В посмертной судьбе большого художника столетний юбилей со дня рождения — всегда веха... Столетие Александра Солженицына в 2018-м году было отмечено, помимо прочего, первым отдельным изданием — вспомню старое слово — его осердеченных «Крохоток»: прозаических миниатюр, писанных как до изгнания на чужбину, так и по возвращении в Отечество, в конце 1990-х. Душе большого писателя этот «малый эпос» был, видно, надобен — как кислород дереву.

У «Крохоток» есть и свой собственный год нарождения: 1958-й. Тоже — вешка (землемерное, кстати, слово). Солженицыну тогда исполнилось сорок лет.

Публичной литературе это имя ещё не было ведомо.

За спиною остывал каторжно-ссыльный спил судьбы.

Мы пилили дрова, взяли вязовое бревно — и вскрикнули: с тех пор как ствол в прошлом году срезали, и тащили трактором, и распиливали его на части, и кидали в баржи и кузовы, и накатывали в штабели, и сваливали на землю — а вязовое бревно не сдалось! Оно пустило из себя свежий зелёный росток — целый будущий вяз или ветку густошумящую.

Уж бревно положили мы на козлы, как на плаху, но не решались врезаться в шею пилой: как же пилить его? Ведь оно тоже жить хочет! Ведь вот как оно хочет жить — больше нас!

«Вязовое бревно» — название сей миниатюры. ...И это был его, Александра Солженицына, ещё вполне молодой голос. Друзья записали на магнитную плёнку авторское чтение первых «Крохоток» в середине 1960-х.

В открытой отечественной печати им тогда не суждено было выйти.

В конце прошлого века «Крохотки» пошли у Солженицына — снова. Журнальная публикация открывалась эпиграфом — из письма автора в редакцию: «Только вернувшись в Россию, я оказался способен снова их писать, там — не мог...»

Что за диковинное дерево!

Сколько видим её — хвойная, хвойная, да. Того и разряду, значит? А, нет. Приступает осень, рядом уходят лиственные в опад, почти как гибнут. Тогда — по соболезности? не покину вас! мои и без меня перестоят покойно и осыпается и она. Да как дружно осыпается и празднично — мельканием солнечных искр.

Сказать, что — сердцем, сердцевиной мягка? Опять же нет: её древесная ткань — наинадёжная в мире, и топор её не всякий возьмёт, и для сплава неподымна, и покинутая в воде — не гниёт, а крепится всё ближе к вечному камню.

Ну, а возвратится снова, всякий год как внезапным даром, ласковое тепло, — знать, ещё годочек нам отпущен, можно и опять зазеленеть — и к своим вернуться через шелковистые иголочки.

Ведь — и люди такие есть.

Вы слышали?.. Записывая старые и поздние «Крохотки» в 2000-м, Солженицын отделял чтение одной от другой, тихонько ударяя в сувенирный бронзовый гонг, привезённый однажды сыном. В документальном фильме, снятом к столетию писателя, об этом гонге рассказывала его жена Наталия Дмитриевна, которая и представила — своим вступительным словом — первое отдельное издание мужниных «Крохоток», всех тридцати двух миниатюр.

И ещё одной — драгоценной. Когда-то утерянной в черновиках 1980-х.

Эта утерянная «Крохотка» — о колке дров и не поддавшемся вдруг брёвнышке.

«Так бывает иногда и с людьми податливыми: вдруг на самой последней черте состоится — и не даётся никакому напору, не узнать его...» (я цитирую из окончания солженицынской миниатюры).

...Закрыл книгу, — а на обложке — спилы дерев, годовые кольца. Прожитые годы.

И снова подумалось: на его долгом писательском пути эти самые «Крохотки» — что кислород — лиственным да хвойным. Подышим ими — и мы.