У нас в гостях были участники музыкального коллектива "Кукушкин баритон".
Мы говорили о музыке, о поэзии, о творческих планах группы и, конечно, слушали песни.
А. Пичугин
- В студии Светлого радио приветствуем вас мы, здравствуйте, Лиза Горская.
Е. Горская
- Алексей Пичугин.
А. Пичугин
- Сегодня вместе с нами в этот прекрасный праздничный день в этой студии присутствует группа «Кукушкин баритон» - наши хорошие друзья, «Кукушкин баритон» - это коллектив, с которым мы дружим практически с момента появления радио «Вера» в московском эфире. Итак, здесь Нина Резник – вокалист.
Е. Горская
- Вокалистка.
Н. Резник
- Здравствуйте.
А. Пичугин
- Андрей Топчий, который играет в «Кукушкином баритоне» на гитаре, и Кирилл Розанов – ударные.
Е. Горская
- Перкуссия.
А. Пичугин
-Перкуссия, ударные, я, вообще, не видел такую штуку, мы выяснили перед эфиром, что она называется кахон. Я пару лет пытался у всех узнать, мне было как-то неудобно подходить после концерта спрашивать, не знаю почему, а вот сейчас удобно, и я выяснил, что штука – ящик, на котором сидит Кирилл и играет, заменяет ударные и даже частично бас-гитару, эта штуковина называется кахон. Я теперь горд этим знанием.
Е. Горская
- Поздравляем тебя, Алексей.
А. Пичугин
- Ура! Ура! Аплодисменты.
Н. Резник
- Да, я просто хотела дополнить ваше знание, Алексей, этот ящик родом из Перу, перуанский народный инструмент, который действительно когда-то быдл ящиком, возможно в нем перевозили фрукты, грузчики в порту начинали на нем играть всякие веселые мелодии, а потом он превратился в такой замечательный инструмент.
А. Пичугин
- Ну, что ж, мы пытались вспомнить, когда же мы последний раз с вами общались в эфире, и, в общем-то, вышло, что довольно давно, уже больше года прошло.
Н. Резник
- Да.
А. Пичугин
- У вас наверняка какие-то…, во-первых, давайте даже с другого начнем. Я думаю, далеко не все слушатели, может быть, знакомы с вами, несмотря на то, что ваши прекрасные песни в нашем эфире играются, у нас не объявляется кто исполнитель, сегодня мы какие-то песни послушаем, думаю, что постоянные слушатели их узнают, но давайте еще раз с вами познакомимся. Итак, группа «Кукушкин баритон», сколько лет вы существуете и в том формате, в котором играете сейчас.
Н. Резник
- Мы существуем уже 6 лет точно, смотря с какого момента считать, но, в общем, 6 лет мы существуем, наш состав менялся, начинали мы полностью с электрического состава, у нас была большая ударная установка, электрогитара.
А. Пичугин
- Панк-рок.
Н. Резник
- Что-то вроде джаз-рока. Я тешила себя мыслью, что я буду петь джаз, но потом потихонечку мы перекочевали ближе к фолку, я занялась фолк-культурой, я занималась в ансамбле народной песни. В общем, как-то нас эта тема очень сильно увлекла, состав менялся, и вот сейчас, как мне кажется, мы пришли к такому золотому составу, нас четверо: электрогитара, бас-гитара, перкуссия и моя акустическая гитара.
А. Пичугин
- А где бас-гитара?
Н. Резник
- Бас-гитара сегодня не смогла приехать, но собственно мы потом как-нибудь приедем.
Е. Горская
- А духовые?
Н. Резник
- Духовых у нас нет, но я иногда играю на калюке, иногда, когда мне разрешают, я играю ан губной гармошке.
Е. Горская
- А могут запретить?
Н. Резник
- Да.
А. Пичугин
- Подождите, сейчас прозвучало незнакомое для Алексея из Москвы, которого выгнали из первого класса музыкальной школы, слово калюка.
Н. Резник
- Да, калюка – это сейчас уже, мне кажется, многим известный инструмент, потому что на нем играют такие замечательные музыканты как Сергей Клевенский и Сергей Старостин. Достаточно много людей, которые занимаются именно фольклором, которые занимаются народной музыкой, они знают этот инструмент, он довольно распространен. Это такая дудка из полых трав: дудник или борщевик.
Е. Горская
- Борщевик же ядовитый?
Н. Резник
- Он ядовитый только в определённое время года, когда наступают морозы, он вымораживается и перестает быть ядовитым.
Е. Горская
- Ой, извините, не надо пытаться повторить этот эксперимент летом.
Н. Резник
- Нет, ни в коем случае. Его собирают где-то в декабре и то после морозов, если морозов нет, то надо очень аккуратно. Но суть в том, что все равно как-то обрабатывают, чем-то обматывают, всяческие готовят к нормальному использованию, и этот инструмент калюка обладает таким специфическим звуком, он немножко похож на голос такой сиповатый, этот инструмент все-таки больше ударный, чем мелодический, то есть он призван для того, чтобы создавать ритм. То есть это мелодически-ритм
А. Пичугин
- Так даже интересней, когда нет одного жанра, мне кажется, что самое лучшее, когда люди пробуют и экспериментируют
Н. Резник
- Вот интересно Андрей, когда первый раз услышал нашу музыку в интернете, ты вот к какому жанру бы нас определил? У тебя была мысль: вот это оно?
А. Топчий
- Там так и было, что я не могу понять, что это. Это джаз? Это не джаз. Это фолк? Это не аутентичный фолк. Это смесь какая-то, я просто называю это хорошая музыка.
Е. Горская
- Самый лучший жанр. Давайте послушаем хорошую музыку.
Н. Резник
- Давайте.
Е. Горская
- У нас по плану сейчас песня как раз «Кукушка».
Н. Резник
- Да, это наш логотип.
Звучит песня «Кукушка».
А. Пичугин
- Мы возвращаемся в студию Светлого радио, сегодня, я напомню, что мы этот праздничный вечер проводим с группой «Кукушкин баритон», вокалистка – Нина Резник, гитарист – Андрей Топчий, и Кирилл Розанов, который играет на ударных инструментах. Песня «Кукушка» прозвучала, фирменная песня группы «Кукушкин баритон». Кто автор?
Н. Резник
- Я.
А. Пичугин
- И музыка и текст?
Н. Резник
- И музыка и текст.
А. Пичугин
- Замечательно.
Н. Резник
- Да, но я хочу добавить, что аранжировка – это тоже авторство, и музыканты приложили максимум усилий, чтобы эту песню изменить до неузнаваемости от того варианта, какой был изначально. Вообще, эта песня написана очень давно, и она на протяжении всего время, пока существует группа, она менялась, и мы ее играем постоянно по-разному, и сейчас она звучит совершенно по-другому.
А. Пичугин
- Даже, мнем кажется, я ее слышал в разных вариантах.
Н. Резник
- Вот.
Е. Горская
- Уж казалось бы.
А. Пичугин
- Уж казалось бы. У вас демократия, получается, в группе?
Н. Резник
- Нет, у нас деспот есть и тиран – это Кирилл Розанов.
А. Пичугин
- Это не вы?
Н. Резник
- нет.
Е. Горская
- Это он вам не разрешает играть на гармошке?
Н. Резник
- Скажи, скажи.
А. Пичугин
- Да, вот вам микрофон.
К. Розанов
- Ну, какой же я деспот? Я просто помогаю людям раскрыться.
Н. Резник
- Как-то так.
Е. Горская
- Кто запрещает на гармошке играть солисту?
К. Розанов
- Я советую, если гармошка подходит, то почему нет.
Н. Резник
- Это мы так шутим, просто на самом деле Кирилл очень строгий человек, если он говорит, что вот плохо ты сейчас играешь на гармошке, сыграй получше, тогда мы тебе разрешим. Я долго тренируюсь, готовлюсь, сыграю и, может быть, получу одобрение.
А. Пичугин
- А вы мульти-инструмен
К. Розанов
- Нет. Я только на ударных.
А. Пичугин
- Понятно, но тем не менее руководить процессом вы можете с любым инструментом.
Е. Горская
- Это вкус, понимаешь, музыкальный вкус.
А. Пичугин
- Ты сейчас так говоришь, как будто я начисто его лишен.
Е. Горская
- Заметь, не я это сказала.
А. Пичугин
- Нет, это ты сказала сейчас, я тебе припомню.
Е. Горская
- Руководство процессом - это некий административная функция, а тут творчество, Алексей.
А. Пичугин
- То есть ты еще раз это сказала, чтобы я запомнил, что это творчество.
Н. Резник
- Просто у Кирилла очень большой опыт, он давно играет с разными группами, поэтому он, в общем-то, знаком с техникой игры на разных инструментах.
А. Пичугин
- А вот то новое слово, которое я выучил сегодня в начале программы - кахон, он в песне «Кукушка» звучал?
К. Розанов
- Кахон звучал, да.
А. Пичугин
- Ещё раз напомню, что это перуанский ящик, раньше в нем перевозили фрукты, а потом он стал музыкальным инструментом. Где чаще всего можно «Кукушкин баритон» услышать?
Н. Резник
- Обычно мы стараемся делать концерты раз в месяц на каких-то таких площадках Москвы, очень стараемся попадать на всякие фестивали интересные для нас, не только фольклорные, могут быть совершенно разные форматы фестивалей. Мы играем на всяких благотворительны
Е. Горская
- А вот вы говорили про воскресные школы, там какие-то планы у вас есть?
Н. Резник
- Да, мы вот недавно получили замечательный опыт, нас пригласили сыграть для старшеклассников в православной школе искусств. Мы, честно говоря, туда поехали с такой опаской, потому что ребята совсем молодые, неизвестно как они отнесутся к такой музыке, мы сыграли им «Былину о Садко», щедорвки, то есть какую-то народную музыку в нашем исполнении, и они восприняли это на ура, замечательно, и мы подумали, что нам бы очень хотелось по каким-то воскресным школам поездить и дать несколько концертов. Вообще, это хорошая история для нас.
Е. Горская
- Это еще пока на уровне задумки, идеи.
Н. Резник
- Да, это в форме задумки, плана, то есть мы пока это не начали воплощать, но, если кто-то захочет нас позвать, мы с удовольствием поедем, ну, и сами будем инициировать подобные поездки.
Е. Горская
- А вы говорили о фестивалях, в том числе и региональных, может быть, тогда подробнее о «Мире Сибири» поговорим сейчас, тем более, что у нас тут живой лауреат сейчас сидит с нами?
Н. Резник
- Посмотрели на Андрея. Да. Ну, «Мир Сибири» - это замечательный фестиваль, мы не устаем о нем говорить, его пропагандировать
Е. Горская
- А в чем уникальность его?
Н. Резник
- Уникальность в том, что он очень масштабный, это всесибирский фестиваль, туда приезжают музыканты и слушатели с разных точек.
Н. Резник
- Углов нашей необъятной родины.
А. Пичугин
- Не только Сибирь, судя по всему, что вы туда ездите.
Н. Резник
- Да, просто хочется сказать, что люди, которые приезжают туда именно из Тувы, из Хакасии, из Якутии послушать эту музыку, не просто поиграть, то есть они с палатками приезжают заранее туда, их очень много, и они прекрасные, замечательные, мы там не увидели ни одного пьяного хулигана. И второе, что хочется сказать – это потрясающе организовано все, начиная с проживания музыкантов, заканчивая сценой с обустройством, вообще, технически все это действо, тое есть там и город мастеров и музыкальная сцена, то есть это замечательный праздник, фольклорный праздник, и что удивительно то, что люди приезжают слушать фольклор, аутентичный фольклор, и там есть возможность для экспериментов, то есть они приглашают группы, которые играют не только аутентичную музыку, но и экспериментируют в фолке.
А. Пичугин
- В каком состоянии, вообще, сейчас это направление в России находится? Понятно, что в мире достаточно много групп, которые исполняют фолковую музыку, у них много поклонников, когда-то у нас, мне казалось, что есть «Калинов мост», который почему-то все считают фолковым, наверное, от части они сами как-то это реноме поддерживали, в 2000-ые произошел, наверное, какой-то всплеск, а как сейчас?
Н. Резник
- Мне кажется, что мы идем к расцвету, хотя вот вроде как… трудно, вообще, сказать, потому что где-то видимые есть эти ростки, потому что и Сергей Старостин то что делает…
Е. Горская
- Старостин – он один.
Н. Резник
- Ну, почему, он, в общем-то, пропагандирует, и вылавливает очень хороших и интересных музыкантов, поскольку он еще в жюри в «Мире Сибири», поэтому конечно же он примечает и помогает музыкантам как-то продолжить свой путь, потом у нас есть Инна Желанная, которая давно этим занимается, и тоже какой-то «монстр-монстр», и странно ее было забыть, Алексей, в вашем вопросе.
А. Пичугин
- Да, я сейчас группу Мельница» вспомнил.
Н. Резник
- Ну, вот вы берете больше роковые, да направления.
А. Пичугин
- Я не то чтобы роковые, я пытаюсь понять для себя, все-таки фолковая музыка не должна собирать стадионы, правильно?
Е. Горская
- Почему?
А. Пичугин
- Это вопрос, Елизавета из Москвы, это вопрос. Может быть, и нет, может быть, это мягкая музыка для клубного исполнения, когда собираются ценители, пусть из будет 100 человек, но это в кругу своих будет воспринято очень здорово, а если это на стадионе, то.. поэтому меня немножко смущает на мой вкус, с которым не согласно Елизавета, по-моему.
Е. Горская
- Почему?
А. Пичугин
- Мне так кажется. Он не вмещает в себя группу «Мельница», зато эти ребята считаются фолковой музыкой и собирают стадионы.
Н. Резник
- Ну, это не чистый фолк, конечно, это все-таки, наверное, какое-то стилевое отклонение, синтез, это все-таки и авторский материал у них. Я в общем-то просто с творчеством группы «Мельница» не очень знакома.
А. Пичугин
- Я тоже.
Н. Резник
- Но примерно несколько песен я слышала, ну, уважаю, молодцы, двигаются. Просто мне хочется сказать… Андрей, ты ничего не хочешь сказать по этому поводу? А, ладно. Просто, мне кажется, что в этом вопросе надо смотреть тоже на Запад, потому что у них эта народная музыка везде, и так называемый рок – это тоже народная музыка, он оттуда пришел, и все остальные, и джаз у них пришел, и все синтезированные жанры. Мы были на «Мире Сибири», приехала ирландская группа, там бубен, скрипочка и что-то еще, они так сыграли свою народную музыку, что это было так современно, мощно, вообще, просто отлично. Они просто это давно делают, эти музыканты, они в этой культуре живут давно.
Е. Горская
- Ну, у них и не выжигали эту культуру целенаправленно и длительно как у нас.
Н. Резник
- Да, не выжигали.
Е. Горская
- При этом Ирландия, Шотландия, там есть еще такой вариант, как Донован Лич, он в 40-ых годах родился, сколько ему уже, он до сих пор свой фолк играет прекрасно, и стадионы как раз собирает и собирал, и будет собирать, пока он будет жив. Он просто феномен, а не человек.
А. Пичугин
- Я про Россию.
Н. Резник
- Мне кажется, надо просто подождать и посмотреть куда все это придет, потому что только-только начали, и заметно, что сейчас современные группы, современные музыканты, которые и с электроникой экспериментируют и так далее, они все-таки фолк тоже вбирают.
А. Пичугин
- Да, кстати, это самая благодатная почва для экспериментов с электроникой, насколько я понимаю, это эксперименты с разного рода фолком.
Н. Резник
- Да, очень интересно получается это.
А. Пичугин
- Я вспоминаю, как несколько лет назад, лет 15 назад все повально в Росси увлекались балканской темой, как раз выходили фильмы Кустурицы, где эта музыка звучала, Горан Брегович постоянно приезжал, сам Кустурица со своим «The No Smoking Orchestra», все они собирали огромные клубы, чуть ли не стадионы. Сейчас они приезжают, но уже такого ажиотажа нет, и тема вот этой балканской музыки сменила у нас еще несколькими фолковыми страницами, а вот что сейчас, к чему мы пришли? Есть ли какая-то аутентичная русская, например, составляющая?
Н. Резник
- Мне кажется, что сейчас как раз очень большой интерес к русской музыке, и интерес в чем еще заключается, что люди, слушатели видят, что, оказывается, с нашей русской музыкой можно творить чудеса, да. То, что делает Инна Желанная, например, с музыкой, это просто другое дыхание народной музыки появляется, есть аутентичные коллективы, которые являются хранителями традиций, а есть музыканты, которые эту музыку вводят в современный формат, в современную жизнь. И это очень важно, мне кажется, сейчас это и происходит. Я могу назвать несколько групп…Андрей, у тебя есть что-то?
А. Топчий
- Я хочу сказать, знаешь, почему, мне кажется, что не так это все интенсивно двигается? У нас нет молодых, к такой музыке приходя люди, уже чуть-чуть пожив, имея какой-то опыт.
Е. Горская
- В 30 лет?
А. Топчий
- Все эти басы, все эти ритмы иностранные, буржуйские наслушались уже, у них корни играть начинают, это уже возраст, насколько мне попадались люди. Например, какой-нибудь парнишка или девушка 15-ти лет навряд ли заинтересуются.
Е. Горская
- Вы знаете, Андрей, мне кажется, что у нас свой тынц-тынц есть такой, что буржуйские ритмы просто нервно курят.
А. Топчий
- В том-то и дело, что мы делаем, мы пытаемся показать.
Е. Горская
- То есть вы имеет в виду зрелый возраст? Это где-то 35+?
А. Топчий
- Ну, да.
Е. Горская
- Но эти люди считаются молодыми.
А. Топчий
- Так мне и самому столько же.
А. Пичугин
- давайте слушать музыку, напомню, что в этот праздничный день мы беседуем с группой «Кукушкин баритон», Нина Резник, Андрей Топчий, Кирилл Розанов, музыканты «Кукушкиного баритона» здесь в этой студии, а песня называется «Рождественская»
Н. Резник
- Да, ну, можно пару слов об этой песне?
Е. Горская
- Да, конечно, нужно!
Н. Резник
- Просто это необычная песня, это рождественская песня – народная немецкая песня, спета мной на немецком языке, совершенно точно проверена на носителях языка, вроде, все в порядке с произношением, поэтому люди, знающие немецкий язык, не пугайтесь. Эта песня довольно старинная, но очень милая, и мы решили ее сделать, потому что она нам понравилась.
Звучит «Рождественская песня»
А. Пичугин
- И этот задорный смех Нины Резник завершает «Рождественскую песню» на немецком языке, которую исполнила же Нина Резник и группа «Кукушкин баритон».
Е. Горская
- Песня была на немецком?
А. Пичугин
- На немецком, ты не узнала?
Е. Горская
- А мы говорим о русском фольклоре.
А. Пичугин
- Да, а песня на немецком языке, я эту песню в институте учил на немецком языке. Лиза Горская, я – Алексей Пичугин, группа «Кукушкин баритон», мы вернемся через минуту в эту студию.
А. Пичугин
- Возвращаемся в студию Светлого радио, где сегодня мы говорим с группой «Кукушкин баритон», Лиза Горская, я – Алексей Пичугин, а группа «Кукушкин баритон» у нас в составе Нина Резник – вокалистка этой группы, Андрей Топчий – гитарист, Кирилл Розанов – ударные инструменты.
Е. Горская
- Мы тут пророчили рассвет русского фолка, а давайте уточним, что это такое русский фолк, кроме, мы тут говорили до программы, «Калинка-малинка
Н. Резник
- Сложный вопрос на самом деле: из чего состоит русский фолк. У всех по-разному, наверное, на самом деле. Такие масштабные вопросы, глубокие надо, наверное, все-таки задавать людям, которые в это серьезно погружены.
Е. Горская
- Старостину.
Н. Резник
- Старостину или Андрею Сергеевичу Кабанову, или Инне Желанной, которые в этом давно. Легонечко только одной ногой мы зашли туда, мы немного знаем, но что хочется сказать, что все говорят, все люди, которые как-то любят эту музыку, они говорят, что им кокошники совершенно не нравятся, «Калинка-малинка
А. Пичугин
- В Москве?
Н. Резник
- В Москве, да сейчас этого нет.
Е. Горская
- Почему же нет?
Н. Резник
- Нет, сейчас в этого не услышите, я давно замечала это. Андрей, вот ты давно, вообще, пел русские песни на застолье?
А. Топчий
- Так как я музыкант, я делаю это регулярно с друзьями.
Е. Горская
- Вы не под теми окнами ходите, Нина.
А. Пичугин
- «Он играет на похоронах и танцах».
Н. Резник
- Да. Ну, в общем, мне кажется, что таких песен должно быть больше, и сейчас, когда мы говорим о расцвете фолка, это когда фолк, фольклорная музыка, войдет обратно в дом.
Е. Горская
- Ну, давайте, какие песни вы порекомендуете для застольного репертуара?
А. Пичугин
- Лиза готовится к празднику, записывает.
Е. Горская
- Да, я пишу, ну, первое, наверное, «В темном лесе», да?
Н. Резник
- Можно «В темном лесе», потом мы пели «Под грушей», найдите в интернете, поют эти песни многие, что там, Кирилл, мы еще пели с тобой? «Красавица – Маша», много есть песен хороших.
Е. Горская
- В общем, дорогие радиослушатели, готовимся к следящему празднику, доступны в интернете слова и мелодии, скачиваем, разучиваем, удивляем и радуем близких.
А. Пичугин
- Кстати, там самая «Калинка-малинка
Е. Горская
- И песня про коня, которую многие тоже считают народно, тоже не народная вовсе: «Выйду ночью в поле с конем».
Н. Резник
- Да, я выяснила, когда мы разучивали песню «Купалинка» белорусскую, мы выяснили, что она тоже авторская. И скоро, наверное, песня «Горница», которую многие считают тоже народной, хотя она не народная песня, но она лет через 100 тоже будет считаться народной.
Е. Горская
- А «Во кузнице» народная песня?
Н. Резник
- Вот не знаю.
А. Пичугин
- Музыка народная, слова народные, у микрофона – автор. Все-таки 15 лет назад, вы говорите, что пели еще народные песни, из окон слышались, но 15 лет назад, коль скоро у нас на дворе 17-ый год, – это был 2002 год, совсем недавно, я что-то не припомню. Я прекрасно помню уличных музыкантов, которых в Москве стало гораздо меньше, я даже помню, как мы сами на гитарах в переходе играли когда-то.
Е. Горская
- Что «Черного ворона» не из одного окна не слышал?
Н. Резник
- Конечно, раньше пели.
А. Пичугин
- В Москве – нет, в каких-то даже подмосковных городах – слышал.
Н. Резник
- Это вот наш любимый сет: «Степь да степь кругом», «Ой, цветет калина», «Чёрный ворон», вот эти четыре, ну, там еще «По Дону гуляет», вот это прям пятерка лучших хитов.
А. Пичугин
- Нет, ну, понятно, что за столами поют, но, чтобы это еще было слышно где-то как раньше, ну, не знаю. Ну, да ладно, собственно, это не предмет спора.
Е. Горская
- Может быть, просто стала лучше звукоизоляция.
А. Пичугин
- Может быть. А вот кто исчез, действительно, практически полностью, не знаю, может быть, благодаря политике городских властей или еще почему-то – это уличные музыканты, вот их практически нет, редко-редко идешь по переходу, кто0нибудь играет.
Н. Резник
- Может быть, они репетируют? Может быть, они наконец-то взялись за инструмент? Решили поднять свой уровень.
А. Пичугин
- Так, я считаю, что это плохо. Мне кажется, что пусть это сыграно неважно, но что-то в этом такое есть душевное. Я говорю, мы в школе когда учились, в старших классах, мы тоже играли где-то, то в переходах, то в метро. Сейчас этого напрочь нет, те же места сейчас прохожу, и не вижу, чтобы старшеклассники сидели с гитарами и играли.
Н. Резник
- Да, нет этого. Учатся дети.
А. Пичугин
- В отличии от нас.
Н. Резник
- Вот Андрей показывает жестами, что они играют в компьютерные игры, и занимаются гаджетами.
Е. Горская
- Ну, лучше бы на гитаре играли.
Н. Резник
- Лучше бы, да.
Е. Горская
- Я не знаю, насколько правильно играть на ней в переходе именно для подростков, но в целом, конечно же, уличные музыканты очень украшают город, это в Европе чувствуется, в Москве это правда пропало и непонятно почему.
А. Пичугин
- Пару дней назад услышал, вдруг, вжавшегося, замерзшего, самые морозы как раз были, вжавшегося в стену подземного перехода, замерзающего гитариста, но и то как-то это мало было похоже на тех уличных музыкантов, которые были несколько лет назад.
Е. Горская
- Между тем, у нас сегодня праздничная программа.
А. Пичугин
- Ну, мы же тут не хороним музыку.
Е. Горская
- Я поняла, Алексей, мы должны выйти на улицы и в переходы, Алексей, вы к этому призываете? «Кукушкин баритон» ждите в переходах Москвы.
А. Пичугин
- А что было же видео с Борисом Гребенщиковым, который приезжает в какой-нибудь новый город, даже и в старый, и илет в переход играть пару-тройку песен, конечно, там куча операторов сзади, но тем не менее.
Н. Резник
- Хороший проект.
А. Пичугин
- Хороший, замечательный.
Е. Горская
- Народный. Ну, что будем слушать музыку.
А. Пичугин
- Да. У нас тут значится, но объявите нам.
Н. Резник
- Я хочу объявить, что мы сейчас наконец-то записали наш новый диск, сейчас мы его готовим уже к окончательной форме, но сейчас мы хотим одну песню с этого диска дать вам послушать, дорогие наши слушатели.
А. Пичугин
- Премьера.
Е. Горская
- Это что? Эксклюзивно что ли?
Н. Резник
- Да, только для радиослушателей радио «Вера».
Е. Горская
- Спасибо.
А. Пичугин
- Растрогалась.
Звучит песня «Сон».
А. Пичугин
- Группа «Кукушкин баритон» на Светлом радио. Здесь музыканты коллектива: Нина Резник, Андрей Топчий и Кирилл Розанов.
Е. Горская
- Премьера новой песни с нового диска между прочим, песня «Сон. А вот мы хотели еще поговорить про ваши всякие проекты вне записи музыкальных дисков, выступлений, хотя это тоже важно, и про «Мир Сибири» мы поговорили, про фестивали, я думаю, мы еще поговорим, про то, какие планы на лето у вас. А вот у вас же есть еще масса интересного.
Н. Резник
- Да, так получилось, что занятия музыки повлекли за собой, так сказать, тяжелые последствия. Мы тут решили, что нам нудно обязательно заниматься ритмикой, я поясню. Под ритмикой мы понимаем занятия с метрономом под музыку, всякие хлопки, издавание разных звуков на разных инструментах ударных, развитие чувства ритма, по сути дела, что, в общем, полезно не только простым людям, но и музыкантам, даже музыкантом этим, вообще, нужно заниматься.
А. Пичугин
- Как тренировка.
Н. Резник
- Да, как тренировка, гимнастика. Собственно, я начала этим заниматься потому что, когда я встретилась с Кириллом, он вел группу ритмики и сказал мне, что мне нужно заниматься ритмикой, потому что мне-то казалось, что у меня все хорошо с ритмом.
А. Пичугин
- А Кирилл сказал, что нет.
Н. Резник
- Да, а Кирилл сказал, что плохо. И когда я пришла на это занятие и поняла, что как-то не очень все хорошо. На самом деле действительно очень сложно, если кто-то дома потихонечку включит метроном и попробует похлопать хотя бы минут 10, попадая точно хлопком.
Е. Горская
- Просто метроном плохо работает, кажется через какое-то время.
Н. Резник
- Да он либо отстаёт, либо ускоряется, да, да. Это реально очень тяжело, если особенно вы начнете экспериментирова
Е. Горская
- У них это форма существования, по-моему.
Н. Резник
- Да, во-первых, это так, во-вторых, у них это приобрело уже форму, знаете, школьных занятий. Я много роликов посмотрела, у них там в школе преподают вот эту ритмику, то есть дети устраивают целые спектакли ритмические, это, во-первых, красиво, очень зажигательно.
Е. Горская
- Так они олимпиаду так открывали, большинство номеров вот именно так незамысловато и просто были построены на ритмике, и очень эффектно было.
Н. Резник
- Да, вообще, здорово, это так увлекает, это такое настроение создает замечательное, и тело чувствовать начинаешь, к музыке, вроде, близко, и к танцам близко, но при этом ты не занимаешься какими-то жуткими упражнениями, тем более многие люди стесняются пойти в группы, где ноги поднимать, прыгать, не любят они это делать.
Е. Горская
- Просто физические возможности ограничены, вот чтобы идти на какие-то танцы, не стеснятся, это ж какой путь нужно пройти. А ритмика — это просто и полезно. Мне прямо самой захотелось сейчас встать и пойти. На самом деле вы сказали вещь такую важную, что это помогает вернуть чувство реальности.
Н. Резник
- Да.
Е. Горская
- А это как?
Н. Резник
- Я думаю, многим знакомо это ощущение, когда вы просто занимаетесь какой-то монотонной рутиной, вы находитесь в каком-то русле определённых действий, если у человека много детей, или он постоянно занят, это постоянна суета сует, или на работу с работы, на работу с работы, это постоянное какое-то занятие, и ему-то кажется, что он реальными вещами занимается, на самом деле он себя не чувствует. Он что-то делает, но кто он, чем он занимается, он не понимает, поэтому к нам когда люди приходили, несколько человек, у одной девушки уже четверо детей, она выбирается по воскресеньям из своей семьи, и она получает какую-то отдушину, во-первых, потому что просто ты куда-то выбираешься и никто от тебя ничего не требует, во-вторых, человек начинает ощущать себя, как он двигается, у него, оказывается, есть позвоночник…
Е. Горская
- Он начинает приосаниваться сразу.
Н. Резник
- … у него есть ручки, которые хлопают, ножки, которые топают. А потом это весело это общение, вообще, это очень комплексная историка, ритмика – это много чего.
Е. Горская
- А кто занятие ведет?
Н. Резник
- Кирилл Петрович ведет занятия, я ему мешаю иногда, все говорю: «А давай вот это поделаем», он говорит: 2Еще рано, сначала похлопайте вот это, потопайте вот это». В принципе Кирилл ведет, поскольку он ударник, он все это знает, он может поправить это.
А. Пичугин
- Простите, что сейчас прерываю любознательный разговор про ритмику, меня всегда интересовало: барабанщик или ударник? Как люди, которые играют на этих инструментах, сами считают? Ударник – это ударник производства, ударник труда, а вот правильно-то как?
К. Розанов
- Все-таки ударник скорее, потому что там не только барабаны, там тарелки, там много чего.
А. Пичугин
- Перкуссионисты еще бывают.
К. Розанов
- Лучше ударник.
А. Пичугин
- А то я каждый раз, когда вас представляю, смущаюсь сказать слово ударник, больше не буду.
Е. Горская
- Не бойся. Интересно ритмикой заниматься?
К. Розанов
- Ну, я думаю, что да, мне интересно.
Е. Горская
- Нина?
Н. Резник
- В-четвертых, хочу сказать, что я Кирилла заставила возобновить занятия ритмикой, потому что мы занялись там группой нашей «Кукушкин баритон», мы все погрузились в музыку, фестивали, концерты и так далее, а тут я начинаю понимать, что чего-то не хватает, не хватает этой постоянной поддержки, гимнастики этой ритмической. Во-первых, это и для музыки полезно, потому что Кирилл нас все время строит, говорит: «Играйте лучше, ровнее, четче и прочее». Поэтому мы и музыкантов зовем, но музыканты, как правило, не ходят, они считают, что они уже все знают.
Е. Горская
- Не все.
Н. Резник
- Почти все. Только вот ученики Кирилла по барабанному делу приходят. А так, вообще, музыканты не ходят.
Е. Горская
- Я не знаю, я, может быть, заступлюсь за музыкантов, мне кажется, в любой профессии есть значительное число людей, которые считают, что они все знают и они не развиваются, и есть небольшой процент людей, которые стремятся понять, где они могут стать лучше, и они развиваются, вот и все. И музыкантов это тоже касается, нет?
Н. Резник
- Да, просто есть музыканты, которые хотят развиваться, но они почему-то думают, что хлопать под метроном – это они уже прошли, это им не надо, а надо просто сидеть и заниматься инструментом под метроном. Возможно, так оно и есть, и это тоже очень много дает, но не знаю, в плане общего развития, ритмика – это замечательная вещь.
А. Пичугин
- Я прямо заслушался, не знаю, что сказать.
Н. Резник
- Ждем вас, Алексей, в воскресенье.
А. Пичугин
- В воскресенье, прям в ближайшее?
Н. Резник
- Да, в 12 часов.
А. Пичугин
- Ух ты! Это вы мне потом расскажете за эфиром, где и что, куда идти. Хотя, я не знаю, может быть, еще и наши слушатели все подтянутся.
Е. Горская
- Там и встретимся.
А. Пичугин
- Ритмика. Да, все говорят, что у меня нет чувства ритма, а тут, вдруг, и появится.
Е. Горская
- Алексей, которого из всех школ выгнали в первом классе...
А. Пичугин
- Да, из художественной тоже.
Е. Горская
- Да, из художественной, из музыкальной.
А. Пичугин
- Из общеобразователь
Е. Горская
- Наконец-то найдет себя в ритмике.
Н. Резник
- Да, найдёт.
А. Пичугин
- Меня тут как-то посадили за ударную установку недавно. Я всегда думал, что на бас-гитаре играть просто, мне дали в руки бас-гитару, потом я думал, что легко играть на барабанах, мне дали в руки ударную установку, теперь я даже не знаю, что мне следующее подумать очень просто.
Н. Резник
- Мне кажется, петь вам очень просто покажется.
А. Пичугин
- Нет, это уже было, это пройденный этап, здесь я никогда не думал, что это просто. Ну, что ж, самый банальный вопрос. К которому мы все идем и идем.
Е. Горская
- Он самый интересный.
А. Пичугин
- Самый интересный? Хорошо. Мы уже узнали про новый альбом, даже послушали песню с нового альбома, а какие еще творческие планы? Ближайшие концерты? А куда мы слушателей позовем?
Е. Горская
- А летом куда поедете?
А. Пичугин
- «Мир Сибири будет очередной?
Н. Резник
- Да, мы хотим сказать, сейчас, что вспомню, то скажу. Мы сейчас планируем концерт в феврале, единственное, что сейчас не смогу сказать точную дату. Потому что сейчас с клубами ведутся переговоры, но вы можете найти в соц. сетях нашу группу «Кукушкин баритон», у нас есть сайт и группа ВК, в общем, мы всегда оповещаем. Потом мы, конечно же, хотим поехать на разные фестивали, не только фольклорные, но и другие, современные, может, мы даже связанные с электронной музыкой, может быть, мы в эту сторону тоже будем экспериментирова
А. Топчий
- А «Дикая мята».
Н. Резник
- Да, мы будем стараться попасть на «Дикую мяту».
А. Пичугин
- А на прошлой были?
Н. Резник
- Нет, мы все время не успеваем, мы куда-то деваемся, когда подают заявки, потом, когда мы наконец-таки высовываем голову, уже все.
А. Пичугин
- «Троица – все живое», судя по всему, это наш дружественный фестиваль.
Н. Резник
- «Троица – все живое», очень нам нравится этот фестиваль, нам кажется, что это очень атмосферный и очень правильный подход к музыке, потому что там не одноформатный выбор музыкантов, а фестиваль открытый для всех, это приятно. И уровень музыкантов высокий.
А. Пичугин
- А на «Троице» вы выступали?
Н. Резник
- Нет, мы еще не выступали, но мы очень хотим.
Е. Горская
- А Андрей в это году проследит, чтобы на «Дикую мяту» в этом году была вовремя подана заявка.
Н. Резник
- Да, и Андрей еще следит за другими фестивалями, он нам очень помогает, просматривает и говорит: «Вот туда мы должны поехать, вот туда должны...» Может, поедем на «Таллин Music Week».
А. ТОпчий
- Да, очень бы хотелось на «Таллин Music Week» съездить.
А. Пичугин
- А что это за фестиваль?
А. Топчий
- Вы не знаете?
Е. Горская
- Бедный Алексей, только ленивый сегодня не упрекнул Алексея в недостатке знаний в области музыки.
А. Пичугин
- Ну и ладно, ну и хорошо, ничего мы не знаем.
Н. Резник
- Да, Андрей нас просветил, мы сами не знали, я ничего не знала про этот фестиваль.
А. Топчий
- Да я сам не знал. Случайно, я такой думаю: нужны же фестивали? – нужны, давай смотреть, смотрю: «Таллин Music Week». Там собираются музыканты со всей Европы, разноплановые, это срез, просто срез, вообще, музыкальной культуры. Вы можете там встретить и металлистов, и фолк-музыкантов, и все.
Е. Горская
- Целую неделю идёт?
А. Топчий
- Да, концерты идут неделю, идут во всех барах, везде, я смотрел фото, даже в автобусе ребята играли.
А. Пичугин
- С 27 марта по 2 апреля «Таллин Music Week».
А. Топчий
- Да, открывает эту церемонию президент всегда, это как традиция.
Е. Горская
- Национально их достояние.
А. Топчий
- Туда съезжаются, вообще, все, кто хоть как-то в музыкальной сфере: продюсеры, саунд-продюсеры, музыканты. Нас кто там представлял… я даже не вспомню сейчас, надо посмотреть.
А. Пичугин
- Ну. Каждый год кто-то представляет на самом деле.
А. Топчий
- Там кто-то есть, даю я думаю, нам бы туда стоил съездить, это хорошо.
Н. Резник
- Да, это уровень сразу. Во-первых, этот опыт очень серьезный, когда ты видишь, как работают музыканты.
Е. Горская
- А, кстати, в России есть подобного рода мероприятие, чтобы неделю, и чтобы все жанры, все стили были представлены музыкальные.
Н. Резник
- Вот Андрей нам расскажет, он знаток фестивалей.
А. Топчий
- Подобного рода нет. Есть, забыл как называется, есть мероприятие какое-то, там собираются просто арт-директоры музыкальные, но это не столько для музыкантов, сколько для сферы просто, бизнес.
Е. Горская
- Отраслевое.
А. Пичугин
- Да, есть, в Екатеринбурге проходит, если не ошибаюсь, часто. У нас были «Пустые холмы» когда-то, я помню, но это тоже определённая тусовка своя собственная, закольцованная. А так чтобы свободно, я просто по опыту своих друзей, которые любят музыку разных направлений, они очень часто даже по несколько раз в году, ездят в европейские города именно на такие фестивали, потому что правда почему-то у нас нет.
Е. Горская
- Может, тоже скоро появится.
А. Пичугин
- Может быть, я не знаю, есть ли у нас именно аудитория на такие фестивали, которая была бы готова терпеть друг друга на протяжении недели, пускай, даже нескольких дней, и слушать абсолютно разную по направлению музыку.
Е. Горская
- Вот ты спросил.
А. Пичугин
-А я не спросил, это комментарий в пустоту. Что ж, наше время, к сожалению, неумолимо подошло к концу, но у нас осталась песня, которую, я знаю, всегда вы играете в конце, или вас просят сыграть ее в конце. Сегодня она прозвучит по заказу Лизы из Москвы.
Е. Горская
- Для Алексея из Москвы.
А. Пичугин
- Спасибо вам огромное, что вы пришли к нам сегодня. Группа «Кукушкин баритон» поздравляет на с праздником Крещения, Нина Резник, Андрей Топчий, Кирилл Розанов. Лиза Горская, я – Алексей Пичугин. А песню мы слушаем, она не авторства «Кукушкиного баритона», вы все ее прекрасно знаете, можно даже не называть, я думаю.
Е. Горская
- «Кукушкин баритон» так хорошо ее спели, так хорошо.
А. Пичугин
- Спасибо.
Артёму Казённых важно отправиться на лечение, нужна помощь
Артёму Казённых 9 лет, он не может нормально двигаться и очень плохо видит. Но благодаря любви и заботе близких, жизнь его наполнена теплом и радостью. В семье мальчика есть особенная традиция — когда кто-то из друзей и знакомых приходит в гости, Артём неспеша подходит к человеку и аккуратно кончиками пальцев трогает его лицо. Так он здоровается с близкими людьми и понимает, кто пришёл в дом.
Артём всю жизнь борется с последствиями остановки сердца и нескольких операций на головном мозге, которые пережил в младенчестве. Чтобы помочь ребёнку развиваться, мама ежедневно выполняет с ним разные физические упражнения, возит сына на реабилитации. «Постепенно наш герой восстанавливается, — говорит Лидия. — Сейчас Артём осторожно делает первые шаги, самостоятельно может подняться и сесть на стул, что-нибудь съесть. Его крёстная, кондитер, каждый праздник старается порадовать Артёмку маленьким бисквитным десертом, что вызывает у него бурю положительных эмоций. Ведь теперь он может сам прожевать кусочек торта, хотя раньше ел только протёртую пищу», — продолжает рассказ мама.
Жить сегодняшним днём и замечать всё хорошее — вот девиз семьи Артёма Казённых. «Мы радуемся даже самому малому, тому, чему многие люди не придали бы значения. Например, недавно сынок впервые смог обнять меня одной рукой за шею. Просто обнять — какое это счастье!» — радуется Лидия. Она верит, что у сына впереди много новых побед.
Сейчас Артёму предстоит следующая реабилитация, которую мама оплатить не в силах. На помощь пришёл благотворительный фонд «Дети Ярославии», он открыл сбор для мальчика. И если вы хотите поддержать Артёма, переходите на сайт фонда: deti-yaroslavii.ru
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Смыслы Страстной седмицы». Прот. Павел Великанов
У нас в гостях был настоятель московского храма Покрова Богородицы на Городне в Южном Чертанове протоиерей Павел Великанов.
Мы размышляли с нашим гостем о смыслах и значении Страстной Седмицы и о том, как участие в богослужениях этих дней может помочь подготовиться к встрече главного христианского праздника — Пасхи.
«Страдания и вера». Татьяна Семчишина
У нас в гостях была медсестра детской реанимации Татьяна Семчишина.
Мы говорили о том, как страдания и жизненные испытания могут способствовать приходу к вере, о том, как поддержать человека в горе, а также о важной роли тишины и молчания в нашей жизни.
Ведущий: Константин Мацан
К. Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, уважаемые друзья! У микрофона Константин Мацан. В гостях у нас сегодня Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. Добрый вечер!
Т. Семчишина
— Здравствуйте!
К. Мацан
— Вот не первый раз Татьяна у нас в гостях в программе «Светлый вечер», а уже даже второй. Мы с Таней не то, чтобы давно, но знакомы, поэтому, как в жизни, будем общаться «на ты». И я бы вот с чего начал. Вот я тебя представляю как медсестру детской реанимации... Нередко я встречаю такое мнение, что вообще во врачебном сообществе, скорее, человек будет неверующим, потому что взгляд на мир научный, естественнонаучный, работаете вы с конкретными данными физиологии, анатомии, биологии и так далее, и вот места чему-то такому, что не измеряется на приборе, здесь, вроде бы, не остается. Почему «вроде бы»? Потому что, с другой стороны, а где еще встретить чудо, как не в больнице, где происходят, наверное, иногда необъяснимые с медицинской точки зрения вещи, когда врачи говорят: «Ну, бывает, и такое бывает. Хорошо, что человек выздоровел». Вот как ты это наблюдаешь, будучи человеком внутри этого процесса?
Т. Семчишина
— Наверное, стоит сразу оговориться, что поскольку я не врач, а медсестра и могу говорить от лица не столько врачей или врачебного сообщества, а медицинского сообщества, как медработник, как я сама это переживаю или как я это наблюдаю... И, конечно, ты абсолютно прав, что, с одной стороны, медики имеют дело с множеством данных, законов, процессов, опять-таки, опыта врачебного профессионального, медицинского, тех случаев, которые наблюдают, и это, конечно, в какой-то степени сужает область такой детской... назову это... не хочу никого обидеть, но какой-то слепой веры, когда ты надеешься и очень хочешь надеяться, тем более, когда речь идет о любимом человеке, близком, который болеет и страдает. Наверное, в этом смысле медики гораздо более люди отстраненные, может быть даже, циничные, потому что там, где мама болеющего ребенка продолжает надеяться, медики понимают, что это закончится тем или иным исходом.
С другой стороны, в нашей области, и это знает очень хорошо любой врач, медсестра, все те, кто каждый день занимается лечением людей и пытается им помочь, всегда есть место для необъяснимого и для того, чтобы... я назову это «действовал Бог», как человек верующий. Потому что даже если будет самая лучшая команда профессионалов, которые будут, допустим, оперировать в самой лучшей больнице, с самым лучшим оборудованием и самым лучшим обеспечением всеми необходимыми препаратами, есть всегда место, ну, случайности, стечению обстоятельств, когда что-то может пойти не так, или когда что-то может пойти так в тех больницах, местах, где нет совсем никаких условий. Но почему-то в одних ситуациях человек выздоравливает и получает исцеление, а в других вдруг начинаются какие-то осложнения, которые могут привести и к смерти. И, наблюдая за этим, наверное, люди могут по-разному это истолковывать — и как, опять-таки, случайность, совпадение, но здесь всегда есть место тайне, и я думаю, что никто другой, как медики, не наблюдают этого так часто, когда, кажется, по всем законам, все должно пойти таким образом, а оно идет совершенно другим.
Ну и, плюс, конечно же, никто, как медики, так часто не видит страдания и, в том числе, смерти, которая, да, к сожалению, становится частью нашей рутинной работы. Но без осмысления этого ты не можешь там оставаться. Другое дело, что каждый человек находит для себя разный ответ в этом осмыслении, и кто-то находит его действительно в вере, а кто-то — в такой отстраненности и некотором, наверное, ожесточении, может быть, сердечном, которое скрывается за словом «профессионализм».
К. Мацан
— Ну, говорят, что врачи — циники. Вот это — про это, да?
Т. Семчишина
— Наверное, да, можно и так сказать.
К. Мацан
— Вот ты, мне кажется, важнейшую тему ты такую поднимаешь — вообще о приходе к вере, о, скажем так, содержании этого процесса. Вот ты сказала, что, встречаясь часто со смертью, с уходом людей, разные люди совершают разные выводы, иногда противоположные, из одной и той же ситуации. А вот от чего это зависит, как тебе кажется? Почему один человек приходит к мысли, ну, к какому-то обоснованию для себя религиозной веры, включая то, что вот жизнь не заканчивается со смертью и есть надежда на вечную жизнь, вот в этом тоже выражается вера, а кто-то из той же самой ситуации делает вывод, что «нет, все» (я сейчас, может быть, огрубляю), «все бессмысленно». Вот этот самый цинизм, как, может быть даже, защитная реакция, возникает, бросающаяся в глаза бессмысленность. Вот я даже уже, скорее, знаешь, тут не про медицину, а к твоему опыту просто верующего человека, многолетнего прихожанина храма, который при этом с этой темой сталкивается, с темой медицины и смерти, — что Бог касается в какой-то момент сердца человека и говорит, что «вот найди утешение в этом, ищи утешение здесь», а другого, получается, Бог не касается, раз он ожесточается и не верит?
Т. Семчишина
— Это сложный вопрос.
К. Мацан
— Конечно, сложный. Я, вообще-то, простых вопросов не задаю.
Т. Семчишина
— Сложный вопрос, на который я могу попробовать ответить некоторым предположением, потому что все-таки опять я говорю с позиции человека верующего, хотя и мне знакомы сомнения, недоумение, и уже в профессию я пришла верующим человеком. Хорошо, конечно, ответить просто и схематично, сказав, что это зависит от того, с каким сердцем, наверное, с каким багажом ты уже приходишь, ну вот, там, например, в профессию или в какую-то конкретную ситуацию страдания, боли и какого-то экзистенциального напряжения. Потому что, конечно, влияют и встречи, и воспитание, духовное воспитание наших учителей. Потому что в том, как я вижу какие-то вещи и как я их трактую, огромная заслуга, и это результат работы множества людей, с которыми мы общались — и отца Георгия Чистякова, и владыки Антония Сурожского, чьи книги оказали на меня очень большое влияние, и Фредерики де Грааф, и многих других людей. И когда ты встречаешься лицом к лицу с конкретной ситуацией, она ложится уже на подготовленную почву. Хотя, говорю, конечно, это не исключает вопросов, недоумений, сомнений и боли.
С другой стороны, наверное, и благодать Божья... Я не знаю, как ответить на вопрос, почему кого-то касается, а кого-то не касается. Но это еще и выбор, это и выбор человека в том, чтобы оставаться открытым или нет. Мы все испытываем боль — это я совершенно точно могу сказать. Мы все, работая там, где мы работаем, и видя то, что мы видим, переживаем за наших пациентов и не можем эту боль не испытывать. Другое дело, насколько мы ее в сердце допускаем и насколько мы готовы и в дальнейшем ей открываться и — может быть, не самое удачное выражение — что-то с ней делать. Потому что я могу отдать ее Богу — это, мне кажется, единственное, что имеет смысл, и дать согласие на то, чтобы снова этой боли открываться. Но я совершенно точно знаю и понимаю, что бывают и моменты, и бывают ситуации, когда человек говорит: «Нет, я не хочу этой боли. Да, я вижу ее, но я совершенно не готов ее испытывать и снова и снова к этой ситуации возвращаться, поэтому я выбираю такое дистанцирование». Потому что это тоже ведь может быть объяснено очень логично и какими-то важными причинами и мотивами для того, чтобы профессионально не выгореть, для того, чтобы мочь помогать больным, для того, чтобы уметь профессионально оказывать им помощь, и так далее. И, наверное, да, мировоззрение, наверное, готовность открывать сердце и готовность как-то рефлексировать и, ну, назову это «что-то делать» с этим переживанием и что-то делать с этой болью. Наверное, от этого зависит.
К. Мацан
— Ты эту фразу произнесла, очень такую цепляющую в хорошем смысле слова — «отдать Богу». Вот мне эти слова очень нравятся — «надо отдать боль Богу», потому что в них, что называется, постулируется сразу и существование Бога, и Его активное участие в жизни человека верующего, то, как это верующий видит, Его готовность эту боль человека забрать, какое-то такое динамичное отношение. То есть, Бог из какого-то слова, фигуры, идеи, чего-то такого большого, где-то существующего, превращается в Того, Кто близкий с тобой, Кому до тебя есть дело. А вот как ты это переживаешь? Как бы ты, ну, если угодно, объяснила вот это свое чувство — отдать боль Богу — человеку, который этого опыта не имеет? Понятно, что это сложно, может быть даже, невозможно объяснить до конца или даже хоть сколько-то. Но описать, свидетельствовать, наверное, можно. То есть, это невозможно передать, как любой опыт, но, может быть, что-то о нем можно сказать?
Т. Семчишина
— Ты знаешь, однажды у нас был такой разговор с коллегой — ночной, в какое-то небольшое затишье и в какой-то небольшой такой промежуток передышки. Она спросила меня: «Скажи, вот ведь я вижу, что довольно часто ты общаешься с семьями наших детей, и даже с кем-то, и со многими ты продолжаешь общаться после смерти детей. Они присылают тебе фотографии. Как ты все это выносишь? И зачем?» И тогда я попыталась ответить на вопрос, именно используя вот этот образ «отдать Богу», при этом понимая, что я разговариваю с человеком, который, может быть, где-то очень на пороге веры, как-то задумывается. Это действительно было сложно, как это можно объяснить, потому что, разговаривая со «своими» (я беру это сейчас в кавычки) — ну, с теми, кто как-то более в церковный контекст погружен, среди верующих людей, я могу что-то говорить о молитве, хотя все эти слова — они, наверное, будут достаточно плоскими, и все будет не то. Но здесь суть в том, что есть боль, которую на самом деле очень сложно вынести. Ее довольно сложно вынести еще и потому, что ты не можешь ничего с этим сделать. Иногда это твоя боль, личная, потому что ты соприкасаешься с какой-то трагической ситуацией и видишь, как это отражается на семье, на ребенке. Может быть, еще обстоятельства какие-то сложные. Иногда это, действительно, да, тоже вот отражение боли других людей. Ты видишь, насколько другому человеку больно — матери, потерявшей ребенка своего, или самому ребенку. Но наше, наверное, такое человеческое, естественное желание — эту боль утишить сразу, уменьшить ее, избавиться от нее. Когда я говорю о том, что мы можем отдать эту боль Богу, это, наверное, больше о том, что мы можем ее с кем-то разделить. Это не всегда означает утешение, но когда ты в боли не один, это приобретает какой-то другой смысл. И особенно когда ты в этой боли не один, а с кем-то, кто больше тебя, больше всей этой ситуации, Тот, Который благ, Который милостив и Который, в общем, не хочет никому зла и не хочет никому ничего плохого. И когда ты в этой боли с тем, кто в глубине своего существа видит и держит судьбы всех и знает тайну, и знает каждого по имени — и этого ребенка, который ушел, или этой семьи, каждого ее члена. Наверное, как-то более стройно мне сложно это объяснить, но, как говорил кто-то из великих, что боль... ты можешь горе разделить пополам с кем-то, и это уже... Ну это совместное проживание — оно и объединяет, и оно помогает тебе в этом быть и продолжать, продолжать существовать, продолжать жить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Мы говорим о трудных вопросах, на самом деле, веры, которые возникают в связи с болезнью, в связи с испытаниями. И наша сегодняшняя гостья видит это просто в процессе своей работы в детской реанимации. Вот еще немножко останавливаясь, может быть, задерживаясь на этом выражении, на этом состоянии, наверное, сердца человеческого — «отдать боль Богу»... Я вот в прошлой части упомянул, что мне оно очень нравится, это выражение, потому что в нем дается какое-то представление о Боге активном и с нами взаимодействующем, к нам обращающемся. Но ведь тут еще, наверное, важно, что и человеческая активность здесь постулируется? Я почему об этом спрашиваю — потому что я вот помню, в похожем контексте когда мы с кем-то говорили, вот отдать боль Богу, отдать проблему Богу, поручить эту проблему Богу, человек совершенно нецерковный и неверующий услышал в этом пофигизм. То есть, «вы, верующие — вы просто от этого закрываетесь». Ну, «отдай Богу» — это то же самое, как, другими словами, просто «не думай об этом», «да не парься!». Но правильно, что мы не про это же говорим сейчас? А вот как ты это чувствуешь? Почему это не про «не парься»? Вот я даже понимаю, что в плане твоей работы в реанимации это глупый вопрос и наивный. Я не предлагаю тебе сейчас переносить его на конкретные ситуации, когда перед тобой страдающий человек. Но если говорить именно о вере, о том, как ты проживаешь отношения с Богом, которые вот не про «не парься», а про твое активное участие — что это такое?
Т. Семчишина
— Я думаю, что если говорить с точки зрения психологии, наверное, можно назвать это формой рефлексии, да? Что когда происходят какие-то сложные события — ну, например, смерти пациентов, еще какие-то неразрешимые вещи, с которыми мы активно в рамках своих профессиональных обязанностей сделать ничего не можем, то просто забыть и как-то отодвинуть это в долгий ящик — это, наверное, да, была бы, наверное, пассивная позиция. Мне кажется — ну, может быть, я так устроена, но мне кажется, что очень важно все-таки не оставлять эти ситуации, а к ним возвращаться и их обдумывать. Пусть это будет с точки зрения психологии действительно такой рефлексией. Но если говорить с точки зрения веры, то мне кажется очень важным вот что. Когда-то я услышала это от Фредерики де Грааф. В каком-то разговоре мы с ней обсуждали тоже какую-то рабочую ситуацию, и она говорит: «Ну ты зовешь туда Бога, ты зовешь туда прийти Бога? Ты знаешь, что в какие-то моменты ты можешь требовать, чтобы Бог туда пришел? Да, Он знает это и без тебя, да, Он видит эту ситуацию, но ты можешь требовать, чтобы Божья Матерь и Господь в эту ситуацию вошли». Я не сразу это поняла, что она имеет в виду, но мне кажется, что это какая-то точка соприкосновений, точки встречи именно активности человека и активности Бога. Потому что это пространство человеческого сердца. И человек, видя или участвуя в неких обстоятельствах, где человек страдает, его призыв Бога туда — это, мне кажется, именно это и есть проявление активности, неравнодушия, неотстранения. И то же самое — если речь идет о смерти или вот о каких-то таких сложных событиях. То есть, мы, с одной стороны, молимся и отдаем Богу эту ситуацию — может быть, непонятную, может быть, с которой мы не согласны, но, вместе с тем, мы призываем Его прийти туда и освятить эту ситуацию Своим присутствием. Как дальше будет, я не знаю, но что-то страшное уже случилось, что-то трагичное уже случилось. Но призвать Бога в эту ситуацию, мне кажется, это лучшее, что можно сделать.
К. Мацан
— Я помню, в одном интервью священник Александр Ткаченко, создатель первого детского хосписа в России, сказал, что у Бога нет других рук, кроме наших. Ну это не он первым сказал — это такая известная, бесспорная, с одной стороны, мысль. С другой стороны, я помню, что в другом интервью человек тоже, много работающий, скажем так, в социальных проектах, помогающий и бездомным, и больным, к этой фразе по-другому отнесся — что «не, ну, конечно, у Бога есть другие руки, кроме наших, потому что, может быть, если Господу надо, Он Своими руками что-то сделает и без нашей помощи». И тогда человек добавил: «Ну, в лучшем случае, пальцы». Но, может быть, мы не будем множить дальше физиологические метафоры — «руки», «пальцы», но что ты об этом думаешь? Как в тебе эти слова отзываются?
Т. Семчишина
— Мне кажется, что это — опять-таки, наверное, возвращаясь к вопросу открытости сердца и открытости... ну, открытости миру, открытости человеку, причем, в совершенно разных реакциях. Мне почему-то первое, что приходит на ум, когда я слышу эти слова, это какие-то ситуации... Ну вот, например, самая простая — допустим, закончилась моя смена, и я выхожу из отделения, может быть, очень уставшей и, может быть, думающей только о том, чтобы поскорее добраться домой...
К. Мацан
— Потому что после суток дежурства.
Т. Семчишина
— Да, ну, после суток, и поехать скорее домой, и лечь спать, и вообще как-то немножечко отключиться от той реальности, которая была моей реальностью в последние 24 часа. И в этот момент, например, я вижу, что на диванчике около отделения нашего сидит женщина и, например, плачет. И, может быть даже, я узнаю в ней маму кого-то из наших детей. И здесь может быть несколько вариантов, да? Это может быть, например, мама, с которой есть у нас какой-то контакт и с которой у нас, ну, какие-то отношения даже сложились, потому что ребенок уже лежит какое-то продолжительное время. Это может быть мама какого-то другого ребенка, с которым я никогда не работала, но я знаю, что она приходит. Или, может быть, это совсем незнакомый человек. В целом, реакция моя может быть такова, что, ну, вообще-то, я закончила уже работать. Лифт — вот, пожалуйста, здесь пройти пять метров, и я сажусь на лифт и уезжаю к себе. Ну, потому что это не мое дело. Ну, плачет она — почему она плачет? Я не знаю, почему она плачет. Узнавать и как-то погружаться в это все еще я могу быть совсем не готова. Но, на мой взгляд, если так сложилось, что на выходе со смены почему-то я встретила эту женщину, ну, лучше подойти к ней, сесть и спросить ее, по крайней мере, что случилось. Или, ну, может быть, какими-то другими словами. Потому что мы все очень сильно нуждаемся в том, чтобы быть увиденными другими людьми. И, может быть, я ничем не смогу ей помочь. Может быть, я и выслушать ее не могу. А может быть, она мне как-то грубо даже ответит, или агрессивно, или... Да все, что угодно, может быть. Но в данном случае как-то Божьими руками... Что я могу, как Божьи руки, здесь, да? Я... вот как задание от Бога такое, да, это переживаю — что если человек встречается, даже если мне очень не хочется, даже если как-то вот... ну, как будто бы даже я имею моральное право пройти, но лучше все-таки подойти и спросить. Ну не захочет она другого человека рядом с собой, не нужно ей это будет — ну тогда так, как есть. Может быть, посидеть с ней какое-то время. А может быть, она пришла, потому что были ситуации, когда, например, мама потерялась просто. Ну, то есть, она должна была прийти в другое место, и она потерялась, растерялась, там, ребенок в тяжелом состоянии, и она не поняла, куда идти. И это все тоже решалось довольно просто, потому что я вернулась в ординаторскую, мы позвонили лечащему врачу и поняли, что требуется — она перепутала этажи и пришла не туда. То есть, это могут быть какие-то вещи, которые совсем не «великие», но если мы пришли в этот мир, если мы родились и продолжаем жить, и если как-то мы хотим для Бога тоже что-то делать, мне кажется, хорошо бы стараться — конечно, это не всегда получается, но — держать глаза открытыми, уши открытыми и сердце открытым.
К. Мацан
— Вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. У микрофона Константин Мацан. Не переключайтесь.
«Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. Еще раз здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан. Мы говорим сегодня с Татьяной Семчишиной — медицинской сестрой детской реанимации.
Вот до перерыва, знаешь, какую-то ты очень важную тему затронула, причем, важную, знаешь, вот мне лично в плане каких-то лайфхаков. Лайфхаков, потому что мы хотим, чтобы от наших программ была сплошная польза, и вот на практике что выносить. Я вот могу тебе признаться, что для меня вот в той ситуации, которую ты описывала — допустим, сидит человек в больнице ли, на улице, на работе ли где-то, например, плачет, и, в принципе, ситуация, с одной стороны, располагает к тому, чтобы подойти, спросить, что случилось, а с другой стороны, ты понимаешь — вот это моя проблема психологическая, честно признаюсь тебе и всему честному народу, — я боюсь вот того самого какого-то грубого ответа, неловкости, которую я могу создать, в которой я могу оказаться, боюсь почувствовать себя глупо. И боюсь одновременно и человеку как-то... Может быть, ему сейчас не нужно внимание. Вообще, я понимаю — допустим, когда мне плохо, я, может быть, не хочу, чтобы вообще меня трогали. Но это индивидуально. Я внутри себя борюсь, с одной стороны, с каким-то правильным пониманием, что, ну, хорошо бы сейчас подойти, узнать. И я вот абсолютно понимаю тебя, когда ты говоришь, что «вот мне сейчас, именно мне этот человек именно попался — ну неслучайно же это, ну Господь же все видит!» А с другой стороны, какие-то внутренние ограничители включаются. Вот что ты посоветуешь? Ты отчасти уже об этом начала говорить. Может быть, ты тоже это испытываешь. Судя по всему, тебе это знакомо. Как находить для себя внутреннюю мотивацию все-таки поступить по-христиански, громко скажем, и вот это внимание проявить, не боясь, несмотря ни на что, и быть готовым даже, там, не знаю, к неловкости, к грубому ответу, но все-таки сделать?
Т. Семчишина
— Ну, начнем с того, наверное, что касается мотивации, что, боюсь, нет готовых рецептов, потому что каждый раз и в каждой ситуации приходится делать выбор. Это не что-то такое, что идет по накатанной и что один раз уже решено, и теперь наконец-то все просто и легко.
С другой стороны, я вот о чем думаю. Господь дал нам свободу, и эта свобода — она выражается во всем. Она выражается, в том числе, в том, что решим мы сами — подойти или не подойти. Она заключается и в том, что человек может принять нашу помощь, не принять нашу помощь, нуждаться в нас, не нуждаться в нас, а нуждаться в ком-то другом. И, наверное, один из тех принципов, которые хорошо бы постараться соблюдать, это человеку эту свободу предоставить. И в каких-то ситуациях я понимаю, что мне проще все-таки тоже опираться на рецепты на какие-то готовые, и в каких-то ситуациях я для себя формулировки нашла. Вот, например, я живу на метро «Теплый Стан», где у нас находится рынок, и там переход довольно длинный из метро, много лестниц, куда довольно часто приезжают бабушки со своими сумочками-кошелочками на колесиках. И для того, чтобы подняться или спуститься (а чаще всего бабушки приезжают уже с нагруженными сумочками), ну это требует усилий, чтобы по ступенькам их поднять. И тоже кажется — ты видишь пожилого человека, который с этой тележечкой со своей цок-цок-цок по ступенькам, и реакция может быть очень разной, потому что бабушки тоже по-разному настроены.
К. Мацан
— Меня однажды так отшили, будто я хотел сумку забрать, а не поднять.
Т. Семчишина
— Да. Потому что бывает, что, действительно, ну вот люди как-то так реагируют остро. И, ну, для себя я какую-то формулировку нашла такую, что когда я подхожу, говорю: «Извините, пожалуйста, разрешите вам помочь!» — и это оставляет человеку абсолютную свободу, потому что кто-то может сказать: «Да мне и так удобно». О’кей. «Да, хорошо, очень было бы здорово». «Нет, не нужно». И... Ну, и когда... И себя чувствуешь в этом тоже свободной. И человеку ты предлагаешь, и оставляешь ему право отказаться и свободу отказаться или принять.
Конечно, гораздо сложнее, когда речь идет не о физической помощи, которая очевидна, а о помощи (или не помощи), о каком-то участии, когда речь идет о горе, слезах или какой-то сложной ситуации, и мы не знаем, что случилось. Но, мне кажется, если иметь в виду, опять-таки, эту деликатность и какое-то пространство свободы, ну, по крайней мере, может быть даже, и вопрос «что случилось?» не такой удачный... Там, что ты расскажешь, что случилось? «Мне плохо». Там, «моему ребенку плохо». Что случилось... Все плохо. Но, может быть, спросить: «Я могу вам чем-то помочь?», как бы по-киношному ни звучала эта фраза. Или: «Не могу ли я что-то для вас сделать?» И если человек скажет «нет», может быть, побыть еще, посмотреть на него и уйти?
К. Мацан
— В прошлой части программы ты говорила, когда мы начали в самом начале размышлять о том, насколько человеку в медицинском деле труднее или проще, скажем так, прийти к вере, найти утешение к вере, ты сказала: «Все мы переживаем боль и сомнения». Я вот хотел бы к этой фразе творчески придраться. Опять же, может быть, это будет связано с твоей работой, может быть, нет, но какие у тебя сомнения в вере, какие вопросы к Богу (если это одно и то же — сомнения в вере и вопросы к Богу)? Я понимаю, что ты вряд ли ставишь под сомнение бытие Божие как таковое. Хотя сейчас ты расскажешь. Но тогда чего они касаются?
Т. Семчишина
— Они действительно не касаются бытия Божия. Но... Есть, например, сомнение — это один из самых болезненных вопросов, я думаю, что не только для меня. Это вопрос, что есть благо. Что есть благо, ну, например, для конкретного ребенка. Или что есть благо для его семьи. И если мы говорим о том, что, ну, «я верю, что Господь всемилостив и благ, и в Его деснице тайна человеческой судьбы», то где это благо в какой-то конкретной ситуации, где его очень сложно разглядеть или невозможно? И что есть благо в этой ситуации? Это вопрос, который довольно часто снова и снова приходится ну как-то решать, задавать, по крайней мере, этот вопрос.
К. Мацан
— Ты имеешь в виду, может ли болезнь, например, быть благом для семьи, для человека, для ребенка?
Т. Семчишина
— Я боюсь сейчас уйти в какие-то теоретические размышления, потому что все-таки эти, наверное, вопросы имеют право задавать только непосредственные участники. Легко сидеть в студии и говорить о таких вещах. Но, скорее, это какие-то очень конкретные события или конкретные... Даже, наверное, не столько сама ли болезнь — благо. Я не буду касаться этой темы — она слишком деликатная, и она слишком индивидуальна для каждого конкретного человека. Но в процессе лечения и в процессе борьбы за жизнь мы, да, сталкиваемся с ситуациями — ну все ли мы сделали правильно и все ли мы сделали, исходя из блага, из пожелания блага, например, такой вопрос. И еще вопросы смысла, который, наверное, основополагающий — в чем смысл, где смысл? Наверное, немножко сложно говорить об этом абстрактно, но я боюсь, честно говоря, приводить какие-то конкретные примеры, потому что опасаюсь быть недостаточно бережной и деликатной к тем людям, о которых я могу рассказывать.
К. Мацан
— Когда человек надеется на чудо, а чудо не случается, это вызов вере?
Т. Семчишина
— Это очень серьезная проверка, я думаю. Потому что, как сторонний наблюдатель, опять-таки, я могу говорить о том, что очень часто чудо, которого мы хотим, оно имеет очень конкретные осуществления, да? То есть, мы хотим очень конкретных вещей, надеясь на чудо. Например, в ситуации болеющего ребенка хотим его выздоровления во что бы то ни стало. Вопрос блага в этом тоже очень важен, потому что иногда, например, в силу ряда причин, осложнений, лечения мы, как медики, можем понимать, что если даже ребенок выживет в этой ситуации, то его жизнь не будет полноценной. Он, например, ну, не сможет никогда ходить или не сможет говорить, или еще чего-то не сможет. То есть, его выживание физическое — оно не будет означать качества жизни и полноты этой жизни. Ну, хотя о полноте, наверное, можно говорить в духовном смысле, и мы, наверное, не будем эту тему затрагивать. Но я вижу, например, несколько вещей и могу поделиться такими размышлениями — что чудо иногда может быть в другом. Мы просим конкретного чуда в выздоровлении, а чудо случается, выражаясь в каких-то других вещах, хотя ребенок погибает, например, и этого выздоровления мы не получаем.
Но когда я говорила еще о том, что это такая проверка того, что стоит наша вера... С одной стороны, мы помним прекрасно все евангельские строки — «просите, и что бы вы ни попросили Во Имя Мое, да будет вам», С другой стороны, это тоже достаточно известные слова — о том, что «что нам дороже — сам Бог или Его блага, или Его благодеяния?» И вот в ситуации, когда мы просим и не получаем, очень бывает сложно, но возможно сохранить веру в то, что Бог всемилостив и благ, и неизменен, и принять из Его руки то, что происходит, даже если мы сейчас этого не понимаем. И даже если очень больно. И даже если эта боль потери разрывает сердце.
Но я вот, наверное, не посмею здесь говорить о наших родителях, потому что действительно для этого каждый проходит свой путь, и свой путь осмысления, и свой путь веры. Но вот здесь очень серьезно встает вопрос, насколько дорог мне Бог. Если я не сомневаюсь в Его существовании, если Он был здесь, если Ему небезразлична судьба моего ребенка, если Ему небезразлично все, что происходит с нами, как дальше строить эти отношения, если случилось то, что случилось.
И почему-то вот хочется мне еще одним поделиться — тоже важным, мне кажется, моментом таким. Однажды мы провожали семью, у которой умер малыш. Было отпевание, и батюшка наш, больничного храма после того, как отпевание закончилось, он подошел к супругам, к родителям малыша, обнял их и сказал: «У вас было время надежды, теперь оно закончилось, и наступает время веры и любви». И это настолько точно отражает состояние... Ну вот, по крайней мере, это такое было точное описание для этой конкретной семьи, потому что они до последнего надеялись. И сейчас, когда все закончилось так, как закончилось, они возвращаются домой, но возвращаются домой, к сожалению, с погибшим ребенком. Но наступает время, когда ты можешь верить во встречу, ты можешь верить в то, что любовь не заканчивается земной жизнью, и что любовь продолжается. Вот, мне кажется, это какое-то максимально точное описание того, что может происходить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Вот буквально предвосхищаешь ты ту тему, о которой я хотел бы в этой последней части нашей программы поговорить, без которой, конечно, наш сегодняшний разговор был бы неполным. В том смысле, что мы всю программу говорим о твоей работе, о том, что ты видишь на работе, как медицинская сестра в детской реанимации, о трудных ситуациях, боли, страдании, смерти как о вызове вере. Как о вызовах. Но что-то мне подсказывает, что этим, скажем так, духовная палитра твоей работы не исчерпывается, и наверняка есть место и наблюдениям встречи с надеждой, с любовью, с тем светлым, что происходит. И это тоже связано с верой, может быть, дает ей расти, укрепляться, убеждаться, утешаться, получать от Бога утешение. Вот насколько в этом смысле тут твоя работа на твою веру влияет? Был ли пройден какой-то путь — вот не с точки зрения вызова и проверки, а с точки зрения вот ее еще большего какого-то раскрытия и, ну, если угодно, открытия красоты Божьего замысла о нас всех?
Т. Семчишина
— Мне действительно не хотелось бы, чтобы у наших слушателей создалось впечатление, что где-то мы на передовой, где постоянные испытания и непрерывные вызовы жизни и вере. (Смеется.) Хотя, я говорю, конечно, это часть тоже нашей повседневной жизни.
Изменилось ли как-то само понимание, да? И как-то больше раскрылось ли видение Божьей красоты? Мне кажется, что очень явно в наших вот повседневных делах, в нашей повседневной работе раскрывается красота встречи. Красота встречи с человеком. Потому что, несмотря на то, что иногда рутина подразумевает какую-то скорость — что один, второй, третий, это поток людей, но эти лица и судьбы, которые проходят, это, конечно, удивительные какие-то такие нити и удивительные переплетения. Огромное у меня уважение вызывают наши родители и дети. Хотя с детьми мы не всегда имеем возможность общаться — ну, потому что, в силу особенностей отделения, мы можем уже видеть их в медикаментозной коме и под аппаратами, но с кем-то мы общаемся, и это люди, которые дарят огромную радость, как бы это ни странно показалось, и удивление, и удивление жизни. И... Ну, мы тоже меняемся, видя этот свет и видя эту красоту.
И, конечно, не могу не вспомнить одну из наших недавних таких историй, когда у нас полгода лежал малыш, и ему нужна была почечно-заместительная терапия. Ну, поэтому он был в сознании, он мог общаться. У него была масса каких-то игрушечек, книжечек. И мы его очень полюбили все — женская часть коллектива точно, но даже наши реаниматологи, конечно, они с большой нежностью относились к этому малышу. И поскольку он был у нас достаточно долго, и, конечно, для ребенка ситуация непростая — да, он днем находится с мамой, но он все равно в относительно незнакомом пространстве, на ночь он должен оставаться один, незнакомые люди, которые постоянно меняются и которые какие-то процедуры проводят. Но он, как любой ребенок, растет, смотрит на мир, чему-то учится, что-то ему нравится, что-то ему не нравится. И он это все разделял с нами. Мы научились читать, играть, какие-то новые вещи придумывали для того, чтобы его порадовать. (Смеется.) И мы многому учились...
Я не знаю, как ответить на этот вопрос, мне немножко сложно. Наверное, мне даже сложнее ответить на этот вопрос, чем на вопрос касательно вызовов. Но мы видим, насколько... Вот я думаю, что благодаря работе это тоже очень проявляется. Мы видим, насколько мир разный, насколько люди разные. Иногда, как бы банально это ни прозвучало, насколько уникален путь каждого человека и насколько все бывает неоднозначно, и не надо торопиться с выводами о человеке, например, или о семье. Лучше всего не пытаться со своими какими-то понятиями «правильными» на семью наседать, а побыть рядом с ней и сопроводить. Это, наверное, лучшее, что мы можем сделать. Этому работа очень учит. И она всегда напоминает о том, что Дух Святой — Он не в грохоте, а Он в тихом веянии ветра, вот в такой деликатности, нежности и соприсутствии. Это очень явно всегда.
К. Мацан
— Не могу тут не спросить, раз уж прозвучало имя чрезвычайно дорогого мне митрополита Антония Сурожского. Дорогого — в смысле, автора, пастыря, чьи тексты во многом вообще меня, конечно, тоже к вере привели и сформировали, видение каких-то вещей. Он много говорит о необходимости... Не необходимость — плохое слово «необходимость»... о молчании, о возможности молчания. В каких-то ситуациях быть с человеком рядом, без слов, просто быть, присутствовать, чтобы суть твоя была здесь, вместе с ним. И, с одной стороны, в общем-то, не так уж редко мы об этом говорим — о том, что слова часто не нужны лишние. А с другой стороны, так ли это просто на практике? Владыка Антоний тоже в своих текстах... Мне даже довелось один переводить с английского на русский, ранее не опубликованный по-русски текст. Вот об этом он там подробно размышляет — что тоже по-разному можно молчать. Можно просто прийти и помолчать. Ну вот я пять минут помолчал, вроде как, и исполнил завет владыки и больше... пойду дальше, поработаю. Можно молчать, говорит он, с таким достаточно напускным видом и молиться внутренне, показывая, что «вот, вот я молчу наполненно и молюсь за того человека, который рядом со мной». Может быть, такого молчания тоже не надо.
И мой вопрос к тебе, собственно, простой: а что это такое на практике? Удавалось ли, вот удавалось ли этот совет владыки воплощать по-настоящему? Я спрашиваю без подвоха, потому что мне это неизвестно — мне не удавалось, не было повода проверять это. А у тебя, наверное, поводов предостаточно.
Т. Семчишина
— Это совет, наверное, во многом «на вырост». Потому что это то, к чему можно всегда стремиться и пробовать, пробовать, пробовать снова, как и множество других советов, которые владыка дает. Но ты помнишь эту ситуацию, которую мы обсуждали, этот пример — если мама сидит около отделения заплаканная. Иногда... ну здесь какая-то чуткость, наверное, все-таки нужна. Потому что иногда, может быть, действительно один из способов проявить участие — это сесть рядом с ней. И, может быть, не сразу начать говорить, предлагать, и это тоже может быть такой формой, ну, «я свое дело сделал, могу теперь идти, быть свободнее». Я подошел, спросил: А ничего не надо? Помочь вам?" — «Не помочь». — «Отлично!» И с чистой совестью уходить домой.
К. Мацан
— Я прямо себя узнаю, сейчас ты описываешь...
Т. Семчишина
— Но посидеть рядом и как-то прислушаться — может быть, человек что-то скажет, а может быть, нет, и вот, как это владыка часто называет, «из глубины молчания задать вопрос», это уже, наверное, уже такая способность и какая-то душевная внимательность более высокого уровня.
Удавалось ли или не удавалось — я не знаю. Я не знаю, не мне судить, но...
К. Мацан
— Надо спросить у тех, рядом с кем ты молчала.
Т. Семчишина
— Вот я точно знаю вот что. Иногда мы с коллегами с нашими тоже обсуждаем какие-то сложные ситуации, которые случаются у нас на работе. Это могут быть и конфликты, например, с кем-то из родителей или какие-то ситуации кризисные такие, когда не знаешь, как реагировать, и довольно часто я слышу от наших девушек-медсестер вопрос (ну, он такой даже риторический), что «ну я не понимаю, что говорить, я не знаю, что сказать». Вот идет человек, который вот только что вышел из палаты, где умер ребенок его. И, вроде, с одной стороны, я тоже с ними работала, и как-то хочется выразить им соболезнование, но я боюсь подойти, потому что я не знаю, что сказать.
И однажды, когда мы беседовали с человеком вне нашей сферы, и я вдруг поймала себя на мысли, что у меня вопрос этот не возникает — о том, что сказать. И, наверное, можно считать это вот таким плодом наследия владыки. Потому что я не владею какими-то техниками и словами, которые всегда срабатывают, что придает мне уверенность и ту самую мотивацию и отсутствие страха в том, чтобы подойти к тому-то. Но иногда я понимаю, что ты можешь, даже переступив, там, через собственные неудобства, страх внутренний или все, что угодно, но просто подойти, и этого бывает достаточно. Иногда из этого рождаются слова, иногда нет. И иногда бывает, что... ну особенно когда ситуация крайне напряжена в силу переживания... И говорить, что... Просто я понимаю, что говорить что-то — довольно глупо. Да даже не только желание исполнить совет владыки, а просто слова неуместны. Ты в этом, может быть, минуту, две, пять, не знаю, сколько, будешь, а потом всегда можно спросить у, там, родителя, например, у мамы: «Вы хотите, чтобы, там, я осталась, или уйти?» И принять тот ответ, который будет озвучен.
Но мне кажется, что я бы, наверное, так отреагировала на этот вопрос — мы очень недооцениваем роль тишины и роль молчания. И как-то иногда как будто есть какое-то клише, что вот эта тишина и молчание — это отсутствие действия. Или это отсутствие, там, наполненности действия, наполненности смыслом. Хотя очень часто оно может быть гораздо более значимым, чем любые слова, сказанные от души, формально, те, не те. Часто слова действительно не имеют значения, мы об этом забываем. И отношение человеческое — оно не обязательно выражается в словах. Оно может быть в жесте или во взгляде выражено.
К. Мацан
— Вот мы на радио, к сожалению, не можем вообще без слов обойтись. Иначе это была бы тишина, которую было бы странно слушать. Но пускай наша сегодняшняя беседа, вот чьи-то слова сказанные, послужит к тому, чтобы, их услышав, нам всем захотелось — я это говорю абсолютно искренне и ответственно — немножко помолчать и побыть в тишине, но в такой вот не отсутствующей тишине, а вот именно в том, о чем ты сказала, — в тишине присутствия и в наполненном молчании рядом с ближними, с тем, кому сейчас нужна наша помощь.
Спасибо огромное тебе за нашу сегодняшнюю беседу. Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами была в программе «Светлый вечер». Я уверен, не последний раз на радио «Вера» мы с тобой общаемся, так что до новых встреч на волнах нашей радиостанции.
Т. Семчишина
— Спасибо большое! Всего доброго!
К. Мацан
— Счастливо! До свидания!