Сама наша закладка прозвучит в конце программы, но сначала мы услышим уникальную аудиозапись живого голоса автора книги, в которую я её вложил — запись голоса старейшего русского писателя первой волны эмиграции, Бориса Константиновича Зайцева. Итак, 1959-й год, радиостанция «Свобода».

«...В 1922-м году я заболел сыпным тифом, чуть не умер... Но благодаря этому получил разрешение уехать в Берлин, на поправку. Это и было началом эмиграции. В Берлине в это время было немало русских писателей, было и несколько книжных издательств. Вышло собрание моих сочинений в шести томах: „Тихие зори“, „Сны“, „Усадьба Ланиных“, „Земная печаль“, „Голубая звезда“, „Италия“. На эмиграцию выпала более зрелая полоса моего писания, и сильнее проявилась религиозная струя в нём, например, „Сергий Радонежский“, „Афон“, „Валаам“...»

Это был голос писателя Бориса Зайцева, прожившего в эмиграции ровно полвека, и отошедшего к Господу в начале 1972-го года. Книгу, о которой мы говорим сегодня, он сейчас и назвал: «Преподобный Сергий Радонежский».

В моей домашней библиотеке она, маленькая, изящно изданная Свято-Троицкой Сергиевой Лаврой в 2014-м году — стоит бок о бок с изданием объёмного жития Преподобного, составленного иеромонахом Никоном (Рождественским), и выпущенного тою же Лаврой в 1904-м.

На обеих книжках — картины Михаила Васильевича Нестерова.

Как же это удивительно, друзья! Ведь едва ли не впервые в русской литературе за написание жития (Зайцев завершил и издал свою книгу о Преподобном в 1925-м году) взялся не церковный деятель, но... сугубо светский литератор.

Обратимся снова к архивам радио «Свобода». Вот как говорил о Зайцеве в 1960-м году — старейший эмигрантский поэт и критик Георгий Николаевич Адамович:

«Помимо возраста и литературных заслуг, счёт которым растянулся бы значительно больше, чем на полвека, особое положение Бориса Зайцева в эмиграции объясняется и самым характером его творчества. Зайцев всегда был и остаётся до сих пор верным — тем мыслям и чувствам, которые одушевляли его ещё в юности. У него есть идеал. Этот идеал не только более или менее соответствует общим настроениям эмиграции, но и может уверенно быть противопоставлен коммунистическому миру. Зайцев — христианин. И притом, христианин — церковно-послушный, смиренный, без всякого „вольномыслия“, без умственной гордыни, без поправок к православию, которым на свой лад, вслед за бурей, поднятой Львом Толстым, предавались многие русские писатели. Указать на это необходимо, как на обстоятельство очень важное...»

И вот теперь — сама закладка. Я вложил её в начало книги Зайцева, в главу «Святой Сергий, чудотворец и наставник». В 1985-м году, благодаря все той же русской службе радио «Свобода», советские люди могли услышать чтение из труда Бориса Константиновича — в исполнении актёра театра и кино Юлиана Александровича Панича.

Тогда это, конечно, звучало сквозь вой специальных «глушилок».

Мы же — с благодарностью — слушаем сейчас запись — из архива радиостанции.

...Слушаем из книги Бориса Зайцева о Преподобном Сергии.

«...О, если бы его увидеть, слышать. Думается, он ничем бы сразу и не поразил. Негромкий голос, тихие движения, лицо покойное, святого плотника великорусского. Такой он даже на иконе — через всю ею условность — образ невидного и обаятельного в задушевности своей пейзажа русского, русской души. В нем наши ржи и васильки, берёзы и зеркальность вод, ласточки и кресты и не сравнимое ни с чем благоухание России. Всё — возведенное к предельной лёгкости, чистоте...»

Да, друзья, именно с помощью этого отрывка, в котором так живо и ясно слышно что такое — художественный дар писателя, — я и хотел поклониться первому светскому литератору, написавшему житие святого Игумена земли русской.