У нас в гостях был архиепископ Русской православной церкви за границей Михаил (Донсков).
Наш гость рассказал об эмиграции его родителей из России после революции, о жизни казаков в эмиграции, о том, как люди объединялись вокруг Церкви, а также вспоминал о своем личном общении со святителем Иоанном Шанхайским.
А.Пичугин:
— В студии светлого радио приветствуем вас мы — Алла Митрофанова...
А.Митрофанова:
— ... Алексей Пичугин.
А.Пичугин:
— И сегодня здесь, в этой студии, вместе с нами и с вами, этот светлый вечер, ближайший час проведёт архиепископ Русской Православной Церкви за границей Михаил Донсков. Владыка, здравствуйте!
Архиеп.Михаил:
— Добрый день!
А.Пичугин:
— Очень интересная биография у Вас. Вы общались со многими людьми, которые... Святитель Иоанн Шанхайский — прославлен в лике святых, человек, который принимал у Вас первую исповедь, человек, с которым Вы не один год довольно близко общались. Эмиграция первой волны, второй волны — это всё люди, которые проходили через Вас, с которыми Вы были знакомы, служили вместе. Давайте поговорим сначала вот о том времени. Вы родились в семье потомственных казаков, но уже во Франции, в 40-е годы. Кем были Ваши родители? Как они попали в Европу?
Архиеп.Михаил:
— Ну, немудрено понять, как отец попал. Он — Хопёрского округа Донского казачества, и ушёл на военную службу в гражданскую войну. И, таким образом, всю гражданскую войну проделав в рядах сперва лейб-гвардии атаманского полка по призыву атамана Краснова, а потом, когда силы СЮРа — военные Силы Юга России — перешли, после ухода главнокомандующего, под командование генерала Врангеля, уже Врангель назвал это «Русская армия». И эта Русская армия генерала Врангеля — в ней была Донская армия, и в ней кончил эту гражданскую войну мой отец, когда они уже отступали в Крым, потом в Константинополь, Галлиполи — это полуостров, и остров Лемнос, который греки называют Лимнос, казаки говорили Лемнос — как произносили французы. И, фактически, от этого Лемноса отцу потом, через полтора года, суждено было вернуться в Турцию, потом в Грецию, потом в Чехословакию, где он встретил мою маму, и потом он переехал в Париж. Когда атаман Богаевский переехал в Париж, то отцу и другой мысли не было — раз атаман уехал в Париж, тогда он тоже решил за Париж. Окончив в Чехии... Масарик дал возможность молодым людям учиться в Университетах, никак их не снабжая и не опекая, но дал возможность — они все могли учиться. А чтобы жить, они обязаны были в летний период в фермах чешских работать, косит, пахать и так далее, чтобы на весь год. Таким образом, они смогли окончить образование, даже высшее образование — он стал агрономом, но всё это оставил, чтобы переехать в Париж. А в Париже не было тоже другой возможности, как приехать по контракту. А надо сказать, что — может быть, мало кто это знает, но Донское войско выехало со своею казной. И эта казна позволила сохраниться при полном управлении Донского правительства, которым управлял Николай Михайлович Мельников, и которое таким образом обеспечил, что Донское войско — оно обеспечивало и опекало Кадетский корпус имени Александра III...
А.Пичугин:
— В Медоне.
Архиеп.Михаил:
— ... который сперва в Константинополе, потом в Каире, и потом переехал в Белую Церковь в Югославию. И до Второй Мировой войны каждый год были выпускники полного образования, которое получили молодые люди, которые там были — не только казаки, между прочим, и дети их, но... И это было знаменательно, что обеспечили... эта казна — вот это. А потом обеспечила казна содержание атамана, который мог, таким образом, сохранять общение со всеми казаками, которые были распределены по всему миру — в Уругвае были, в Южной Америке, там, в Африке — ну, по всему... на всех континентах. И, таким образом, была связь, и которая сохранялась, и, помимо того, что за каждым была какая-то опека — сперва в Праге они могли окончить, благодаря этому образованию, потом переехав в другую страну, Николай Михайлович обеспечивал все хлопоты по этим административным вопросам, потому что не могли переезжать из страны в другую никто из русских без контракта. Когда приезжали во Францию, все русские люди имели рабочий контракт. Без этого рабочего контракта они переезжать не могли.
А.Митрофанова:
— Владыко, Вы так рассказываете об этом, и кто-то, наверное, слушает сейчас и думает: «Ну ничего себе жизнь! Вот это приключения!» Ну, во-первых, как Ваш отец переезжал из страны в страну. Просто сегодня, из нашего ХХI века, мы себе не очень уже представляем реалии вот этого русского Исхода, когда наша эмиграция уплывает на кораблях в неизвестные земли. И сегодня нам как это кажется: «Ну, классно же! Он мир посмотрел, в скольких странах он побывал! У него, там, и Турция, и Болгария, и Чехословакия, ещё и жену встретил, в итоге потом переехал в Париж!» То есть, вот, кажется, что у человека путь складывается совершенно безоблачно. Плюс ко всему, оказывается, там есть ещё и казна — какое-то материальное обеспечение. Ну, тогда вообще всё прекрасно! Вот, какими были реалии этой жизни на самом деле? Расскажите, пожалуйста, об этом чуть подробнее. Про Галлиполи, например — то, что я слышала — я не знаю, у меня мурашки бежали по спине, я не понимаю, как можно было так жить, как выжить можно было?
Архиеп.Михаил:
— Ну, выживали. Но дело в том, что это называли Русская эмиграция, а слово «эмиграция» — оно, обыкновенно, обозначает какой-то хаос, абсолютную беду, где человек совершенно одинок, или бродяга, или протягивает руку повсюду. Никто из них руку никогда нигде не протягивал, даже Великие Князья, даже люди со званием, не имея ничего, между прочим. Но был институт эмиграции, который сложился именно в Галлиполи, на Лемносе. Почему? Потому что это было войско, а с этим войском были и люди, были и жёны, были и дети. В Галлиполи, например, не имея ничего, за полтора года было устроено: все полки продолжали своё обучение, были производства в офицеры, были госпиталя, были палатки, где вылечивали от туберкулёза, от всяких других болезней, от тифа и так далее, были школы, были детские сады, были старческие дома, были кадетские корпуса, и были лагеря чисто такого состояния, были даже скауты, там... И, фактически, структуры русские вывезли из России именно организованную Россию. Внутри у них, конечно, было ничего, но когда они куда-то переезжали, моментально они что-то строили.
А.Митрофанова:
— В чисто поле они, буквально, приезжали, ведь Галлиполи — это было чистое поле.
Архиеп.Михаил:
— Да, да, и Лемнос — то же самое. И когда они переезжали — это было организованно, но, что касается ежедневной жизни, у них даже и одежды не было. Например, на моём отце ту одежду, которую он вывез из Крыма, в которой было... ну, уже сапог давно не было, он их продал, чтобы немножко кормиться. Даже они обвязывали ноги этими мантами. А в Чехии он прожил до 1924 года в той одежде, которая просто на них начинала гнить, начинала истлевать. И когда они начали работать у этих фермеров, они немножко получали. И у нас есть дома фотография, когда они через несколько лет — это, кажется, в 1925-26 году, когда немножко заработали казаки — они пошли к фотографу. Потому что купили костюм, котелок с тросточкой, с плащом таким — и сняли фотографию, чтобы послать в Россию — фотографию показать, что вот, мы не умерли, мы живые...
А.Пичугин:
— А кому они посылали?
Архиеп.Михаил:
— Ну, в семье, которая осталась... до 1929 года была переписка ещё. У меня — письма до 1929 года, отцу, от станицы, откуда отец уехал. 1929 год — рубеж, после которого больше ничего не было известно до 1956 года. Ничего не знали, потому что стала коллективизация... Между прочим, в 1929 году вышла книга «Тихий Дон» Шолохова, которую, мы теперь знаем, что Сталин заказал специально, чтобы выслать за границу. Казаки читали и плакали, но в это время казаков всех, поголовно, уничтожали.
А.Пичугин:
— А верили в «Тихий Дон»?
А.Митрофанова:
— Ну, когда читали, да. У вас — верили?
Архиеп.Михаил:
— Ну, верить не надо... они просто... было в романе, как бы, изображение жизни...
А.Митрофанова:
— А, ну, собственно, то, что было в жизни, да...
Архиеп.Михаил:
— ... и, конечно, было не так плохо написано, но эта иллюзия была...
А.Пичугин:
— Вот, как раз об иллюзии я и спрашивал.
Архиеп.Михаил:
— ... что раз такая книга выходит, значит казаки там живут, и так далее. Это страшная вещь, когда подумаешь, что именно в это время были тройки, которые вызывали, и когда произносили слово «казак» — они получали пулю в лоб от этой тройки — то есть, фактически, все. Этого родители не знали, отец не знал. Он, может быть, и никогда не узнал, но фактически... вот, понимаете, ситуация, что связь прекратилась, абсолютно, и мы только узнали что-то в 1956 году, когда уехал из нашего Бьенкура один сверстник отца, который вместе с ним всю Гражданскую войну прошёл, и который в Чехии был, и во Франции, Иван Яковлевич Бармин, который... Отец ему сказал, значит... он его благословил и говорит: «Иван Яковлевич, едешь, тогда узнай, кто из наших жив», — потому что он же сосед, они вместе выросли, он всех знал родственников.
А.Пичугин:
— В станице.
А.Митрофанова:
— Вернулся он, или его задержали?
Архиеп.Михаил:
— Бармин вернулся...
А.Пичугин:
— Это уже 1956 год, это после ХХ съезда!
Архиеп.Михаил:
— Или, может, 1955... но, в общем, он вернулся, и обещал отцу, что он это сделает. Действительно, через, кажется, пару недель мы получили открытку, очень мелко написанную, где он объяснял, что он вернулся, узнал, увидел, и будут следовать письма. Ну, и потом последовали письма, которые стали уже раскрывать, кто погиб, кто остался, кто жив, кто... и так далее... те есть — постепенно.
«СВЕТЛЫЙ ВЕЧЕР» НА РАДИО «ВЕРА»
А.Пичугин:
— Мы напомним, дорогие слушатели, что в гостях у радио «Вера» сегодня архиепископ Русской Православной Церкви за границей Михаил Донсков. Владыко, и много ли народу... много ли соседей, людей, с которыми Ваш отец вырос, осталось? И второй вопрос. Ваш отец прожил очень длинную жизнь — он сумел сам вернуться или побывать просто в России?
Архиеп.Михаил:
— Это два разных вопроса.
А.Пичугин:
— Да, да, да. Я понимаю, да.
Архиеп.Михаил:
— На первый вопрос, кто остался — остались рожки да ножки, очень мало кто, но остались женщины и дети. Малые дети, которых, в общем, не трогали большевики. Меньше 9 лет — кажется, они их просто вербовали, там, или каким-то образом... Ну, он в Караганде был. Нам первое письмо — что мы жили 25 лет в Караганде. То есть, «жили» — они думали, что мы не знаем, что это такое. Но остались родственники этого поколения. Второй Ваш вопрос...
А.Пичугин:
— А сумел ли Ваш отец приехать в Россию, хотя бы один раз?
Архиеп.Михаил:
— Значит, после того, как мы нашли родственников — конечно, завязалась переписка. Эта переписка очень интересная, потому что там история того времени, о котором не всё написано. Моя правнучатая племянница несколько лет назад, когда я приезжал, и встречали всех этих двоюродных — у нас общий дед только — и мы беседовали, и она что-то заметила, что... Задавали вопросы, и я, конечно, воодушевлён чем? Воодушевлён и Россией, и краем, и про казачество им рассказывал, и про архив, который я нашёл — эти метрики, метрические выписки из метрических книг, где можно было узнавать уже точные даты рождения, крещения, там, всех своих родственников и предков. Я некоторое время проходил, и, конечно, это было колоссальное открытие, потому что 50 лет мы пытались, не могли найти. И вдруг, в какой-то момент, когда я был представителем Зарубежной Церкви в России, я всё-таки как-то узнал, и с трудом узнал — но, в общем, в Ростове я нашёл место, где архив, и мне его дали. И я стал перелистывать, и кое-кого находил, и, конечно, я был очень воодушевлён этим, что находил следы, имена, и так далее. Между прочим, имена, которые я читал в этих метриках — это были все имена и фамилии тех людей, которые жили вокруг нас в Бьенкуре — это в Париже — это удивительно было тоже, что такая близость, что выехали почти все — то есть, такое впечатление, когда читаешь. И я, конечно, делился с ними. Когда они меня расспрашивали — я им рассказывал. А моя правнучатая племянница была не в восторге от этого. Когда служили панихиду на могилах, она ко мне подошла, потянула за рясу, и говорит: «Неужели Вы не понимаете?» — «А что я не понимаю?» — «Что они пережили такое, что, может быть, много чего их не радует». И тогда она мне объяснила, какая была их участь — их мамы, которая была младшая сестра отца.Мой отец, когда уходил на военную службу — ему было около 20 лет — мой дед его благословлял иконой — это единственная вещь, которую он вывез. Уходил, и на руках у мачехи была новорожденная девочка Степанида, другая маленькая девочка, которой было 4 года и мальчик, которому было 6 лет. Этого мальчика мой отец помнил — это был Димитрий, дядя Митрий для меня.
А.Митрофанова:
— И как сложилась их судьба, когда они... они же остались, получается?
Архиеп.Михаил:
— Так вот, они, когда в 1956 году отец писал, ну, уже человек в возрасте прислал фотографию. Но он, как будто, на 20 лет старше моего отца на фотографии, и пишет, что: «Вот, мы тут не жили, мы переехали жить в Караганду». Вот, такие вещи. Значит, он провёл там 25 лет, а его сестра, эта маленькая — 12 лет. То есть, она там... когда туда её погнали, ей было 6 лет. Когда её было 18 лет, спустя 12 лет, её вернули на хутор, где она жила в землянке, потому что казакам жить в домах было запрещено. Ну, была такая политика. И там она вышла замуж и родила 11 детей. Так что, для них слово «казак» было большее испытание, чем что либо. А для меня — это какое-то, знаете, предание, и... в своём роду, в своём предании это принимает, конечно, другую форму.
А.Митрофанова:
— Про Караганду подробнее расскажите, пожалуйста.
Архиеп.Михаил:
— Про Караганду я ничего не знаю. Я только там был, в Караганде, с мощами преподобномученицы Елизаветы, и я знаю, что всё там на костях построено.
А.Пичугин:
— У меня тоже родственников выслали туда, но, правда, я про них, к сожалению, даже информации никакой сейчас найти не могу. И тоже там не был никогда. Вернее, я там никогда не был.
Архиеп.Михаил:
— Ну, я там был. Там очень красиво. Но все, все дороги — на костях.
А.Пичугин:
— Да.
Архиеп.Михаил:
— То есть, фактически, мы все понимаем, какая их была участь. И вот они, их мама, Димитрий никогда детей не имел, но они в таких условиях жили, что нам не понятно, какое могло быть их мировоззрение. Значит, на Ваш вопрос, встретил ли мой отец их — вот, он их встретил, когда, в ходе переписки, им захотелось, конечно, увидеть друг друга, известно. Но, понимаете, какие-то годы — 1956, 60-е и так далее — переезд в страну не такой простой, то есть, визы для переезда не такие простые, но особенно было тяжело получить разрешение, чтобы брат к отцу приехал. Ему никогда, фактически, разрешения не дали, и он, конечно, очень горевал. Тогда он стал писать отцу: «Тогда вы приезжайте». Отец не особенно с энтузиазмом к этому относился, и немножко, как бы... наверное, ему было...
А.Пичугин:
— Опасался.
Архиеп.Михаил:
— Да. Он немножко, как бы... предвкушая какие-то горестные впечатления, он немножко опасался, конечно, и не совсем было ясно, в каких условиях это может быть — тогда. И, в конце концов, те стали писать, что, фактически, «вы нас игнорируете, вы нас не любите, вы как сыр в масле живёте, нас презираете», ну, и так далее, и так далее. Моя крёстная тоже такие письма получала. Моя крёстная — она тоже в том же году, в другое время, приехала. И мой отец, в конце концов, решил поехать, чтобы разъяснить, то есть — рассеять вот такое...
А.Пичугин:
— Негативное отношение.
Архиеп.Михаил:
— Да... и горестное, такое, чувство. Он поехал, и был один раз среди них...
А.Пичугин:
— Это Волгоградская область нынешняя, да?
Архиеп. Михаил:
— Да. Но была ограничена территория, где он мог пребывать. И я должен был с ним поехать тогда, только у нас были тогда, в 1968 году, в Париже, студенческие эти события, которые... мы лишились экзаменов в мае месяце, и всё наше будущее — студентов — было под вопросом. И, конечно, мне пришлось остаться, чтобы организовать эти экзамены. В конце концов, мы добились, в сентябре прошли они с успехом, и так далее. Так что мне пришлось остаться, отец поехал один. Ну, может быть, воля Божия, не знаю... но отец был один. Но, когда он вернулся, он мне говорил, что один из моих племянников ему сказал при отъезде, что ему было предписано, если я был бы, «если бы Семён был бы, надо было каждый вечер каждое его слово...
А.Митрофанова:
— Доносить?
Архиеп.Михаил:
— ... передавать в участок» — было такое требование, и он просто открыто это отцу сказал, что вот такое было. Отец не сомневался, что это было, но отцу было... значит, двойственное отношение. Когда он увидел родственников — конечно, это всегда радует. Когда можешь взять на грудь, даже поцеловать, таким образом, пообщаться, и это — то, что радовало. То, что меньше радовало — это то, что обстановка совершенно другая, дороги перекопаны, и когда он хотел пойти в Храм, где он был крещёный, где родители его венчались и так далее, который по ту сторону Хопра — он в другой области, фактически, этот Храм. И ему не дали разрешения просто туда пойти, и он видел Храм... Но Храм стоял... и стоит...
А.Пичугин:
— Я фотографии видел — стоит, да.
Архиеп.Михаил:
— ... и стоит, и мы сейчас его отстраиваем полностью, я даже служил в нём. Но тогда он видел из того берега Хопра, как из окон сено торчало — там коров доили. Но Храм стоял — то есть, это чудо, потому что на Дону, обыкновенно, в большинстве случаев, Храмы были взорваны почти все. А этот — стоит, и колокольня стоит с Крестиком, который там наверху немножко покривился, но... В общем, он имел радость видеть Храм, но только видеть, и общаться с молодёжью. Ему было интересно, они каждый вечер собирались — это было летом, и они просили его: «Дедушка, ну, спой нам казачью песню!» А отец любил петь. Так что — он пел, они записывали на магнитофон всё это. То есть, была такая радостная встреча. Он даже мог в Церковь пойти, в Михайловскую станицу, в которой Храм был действующий. И каждое воскресенье его туда возили — да, три раза он там был и мог помолиться. То есть, его, конечно, это порадовало. Но когда он вернулся — я встречал его на вокзале, и видел, какой он — такой радостный... Ну, ему было тогда 70 лет ровно. Он как-то помолодел так, бодрый, я: «Ну, что, папа, ты, наверное, вернёшься в будущем году?» Он, так, подумав, мне сказал: «Нет уже, сынок, больше — никогда», — говорит.
А.Пичугин:
— Мы напомним, дорогие слушатели, что в гостях у светлого радио сегодня архиепископ Русской Православной Церкви за границей Михаил Донсков. Алла Митрофанова, я — Алексей Пичугин. Через минуту мы в эту студию вернёмся.
«СВЕТЛЫЙ ВЕЧЕР» НА РАДИО «ВЕРА»
А.Митрофанова:
— Ещё раз — добрый светлый вечер, дорогие слушатели! Алексей Пичугин, я — Алла Митрофанова. И, с удовольствием, напоминаю, что у нас в гостях архиепископ Михаил Донсков. Владыка служит в Русской Зарубежной Церкви, в городе Мёдоне, если быть точнее, под Парижем — это такой пригород, совсем недалеко.
Мы говорим сегодня об уникальной истории такой, удивительной истории. Она, в общем-то, не уникальная, конечно... То, что Вы рассказываете — это то, через что очень многие, уехавшие в эмиграцию, прошли. То, что Ваш отец сумел вернуться и посмотреть на то, какой стала родная станица, и увидеть своих близких, обнять их — вот это, конечно, да. Это не каждому удалось. Но, вместе с тем, вот, Вы когда рассказывали про то, что, оказавшись в эмиграции, они продолжали как казаки собираться вокруг своего атамана, у них учения шли, и так далее, и так далее. У нас, опять же, сегодня, порой, в силу того, что мы с этими реалиями не знакомы, вопросы здесь возникают — а зачем? Вот, вы уже — в эмиграции. Вы там уже — всё, вы там устроились. Вот, что для многих же в России, например, в 90-е годы эмиграция вообще была пределом мечтаний. А Ваши родители выехали туда по принуждению. Им не хотелось уезжать. И вот в этом принципиальное, конечно, отличие. И они, насколько я знаю, как я читала, они... ну, фактически, сидели на чемоданах. Они каждую минуту были готовы к тому, чтобы вот по первому сигналу — возвращаться обратно, если появится такая возможность. Вот, действительно ли это было так? Правда ли, что они даже вот этот военный дух свой боевой поддерживали — если вдруг придётся Родину отвоевать?
Архиеп.Михаил:
— И да, и нет. Что — жизнь на чемоданах, что — вместо мебели были коробки картонные — это да. Но это... они не были сосредоточены на этой реалии. Нисколько. Как раз, именно — нет. Они... если когда мы, малыши, это видели — нас это как-то впечатляло, но они об этом не думали. У них, как раз, мировоззрение, мир духовный, мир внутренний, психологический — был совершенно направлен на другое. Во-первых, что касается моих родителей, и многих тех, у кого была семья — конечно, не все, но большинство, слава Богу — у них была одна идея — это детям дать образование. Наши родители жили в полунищете, хотя мы ни в чём не нуждались — мама всегда снабжала всем, у нас стол был всегда накрыт. То есть, обеспечены были трудом родителей, которые, не покладывали рук, но все окончили высшее образование. Говорю «все» — в городах, это точно. И даже во Франции от русской эмиграции в элите страны находится много русских фамилий сегодня — даже в государстве, даже в университетах, уж не говоря о мире искусства — живописи, музыки, танцев и так далее... театра. То есть, фактически, жили именно, внутри себя, Россией, но творческой Россией. Не жили памятью о России, не жили в прошлом. Жили в настоящем, и это настоящее — оно было освящено этим преданием. Чего они нам дали, чего они нам... как бы... на этом настаивали, что надо иметь образование для кругозора, сохранить свой русский язык — а это сохранили, и русский язык, те, кто остались в Церкви. Церковь — на первом месте, куда приезжали — сразу строили Храм.
А.Митрофанова:
— А почему?
Архиеп.Михаил:
— Везде!
А.Митрофанова:
— Почему так? Почему Церковь на первом месте?
Архиеп.Михаил:
— Они же были православные! И их православие — это была основная часть жизни. Мой отец мне рассказывал, как жили на Дону, например. Когда ехали говеть в станицу — а это, знаете... это было... был момент особый. Потом, жизнь церковная — она имела характер всенародный. Правда, было много каких-то маленьких сект — там, молоканы, там, старообрядцы в этих... в хуторах, и так далее — но, в основном, жила страна в Церкви. И это наше современное общество, даже и в России, ещё как-то не изображает... но это было так. И, фактически, они, естественно, куда приходили — они строили Храм. А строили Храм семьи, обыкновенно.
А.Пичугин:
— Церковь, уже в эмиграции, она играла, в первую очередь, именно роль Церкви, Храма — места, где совершаются Богослужения, или, всё-таки, помимо этого, ещё немаловажен был фактор того, что это место, где собираются люди русской эмиграции, где сохраняются традиции, где можно встретиться и пообщаться на те темы, которые много лет друг друга интересуют?
Архиеп.Михаил:
— Вот эта идея — это трафарет, который во всех книгах написан об эмиграции. И Вы немножко... поправил...
А.Пичугин:
— Да, я поэтому и спрашиваю...
Архиеп.Михаил:
— Я дополнил бы эту мысль, что первая мысль — это Церковь. А Церковь — она является видимостью внутренней жизни человека. Фактически, это — образ Божий, у которого две природы — природа человеческая, то есть, материальная, и природа Божественная. А в человеке это есть, и Церковь, она — изображение этого. И русский человек — он к этому привыкал до такой степени, что когда приезжали — они не могли Церковь не построить. Вот что! Были, конечно, некоторые эмигранты, которые были, там, левого толка, или масоны, я не знаю что — какие-то убеждения, но это было... я даже встретил одного меньшевика — только одного, я другого не видел в эмиграции, сколько я там ни жил. Там и коммунистов не было среди эмиграции — то есть, я их не видел, не встречал. То есть, эмиграция — это был русский такой... русский ансамбль, довольно пёстрый. В одном приходе, например, в Бьенкуре, я помню, в Храме были люди со всех губерний — с Мурманска, с Владивостока, с Москвы, с Харькова, Киев, Минск, Пинск, там...
А.Митрофанова:
— Фантастика!
Архиеп.Михаил:
— ... калмыки, татары — все православные. Даже и у нас были разные сословия. Даже по сословию можно было узнать, кто такой — офицер, там, казак, половой, из Нижнего Новгорода даже и себя вели так — у них была походка даже... купцы, там, князья. Я стоял в Церкви около Великого Князя Гавриила Константиновича, который был очень высокий. То есть, все сословия были представлены, все были узнаваемы по сословию, но у всех... и они были абсолютно со всей России — то есть, и с Урала, и за Уралом, то есть... Это я в детстве видел, и, когда общались, это всё подчёркивалось — люди даже подчёркивали, когда одного полкаслужили — особые связи, и так далее. Фактически, эта пестрота русская — она выражалась в одном, самом таком основном — что они все в Церкви. А Церковь — и было то ядро, которое их соединяло и, конечно, к этому и прибавлялось и всё, что — человеческое. Значит, после, когда служба кончалась — потом они на паперти встречались, разговаривали долго, потом могли сходить в ресторан, и собраться, и так далее. То есть, это была Церковь не потому, что пользовались, и что Церковь — она была для этого создана. А Церковь — это была Церковь. Конечно, она собирала народ. Церковь — она, как раз, притягала народ, а, как вы знаете, в любом обществе есть люди очень верующие, есть люди очень которые церковные, а есть люди, которые — верующие, но приходят на панихиды, когда кого-то отпевают и молятся, или когда кого-то крестят, а сами — не так часто приходят, потому что, там, или работа, или так далее... То есть, все эти отрасли людей...
А.Пичугин:
— Представлены.
Архиеп.Михаил:
— ... они собирались всё равно в Церкви! Поэтому вокруг в Церквах всегда — это главный был сбор. Но были ещё другие притягательные формы общения — это Общество писателей, которое было очень сильное, Общество художников, Общество музыкантов, Общества все гвардейские. Между прочим, я хотел бы воспользоваться случаем, что я с вами говорю, чтобы вас попросить русской эмиграции военных не называть белогвардейцами. Потому, что «белогвардеец» — это была очень ругательская кличка в Красной армии. То есть, «белогвардеец» — это сволочь в смысле, как это употреблялось. А было — «Красная гвардия».
А.Митрофанова:
— Красная гвардия? А как тогда корректно было бы называть...
Архиеп.Михаил:
— А корректно — «Русская армия»...
А.Пичугин:
— Добровольческая.
Архиеп.Михаил:
— ... или «белые» — «Белой армии» никогда не было, или «добровольцы». Вот так их настоящее название было. Почему я вам говорю? Это чтобы сохранить память отца, который, я помню, когда это слово произносилось, он себя считал оплёванным. То есть, он себя считал оскорблённым. Это у меня осталось на всю жизнь.
А.Пичугин:
— Ну, я могу себе представить, да.
А.Митрофанова:
— Кстати, это важный такой аспект, спасибо! Потому что у нас, действительно... мы очень часто говорим об этом, даже не задумываясь.
Архиеп.Михаил:
— И даже наши, в эмиграции! Забыли, забыли, что наши родители этим страдали — что их обзывали этим, этой кличкой. Но это... это... можно закрыть скобку.
А.Митрофанова:
— Но важная ремарка, да.
А.Пичугин:
— Важный такой, интересный момент из Вашей биографии... даже не знаю, у кого можно ещё спросить, кроме как у Вас — это молодёжные лагеря, в которых Вы участвовали — с 50-х годов, с начала 50-х годов. Сейчас тоже сложно довольно себе представить, что такое православный молодёжный лагерь, в Европе, начала 50-х, конца 40-х годов, как это выглядит, и для чего это...
Архиеп.Михаил:
— И, уж простите, эти лагеря продолжают существовать.
А.Митрофанова:
— Да, они же есть — «Витязи»-то!
А.Пичугин:
— Да, они продолжают... А как это начиналось, и как это тогда выглядело?
Архиеп.Михаил:
— Это начиналось в 1920 году. Скауты были даже в Галлиполи. Скаутские лагеря были.
А.Пичугин:
— Николай Фёдорович Фёдоров, с которым Вы общались...
Архиеп.Михаил:
— Николай Фёдорович Фёдоров создал «Витязей». «Витязей» он создал, потому что он окончил Реальное...
А.Пичугин:
— Гатчинское училище.
Архиеп.Михаил:
— ... училище в Гатчине. И это Реальное училище — в нём он почерпал очень много того, что его тогда тронуло — педагогическая струна одного чеха, который собирал Сокольство. Вы знаете, что такое Сокольство? «Сокола» — это чешская организация, которая возникла в Австро-Венгрии, когда Чехия принадлежала Австро-Венгрии, и там очень такое сильное явление оказалось, что чехи хотели бы, и желали, чтобы их славянская сущность не была бы растоптана германской. И они с этим боролись. До сегодняшнего времени, если я не ошибаюсь, в чешском языке нету немецких слов. Тогда как в русском — сколько угодно.
А.Митрофанова:
— Да, так и есть.
Архиеп.Михаил:
— И чешское это явление, которое стало развиваться в последней четверти или в последней трети ХIХ века, это «Сокольство» — оно под видом гимнастики. Собирались эти слёты — вы, наверное, видели такие фотографии, где под музыку 200 человек делают один, тот же самый, шаг — значит, это выходит такое очень... очень блестящее явление. Потом, бегуны были, спортсмены, атлетика. Известный был, ближе к нам, например, в 50-х, 60-х годах, такой Затопек — такой был чемпион в Мельбурне в марафоне. То есть, действительно, такие видные, красивые чемпионы, которые имели сущность не только физическую, но и духовную. И когда Австро-Венгрия спохватилась, что это движение, может быть, не такое безобидное по отношению к Империи Австро-Венгерской, они стали их преследовать, стали их арестовывать. Тогда они бежали, и в Киеве, в каком-то году... если не ошибаюсь — в 1910 году Николай Второй освящал знамя Сокольского движения, которое... тогда они попросили быть принятыми. И, когда они были приняты, они нашли в России такое поприще, что это были все учители физкультуры во всех Университетах всей России, аж до Владивостока. Там были эти чехи, «сокола». Эти «сокола» дали русское Сокольство, и у нас были в эмиграции сокольские русские лагеря, и сокольские эти упражнения тоже, и по гимнастике — тогда они... выступления — это очень было красиво, Двуглавый Орёл... даже и в Галлиполи эти сокола выступали. Но это уже русские, которые вошли в Сокольство. Мой отец, когда приехал в Прагу, когда были в Чехии, все казаки — они вливались в русское Сокольство, которое было в Чехии. Ну, и так далее. Это такие организации, которые поддерживали дух, и у них была такая, духовная, часть, связанная с этим образованием физическим. То есть, ну... «в здоровом теле — здоровый дух» и так далее, но — немножко больше. И они очень много дали. Например, все русские гимназии, например, за рубежом, они были основаны именно русскими «соколами». Эти профессора, доценты — они все были главы сокольских объединений, и у них была очень красивая форма — лиловый ментик такой, лиловая шёлковая рубаха и головной убор с пером сокольским.
А.Пичугин:
— Я представляю, я видел, кажется, фотографии...
Архиеп.Михаил:
— Да-да, это — вообще, да! Очень красиво выглядело.
«СВЕТЛЫЙ ВЕЧЕР» НА РАДИО «ВЕРА»
А.Митрофанова:
— Напомню, что в программе «Светлый вечер» на радио «Вера» сегодня архиепископ Михаил Донсков. Владыка служит в городе Мёдоне, под Парижем, и представляет Русскую Зарубежную Церковь.
Вы знаете, мы, как раз, о Зарубежной Церкви, об этом аспекте Вашей жизни ещё не поговорили. Ведь не так давно — хотя, на самом деле, время несётся и летит...
А.Пичугин:
— 10 лет.
А.Митрофанова:
— Ну, в общем, 11 лет уже — 2007 год. Это был год, когда произошло Воссоединение Зарубежной Церкви с Московским Патриархатом. Вы приложили очень серьёзные усилия к тому, чтобы это произошло. Были при этом люди в эмиграции, которые считали, что Церковь Московского Патриархата — она не та Церковь, с которой стоит, наверное, воссоединяться — советское прошлое оказало на неё слишком пагубное влияние. А Вы могли бы рассказать о том, как вот эти противоречия преодолевались? И насколько вообще значим был для Вас этот момент Воссоединения?
Архиеп.Михаил:
— Я хотел бы тоже уточнить, что это было провозглашение Единства Русской Церкви. И хотел бы тоже напомнить, что в 1964 году за рубежом именно Русская Зарубежная Церковь — она прославила, иже во святых, Иоанна Кронштадтского. Это кажется, так, немножко банально, но митрополит Анастасий, который Председатель был... второй первоиерарх Русской Зарубежной Церкви и Председатель Собора, когда этот вопрос возник уже... 15 лет до этого стали об этом говорить. Потому что, когда я был малышом совсем, прислуживал в Церкви с ранних лет, у нас были... мы читали Помянники. Батюшка там вынимал просфорки, а мы читали Помянники. Каждый Помянник — на нём была отпечатана фотография Иоанна Кронштадтского. То есть, мы все знали — малыши, которые в России не были — знали, кто был Иоанн Кронштадтский. И мы понимали, какое духовное присутствие в эмиграции имело... вот, Серафим Саровский, который уже был прославлен, но Иоанн Кронштадтский не был прославлен, но, тем не менее, ему уже молились многие, и мысль об его прославлении была. Но, во-первых, Зарубежная Церковь — она была не Зарубежная Церковь. Она была Русская Православная Церковь за границей. Она никогда от своего понятия, что это Русская Церковь, не отказалась, никогда это не оспаривалось, и за это она много и пострадала за рубежом от всех других явлений. Уж не говоря о других... Объединении Церквей, которые собирались и которые осуждали, уж не говоря о том, что приходилось — и это было понятно — от светской Администрации все эти давления и представления... что это, там, враги и так далее, и так далее... представляла себе. То есть, Русская Церковь была, когда это решала — она жила как Русская Церковь. Дело только в том, что... почему это хотели совершать, тогда как Первоиерарх напоминал, что мы — только временное явление, мы не есть полнота Русской Церкви. Он напоминал архиереям. Но так как икона уже писалась, после перерыва Митрополит попросил, чтобы каждый архиерей написал письменно своё мнение по этому поводу, напомнив, что мы — не полнота Русской Церкви. Так каждый архиерей, более-менее в таком же духе, своими словами написал, что если мы этого не сделаем, кто это сделает? Что в это время, в 60-х годах, никто не знал, и мы не знали — поэтому я не могу вам сказать точно, что я был уверен, что я Россию никогда не увижу...
А.Пичугин:
— В каком году Вы в первый раз приехали?
Архиеп.Михаил:
— Я первый раз приехал в 1967 году, но до этого у нас было твёрдое понятие, что нас не пустят, мы не сможем, мы не поедем. А ехать с Интуристом денег нет, ехать с делегациями коммунистическими, там, переводчиком — мы не хотели, ну и так далее. То есть, мы понимали, что для нас путь закрыт, и что, фактически, когда это кончится... всем было как будто ясно, что это уже — всё, окончательное явление. И поэтому за рубежом себе задавали вопрос... а тогда стали письма приходить нашим архиереям некоторым, особенно нашему владыке Антонию в Женеву: «Что вы там ждёте? Вы там свободная Церковь, что вы... нам тут не дают это делать, почему вы этого не делаете?» То есть, было понятие, что мы-то Русская Церковь — полноправная Русская — но она как бы за рубежом, и это временное явление. Временное — не то, что мы Русская Церковь — это временное, а временно то, что мы не поминаем Первоиерарха, который в Москве. Почему? Потому, что он не свободный. Потому что было совершенно ясно, что в своих движениях Церковь не обладала полной свободой, тогда как за рубежом, как это ни парадоксально, будучи в других странах, в которых мы никого не интересовали и никому не мешали, фактически, нас не преграждали. Поэтому вышло так, что тогда прославили Иоанна Кронштадтского, но ради России. Поэтому, знаете, вопрос единства Русской Церкви — он формально решился в 2007 году, но фактически мы понимали за рубежом, что пока Россия существует — и мы существуем.
А.Пичугин:
— Я знаю, что Владыка Иоанн Шанхайский — Святитель Иоанн — Вам знакомый хорошо, в 60-е годы поминал всегда на Проскомидии Патриарха Алексия I, один из немногих. При том, что он довольно критично относился к Московской Патриархии, но...
Архиеп.Михаил:
— Да нет, не критично. Это не критично...
А.Пичугин:
— ... тем не менее, он всегда поминал Патриарха.
Архиеп.Михаил:
— Не критично. Мы просто понимали, что Русская Церковь в Советском Союзе, при Конституции большевистской, Церковь — она... там свобода религиозная официально в Конституции, а на самом деле — гонения, на самом деле — притеснения, на самом деле — подчинение, во что бы то ни стало, иерархии Церкви, которая... за которую мы, между прочим, молились. Потому что мы понимали эту ситуацию. Мы их не осуждали. Не было критического отношения. Владыка Иоанн, когда я его спрашивал: «Владыка, а мы же Россию никогда не увидим?» — «Ты увидишь», — так, пальцем тыкнул мне в грудь, — «Ты увидишь». А я, в общем, в недоумении — как я увижу? Это было немыслимо! И он сказал: «Не забывай, что Господь Россию никогда не оставит».
А.Пичугин:
— Россия, которую Вы увидели в 1967 году, сильно отличалась от той России, которую Вы себе представляли по рассказам, по домашним?...
Архиеп.Михаил:
— Нисколько! Мы видели Россию, земли, Церкви. Хотя, каждая Церковь, она... очень многие были заброшены и осквернены, но, Вы знаете, когда я даже на Варварке видел Храм святой Варвары — а там берёза росла на крыше...
А.Пичугин:
— В Центре Москвы...
Архиеп.Михаил:
— Вы знаете, это было так умилительно. То есть — Храм-то стоит! Он же не уничтожен, он тут, на месте, понимаете? И когда мы по Варварке шли, все эти Храмы — они стояли!
А.Пичугин:
— А Вы в Москву первый раз приехали, да?
Архиеп.Михаил:
— Ну, тогда, в 1967, да... мы не только в Москву, мы, там, объездили... ну, за 3 недели...
А.Пичугин:
— Почему-то многие, просто, в Ленинград в первый... вот, я общался с разными людьми, которые впервые посетили Советский Союз в 60-е и 70-е годы, большинство из них почему-то в первый раз приехали в Ленинград. Видимо, проще было.
Архиеп.Михаил:
— Нет, ну, мы через Петербург ехали. Но в Петербурге, когда мы шли по улицам, мы называли всё своим именем, никогда ничего не видев до этого. И даже дети за нами шли, издевались, потому что мы были одеты, особенно ботинки были узнаваемые, иностранные для...
А.Митрофанова:
— Почему же они над вами издевались? Что: «Иностранцы, иностранцы идут! Смотрите!»?
Архиеп.Михаил:
— Потому, что что-то было такое, что они видели, интересное. Эта толпа за нами шла, и мы слышали, как они по-русски — у них был русский чистый язык — и мы вдруг стали про себя думать: «Так, наверное, бабушки их воспитывают, что у них красивый язык!» Потом, они издеваются, но это не нахальный язык, то есть, это даже было интересно слушать. Поэтому, мы слушали и не реагировали. Ну, в конце концов, там, через 10 минут, мы всё-таки повернулись: «Ну, ребята, вы...» — они испугались, разбежались, но тут же вернулись, и, я помню, у меня спросили: «Дядя, а можно с вами?» — и мы им показывали Петербург.
А.Пичугин:
— Жителям Петербурга.
Архиеп.Михаил:
— Мы. Мы ходили по Петербургу первый раз в жизни, и мы показывали им Петербург. Мы видели русских людей, и ни разу я, там, не увидел советского человека, ничего... там были только русские люди. А Советский Союз — ну, он назывался так, а детишки? Детишки — русские. И когда я им показывал Петра Великого:
— Кто этот дядя?
— Это — Император.
— Что такое Император?
— Ну, это тот, который построил город Петербург.
А постарше мальчик, 14 лет:
— Да, ну... Ленин строил Петербург!
Вот... Ну, мы им рассказывали то, что знали, а когда мы прошли дальше, за Исаакиевским Собором — там стоит памятник Николаю I. Вот этого мы не ожидали! Что все памятники Государям — все были свергнуты, а Николаю I, который самый был... самого... больше ругали все историки... Мы обрадовались! И там, вязью, всё его житие — и детям мы всё это рассказывали. Конечно, когда они вернулись домой — я не знаю, как родители реагировали...
А.Митрофанова:
— Вот, я тоже сейчас об этом думаю!
Архиеп.Михаил:
— Но на следующий день вернулись! Конечно, немножко меньше их было, детей. Но они каждый год, каждый день нас ждали, и каждый день с нами ходили.
А.Митрофанова:
— Фантастика! Потрясающе! Вы так интересно это рассказываете! Если у Вас будет возможность, пожалуйста, приходите к нам ещё. Потому что ещё так много тем...
А.Пичугин:
— У нас столько лет впереди, которые мы, конечно, все не пройдём... но... про Владыку Иоанна Шанхайского не поговорили почти...
А.Митрофанова:
— Очень хочется, да, поговорить про него! Время, к сожалению, подошло к концу...
А.Пичугин:
— Спасибо! Архиепископ Русской Православной Церкви за границей — архиепископ Михаил Донсков был гостем программы «Светлый вечер». Алла Митрофанова...
А.Митрофанова:
— ... Алексей Пичугин.
А.Пичугин:
— Всего хорошего! Спасибо. До свидания!
А.Митрофанова:
— До свидания!
Радио ВЕРА из России на Кипре. Ο ραδιοφωνικός σταθμός ΠΙΣΤΗ απο την Ρωσία στην Κύπρο (07.05.2024)
Деяния святых апостолов
Деян., 4 зач., II, 14-21
Комментирует священник Дмитрий Барицкий.
Библия — книга, которая содержит в себе множество таинственных пророчеств. Исполняются ли какие-то из них в настоящий момент? Ответ на этот вопрос находим в отрывке из 2-й главы книги Деяний святых апостолов, который звучит сегодня за богослужением в православных храмах. Давайте послушаем.
Глава 2.
14 Петр же, став с одиннадцатью, возвысил голос свой и возгласил им: мужи Иудейские, и все живущие в Иерусалиме! сие да будет вам известно, и внимайте словам моим:
15 они не пьяны, как вы думаете, ибо теперь третий час дня;
16 но это есть предреченное пророком Иоилем:
17 И будет в последние дни, говорит Бог, излию от Духа Моего на всякую плоть, и будут пророчествовать сыны ваши и дочери ваши; и юноши ваши будут видеть видения, и старцы ваши сновидениями вразумляемы будут.
18 И на рабов Моих и на рабынь Моих в те дни излию от Духа Моего, и будут пророчествовать.
19 И покажу чудеса на небе вверху и знамения на земле внизу, кровь и огонь и курение дыма.
20 Солнце превратится во тьму, и луна - в кровь, прежде нежели наступит день Господень, великий и славный.
21 И будет: всякий, кто призовет имя Господне, спасется.
«День Господень» — выражение, которое часто встречается в писаниях древнееврейских пророков. Оно указывает на период человеческой истории, когда Бог проявит Себя в ней с максимальной силой. Это отразится как на человеке, так и на всём окружающем мире. Особенно яркие предсказания на эту тему содержатся у пророка Иоиля. По его словам, люди исполнятся Духа Божия. У них появятся особые духовные дарования, самым ярким из которых является дар пророчества. Приближение этого удивительного преображения будут сопровождаться чудесами и знамениями, а также необычными природными явлениями, которые по описанию сродни катаклизмам.
Апостол Пётр, который прекрасно знает Писания древних пророков, уверен, что всё сказанное свершилось. Обращаясь к жителям Иерусалима, он утверждает, что пророчество Иоиля напрямую касается проповеди Христа. Это и был период, когда «день Господень» начал вступать в свою силу. Как и говорил Иоиль, Спаситель совершал чудеса и знамения на небе и на земле. На Голгофе пролилась Его кровь. Солнце покрыла тьма. Однако в полную силу этот день развернулся в момент Пятидесятницы. Дух Божий сошёл на апостолов. В их лице Церковь и всё человечество получили особые дары Божественной благодати. И самым очевидным из них стал пророческий дар. Пророческий в самом широком смысле этого слова. Ученики Христовы исполнились божественной силы и мудрости. У них появилась особая духовная интуиция и проницательность, ощущение непрестанного присутствия Творца. Иными словами, они стали видеть, что есть воля Божия, не своим умом, но ощущать её своим сердцем.
Этот новый опыт воодушевил апостолов, наполнил их веселием и радостью. Те тревоги и беспокойства, которые тяготили их до этого момента, внезапно исчезли. Они находились в состоянии необыкновенного внутреннего подъёма. Испытывали невероятную лёгкость. Эта перемена сразу стала очевидна всем окружающим. Самые равнодушные и скептически настроенные из них даже предположили, что они «напились сладкого вина». Так непринуждённо и беззаботно было их поведение.
Всё описанное касается не только того времени, когда христианство только зарождалось. «День Господень» — та реальность, в которой живёт Церковь до сих пор. Дух Божий до сих пор наполняет сердце тех, кто, как говорит апостол Пётр, «призывает имя Господне». То есть тех, кто старается во всех своих делах искать волю Бога, исполнять Евангельские заповеди, приносить пользу окружающим людям. Если мы проводим свой день с этими мыслями, то, чем бы мы ни занимались, наша жизнь превращается в служение Богу. А потому, несмотря на все тяготы, трудности и препятствия, она становится наполненной, осмысленной, полноценной.
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Празднование Пасхи». Светлый вечер с иером. Макарием (Маркишем)
У нас в гостях был руководитель Отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ Иваново-Вознесенской епархии иеромонах Макарий (Маркиш).
Разговор шел о церковных традициях, связанных с встречей и празднованием Пасхи.
Ведущий: Александр Ананьев
А. Ананьев
— Христос Воскресе, дорогие друзья! С праздником вас, слушатели радио «Вера». Меня зовут Александр Ананьев. Со мной в студии дорогой друг светлого радио — иеромонах Макарий (Маркиш), руководитель епархиального Отдела по взаимодействию Церкви с обществом и СМИ Иваново-Вознесенской епархии. Добрый вечер, отец Макарий. Христос Воскресе! С праздником вас.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Воистину Воскресе, дорогие друзья, дорогой Александр. Слава Богу, мы пришли к
этому замечательному времени.
А. Ананьев
— И вот то, что сегодня праздник — это главное. А то, что это «Вопросы неофита», уже немножко отходит на второй план. И у меня сразу вот к вам какой вопрос: вот в период поста я, как неофит, — а по большому счёту это был первый прожитый, прочувствованный, по крайней мере я старался, я знал зачем я делаю и что я делаю, — вот во время пост я знал, что делать, я знал, как поступать, чего не делать. А вот сейчас, когда праздник наступил, вот пуговицы расстёгиваются, все стараются себя больше не контролировать, приходит радость, но я, как неофит, не знаю что делать! Это, знаете, как на свободу отпустили, а что делать — не сказали.
Иером. Макарий (Маркиш)
— А вы теперь посмотрите на себя, неофит. Вот представьте себе: был ребёнок под
контролем родителей или, может быть, школьной администрации. А теперь он вырос,
получил аттестат зрелости и выходит действительно в каком-то смысле на свободу,
но это не значит, что стало хуже — стало лучше, потому что то, чему он
научился, он теперь реализует в своей нормальной жизни. И вот это ваше
соображение, что вы не знали, что делать — всё-таки это не очень
фундаментальное соображение. Да, Великим постом традиционно накладываются
разные грани, ограничения — их больше, они более заметные, они большую роль
играют в жизни человека. Но жизнь та же самая и Христос Тот же Самый, и вера
наша та же самая. И очень заметно — вот у иеромонаха Серафима (Роуза) в книжке,
которую я переводил, она вышла довольно давно уже, называлась «Американский
проповедник для русского народа» — кажется, вот такое немножко эпатажное
название, там заметки будущего иеромонаха Серафима, он ещё не был иеромонахом,
он писал в местную газету англоязычную
в Сан-Франциско. И вот одна из них о Великом посте, а другая — о пасхальной
поре, о пасхальном периоде. И вот он там цитирует кого-то из христианских
авторов, что период праздников налагает большую ответственность на человека.
А. Ананьев
— Вот я чувствовал, что всё не так просто!
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну, оно вообще не очень просто, но и огорчаться тут не за что.
А. Ананьев
— Какую ответственность, отец Макарий?
Иером. Макарий (Маркиш)
— За своё поведение, за свои действия, за соблюдение нравственных норм — что-то
совершенно очевидное и лежащее на поверхности. Могу вам привести пример,
по-моему, даже когда-то рассказывал о нём в эфире, из моей переписки с разными
людьми: женщина пишет, что её муж несдержан на язык, мягко выражаясь, и
священник ему пригрозил, что Великим постом надо обязательно быть сдержанным,
ничего такого не произносить, и он слушался. И вот эта женщина пишет: «Сейчас
наступила Пасха, и муж снова стал ругаться. Вот расскажите, где это сказано,
что когда Пасха, то снова можно ругаться?»
А. Ананьев
— Нигде такого не сказано!
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот именно. Вот вам типичнейший, простейший пример.
А. Ананьев
— Вообще вот эта вольность, которую приписывают минимум Светлой седмице, вот этой праздничной, счастливой, она же вообще не вяжется с моим неофитским представлением о христианских православных догматах. Ведь в Православии всё строго, посмотрите на себя: вы — строгий человек.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну я не строгий. Вот вы сказали, что вольность не вяжется, а я бы немножко
перевернул и смело бы сказал, что невольность — вот она не вяжется.
А. Ананьев
— Вот это хорошо!
Иером. Макарий (Маркиш)
— И дисциплина поста — дисциплина в правильном смысле, то есть учение о посте —
участие в богослужениях, ограничение в питании, в поведении. Это тоже наша
вольность. Скажем, я студент, я прихожу в аудиторию, там веду себя подходящим
образом, не потому, что я невольник, а потому, что я вольно пришёл учиться и
должен участвовать в учебном процессе так, как это заведено. Вот то же самое и
в Церкви.
А. Ананьев
— Вот сегодня с самого утра я ловил себя на том, что рядом с радостью, рядом с счастьем, рядом со светом я испытываю какую-то растерянность. Это нормально или нет?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Если бы вы были правящим архиереем, там можно было заботиться о
растерянности: что это я растерялся, когда у меня столько всяких дел? А что вам
растерянность? Понимаете, наши эмоции, наши переживания, наши чувства сердечные
какие-то нам не подконтрольны — они нами не должны управлять, и мы ими не
управляем. Они существуют и существуют — это то, что в обыденном языке
называется «настроением». Вот правильно, да?
А. Ананьев
— Вот у меня накануне было ощущение, что вот начнётся Светлая седмица...
Иером. Макарий (Маркиш)
— И что?
А. Ананьев
— А сейчас сижу, молчу, улыбаюсь и не знаю, что делать.
Иером. Макарий (Маркиш)
— А что? У вас есть работа, у вас есть семья, у вас ведь множество всяких дел
добрых. У вас есть молитвенная жизнь — если есть свободный час или полтора, или
два, то пасхальные богослужения замечательные проходят, которые (вы, наверное,
это знали или не знаете ещё) повторяют по существу чин пасхальной Литургии,
пасхальной Утрени, пасхальная Вечерня очень красивая. Иными словами, дело
найдётся каждому.
А. Ананьев
— Я вот, кстати, прочитал по поводу богослужений вот в эту Светлую седмицу, что хорошо бы и нужно православному посетить все богослужения и причащаться каждый день, потому что это особенное время.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Особенное время — хорошо, я согласен, особенные богослужения. Как мы говорим
особенное время? — служба по особенному чину. Посетить все богослужения...
слово не очень хорошее — «посетить», участие в богослужениях. Но это всё-таки
скорее прерогатива монашества, потому что человек, живущий гражданской жизнью,
работающий на производстве, или он там находится, с семьёй, с женой, с детьми,
мамой, папой и соседями и всякими другими делами — ну это будет немножко
перебор, это будет перебор — посетить все богослужения. Или будет посещение —
тоже плохо. Лучше бы участие с причащением Святых Даров — в ту меру, которую позволяют ваши остальные все дела
вашей жизни. Если человек тратит своё время...
если он лоботряс, бездельник и играет в преферанс каждый вечер с
какими-то дураками, простите меня, то вместо этого хорошо бы ему действительно
быть на богослужении. Это не только в пасхальную седмицу, но и в любую другую.
А. Ананьев
— Просто очень хочется ничего не пропустить, очень хочется, чтобы ничто не прошло мимо.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вы знаете, это немножко перебор. В Церкви каждый день праздник, церковные богослужения
все уникальные, любого периода: и триодного периода, и минейного периода, и
Триоди постной, и Триоди Цветной, и праздники, большие, средние, малые — всё
это уникально, всё это действительно человеку даётся, даруется для нашего
духовного возрастания, духовной пользы, но
принимать их надо умеренно.
А. Ананьев
— Прислушиваясь к своим ощущениям, я как-то заранее решил, что обязательно у отца Макария спрошу о его первой осознанной Пасхе.
Иером. Макарий (Маркиш)
— О, дорогой Александр! Уже даже трудно и вспомнить. Я могу вам исповедоваться
в том, что это было ещё до того, как я стал православным, до моего принятия крещения. Крещение я принял уже в возрасте уже почти 32
лет в Зарубежной Церкви, когда из России уехал. А пасхальные дни я помню ещё с
советских времён.
А. Ананьев
— И для вас это была прямо настоящая Пасха.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну как вот «настоящая»? Она была, я теперь это понимаю. Тогда это было какое-то приближение, приобщение,
какое-то робкое касание. И потом это как-то постепенно вошло в жизнь. Могу
рассказать вам, дорогие друзья, вот у нас радио-формат, но могу рассказать
короткую историю про Пасху. Примерно с тех времён, с момента моего вхождения в
Церковь, в моём сознании возник такой сценарий некоего фильма, который был бы построен
на музыке, на песнях, которые составляли интерес моих юных лет, и потом как эти
песнопения заменились совершенно иными песнопениями, на фоне некоторого
видеоряда, в котором ключевую позицию заняла бы Пасха. И мне было много лет, кстати, я был программистом,
кем я только не работал, до тех пор, пока вдруг недавно, пару лет назад, я не
осознал, что сценарий-то мой, идея осталась в голове, а техника дошла уже до такого состояния, что можно
теперь не сходя со стула это реализовать, что я и сделал. И получился небольшой
фильм, минут семь, что ли, который называется «Набросок», по аллюзии с
известным стихотворением Бродского. Можно его найти, если кто желает, на моём
сайте «Священникотвечает.рф» (http://www.convent.mrezha.ru)
— там есть раздел с видео, где его можно найти. И там действительно некоторые
фотоснимки, я их выбрал из интернета, вот они немножко напоминают, служат
отражением о моих воспоминаниях о пасхальных днях, которые были для меня
существенными.
А. Ананьев
— Я обязательно посмотрю, спасибо большое. «Священникотвечает» - одним словом, там в разделе видео.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, там будет ссылочка на видео наверху. И там много всяких фильмов, и в том
числе и этот.
А. Ананьев
— Дорогие друзья, я думаю, что такой шанс упускать не стоит, и вы обязательно загляните. Кстати, и к нашему разговору всегда вернуться, зайдя на наш сайт https://radiovera.ru. Я вспоминаю Пасху прошлого года, мы тогда с ещё будущей женой дважды, да по-моему, три раза забирались на колокольню храма святителя Николая в Кузнецах звонить в колокола. И для меня это было открытием. Она, помню, в понедельник сказала: «А ты знаешь, что можно?» — «Да ладно?!» — и как мальчишка просто, как школьник пошёл забираться на колокольню. Откуда взялась такая традиция?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Трудно сказать. Один из таких вопросов, который всерьёз нужно рассматривать
историкам.
А. Ананьев
— Возвестить всему миру о своей радости?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Колокольный звон сам по себе — вещь очень интересная, непростая. И разные
звоны, и разные уставы о звонах существуют. Мало того, колокол, который нам так
хорошо знаком, в общем-то, это изобретение... изобретение, не знаю уже каких
времён — в Китае колокола были уже в Бронзовом веке, — но вошёл он в русскую
жизнь сравнительно недавно. Если мы посмотрим церковный Устав как он
существует, взятый из практики средиземноморских монастырей, — колоколов-то там
нет, там так называемые клепала. Их кто-то, может быть, видел — это такие доски
или металлические брусья, которые дают достаточно резкий и отнюдь не столь
музыкальный звук, как мы привыкли. А колокол
вошёл в русскую жизнь в веке семнадцатом, никак не раньше, и вошёл музыкально.
Боюсь соврать, говоря совсем простым языком, но думаю, что я не совру , что
именно колокольная музыка — это особенность русской культуры. Поскольку за
рубежом я смотрел — звонниц как таковых я не видел, это обычно один или два
больших колокола, которые дают такой резкий, ритмичный звон. Разные колокола
могут разный звон давать, но мелодия колокольная — я думаю, что это специфика
если не русская, то славянская.
А. Ананьев
— А вот эта традиция, что в Светлую седмицу каждый может подняться на колокольню — это только в Православии?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Если мы возьмём протестантскую какую-нибудь кирху, где тоже может быть
колокол или римо-католический костёл, то там и звонаря-то, в общем-то, не
будет. Там есть колесо некоторое, к которому привязан колокол — это колесо
приводится в движение, может быть, механизмом каким-то. А уж в последнее-то
время и вообще электронная система, которая красиво может воспроизвести что-то,
но всё-таки уже не совсем то.
А. Ананьев
— Признайтесь — забираетесь на колокольню на Пасху?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вы знаете, кажется, в прошлом году я звонил тоже, но больше уже не сам, уже с
кем-то, каких-то там детей, подростков приведёшь, гостям что-нибудь покажешь. А
сам уже — как-то немножко всё сходит...
А. Ананьев
— Но это радость.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Но раньше, когда я жил в монастыре, вот в монастырской жизни — у нас
действительно там колокольня, куда надо было залезать, забираться. И конечно,
там уж это было как-то особенно в почёте.
А. Ананьев
— Вы слушаете светлое радио, радио «Вера». Христос Воскресе, дорогие друзья! Христос Воскресе, дорогой отец Макарий! Скажите, пожалуйста, мне вот что: вот такое приветствие уместно ли, ведь Пасха была вчера? И на Пасху обычно говорят «Христос Воскресе». Я знаю, что вопрос неофитский, заранее просил у вас прощения.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Не надо тут просить прощения. У каждого праздника есть своё попразднство —
продолжение праздника. У Пасхи, как самого великого праздника, это попразднство
сорок дней, вплоть до Вознесения. И обычай, который существует и многими
сохраняется — вплоть до Вознесения приветствовать друг друга «Христос
Воскресе!» А люди, мало знакомые с церковной
жизнью, немножко удивляются, когда месяц спустя слышат это приветствие.
А. Ананьев
— Вот мне сейчас супруга говорила, что Серафим Саровский круглый год приветствовал так людей, которые к нему приходили.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Совершенно верно. Вот вам разговор о вольности или невольности. Ну, как
хочешь, так и приветствуй — он же говорит доброе дело. Тем более каждое
воскресенье церковного периода мы торжествуем Воскресение Христово. Насколько я
понимаю, только в русском языке вот этот первый день недели по субботе
называется «воскресеньем». В других языках другие названия , а у нас —
«воскресенье».
А. Ананьев
— Правда ли?.. я вот это осознал тоже на днях буквально, по-моему, даже прочитал — в последнее время приходится много читать, чтобы всё понять. Правда ли, что в каждом воскресенье есть частичка Пасхи, а в каждой среде и пятнице есть частичка Великого поста?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну... правильно. Может быть, надо уточнить немножко: каждый воскресный день —
это день празднования Воскресения Христова, как только что мы поняли, а среда и
пятница — действительно, в Октоихе это праздники, события, посвящённые Кресту
Господню. Тропарь дня среды и пятницы: «Спаси, Боже, люди Твоя и благослови
достояние Твое» — тропарь Кресту.
А. Ананьев
— В пасхальную ночь на службе обратил внимание в очередной раз: есть традиция — и это, уж простите мне это вольное и даже неприличное слово...
Иером. Макарий (Маркиш)
— А что вы просите прощения?
А. Ананьев
— Ой, да я... Это вольное слово «шоу» — потому что это действительно красиво, это так красиво, что дух захватывает. Во время этой пасхальной ночи священники несколько раз переодеваются. И там так всё стремительно, там так всё быстро, там так всё красиво.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, есть такой обычай.
А. Ананьев
— И вот они в облачениях разных цветов. И ты только видел их в одно цвете — они уже в другом, потом в третьем. Что значит эта традиция с переодеваниями и откуда она тоже взялась?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, верно. Боюсь говорить, откуда взялась. Надо прежде всего понять, где она
распространена, и тогда можно будет изучать, откуда она взялась. Я не знаю, где
она распространена. Я видел и сам как-то даже участвовал в такой пасхальной
службе, когда нам алтарники быстренько-быстренько меняли эти фелони и
епитрахили. А другая сторона — скажем, где я служу, в Иванове, там мы не
переоблачаемся, там нет возможности такой, ни места, никак не расположишься, и
потому что мы не успеваем...
А. Ананьев
— То есть это тоже к разговору о той вольности и невольности.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Это обычай. Вот друзья мои, общее соображение, которое мы как-то уже
упоминали, по-моему, о том, что есть догмат — нечто базовое; есть канон — нечто
предписанное; и есть обычай — нечто, вошедшее в употребление. И дальше
четвёртый уровень ещё будет суеверием — чего не должно быть. Но это всё
постепенный такой переход: из догмата в канон, из канона в обычай, а обычай
потом становится более или менее распространён. Например, приветствие «Христос
Воскресе!» — очень распространённый обычай. Вот вы спрашивали меня о Пасхе, я
помню, что в 2000-м году мне довелось Пасху встречать в городе Иерусалиме. И
это было удивительное впечатление, когда я шёл потом утром по городу и
встречавшиеся люди, греки, арабы, все говорили6 «Христос Анести!» Конечно, это
запомнилось. По крайней мере я уже понял, что обычай этот общепризнан. А менять
цвета облачений — по обстановке. Вот какая тут символика — это тоже надо
ухватить, дорогие друзья, тоже не все это легко понимают.
А. Ананьев
— Сколько вообще цветов в этой палитре? Знаю, что есть белый, чёрный, жёлтый, зелёный...
Иером. Макарий (Маркиш)
— Чёрный, кстати, не очень характерный. Я думаю, что чёрного не будет на Пасху.
А основные богослужебные цвета: белый и красный — пасхальные; голубой —
богородичный; зелёный — преподобнический; и золотой — просто обычный такой,
праздничный; ну и фиолетовый ещё может быть.
А. Ананьев
— То есть чёрный, который был во время Великого поста...
Иером. Макарий (Маркиш)
— Чёрный и сиреневый... сиреневый, может быть, тоже пойдёт как цвет. Чёрный — я
просто не помню, что бы был...
А. Ананьев
— И у каждого цвета есть свой смысл.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Я хотел сказать, что в смене цветов есть смысл, поскольку, друзья мои, вот
этот взгляд, оценку обычая... как мы говорим, обычая — нечто практическое, что
входит в жизнь, очень сильно зависит от практических условий. Догматы веры и
факты веры, будем говорить, они одинаковы, а обычаи очень разные и зависят от
технических средств. В частности, вот вспомните ветхозаветную историю про
Иосифа Прекрасного — Иосиф и его братья. У Томаса Манна есть роман целый, а в
Книге Бытия весь её конец посвящён именно этому. Иосифа его отец Иаков очень
любил, видимо, больше, чем братьев, они ему завидовали. И основное, что
подвигло этих братьев к тому, что они этого бедного Иосифа схватили и прождали
— это когда отец сделал или купил, я уж не знаю что там и как, сообразил для
него разноцветную одежду. Разноцветная одежда в те годы была признаком
исключительной роскоши и чего-то невиданного. По очень простой причине: эти
цвета, которые сегодня вы покупаете в магазине пигментов для тканей — это были
дикие деньги. Их где-то делали, какие-то специальные мастера занимались
набивкой вот этой краской тканей какими-то только им ведомыми секретами. Вот
подумайте об этом: сегодня мы покупаем, приходим в магазин тканей — висит
красный сатин, зелёный, в цветочек, в горошек, там какие-то картинки,
изображения — они одна цена. Вот для наших предков того времени это совершенно
немыслимо было. Чёрная наша одежда, которую мы носим, или тёмно-серая была —
простая одежда простых людей. А красная — уже либо повод для зависти, либо
нечто царское или сверхбогатого человека.
А. Ананьев
— Статусная вещь.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот такого статуса, которого у нас автомобилем «Мерседес» не добьёшься. И
смена этих облачений в традиционном восприятии — нечто очень соответствующее
великому празднику.
А. Ананьев
— Я вспоминаю с огромной радостью минувший Великий пост, потому что впервые в жизни я с амвона, по благословению батюшки нашего храма, читал во время Стояния Марии Египетской её житие. Это было такое счастье! Мне благословили надеть стихарь, и несмотря на то, что вот вы говорите, что ткань современная, мне казалось, что там такая вечность в каждой ниточке этого стихаря и это настолько особенное одеяние.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Правильно. Это наше восприятие факта облачения. А я говорю о внешнем
восприятии: входит человек, который незнаком с церковной жизнью — что у
архиерея на голове митра, там стразы у него сверкают, тут у него сакос надет с
изображением — на него это не производит никакого впечатления, он включит
телевизор, он увидит каких-то дешёвых модниц, точно такими же финтифлюшками
украшенных. А для наших предков такое торжественное, драгоценное облачение было
фактом редкостнейшим — если он ходил всю жизнь в одном армяке каком-нибудь
домотканом.
А. Ананьев
— Это очень важное замечание, потому что я понимаю, что не все осознают вот этот исторический контекст вот этих одеяний, вот этих украшений. Ещё двести лет назад отношение к ним было совсем другое.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Правильно, совершенно верно. И поэтому для предков это было само по себе
впечатление от факта богатого облачения, а для наших современников и для нас —
это наш якорь, укоренённость в прошлом, в этой древней церковной жизни.
А. Ананьев
— Ну и тот же ладан стоил совсем других денег.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Абсолютно верно! Я припоминаю то ли у Плутарха, то ли у Светония: один
молодой царевич Македонии, по имени Александр, ваш тёзка, во время
богослужения, церемонии, понятно, что не христианской, клал на жертвенник этот
ладан. А его папа, царь Филипп, говорит: «Ты смотри, слишком не расщедряйся, ты
ещё пока не властелин Азии!» Вот когда он стал властелином Азии, уже стало
можно класть больше ладана.
А. Ананьев
— Вопрос, скорее, практический: мы внутренне как-то расстегнули, как я уже сказал, все пуговицы, освободились, почувствовали вольность. Но ведь есть что-то, чего на Пасху делать нельзя, вот в эти сорок дней.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Грешить нельзя! Ни в эти дни, ни в другие.
А. Ананьев
— Ну, грешить вообще нельзя, но есть какие-то каноны, по которым вот этого делать на Пасху не стоит?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Не знаю. Не стоит так тут упираться в этом направлении. Грешить нельзя ни в
пост, ни в мясоед — это совершенно ясно. А дальше — что церковный Устав. Вот
говорят, что нельзя земные поклоны, нельзя коленопреклонения, нельзя ещё что-то
такое — всё на благоусмотрение. Понимаете, личная молитва, личная религиозная
практика остаётся всегда личной, а церковная движется церковным Уставом — что
там можно, что там нельзя. Есть Устав совершения служб периода Цветной Триоди,
всё совершается определённым образом, и что-то можно, что-то нельзя. А когда
люди пытаются какие-то фрагментики церковного, богослужебного Устава
перекладывать себе на свою жизнь, проецировать — это очень всё даже опасно,
потому что они тем самым сходят с магистральной линии такого христианского
благочестия. Кто-то вам скажет, что нельзя поститься, например. А вот как? Вот
ты ешь эти яйца, и всё. Вот у меня уже с печенью проблемы — нет, надо есть. Ну,
глупость очевидная.
А. Ананьев
— Я рад, что вы заговорили о кулинарной стороне этого светлого праздника: яйца, куличи, пасха, которую накануне готовили — буквально сутки я видел сам, как перетирали через мелкое сито этот творожок. Это безумно сложно, это настоящее искусство. Вот об этом я предлагаю поговорить с вами ровно через минуту.
А. Ананьев
— Вы слушаете светлое радио, радио «Вера», в этот большой праздничный день. Меня зовут Александр Ананьев — я неофит. Но сегодня это абсолютно не важно — у меня в гостях иеромонах Макарий (Маркиш), руководитель епархиального Отдела по взаимодействию Церкви с обществом и СМИ Иваново-Вознесенской епархии. Христос Воскресе, отец Макарий!
Иером. Макарий (Маркиш)
— Воистину Воскресе!
А. Ананьев
— Какое счастье, что вы здесь, спасибо вам большое!
Иером. Макарий (Маркиш)
— И вам спасибо за приглашение.
А. Ананьев
— И как я обещал, мы переходим к кулинарной стороне вопроса, если вы мне позволите это сделать.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, разумеется.
А. Ананьев
— Во-первых, что вам больше всего нравится? Вот я лично буду откровенен: я весь пост скучал по холодным, свежеочищенным яйцам — это настолько для меня какое-то счастье. Это было первое, что я вкусил после Великого поста. А вот вам что нравится?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вы знаете, я покаюсь тоже — у нас говорят в Церкви, что покаяние тайное,
исповедь тайная, но иногда можно сделать исключение. За долгие годы, уже 20
лет, по существу, монастырской жизни и 10 лет до этого ещё такой
самостоятельной, как-то мои кулинарные интересы увяли. Вот ешь, что дают. Я
ведь сам себе не готовлю — я прихожу в трапезную либо семинарии, либо епархии,
Епархиального управления, и там замечательные угощения. И я благодарю поваров и
Господа, и ем, что дают. А когда был пост, я приходил и там угощения были, и
тоже благодарил поваров и Господа, и ел, что дают. Вспоминается один маленький
ребёночек, про которого мне рассказывали, который сидел и с огромным трудом ел
манную кашу — не знаю, что они там едят, эти дети. И кто-то из старших говорит:
«Видишь, в тебя уже не лезет, наверное, оставь...» На что ребёнок в ответ
посмотрел в глаза этому взрослому и говорит: «А у других-то ведь этого нет».
А. Ананьев
— Какой молодец, какой чудесный ребёнок. Правильное воспитание. Кстати, сейчас вы сказали это, а я вспомнил, что мне, по-моему, воспитательница в детском саду — какое-то туманное воспоминание из глубокого детства — говорила: «Дети в Африке голодают, а ты не доел!»
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, между прочим, точное соображение — не доел. Но взрослым, вообще-то,
надлежит умеривать — не свои аппетиты, а аппетиты детей, и не кормить их насильно.
А. Ананьев
— Откровенно говоря, я ещё тогда, в пятилетнем возрасте, не находил логики в её словах: ну что, если я доем, неужели от этого детям в Африке станет легче?
Иером. Макарий (Маркиш)
— У взрослого человека эта логика есть, и я сам, и люди вокруг меня — нам
как-то неудобно оставлять. Будем говорить проще, что это неуважительно по
отношению к хозяевам. Если хозяйка накладывает мне так много, я говорю: «Не
надо так много!» — «Батюшка, если вы не доедите — оставьте». Я говорю:
«Простите, я не могу на это пойти. Я вас очень ценю, я знаю, как вы вкусно
готовите, я просто не удержусь, я съем слишком много, это вредно, так что
давайте мне чуть-чуть поменьше».
А. Ананьев
— Глядя на внешнюю сторону этого праздника: на эти богато украшенные куличи, с любовью раскрашенные яйца, на эти фигурные пасхи, на всё на это — я смотрю и где-то внутренне у меня начинает скрестись какой-то червячок сомнения: а не грешим ли мы, превращая всё это, смещая акцент в сторону кухни, в сторону еды. Как в Великом посте, когда мы начинаем рассуждать: да, а креветки можно, а мидии можно, а вот рыбу? А какую рыбу? А вот если поросёнок плавает, является ли он морским гадом? То же самое и здесь. Нет ли перекоса в нашем отношении к еде? Потому что такое впечатление, что всё в конечном итоге, особенно если люди не воцерковлённые, но радостные, они начинают просто готовить, есть и считать своим долгом дарить друг другу эти яички, эти куличи, эти пасхи. Это, конечно, мило, но нет ли в этом какого-то перекоса?
Иером. Макарий (Маркиш)
— На дорогах перекос есть, уклон. Знаете, едешь по шоссе, а там знак
«Осторожно, скользкая дорога!» Вот точно так вот. Сама по себе дорога — это
дорога... причём здесь что нас поддерживает и вдохновляет? Люди делают это друг
ради друга — эти хозяйки и хозяева не себе пузо накалачивают, а угощают друг
друга. И это всё в целом правильно, но, конечно, опасность перекоса есть. И я
расскажу вам историю, которая звучит комично, а на самом деле она далеко не
комична. В монастыре опять, я не помню, в какой год, но день я прекрасно помню
— это был сам день Пасхи, пасхальное воскресенье, когда люди спят, в общем-то.
И стучат мне в дверь кельи, какой-то человек пришёл, спрашивает священника. Моя
келья была самая близкая к воротам, я выхожу — время, допустим, часов 10 утра.
Какой-то гражданин или господин в хорошем настроении говорит «Христос
Воскресе!» и начинает мне задавать кулинарные вопросы об изготовлении сырной
пасхи, что-то такое — такие серьёзные вопросы технологические. И я говорю: «Вы
знаете, я не специалист, я не повар. Куличи когда-то я пёк давным-давно, а
сырную эту пасху никогда не делал, так что извините, ничем вам помочь не могу.
Но вот праздник Пасхи, хотелось бы как-то вас поздравить. Вот у меня есть
Евангелие, давайте я вам подарю эту книгу просто». Он на меня смотрит с таким
видом и говорит: «А Евангелие — это что такое?» Я не стал сильно падать
навзничь от удивления, но смеха-то мало. Если он сырной пасхой был очень
заинтересован, а что такое Евангелие даже и не капельки не поинтересовался. Вот
так. И вот это, видите, вот вам демонстрация уклона, ухода. Похожий уход
бывает, когда на праздник Богоявления воду освящают: все эти люди идут за
водой, а всё остальное им по барабану. Ну и Пасха... к сожалению, это такие
признаки нашей религиозной слабости.
А. Ананьев
— У меня, в общем, таких вопросов не было, но теперь, благодаря моей жене есть. А вот у моей жены есть такой вопрос, и он для неё стоит очень остро, если бы мы жили в деревне, такого вопроса не было, а мы живём в большом городе, в центре, и такой вопрос стоит остро: остаётся вот эта бумага от куличей, остаются упаковочки от пасхи, остаётся скорлупа от яиц, пакетики, в которых могут быть крошки. И для неё вот эти пакетики, вот эта скорлупа, вот эти бумажные упаковочки становятся если не святыней, то она к ним очень-очень бережно относится.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Там могут быть и какие-то изображения икон...
А. Ананьев
— Да-да, безусловно. И для неё это очень важно. Она говорит, что это нужно сжечь, это нельзя просто выбросить. А где ты можешь чего-то сжечь в центре Москвы? Пожалуй, нигде — это надо дожидаться, пока кто-нибудь поедет в деревню. Во-первых, верно ли это отношение? А во-вторых, что мы ей посоветуем в этой ситуации?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Знаете, вы рассказывали, а если акцент сейчас правильно поставить, то всё
становится на свои места. Вы сказали, что это для неё — вот у неё такое
чувство. Неразумно было бы сказать ей: «Да брось, да это суеверия,
предрассудки...» — не нужно. Это тот же самый обычай, только её индивидуальный
и её индивидуальное переживание. Практическое отношение к делу такое,
безотносительно даже к Пасхе, к чему бы то ни было, очень разумный подход в
любом христианском доме: вот у вас есть помойное ведро, а рядом с ним вешайте
либо полиэтиленовый пакет, либо какой-то ящичек, куда вы складываете то, что вы
не хотите смешивать с общей помойкой — туда складываете, можно это дело
прессовать как-то, оно там накапливается. Потом какой-то момент наступит,
чего-то с этим сделаете: куда-то вынесете, сожжёте или вывезите, или что-то
захотите сделать. Во всяком случае, вам это не будет неприятно. При этом туда,
в этот второй пакет — вы получите, например, письмо от какого-то своего
близкого родственника и вы тоже не хотите бросать его вместе с тухлыми яйцами,
и вы тоже положите его в тот мешочек. Вот примерно так процесс и идёт, я, во
всяком случае, сам так поступал — мне тоже кто-то об этом рассказал разумном
подходе к делу, чтобы здесь не было фанатизма. Некоторые берут... опять-таки я
начну с того, что это их личное чувство, не стоит их за это укорять, но вот
есть газета, где сказано, как люди идут крестным ходом, есть фотография, как
они несут какие-нибудь хоругви или иконы. И вот он берёт ножницы и вырезывает
эту икону из газеты. Газета издаётся тиражом 50 тысяч экземпляров — как-то
немножко странно, что он вырезает. Но личное какое-то...
А. Ананьев
— Но всё равно кольнёт сердце, и вот чтобы не кольнуло...
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну вот у него кольнёт, мы не будем его укорять. И хочешь не смешивать — не
смешивай, сложи отдельно.
А. Ананьев
— Я это очень хорошо понимаю.
Иером. Макарий (Маркиш)
— И так жене и посоветуйте: возьмите мешок большой и туда всё это дело
складывайте.
А. Ананьев
— Ну да, она так и делает: у нас есть специальное место, где хранится всё это. И я, помню, говорил: «На Вербное воскресенье, смотри, у всех вербы, давай мы тоже пойдём вербу освятим!» Она говорит: «Я боюсь, потому что её потом выбрасывать нельзя, её надо будет хранить, а нам хранить уже негде».
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот хранить ничего не надо. Можете своей супруге сказать, что хранить не надо
ничего. Если ты не хочешь выбросить и у тебя нет возможности это как-то сделать
разумным образом, аккуратно эту вербу сомни, положи в тот же самый пакет —
будет момент, ты её сожжёшь или закопаешь. Бывает иногда, что люди просфоры из
церкви приносят и нет чтобы сразу съесть, они как-то к ним относятся так
благоговейно, что они через три-четыре дня превращаются в сухарь.
А. Ананьев
— Поделюсь друзья советом: если их хранить в холодильнике, то они не портятся, они не засыхают очень долгое время. Они потом очень легко режутся. И в течение недели они спокойно...
Иером. Макарий (Маркиш)
— Верно, но лучше съесть их сразу, также и яйца пасхальные. Ну а тут уже
начинаются соображения здоровья — они тоже в холодильнике лежат, я помню, что
их хранил их тоже долго.
А. Ананьев
— Ещё один неофитский практический вопрос: можно ли дарить дорогим сердцу людям неосвящённые яйца и куличи?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Почему бы и нет? Слово «освящённые» тоже здесь немножко двусмысленное — как
будто им придаётся некое качество. А если вы послушаете эту молитву на
благословение яиц и хлебов, то это всего-навсего молитва о людях, которые будут
эти продукты потреблять. Ну хорошо — вот помолились. От того, что на этот кулич
попала капелька святой воды, а на другой, который вы дома оставили, никаких
принципиальных воздействий, принципиальных изменений не произошло.
А. Ананьев
— Получатся, что они не отличаются.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Не должны. Рассуждать о каком-то новом качестве этих продуктов было бы
богословски неправильно. Если бы вы вообще не стали их благословлять, освящать,
сказали бы, что а зачем это нужно, я и так их съем — это было бы несколько
неразумно, потому что вы тем самым сами себя отделяете от церковного обихода,
от церковной жизни.
А. Ананьев
— Вы долгое время прожили в Соединённых Штатах Америки и там тоже, конечно, праздновали Пасху.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Было дело, да.
А. Ананьев
— Я так понимаю, что речь идёт о Восточном побережье США.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, это город Бостон, русская церковь.
А. Ананьев
— Вот в православной общине этого города так же отмечают Пасху?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, конечно, очень похоже. Это понятно, почему: потому что специфика этого
церковного строя была, и вероятно остаётся для людей, уехавших за границу, той
связью с Россией, которой они так дорожат. И если у нас, на территории самой
Великороссии или Украины, Белоруссии, это обычай всеобщий,
самовоспроизводящийся, то там он с особенною силою, подчёркнуто реализуется, в
том числе и в миссионерских приходах.
А. Ананьев
— А не заимствуются какие-то милые обычаи из Западной культуры? Допустим, родители переехали в Штаты, допустим, 15 лет назад, а ребёночку шесть лет, и он всю жизнь прожил в Штатах. И он-то знает, что на Пасху ищут и собирают вот эти спрятанные яички.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Чего-то я не припоминаю. Единственное, что там бывало — какая-то смесь
традиций разных православных народов, православных, но разных. Что-то от греков
там они брали, какие-то угощения греческие я помню. У греков принято есть
баранину на Пасху. У нас это как-то не вопрос, мясная пища может быть. Мы,
кстати сказать, не приносим в храм мясную пищу, хотя иногда возможно, когда
приходишь благословлять эти пасхальные угощения, там, раз — кусок ветчины
лежит, не скажешь же уносить. Но это не очень у нас принято, а у греков
принято. Ну вот такие вещи. А воздействие Западного, совсем не православного
образа поведения, как-то я не припоминаю. Может быть, это именно связано было с
тем, что русские особенно ревностно, особенно Зарубежная Церковь наша, которая
с тех пор опять вошла в состав Русской Церкви, ведь это очень существенно —
Поместных Православных Церквей немало, и разных, как это сказать, отделений от
русского Православия тоже немало: Православная Церковь Америки,
Западноевропейский экзархат — они не воссоединились с Русской Церковью. А
Зарубежная Церковь всё время заявляла о том, что это часть Русской Церкви,
которая ожидает своего момента воссоединения. И этот момент настал.
А. Ананьев
— Отец Макарий, я вам так благодарен, что вы сегодня здесь, в студии. С вами светло и свободно — во то слово, которое у меня в голове — просто свободно, и это какое-то счастье.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Полиция у вас тут бывает или что у вас тут бывает?
А. Ананьев
— Нет, но всё равно как-то внутренне ты у себя выстраиваешь какие-то границы, заборчики, чтобы вот... И тут приходит отец Макарий, и как-то так выдыхаешь, думаешь: «Господи, слава Тебе! Как же хорошо!»
Иером. Макарий (Маркиш)
— Мне кажется, что для радио «Вера» это нормально.
А. Ананьев
— Да. Вот во время Великого поста, особенно в Страстную седмицу, которая не относится к Великому посту — для меня это было открытием, я даже не знал об этом ещё год назад.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну да, понимаете, литургически она не относится, и то строй литургический
очень близок. А с точки зрения прихожан это практически одно и то же.
А. Ананьев
— Да а вот что касается Светлой седмицы, которая начинается сегодня. В Великом посте каждый день буквально под завязку, под самую макушку наполнен смыслами, значениями, особенными службами, особенными событиями. И ты с огромной важностью и с огромным уважением и любовью относишься к каждому дню и пытаешься всё про него понять, узнать и почувствовать. Что касается значения каждого дня Светлой седмицы?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот эти значения дня отражены... Почему возникают эти значения? Они
отображены в двух богослужебных книгах. Первая называется «Триодь постная», а
вторая «Триодь цветная». «Триодь» означает трипеснецы, то есть эти
богослужебные книги содержат каноны, в которых три или четыре песни, в отличие
от обычных восьми. Светлая седмица более-менее единообразна, ну под конец там
праздник Живоносного источника так называемый в честь великого чуда, связанного
с Пресвятой Богородицей, а остальные дни единообразны — это повторение или
реактуализация самого пасхального торжества. А дальше раскрываем Цветную Триодь
и видим, что каждая неделя, каждый воскресный день Цветной Триоди посвящён
какому-то событию, связанному с Евангелием. Читается Евангелие от Иоанна
читается до праздника Святой Троицы. И там будет у вас Неделя о Фоме — уверение
апостола Фомы; Неделя жён-мироносиц; Неделя о расслабленном и так далее. Вот
никакой тайны тут нет, и люди, которые следят за богослужением, за богослужебным
строем, конечно, это всё воспринимают совершенно естественно. Плюс там будут
праздники уже минейные, то есть неподвижные, в конце концов — праздник
Вознесения Христова.
А. Ананьев
— То есть я резюмирую для себя, что в эти семь дней наполненность смыслами сменяется наполненностью радостью и светом.
Иером. Макарий (Маркиш)
— И смысл никуда не уходит, просто пасхальное торжество, Воскресение Христово
продолжается. Вообще, всё это сорок дней, но сорок дней со своими
особенностями, а интенсивность попразднства или, будем говорить, влияние
пасхально-литургического обычая, пасхально-литургического строя на дни
попразднства со временем убывает. Если в первую седмицу это влияние очень
сильное, в основном это просто повторение пасхальной службы, то в остальные дни
до Вознесения — ну что, цвет облачения будет красный, как правило, поётся три
раза «Воскресение Христово видевше», приветствие «Христос Воскресе», начало
богослужения пасхальное: «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его...» — тут
литургика — дело неисчерпаемое. Приходите в храм, дорогие слушатели, и сами
убедитесь.
А. Ананьев
— Вы слушаете светлое радио, радио «Вера». Меня зовут Александр Ананьев. Я не хочу даже говорить, что мы обсуждаем, мы празднуем вместе с иеромонахом Макарием (Маркишем) праздник Светлой Пасхи. И у меня под завязку вот этого часового разговора вопрос к вам будет на самом деле серьёзный. Вот в Пасху все люди в храме радостные, счастливые. Но потом проходит день, и работу никто не отменял — сегодня понедельник, завтра вторник. И у нас опять идёт вот эта круговерть — понедельник, вторник, дом, работа, дом, пробки. И у многих радость, которую они ждали весь год, улетучивается. Это не моя придумка, я об этом действительно читал — радость улетучивается. И возникает какой-то синдром, даже не то чтобы страх, растерять эту радость. Вот я хочу вас спросить: как можно сохранить в себе вот эту пасхальную радость? Это очень важно.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, важный действительно вопрос и не простой. Это вопрос подвига всей
христианской жизни. И пожалуй, ответ должен быть всё тот же самый — о нашей
зависимости, точнее независимости, от разных эмоциональных наших состояний. Да,
мы переживаем утрату подъёма этой радости. Безусловно, где есть подъём, там
должен быть и спуск. Если бы люди всё время шли на подъём, они бы стали бы,
наверное, какими-то летучими ангелами и сразу бы улетели от земли. А раз это не
так, то вслед за подъёмом обязательно должен идти спуск, вслед за периодом
нагнетания эмоционального обязательно будет период эмоционального спада. Я вам,
дорогие друзья, могу порекомендовать замечательную книгу английского
христианского писателя Клайва Льюиса под названием «Письма из преисподней», был
и другой перевод, но я его не могу рекомендовать — он плохой. Вы можете найти
на том же самом сайте «Священникотвечает.рф» «Письмо №8». У каждого письма есть
своё название в переводе... я забыл, какое название у восьмого... вспомнил —
«Маятник»! Аналогия понятна: с разными периодами — плюс-минус, подъём-спад. И
вот там персонаж этой переписки неплохо как раз раскрывает вот эту особенность
человеческого бытия. Всегда будут спады, всегда будут минусы вслед за плюсами.
И несмотря на то, что пишет из преисподней «товарищ», в общем-то чисто
по-христиански и очень трезво описывает вот эту диалектику человеческой
личности, человеческого жизненного пути.
А. Ананьев
— Спасибо вам большое. Я читал «Письма Баламута» и «Расторжение брака», а вот о «Письмах из преисподней» я, откровенно говоря, слышу впервые. Я с огромным удовольствием, конечно, её прочитаю.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну вот «Баламут»-то... И там в послесловии к этому же самому материалу
объяснено, какие у меня именно претензии к этому несчастному «Баламуту».
А. Ананьев
— А есть претензии?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Есть претензии.
А. Ананьев
— Я знаю, куда я направлюсь сразу после нашего разговора: с удовольствием на сайт «Священникотвечает.рф». Конечно, хочется и рекомендуется каждый день причащаться. Мы в начале программы говорили, что посещать каждый день — это будет лишком много, и если душа просит...
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну как можно... есть же пенсионеры...
А. Ананьев
— Однако Причастие, насколько я знаю, поправьте меня, если это не так, требует подготовки и поста. Как можно поститься в Светлую седмицу после Пасхи?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Дело в том что говорить, что требует подготовки и поста — здесь не совсем
верное противопоставление, не совсем верная конъюнкция. Пост может представлять
собой часть подготовки, а подготовка диктуется, с одной стороны,
индивидуальными условиями, а с другой стороны — и периодом просто церковного
календаря. Значит, в период пасхальный, послепасхальный вполне естественно, что
священник даст вам совет, рекомендацию эту подготовку уменьшить, сделать менее
напряжённой, менее длительной, быть может.
А. Ананьев
— Вы обратили внимание? Это я опять пытаюсь вернуть вас к разговору о том, чего в Пасху и в Светлую седмицу делать нельзя.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Самое простое — вот подойти к священнику, в большинстве московских храмов
несколько священников, в большинстве больших храмов, и скажите: «Батюшка, есть
возможность у меня причаститься несколько раз. Вот что вы мне подскажете — как
мне подготовиться?» Скорее всего, священник вам даст совет — эта подготовка к
Причастию будет...
А. Ананьев
— К духовнику?
Иером. Макарий (Маркиш)
— А духовник и есть священник, который принимает вашу исповедь.
А. Ананьев
— У меня к вам большая просьба: вот сейчас люди, которые нас слушают, хотят тоже какое-то наставление получить от вас. Я вот сейчас смотрю на вас и понимаю, что я вам тихонько завидую, я объясню, почему. Со всей нашей суетой, со всеми нашими делами очень хочется прочувствовать и быть ближе к Господу. И тут понимаешь, что вот уж, наверное, кому хорошо, так это отцу Макарию.
Иером. Макарий (Маркиш)
— А вот тут я поправлю, потому что Бог-то один — людей очень много, а Бог один.
Строить такую конструкцию, что если человек надел на себя подрясник и крест, то
он, значит, тем самым куда-то забрался — это ошибка, так не нужно рассуждать,
это не верно. Каждому человеку Господь открывает дорогу к Себе Своим, быть
может, путём. Аналогия такая может быть географическая: вот гора высокая, и
люди стоят по периферии, по периметру этой горы. И у каждого там какая-то
тропиночка есть. Направление одно и то же, не надо думать, что они куда-то в
разные стороны лезут — это на одной и той же вершине. Но у каждого будет свой
жизненный путь. И совет, вот эта рекомендация, если можно так выразиться — вы
идите своим путём. Не смотрите по сторонам налево, направо у кого там чего — на
чужом дворе трава всегда будет зеленее расти и розы красивее, и всё остальное,
— а вы вот свой путь держите: семейный, трудовой, молитвенный, служебный, какой
угодно.
А. Ананьев
— Я помню свои размышления, думаю: «Вот бросить всё хотя бы на неделю и уехать в Оптину пустынь или в Троице-Сергиеву лавру. И вот там-то уж точно меня ничего не будет отвлекать».
Иером. Макарий (Маркиш)
— О, Боже мой! Можно коротенькую притчу, да? Она у меня в книжке есть.
А. Ананьев
— Конечно.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Монах один жил в монастыре — очень благочестивый, самый благочестивый во всём
монастыре. И они там ему не давали покоя, монахи-соседи с ним неправильно
обходились, не понимали его. Он сказал: «Всё, я ухожу», — и ушёл из монастыря.
Нашёл прекрасное место в одиночестве, там всё есть, избушку можно поставить,
всё великолепно — так обрадовался. Пошёл, кувшинчик взял набрать воды к речке.
Набрал, поднялся, и вода случайно разлилась. Он огорчился, снова пошёл, набрал,
опять поставил, поставил косо, она опять взяла и разлилась. Он уже так сильно
напрягся, конечно, думает, что же за безобразие какое, может быть, знак какой.
Пошёл, снова набрал и куда-то его понёс, споткнулся и вся вода разлилась. Он
как ногой даст по кувшину — кувшин вдребезги разбился. Он постоял над кувшином,
подумал и пошёл обратно в монастырь к своим этим самым несовершенным собратьям.
Вот вам, пожалуйста, всё тут как в капле воды отражается.
А. Ананьев
— Какая красота. Надо будет обязательно запомнить. Последний вопрос на сегодня — время, к сожалению, подходит к концу. Сегодня понедельник, и я знаю, что, ввиду работы или каких-то обстоятельств, среди наших слушателей есть те, кто не смог посетить пасхальную службу. Ведь Светлая седмица — это возможность прожить ещё раз эту службу.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот о чём мы с вами говорили: каждое утро и каждый вечер... может быть, не во
всех храмах, но, как правило, в большом числе храмов, если не сказать, что в
большинстве, каждый вечер и каждое утро совершается чин пасхального
богослужения — милости просим.
А. Ананьев
— Такой — сокращённый, я так понимаю.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Он немножко другой, там крестный ход совершается потом — после Литургии
пасхальной. Пасхальной полунощницы там нет. А так очень близкая она: и Утреня,
ну, Вечерня особым чином. Соответственно, и Литургия, а Литургия всегда одна и
та же.
А. Ананьев
— Дорогие друзья, я был бы очень счастлив, если бы мне удалось сегодня с помощью моего дорогого гостя поделиться с вами частичкой радости, света и, самое главное, вот этим ощущением абсолютной, настоящей светлой свободы, которую в моих глазах буквально олицетворяет сегодня иеромонах Макарий (Маркиш), наш дорогой гость, руководитель епархиального Отдела по взаимодействию Церкви с обществом и СМИ Иваново-Вознесенской епархии. Отец Макарий смотрит на меня так хмуро как-то. Ему не нравятся длинные эти регалии все.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да ладно, не в этом дело. На добром слове спасибо.
А. Ананьев
— Спасибо вам огромное! Христос Воскресе!
Иером. Макарий (Маркиш)
— Воистину Воскресе, друзья. Продолжайте ваш добрый христианский путь. Спаси,
Господи.
А. Ананьев
— Я — Александр Ананьев. С праздником вас, до новых встреч.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Спасибо.
Все выпуски программы Светлый вечер