У нас в гостях был известный телеведущий, доктор биологических наук, профессор МГУ Николай Дроздов.
Мы говорили о пути нашего гостя в науке и на телевидение, а также о том, как в его семье даже в советские годы сохранялась вера в Бога.
К. Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, дорогие друзья. В студии моя коллега Алла Митрофанова...
А. Митрофанова
— Добрый светлый вечер.
К. Мацан
— И я, Константин Мацан. Я вот сейчас не буду лишать наших слушателей этого удовольствия услышать голос нашего сегодняшнего гостя, поэтому просто скажу: добрый вечер, Николай Николаевич.
Н. Дроздов
— Здравствуйте, добрый вечер. Добрый вам светлый вечер.
К. Мацан
— У нас в гостях Николай Дроздов, знаменитый телеведущий программы «В мире животных», доктор биологических наук и человек огромного спектра интересов. И, помимо всего прочего, сразу скажем, двоюродный праправнук...
Н. Дроздов
— Правнук. Три раза пра.
К. Мацан
— Прапраправнук выдающегося святого в истории Русской Православной Церкви, святителя Филарета Московского, Филарета Дроздова — это ваш предок.
Н. Дроздов
— Двоюродный прапрапрадед.
К. Мацан
— Очень рады, что вы к нам сегодня пришли, спасибо большое.
Н. Дроздов
— Спасибо вам, что пригласили.
А. Митрофанова
— Николай Николаевич, вы пришли к нам и принесли сразу несколько книг, которые посвящены святителю Филарету. Ощущение создается такое, что вы прямо специально их собираете, отбираете даже, не просто так, не всякую книгу берете в свою библиотеку, которые ему посвящены. Расскажите, пожалуйста, почему этот человек занимает такое важное место в вашей жизни. Помимо того, что он ваш родственник, чем еще это обусловлено?
Н. Дроздов
— Ну дело в том, что он действительно мой дальний такой, боковой родственник, можно сказать. И его это ничуть не трогает, его биографию тем самым. А мою биографию это не столько даже, я бы сказал так, кто-нибудь подумает, украшает, а настолько обременяет, что, знаете, такое бремя духовное, которое ну можно сказать, не скажу, что заставляет меня, это делает меня ну так обязанным настолько строго поступать в жизни во всем. Так сказать, каждому своему поступку, действию и даже к словам своим все время примерять то, что мне отвечать кроме того, что перед Всевышним так, в целом, как каждому из нас, еще и перед своим, так сказать, таким великим предком, который, ну конечно, я надеюсь, что у нас будут с ним духовные встречи и после моей, так сказать, физической кончины. Тем более в большей, так сказать, степени, чем сейчас, когда нам не надо будет думать о каких-то телесных преградах, правда, а можно просто духу с духом побеседовать. Надеюсь, он меня подпустит к беседе с ним. Это все вполне, так сказать, естественно в будущем, после перехода в духовное такое состояние. И мне, конечно, это такое постоянное, ну я бы сказал, блаженное обременение. Я, конечно, очень ценю это и все время думаю о том, чтобы в какой-то малейшей степени, так сказать, соответствовать тому величию моего этого двоюродного родича, родственника.
К. Мацан
— Вы рассказывали в одном интервью, что в пору вашей юности даже было как-то, может быть, небезопасно упоминать о таком родстве.
Н. Дроздов
— Ну естественно, опасность такая, конечно, условная. То есть, например, ну что могли сделать, немножко иногда это, так сказать, преувеличивается степень этой опасности в те годы, когда я жил, по крайней мере. В это время что могли сделать? Ну если бы узнали, что мой отец водит меня в церковь деревенскую и там стоит на службе сам, и знаком с батюшкой там, то может быть, его могли ну уволить из института, где он работал заведующим кафедрой. Он был достаточно крупным ученым...
К. Мацан
— Химиком.
Н. Дроздов
— Химиком, фармацевтом. Он занимался синтезированием новых лекарств, в основном занимался такими двумя группами лекарств, как противовоспалительные и противо... как это называется, противодизентерийные, то есть вот кишечные лекарства. Потому что начал их разрабатывать еще до войны, он защитил докторскую еще в 37-м году. И я должен сказать, что я даже слушал его доклад по докторской диссертации, находясь во чреве свой мамы, матери. Она рассказывала, что, будучи на сносях, она пошла на эту защиту диссертации, сидела и слушала его, и я, естественно...
А. Митрофанова
— А, вот когда начался ваш путь в мир науки!
Н. Дроздов
— Да, это очень трогательно. И вот я, конечно, значительно позже по возрасту, чем мой отец, защитил докторскую, но как-то стал профессором, с некоторым запозданием. Но стремлюсь и своему отцу тоже соответствовать в какой-то степени. Ну и вот, значит, мой отец был достаточно крупным ученым. И в этом отношении даже когда началась война, и он попросился на фронт, там вот было такое постановление, что всех профессоров, докторов пока оставить. Ну там на случай уже если совсем будет напряженка, понимали, что в самое напряжение можно будет всеобщую мобилизацию объявлять, но тут объявили, что, в общем, некоторых даже снимали с поездов, кто-то уже ехал. Вот мой завкафедрой тоже говорил, что я уже поехал в поезде, так меня нашли.
К. Мацан
— Он вам, ваш отец, рассказывал про вашего великого предка?
Н. Дроздов
— Ну он очень мне мало рассказывал. Он просто, когда мы были в Историческом музее, он меня привел — ну это уже после войны начались эти вот такие... Отец, когда в своей лаборатории стал, так сказать, меньше заниматься исследовательской работой, больше педагогической, после войны уже. А вот во время войны он работал в этой лаборатории, такая передвижная лаборатория была по изготовлению лекарств для фронта, вот противовоспалительные и противодизентерийные. Потому что это две главных таких группы болезней, которые косили много солдат в окопах — сырых там, вообще в зимнее время особенно, ну и ели так, что попало и как попало, и конечно, кишечные заболевания просто многих. И вот изготовляемые им лекарства спасли солдат и офицеров от смерти. Это, конечно, очень у меня вызывает большое к отцу уважение дополнительно.
А. Митрофанова
— В Историческом музее, когда вы туда пришли, папа вам что-то рассказал о святителе Филарете.
Н. Дроздов
— Ну да. И вот уже когда после войны мы получили квартиру в Москве... Ну у нас была маленькая комната в какой-то пристройке, в которой мы, значит, пытались как-то пожить. Но она вся промокала, и пол был на земле прямо постлан, это что-то такое. Просто отца сначала к Москве, значит, приписали, но из Москвы сразу же, из этой маленькой квартирки мы выехали вперед Москвы. Впереди там была такая церковь разрушенная, и в ней устроили лабораторию эту отцовскую, а я учился в сельской школе. И вот уже когда после войны мы получили квартиру в Москве — ну тогда квартиры получали, никто не покупал квартиры, понятия такого не было. Просто уже, когда война закончилась успешно в 45-м году, и начали выдавать квартиры, ну кому где там, вот отцу все-таки, учитывая его заслуги в работе вот с этой фронтовой лабораторией, ему дали квартиру двухкомнатную на четверых. Там это мы с мамой, и с братом, и с отцом, значит, дали двухкомнатную квартиру, что было очень-очень хорошо после всего предыдущего. И из школы сельской перебрались в городскую. А так, в общем, учились в сельской школе сначала. И очень интересно, что начал нас водить: в Исторический музей сводил, и в Историческом музее, прямо на площади Революции есть музей Ленина и музей Исторический — было два таких. Ну музей Ленина, там тоже было что-то много интересного, а потом переходили в Исторический музей, там вся история России. И там был портрет такой, просто светский портрет святителя Филарета, ну конечно, в его одеянии церковном. И вот он мне шепотом говорит: «Вот это наш предок, и фамилия у него Дроздов, только ты никому об этом не говори», — он сказал. Я так смотрел с трепетом на портрет святителя Филарета. Я уже теперь все эти портреты знаю, примерно в какие годы они написаны и когда. А портретов было много — и маслом, и акварелью написанных, и они, большинство из них хранятся в Историческом музее. И один из этих портретов висел, значит, в выставочном зале. Ну и вот я с тех пор вот об этом помнил. Ну а кто, что, когда и как, так сказать, было очень мало сведений, так сказать, на этот счет мне передано. Но потом поехали мы в Троице-Сергиеву Лавру — это был уже 48-й год, по-моему, мне лет 11 было. У отца там были какие-то родственники, мы у них остановились, прямо напротив Лавры. Пожили там в таком домике, из которого прямо через овраг была видна Троице-Сергиева Лавра, пошли туда, и там уже он меня познакомил со священником. Вот священники знали, что мой отец потомок святителя Филарета. Ну не потомок прямой, но косвенный потомок, собственно говоря, от его отца мы прямые потомки. Отец святителя Филарета был настоятелем Успенского собора Коломенского кремля и был благочинным города Коломны. Значит, он же был Михаил Федорович Дроздов, такой священник, у которого и дети были, и все — ну так сказать, обычное священство, как оно называется, белое священство, по-моему.
А. Митрофанова
— У него младший сын был, от которого как раз и происходит ваша ветвь.
Н. Дроздов
— Ну да, у него было два сына, значит, вот Василий Михайлович и Никита Михайлович. И еще две дочери было. Так что осталось такое достаточно. Я помню, когда вот интересно, для него это пострижение в монашество, к которому его, ну так можно сказать, склонил — ну очень, конечно, склонил, так сказать, в хорошем смысле слова, митрополит Платон (Левшин), который был как раз настоятелем Троице-Сергиевой Лавры. А уже когда Василий окончил семинарию, и его первым делом оставили в семинарии преподавать сразу столько предметов, что меня поражало. Там у него и богословие, и язык и греческий, и церковнославянский, и латынь, и даже какой-то древнееврейский, на котором был написан, так сказать, Ветхий Завет, который он тоже изучил и умел даже преподавать. И вот в это время его митрополит Платон, так сказать, склонил к пострижению в монашество, и он своему отцу пишет такое письмо, в котором так сказано, что дорогой отец — он его очень уважал, ценил, — у тебя нет больше сына Василия. Понимаете, да? Я монах теперь вот с именем Филарет, по имени Филарета Милостивого, греческого святого. И сына Василия у тебя нету. То есть как бы он уже свое гражданское имя как бы из жизни устраняет, но это вот такое убеждение человека, переходящего в монашество. Ну вот мы, конечно, знаем его имя в миру, которое упоминается.
К. Мацан
— Николай Николаевич, а вас лично какой факт его биографии или эпизод, может быть, из его жизни, больше всего удивил или потряс? Когда вы сами начали уже изучать его жизнь и восполнять те пробелы, которые ну ваши родители по понятным причинам не могли восполнить, потому что все-таки время было немножечко не то. Что вы для себя открыли в этом человеке удивительного, самого удивительного?
Н. Дроздов
— Ну прежде всего, конечно, я хотел бы сказать, что даже в Троице-Сергиевой Лавре, где тоже священники знали о том, что мой отец является родственником святителя Филарета, и проводили его во все, я помню, священник его ведет — еще тогда только-только открыли Лавру для посещения, после войны Великой Отечественной, — и показали, показывают ему раки с мощами разных святых. И, в частности, Сергия Радонежского. И даже открывали ее, и вот мы прямо могли приложиться к вот покрывалу, которым Сергий Радонежский там был укрытым. И это нас, конечно, потрясло. Ну знаете, одно дело, когда через стекло прикладываешься, и тут прямо можешь приложиться вот к самим мощам. Это вообще впечатление даже для меня тогда, мне было лет сколько, тоже, так сказать, 12 что ли, это потрясало, конечно. И тоже было известно, что святитель Филарет, ну митрополит Филарет Московский и Коломенский, похоронен тоже здесь где-то в могиле, на территории Троице-Сергиевой Лавры. И это было очень тоже впечатляюще. Потому что ну там так все было, какие-то часть памятников снесены, все это было очень трудно понять. Я в то время еще так и не понял, тем более, мы подробно этого не касались. Вот, говорили, он здесь тоже похоронен. Но еще о том, что он будет причислен к лику святых, даже в голову не приходило. Такой вот наш предок здесь вот священствовал и монашествовал.
К. Мацан
— Николай Николаевич Дроздов, телеведущий, многолетний бессменный телеведущий программы «В мире животных», доктор биологических наук...
Н. Дроздов
— Не бессменный, потому что это так много и часто говорят: бессменный ведущий. Вот мы как раз в репортаже на радио «Вера», где всему верят, должны тут же сказать, что верное определение: третий ведущий. У нас был первый ведущий это Александр Михайлович Згуриди, замечательный кинорежиссер, который создал эту передачу, придумал ее, создал на базе своих многих фильмов, уже начал вести и приглашал ученых разных. И буквально в этом же 68-м году — это было, видите, почти 50 лет тому назад, — уже в апреле он начал эту передачу, была первая передача 17 апреля, а уже в декабре, познакомившись со мной, пригласил меня на передачу в качестве выступающего. И я отвечал на его вопросы, рассказывал — я много знал, даже никуда еще не ездивши, — о жизни животных Африки, Южной Америки, и вот он меня об экзотических животных расспрашивал. И вот я стал у него постоянно выступать, то есть я тоже участник этой передачи с года ее появления. Но ведущим вторым стал Василий Михайлович Песков, замечательный писатель-эколог, замечательный журналист. И он был, самая почетная для него должность, он говорил: я собкор «Комсомольской правды». Вот это был собкором, знаете, журналистский такой огонек был. И он прославился еще такими постоянными еженедельными очерками, назывались «Окно в природу». Он помещал какую-то из своих фотографий — он прекрасно фотографировал, — какую-нибудь фотографию животного или какого-то человека известного, ну который связан с природой, и рассказ о них такой короткий. И вот эти «Окна в природу» потом дали основание такой книге, сейчас издано уже полное собрание сочинений Василия Михайловича Пескова. Он уже ушел из жизни, к сожалению, несколько лет назад. Но вел передачу он с 1975 года по 1990-й, 15 лет. Но первые два года он вел один, а потом взмолился, ну буквально взмолился: Коля, говорит, давай выручай, ну давай вдвоем. Ну он постарше меня, я его звал по имени отчеству, а он меня: Коля, Коленька. Так он говорит: Коленька, ну давай вдвоем поведем, давай вот одну ты передачу, одну я, чтобы было ну вдвое меньше нагрузки, потому что я не успеваю газетные очерки писать и все. Я согласился, и 13 лет мы вели по очереди эту передачу. И так получалось хорошо: я больше о животных, об их там экзотических представителях, о разных странах, а он вообще о нашей природе, о нашей российской природе, о наших, так сказать, домашних животных. «Крестьянский двор», например, у него прекрасная рубрика была, там вот сельскохозяйственные животные — о собаках, о лошадях, о кошках там, о свинках и овечках — так интересно.
А. Митрофанова
— И с какой же любовью вы о них рассказываете, Николай Николаевич! У вас прямо...
Н. Дроздов
— Да нет, как он рассказывал так хорошо, понимаете.
А. Митрофанова
— Вы тоже.
Н. Дроздов
— Мы с ним вдвоем. И вот только когда он в 90-м году сказал: Коля, уезжаю в Америку, в Аляску, а потом на Чукотку к нам и буду сравнивать, как живется на Чукотке и на Аляске. Нелегкая тема, но он с ней уехал, целый год там мотался. Не знаю, уж как, книгу он написал очень интересную. Но, говорит, мне не до передачи. И потом когда уже он написал книгу, я говорю, ну Василий Михайлович, может быть, вернетесь? Не-не-не... — работа его в газете захлестнула. И я с 90-го года один веду уже — можете представить, более четверти века передачу. И вот сейчас готовлю себе смену, чтобы еще в живом виде посмотреть на то, как эта передача со стороны выглядит. Готовлю молодого ведущего, там у нас, у наших сотрудников есть сын, мы его так подобрали как хорошего ведущего. И сейчас эта передача идет на детском канале «Карусель». Ну специально, чтобы я вот мог, как будет юбилей, я сразу скажу: Алеша, давай веди передачу сам. Алексей Лапин — замечательный парнишка, такой трудолюбивый. Ну папа и мама его так воспитывают хорошо, что он весь в телевизионном вот этом котле варится. Это не только вот чисто показаться, а как это все: какой это большой труд, какие это записи, какая это подготовка, ну знаете. То есть это не со стороны приглашенный, а так выросший прямо...
А. Митрофанова
— В своей среде.
Н. Дроздов
— В своей телевизионной среде.
А. Митрофанова
— Николай Николаевич, а для вас когда впервые открылось это окно в животный мир или в мир животных? Или, наверное, или даже не знаю, в какую-то для кого-то параллельную реальность. Потому что то, что вы рассказываете, для многих людей совершенно неведомые вещи, а для вас это как будто бы часть вашего внутреннего мира. Вот как это впервые произошло и в связи с чем, вы помните это?
Н. Дроздов
— Ну первое животное, которое я увидел, была вот в этой пристройке деревянной, которая была нам поначалу... Мы из Рязани, когда фашисты подошли прямо к самой Рязани, в Рязани в военном госпитале работала моя мама врачом. Отец где-то эту лаборатория держал, я не знаю где, тут же, за Москвой. А немцы подошли к Москве. И мы выдерживали эти бомбежки, там Рязань бомбили так, значит, страшно было, конечно. Ну подготовки такой не было, никаких бомбоубежищ, мы прятались в подвале нашего дома рязанского, значит — ну там был такой семейный домик. И мы, как только немцы налетали по ночам, мы сразу — раз, и все в подвал. Я еще так останавливаюсь: это закат и вот там, я помню, этот Рязанский кремль, зенитки стоят и начинают палить вверх, они такой заградительный огонь дают. И так красиво, если бы это не была война, понимаете. Я уже слышу гул самолетов. Фашистские самолеты в отличие от наших, наши просто гудят, эти у-у, у-у, у-у — у них почему-то моторы такие были. Мы знаем, что это немецкие самолеты летят. Я так, мне было четыре года, так интересно посмотреть. Мама: ты куда?! — значит, меня туда в подвал сдергивает. И мы прячемся. Значит, почти не доходили бомбы до Рязани, потому что вот этот заградительный огонь на кремлевском валу и еще где-то там тоже был. Фашисты подлетали — они же не могут с грузом обратно вернуться, — они все эти бомбы сбрасывали в пойму реки. Вот прям там река Ока, и там: бум-бум-бум-бум — им надо потом чтобы прилететь, пусто. И они разворачивались, прилетали, говорили, что они отбомбились, понимаете.
А. Митрофанова
— Я вообще не представляю себе, вот вы рассказываете о вашем детстве...
Н. Дроздов
— На город почти не падало бомб, были вот отдельные случаи: вот там бомба упала, там. А если бы они все долетели, и разбомбили бы... А вот этот заградительный огонь — сколько снарядов надо было тратить, просто чтобы вот это создать. Подлетаешь и понимаешь, что сунуться невозможно, то есть собьют — сто процентов. Но это было, так сказать, какой-то месяц-два, а потом у них, значит, они шли на Рязань с юга. Потому что ну более знаменитые вот эти бои под Крюково — деревня, помните, где это панфиловцы, — это вот с севера они обходили. И хотели еще с юга обойти, чтобы взять Москву так, как Ленинград, так в кольцо, но Рязань так не пропустила их. Так вот этот заградительный огонь очень действует. Артиллерия, конечно, вообще вот и гаубичная, она очень помогла в войну так устоять нам.
К. Мацан
— Вы начали рассказывать про то, как впервые животное увидели, первое детское воспоминание.
Н. Дроздов
— Да. Вот в это время я еще не помню животных, потому что, ну знаете, два-три года там, может быть, какая-то кошечка и была там в это время — но это совсем слабое воспоминание. Больше вот зенитки и коллекции игрушек, знаете, из чего: осколки от вот этих зенитных, значит, снарядов, они же разлетаются, потом падают на землю вот такие. Даже смотришь: раз, раз — из окна видно, если ты смотришь, не спрятался в бомбоубежище, так, знаете, прямо как вот такие светящиеся, раскаленные падают — под них попадать нельзя, ходить по улицам запрещено во время вот этих выстрелов. И вот потом днем собираешь эти осколочки — они все такие разные, разной формы, набирается целый ящик. И у меня были солдатики такие, значит, вот из разного вида осколков. Там мелкие — это пехота, покрупнее... Прямо, так сказать, получался у меня такой ящик...
А. Митрофанова
— Ничего себе.
Н. Дроздов
— Вот сейчас бы его сохранить, это прямо такая реликвия была бы, но не до того было. Вот это было мое развлечение в Рязани. А потом, когда мы переехали в Москву, ну эта маленькая комнатка — у нас был этот период временный, чтобы потом выдвинуться вперед. Когда вот только что отогнали фашистов от Москвы, и там мы в село Успенское переехали, там лаборатория у отца в церкви разрушенной. Кстати, сейчас она восстановлена, и церковь, так сказать, действующая. А тогда вот в нее поместили лабораторию по изготовлению лекарств. И мы пошли в эту сельскую школу и, значит, стали там учиться. Ну в общем, конечно, ученье было такое... Но первое животное в Москве мне встретилось. Это маленькая комната у нас была, прям вот пол деревянный, на земле прямо. И вот в эту комнату заходишь и такие сени, и туалет все-таки сделан внутренний. Никакого там душа, ничего такого не было в те времена. Так, в тазу мылись и все. Если надо, где-то баня, наверное, была, я не помню. Но я зашел в этот туалет. И вдруг из-за туалета, вот из-за этого сидячего устройства, значит, оттуда вдруг крыса на меня так и даже, по-моему, она чуть не на задние ноги так встала, огрызаясь, понимаете, что вот ты чё вошел?!
А. Митрофанова
— На ее территорию, очевидно.
Н. Дроздов
— На ее территорию, ну да. И я так остановился, думаю: что же делать-то? Мама, значит сзади: так ты чего не идешь-то? Да как-то тут занято, как будто бы. Ну она ее значит, как шуганет. Она только тогда — раз, в нору туда.
К. Мацан
— И так в вас зародилась любовь к животным.
Н. Дроздов
— Ну нет. Ну это, конечно, знакомство было. Но я понял, что бояться их особенно не надо. Мама так ее шуганула. А вот когда мы приехали в Успенское село, ну выходишь на крыльцо: сойка кричит, прямо садится рядышком сойка, вот тут на стену дома дятел сел, там подолбил чего-то, понимаешь. На окошко синичка большая прилетела. Все вот эти. Потом пошел в теплый день: ящерицы бегают по траве, лягушки квакают, там жаба поет. Она же не квакает, она, знаете, так: тр-р-р-р — такой вот. Вот и все тут: и жабы, и лягушки, и ящерицы — все вокруг, за всем наблюдать можно.
К. Мацан
— После маленькой паузы продолжим. Я напомню, что сегодня у нас в гостях в программе «Светлый вечер» Николай Дроздов. В студии моя коллега Алла Митрофанова, я Константин Мацан. Буквально через минуту вернемся.
А. Митрофанова
— Еще раз добрый вечер светлый вам, дорогие слушатели. Константин Мацан, я Алла Митрофанова. И с удовольствием и с радостью напоминаю, что в гостях у нас сегодня Николай Дроздов, ведущий программы «В мире животных», доктор биологических наук, профессор Московского государственного университета. И мы продолжаем здесь разговор, который касается самых разных тем. Уже поговорили немного о вашем предке, Николай Николаевич, о святителе Филарете (Дроздове). Вы знаете, ну вот вы сейчас рассказывали о вашем военном детстве — вы все-таки какое-то удивительно поколение. Сегодня, вы знаете, мы ломаемся порой как-то вот психологически от гораздо меньших драм и катастроф, не выдерживаем этого. А вы, просто смотришь на вас — вы же сияете, вам всегда 35, и когда люди на вас смотрят...
Н. Дроздов
— Спасибо.
А. Митрофанова
— Они тоже начинают улыбаться. Вы знаете, я слышала, как вы в одном из интервью говорили, что ваш учитель, вот он рассказывал: вместо того, чтобы ругать темноту, лучше зажечь одну свечу.
Н. Дроздов
— Да, это замечательно.
А. Митрофанова
— И вы этого правила придерживаетесь. А как это выглядит на практике? Вот можно какой-нибудь пример, как это работает, как вам это удается?
Н. Дроздов
— Ну вот понимаете ли, как-то вот на все, значит, смотреть позитивно, во-первых. И есть еще другое выражение, оно немножко сатирическое, может быть, но я его использую буквально. Вот я пару таких сатирических высказываний, которые сегодня популярны, поясняю с точки зрения вот буквального их значения. Смотрите, одно — это Жванецкий: «Если раздуть наши маленькие радости до размеров наших неприятностей, то от них можно получать удовольствие».
А. Митрофанова
— Прекрасно.
Н. Дроздов
— Вот, забавно. Ну то есть тут, конечно, немного сатирически, что, мол, у нас много больших неприятностей и только маленькие радости. Но даже если просто любую маленькую радость, вот смотрите, вот погода, например. С утра кто-то: ой, опять этот снег идет, да что ж такое... Ой, развезло, ой дождик пошел, ну надо же, дождик пошел... Или там лето: жарища! Ой, что ж так печет-то?! Так вот, ну я просто таких людей ну жалею очень: ребята, погода же ну вообще, мы можем еще жаловаться там шум на улице или что-то такое, можно его уменьшить его или что-то. Но погоду изменить нельзя. Ну это только сейчас ставится вопрос там о том, чтобы влиять на погоду с какой-то целью, но и то это технические такие задачи, а человек не может изменить погоду. Значит, то, что так погоду Бог послал — радоваться надо. Понимаете, что снежок пошел — как красиво-то! Ты смотри, дождик — это сейчас вот земля, она вся пропитается водой, и вот сейчас потом деревья подхватят эту воду, и начнет зеленеть зелень, травка будет расти, да. Солнышко светит — слушайте, как хорошо! Сейчас все это начнутся, все вылетят там эти пчелы, шмели, все начнут опылять эти самые цветы — красота-то какая будет. Любая погода должна радовать. Мороз и солнце — день чудесный, правда? Как Пушкин сказал, да.
А. Митрофанова
— Николай Николаевич, а что мешает, как вы думаете, человеку замечать то, о чем вы сейчас говорите. Вот вы рассказываете — это действительно все так и есть. Но что мешает, как вы думаете?
Н. Дроздов
— Ну вот мешает какой-то вот негативизм, когда вот тут плохо, там плохо, понимаете ли. Даже вот когда, говорят, спрашивают оптимиста и пессимиста. Пессимист говорит, так как, хорошо или плохо сейчас? Пессимист: ну так плохо, ну так плохо — хуже некуда, да? А оптимист говорит: да что вы, чудесно! Да еще гораздо хуже может быть, да все замечательно. Но это все шуточно. А вот на самом деле вот такое. Я занимаюсь сейчас долгожительством очень много. Долгожительство это серьезная проблема. Вот говорят там: вам здорового долголетия. Давайте лучше будем говорить: многолетия. Ну как вот в церковнославянском: многая и благая лета поют. Не долгая и благая лета, а многая и благая лета. Это что значит? Хороших вам годов и да, и, конечно, многих. Потому что долгие годы это такие, знаете: тянутся, тянутся годы, такие длинные, скучные годы, да, может быть. А многие годы — это другое дело уже. И надо сказать, с возрастом я замечаю, что годы мелькают гораздо быстрее, чем в молодости. Прямо раз — и еще года нет, раз — и еще года нет. Да что же такое? И вот эти вот последний там десяток лет набрался у меня так быстро, я даже не заметил. Ну думаю, ну ладно, пусть набирается, лишь бы, так сказать, руки и ноги работали, голова бы, так сказать, не это... И вот мы создали, ну мы создали — это мой дорогой друг и учитель теперешний уже, который, знаете, раньше учителя у меня были лет на 20 меня старше, так вот. Вот такой был мой тоже друг и в известной мере учитель, Владимир Михайлович Зельдин...
А. Митрофанова
— Он удивительный человек.
Н. Дроздов
— Он на 22 года старше меня, поэтому он вот это, наверное, последний уже человек, который называл меня Коленькой.
А. Митрофанова
— И сынок, по-моему, он еще вас называл.
Н. Дроздов
— Да, «Коленька, сынок», — всегда обнимал меня так радостно.
А. Митрофанова
— Удивительно.
Н. Дроздов
— Ну вот я у него учился, конечно, не артистичному искусству, чему можно учиться, а учился у него вот этому неизбывному, неистребимому оптимизму. Он всегда улыбался, всегда вот. Вокруг все ходят там такие-сякие там. Он всегда улыбается, всегда в хорошем настроении — вот этому. Ну вообще это, наверное, все-таки, не знаю, можно ли этому научиться, если внутри такой весь, не знаю. Я, может быть, такой и был, просто мне приятно видеть, что человек, который ну полностью владеет этой способностью во всем видеть хорошее, а с плохим ну считаться, видеть это, но, по крайней мере, не ругать это, не заниматься, так сказать, ни самобичеванием, ни бичеванием, а вот зажигать свечи.
К. Мацан
— Николай Николаевич, вы сказали про это созерцание природы. Про то, чтобы радоваться любой погоде, проще говоря. Часто же говорят, что созерцая красоту природы, если вот глубоко в нее всматриваться, в ее гармонию, в ее стройность, в законы, которые вы всю жизнь изучаете, трудно не задуматься о том, что у этого должен быть Творец. Вам это близко?
Н. Дроздов
— Ну да, конечно. Я вот, например, сейчас иногда читаю такие публичные лекции под таким занятным названием «Происхождение нашей вселенной». Это как-то, ну казалось бы, она сугубо астрономическая тема, правда, астрономическая тема происхождения нашей вселенной, я не боюсь этого слова, этого определения. И начинаю рассказывать людям о том, что известно современной науке о происхождении вселенной. И вот здесь мне просто оказалось очень уместным, так сказать, рассказав о том, как вселенная произошла по современным научным данным, привести людей к мысли о том, что как бы то ни было, если это даже произошло так, как рассказывают ученые, это не могло произойти само собой. Что для того, чтобы это произошло, нужен какой-то выдающийся, просто гигантский сверхум для того, чтобы все это воспроизвести из ничего. В том-то все и дело, что сейчас наука дошла до такого определения, которое требует, а они все равно не хотят этого говорить, все время, так сказать, заменяют это словом «возникло», «возникло». Ну что, я все время спрашиваю каждого человека: ты что, ты как возник? Что, как я возник, че я возник? Я родился. Правда? Ну и ты родился, и ты родилась, да? Давайте так и примем, что то, что появляется из ничего, не может просто возникнуть, должно родиться, правда? Так вот я говорю, давайте уже, это определение заменяем: наша вселенная не возникла, а родилась. Родилась. А еще лучше, ну знаете, роды вселенной — это как-то немножко звучит чудно, — а она была создана. А вот и слово «создана» уже требует слова «Создатель». Создана — сразу вопрос: кем? А еще одно определение, самое определение современное, это чем оно для атеистов просто неудобоваримо. Потому что раньше, когда я учил астрономию в школе, вопрос о возникновении вселенной просто не вставал. Потому что было такое околонаучное, я бы сказал, определение, но оно было единственно возможным: говорилось, что наша вселенная вечна и бесконечна, то есть она всегда была, есть и будет, так, и она бесконечна — она вот здесь и здесь, и дальше и дальше туда, и ей конца нет. Ну кто-то спрашивает: что-то невозможно себе это представить. А это нашему разуму пока недоступно, мы будем изучать и все, но она, конечно, вечна и бесконечна, никто ее никогда не создавал. И она была, есть и будет.
А. Митрофанова
— Она была всегда.
Н. Дроздов
— Да, она была всегда. И никаких вопросов о возникновении. И вдруг сейчас я открываю, ну не вдруг, а давным-давно уже это появилось, ну не давным-давно, вот какие-то десятилетия последние уже до учебников школьных дошло и вузовских. Глава: «Происхождение нашей вселенной». Нашей вселенной. Которое так подается, как просто происхождение вселенной. А там такая у них, ну так сказать, у них загвоздка в определении, которая вызывает второй вопрос. Там написано: наша вселенная возникла 13,76 миллиардов лет тому назад — подсчитано ведь, понимаете? — в одной определенной точке предыдущей вселенной, в которой не было ни пространства, ни времени — ого! — так тебе. Вот тебе определение: предыдущей вселенной, в которой не было ни пространства, ни времени...
А. Митрофанова
— Послушайте, ну так это же вечность.
Н. Дроздов
— Мы ничего о ней не знаем, да? Так ты сделай маленькую еще предглаву: «Происхождение предыдущей вселенной», да, откуда она взялась? Причем она должна была взяться — это нет ни пространства, ни времени, то есть там нет никакой материи, в которой можно померить, нет никакого течения времени — то есть никого и ничего. Что-то это мне напоминает из Книги Бытия первую строчку: «В начале было Слово только, и Слово было Богом, Слово было у Бога». Ага, то есть вот так вот ничего, правильно. А вот древние мудрецы обозначили это таким словом, то есть древние мудрецы видели это происхождение вселенной еще задолго до наших ученых. Они, конечно, не знали ни о точке сингулярности, ни о чем таком. Ну мы же теперь научно говорим: все галактики разлетались из одной точки сингулярности. А в определении физиков на момент этого взрыва в этой точке находилась вся масса современной вселенной — ну это вообще настолько забавно звучит. Ну как это вся масса вселенной могла находиться здесь? А с другой стороны, если вокруг ничего не было, а галактики вылетали, вылетали, и образовалась вселенная, значит, это она родилась из ничего. Вот в той точке не было ничего, значит, отсюда начала вылетать материя вместо с энергией, с диким количеством энергии и материи, и все это вращалось вот в виде этих вот современных галактик, и они, все галактики разлетались в разные стороны с разной скоростью, и чтобы не наезжать друг на друга, первые скорее, другие чуть медленнее. И они все заполняли эту вселенную, да, как-то ну вселенная существует, тут мы не можем этого, так сказать, отрицать. Да и зачем нам отрицать? Радоваться надо, что она такая есть. Но если она была в одной определенной точке, тут сразу останавливаешь, ну кто это написал: определенной кем? Ну определить-то, если она определенная во вселенной, где нет ни пространства, ни времени, как это можно определить эту точку в то время и создать в ней точку, в которой родится вся материя и вся энергия? Родится — появится. Это не взрыв, а противовзрыв. Взрыв — это было что-то, разрушилось, и ничего не осталось. А тут наоборот: ничего не было, и вдруг и материя, и все появилось.
К. Мацан
— Николай Николаевич Дроздов, телеведущий, ведущий программы «В мире животных» сегодня проводит с нами этот «Светлый вечер». Я бы хотел рассказать нашим слушателям об очень интересном проекте, об очень интересной инициативе Издательства Московской Патриархии Русской Православной Церкви. Вы, Николай Николаевич, на базе нашей радиостанции радо «Вера» сейчас обираетесь озвучить книгу, то есть сделать аудиокнигу. И это будет Катехизис вашего великого предка, знаменитый Катехизис митрополита Филарета Дроздова. Книга, ну можно сказать, легендарная или какая-то уже классическая, хрестоматийная, абсолютно необходимая в истории вообще Русского Православия. Вот вы эту книгу будете озвучивать, и она фрагментами, когда будет записана, прозвучит, и будет звучать у нас на радиостанции в рамках программы «Родники небесные», которая идет ежедневно по будням в одиннадцать вечера.
А. Митрофанова
— Которую ведет Константин Мацан.
К. Мацан
— Спасибо, Алла. Вот для вас сейчас эта работа и эта идея, это погружение в этот текст, какое значение имеет? И как эта идея возникла и почему вы за это вы взялись?
Н. Дроздов
— Ну как эта идея возникла, я не знаю. Для меня это большая тайна, чем происхождение нашей вселенной. Но поскольку про вселенную я так думал, как она возникла, и вот сейчас я понимаю, что это все равно должно быть чье-то решение, правда?
К. Мацан
— Это инициатива Издательства Московской Патриархии. Потому что сейчас в этом году мы празднуем юбилей преставления митрополита Филарета, 150 лет преставления, если я не ошибаюсь, 1 декабря.
Н. Дроздов
— День светлой памяти.
К. Мацан
— Да.
Н. Дроздов
— Да. Ну дело в том, что поскольку все-таки, я надеюсь, что все такие важные вещи, они всегда происходят по благословению Святейшего, поэтому я думаю, мы можем считать, что это решение принято по благословению Святейшего. И я думаю, что любой человек, которого призовут к помощи в осуществлении этой такой светлой идеи, я думаю, что он будет просто счастлив, как и я.
К. Мацан
— А для вас лично, в чем вот важность и интерес этой работы сейчас?
Н. Дроздов
— Просто для меня это такое счастливое какое-то совпадение. Потому что я вот эту книгу, вот она, видите, в руках сейчас у меня...
К. Мацан
— Катехизис.
Н. Дроздов
— Это моя и настольная книга, и прикроватная книга, то есть я с ней, так сказать, рядом она со мной, когда я сплю, отдыхаю. И, конечно, я в нее так часто заглядываю, потому что здесь, ну действительно ведь катехизисов написано ну не один, а все-таки некоторые катехизисы тоже и опубликованы и их тоже используют. Но вот этот Катехизис, святителя Филарета, он как-то считается самым таким каноническим и используется при обучении в семинарии. И то, что здесь вот основная его структура построена на, так сказать, трех главных каких-то наших чувствах: это о вере, о надежде и о любви. Вера, надежда и любовь это вот построение, план построения этого Катехизиса. И так интересно он там и легко читается, и служит, так сказать, для нас во многом направлением для нашего, так сказать, обычного даже бытия, ежедневного. Так что и вдруг, когда ты знаешь, что эта книга все время около тебя, и вдруг ее тебя просят озвучить — ну знаете, это просто какой-то перст Божий такой для меня.
К. Мацан
— Спасибо огромное за эту беседу. У нас сегодня в гостях в студии светлого радио был Николай Николаевич Дроздов, знаменитый телеведущий, ведущий программы «В мире животных», доктор биологических наук. Спасибо огромное за эту беседу. Я еще раз напомню нашим слушателям, что в ближайшем будущем слушайте в рамках программы «Родники небесные» на нашем радио отрывки, фрагменты из Катехизиса митрополита Филарета (Дроздова), двоюродного прапрапрадеда нашего сегодняшнего гостя. Николай Николаевич их озвучит и зачитает. У нас на базе радио «Вера» выпустим мы аудиокнигу, надеюсь, целую, голосом Николая Николаевича — это совместный проект радио «Вера» и Издательства Московской Патриархии Русской Православной Церкви. Спасибо огромное еще раз. В студии была моя коллега Алла Митрофанова, я Константин Мацан. До свидания.
А. Митрофанова
— До свидания.
1 мая. О том, чем заканчивается предательство Иуды
Сегодня 1 мая. Великая среда. Воспоминание о предательстве Иуды.
О том, чем заканчивается предательство, — священник Алексей Дудин.
Храму Всех святых, в земле Российской просиявших, необходима помощь
Храм Всех святых, в земле Российской просиявших, в городе Дубне объединяет много добрых сердец, поэтому и атмосфера в нём радушная. На приходе стараются помогать всем, кто нуждается. Здесь работает благотворительная столовая, где всегда накормят и обогреют тех, кто оказался в беде. Некоторые прихожане храма трудятся в православном сестричестве милосердия города Дубны. Они навещают стариков в доме-интернате «Рождественский», пациентов в больницах и немощных одиноких людей на дому.
Храм Всех святых, в земле Российской просиявших, ещё долгие годы может принимать, утешать и объединять людей для добрых дел. Только сейчас он оказался под угрозой разрушения. Сильно протекает крыша и появились трещины на несущих конструкциях. Необходим качественный ремонт. Собрать на него средства приходу помогает фонд «Мои друзья». Присоединиться к фонду и поддержать храм в городе Дубне может любой желающий. Сделать это просто – можно зайти на страницу «Моих друзей» my-friends.ru и оставить благотворительный взнос, либо передать для храма стройматериалы или помочь своим трудом.
По всем вопросам обращайтесь в фонд:
+7 (916) 165-82-77, e-mail: info@my-friends.ru
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Путь к священству». Священник Сергий Лабунский
У нас в гостях был клирик Елизаветинского храма города Красногорска священник Сергий Лабунский.
Наш гость рассказал о своем пути к вере, о духовных поисках, которые сначала привели его в Католичество, как и почему позднее он пришел к Православию и выбрал для себя священническое служение.
Ведущие: Константин Мацан, Кира Лаврентьева.
Константин Мацан:
— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, уважаемые друзья. В студии моя коллега, Кира Лаврентьева.
Кира Лаврентьева:
— Добрый вечер.
Константин Мацан:
— И я Константин Мацан. Добрый вечер. В гостях у нас сегодня священник Сергий Лабунский, клирик Елисаветинского храма города Красногорска и еще множество есть регалий, как вас можно было бы представить, например, вы байкер.
Священник Сергий Лабунский:
— Да это так и есть.
Константин Мацан:
— Действующий или бывший?
Кира Лаврентьева:
— Или бывший католик.
Константин Мацан:
— Или бывших байкеров не бывает? Бывший католик.
Священник Сергий Лабунский:
— Бывший католик, да, это уже действительно бывший, здесь уже никаких сомнений. А байкер я действующий, да, действительно, я езжу на мотоцикле уже, пожалуй, восемь лет, как езжу на мотоцикле, и не собираюсь это бросать.
Константин Мацан:
— И член Императорского православного палестинского общества.
Священник Сергий Лабунский:
— Так и есть.
Константин Мацан:
— Много регалий, мы обо всем сегодня поговорим в том контексте, в котором мы обычно с Кирой эти беседы ведем. Я нашим слушателям напомню и вам, что мы говорим о пути человека к священству, к вере, в вере и к священству. То есть такой разговор о пути, о тех событиях, о тех вопросах, которые возникают на этом пути, о тех ответах, которые человек для себя находит. Нам кажется, что те ответы, которые, допустим, есть у вас как у человека, пришедшего к православному священству, могут так или иначе срезонировать с теми вопрошаниями, которые есть у нас радиослушателях, любого человека, который задумывается о своих отношениях с Богом и о своем пути. Вот об этом бы сегодня хотелось поговорить.
Священник Сергий Лабунский:
— Конечно.
Кира Лаврентьева:
— Отец Сергий, путь у вас извилистый, что уж греха таить.
Священник Сергий Лабунский:
— Весьма.
Кира Лаврентьева:
— Мы сегодня обязательно об этом поговорим. Но я предлагаю начать с интересной, поворотной точки вашей биографии, когда вы, поглотив буддистскую литературу, поглотив мусульманскую литературу, пришли к полной внутренней каше. И вывел вас из этой каши свет европейской истории, которую вы горячо любили, и благодаря ей, вы все-таки обратились к христианству, но в католичество.
Священник Сергий Лабунский:
— Да-а.
Кира Лаврентьева:
— Расскажите об этом, пожалуйста, поподробнее. Как вообще протекала вся ваша история религиозного поиска, и почему католичество и почему вы все-таки из католичества-то потом ушли? Вот очень нам интересно, отец Сергий.
Священник Сергий Лабунский:
— Да, я согласен, любопытная история. И, увы, не краткая совсем.
Кира Лаврентьева:
— Это хорошо. Это нам подходит.
Священник Сергий Лабунский:
— Я постараюсь короче. Дело в том, что в подростковость, как это у многих бывает, начался какой-то религиозный поиск. Вопросы, зачем я здесь, откуда я здесь, какой в этом вообще смысл существует. Мне кажется, что большинство людей с этим сталкиваются и, так или иначе, для себя на эти вопросы отвечают. В моем случае получилось так, что я из совершенно неверующей семьи, никто моим религиозным образованием никогда не занимался, и поэтому мир религии для меня был принципиально иным миром. Не тем, что я видел каждый день вокруг себя. И я прекрасно помню, как еще в детстве, в достаточно далеком детстве, в глубокие 80-е годы, в начале 80-х меня моя бабушка водила в храм Всех святых на Соколе. Водила она меня всего раза три за все мое детство, то есть она не была тоже воцерковленным верующим глубоко человеком. Но просто ей казалось, что надо это сделать хоть немножечко, хоть несколько раз. Тогда еще маленьким детенком я приходил в этот храм на Соколе и попадал буквально в сказку, я помню эти мерцающие лампадки в полутьме, я помню очередь людей на исповедь, эти строгие вдохновленные и спокойные при этом лица, я помню размеренный ритм богослужения. И все это настолько глубокое впечатление тогда на меня произвело, и произвело именно непохожестью на повсеместную, повседневную жизнь. Я это запомнил. Тогда, конечно, это никакого эффекта видимого не дало в моей жизни. Естественно, я был маленьким ребенком, что родители скажут, то я и делаю, пытаюсь, по крайней мере. А в последствие, когда в подростковый возраст пришел, подростковость наступила, возник этот религиозный поиск, возникли вопросы, зачем, откуда, и что, и куда. И я вспомнил вот эту радость от общения с Богом из того детства. Обычно в подростковость у человека формируется критическое мышление, человек отрицает все, что ему раньше говорили, пытается свою позицию выработать. И здесь это сыграло на руку, потому что, повторюсь еще раз, у меня семья была неверующая абсолютно, мы о религии, как правило, не говорили вообще. И мой бунт подростковый вылился в интерес к религии. Я сейчас обратное явление наблюдаю среди детей верующих родителей.
Кира Лаврентьева:
— Да, это интересно.
Священник Сергий Лабунский:
— Потому что у них как раз бунт выражается в отрицании религии. То, чем их кормили все детство, порой бывает даже чрезмерно, ломая их волю, принуждая их, и в подростковость их бунт выражается в поступках против религии. А у меня наоборот получилось, изначально не было никакой религиозности. Я прекрасно понимаю, что если бы мои родители были верующие и, не дай Бог, они бы пихнули меня в какую-нибудь воскресную школу... Вы знаете, что со школой у меня были тяжелые отношения в свое время, я ее не очень любил, она меня тоже, прогуливал активно. Даже само слово «школа», да еще и воскресная, когда вроде бы не должно быть никакой школы, а она есть, я думаю, меня бы очень сильно оттолкнуло.
Кира Лаврентьева:
— Несистемный вы человек, отец Сергий.
Священник Сергий Лабунский:
— Да. Слава Богу, что этого в моей жизни никогда не было. Возвращаясь к подростковости моей, к этому бунту моему, получается то, что мне стало интересно духовность, пока так общим словом назовем, без конкретики, без деталей, просто духовность. И действительно, прогуливая школу, я прогуливал ее в основном в библиотеке, потому что там тепло, сухо, можно было посидеть и никто не спрашивал, что я тут вообще делаю в середине буднего дня.
Константин Мацан:
— Читали или просто сидели?
Священник Сергий Лабунский:
— Нет, читал, а что там еще делать-то? Конечно, читал.
Кира Лаврентьева:
— Мыслить. Размышлять.
Священник Сергий Лабунский:
— Нет. Вначале началось все с каких-то таких легких книжечек, конечно же. Но потом они мне очень быстро наскучили, а интерес был — здесь мы подходим к вопросу истории — интерес был у меня всегда к европейской истории, мне она очень нравилась, как, наверное, всякому мальчишке нравятся солдатики, войнушки, и мне это тоже очень нравилось. А поскольку я очень любил, не знаю, помните вы — не вспомните, был такой в 90-е годы сериал «Горец» по телевизору с — Господи, как его звали-то? Фильм был с Кристофером Ламбертом, а сериал...
Константин Мацан:
— Я помню, да, был такой сериал, а актера тоже не помню.
Священник Сергий Лабунский:
— Сериал не помню кто, но там главного героя звали Курган Маклауд. Мне это безумно нравилось. Я обожал этот сериал, потому что в нем сочеталось и одно и другое, там замечательные флешбэки в историю, показывали, как они в истории бегали друг другу головы рубили, там была мистика, почему эти люди бессмертные и почему они продолжают рубить друг другу головы в двадцатом тогда еще веке. То есть здесь все сочеталось, и меня тогда этот сериал очень увлек. С него начался мой интерес к истории, именно к европейской истории, поскольку на ней был сфокусирован сюжет этого сериала. Я начал копаться и меня безумно увлекли крестовые походы, потому что это опять войнушка, мальчишки любят мечами махать. Крестовые походы. Сплав мистики и истории прекрасно здесь ложился в контекст военно-монашеских орденов, которыми я тоже увлекся, там тамплиеры, госпитальеры, меченосцы и прочие тевтонцы — военно-монашеские ордена. Конечно, это все привило мне огромную любовь к европейской старине. И вот эта европейская старина, вплотную связанная с христианской духовностью, естественно, в латинском его изводе, в латинском варианте, и привела меня в итоге где-то к концу 90-х к приходу в католическую церковь. То есть я тогда, когда читал все эти книжки в библиотеке по свободомыслию, даже по эзотерике, иудаизму, исламу, что там только не было, все в куче было. Но христианство для меня всегда было чем-то особенным. Во-первых, потому что была эта память из детства, переживание иного мира, прикосновение к иному миру через бытие в церкви. На самом деле разовое прикосновение, не постоянное, буквально разовое, три раза, может быть, четыре за все мое детство меня бабушка водила в храм, с одной стороны. И с другой стороны, это увлечение войнушкой, войнами, все как-то сложилось и вот вышло, получилось так.
Константин Мацан:
— А что заставило потом все-таки из католичества перейти в православие?
Священник Сергий Лабунский:
— В первую очередь, глубокое разочарование в католичестве, хотя бы просто потому, что когда католик живет в России, он на самом деле с католичеством в его бытовом виде никогда не сталкивается, никогда не видит этого. Он находится в неком стеклянном пузыре, отделенном от общего мира католического. Находясь в России, католичество находится под сильным влиянием Православной Церкви. Поэтому католичество в России достаточно консервативно. И, находясь в России, русский католик, как правило, не видит всего того ужаса обновленчества, которое на самом деле присутствует в католической церкви сейчас в той же Европе. Мне посчастливилось вплотную столкнуться с обновленчеством, потому что я некоторое время жил в посталантуре Доминиканского ордена в Фастове на Украине. Я некоторое время был в Польше и там — Польша это традиционная католическая страна — и там я сталкивался напрямую с бытовым католичеством. Не с каким-то его рафинированным изводом, которое здесь у нас в России есть под сильным влиянием православия, а именно с таким католичеством, каким оно вообще в принципе и является на бытовом уровне. И я видел все модерновые совершенно каких-то невообразимых конструкций храмы, которые от амбара сложно отличить. Я видел, как были изуродованы древние храмы под новый обновленческий манер, как старые алтари ломались. Это, кстати говоря, история нашей Москвы, для этого не нужно даже в Польшу ехать. В Москве католический храм святого Людовига, это старейший действующий католический храм на территории России, он не закрывался никогда в советское время. И там были прекрасные престолы, там были три каменных престола и один сбоку посвященный святому Иосифу деревянный престол. И когда 90-е годы пришли к нам сюда в Россию и когда рухнул железный занавес, когда появилась возможность коммуникации более свободной католиков в России с католиками европейскими, получилось, что этот деревянный престол — пришли веяния Второго Ватиканского Собора в Россию — это деревянный престол оказался никому не нужен, его разломали и выбросили на помойку.
Константин Мацан:
— А помимо отторжения католичества, какая была положительная мотивация перехода в православие для вас?
Священник Сергий Лабунский:
— Спасибо вам большое за этот вопрос, это очень правильно. В первую очередь, я считаю, что человек должен не уходить от чего-то, а приходить к чему-то.
Константин Мацан:
— Я поэтому спрашиваю.
Священник Сергий Лабунский:
— Да. Здесь тоже надо ввести определенную последовательность событий. Первое, был мой отказ от идеи монашества. Потому что в принципе в католичестве обязателен целибат для любого священника, поэтому по большей части без разницы, будешь ли ты монахом, будешь ли ты приходским священником.
Константин Мацан:
— Целибат — это обет безбрачия.
Священник Сергий Лабунский:
— Совершенно верно.
Кира Лаврентьева:
— Для священнослужителя.
Священник Сергий Лабунский:
— Да. Совершенно верно. Таким образом, не столь важно, будешь ли ты обычным мирским священником, будешь ли ты монахом, база одна и та же остается. Естественно, мне было интересно тогда попробовать себя не в приходском служении, а именно в монашеском ордене, я пошел в доминиканцы. В доминиканцы я пошел, потому что это один из известнейших орденов католической церкви, орден проповедников, он же занимался инквизицией в свое время. А вы уже знаете, что я любил Крестовые походы.
Константин Мацан:
— Я думал, вы скажете, что я любил инквизицию.
Священник Сергий Лабунский:
— Нет, инквизицию я, конечно, не любил, но это отдельная история, это целый отдельный пласт, отдельный часовой разговор. И первое, что послужило к моему уходу из католичества, во-первых, я решил, что монашество не для меня. А решил я это очень интересным таким способом. Я помню, что был тогда в Фастове в монастыре, по-моему в честь Воздвижения Креста, там монастырь Доминиканского ордена, и сидел смотрел во двор, а во дворе дети играли местных жителей, какой-то там частный сектор кругом, и с этого частного сектора детишки приходили поиграть во двор монастыря. Я сидел смотрел на этих ребятишек и понял, что я буду глубоко несчастлив, если я не увижу своих детей на этом свете, как они ходят своими ножками, топчут этот мир, как они радуются, улыбаются, возятся, дерутся в том числе.
Кира Лаврентьева:
— Но тогда вы могли бы стать прихожанином католической церкви, который бы создал семью. Это ведь не основная причина, конечно?
Священник Сергий Лабунский:
— Без сомнения. Конечно, нет. Мне всегда хотелось как можно глубже погрузиться в то, чем я занимаюсь. Мне в принципе не очень нравятся люди, которые сбивают только верхушки и не уходят на глубину какой-либо темы, которой они интересуются или занимаются. Поэтому когда я заинтересовался христианством, а здесь надо очень четко тоже это проговорить, что я пришел в христианство потому, что мне было интересно. Не потому что у меня случилось какое-то счастье или наоборот какая-то беда в жизни случилась, и это меня привело. Нет, мне просто стало интересно. Я взял книжки и читал, мне стало еще более интересно, я своими ногами пошел, мне стало еще более интересно. Я все более углублялся-углублялся-углублялся и доуглублялся до того, что пришел к идее священства, потому что это максимальное погружение, эта максимальная интеграция из всех возможных. Естественно, когда я стал католиком, для меня вообще вопроса не стояло, кем я буду, конечно, я буду священником. Монахом или приходским это уже другой вопрос, уже как я сказал, не столь принципиально в католичестве, потому что примерно все одно и то же. Монашество давало больше интересных возможностей, нежели приходское священство, возможность, в частности, в том числе прикоснуться к истории древнего ордена католического, Доминиканского в частности, куда я пошел.
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на радио «Вера», дорогие радиослушатели. У микрофона Константин Мацан и я, Кира Лаврентьева. Мы сегодня беседуем со священником Сергием Лабунским, клириком Елисаветинского храма города Красногорска. Да, отец Сергий, продолжайте. Про детей.
Священник Сергий Лабунский:
— Спасибо. И вот, сидя во дворе этого монастыря, я увидел детей, которые играли, и понял, что я буду глубоко несчастлив, если не увижу собственных детей. Это стало концом моего монашеского пути.
Кира Лаврентьева:
— Не став его началом.
Священник Сергий Лабунский:
— Не, я положил ему начало. Я был в постулантуре.
Кира Лаврентьева:
— То есть вы уже первую какую-то стадию...
Священник Сергий Лабунский:
— Послушник, по-русски это послушник. Я был в послушниках Доминиканского ордена, дальше я не продвинулся, никаких обетов я не приносил, то есть монахом я так и не был никогда, и слава Богу. Тем не менее, какие-то первые шаги были сделаны. В этот момент я понял, что все, монашество для меня закрыто, закрыто и католическое священство. Потому что я не могу быть с детьми католическим священником. Собственно говоря, и ладно, на этом я успокоился, спокойно уехал домой. Какое-то время, год или два во мне это еще оставалось, католичество, но я уже получил от него определенную прививку, потому что увидел обновленчество католической церкви, увидел не только на Украине, особенно в Польше, где это было очевидно, где это было просто вопиюще, я бы сказал.
Константин Мацан:
— Вы от этого отошли, а к чему вы пришли?
Кира Лаврентьева:
— Костя все хочет узнать, к чему вы пришли.
Константин Мацан:
— Я все хочу узнать, как вы отошли от католичества и пришли в православие.
Священник Сергий Лабунский:
— Так подождите, подождите, тут же длинная история, она на этом не начинается даже.
Константин Мацан:
— Хорошо.
Священник Сергий Лабунский:
— Подождите, пока предисловие. И когда я разочаровался в католичестве в том виде, в каком оно есть, прийти мне было особенно не к кому и не к чему. Надо еще отметить, что у католиков, особенно русских католиков, как людей, живущих, не скажу что во враждебном окружении, но тем не менее в каком-то окружении, от которого они себя отделяют, у них есть ощущение собственного элитизма. Мы некая элита, и спасибо Тебе, Боже, что я не как какая-нибудь бабушка в этой православной церкви, в э-той РПЦ. Это очень характерная черта для русских католиков, которую я сам неоднократно видел, да и, что скрывать, которой сам был заражен.
Константин Мацан:
— Вообще, я бы сказал, для русских интеллигентов.
Священник Сергий Лабунский:
— Да. Поэтому когда пришел к мысли, что мне в католичестве делать нечего и что мне нужно куда-то уходить, для меня возникла трудная проблема, я не мог переступить через себя и прийти в э-ту РПЦ.
Константин Мацан:
— Это уже интересно.
Священник Сергий Лабунский:
— Да, да. Представляете? Это состояние потерянности примерно год длилось, я пытался найти какие-то альтернативы, возможности, узнал, что существуют какие-то альтернативные православные, даже пришел к ним на службу, ужаснулся, честное слово, и больше никогда не приходил, и вам не советую, честное слово, это было ужасно. Это был патриархийный священник, который бросил свое служение в Русской Православной Церкви. Где-то кто-то, не пойми кто, его рукоположил в епископы. И он при живой жене — хотя формально он говорит, что с ней не живет, хотя они живут в одном доме — при живой жене стал епископом, у себя на участке построил церковь деревянненькую такую, типа шалашика.
Кира Лаврентьева:
— Он не слепой?
Священник Сергий Лабунский:
— Не-не-не, это был зрячий. Не знаю, может быть, сейчас что-то изменилось.
Кира Лаврентьева:
-Чего только нет.
Священник Сергий Лабунский:
— Там была какая-то церковь альтернативная, якобы православная, и он меня пригласил, приходи к нам на службу пасхальную. Пасхальная служба это была. Я пришел, выяснилось, что нет никого больше. К нему там еще должны были приехать другие иерархи этой церкви, но никто не приехал, он был просто один. Первый звоночек, что все иерархи альтернативной церкви проигнорировали пасхальное богослужение. Следующий звоночек, когда не нашлось никого, кому бы служить, он ко мне подходил, Сергей — я тогда еще не был, естественно священником, я был мирянин — Сергей, вы не хотите ли попономарить. — Слушайте, я вообще не в курсе, что делать, вообще никогда в жизни. Он говорит, да ничего, я там расскажу вам, все расскажу. Но я отказался тогда, никуда не стал идти. Я говорю, не-не, я тут постою. И третий звоночек был, когда в середине службы он ко мне выходил из алтаря и спрашивал, посылать ли за водкой сейчас или после службы? Ну, типа праздновать. Я, честное слово, настолько был глубоко разочарован всей этой альтернативщиной, что тоже оставил ее в стороне, даже не погрузившись в нее. Целый год я находился в каком-то состоянии потерянности, не знал, куда мне идти, вот так просто взять и прийти в Русскую Православную Церковь, для меня какой-то внутренний барьер существовал. Альтернатив, по сути, не было, а те, которые были, это было что-то страшное, упаси Боже. Целый год я был в каком-то вакууме, я прекрасно помню этот момент. Я тогда работал вебдизайнером, и мне надо было приехать на Китай-город к нашему клиенту что-то с ним обсудить. И я помню это свое тяжелое чувство от потерянности, от невозможности не то, что реализовать себя в духовном плане, а именно это было для меня всегда гораздо важнее, чем какая-либо светская работа, я всегда себя видел только служителем Церкви, в любом случае как-то с нею соприкасающимся плотно. И вот целый год этого у меня нет. Я помню это чувство потерянности, отчаяния, я иду и думаю, все хватит, мне надоело, просто первый храм, который я увижу, я туда зайду и останусь. Я выхожу из Китай-города, первый храм, который я вижу, это Никола в Кленниках на Маросейке.
Константин Мацан:
— Легендарный храм.
Священник Сергий Лабунский:
— Легендарный абсолютно храм.
Константин Мацан:
— Отца Алексея Мечева и Сергия Мечева потом.
Кира Лаврентьева:
— Надо же.
Священник Сергий Лабунский:
— Я туда захожу, там стоит отец Николай Чернышев, служит молебен. Я тогда еще не знал, что это так называется, думаю, ладно, постою. Как раз молебен у раки мощей праведного Алексея Мечева. После этого молебна я торможу батюшку, отче, мне очень надо исповедаться. Он говорит, ну, давай, ладно.
Кира Лаврентьева:
— Надо, так надо.
Священник Сергий Лабунский:
— Надо, так надо. И я два часа ему вот это все, что у меня накопилось, что у меня наболело, просто на него вываливаю. Пикантность ситуации еще заключается в том, что отец Николай Чернышев, не знаю, как сейчас, но на тот момент он был плотно связан с факультетом иконописи в Свято-Тихоновском институте. Как я потом узнал, ему в это время надо было ехать принимать экзамен или, по крайней мере, как-то участвовать в принятии экзамена в Свято-Тихоновском институте, а я его тут тормознул и два часа ему все это рассказывал. Надо отдать ему должное, он безропотно абсолютно меня выслушал, выдал несколько рекомендаций, и предложил еще приходить, дальше не отрываться, не уходить. А вы знаете, когда я исповедался, у меня было настолько прекрасное внутреннее состояние духа, я настолько воспарил буквально, я просто почувствовал себя дома, что наконец-то. Вот это длительное...
Кира Лаврентьева:
— Скитание.
Священник Сергий Лабунский:
— Спасибо. Вот это длительное скитание закончилось, я просто пришел домой, я выдохнул, мне не нужно с кем-то бороться, мне не нужно никому чего-то доказывать, я могу спокойно приходить в храм, причащаться и быть частью обычной общины христианской.
Кира Лаврентьева:
— Прекрасно.
Священник Сергий Лабунский:
— Без каких-то выпендрежей, без каких-то, не знаю...
Кира Лаврентьева:
— Изощрений.
Священник Сергий Лабунский:
— Да, без каких-то изощрений. Просто приходить и просто причащаться в окружении таких же христиан, таких же людей. Вот она, настоящая община молитвенная, которая собирается вокруг единой Чаши. Этого мне безумно не хватало, и это я получил в храме Николы в Кленниках, и до сих пор я себя считаю частью Маросейской общины. Потому что отец Николая стал моим духовным отцом, он же мне давал рекомендацию на поступление в семинарию несколько лет спустя. То есть все мое дальнейшее, уже православное воцерковление или, скажем, ревоцерковление после католичества происходило в храме Николы в Кленниках на Маросейке под водительством отца Александра Куликова, настоятеля, и вот отца Николая Чернышева, моего духовника.
Константин Мацан:
— Вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» священник Сергей Лабунский, клирик Елисаветинского храма в городе Красногорске. У микрофонов Кира Лаврентьева, я Константин Мацан. Не переключайтесь.
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на радио «Вера» вновь приветствует вас, дорогие радиослушатели. В этом часе с нами священник Сергий Лабунский, клирик Елисаветинского храма города Красногорска. У микрофона Константин Мацан и я, Кира Лаврентьева. Мы продолжаем наш разговор о пути отца Сергия к священству, но не только к священству, дорогие радиослушатели, но также к католичеству, из католичества, к православию, к храму.
Константин Мацан:
— К байкерству.
Кира Лаврентьева:
— К байкерству. И мне кажется, много еще путей у отца Сергия откроется. Но что я хочу процитировать, дорогие радиослушатели и дорогой отец Сергий. «Сейчас с высоты прожитых лет я могу оценить свой путь как извилистый и тернистый. Но на этом пути мне помогал мой добрый предок, прапрадед священномученик Федор Крюков, который вымаливал меня и вытаскивал из очень многих жизненных передряг». Итак, мы открываем новую страницу великолепной книги, открываем новый узор переплетений тонких линий вашей жизни, и спросим вас, откуда взялся этот прекрасный священномученик, знали ли вы об этом с детства, и как он участвовал непосредственно в вашей жизни.
Священник Сергий Лабунский:
— Он участвовал молитвенно.
Кира Лаврентьева:
— Очевидно, это очевидно.
Священник Сергий Лабунский:
— Ох, откуда взялся. Честно сказать, я никогда в детстве не знал, что у меня кто-то есть в роду в священном сане, тем более в лике мучеников. Естественно, тогда он не был прославлен как новомученик, потому что в советское время это было принято скрывать. Меня крестили, к счастью, не на дому, в церкви, но все равно церковь выбирали как можно дальше от дома и старались, чтобы нигде никаких следов не оставалось от этого крещения. А тем более, у меня там всякие дедушки, бабушки, родители партийными работниками были, тоже было не так хорошо, чтобы кто-то у них на работе узнал о моем крещении. Естественно, все это скрывалось. Никто ничего не рассказывал. И я помню, что у моей прабабушке, дочери как раз отца Федора Крюкова всегда в комнате ее были иконы, но всегда они были в уголочке, завешенные шторой. То есть в том уголочке, где окно, на той же стене, где окно, шторы от окна раздвигались в стороны и полностью закрывали эту иконную полочку. Заходишь в комнату, ее просто не видно вообще, но стоит отодвинуть шторку и вот она замечательная классическая иконная полочка советского человека. Я прекрасно помню этот момент. Все это всегда скрывалось, это было не принято афишировать и, конечно, я в детстве ничего об этом не знал. Узнал я об этом, когда пошло мое... воцерковление не правильно сказать тогда, но какой-то повышенный интерес к религии, и вот тогда мне рассказали: а кто-то у нас был где-то там. Опять же родители у меня были неверующие особенно тогда были. В принципе, хорошо относились к церкви, но не сказать, что как-то... никогда верующими не были. Поэтому они тоже не могли мне рассказать деталей, подробностей, ничего, просто сказали, что-то у нас было такое. Я поинтересовался, что, где, кто был, откуда это известно.
Кира Лаврентьева:
— Что, где, когда?
Священник Сергий Лабунский:
— Выяснил, что вот так его звали, где он, что он. И дальше начал разыскивать любую информацию, какую только возможно. Это были уже двухтысячные годы, уже появился интернет, пусть в сравнительно зачаточном состоянии, но тем не менее, он уже был, уже можно было в интернете какую-то информацию искать. Я так нашел отца Ианнуария (Недачина), тогда он был, если я не путаю, настоятелем подворья Соловецкого монастыря в Москве. Затем он был благочинным храмов Соловецкого монастыря, сейчас, честно говоря, не знаю где. Но выяснилось, что мой предок, отец Федор Крюков дьяконом служил в одном храме с его предком, тоже новомучеником, вот этого игумена Ианнуария (Недачина). Я связался с отцом Ианнуарием, мы с ним пообщались, он мне рассказал немножечко, откуда он взял эту информацию. Благодаря его наводке я смог выйти на архив ФСБ по Смоленской области и через наш Центральный архив УФСБ в Москве на метро Кузнецкий мост. Там я уже ознакомился с подлинным делом расстрельным отца Федора. Специально для меня его привезли из Смоленска в Москву, меня пригласили в этот архив и я действительно сел наедине, тет-а-тет с этим расстрельным делом моего предка и посмотрел, полистал. Сложно сейчас передать те чувства, те эмоции, которые я испытывал, меня очень поразило, до сих пор это помню, как я листаю стенограммы допроса, и в конце стенограмм всегда стоит подпись допрашиваемого. И я вижу, что в начале рука твердая у отца Федора, а чем дальше я листаю, тем она все-е...
Кира Лаврентьева:
— Невозможно вообще смотреть.
Священник Сергий Лабунский:
— Ужасно, ужасно. Видно, что рука дрожит. Я понимаю, насколько ему тяжело было. Может быть, его били.
Кира Лаврентьева:
— Пытали.
Священник Сергий Лабунский:
— Пытали, издевались над ним, в каких условиях он содержался. И я понимаю, что этот кусочек живой истории, кровоточащей истории, моей истории, истории моей семьи — ничем не передаваемое ощущение. В этот момент я особенно глубоко влюбился в новомучеников, для меня подвиг новомучеников это, пожалуй, самая яркая страница вообще в церковной истории не только даже последних лет, но вообще в принципе в церковной истории, пожалуй, самая яркая страница. И может быть, она для меня такая потому, что есть вот эта связь, прикосновение, физическое буквально прикосновение, через это дело из архива ФСБ. Удивительная на самом деле история. И, конечно, отец Федор для меня стал путеводной звездочкой, его икона у меня стоит дома, у всех моих родных она теперь стоит тоже дома. Мы заказывали разным иконописцам, у нас несколько вариантов его икон рукописных есть, Конечно, я каждый раз молюсь ему обязательно и прошу его помощи и заступления. Даже когда я не знал о нем, и когда мои мытарства проходили через католичество и потом через пропасть неприкаянности моей после католичества, до того, как я пришел в православную церковь, я абсолютно уверен, что он меня вел, что он за меня молился перед престолом Божиим, и он меня вымолил. Потому что не было кого-то, кто бы за меня вздохнул и помолился. Наверное, мама, без сомнения, но она человеком была не особо верующим, поэтому, видимо ее молитва... Нет материнскую молитву не надо, наверное, сбрасывать со счетов.
Кира Лаврентьева:
— Конечно.
Священник Сергий Лабунский:
— Она меня тоже, я думаю, вымолила, хоть своими словами, может быть, не умея, не зная, но думаю, что она тоже вложила очень много своих молитв в меня. Вот она и отец Федор.
Константин Мацан:
— Так, хорошо, а байкерство священнику зачем?
Кира Лаврентьева:
— Новая страница.
Священник Сергий Лабунский:
— Новая странница, да. Байкерство. Это отдельная история, напрямую никак с церковью и священством не связанная, и связавшаяся с ней только под конец, потому что я два в одном, я и то и другое в одной личности. С подростковости опять же люблю мотоциклы, нравятся они мне, красивые, хорошие. Как-то никогда не вставал передо мной вопрос покупки собственного мотоцикла, хотя и хотелось, но это всегда было достаточно умозрительное желание, никогда не воплощаемое в действительности. Никогда у меня не было дядюшек с Явами, Планетами, Ижами, которые меня катали, ничего подобного у меня не было, это всегда было умозрительное увлечение. В конце концов, я уже став священником, познакомился с таким феноменом, как христианские мотоклубы. То есть мотоклубы, но состоящие из христиан, подчеркивающие свое христианство и использующие свое участие в этой байкерской среде для проповеди христианства. Насколько я знал, тогда уже существовал христианский мотоклуб, это орден Преображения в Кирове созданный, он тоже себя прямо не позиционировал как христианский мотоклуб, но он был создан священником еще в начале нулевых, двухтысячных годов. Но я о нем тогда ничего не знал абсолютно. И первый христианский мотоклуб, с которым я столкнулся, это God’s Squad, это зарубежный основанный, по-моему, в 1972 году мотоклуб, основан в Австралии был, и сейчас распространившийся по всему миру. К сегодняшнему дню у него, по-моему, больше пятнадцати стран открыто, где есть представительство этого мотоклуба, чаптеры они называются, как отделения этого мотоклуба. Я познакомился в первую очередь с ними, сдружился, с’общался, узнал, что на Украине есть чаптер, отделение этого мотоклуба. Раз они на Украине, значит, они говорят по-русски, я с ними связался, у нас пошло общение, мы подружились. Вот, собственно говоря, мои первые прикосновения к байкерской теме, физическое прикосновения. Не просто умозрительно, а буквально я прикоснулся физически, я увидел этих людей, я увидел эти мотоциклы, я увидел возможность не просто кататься на мотоцикле, проветривая свое лицо на подмосковных трассах, а я увидел за этим возможность какого-то делания, в том числе для Бога и ради Бога. Меня это очень вдохновило. Поэтому первое мое осознанное решение приобрести себе мотоцикл связано было именно с этим клубом. Я просто захотел в него вступить, я захотел быть частью этого движения, и я тогда впервые предметно задумался о покупке своего мотоцикла, и купил его себе на восьмое марта. Э-ге. Так получилось, совпали даты.
Кира Лаврентьева:
— Отец Сергей, а если немножко вернуться к тому моменту, когда вы оказались в храме, где находятся мощи праведного Алексея Мечева, в храме святителя Николая в Кленниках. Вы с радостью вошли в эту общину, мы начали развиваться, вы поняли, что вы дома. Все это очень откликается, такое с силой сказанное слово, ты всегда чувствуешь правду. Я думаю, наши радиослушатели также чувствуют ее, как мы с Костей. А момент священства? Вы также решили углубляться в православие, как вы углублялись в католичество, «во всем хочу дойти до самой сути». Вы и тут решили дойти до сути и стать священником. И как отнеслось к этому священноначалие, конкретно ваш священник, который вас исповедовал?
Священник Сергий Лабунский:
— Надо здесь сделать маленькую ремарку и сказать, что идея священства у меня появилась еще до того...
Кира Лаврентьева:
— Это мы уже поняли.
Священник Сергий Лабунский:
— ...как я воцерковился.
Кира Лаврентьева:
— А, это интересно.
Священник Сергий Лабунский:
— Когда мне в принципе стало это интересно, я понял, что вот, священство это наверняка то, что нужно. Мне сразу захотелось... Я тогда подростком был, сделайте на это скидку, пожалуйста, мне сразу захотелось все по-максимуму. Поэтому естественно, даже не зная, что это такое, еще не перейдя в католичество, я крещен-то было в православии, и в католичество я перешел уже, будучи в достаточно сознательном возрасте, не имея никакого опыта воцерковления. Но даже еще до этого перехода, когда я только задумывался об этом, когда мне это только стало интересно, когда я только начинал что-то читать какие-то книжки, я уже думал, что священство это наверняка, то, что нужно, я ничего про это не знаю, но мне это нравится. И я помню прекрасно момент, когда я пришел в ближайший к своему дому храм, это храм Сергия Радонежского в Гусиново, и с порога к батюшке. Я даже не знаю, что там за батюшка был, такой с рыжей бородой, не знаю, как его зовут. Я с порога к батюшке: отче, я хочу в семинарию поступать. А он меня первый раз видит, он как-то замялся, говорит: ну, ты знаешь, надо как-то на службы походить порегулярнее, у нас еще воскресная школа есть. Все, сразу тут для меня стояла точка, воскресная школа не рассматривалась в принципе. И все, это мимолетное прикосновение, первое мое высказанное желание стать священником, не зная еще ничего абсолютно, здесь закончилось. И дальше я немножко отступил назад, углубился в свои интересы в виде истории европейской и различной религиозной мысли. И тут постепенно начало выкристаллизовываться католичество потихонечку. Но я уже на тот момент хотел быть священником. Став католиком, естественно, а куда мне еще, конечно, священство. Поэтому уйдя из католичества в православие, идея священства никуда не делась, оно, как сияла для меня маяком, путеводной звездой, так оно у меня и сияло все это время. И со стороны, это любопытно тоже отметить, может показаться, что мой путь это какое-то метание из одной крайности в другую.
Кира Лаврентьева:
— Нет, нет. Не кажется так.
Священник Сергий Лабунский:
— А на самом деле, я хочу это подчеркнуть, всегда была очень прямая дорога, потому что всегда передо мной была вот эта путеводная звезда — служение Богу, служение именно с полной самоотдачей на полной глубине. Оно меня всегда вело. Да, я ошибался дверью в своей жизни, я заходил немножечко не туда. К счастью я оттуда вышел и пошел правильной дорогой.
Кира Лаврентьева:
— Священник Сергий Лабунский, клирик Елисаветинского храма города Красногорска, байкер, член Императорского православного палестинского общества, бывший католик, вот так мы под конец вас представим по полной программе, отец Сергий, проводит с нами этот «Светлый вечер». Отец Сергий, могли бы вы сказать, что вы припали к долгожданному источнику, священству, вы таки достигли того, чего искали, углубились, спустились на глубину? Просто ведь священство это сложная вещь, это опаляющая вещь, это то, к чему надо быть готовым, как говорит Иоанн Шанхайский, иначе оно тебя просто сожжет как солому.
Священник Сергий Лабунский:
— Без сомнений. Я честно совершенно скажу, что я ощущаю себя абсолютно на своем месте. Абсолютно.
Кира Лаврентьева:
— Слава Богу.
Священник Сергий Лабунский:
— Мне настолько нравится то, чем я занимаюсь, я настолько искренне люблю свое дело, служение у престола. Даже когда меня раньше спрашивали, чего тебе от жизни надо, я говорил, мне нужны всего три вещи, это приход, матушка и борода лопатой. Вот только с бородой лопатой у меня не очень получилось, у меня совочек такой. Все остальное у меня все замечательно.
Кира Лаврентьева:
— Вы такой мыслитель, как-то борода лопатой сюда никак не цепляется.
Священник Сергий Лабунский:
— Нет, отнюдь, я искренне за.
Кира Лаврентьева:
— Да? Наоборот?
Священник Сергий Лабунский:
— Может быть, вид-то интеллигентный у меня достаточно, но на самом деле я очень даже...
Константин Мацан:
— А на самом деле...
Священник Сергий Лабунский:
— Промолчим о том, что я брутальный байкер, не надо, в частности я уже говорил вам еще до того, как начался эфир, что я увлекаюсь старым обрядом, мне очень нравится старина русская. Мне вообще нравится старина, осязать пыль веков для меня исключительно важно внезапно. И если я не чувствую связи с древностью, а древность как лакмусовая бумажка, которая позволяет отличить истину от наносного и временного, в церкви является вечность и прикоснуться этой вечности дорогого стоит. Когда я занимаюсь тем, что я люблю, занимаюсь служением у престола, мне интересно, а как это было раньше? И мне хочется прикоснуться и здесь тоже к какой-то старине. Так я пришел к интересу к нашим дореформенным обрядам, старым, принятым еще до патриарха Никона при первых пяти русских патриархах. И постепенно этот интерес еще с нулевых у меня зародился, развивался. И сейчас, я надеюсь, мы пришли к той точке, когда в рамках нашего прихода начнутся богослужения по старым обрядам. Честно скажу, что пока еще нет благословения правящего архиерея, но мой рапорт на столе у него уже лежит. Я надеюсь получить это ответ и надеюсь, что после Пасхи у нас начнутся эти службы. Это процесс, который длился ни один год, я, пожалуй, даже скажу, что не одно десятилетие.
Константин Мацан:
— Я бы хотел спросить еще немножко о байкерстве. Не о самом байкерстве, а о том, что, предвижу, что может быть, у наших слушателей ваш рассказ такой простой — захотелось купить мотоцикл, купил — может вызвать даже вопросы. Есть некоторое представление, может быть, стереотипное, то есть ложное и неверное, но все же оно есть, что вообще-то не должно священнику иметь мирские сильные увлечения. Ну ладно священник историк, археолог, ученый, а вот священник, который сердцем привязывается к какому-то яркому, страстному, в каком-то смысле, хобби, это что-то не то. Что бы вы таким критикам ответили?
Кира Лаврентьева:
— Константин, ну ты закрутил.
Священник Сергий Лабунский:
— Нет, а что? Очень интересный вопрос, вообще молодец.
Константин Мацан:
— Спасибо. Я стараюсь.
Священник Сергий Лабунский:
— Молодец. На самом-то деле я могу согласиться с этими критиками. Действительно, когда у человека возникает что-то, что излишне его увлекает, это может очень легко отвлечь его от главного дела его жизни, в частности в данном случае, от священства. И более того, у меня есть примеры таких священников перед глазами, которые излишне ушли в эту область. Я не единственный как вы понимаете, священник, который на мотоцикле ездит. На данный момент у нас есть сообщество в интернете, мы не можем порой встречаться физически, потому что география очень большая этого сообщества, но в интернете оно существует. Оно так и называется «Мотосообщество православного духовенства». На данном момент в нем состоит больше восьмидесяти человек. И туда принимают только в священном сане, ни один мирянин не может войти в это сообщество. Больше восьмидесяти человек в священном сане Русской Православной Церкви или других канонических церквей, в основном, конечно, Русской Православной Церкви, являются байкерами, являются мотоциклистами увлеченными. И конечно, среди всего этого сообщества есть примеры, когда человек переступал какую-то тонкую невидимую границу и уходил, излишне увлекался этой байкерской темой, стереотипной, подчеркну, байкерской темой. Знаете, как это обычно выглядит, когда что-то такое в коже, с кучей цепей, заклепок, с огромным или громким ревом двигателя, такое что-то нарочито брутальное.
Константин Мацан:
— Я себе воображаю картину, что по дороге несется Харлей-Дэвидсон мотоцикл, от него такая ряса развивается, на воздухе трепещется.
Священник Сергий Лабунский:
— Нет, нет, этого никогда не бывает.
Константин Мацан:
— Вы не в подряснике, нет, катаетесь?
Священник Сергий Лабунский:
— Ни в коем случае, нет. Не надо путать Божий дар с яичницей. В церкви надо в рясе, на мотоцикле в рясе не надо.
Константин Мацан:
— Какая яичница? Пост сейчас идет.
Священник Сергий Лабунский:
— Тем более. Нет, на мотоцикле в рясе, конечно, не нужно. Это, во-первых, просто банально опасно, если уж на то пошло, она может в колесо там куда-то залезть.
Константин Мацан:
— Да, да.
Священник Сергий Лабунский:
— С другой стороны, я предпочитаю все-таки разделять. Есть понятие уместности. В храме уместно быть в духовной одежде. На мотоцикле уместно быть в защите, в специальной дорожной защите. Я не умаляю силу веры, но ряса все-таки плохая защита.
Константин Мацан:
— Собственно, мой вопрос был о том, что когда у человека есть сильное увлечение, как правило, он в себе стремится лакуну заполнить. Со стороны кажется, ну, какая у священника лакуна может быть внутри? Перед престолом человек предстоит, его руками таинства совершаются. Какие еще увлечения нужны вообще? А с другой стороны все мы люди и священник не перестает быть человеком, и ничто человеческое ему не чуждо, и почему не может быть у священника хобби, увлечения и так далее? Я хочу, чтобы вы что-то об этом сказали.
Священник Сергий Лабунский:
— Конечно, может быть и хобби, и увлечения, и плохого в этом нет ничего. Оно не должно быть на первом месте, на первом месте всегда служба у престола, это однозначно, это не обсуждается и не может обсуждаться в данном случае. Всегда священство в основе, как в базе...
Константин Мацан:
— В приоритете.
Священник Сергий Лабунский:
— В приоритете, спасибо. Конечно, священство всегда в приоритете. Но хобби естественно, может быть. Главное, чтобы человек не увлекался темной стороной того мотоциклизма, байкерства. Потому что темная сторона в этом есть, без сомнения. И, кстати говоря, что мне еще нравилось в христианских мотоклубах, в них эта темная сторона отсекается. Я прихожу на мероприятие христианского мотоклуба, я понимаю, что здесь никто не будет в алкогольном подпитии, что не будет никакого мата, стриптиза и еще чего-то в этом роде. Это действительно, верующие, воцерковленные люди здесь собрались. И нам есть о чем поговорить, у нас общие интересы, у нас общие взгляды на жизнь. Естественно, что человек ищет себе подобных, с кем его взгляды совпадают, с кем его интересы совпадают. В байкерской среде есть, это удивительное, уникальное, по сути, сообщество православных мотоциклистов, которые собираются вместе и которые даже совместные проекты реализуют. Это не только благотворительные проекты, как мы недавно в 2018 году, например, выпустили благотворительный календарь, где несколько священников сфотографировались рядом со своими мотоциклами. И мы этот календарь выпустили, все вырученные деньги, которые мы за него получили, были отправлены на помощь малоимущим приходам, которые только восстанавливаются, реконструируются, нуждаются в помощи. И в принципе идея была в том, чтобы привлечь внимание людей к тому, что где-то рядышком, не где-то далеко, а буквально рядышком с тобой, есть храмы нуждающиеся, есть семьи священников, которые нуждаются, помоги им, пожалуйста. Может быть посильная помощь волонтерская. Это, может быть, и денежкой где-то помочь, поддержать. Это, может быть, где-то распространить информацию о том, что такой храм есть, и в чем он нуждается. Если не ты поможешь, то кто-то другой поможет, но ты хотя бы расскажешь об этом. Так или иначе, мы столкнулись в нашем «Мотосообществе православного духовенства», мы физически с этим лицом к лицу столкнулись, и у нас возникла идея как-то помочь, как-то решить эту проблему. Какими силами мы можем это делать? Конечно, священник на мотоцикле это определенный вау-эффект и мы решили его использовать. Мы выпустили этот календарь, где сфотографировались несколько священников рядом со своим мотоциклом, я естественно, тоже есть в этом календаре рядом со своим теперь уже прежним мотоциклом, я его продал, но тем не менее. Мы этот календарь распространяли, не было никаких спонсоров, никто нам не помогал, мы просто сами скинулись и сами выпустили, и просто раздавали всем желающим, всем, кто хотел. А они донатили, жертвовали на храмы, там целый список был этих храмов.
Константин Мацан:
— У нас мало времени остается, у меня последний вопрос. Но мне, правда, очень интересно задать его. Возвращаясь к вашему интересу к западной истории, средневековой, я очень, как мне кажется, понимаю этот интерес. Может быть, меня не интересовала история как таковая, но книги про мушкетеров, западная архитектура, замки, рыцари, живопись, готика — все это такое красивое, такая сокровищница, что, кажется, хочется к этой западной христианской культуре принадлежать. На этом фоне обращаешься на Восток в православие и думаешь, как-то скучно здесь, нет того размаха. Где мушкетеры, где рыцари? Какие-то иконы, старинные храмы и романтики нет. И нужно, чтобы какая-то зрелость была, не духовная, но какая-то жизненная, чтобы оценить красоту иконы, чтобы поставить Владимирскую икону даже чисто художественно в один ряд с шедеврами, не знаю, Рафаэля и понять, что это просто другое искусство, оно такое же захватывающее. Как вы это чувствуете? При вашем интересе к западной культуре обращение к культуре православной?
Священник Сергий Лабунский:
— Ох. Когда только происходил мой переход из католичества в православие, когда я начинал к нему прикасаться, мне, конечно, было очень тяжело. Я искренне люблю, подождите, я сформулирую это... Как есть человек визуал, ему важно как это выглядит, кто-то на слух лучше воспринимает. Я воспринимаю лучше глазами, и для меня искусство визуальное, осязаемое, видимое искусство, всегда играло большую роль. Я искренне люблю, например, готику. Я считаю, это просто вершиной архитектуры, абсолютной вершиной, и ничто до сих пор не поднялось до таких же высот и красоты, как готика. До сих пор мой любимый храм — готический храм. Да простят меня наши радиослушатели, но тем не менее. Это храм Архангела Михаила в Киеве, совсем недалеко от Московского вокзала, если пройти, очень люблю этот храм, он в неоготическом стиле, из красного кирпича и немножечко камня, потрясающе красивый, до сих пор один из любимых моих храмов. Конечно, когда я приходил в православие, мне было эстетически очень тяжело, потому что я привык к другому, я люблю другое. Поначалу мне было непонятно, как вообще можно молиться носом в стенку, я имею в виду иконостас. Ну как же, я же привык к тому, что алтарная часть открыта, что я вижу престол, что я вижу духовенство, я как бы соучаствую в том, что происходит. А тут я стою перед закрытой стеной с закрытыми дверями, и вот такая духовность. Конечно, мне поначалу было очень тяжело. Но на самом деле вы правы, нужна какая-то зрелость, если уж не духовная, то годами определенная, но на Востоке есть своя красота. Эта красота уникальна. Конечно, она отличается от западной, естественно, но она по-своему прекрасна, удивительна и завораживает не меньше, чем красота западная. Если западная красота во многом очень рациональна, то красота Востока христианского во многом очень субъективно переживаемая, и во многом очень мистична, я бы так сказал. Я надеюсь, вы меня понимаете, что я имею в виду.
Константин Мацан:
— Я надеюсь, что понимаю, думаю, что понимаю, и вспоминаю знаменитый афоризм отца Павла Флоренского, который, как известно, придумал свое эстетическое доказательство бытия Бога: «Есть Троица Рублева, значит, есть Бог».
Священник Сергий Лабунский:
— Прекрасно, золотые слова.
Константин Мацан:
— Потому что настолько совершенна эта икона, что не может не быть Того, Кто вдохновил иконописца.
Священник Сергий Лабунский:
— Да. А кстати, извините, я еще вас перебью немножечко. Но хотел бы еще здесь пять копеек довставить. О том, что Западная культура, Западная эстетика может быть православной. И есть, я, может быть, для кого-то из наших радиослушателей открою новый материк, тем не менее, есть православные общины Западного обряда. Это настоящие православные люди, исповедующие православное вероучение, но служащие по Западным обрядам, по старинной древней Римской мессе, которая помнит аромат катакомб. Вот эта старинная латинская месса помнит аромат катакомб, действительно, она из тех дальних времен идет. И папа Римский Григорий Первый, Двоеслов в православии, хотя на самом деле он не двоеслов, он беседник, потому что двоеслов это диалогос, неверно перевели.
Константин Мацан:
— Диалогос, да, да.
Священник Сергий Лабунский:
— Он же кодофицировал, то есть утвердил уже существующий до него чин мессы. Та древняя, не современная, я подчеркиваю, не обновленческая латинская нынешняя месса нового сорта, а та древняя, которую чаще всего называют Тридентской по более позднему собору, это подлинное православное наследие православного Запада. Это удивительно на самом деле, и я рад, что такие общины существуют. Я рад, что есть люди, которые любят латинскую эстетику, западную эстетику и при этом действительно вспоминают, что ее истоки в православии, а не расколе. И возвращаются к этим православным истокам. На Западе есть общины латинообрядные православных церквей. Это Антиохийской Православной Церкви, это достаточно много общин в рамках Русской Православной Зарубежной Церкви, еще нескольких поместных православных церквей, такие даже целые диоцезы тоже есть, благочиние даже есть западнообрядных приходов православных. Я считаю это прекрасно, потрясающе, что это есть. И на Западе это востребовано.
Константин Мацан:
— Интереснейшая тема, задел на большую передачу на будущее. Спасибо огромное за наш сегодняшний разговор. Священник Сергий Лабунский, клирик Елисаветинского храма в городе Красногорске был сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Программу вели Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Спасибо. До свиданья.
Кира Лаврентьева:
— Всего хорошего.
Священник Сергий Лабунский:
— До свиданья.