У нас в гостях был певец, призер проекта Голос Буша Гоман.
Мы говорили о творческом пути нашего гостя, о семейных ценостях и том, как вера в Бога помогает в творчестве и в жизни.
______________________________________
А. Пичугин
— Здравствуйте, дорогие слушатели! Здесь, на светлом радио, «Светлый вечер» наступает. Лиза Горская в этой студии —
Л. Горская
— Алексей Пичугин —
А. Пичугин
— И ближайший час вместе с нами проведёт Буша Гоман — призёр всем вам хорошо известного проекта «Голос». Здравствуйте!
Б. Гоман
— Приветствую вас!
Наше досье:
Буша Гоман. Родился в 1977 году в городе Лозовая на Украине. В конце 80-х годов с семьёй переехал в подмосковный город Люберцы. Участвовал в программе «Утренняя звезда». Много гастролировал за рубежом, работал с известными музыкантами и певцами. Участник третьего сезона шоу «Голос». Женат, семеро детей.
Л. Горская
— Вот хотелось бы уточнить: тут в каких-то источниках мы, пока готовились к программе, видели, что вы по паспорту Борис. Буша — это творческий псевдоним или что это?
Б. Гоман
— Нет, Буша — это моё имя, потому что это венгерское имя. У нас большая семья: 5 братьев, 5 сестёр. И мы — часть народа цыганского, который конкретно из Венгрии приехал в Советский Союз. Поэтому, по тем временам, с венгерскими именами не совсем было удобно находиться в Советском Союзе.
Л. Горская
— То есть в паспорт нельзя было даже написать их?
Б. Гоман
— Ну да, не было смысла, потому что нужно было креститься с другими именами, нужно было детей крестить. Нужно было быть таким, как все, не выделяться, поэтому детям записывали другие имена, а на самом деле называли по-другому.
А. Пичугин
— Вот вы говорите, что нужно было не выделяться, нужно было креститься. В советское время как раз когда человек шёл креститься, он уже выделялся!
Б. Гоман
— Да вы знаете, как раз на наш народ это не влияло, потому что мы, когда были маленькие, мы приходили уже в первый класс с крестиками на шее и абсолютно не смущались.
А. Пичугин
— А дальше ни в октябрята, ни в пионеры не шли?
Б. Гоман
— И в октябрята шли, и в пионеры, и крестики не снимали.
А. Пичугин
— А как же это не влияло на отношения?
Б. Гоман
— Вы знаете, потому что всегда цыганский народ был в глазах общества особенный, поэтому по-особенному к ним и относились. Мы уже выделялись тем, что в школу ходим.
А. Пичугин
— Раз он из цыган — то пусть и с крестиком, и как угодно!
Б. Гоман
— Да.
Л. Горская
— А где это происходило территориально, в какой части Советского Союза?
Б. Гоман
— Наша семья жила в Украине, под Харьковым маленький городишка — город Лозовая. Это Харьковская область. Мои родители приехали в Украину из Венгрии, они обосновались в этом городе. И там мы все родились. И потом уже в 88-м году сюда переехали, в город Люберцы.
Л. Горская
— И до сих пор вы там проживаете?
Б. Гоман
— Да. Наш отец Владимир Лазаревич, он взял нас, как щенят, привёз нас в Москву, построил нам большой дом в Малаховке.
А. Пичугин
— О, знакомые места!
Л. Горская
— Ну да.
Б. Гоман
— ...И в 93-м году ушёл к Господу.
Л. Горская
— А почему «как щенят»? Потому что вас много было или потому, что вы кусались?
Б. Гоман
— Нет, потому что нас было много. И слава Богу за папу, за отца, что он в тот момент принял такое судьбоносное решение и взял ответственность поменять место жительства.
А. Пичугин
— Но это, наверное, не простое решение было всё-таки? Из маленького городка в Харьковской области переехать в Подмосковье.
Б. Гоман
— Да, я о том же...
А. Пичугин
— Ну да впрочем, давайте ещё о творчестве, конечно, будем говорить. Вы до того, как попали на проект «Голос». Напомню слушателям, что вы участвовали в третьем сезоне.
Б. Гоман
— В третьем сезоне, да. Я был в команде у Александра Борисовича Градского.
А. Пичугин
— Да. Ведь до того у вас же был какой-то период исполнительства, творчества, не связанный с «Голосом», предшествовавший ему?
Б. Гоман
— Да, конечно. И много всего интересного. Я, вообще, пою песни и сочиняю с детских лет — с пяти-шести летнего возраста.
А. Пичугин
— А чем вы занимались профессионально? Я так понимаю, что музыка, как профессия — профессией она для вас стала позднее. А до этого вы чем занимались?
Б. Гоман
— Вы знаете, я всё время занимался, я самый младший в семье...
А. Пичугин
— А большая разница с братьями-сёстрам
Л. Горская
— ...В возрасте.
Б. Гоман
— Самому старшему 57 лет, а мне 39. Есть ещё младшая сестра, а из братьев я самый младший. Дело в том, что я с детства... по разным фестивалям меня водили сначала мои родители, брат мой старший Иван, который профессиональный музыкант, тоже гитарист. Они воспитывали меня на хорошей американской качественной музыке, вплоть до того, что я начал сочинять в этом стиле музыку.
А. Пичугин
— Но это было в то время — соответственно, если вы 77-го года рождения, то это было, скорее всего, в Перестройку и в 90-е, когда этой хорошей качественной музыки было достать не сложно.
Б. Гоман
— Да. Вы знаете, я, вообще, когда в 93-м в первый раз полетел в Америку, я оттуда привёз очень много музыки, которой здесь ещё не было. И потом она стала через несколько уже лет только популярна.
А. Пичугин
— Но 93-й год — это же Западное, Восточное побережье, это рэп.
Б. Гоман
— Тогда это назывался «ритм-энд-блюз».
А. Пичугин
— А, ритм-энд-блюз? Тогда, значит, я о другом говорю!
Б. Гоман
— Да. Сегодня это ар-эн-би. Но это псевдоритм-энд-б
А. Пичугин
— Это уже даже не ар-эн-би, по-моему, сегодня это как-то по-другому называется. «Ар-эн-би» — уже, по-моему несколько лет назад исчез этот термин у нас.
Б. Гоман
— Уже исчез? Так вот, я, когда сюда приехал, я всё время занимался тем, что писал песни, сочинял музыку. В моём народе меня очень хорошо знают, и не только в России, а по всему миру. Поэтому, что касается... все мероприятия, которые были музыкальные, я везде старался участвовать. Я в своё время участвовал в передаче «Утренняя звезда». И там тоже дошёл до супер какого-то призового места. А потом, в 93-м году, когда умер наш отец, мы немножко забросили это дело. И потихоньку, потихоньку начали после этого же восстанавливатьс
А. Пичугин
— Время-то непростое было!
Б. Гоман
— Ну, естественно! А жить надо было, и я имел материал на разные случаи жизни.
А. Пичугин
— То есть до проекта «Голос» вас уже хорошо знали, как минимум, вы говорите, в разных странах, в разных цыганских общинах?
Б. Гоман
— Да, конечно. Меня приглашали всегда на большие мероприятия, такие как свадьбы, всякого рода праздничные события. Потом, когда я уже приехал в Москву, уже начал знакомиться с шоу-бизнесом серьёзно, мне помог очень сильно Сергей Крылов — на тот момент очень известный дядька.
А. Пичугин
— Да-да-да, конечно!
Б. Гоман
— И он мне помог, он познакомил меня со всеми людьми... Мы ездили на гастроли со всеми звёздами нашей эстрады. Был такой большой проект «Ангел (421)», где участвовали где-то 20 звёзд эстрады. И я закрывал эту программу в каждом городе, я пел песню цыгана Яшки.
А. Пичугин
— А много ли вообще цыганских звёзд эстрады?
Б. Гоман
— Нет, я имею в виду, что звёзды эстрады России.
А. Пичугин
— Нет, я не про проект «421», а вообще: вы ездили в разные страны, именно выступали в цыганских обществах. А много ли звёзд эстрады — как раз выходцы из цыганского народа?
Б. Гоман
— Ой, есть многие, о которых даже никто не знает, что они цыгане, допустим.
А. Пичугин
— Нет-нет... А! Но они сами-то знают про себя?
Б. Гоман
— Естественно! Вот, допустим, был такой Шандор...
А. Пичугин
— А, ну это, конечно!
Б. Гоман
— Это наш братик был.
А. Пичугин
— Я каждый раз, когда еду на дачу, всё время проезжаю по Симферопольскому шоссе этот большой билборд и часовенку, которую в память его поставили.
Б. Гоман
— Да. Это родственник, близкий брат. Есть, допустим, Ян Марти — шансонмен такой, тоже из цыганского народа. Многие есть, Боже мой! Театр «Ромэн», в конце концов!
А. Пичугин
— Театр «Ромэн», конечно, да! А я даже не только... я не про Россию, скорее, в мире.
Б. Гоман
— А, вы имеете в виду в мире!
А. Пичугин
— Конечно, естественно!
Б. Гоман
— Много людей. Идут разные мифы, разговоры о том, что Принс, который недавно ушёл в вечность, у него какие-то корни были. Элвис Пресли, кстати.
А. Пичугин
— Элвис Пресли? Правда?
Б. Гоман
— Да. Элвис Пресли. Чарли Чаплин был такой настоящий цыган. Многие люди есть, и в футболе звёзды есть, в спорте, и в политике — где их только нету! Если даже такой простой и яркий вариант: Николя Саркози, который является частью цыганского народа.
Л. Горская
— Вот так вот!
А. Пичугин
— Интересно. А он сам об этом где-то говорит, отождествляет себя?
Б. Гоман
— Да конечно! Многие есть люди, если подумать, повспоминать.
Л. Горская
— Вот вы сказали, что вы широко известны в своём народе, а как это... вот интересно представить себе: как это? Вы все вместе держитесь, да, диаспора? Все друг друга знают или нет? Потому что я знаю, например, ассирийская диаспора, но они малочисленный такой народ — древний, но малочисленный — они чуть ли не все друг друга знают. Если в Украине встретишь ассирийца, он будет знать твоего знакомого ассирийца, которого ты в Москве знаешь, сто процентов! А у цыган также?
Б. Гоман
— То же самое! Цыгане знают все про всех и про всё. Потому что идёт такая почта — слухами...
А. Пичугин
— Ведь в каждой стране, практически, есть цыганская диаспора, и она очень большая. Как можно знать обо всех?
Б. Гоман
— Ну потому что слухи. Допустим, я выпустил новую песню... И с тех пор, как уже интернет функционирует, это вообще легко.
А. Пичугин
— С интернетом да, конечно.
Б. Гоман
— А до того шли просто слухи. Мы приезжали... допустим, приглашают тебя на какую-то свадьбу в какой-то город, туда собирается 100-200 семей. Ты вышел, спел песню, всем понравилось. И они об этом разговаривают между собой и другими людьми.
Л. Горская
— Но это «сарафанное радио» — не зависит от этнической группы никак, просто оно так работает.
Б. Гоман
— Не зависит, конечно. Абсолютно! Есть, знаете, какие-то моменты, когда люди говорят: «Какие у вас обычаи?» Я говорю: «Какие обычаи? Есть какие-то моменты, что что-то принято, что-то не принято, как и у любого другого народа». И вообще, я не считаю себя, конкретно вот я, что я — цыган. В первую очередь я — часть русского народа. Я люблю свой народ, свою нацию, свой язык...
А. Пичугин
— А вы его хорошо знаете, да?
Б. Гоман
— Ну, естественно! Кстати, цыгане подразделяются нациями, и даже существует языковой барьер.
А. Пичугин
— Да, вот про это я слышал!
Л. Горская
— А я нет!
Б. Гоман
— Есть моменты, когда мы с цыганами, со многими цыганами, не можем говорить на цыганском языке, потому что просто не поймём друг друга.
Л. Горская
— Почему? Настолько разные?
А. Пичугин
— В разных странах формировалось всё...
Б. Гоман
— Потому что в разных странах, да... Вот я говорю, допустим, с цыганом по-цыгански, и между прочим, говорю такие вещи, как «специально». Вот что такое «специально»? Я знаю, что это такое. Либо говорю «стакан». Всё, он уже не поймёт, потому что он живёт в Америке. То, что... тот язык, который смешанный — у кого с английским языком, у кого с венгерским, у кого с русским...
Л. Горская
— С испанским.
Б. Гоман
— Да, с испанским. Но и сам цыганский язык, он тоже разный, сильно разный. Да вы возьмите вот просто русский язык. Вот в Москве люди говорят так, а в Питере чуть-чуть по-другому.
А. Пичугин
— Да даже до Питера не обязательно ехать! Можно отъехать на область от Москвы...
Б. Гоман
— Там уже говор другой...
А. Пичугин
— Не просто говор — некоторые слова не поймёшь.
Б. Гоман
— Вот именно!
А. Пичугин
— Друзья, напомню, что в гостях у нас сегодня призёр третьего сезона проекта «Голос» Буша Гоман. И как вы приняли решение идти на конкурс? Это было ваше решение или ваши поклонники, родственники подталкивали к этому?
Б. Гоман
— Естественно, это было моё решение, и ещё подталкивали и родственники, и дети, и друзья, которые считали, что я должен там быть. Кстати, я был во втором сезоне. И я не смог туда пройти. Потом уже, на следующий год...
А. Пичугин
— А вы не смогли пройти на слепые прослушивания?
Б. Гоман
— Не смог.
А. Пичугин
— Даже на них?
Б. Гоман
— Даже на них не прошёл.
А. Пичугин
— А я, и думаю, что наши слушатели тоже далеко не все представляют, как происходит отбор в этот так любимый всеми проект.
Б. Гоман
— Это просто: отсылается анкета с песнями и с каким-нибудь описанием о себе. И первый тур — нужно как бы получить приглашение на прослушивание.
А. Пичугин
— На те самые слепые прослушивания?
Б. Гоман
— Нет. Просто на прослушивание. Потому что по интернету изначально отсылается анкета. А они просматривают анкеты, прослушивают песни, и принимают решение кого-то пригласить на прослушивание уже воочию. А потом уже, если ты нравишься совету экспертов, то кто-то проходит на слепые, а кто-то нет.
А. Пичугин
— Вот во втором сезоне вы не прошли?
Б. Гоман
— Да, я не прошёл. Я как бы боюсь, чтобы это не получилось какое-то оправдывание, но это на самом деле я был не в форме, я болел, и на тот момент у нас было горе в семье и я был абсолютно без настроения. Я пришёл туда уже такой, знаете... всё равно.
А. Пичугин
— Не особо-то и надо.
Б. Гоман
— Да, без никакой битвы там...
А. Пичугин
— А для чего? Мне всегда было интересно: для чего людям нужен этот проект? Это дополнительная возможность самовыражения, дополнительная возможность какой-то популярности, снискание славы? Или просто — а почему бы и не попробовать? А на самом деле, не получится — не очень-то и хотелось!
Б. Гоман
— Вы знаете, смотрите, допустим, что касается моей ситуации. Так как петь, я имею в виду по качеству, я больше ничего не умею делать. За любую работу можно взяться и заниматься, но я считаю, что нужно заниматься той работой, которую ты умеешь делать хорошо и качественно. Поэтому это хороший трамплин в шоу-бизнесе, но его нужно, конечно, после этого поддерживать, чтобы люди... Что такое популярность и знаменитость? Популярность — это любовь народа к артисту, а знаменитость это всего лишь знаменитость. Так вот, прежде чем быть популярным, нужно стать знаменитым. Как раз проект «Голос» хорошая ситуация, чтобы показать себя, засветить своё творчество, голос, талант.
А. Пичугин
— Я просто, может, не совсем правильно выразился. А без проекта «Голос» вы пытались как-то выйти на всероссийский уровень популярности?
Б. Гоман
— Конечно. Я участвовал и в разных...
А. Пичугин
— Ротации на радиостанциях музыкальных, телевидении...
Б. Гоман
— Это было очень редко — на радиостанциях. Это было очень редко, а были какие-то отдельные передачи, допустим, на Первом канале давно была такая передача «Живьём» — вживую, другими словами. Я участвовал в ней. Была «Утренняя звезда». Был серьёзный момент в моей жизни, когда я встретился с Джорджем Бенсоном, который был моим кумиром с детства. Это известный джазмен, которого знает весь мир. И чудесным образом получилось, что мы встретились, познакомились и подружились. Вплоть до того, что он мне предложил спеть дуэтом в его шоу. После чего мы всегда это делаем, когда он приезжает в Москву.
А. Пичугин
— А пели вы в Штатах изначально?
Б. Гоман
— Нет. Сначала на Украине, в Дворце «Украина». Потом здесь, в концертном зале «Россия», потом в Кремле и так далее, потом в «Крокус Сити Холле». И этого своего рода придавало мне вес в музыкальном мире. Нет-нет у меня проходили какие-то сольные проекты, концерты, песни, презентации, какие-то клипы на некоторые песни. Не было, конечно, такого завала работой, какой есть сегодня. И сегодня не так, как хотелось бы.
А. Пичугин
— А как хотелось бы?
Б. Гоман
— Ну, хотелось бы чем больше, тем лучше.
А. Пичугин
— Настолько ли больше, как, например, был у меня опыт общения с разными музыкантами, которые популярную музыку исполняют, у которых, простите за это грубое слово, «чёс». И вот этот «чёс» — каждый день по три концерта.
Л. Горская
— А я вот не знаю такого слова.
А. Пичугин
— Но вот каждый день по три концерта: в Хабаровске три концерта, завтра три концерта во Владивостоке, послезавтра четыре концерта в Екатеринбурге и области, а ещё через три дня где-нибудь в Сочи, а потом в Испании. И так каждый день, без выходных. Вот что от исполнителя останется и от его голоса?
Б. Гоман
— Я так думаю, что мне такой образ жизни не подошёл бы по определению — потому что я многодетный отец и на мне большая ответственность. А самая большая ответственность — это быть рядом с детьми.
Л. Горская
— А сколько у вас детей? Семь?
Б. Гоман
— Семеро, да.
А. Пичугин
— Семеро? А сколько лет: от и до?
Б. Гоман
— От 19 до 3,5 лет.
Л. Горская
— Так уже помогают, наверное, старшие?
Б. Гоман
— Пока ещё не помогают, а ещё пополняют мою семью, потому что они женятся уже.
Л. Горская
— Так вы дедушка уже?
Б. Гоман
— Ну, однажды.
Л. Горская
— Ну, однажды дедушка — всю жизнь дедушка!
Б. Гоман
— Пока однажды, скоро буду дважды.
А. Пичугин
— Ну, уже это здорово.
Б. Гоман
— И поэтому мне нужно быть с детьми. Конечно, нужно их кормить, естественно, будем честными, потому что это неотъемлемая часть...
Л. Горская
— Неотъемлемая часть жизни любого человека — еда.
Б. Гоман
— Да. И поэтому нужно кормить детей и быть с ними, и проводить время. И не просто там заработаться и умереть, знаете, а хочется просто, чтобы работать, зарабатывать и эти деньги тратить как можно полезней. И конечно же хочется больше...
Л. Горская
— А кто, вы сами занимаетесь воспитанием детей? Вот что главное для вас в этом?
Б. Гоман
— Мои дети ходят в школу, они получают образование пока — те, которые ходят.
А. Пичугин
— А кто-то уже вырос из школы.
Б. Гоман
— Да. А маленькие воспитываются. Мама у нас домработница — я не разрешаю ей работать.
Л. Горская
— А она хочет?
Б. Гоман
— Я думаю, что если бы и хотела, то зачем? Поэтому на сегодняшний день как раз этот проект «Голос» очень многое дал в жизни и в семье. Потому что на сегодняшний день мы имеем то потребное для жизни, что необходимо.
Л. Горская
— А дети музыкой занимаются у вас?
Б. Гоман
— Скажем так, пока не занимаются, но у них у всех есть слух музыкальный, они все любят петь, играть на гитаре.
Л. Горская
— А вот семейный ансамбль у вас есть? Я у всех многодетных наших гостей спрашиваю: есть ли семейный ансамбль? Если всех в кучу собрать — будут петь хорошо?
Б. Гоман
— Вот не поверите — я его как раз таки на сегодняшний день хочу создать. Да, просто собрать всех детей и понять, кто на что горазд, и собрать. У меня дочка тринадцатилетняя уже играет на гитаре неплохо. А маленькие, которые ещё меньше, они поют неплохо. И потихонечку посмотрим, кто на чём будет играть и кто будет петь — кто какую роль возьмёт в этом ансамбле. Но мы будем это делать в любом случае. Я очень люблю петь песни, прославляющие Бога. Это особенный мир в мире, и моим детям это тоже нравится. И для этого у нас есть такие специально отведённые дни, когда мы просто поём, славим Бога, говорим с открытым Священным Писанием. Потому что деньги оставить детям за собой — это одно, а оставить им веру, которая всегда будет с ними и будет всегда помогать — веру в Бога, веру такую, которая бы определяла, чтобы у них было доверие. Не просто, знаете, есть такая ситуация, когда есть вера в Бога, а есть вера Богу. Я вот как бы больше учу их, чтобы они верили Богу. Потому что любого человека спроси: «Веришь ли в Бога?» Он скажет: «Верю». — «А веришь Ему?»
Л. Горская
— Доверяешь, да?
Б. Гоман
— Да. Допустим, Он что-то говорит, верим ли мы Ему? Вот о чём идёт речь. Поэтому я учу своих детей, чтобы они слышали слово от Бога и доверяли этим словам.
Л. Горская
— А вот интересно: вот эти дни, которые у вас специально отведены для этих бесед — дети сами охотно в них участвуют или добровольно-прин
Б. Гоман
— Нет, конечно, с охотой. Они все у меня любят Библию. Мы её всю жизнь целовали раньше, а потом мы поняли, что её читать надо.
А. Пичугин
— Это, кстати, хорошее замечание!
Б. Гоман
— И поэтому, когда ты её читаешь и обращаешь внимание на то, что Иисус говорит, тогда есть, вообще, какие-то шансы что-то изменить в жизни — ценности, мышление. Нет-нет и цели уже какие-то другие появятся. А так, конечно, ну, что — с закрытым Священным Писанием ничего не изменишь.
А. Пичугин
— Да, целуй его, не целуй. Ну что же, Буша, давайте послушаем песню. Как она называется?
Б. Гоман
— Песня называется «Любовь».
А. Пичугин
— Есть какая-нибудь история у неё?
Б. Гоман
— Есть небольшая история. Эта песня не о любви к чему-то или к кому-то. Эта песня о самой любви, о сути любви. И там есть такие слова, которые изменили моё мышление раз и навсегда, когда они пришли ко мне. Я эту песню, вообще, не сочинял, она просто... Это диктант с неба.
А. Пичугин
— А вы сами пишите и музыку, и слова всегда к своим песням?
Б. Гоман
— Ну, большинство. Вот, кстати, пример вот этой песни.
А. Пичугин
— Ну давайте будем слушать.
Б. Гоман
— Да.
Звучит песня «Любовь» в исполнении Буши Гомана.
А. Пичугин
— Ну что же, дорогие слушатели, напомним, что это Буша Гоман, он же у нас в студии вместе с нами сегодня проводит «Светлый вечер». Песня «Любовь» прозвучала в нашем эфире. Лиза Горская, я — Алексей Пичугин. И буквально через минуту мы сюда вернёмся.
А. Пичугин
— Возвращаемся в эту студию, студию светлого радио, где сегодня Лиза Горская и я, Алексей Пичугин, беседуем с Бушей Гоманом — призёром третьего сезона проекта «Голос». Вы почувствовали сразу какие-то перемены в своей жизни после того, как прошли слепые прослушивания?
Б. Гоман
— Да, конечно.
А. Пичугин
— А в чём они выражались?
Б. Гоман
— В виде уверенности.
А. Пичугин
— Нет, я о другом — перемены такие, внешние: то есть вам стало больше предложений приходить выступлений, концерты?
Б. Гоман
— Конечно. Количество предложений, центр внимания. Потом, через несколько месяцев прошёл мой сольный большой концерт в «Крокус Сити Холл», куда собрались...
А. Пичугин
— Но это очень значимый показатель — «Крокус Сити Холл»!
Б. Гоман
— «Крокус Сити Холл», да, для меня самого это было очень приятно, потому что я вышел на сцену, я увидел почти 2 тысячи зрителей.
А. Пичугин
— А вы впервые на такую большую сцену вышли?
Б. Гоман
— Нет, я раньше выступал...
А. Пичугин
— Нет, с сольной программой?
Б. Гоман
— С сольной впервые, да. Обычно, ну 500 человек, 300 человек — это какой-то клуб.
А. Пичугин
— А 2 тысячи страшно?
Б. Гоман
— Нет, 2 тысячи — это приятно, это не страшно. Это приятно, потому что ты понимаешь, что каждый человек пришёл ради того, чтобы побыть с моими песнями, со мной в общении и так далее. Это очень приятно, это стимулирует на дальнейшее существование и действия в этом направлении.
Л. Горская
— А каково это, вообще, выходить на сцену, на которой до вас там, например, Ник Кейв выходил и множество других уже состоявшихся мировых величин?
Б. Гоман
— Вы не представляете, какая большая мировая величина для меня означает Джордж Бенсон, с которым я не просто стоял, а пел песню в дуэте. И я вам признаюсь, что когда это первый раз случилось, я от страха спел лучше, чем он.
Л. Горская
— Это кто так сказал: он или это ваше личное мнение?
Б. Гоман
— Так говорили украинцы, так говорили зрители — это было в Киеве, — когда говорили: «Забери у него полгонорара, потому что ты спел лучше его!» Моя мама, помню, пришла на концерт в концертный зал «Россия». А в этом концерте я тоже выступал вместе с ним в дуэте. И она пришла на концерт — она была старенькая, — она пришла и сидит там — села не на своё место. И двое мужчин говорят ей: «А вы, вообще, понимаете куда вы пришли? Зачем вам Джордж Бенсон? Вам что, джаз нравится? Может быть, вы не туда заехали?» Она говорит: «Да нет, мы знаем этого человека — он с моим сыном дружит. Мой сын сейчас с ним будет петь». Они такие про себя начали говорить шёпотом: «Старушка с ума сошла!» А потом, через 4-5 песен, я вышел на сцену, а они, когда увидели, что...
Л. Горская
— Похож!
Б. Гоман
— Что похож, да.
Л. Горская
— Вы похожи на маму?
Б. Гоман
— Да, очень — одно лицо. Они когда увидели, они извинялись потом в течение всего концерта: «Матушка, извините!»
Л. Горская
— «Дайте уже послушать!» — «Нет, извините!»
Б. Гоман
— Интересные вещи. Поэтому мандраж, конечно, он всегда бывает, но он пропадает сразу после того, как я вхожу в контакт, в общение с людьми, потому что как раз это и успокаивает. А мандраж с чего берётся? От ответственности, что нужно оправдать то, зачем пришли люди, чтобы это было оправдано, чтобы это было качественно, красиво, чтобы это было естественно — не просто там какие-то заученные моменты. Я, вообще, не люблю... я всегда он-лайн, я всегда как бы и пою вживую — никогда не пел под фонограмму, — и провожу различные встречи тоже всегда без никаких регламентов. В очень редких случаях нужно иметь регламент — в моём случае. А в основном, я выхожу — даже мои музыканты порой мучаются тем, что они не понимают, какая песня сейчас следующей прозвучит.
Л. Горская
— Ах вот так вот?
Б. Гоман
— Да. Я могу сказать: «Сначала эту песню», — а потом могу передумать и спеть совсем другую. Естественно, ту, которую они знают, которая в программе, но я имею в виду, что я самостоятельно могу менять.
Л. Горская
— Отчего это зависит? Это зависит от вашего личного какого-то чувства, настроения или вы чувствуете аудиторию и на аудиторию ориентируетесь?
Б. Гоман
— Конечно. И не от моего только, и не только от аудитории, а вот от совместного контакта, потому что прямо видно, когда людям не хватает немножко радости. И в этот момент ещё спеть песню про свою маму, которая ушла, а я про неё петь так просто не могу — у меня всегда слёзы выступают. И ещё просто загрузить их... Люди пришли... Это нужно чувствовать — я вижу, что людям вот сейчас нужно порадоваться, что-то попеть вместе со мной, может быть, подвигаться.
Л. Горская
— На самом деле, то, что вы сейчас говорите, соответствует расхожим представлениям о цыганской музыкальной культуре как раз. То есть это, говоря современным языком, драйв, это импровизация, это острота эмоции, острота чувств. Это же ваша стихия, да, получается, так реализовывается уже?
Б. Гоман
— Я считаю, что вот то, что вы сейчас перечислили, это не цыганское, это человеческое. И так любой артист должен преследовать естественность и вот это всё: импровизация; и чтобы была острота чувств и так далее. А если без этого, то будет как-то искусственно и неправильно, и некрасиво.
Л. Горская
— Так оно и есть зачастую, как правило, особенно на широкой сцене.
Б. Гоман
— Потому что люди некоторые любят петь под фонограмму. А под фонограмму и не разговоришься, и чувствами как-то не передашь... я люблю всегда своим настроением делиться с людьми. И ещё, если мне его не хватает, я люблю у них его взять.
Л. Горская
— Вот так вот! Незаметно или заметно?
Б. Гоман
— Конечно, это просто в общении очень сильно видно и заметно, и нечего, вообще, прятать что-то. И те же ребята, которые поют под фонограмму, может быть, это где-то какие-то обязательства, потому что, если это телеконцерт, где должна быть съёмка, то, естественно, там обязуют артистов петь под фонограмму. На самом деле, на этих же артистов приходи тогда, когда они работают вживую, и у них всё тоже в порядке.
Л. Горская
— А вот по поводу зала я ещё хотела поинтересоваться
Б. Гоман
— Знаете, я вам одну вещь могу сказать. Люди, они не глупые, и они чувствуют искренность.
Л. Горская
— Это моя любимая фраза!
Б. Гоман
— Если ты искренен, если тебе есть что дать, они возьмут. Если тебе нечего дать, если ты вышел и демонстрируешь какие-то свои вокальные данные, тогда очень легко можно зайти в какой-то стопор, когда ты что-то доказываешь людям: ну почему вы не слышите, как я пою? Понимаете? А на самом деле, если у тебя есть послание, если у тебя есть в слове что-то, что ты предлагаешь, если у тебя в сердце есть, чем поделиться с этими людьми, и если ты говоришь правду, то людям свойственно брать.
Л. Горская
— Но ведь тоже разные ситуации бывают, я вот сейчас подумала: ну вот сидит этот бука на концерте, он, может быть, бука потому, что у него произошло что-нибудь. Он на концерт пришёл автоматически, а то, что происходит, не трогает его, но не потому что артист плохой, а у него свои причины, другим голова занята.
Б. Гоман
— Ну а как ты это изменишь?
Л. Горская
— Никак уже, да.
Б. Гоман
— Никак, конечно. Артист, конечно, должен, он пытается быть искреннем, пытается вытащить этого человека из каких-то его депрессивных...
Л. Горская
— Состояний.
Б. Гоман
— Да, состояний. Но если человек пришёл в пурге, как это говорится в мире... задача артиста...
Л. Горская
— Сколько я с вами новых, интересных выражений узнаю! Очень ёмко: «прийти в пурге». Я вот возьму на вооружение, на самом деле! Про семью расскажите — следит за вашим творчеством семья? Вот мама на концерты ходила. А вот остальная семья как, сопереживает? Или папа, муж вернулся домой, и слава Богу — дома наш?
Б. Гоман
— Нет, конечно, все вместе со мной переживают и ожидают некоторые моменты, радуются вместе со мной, вместе со мной переживают какие-то нехорошие моменты тоже. Я считаю, что если в семье есть отношения правильные, построенные на любви. Я не хочу быть каким-то сейчас... сильно говорить о небесах, но это очень важно. Если семья построена на любви, на правильных основаниях, на отношениях, то конечно же это одно целое, конечно же это одно тело. И не может рука быть отдельно от тела или от уха, или как-то... Мы все — одно. Конечно, сопереживание и радость, и всё вместе... Допустим, если я куда-то поехал встречаться с каким-нибудь продюсером — обговаривать какой-то проект, который я хочу создать, — то, естественно, когда я прихожу домой, меня радует, когда кто-то из моих детей либо жена спросит: «Ну как там у тебя всё прошло? Есть ли какие-то перспективы? Что там, как? Что за человек?» — тогда я убеждаюсь в том, что они со мной в одном мышлении, что мы двигаемся в единстве.
Л. Горская
— Помогает вам?
Б. Гоман
— Да, конечно! И морально, и физически.
А. Пичугин
— Буша Гоман — призёр третьего сезона проекта «Голос» сегодня у нас в гостях в программе «Светлый вечер». Скажите, вот мы говорим про «мама, папа, я — музыкальная семья», у вас же очень много братьев. Вы сказали, что брат ваш Иван — известный гитарист, например.
Б. Гоман
— Ну, как бы в народе, в музыкальном народе.
Л. Горская
— Широко известный в узких профессиональных кругах.
Б. Гоман
— Да, в музыкальных кругах.
А. Пичугин
— А с ним вы как-то совместно что-то делаете, нет?
Б. Гоман
— Да, конечно. У нас нет такого, знаете, что вот давай со мной куда-нибудь поедем по-братски. Нет, этого нет.
А. Пичугин
— Но вот мы — два брата, хотим сделать совместно... песню совместно записать или альбом, или, не знаю...
Б. Гоман
— Да это в совершенной свободе как бы — если мы что-то делаем вместе, оно просто приходит и всё. Мы, конечно, вместе ездим, он играет на гитаре, играет неплохо. Если у него нет времени, у меня есть другой гитарист.
А. Пичугин
— А он тоже занимается профессионально музыкой — ваш брат?
Б. Гоман
— Да. Он тоже зарабатывает на этом деньги.
А. Пичугин
— А с Александром Градским вы познакомились только на «Голосе», да?
Б. Гоман
— Да.
А. Пичугин
— А вы изначально хотели попасть именно к нему?
Б. Гоман
— Я даже не знаю. Я, вообще, сказал, что кто первый повернётся ко мне, к тому и пойду. Повернулся Дмитрий Билан первый, потом Александр Борисович. Но когда Дмитрий Билан увидел перед собой почти стокилограммовог
(Ведущие смеются).
Л. Горская
— Простите, сложно сдержаться!
Б. Гоман
— И он мне так пальчиком показал...
Л. Горская
— «К нему иди».
Б. Гоман
— Да, к нему: «Что я с тобой буду делать?» Но я не жалею ни на секунду, я очень много опыта взял вообще и для жизни, и в пении, и в бизнесе, и вообще от этого человека.
А. Пичугин
— От Градского? Градский, конечно, профессионал, каких ещё поискать надо. А вы продолжаете как-то общаться с ним?
Б. Гоман
— Да, продолжаем. Мы созваниваемся. Нет-нет я выхожу на одну из лучших, считаю, площадок нашей страны, можно так выразиться — Театр Александра Градского. Называется он «Градский Холл».
А. Пичугин
— Да-да-да. Мне всегда казалось — я лично с Александром Борисовичем не знаком, — мне всегда казалось, что он очень сложный человек в общении.
Б. Гоман
— Он не сложный, он простой. Он такой, какой он есть, не любит маски. И это наоборот легче. Знаете, когда человек, вот он такой сладкий, что вот хоть в чай его добавляй — а внутри непонятно что. А если человек такой, какой он есть — может, даже наблюдаете по телевизору, когда смотрите, допустим, как он на кого-то, если нужно накричать, накричит. Его все операторы боятся, но любя, конечно, не в прямом смысле этого слова: «Ой-йо-йо, там Александр Борисович, всё, сейчас всех нас тут положит!» И вот он такой — он не скрывает своих эмоций.
А. Пичугин
— Но тяжело было с ним именно, когда он был вашим тренером? Да, это же можно назвать...?
Б. Гоман
— Был наставником.
А. Пичугин
— Наставником, да. Тяжело, он очень требователен?
Б. Гоман
— Что касается меня, он был мало требователен, потому что то, что ему лучше и то, что ему больше всего нужно, я ему давал — это чистые ноты, это то, что его касается больше всего.
Л. Горская
— Трогает.
Б. Гоман
— Трогает, да.
А. Пичугин
— У вас же не было, насколько я знаю, никогда профессиональног
Б. Гоман
— Не было. Я до сих пор не знаю нот — для меня это как арабские буквы.
А. Пичугин
— А как вы говорите, что он требовал от вас чистых нот? Это вот я — человек, который совершенно с музыкой не связан.
Б. Гоман
— По слуху.
А. Пичугин
— По слуху? То есть вот вам говорят: «Нота «до», — воспроизводят её, — повторите!»
Б. Гоман
— Нет, я имею в виду чистые ноты, это значит, когда поёт человек — не фальшивить, не петь мимо нот либо мимо тональности.
А. Пичугин
— А уже теперь и не хотите получать музыкальное образование? Ну, ноты хотя бы выучить.
Б. Гоман
— Да если честно, я хочу и буду этим заниматься, как бы параллельно со своими другими делами, потому что своих детей я заставляю прямо, чтобы они учили. Потому что это жутко неинтересно, это...
Л. Горская
— Вы мучаете детей сольфеджио?
Б. Гоман
— Нет, ещё нет. Маленьких — нет.
А. Пичугин
— А взрослых уже поздно!
Б. Гоман
— Поздно, да. А так, конечно, я понимаю, что это очень неприятно, это очень как-то, может быть, для них и не модно — как-то вот эти ноты учить. Я по себе знаю: у меня по пению в школе всю жизнь была «двойка» утверждённая.
Л. Горская
— За что? За то, что нот не знали?
Б. Гоман
— Да! Учительница говорила: «Ты поёшь хорошо, но ты ноты не знаешь!»
Л. Горская
— Неграмотный!
А. Пичугин
— Может, она подходила к этому с другой стороны? Она считала, что раз уж вы поёте — вы же с детства пели, — раз вы выбрали это себе в качестве занятия, то, значит, с вас и спрос другой.
Б. Гоман
— Конечно, она была права. Я до сих пор жалею, что я этим нудным, на мой взгляд, делом не занялся раньше, как и ещё с другими некоторыми вещами. Допустим, английский язык — я каждый год говорю, что через год я буду говорить. И так годы идут и идут, а я не говорю.
А. Пичугин
— Ну что же, спасибо вам большое! У нас уже время подходит к концу.
Б. Гоман
— Вам спасибо!
А. Пичугин
— Но мы должны послушать ещё одну песню.
Б. Гоман
— Следующая песня — я представлю вам свою авторскую песню. И предыдущая песня была моя авторская песня, но в этой песне есть некоторая интересная история в том, что она родилась 20 лет назад. И 20 лет назад она была очень актуальна, её любила вся молодёжь. Даже дети пели её, потому что там очень лёгкий припев. И что странно, на сегодняшний день она тоже является актуальной, модной. И уже сегодняшняя молодёжь — подростки, — я наблюдаю, что она им нравится.
А. Пичугин
— То есть вам было 19 лет, когда вы её написали?
Б. Гоман
— Да.
А. Пичугин
— Как называется?
Б. Гоман
— «Звезда».
А. Пичугин
— «Звезда». Друзья, Буша Гоман был сегодня у нас в гостях в программе «Светлый вечер» — призёр третьего сезона проекта «Голос». Лиза Горская —
Л. Горская
— Алексей Пичугин —
А. Пичугин
— А мы слушаем песню Буши Гомана, которая называется «Звезда». Всего хорошего!
Л. Горская
— До свидания!
Артёму Казённых важно отправиться на лечение, нужна помощь
Артёму Казённых 9 лет, он не может нормально двигаться и очень плохо видит. Но благодаря любви и заботе близких, жизнь его наполнена теплом и радостью. В семье мальчика есть особенная традиция — когда кто-то из друзей и знакомых приходит в гости, Артём неспеша подходит к человеку и аккуратно кончиками пальцев трогает его лицо. Так он здоровается с близкими людьми и понимает, кто пришёл в дом.
Артём всю жизнь борется с последствиями остановки сердца и нескольких операций на головном мозге, которые пережил в младенчестве. Чтобы помочь ребёнку развиваться, мама ежедневно выполняет с ним разные физические упражнения, возит сына на реабилитации. «Постепенно наш герой восстанавливается, — говорит Лидия. — Сейчас Артём осторожно делает первые шаги, самостоятельно может подняться и сесть на стул, что-нибудь съесть. Его крёстная, кондитер, каждый праздник старается порадовать Артёмку маленьким бисквитным десертом, что вызывает у него бурю положительных эмоций. Ведь теперь он может сам прожевать кусочек торта, хотя раньше ел только протёртую пищу», — продолжает рассказ мама.
Жить сегодняшним днём и замечать всё хорошее — вот девиз семьи Артёма Казённых. «Мы радуемся даже самому малому, тому, чему многие люди не придали бы значения. Например, недавно сынок впервые смог обнять меня одной рукой за шею. Просто обнять — какое это счастье!» — радуется Лидия. Она верит, что у сына впереди много новых побед.
Сейчас Артёму предстоит следующая реабилитация, которую мама оплатить не в силах. На помощь пришёл благотворительный фонд «Дети Ярославии», он открыл сбор для мальчика. И если вы хотите поддержать Артёма, переходите на сайт фонда: deti-yaroslavii.ru
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Смыслы Страстной седмицы». Прот. Павел Великанов
У нас в гостях был настоятель московского храма Покрова Богородицы на Городне в Южном Чертанове протоиерей Павел Великанов.
Мы размышляли с нашим гостем о смыслах и значении Страстной Седмицы и о том, как участие в богослужениях этих дней может помочь подготовиться к встрече главного христианского праздника — Пасхи.
«Страдания и вера». Татьяна Семчишина
У нас в гостях была медсестра детской реанимации Татьяна Семчишина.
Мы говорили о том, как страдания и жизненные испытания могут способствовать приходу к вере, о том, как поддержать человека в горе, а также о важной роли тишины и молчания в нашей жизни.
Ведущий: Константин Мацан
К. Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, уважаемые друзья! У микрофона Константин Мацан. В гостях у нас сегодня Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. Добрый вечер!
Т. Семчишина
— Здравствуйте!
К. Мацан
— Вот не первый раз Татьяна у нас в гостях в программе «Светлый вечер», а уже даже второй. Мы с Таней не то, чтобы давно, но знакомы, поэтому, как в жизни, будем общаться «на ты». И я бы вот с чего начал. Вот я тебя представляю как медсестру детской реанимации... Нередко я встречаю такое мнение, что вообще во врачебном сообществе, скорее, человек будет неверующим, потому что взгляд на мир научный, естественнонаучный, работаете вы с конкретными данными физиологии, анатомии, биологии и так далее, и вот места чему-то такому, что не измеряется на приборе, здесь, вроде бы, не остается. Почему «вроде бы»? Потому что, с другой стороны, а где еще встретить чудо, как не в больнице, где происходят, наверное, иногда необъяснимые с медицинской точки зрения вещи, когда врачи говорят: «Ну, бывает, и такое бывает. Хорошо, что человек выздоровел». Вот как ты это наблюдаешь, будучи человеком внутри этого процесса?
Т. Семчишина
— Наверное, стоит сразу оговориться, что поскольку я не врач, а медсестра и могу говорить от лица не столько врачей или врачебного сообщества, а медицинского сообщества, как медработник, как я сама это переживаю или как я это наблюдаю... И, конечно, ты абсолютно прав, что, с одной стороны, медики имеют дело с множеством данных, законов, процессов, опять-таки, опыта врачебного профессионального, медицинского, тех случаев, которые наблюдают, и это, конечно, в какой-то степени сужает область такой детской... назову это... не хочу никого обидеть, но какой-то слепой веры, когда ты надеешься и очень хочешь надеяться, тем более, когда речь идет о любимом человеке, близком, который болеет и страдает. Наверное, в этом смысле медики гораздо более люди отстраненные, может быть даже, циничные, потому что там, где мама болеющего ребенка продолжает надеяться, медики понимают, что это закончится тем или иным исходом.
С другой стороны, в нашей области, и это знает очень хорошо любой врач, медсестра, все те, кто каждый день занимается лечением людей и пытается им помочь, всегда есть место для необъяснимого и для того, чтобы... я назову это «действовал Бог», как человек верующий. Потому что даже если будет самая лучшая команда профессионалов, которые будут, допустим, оперировать в самой лучшей больнице, с самым лучшим оборудованием и самым лучшим обеспечением всеми необходимыми препаратами, есть всегда место, ну, случайности, стечению обстоятельств, когда что-то может пойти не так, или когда что-то может пойти так в тех больницах, местах, где нет совсем никаких условий. Но почему-то в одних ситуациях человек выздоравливает и получает исцеление, а в других вдруг начинаются какие-то осложнения, которые могут привести и к смерти. И, наблюдая за этим, наверное, люди могут по-разному это истолковывать — и как, опять-таки, случайность, совпадение, но здесь всегда есть место тайне, и я думаю, что никто другой, как медики, не наблюдают этого так часто, когда, кажется, по всем законам, все должно пойти таким образом, а оно идет совершенно другим.
Ну и, плюс, конечно же, никто, как медики, так часто не видит страдания и, в том числе, смерти, которая, да, к сожалению, становится частью нашей рутинной работы. Но без осмысления этого ты не можешь там оставаться. Другое дело, что каждый человек находит для себя разный ответ в этом осмыслении, и кто-то находит его действительно в вере, а кто-то — в такой отстраненности и некотором, наверное, ожесточении, может быть, сердечном, которое скрывается за словом «профессионализм».
К. Мацан
— Ну, говорят, что врачи — циники. Вот это — про это, да?
Т. Семчишина
— Наверное, да, можно и так сказать.
К. Мацан
— Вот ты, мне кажется, важнейшую тему ты такую поднимаешь — вообще о приходе к вере, о, скажем так, содержании этого процесса. Вот ты сказала, что, встречаясь часто со смертью, с уходом людей, разные люди совершают разные выводы, иногда противоположные, из одной и той же ситуации. А вот от чего это зависит, как тебе кажется? Почему один человек приходит к мысли, ну, к какому-то обоснованию для себя религиозной веры, включая то, что вот жизнь не заканчивается со смертью и есть надежда на вечную жизнь, вот в этом тоже выражается вера, а кто-то из той же самой ситуации делает вывод, что «нет, все» (я сейчас, может быть, огрубляю), «все бессмысленно». Вот этот самый цинизм, как, может быть даже, защитная реакция, возникает, бросающаяся в глаза бессмысленность. Вот я даже уже, скорее, знаешь, тут не про медицину, а к твоему опыту просто верующего человека, многолетнего прихожанина храма, который при этом с этой темой сталкивается, с темой медицины и смерти, — что Бог касается в какой-то момент сердца человека и говорит, что «вот найди утешение в этом, ищи утешение здесь», а другого, получается, Бог не касается, раз он ожесточается и не верит?
Т. Семчишина
— Это сложный вопрос.
К. Мацан
— Конечно, сложный. Я, вообще-то, простых вопросов не задаю.
Т. Семчишина
— Сложный вопрос, на который я могу попробовать ответить некоторым предположением, потому что все-таки опять я говорю с позиции человека верующего, хотя и мне знакомы сомнения, недоумение, и уже в профессию я пришла верующим человеком. Хорошо, конечно, ответить просто и схематично, сказав, что это зависит от того, с каким сердцем, наверное, с каким багажом ты уже приходишь, ну вот, там, например, в профессию или в какую-то конкретную ситуацию страдания, боли и какого-то экзистенциального напряжения. Потому что, конечно, влияют и встречи, и воспитание, духовное воспитание наших учителей. Потому что в том, как я вижу какие-то вещи и как я их трактую, огромная заслуга, и это результат работы множества людей, с которыми мы общались — и отца Георгия Чистякова, и владыки Антония Сурожского, чьи книги оказали на меня очень большое влияние, и Фредерики де Грааф, и многих других людей. И когда ты встречаешься лицом к лицу с конкретной ситуацией, она ложится уже на подготовленную почву. Хотя, говорю, конечно, это не исключает вопросов, недоумений, сомнений и боли.
С другой стороны, наверное, и благодать Божья... Я не знаю, как ответить на вопрос, почему кого-то касается, а кого-то не касается. Но это еще и выбор, это и выбор человека в том, чтобы оставаться открытым или нет. Мы все испытываем боль — это я совершенно точно могу сказать. Мы все, работая там, где мы работаем, и видя то, что мы видим, переживаем за наших пациентов и не можем эту боль не испытывать. Другое дело, насколько мы ее в сердце допускаем и насколько мы готовы и в дальнейшем ей открываться и — может быть, не самое удачное выражение — что-то с ней делать. Потому что я могу отдать ее Богу — это, мне кажется, единственное, что имеет смысл, и дать согласие на то, чтобы снова этой боли открываться. Но я совершенно точно знаю и понимаю, что бывают и моменты, и бывают ситуации, когда человек говорит: «Нет, я не хочу этой боли. Да, я вижу ее, но я совершенно не готов ее испытывать и снова и снова к этой ситуации возвращаться, поэтому я выбираю такое дистанцирование». Потому что это тоже ведь может быть объяснено очень логично и какими-то важными причинами и мотивами для того, чтобы профессионально не выгореть, для того, чтобы мочь помогать больным, для того, чтобы уметь профессионально оказывать им помощь, и так далее. И, наверное, да, мировоззрение, наверное, готовность открывать сердце и готовность как-то рефлексировать и, ну, назову это «что-то делать» с этим переживанием и что-то делать с этой болью. Наверное, от этого зависит.
К. Мацан
— Ты эту фразу произнесла, очень такую цепляющую в хорошем смысле слова — «отдать Богу». Вот мне эти слова очень нравятся — «надо отдать боль Богу», потому что в них, что называется, постулируется сразу и существование Бога, и Его активное участие в жизни человека верующего, то, как это верующий видит, Его готовность эту боль человека забрать, какое-то такое динамичное отношение. То есть, Бог из какого-то слова, фигуры, идеи, чего-то такого большого, где-то существующего, превращается в Того, Кто близкий с тобой, Кому до тебя есть дело. А вот как ты это переживаешь? Как бы ты, ну, если угодно, объяснила вот это свое чувство — отдать боль Богу — человеку, который этого опыта не имеет? Понятно, что это сложно, может быть даже, невозможно объяснить до конца или даже хоть сколько-то. Но описать, свидетельствовать, наверное, можно. То есть, это невозможно передать, как любой опыт, но, может быть, что-то о нем можно сказать?
Т. Семчишина
— Ты знаешь, однажды у нас был такой разговор с коллегой — ночной, в какое-то небольшое затишье и в какой-то небольшой такой промежуток передышки. Она спросила меня: «Скажи, вот ведь я вижу, что довольно часто ты общаешься с семьями наших детей, и даже с кем-то, и со многими ты продолжаешь общаться после смерти детей. Они присылают тебе фотографии. Как ты все это выносишь? И зачем?» И тогда я попыталась ответить на вопрос, именно используя вот этот образ «отдать Богу», при этом понимая, что я разговариваю с человеком, который, может быть, где-то очень на пороге веры, как-то задумывается. Это действительно было сложно, как это можно объяснить, потому что, разговаривая со «своими» (я беру это сейчас в кавычки) — ну, с теми, кто как-то более в церковный контекст погружен, среди верующих людей, я могу что-то говорить о молитве, хотя все эти слова — они, наверное, будут достаточно плоскими, и все будет не то. Но здесь суть в том, что есть боль, которую на самом деле очень сложно вынести. Ее довольно сложно вынести еще и потому, что ты не можешь ничего с этим сделать. Иногда это твоя боль, личная, потому что ты соприкасаешься с какой-то трагической ситуацией и видишь, как это отражается на семье, на ребенке. Может быть, еще обстоятельства какие-то сложные. Иногда это, действительно, да, тоже вот отражение боли других людей. Ты видишь, насколько другому человеку больно — матери, потерявшей ребенка своего, или самому ребенку. Но наше, наверное, такое человеческое, естественное желание — эту боль утишить сразу, уменьшить ее, избавиться от нее. Когда я говорю о том, что мы можем отдать эту боль Богу, это, наверное, больше о том, что мы можем ее с кем-то разделить. Это не всегда означает утешение, но когда ты в боли не один, это приобретает какой-то другой смысл. И особенно когда ты в этой боли не один, а с кем-то, кто больше тебя, больше всей этой ситуации, Тот, Который благ, Который милостив и Который, в общем, не хочет никому зла и не хочет никому ничего плохого. И когда ты в этой боли с тем, кто в глубине своего существа видит и держит судьбы всех и знает тайну, и знает каждого по имени — и этого ребенка, который ушел, или этой семьи, каждого ее члена. Наверное, как-то более стройно мне сложно это объяснить, но, как говорил кто-то из великих, что боль... ты можешь горе разделить пополам с кем-то, и это уже... Ну это совместное проживание — оно и объединяет, и оно помогает тебе в этом быть и продолжать, продолжать существовать, продолжать жить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Мы говорим о трудных вопросах, на самом деле, веры, которые возникают в связи с болезнью, в связи с испытаниями. И наша сегодняшняя гостья видит это просто в процессе своей работы в детской реанимации. Вот еще немножко останавливаясь, может быть, задерживаясь на этом выражении, на этом состоянии, наверное, сердца человеческого — «отдать боль Богу»... Я вот в прошлой части упомянул, что мне оно очень нравится, это выражение, потому что в нем дается какое-то представление о Боге активном и с нами взаимодействующем, к нам обращающемся. Но ведь тут еще, наверное, важно, что и человеческая активность здесь постулируется? Я почему об этом спрашиваю — потому что я вот помню, в похожем контексте когда мы с кем-то говорили, вот отдать боль Богу, отдать проблему Богу, поручить эту проблему Богу, человек совершенно нецерковный и неверующий услышал в этом пофигизм. То есть, «вы, верующие — вы просто от этого закрываетесь». Ну, «отдай Богу» — это то же самое, как, другими словами, просто «не думай об этом», «да не парься!». Но правильно, что мы не про это же говорим сейчас? А вот как ты это чувствуешь? Почему это не про «не парься»? Вот я даже понимаю, что в плане твоей работы в реанимации это глупый вопрос и наивный. Я не предлагаю тебе сейчас переносить его на конкретные ситуации, когда перед тобой страдающий человек. Но если говорить именно о вере, о том, как ты проживаешь отношения с Богом, которые вот не про «не парься», а про твое активное участие — что это такое?
Т. Семчишина
— Я думаю, что если говорить с точки зрения психологии, наверное, можно назвать это формой рефлексии, да? Что когда происходят какие-то сложные события — ну, например, смерти пациентов, еще какие-то неразрешимые вещи, с которыми мы активно в рамках своих профессиональных обязанностей сделать ничего не можем, то просто забыть и как-то отодвинуть это в долгий ящик — это, наверное, да, была бы, наверное, пассивная позиция. Мне кажется — ну, может быть, я так устроена, но мне кажется, что очень важно все-таки не оставлять эти ситуации, а к ним возвращаться и их обдумывать. Пусть это будет с точки зрения психологии действительно такой рефлексией. Но если говорить с точки зрения веры, то мне кажется очень важным вот что. Когда-то я услышала это от Фредерики де Грааф. В каком-то разговоре мы с ней обсуждали тоже какую-то рабочую ситуацию, и она говорит: «Ну ты зовешь туда Бога, ты зовешь туда прийти Бога? Ты знаешь, что в какие-то моменты ты можешь требовать, чтобы Бог туда пришел? Да, Он знает это и без тебя, да, Он видит эту ситуацию, но ты можешь требовать, чтобы Божья Матерь и Господь в эту ситуацию вошли». Я не сразу это поняла, что она имеет в виду, но мне кажется, что это какая-то точка соприкосновений, точки встречи именно активности человека и активности Бога. Потому что это пространство человеческого сердца. И человек, видя или участвуя в неких обстоятельствах, где человек страдает, его призыв Бога туда — это, мне кажется, именно это и есть проявление активности, неравнодушия, неотстранения. И то же самое — если речь идет о смерти или вот о каких-то таких сложных событиях. То есть, мы, с одной стороны, молимся и отдаем Богу эту ситуацию — может быть, непонятную, может быть, с которой мы не согласны, но, вместе с тем, мы призываем Его прийти туда и освятить эту ситуацию Своим присутствием. Как дальше будет, я не знаю, но что-то страшное уже случилось, что-то трагичное уже случилось. Но призвать Бога в эту ситуацию, мне кажется, это лучшее, что можно сделать.
К. Мацан
— Я помню, в одном интервью священник Александр Ткаченко, создатель первого детского хосписа в России, сказал, что у Бога нет других рук, кроме наших. Ну это не он первым сказал — это такая известная, бесспорная, с одной стороны, мысль. С другой стороны, я помню, что в другом интервью человек тоже, много работающий, скажем так, в социальных проектах, помогающий и бездомным, и больным, к этой фразе по-другому отнесся — что «не, ну, конечно, у Бога есть другие руки, кроме наших, потому что, может быть, если Господу надо, Он Своими руками что-то сделает и без нашей помощи». И тогда человек добавил: «Ну, в лучшем случае, пальцы». Но, может быть, мы не будем множить дальше физиологические метафоры — «руки», «пальцы», но что ты об этом думаешь? Как в тебе эти слова отзываются?
Т. Семчишина
— Мне кажется, что это — опять-таки, наверное, возвращаясь к вопросу открытости сердца и открытости... ну, открытости миру, открытости человеку, причем, в совершенно разных реакциях. Мне почему-то первое, что приходит на ум, когда я слышу эти слова, это какие-то ситуации... Ну вот, например, самая простая — допустим, закончилась моя смена, и я выхожу из отделения, может быть, очень уставшей и, может быть, думающей только о том, чтобы поскорее добраться домой...
К. Мацан
— Потому что после суток дежурства.
Т. Семчишина
— Да, ну, после суток, и поехать скорее домой, и лечь спать, и вообще как-то немножечко отключиться от той реальности, которая была моей реальностью в последние 24 часа. И в этот момент, например, я вижу, что на диванчике около отделения нашего сидит женщина и, например, плачет. И, может быть даже, я узнаю в ней маму кого-то из наших детей. И здесь может быть несколько вариантов, да? Это может быть, например, мама, с которой есть у нас какой-то контакт и с которой у нас, ну, какие-то отношения даже сложились, потому что ребенок уже лежит какое-то продолжительное время. Это может быть мама какого-то другого ребенка, с которым я никогда не работала, но я знаю, что она приходит. Или, может быть, это совсем незнакомый человек. В целом, реакция моя может быть такова, что, ну, вообще-то, я закончила уже работать. Лифт — вот, пожалуйста, здесь пройти пять метров, и я сажусь на лифт и уезжаю к себе. Ну, потому что это не мое дело. Ну, плачет она — почему она плачет? Я не знаю, почему она плачет. Узнавать и как-то погружаться в это все еще я могу быть совсем не готова. Но, на мой взгляд, если так сложилось, что на выходе со смены почему-то я встретила эту женщину, ну, лучше подойти к ней, сесть и спросить ее, по крайней мере, что случилось. Или, ну, может быть, какими-то другими словами. Потому что мы все очень сильно нуждаемся в том, чтобы быть увиденными другими людьми. И, может быть, я ничем не смогу ей помочь. Может быть, я и выслушать ее не могу. А может быть, она мне как-то грубо даже ответит, или агрессивно, или... Да все, что угодно, может быть. Но в данном случае как-то Божьими руками... Что я могу, как Божьи руки, здесь, да? Я... вот как задание от Бога такое, да, это переживаю — что если человек встречается, даже если мне очень не хочется, даже если как-то вот... ну, как будто бы даже я имею моральное право пройти, но лучше все-таки подойти и спросить. Ну не захочет она другого человека рядом с собой, не нужно ей это будет — ну тогда так, как есть. Может быть, посидеть с ней какое-то время. А может быть, она пришла, потому что были ситуации, когда, например, мама потерялась просто. Ну, то есть, она должна была прийти в другое место, и она потерялась, растерялась, там, ребенок в тяжелом состоянии, и она не поняла, куда идти. И это все тоже решалось довольно просто, потому что я вернулась в ординаторскую, мы позвонили лечащему врачу и поняли, что требуется — она перепутала этажи и пришла не туда. То есть, это могут быть какие-то вещи, которые совсем не «великие», но если мы пришли в этот мир, если мы родились и продолжаем жить, и если как-то мы хотим для Бога тоже что-то делать, мне кажется, хорошо бы стараться — конечно, это не всегда получается, но — держать глаза открытыми, уши открытыми и сердце открытым.
К. Мацан
— Вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. У микрофона Константин Мацан. Не переключайтесь.
«Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. Еще раз здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан. Мы говорим сегодня с Татьяной Семчишиной — медицинской сестрой детской реанимации.
Вот до перерыва, знаешь, какую-то ты очень важную тему затронула, причем, важную, знаешь, вот мне лично в плане каких-то лайфхаков. Лайфхаков, потому что мы хотим, чтобы от наших программ была сплошная польза, и вот на практике что выносить. Я вот могу тебе признаться, что для меня вот в той ситуации, которую ты описывала — допустим, сидит человек в больнице ли, на улице, на работе ли где-то, например, плачет, и, в принципе, ситуация, с одной стороны, располагает к тому, чтобы подойти, спросить, что случилось, а с другой стороны, ты понимаешь — вот это моя проблема психологическая, честно признаюсь тебе и всему честному народу, — я боюсь вот того самого какого-то грубого ответа, неловкости, которую я могу создать, в которой я могу оказаться, боюсь почувствовать себя глупо. И боюсь одновременно и человеку как-то... Может быть, ему сейчас не нужно внимание. Вообще, я понимаю — допустим, когда мне плохо, я, может быть, не хочу, чтобы вообще меня трогали. Но это индивидуально. Я внутри себя борюсь, с одной стороны, с каким-то правильным пониманием, что, ну, хорошо бы сейчас подойти, узнать. И я вот абсолютно понимаю тебя, когда ты говоришь, что «вот мне сейчас, именно мне этот человек именно попался — ну неслучайно же это, ну Господь же все видит!» А с другой стороны, какие-то внутренние ограничители включаются. Вот что ты посоветуешь? Ты отчасти уже об этом начала говорить. Может быть, ты тоже это испытываешь. Судя по всему, тебе это знакомо. Как находить для себя внутреннюю мотивацию все-таки поступить по-христиански, громко скажем, и вот это внимание проявить, не боясь, несмотря ни на что, и быть готовым даже, там, не знаю, к неловкости, к грубому ответу, но все-таки сделать?
Т. Семчишина
— Ну, начнем с того, наверное, что касается мотивации, что, боюсь, нет готовых рецептов, потому что каждый раз и в каждой ситуации приходится делать выбор. Это не что-то такое, что идет по накатанной и что один раз уже решено, и теперь наконец-то все просто и легко.
С другой стороны, я вот о чем думаю. Господь дал нам свободу, и эта свобода — она выражается во всем. Она выражается, в том числе, в том, что решим мы сами — подойти или не подойти. Она заключается и в том, что человек может принять нашу помощь, не принять нашу помощь, нуждаться в нас, не нуждаться в нас, а нуждаться в ком-то другом. И, наверное, один из тех принципов, которые хорошо бы постараться соблюдать, это человеку эту свободу предоставить. И в каких-то ситуациях я понимаю, что мне проще все-таки тоже опираться на рецепты на какие-то готовые, и в каких-то ситуациях я для себя формулировки нашла. Вот, например, я живу на метро «Теплый Стан», где у нас находится рынок, и там переход довольно длинный из метро, много лестниц, куда довольно часто приезжают бабушки со своими сумочками-кошелочками на колесиках. И для того, чтобы подняться или спуститься (а чаще всего бабушки приезжают уже с нагруженными сумочками), ну это требует усилий, чтобы по ступенькам их поднять. И тоже кажется — ты видишь пожилого человека, который с этой тележечкой со своей цок-цок-цок по ступенькам, и реакция может быть очень разной, потому что бабушки тоже по-разному настроены.
К. Мацан
— Меня однажды так отшили, будто я хотел сумку забрать, а не поднять.
Т. Семчишина
— Да. Потому что бывает, что, действительно, ну вот люди как-то так реагируют остро. И, ну, для себя я какую-то формулировку нашла такую, что когда я подхожу, говорю: «Извините, пожалуйста, разрешите вам помочь!» — и это оставляет человеку абсолютную свободу, потому что кто-то может сказать: «Да мне и так удобно». О’кей. «Да, хорошо, очень было бы здорово». «Нет, не нужно». И... Ну, и когда... И себя чувствуешь в этом тоже свободной. И человеку ты предлагаешь, и оставляешь ему право отказаться и свободу отказаться или принять.
Конечно, гораздо сложнее, когда речь идет не о физической помощи, которая очевидна, а о помощи (или не помощи), о каком-то участии, когда речь идет о горе, слезах или какой-то сложной ситуации, и мы не знаем, что случилось. Но, мне кажется, если иметь в виду, опять-таки, эту деликатность и какое-то пространство свободы, ну, по крайней мере, может быть даже, и вопрос «что случилось?» не такой удачный... Там, что ты расскажешь, что случилось? «Мне плохо». Там, «моему ребенку плохо». Что случилось... Все плохо. Но, может быть, спросить: «Я могу вам чем-то помочь?», как бы по-киношному ни звучала эта фраза. Или: «Не могу ли я что-то для вас сделать?» И если человек скажет «нет», может быть, побыть еще, посмотреть на него и уйти?
К. Мацан
— В прошлой части программы ты говорила, когда мы начали в самом начале размышлять о том, насколько человеку в медицинском деле труднее или проще, скажем так, прийти к вере, найти утешение к вере, ты сказала: «Все мы переживаем боль и сомнения». Я вот хотел бы к этой фразе творчески придраться. Опять же, может быть, это будет связано с твоей работой, может быть, нет, но какие у тебя сомнения в вере, какие вопросы к Богу (если это одно и то же — сомнения в вере и вопросы к Богу)? Я понимаю, что ты вряд ли ставишь под сомнение бытие Божие как таковое. Хотя сейчас ты расскажешь. Но тогда чего они касаются?
Т. Семчишина
— Они действительно не касаются бытия Божия. Но... Есть, например, сомнение — это один из самых болезненных вопросов, я думаю, что не только для меня. Это вопрос, что есть благо. Что есть благо, ну, например, для конкретного ребенка. Или что есть благо для его семьи. И если мы говорим о том, что, ну, «я верю, что Господь всемилостив и благ, и в Его деснице тайна человеческой судьбы», то где это благо в какой-то конкретной ситуации, где его очень сложно разглядеть или невозможно? И что есть благо в этой ситуации? Это вопрос, который довольно часто снова и снова приходится ну как-то решать, задавать, по крайней мере, этот вопрос.
К. Мацан
— Ты имеешь в виду, может ли болезнь, например, быть благом для семьи, для человека, для ребенка?
Т. Семчишина
— Я боюсь сейчас уйти в какие-то теоретические размышления, потому что все-таки эти, наверное, вопросы имеют право задавать только непосредственные участники. Легко сидеть в студии и говорить о таких вещах. Но, скорее, это какие-то очень конкретные события или конкретные... Даже, наверное, не столько сама ли болезнь — благо. Я не буду касаться этой темы — она слишком деликатная, и она слишком индивидуальна для каждого конкретного человека. Но в процессе лечения и в процессе борьбы за жизнь мы, да, сталкиваемся с ситуациями — ну все ли мы сделали правильно и все ли мы сделали, исходя из блага, из пожелания блага, например, такой вопрос. И еще вопросы смысла, который, наверное, основополагающий — в чем смысл, где смысл? Наверное, немножко сложно говорить об этом абстрактно, но я боюсь, честно говоря, приводить какие-то конкретные примеры, потому что опасаюсь быть недостаточно бережной и деликатной к тем людям, о которых я могу рассказывать.
К. Мацан
— Когда человек надеется на чудо, а чудо не случается, это вызов вере?
Т. Семчишина
— Это очень серьезная проверка, я думаю. Потому что, как сторонний наблюдатель, опять-таки, я могу говорить о том, что очень часто чудо, которого мы хотим, оно имеет очень конкретные осуществления, да? То есть, мы хотим очень конкретных вещей, надеясь на чудо. Например, в ситуации болеющего ребенка хотим его выздоровления во что бы то ни стало. Вопрос блага в этом тоже очень важен, потому что иногда, например, в силу ряда причин, осложнений, лечения мы, как медики, можем понимать, что если даже ребенок выживет в этой ситуации, то его жизнь не будет полноценной. Он, например, ну, не сможет никогда ходить или не сможет говорить, или еще чего-то не сможет. То есть, его выживание физическое — оно не будет означать качества жизни и полноты этой жизни. Ну, хотя о полноте, наверное, можно говорить в духовном смысле, и мы, наверное, не будем эту тему затрагивать. Но я вижу, например, несколько вещей и могу поделиться такими размышлениями — что чудо иногда может быть в другом. Мы просим конкретного чуда в выздоровлении, а чудо случается, выражаясь в каких-то других вещах, хотя ребенок погибает, например, и этого выздоровления мы не получаем.
Но когда я говорила еще о том, что это такая проверка того, что стоит наша вера... С одной стороны, мы помним прекрасно все евангельские строки — «просите, и что бы вы ни попросили Во Имя Мое, да будет вам», С другой стороны, это тоже достаточно известные слова — о том, что «что нам дороже — сам Бог или Его блага, или Его благодеяния?» И вот в ситуации, когда мы просим и не получаем, очень бывает сложно, но возможно сохранить веру в то, что Бог всемилостив и благ, и неизменен, и принять из Его руки то, что происходит, даже если мы сейчас этого не понимаем. И даже если очень больно. И даже если эта боль потери разрывает сердце.
Но я вот, наверное, не посмею здесь говорить о наших родителях, потому что действительно для этого каждый проходит свой путь, и свой путь осмысления, и свой путь веры. Но вот здесь очень серьезно встает вопрос, насколько дорог мне Бог. Если я не сомневаюсь в Его существовании, если Он был здесь, если Ему небезразлична судьба моего ребенка, если Ему небезразлично все, что происходит с нами, как дальше строить эти отношения, если случилось то, что случилось.
И почему-то вот хочется мне еще одним поделиться — тоже важным, мне кажется, моментом таким. Однажды мы провожали семью, у которой умер малыш. Было отпевание, и батюшка наш, больничного храма после того, как отпевание закончилось, он подошел к супругам, к родителям малыша, обнял их и сказал: «У вас было время надежды, теперь оно закончилось, и наступает время веры и любви». И это настолько точно отражает состояние... Ну вот, по крайней мере, это такое было точное описание для этой конкретной семьи, потому что они до последнего надеялись. И сейчас, когда все закончилось так, как закончилось, они возвращаются домой, но возвращаются домой, к сожалению, с погибшим ребенком. Но наступает время, когда ты можешь верить во встречу, ты можешь верить в то, что любовь не заканчивается земной жизнью, и что любовь продолжается. Вот, мне кажется, это какое-то максимально точное описание того, что может происходить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Вот буквально предвосхищаешь ты ту тему, о которой я хотел бы в этой последней части нашей программы поговорить, без которой, конечно, наш сегодняшний разговор был бы неполным. В том смысле, что мы всю программу говорим о твоей работе, о том, что ты видишь на работе, как медицинская сестра в детской реанимации, о трудных ситуациях, боли, страдании, смерти как о вызове вере. Как о вызовах. Но что-то мне подсказывает, что этим, скажем так, духовная палитра твоей работы не исчерпывается, и наверняка есть место и наблюдениям встречи с надеждой, с любовью, с тем светлым, что происходит. И это тоже связано с верой, может быть, дает ей расти, укрепляться, убеждаться, утешаться, получать от Бога утешение. Вот насколько в этом смысле тут твоя работа на твою веру влияет? Был ли пройден какой-то путь — вот не с точки зрения вызова и проверки, а с точки зрения вот ее еще большего какого-то раскрытия и, ну, если угодно, открытия красоты Божьего замысла о нас всех?
Т. Семчишина
— Мне действительно не хотелось бы, чтобы у наших слушателей создалось впечатление, что где-то мы на передовой, где постоянные испытания и непрерывные вызовы жизни и вере. (Смеется.) Хотя, я говорю, конечно, это часть тоже нашей повседневной жизни.
Изменилось ли как-то само понимание, да? И как-то больше раскрылось ли видение Божьей красоты? Мне кажется, что очень явно в наших вот повседневных делах, в нашей повседневной работе раскрывается красота встречи. Красота встречи с человеком. Потому что, несмотря на то, что иногда рутина подразумевает какую-то скорость — что один, второй, третий, это поток людей, но эти лица и судьбы, которые проходят, это, конечно, удивительные какие-то такие нити и удивительные переплетения. Огромное у меня уважение вызывают наши родители и дети. Хотя с детьми мы не всегда имеем возможность общаться — ну, потому что, в силу особенностей отделения, мы можем уже видеть их в медикаментозной коме и под аппаратами, но с кем-то мы общаемся, и это люди, которые дарят огромную радость, как бы это ни странно показалось, и удивление, и удивление жизни. И... Ну, мы тоже меняемся, видя этот свет и видя эту красоту.
И, конечно, не могу не вспомнить одну из наших недавних таких историй, когда у нас полгода лежал малыш, и ему нужна была почечно-заместительная терапия. Ну, поэтому он был в сознании, он мог общаться. У него была масса каких-то игрушечек, книжечек. И мы его очень полюбили все — женская часть коллектива точно, но даже наши реаниматологи, конечно, они с большой нежностью относились к этому малышу. И поскольку он был у нас достаточно долго, и, конечно, для ребенка ситуация непростая — да, он днем находится с мамой, но он все равно в относительно незнакомом пространстве, на ночь он должен оставаться один, незнакомые люди, которые постоянно меняются и которые какие-то процедуры проводят. Но он, как любой ребенок, растет, смотрит на мир, чему-то учится, что-то ему нравится, что-то ему не нравится. И он это все разделял с нами. Мы научились читать, играть, какие-то новые вещи придумывали для того, чтобы его порадовать. (Смеется.) И мы многому учились...
Я не знаю, как ответить на этот вопрос, мне немножко сложно. Наверное, мне даже сложнее ответить на этот вопрос, чем на вопрос касательно вызовов. Но мы видим, насколько... Вот я думаю, что благодаря работе это тоже очень проявляется. Мы видим, насколько мир разный, насколько люди разные. Иногда, как бы банально это ни прозвучало, насколько уникален путь каждого человека и насколько все бывает неоднозначно, и не надо торопиться с выводами о человеке, например, или о семье. Лучше всего не пытаться со своими какими-то понятиями «правильными» на семью наседать, а побыть рядом с ней и сопроводить. Это, наверное, лучшее, что мы можем сделать. Этому работа очень учит. И она всегда напоминает о том, что Дух Святой — Он не в грохоте, а Он в тихом веянии ветра, вот в такой деликатности, нежности и соприсутствии. Это очень явно всегда.
К. Мацан
— Не могу тут не спросить, раз уж прозвучало имя чрезвычайно дорогого мне митрополита Антония Сурожского. Дорогого — в смысле, автора, пастыря, чьи тексты во многом вообще меня, конечно, тоже к вере привели и сформировали, видение каких-то вещей. Он много говорит о необходимости... Не необходимость — плохое слово «необходимость»... о молчании, о возможности молчания. В каких-то ситуациях быть с человеком рядом, без слов, просто быть, присутствовать, чтобы суть твоя была здесь, вместе с ним. И, с одной стороны, в общем-то, не так уж редко мы об этом говорим — о том, что слова часто не нужны лишние. А с другой стороны, так ли это просто на практике? Владыка Антоний тоже в своих текстах... Мне даже довелось один переводить с английского на русский, ранее не опубликованный по-русски текст. Вот об этом он там подробно размышляет — что тоже по-разному можно молчать. Можно просто прийти и помолчать. Ну вот я пять минут помолчал, вроде как, и исполнил завет владыки и больше... пойду дальше, поработаю. Можно молчать, говорит он, с таким достаточно напускным видом и молиться внутренне, показывая, что «вот, вот я молчу наполненно и молюсь за того человека, который рядом со мной». Может быть, такого молчания тоже не надо.
И мой вопрос к тебе, собственно, простой: а что это такое на практике? Удавалось ли, вот удавалось ли этот совет владыки воплощать по-настоящему? Я спрашиваю без подвоха, потому что мне это неизвестно — мне не удавалось, не было повода проверять это. А у тебя, наверное, поводов предостаточно.
Т. Семчишина
— Это совет, наверное, во многом «на вырост». Потому что это то, к чему можно всегда стремиться и пробовать, пробовать, пробовать снова, как и множество других советов, которые владыка дает. Но ты помнишь эту ситуацию, которую мы обсуждали, этот пример — если мама сидит около отделения заплаканная. Иногда... ну здесь какая-то чуткость, наверное, все-таки нужна. Потому что иногда, может быть, действительно один из способов проявить участие — это сесть рядом с ней. И, может быть, не сразу начать говорить, предлагать, и это тоже может быть такой формой, ну, «я свое дело сделал, могу теперь идти, быть свободнее». Я подошел, спросил: А ничего не надо? Помочь вам?" — «Не помочь». — «Отлично!» И с чистой совестью уходить домой.
К. Мацан
— Я прямо себя узнаю, сейчас ты описываешь...
Т. Семчишина
— Но посидеть рядом и как-то прислушаться — может быть, человек что-то скажет, а может быть, нет, и вот, как это владыка часто называет, «из глубины молчания задать вопрос», это уже, наверное, уже такая способность и какая-то душевная внимательность более высокого уровня.
Удавалось ли или не удавалось — я не знаю. Я не знаю, не мне судить, но...
К. Мацан
— Надо спросить у тех, рядом с кем ты молчала.
Т. Семчишина
— Вот я точно знаю вот что. Иногда мы с коллегами с нашими тоже обсуждаем какие-то сложные ситуации, которые случаются у нас на работе. Это могут быть и конфликты, например, с кем-то из родителей или какие-то ситуации кризисные такие, когда не знаешь, как реагировать, и довольно часто я слышу от наших девушек-медсестер вопрос (ну, он такой даже риторический), что «ну я не понимаю, что говорить, я не знаю, что сказать». Вот идет человек, который вот только что вышел из палаты, где умер ребенок его. И, вроде, с одной стороны, я тоже с ними работала, и как-то хочется выразить им соболезнование, но я боюсь подойти, потому что я не знаю, что сказать.
И однажды, когда мы беседовали с человеком вне нашей сферы, и я вдруг поймала себя на мысли, что у меня вопрос этот не возникает — о том, что сказать. И, наверное, можно считать это вот таким плодом наследия владыки. Потому что я не владею какими-то техниками и словами, которые всегда срабатывают, что придает мне уверенность и ту самую мотивацию и отсутствие страха в том, чтобы подойти к тому-то. Но иногда я понимаю, что ты можешь, даже переступив, там, через собственные неудобства, страх внутренний или все, что угодно, но просто подойти, и этого бывает достаточно. Иногда из этого рождаются слова, иногда нет. И иногда бывает, что... ну особенно когда ситуация крайне напряжена в силу переживания... И говорить, что... Просто я понимаю, что говорить что-то — довольно глупо. Да даже не только желание исполнить совет владыки, а просто слова неуместны. Ты в этом, может быть, минуту, две, пять, не знаю, сколько, будешь, а потом всегда можно спросить у, там, родителя, например, у мамы: «Вы хотите, чтобы, там, я осталась, или уйти?» И принять тот ответ, который будет озвучен.
Но мне кажется, что я бы, наверное, так отреагировала на этот вопрос — мы очень недооцениваем роль тишины и роль молчания. И как-то иногда как будто есть какое-то клише, что вот эта тишина и молчание — это отсутствие действия. Или это отсутствие, там, наполненности действия, наполненности смыслом. Хотя очень часто оно может быть гораздо более значимым, чем любые слова, сказанные от души, формально, те, не те. Часто слова действительно не имеют значения, мы об этом забываем. И отношение человеческое — оно не обязательно выражается в словах. Оно может быть в жесте или во взгляде выражено.
К. Мацан
— Вот мы на радио, к сожалению, не можем вообще без слов обойтись. Иначе это была бы тишина, которую было бы странно слушать. Но пускай наша сегодняшняя беседа, вот чьи-то слова сказанные, послужит к тому, чтобы, их услышав, нам всем захотелось — я это говорю абсолютно искренне и ответственно — немножко помолчать и побыть в тишине, но в такой вот не отсутствующей тишине, а вот именно в том, о чем ты сказала, — в тишине присутствия и в наполненном молчании рядом с ближними, с тем, кому сейчас нужна наша помощь.
Спасибо огромное тебе за нашу сегодняшнюю беседу. Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами была в программе «Светлый вечер». Я уверен, не последний раз на радио «Вера» мы с тобой общаемся, так что до новых встреч на волнах нашей радиостанции.
Т. Семчишина
— Спасибо большое! Всего доброго!
К. Мацан
— Счастливо! До свидания!