное, да, была бы, наверное, пассивная позиция. Мне кажется — ну, может быть, я так устроена, но мне кажется, что очень важно все-таки не оставлять эти ситуации, а к ним возвращаться и их обдумывать. Пусть это будет с точки зрения психологии действительно такой рефлексией. Но если говорить с точки зрения веры, то мне кажется очень важным вот что. Когда-то я услышала это от Фредерики де Грааф. В каком-то разговоре мы с ней обсуждали тоже какую-то рабочую ситуацию, и она говорит: «Ну ты зовешь туда Бога, ты зовешь туда прийти Бога? Ты знаешь, что в какие-то моменты ты можешь требовать, чтобы Бог туда пришел? Да, Он знает это и без тебя, да, Он видит эту ситуацию, но ты можешь требовать, чтобы Божья Матерь и Господь в эту ситуацию вошли». Я не сразу это поняла, что она имеет в виду, но мне кажется, что это какая-то точка соприкосновений, точки встречи именно активности человека и активности Бога. Потому что это пространство человеческого сердца. И человек, видя или участвуя в неких обстоятельствах, где человек страдает, его призыв Бога туда — это, мне кажется, именно это и есть проявление активности, неравнодушия, неотстранения. И то же самое — если речь идет о смерти или вот о каких-то таких сложных событиях. То есть, мы, с одной стороны, молимся и отдаем Богу эту ситуацию — может быть, непонятную, может быть, с которой мы не согласны, но, вместе с тем, мы призываем Его прийти туда и освятить эту ситуацию Своим присутствием. Как дальше будет, я не знаю, но что-то страшное уже случилось, что-то трагичное уже случилось. Но призвать Бога в эту ситуацию, мне кажется, это лучшее, что можно сделать.
К. Мацан
— Я помню, в одном интервью священник Александр Ткаченко, создатель первого детского хосписа в России, сказал, что у Бога нет других рук, кроме наших. Ну это не он первым сказал — это такая известная, бесспорная, с одной стороны, мысль. С другой стороны, я помню, что в другом интервью человек тоже, много работающий, скажем так, в социальных проектах, помогающий и бездомным, и больным, к этой фразе по-другому отнесся — что «не, ну, конечно, у Бога есть другие руки, кроме наших, потому что, может быть, если Господу надо, Он Своими руками что-то сделает и без нашей помощи». И тогда человек добавил: «Ну, в лучшем случае, пальцы». Но, может быть, мы не будем множить дальше физиологические метафоры — «руки», «пальцы», но что ты об этом думаешь? Как в тебе эти слова отзываются?
Т. Семчишина
— Мне кажется, что это — опять-таки, наверное, возвращаясь к вопросу открытости сердца и открытости... ну, открытости миру, открытости человеку, причем, в совершенно разных реакциях. Мне почему-то первое, что приходит на ум, когда я слышу эти слова, это какие-то ситуации... Ну вот, например, самая простая — допустим, закончилась моя смена, и я выхожу из отделения, может быть, очень уставшей и, может быть, думающей только о том, чтобы поскорее добраться домой...
К. Мацан
— Потому что после суток дежурства.
Т. Семчишина
— Да, ну, после суток, и поехать скорее домой, и лечь спать, и вообще как-то немножечко отключиться от той реальности, которая была моей реальностью в последние 24 часа. И в этот момент, например, я вижу, что на диванчике около отделения нашего сидит женщина и, например, плачет. И, может быть даже, я узнаю в ней маму кого-то из наших детей. И здесь может быть несколько вариантов, да? Это может быть, например, мама, с которой есть у нас какой-то контакт и с которой у нас, ну, какие-то отношения даже сложились, потому что ребенок уже лежит какое-то продолжительное время. Это может быть мама какого-то другого ребенка, с которым я никогда не работала, но я знаю, что она приходит. Или, может быть, это совсем незнакомый человек. В целом, реакция моя может быть такова, что, ну, вообще-то, я закончила уже работать. Лифт — вот, пожалуйста, здесь пройти пять метров, и я сажусь на лифт и уезжаю к себе. Ну, потому что это не мое дело. Ну, плачет она — почему она плачет? Я не знаю, почему она плачет. Узнавать и как-то погружаться в это все еще я могу быть совсем не готова. Но, на мой взгляд, если так сложилось, что на выходе со смены почему-то я встретила эту женщину, ну, лучше подойти к ней, сесть и спросить ее, по крайней мере, что случилось. Или, ну, может быть, какими-то другими словами. Потому что мы все очень сильно нуждаемся в том, чтобы быть увиденными другими людьми. И, может быть, я ничем не смогу ей помочь. Может быть, я и выслушать ее не могу. А может быть, она мне как-то грубо даже ответит, или агрессивно, или... Да все, что угодно, может быть. Но в данном случае как-то Божьими руками... Что я могу, как Божьи руки, здесь, да? Я... вот как задание от Бога такое, да, это переживаю — что если человек встречается, даже если мне очень не хочется, даже если как-то вот... ну, как будто бы даже я имею моральное право пройти, но лучше все-таки подойти и спросить. Ну не захочет она другого человека рядом с собой, не нужно ей это будет — ну тогда так, как есть. Может быть, посидеть с ней какое-то время. А может быть, она пришла, потому что были ситуации, когда, например, мама потерялась просто. Ну, то есть, она должна была прийти в другое место, и она потерялась, растерялась, там, ребенок в тяжелом состоянии, и она не поняла, куда идти. И это все тоже решалось довольно просто, потому что я вернулась в ординаторскую, мы позвонили лечащему врачу и поняли, что требуется — она перепутала этажи и пришла не туда. То есть, это могут быть какие-то вещи, которые совсем не «великие», но если мы пришли в этот мир, если мы родились и продолжаем жить, и если как-то мы хотим для Бога тоже что-то делать, мне кажется, хорошо бы стараться — конечно, это не всегда получается, но — держать глаза открытыми, уши открытыми и сердце открытым.
К. Мацан
— Вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. У микрофона Константин Мацан. Не переключайтесь.
«Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. Еще раз здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан. Мы говорим сегодня с Татьяной Семчишиной — медицинской сестрой детской реанимации.
Вот до перерыва, знаешь, какую-то ты очень важную тему затронула, причем, важную, знаешь, вот мне лично в плане каких-то лайфхаков. Лайфхаков, потому что мы хотим, чтобы от наших программ была сплошная польза, и вот на практике что выносить. Я вот могу тебе признаться, что для меня вот в той ситуации, которую ты описывала — допустим, сидит человек в больнице ли, на улице, на работе ли где-то, например, плачет, и, в принципе, ситуация, с одной стороны, располагает к тому, чтобы подойти, спросить, что случилось, а с другой стороны, ты понимаешь — вот это моя проблема психологическая, честно признаюсь тебе и всему честному народу, — я боюсь вот того самого какого-то грубого ответа, неловкости, которую я могу создать, в которой я могу оказаться, боюсь почувствовать себя глупо. И боюсь одновременно и человеку как-то... Может быть, ему сейчас не нужно внимание. Вообще, я понимаю — допустим, когда мне плохо, я, может быть, не хочу, чтобы вообще меня трогали. Но это индивидуально. Я внутри себя борюсь, с одной стороны, с каким-то правильным пониманием, что, ну, хорошо бы сейчас подойти, узнать. И я вот абсолютно понимаю тебя, когда ты говоришь, что «вот мне сейчас, именно мне этот человек именно попался — ну неслучайно же это, ну Господь же все видит!» А с другой стороны, какие-то внутренние ограничители включаются. Вот что ты посоветуешь? Ты отчасти уже об этом начала говорить. Может быть, ты тоже это испытываешь. Судя по всему, тебе это знакомо. Как находить для себя внутреннюю мотивацию все-таки поступить по-христиански, громко скажем, и вот это внимание проявить, не боясь, несмотря ни на что, и быть готовым даже, там, не знаю, к неловкости, к грубому ответу, но все-таки сделать?
Т. Семчишина
— Ну, начнем с того, наверное, что касается мотивации, что, боюсь, нет готовых рецептов, потому что каждый раз и в каждой ситуации приходится делать выбор. Это не что-то такое, что идет по накатанной и что один раз уже решено, и теперь наконец-то все просто и легко.
С другой стороны, я вот о чем думаю. Господь дал нам свободу, и эта свобода — она выражается во всем. Она выражается, в том числе, в том, что решим мы сами — подойти или не подойти. Она заключается и в том, что человек может принять нашу помощь, не принять нашу помощь, нуждаться в нас, не нуждаться в нас, а нуждаться в ком-то другом. И, наверное, один из тех принципов, которые хорошо бы постараться соблюдать, это человеку эту свободу предоставить. И в каких-то ситуациях я понимаю, что мне проще все-таки тоже опираться на рецепты на какие-то готовые, и в каких-то ситуациях я для себя формулировки нашла. Вот, например, я живу на метро «Теплый Стан», где у нас находится рынок, и там переход довольно длинный из метро, много лестниц, куда довольно часто приезжают бабушки со своими сумочками-кошелочками на колесиках. И для того, чтобы подняться или спуститься (а чаще всего бабушки приезжают уже с нагруженными сумочками), ну это требует усилий, чтобы по ступенькам их поднять. И тоже кажется — ты видишь пожилого человека, который с этой тележечкой со своей цок-цок-цок по ступенькам, и реакция может быть очень разной, потому что бабушки тоже по-разному настроены.
К. Мацан
— Меня однажды так отшили, будто я хотел сумку забрать, а не поднять.
Т. Семчишина
— Да. Потому что бывает, что, действительно, ну вот люди как-то так реагируют остро. И, ну, для себя я какую-то формулировку нашла такую, что когда я подхожу, говорю: «Извините, пожалуйста, разрешите вам помочь!» — и это оставляет человеку абсолютную свободу, потому что кто-то может сказать: «Да мне и так удобно». О’кей. «Да, хорошо, очень было бы здорово». «Нет, не нужно». И... Ну, и когда... И себя чувствуешь в этом тоже свободной. И человеку ты предлагаешь, и оставляешь ему право отказаться и свободу отказаться или принять.
Конечно, гораздо сложнее, когда речь идет не о физической помощи, которая очевидна, а о помощи (или не помощи), о каком-то участии, когда речь идет о горе, слезах или какой-то сложной ситуации, и мы не знаем, что случилось. Но, мне кажется, если иметь в виду, опять-таки, эту деликатность и какое-то пространство свободы, ну, по крайней мере, может быть даже, и вопрос «что случилось?» не такой удачный... Там, что ты расскажешь, что случилось? «Мне плохо». Там, «моему ребенку плохо». Что случилось... Все плохо. Но, может быть, спросить: «Я могу вам чем-то помочь?», как бы по-киношному ни звучала эта фраза. Или: «Не могу ли я что-то для вас сделать?» И если человек скажет «нет», может быть, побыть еще, посмотреть на него и уйти?
К. Мацан
— В прошлой части программы ты говорила, когда мы начали в самом начале размышлять о том, насколько человеку в медицинском деле труднее или проще, скажем так, прийти к вере, найти утешение к вере, ты сказала: «Все мы переживаем боль и сомнения». Я вот хотел бы к этой фразе творчески придраться. Опять же, может быть, это будет связано с твоей работой, может быть, нет, но какие у тебя сомнения в вере, какие вопросы к Богу (если это одно и то же — сомнения в вере и вопросы к Богу)? Я понимаю, что ты вряд ли ставишь под сомнение бытие Божие как таковое. Хотя сейчас ты расскажешь. Но тогда чего они касаются?
Т. Семчишина
— Они действительно не касаются бытия Божия. Но... Есть, например, сомнение — это один из самых болезненных вопросов, я думаю, что не только для меня. Это вопрос, что есть благо. Что есть благо, ну, например, для конкретного ребенка. Или что есть благо для его семьи. И если мы говорим о том, что, ну, «я верю, что Господь всемилостив и благ, и в Его деснице тайна человеческой судьбы», то где это благо в какой-то конкретной ситуации, где его очень сложно разглядеть или невозможно? И что есть благо в этой ситуации? Это вопрос, который довольно часто снова и снова приходится ну как-то решать, задавать, по крайней мере, этот вопрос.
К. Мацан
— Ты имеешь в виду, может ли болезнь, например, быть благом для семьи, для человека, для ребенка?
Т. Семчишина
— Я боюсь сейчас уйти в какие-то теоретические размышления, потому что все-таки эти, наверное, вопросы имеют право задавать только непосредственные участники. Легко сидеть в студии и говорить о таких вещах. Но, скорее, это какие-то очень конкретные события или конкретные... Даже, наверное, не столько сама ли болезнь — благо. Я не буду касаться этой темы — она слишком деликатная, и она слишком индивидуальна для каждого конкретного человека. Но в процессе лечения и в процессе борьбы за жизнь мы, да, сталкиваемся с ситуациями — ну все ли мы сделали правильно и все ли мы сделали, исходя из блага, из пожелания блага, например, такой вопрос. И еще вопросы смысла, который, наверное, основополагающий — в чем смысл, где смысл? Наверное, немножко сложно говорить об этом абстрактно, но я боюсь, честно говоря, приводить какие-то конкретные примеры, потому что опасаюсь быть недостаточно бережной и деликатной к тем людям, о которых я могу рассказывать.
К. Мацан
— Когда человек надеется на чудо, а чудо не случается, это вызов вере?
Т. Семчишина
— Это очень серьезная проверка, я думаю. Потому что, как сторонний наблюдатель, опять-таки, я могу говорить о том, что очень часто чудо, которого мы хотим, оно имеет очень конкретные осуществления, да? То есть, мы хотим очень конкретных вещей, надеясь на чудо. Например, в ситуации болеющего ребенка хотим его выздоровления во что бы то ни стало. Вопрос блага в этом тоже очень важен, потому что иногда, например, в силу ряда причин, осложнений, лечения мы, как медики, можем понимать, что если даже ребенок выживет в этой ситуации, то его жизнь не будет полноценной. Он, например, ну, не сможет никогда ходить или не сможет говорить, или еще чего-то не сможет. То есть, его выживание физическое — оно не будет означать качества жизни и полноты этой жизни. Ну, хотя о полноте, наверное, можно говорить в духовном смысле, и мы, наверное, не будем эту тему затрагивать. Но я вижу, например, несколько вещей и могу поделиться такими размышлениями — что чудо иногда может быть в другом. Мы просим конкретного чуда в выздоровлении, а чудо случается, выражаясь в каких-то других вещах, хотя ребенок погибает, например, и этого выздоровления мы не получаем.
Но когда я говорила еще о том, что это такая проверка того, что стоит наша вера... С одной стороны, мы помним прекрасно все евангельские строки — «просите, и что бы вы ни попросили Во Имя Мое, да будет вам», С другой стороны, это тоже достаточно известные слова — о том, что «что нам дороже — сам Бог или Его блага, или Его благодеяния?» И вот в ситуации, когда мы просим и не получаем, очень бывает сложно, но возможно сохранить веру в то, что Бог всемилостив и благ, и неизменен, и принять из Его руки то, что происходит, даже если мы сейчас этого не понимаем. И даже если очень больно. И даже если эта боль потери разрывает сердце.
Но я вот, наверное, не посмею здесь говорить о наших родителях, потому что действительно для этого каждый проходит свой путь, и свой путь осмысления, и свой путь веры. Но вот здесь очень серьезно встает вопрос, насколько дорог мне Бог. Если я не сомневаюсь в Его существовании, если Он был здесь, если Ему небезразлична судьба моего ребенка, если Ему небезразлично все, что происходит с нами, как дальше строить эти отношения, если случилось то, что случилось.
И почему-то вот хочется мне еще одним поделиться — тоже важным, мне кажется, моментом таким. Однажды мы провожали семью, у которой умер малыш. Было отпевание, и батюшка наш, больничного храма после того, как отпевание закончилось, он подошел к супругам, к родителям малыша, обнял их и сказал: «У вас было время надежды, теперь оно закончилось, и наступает время веры и любви». И это настолько точно отражает состояние... Ну вот, по крайней мере, это такое было точное описание для этой конкретной семьи, потому что они до последнего надеялись. И сейчас, когда все закончилось так, как закончилось, они возвращаются домой, но возвращаются домой, к сожалению, с погибшим ребенком. Но наступает время, когда ты можешь верить во встречу, ты можешь верить в то, что любовь не заканчивается земной жизнью, и что любовь продолжается. Вот, мне кажется, это какое-то максимально точное описание того, что может происходить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Вот буквально предвосхищаешь ты ту тему, о которой я хотел бы в этой последней части нашей программы поговорить, без которой, конечно, наш сегодняшний разговор был бы неполным. В том смысле, что мы всю программу говорим о твоей работе, о том, что ты видишь на работе, как медицинская сестра в детской реанимации, о трудных ситуациях, боли, страдании, смерти как о вызове вере. Как о вызовах. Но что-то мне подсказывает, что этим, скажем так, духовная палитра твоей работы не исчерпывается, и наверняка есть место и наблюдениям встречи с надеждой, с любовью, с тем светлым, что происходит. И это тоже связано с верой, может быть, дает ей расти, укрепляться, убеждаться, утешаться, получать от Бога утешение. Вот насколько в этом смысле тут твоя работа на твою веру влияет? Был ли пройден какой-то путь — вот не с точки зрения вызова и проверки, а с точки зрения вот ее еще большего какого-то раскрытия и, ну, если угодно, открытия красоты Божьего замысла о нас всех?
Т. Семчишина
— Мне действительно не хотелось бы, чтобы у наших слушателей создалось впечатление, что где-то мы на передовой, где постоянные испытания и непрерывные вызовы жизни и вере. (Смеется.) Хотя, я говорю, конечно, это часть тоже нашей повседневной жизни.
Изменилось ли как-то само понимание, да? И как-то больше раскрылось ли видение Божьей красоты? Мне кажется, что очень явно в наших вот повседневных делах, в нашей повседневной работе раскрывается красота встречи. Красота встречи с человеком. Потому что, несмотря на то, что иногда рутина подразумевает какую-то скорость — что один, второй, третий, это поток людей, но эти лица и судьбы, которые проходят, это, конечно, удивительные какие-то такие нити и удивительные переплетения. Огромное у меня уважение вызывают наши родители и дети. Хотя с детьми мы не всегда имеем возможность общаться — ну, потому что, в силу особенностей отделения, мы можем уже видеть их в медикаментозной коме и под аппаратами, но с кем-то мы общаемся, и это люди, которые дарят огромную радость, как бы это ни странно показалось, и удивление, и удивление жизни. И... Ну, мы тоже меняемся, видя этот свет и видя эту красоту.
И, конечно, не могу не вспомнить одну из наших недавних таких историй, когда у нас полгода лежал малыш, и ему нужна была почечно-заместительная терапия. Ну, поэтому он был в сознании, он мог общаться. У него была масса каких-то игрушечек, книжечек. И мы его очень полюбили все — женская часть коллектива точно, но даже наши реаниматологи, конечно, они с большой нежностью относились к этому малышу. И поскольку он был у нас достаточно долго, и, конечно, для ребенка ситуация непростая — да, он днем находится с мамой, но он все равно в относительно незнакомом пространстве, на ночь он должен оставаться один, незнакомые люди, которые постоянно меняются и которые какие-то процедуры проводят. Но он, как любой ребенок, растет, смотрит на мир, чему-то учится, что-то ему нравится, что-то ему не нравится. И он это все разделял с нами. Мы научились читать, играть, какие-то новые вещи придумывали для того, чтобы его порадовать. (Смеется.) И мы многому учились...
Я не знаю, как ответить на этот вопрос, мне немножко сложно. Наверное, мне даже сложнее ответить на этот вопрос, чем на вопрос касательно вызовов. Но мы видим, насколько... Вот я думаю, что благодаря работе это тоже очень проявляется. Мы видим, насколько мир разный, насколько люди разные. Иногда, как бы банально это ни прозвучало, насколько уникален путь каждого человека и насколько все бывает неоднозначно, и не надо торопиться с выводами о человеке, например, или о семье. Лучше всего не пытаться со своими какими-то понятиями «правильными» на семью наседать, а побыть рядом с ней и сопроводить. Это, наверное, лучшее, что мы можем сделать. Этому работа очень учит. И она всегда напоминает о том, что Дух Святой — Он не в грохоте, а Он в тихом веянии ветра, вот в такой деликатности, нежности и соприсутствии. Это очень явно всегда.
К. Мацан
— Не могу тут не спросить, раз уж прозвучало имя чрезвычайно дорогого мне митрополита Антония Сурожского. Дорогого — в смысле, автора, пастыря, чьи тексты во многом вообще меня, конечно, тоже к вере привели и сформировали, видение каких-то вещей. Он много говорит о необходимости... Не необходимость — плохое слово «необходимость»... о молчании, о возможности молчания. В каких-то ситуациях быть с человеком рядом, без слов, просто быть, присутствовать, чтобы суть твоя была здесь, вместе с ним. И, с одной стороны, в общем-то, не так уж редко мы об этом говорим — о том, что слова часто не нужны лишние. А с другой стороны, так ли это просто на практике? Владыка Антоний тоже в своих текстах... Мне даже довелось один переводить с английского на русский, ранее не опубликованный по-русски текст. Вот об этом он там подробно размышляет — что тоже по-разному можно молчать. Можно просто прийти и помолчать. Ну вот я пять минут помолчал, вроде как, и исполнил завет владыки и больше... пойду дальше, поработаю. Можно молчать, говорит он, с таким достаточно напускным видом и молиться внутренне, показывая, что «вот, вот я молчу наполненно и молюсь за того человека, который рядом со мной». Может быть, такого молчания тоже не надо.
И мой вопрос к тебе, собственно, простой: а что это такое на практике? Удавалось ли, вот удавалось ли этот совет владыки воплощать по-настоящему? Я спрашиваю без подвоха, потому что мне это неизвестно — мне не удавалось, не было повода проверять это. А у тебя, наверное, поводов предостаточно.
Т. Семчишина
— Это совет, наверное, во многом «на вырост». Потому что это то, к чему можно всегда стремиться и пробовать, пробовать, пробовать снова, как и множество других советов, которые владыка дает. Но ты помнишь эту ситуацию, которую мы обсуждали, этот пример — если мама сидит около отделения заплаканная. Иногда... ну здесь какая-то чуткость, наверное, все-таки нужна. Потому что иногда, может быть, действительно один из способов проявить участие — это сесть рядом с ней. И, может быть, не сразу начать говорить, предлагать, и это тоже может быть такой формой, ну, «я свое дело сделал, могу теперь идти, быть свободнее». Я подошел, спросил: А ничего не надо? Помочь вам?" — «Не помочь». — «Отлично!» И с чистой совестью уходить домой.
К. Мацан
— Я прямо себя узнаю, сейчас ты описываешь...
Т. Семчишина
— Но посидеть рядом и как-то прислушаться — может быть, человек что-то скажет, а может быть, нет, и вот, как это владыка часто называет, «из глубины молчания задать вопрос», это уже, наверное, уже такая способность и какая-то душевная внимательность более высокого уровня.
Удавалось ли или не удавалось — я не знаю. Я не знаю, не мне судить, но...
К. Мацан
— Надо спросить у тех, рядом с кем ты молчала.
Т. Семчишина
— Вот я точно знаю вот что. Иногда мы с коллегами с нашими тоже обсуждаем какие-то сложные ситуации, которые случаются у нас на работе. Это могут быть и конфликты, например, с кем-то из родителей или какие-то ситуации кризисные такие, когда не знаешь, как реагировать, и довольно часто я слышу от наших девушек-медсестер вопрос (ну, он такой даже риторический), что «ну я не понимаю, что говорить, я не знаю, что сказать». Вот идет человек, который вот только что вышел из палаты, где умер ребенок его. И, вроде, с одной стороны, я тоже с ними работала, и как-то хочется выразить им соболезнование, но я боюсь подойти, потому что я не знаю, что сказать.
И однажды, когда мы беседовали с человеком вне нашей сферы, и я вдруг поймала себя на мысли, что у меня вопрос этот не возникает — о том, что сказать. И, наверное, можно считать это вот таким плодом наследия владыки. Потому что я не владею какими-то техниками и словами, которые всегда срабатывают, что придает мне уверенность и ту самую мотивацию и отсутствие страха в том, чтобы подойти к тому-то. Но иногда я понимаю, что ты можешь, даже переступив, там, через собственные неудобства, страх внутренний или все, что угодно, но просто подойти, и этого бывает достаточно. Иногда из этого рождаются слова, иногда нет. И иногда бывает, что... ну особенно когда ситуация крайне напряжена в силу переживания... И говорить, что... Просто я понимаю, что говорить что-то — довольно глупо. Да даже не только желание исполнить совет владыки, а просто слова неуместны. Ты в этом, может быть, минуту, две, пять, не знаю, сколько, будешь, а потом всегда можно спросить у, там, родителя, например, у мамы: «Вы хотите, чтобы, там, я осталась, или уйти?» И принять тот ответ, который будет озвучен.
Но мне кажется, что я бы, наверное, так отреагировала на этот вопрос — мы очень недооцениваем роль тишины и роль молчания. И как-то иногда как будто есть какое-то клише, что вот эта тишина и молчание — это отсутствие действия. Или это отсутствие, там, наполненности действия, наполненности смыслом. Хотя очень часто оно может быть гораздо более значимым, чем любые слова, сказанные от души, формально, те, не те. Часто слова действительно не имеют значения, мы об этом забываем. И отношение человеческое — оно не обязательно выражается в словах. Оно может быть в жесте или во взгляде выражено.
К. Мацан
— Вот мы на радио, к сожалению, не можем вообще без слов обойтись. Иначе это была бы тишина, которую было бы странно слушать. Но пускай наша сегодняшняя беседа, вот чьи-то слова сказанные, послужит к тому, чтобы, их услышав, нам всем захотелось — я это говорю абсолютно искренне и ответственно — немножко помолчать и побыть в тишине, но в такой вот не отсутствующей тишине, а вот именно в том, о чем ты сказала, — в тишине присутствия и в наполненном молчании рядом с ближними, с тем, кому сейчас нужна наша помощь.
Спасибо огромное тебе за нашу сегодняшнюю беседу. Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами была в программе «Светлый вечер». Я уверен, не последний раз на радио «Вера» мы с тобой общаемся, так что до новых встреч на волнах нашей радиостанции.
Т. Семчишина
— Спасибо большое! Всего доброго!
К. Мацан
— Счастливо! До свидания!