У нас в гостях был клирик Храма пророка Божия Илии в Обыденском переулке, секретарь ученого совета Сретенской духовной семинарии протоиерей Николай Скурат.
Накануне дня памяти иконы Божьей Матери "Нечаянная Радость" мы говорили об истории этой иконы, о том как эта икона попала в храм пророка Илии в Обыденском переулке.
А. Пичугин
— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, в этой студии Лиза Горская...
Л. Горская
— ...и Алексей Пичугин.
А. Пичугин
— Сегодня, в преддверии праздника иконы Божьей Матери «Нечаянная радость» мы поговорим про этот образ, про список с образа иконы «Нечаянная радость», который хранится в московском храме Пророка Божия Ильи Обыденного, с протоиереем Николаем Скуратом, священником, клириком этого храма. Здравствуйте, отец Николай!
Протоиерей Н. Скурат
— Здравствуйте.
Л. Горская
— Может быть, для начала поговорим о том, что за сюжет, что за событие легло в основу этой композиции?
Протоиерей Н. Скурат
— В основу иконографии иконы Божьей Матери «Нечаянная радость» легло сказание книги «Руно орошенное» святителя Димитрия Ростовского. Событие это происходило незадолго до того момента, когда он жил. Он составлял его еще иеромонахом. Книга вышла в 1680 году. И в этой книге описывается это событие. Некий человек, судя по всему, средних лет, не пожилой, а скорее, ближе к молодому возрасту, имел достаточно хорошее воспитание в детстве с православной точки зрения. Научили его молиться. И вот куда бы он ни шел, он всегда молился перед выходом на дело. И вот однажды он задумал дело беззаконное и пошел, собираясь идти, по обычаю, стал молиться перед образом Божьей Матери, который находился у него. И, молясь, он вдруг увидел, что икона ожила, задвигалась, и из тех мест на теле Богомладенца, где впоследствии копьем, гвоздями были проделаны раны при распятии и предшествующих страданиях, и на Кресте, хлынула потоком кровь. Он был потрясен, возопил к Божьей Матери: «Кто это сделал?» И тогда Божья Матерь ему ответила: «Ты и такие грешники, которые своими грехами распинают, продолжают распинать Моего Сына». Он был потрясен таким явлением, стал просить Божью Матерь о ходатайстве, обращался к Спасителю. Но Спаситель его не слушал. Тогда он возопил в Божьей Матери. И вот, по неоднократным его прошениям, Божья Матерь все-таки упросила Своего Божественного Сына простить этого грешника, и, как свидетельствует Димитрий Ростовский, далее он пожил богоугодно. Икона, к которой относится это сказание, называется Елецкая и Черниговская икона. Находилась она в Чернигове, в монастыре, и как раз во времена Димитрия Ростовского особые чудеса были, как икона плакала. И вот по этому поводу, собственно, Димитрий Ростовский и собрал эти все повествования об этой иконе. И вот иконография Божьей Матери появилась несколько позже, сначала распространился рассказ. Если посмотреть на икону Божьей Матери Елецкую и Черниговскую, то она... Ну, Черниговскую икону все знают, она находится в Черниговском скиту Троице-Сергиевой Лавре, раньше она находилась в самой Лавре, в Троицком соборе, в притворе. Там Божья Матерь имеет другой поворот головы. А вот на иконе «Божья Матерь «Нечаянная Радость» постепенно как раз и подчеркнуто, что Божья Матерь развернулась к грешнику и с ним беседует, держа младенца в той же руке, что и держала. И вот, собственно, изменение этого человека по милости Божией и по ходатайству Божьей Матери дало ему вот эту радость нечаянную покаяния, прощения. И поэтому икона эта именуется теперь «Нечаянная радость».
А. Пичугин
— У Вас в храме хранится список почитаемый. Как он туда попал?
Протоиерей Н. Скурат
— Это целая очень большая история. Дело в том, что, как я уже говорил, попытки найти самые ранние списки (я такие попытки делал) относятся к... В XVIII веке есть изображения, лубки, картинки, где постепенно формируется образ Божьей Матери «Нечаянная радость». А где-то уже к концу XVIII века уже встречаются такие образа вот именно такой иконографии, как сейчас. Справа как бы, в правом верхнем углу — икона Божьей Матери «Нечаянная Радость», Божья Матерь Елецкая и Черниговская, точнее, вот такая ожившая, с Богомладенцем. И перед ней на коленях молящийся грешник, вот этот человек. И вот первое упоминание именно нашей иконы относится к 1816 году, когда из царских комнат икона была передана в Церковь Благовещения на Житном дворе. Ну, я предполагаю, почему из царских комнат и почему в эту церковь. Потому что, как Вы знаете, разорение Кремля в 1812 году французами, уничтожение многих кремлевских зданий, сокращение, как мы сейчас скажем, жилых площадей привело к тому, что когда обозы вернулись обратно, просто нужно было где-то размещать и вещи, и, конечно, святыни. Святыни — вот Святую икону Божьей Матери «Нечаянная Радость» передали в храм Благовещения на Житном дворе. К сожалению, этот храм до нашего времени не сохранился. Сохранилась башня, которая так и называется — Благовещенская, потому что к ней была пристроена Благовещенская церковь. И потом, уже внутри башни, был сделан придел Иоанна Милостивого, который тоже, конечно, не сохранился, потому что церковь была полностью ликвидирована, уничтожена — сначала закрыта в 1918 году, а уничтожена где-то на рубеже 20 — 30-х годов.
А. Пичугин
— И надо оговориться, что речь идет о Благовещенской башне Московского Кремля все-таки.
Протоиерей Н. Скурат
— Благовещенская башня Московского Кремля — это следующая после угловой Водовзводной.
А. Пичугин
— Да-да.
Протоиерей Н. Скурат
— Вот как раз напротив Большого Кремлевского дворца. А сам храм уничтожен рядом с (нрзб.). Вот оттуда священник этого храма, протоиерей Николай Константинович Лебедев, эту икону спас в 1918 году, когда... Ну, почему пришлось это делать? Сами понимаете, советское правительство въехало в Кремль и сказало всем: «Уходите». Закрыли монастыри. Некоторое время монастыри подействовали в рамках приходских храмов, но очень быстро, уже в середине... к концу 1918 года уже ничего не было в Кремле, Кремль был полностью закрыт для посещения. И вот он перенес эту икону в соседний с Кремлем храм. Напротив Боровицких Ворот был храм Николы Стрелецкого. На месте этого храма сейчас часовня.
А. Пичугин
— Часовенка стоит, да, при съезде с моста.
Протоиерей Н. Скурат
— Да, совершенно верно, напротив входа в галерею Шилова.
А. Пичугин
— Да-да-да.
Протоиерей Н. Скурат
— Там года три эта икона пробыла и затем, по благословению святейшего патриарха Тихона — как раз я нашел документ, который об этом говорит, — ее перенесли в церковь, тоже уничтоженную — храм Похвалы Пресвятой Богородицы в Башмакове. Этот храм стоял у подошвы Храма Христа Спасителя — между храмом и Большим Каменным мостом, не доходя до Ленивки.
А. Пичугин
— Все ближе и ближе к Вашему храму.
Протоиерей Н. Скурат
— Да, совершенно верно. После закрытия этого храма (он был закрыт одновременно с Храмом Христа Спасителя и взорван) икона... Вот дальше документальные следы теряются. Есть только свидетельства современников — воспоминания, мемуары. Ну, мемуары все-таки требуется проверять, а мы еще не все до конца проверили. Она была перенесена в церковь Священномученика Власия, а потом она уже обнаруживается..
А. Пичугин
— Это было важно даже в 40-е годы, что это икона из другого района Москвы, и важно ее вернуть туда же, откуда она приехала в Сокольники?
Протоиерей Н. Скурат
— Это было важно, безусловно, потому что в одном храме было очень много святынь, с одной стороны, с другой стороны, все эти святыни были перенесены в какой-то степени насильно, вопреки желаниям основной части православных верующих. И эта икона возвращалась в свой район. Ближайший храм — храм Благовещения, тем более, Похвалы в Башмакове... Даже Николо-Стрелецки
Л. Горская
— А почему это так важно? Казалось бы, ну, икона — и икона. Какая тебе разница, где она находится? Ну, съезди в Сокольники, если хочешь приложиться.
Протоиерей Н. Скурат
— Ну, понимаете, с одной стороны, конечно, сейчас уже это, может быть, не играет такой большой роли. А ведь Вы помните, Москва начала века и первой половины только-только обжилась первой веткой метро.
А. Пичугин
— Так вот — «вот Сокольников до Парка на метро». Подлинный смысл-то — от Сокольников, а у Вас «Парк культуры» рядом, да.
Протоиерей Н. Скурат
— Но, тем не менее, в этой местности было очень много почитающих эту икону людей, и поэтому возвращение этой святыни в исторический район, где все ее, собственно, знали и все туда регулярно ходили молиться, — это же в нашем в то время районе был очень большой приход. Рядом были фабрики. Все эти доходные дома... Были коммунальные квартиры. И в нашем приходе насчитывалось до 4 тысяч прихожан.
А. Пичугин
— Ну, понятно, что это люди, которые не каждое воскресенье приходили на службу, а которые в течение года, может быть, иногда заходили, но большая часть на большие праздники, в Рождество, на Пасху появлялись.
Протоиерей Н. Скурат
— Ну, я, может быть... Может быть, действительно, многие и так. В то время, тем более, это было трудно сделать. Но, Вы знаете, как раз я работал с одним делом... В 1930 году наш храм хотели закрыть. Это были годы уже после красного террора.
Л. Горская
— В смысле, «с делом» — это Вы из архива взяли материалы дела?
Протоиерей Н. Скурат
— Да, да. Это было после красного террора, после всех уже вот этих изъятий ценностей, после уже уничтожения тысяч из духовенства и, надо сказать, активных верующих. И, тем не менее, более тысячи жителей окрестных домов подписались в пользу сохранения действующего храма. И при этом указывали свои адреса.
Л. Горская
— Что было смело!
Протоиерей Н. Скурат
— Да, что было смелым, да.
А. Пичугин
— То есть он не был закрыт ни до военного времени, ни вовсе?
Протоиерей Н. Скурат
— Да. Он благодаря и мужеству людей, и вере их, конечно, и, в общем-то, мудрости руководства храма, потому что письмо было написано очень грамотно в Моссовет, храм оставили...
Л. Горская
— В чем грамотность заключалась?
Протоиерей Н. Скурат
— Ну, грамотность заключалась в том, что были найдены неверные посылы в установках на закрытие храма. В частности, собирались делать детскую техническую станцию в храме, который не имел отопления. И вот, с одной стороны, вот этот был повод. С другой стороны, конечно, то, что вокруг уже к тому времени все храмы были закрыты. Был закрыт Храм Антипа на Колымажном Дворе, Ржевской Иконы Божьей Матери, Храм Сошествия Святого Духа у Пречистенских ворот — он был маленьким и не вмещал всех прихожан. К тому времени уже был закрыт практически Зачатьевский монастырь. То есть все вокруг было закрыто.
Л. Горская
— Ну, то есть, письмо — то есть «мы, вроде как, и не против, но дети замерзнут, а вот храма нет».
Протоиерей Н. Скурат
— Нет, нет, и потому, что храма нет, и дети замерзнут. То есть нет оснований, собственно, с какой стороны ни посмотри, это неправильно. И, в общем, советская власть в этом отношении проявила такое милосердие, и наш храм не закрыли.
А. Пичугин
— Протоиерей Николай Скурат, клирик храма Ильи Пророка Божьего в Обыденном переулке, сегодня у нас в гостях в программе «Светлый вечер». И вот тут как раз очень интересная тема. Храм Ильи Обыденного, насколько я могу судить, сыграл очень важную роль в церковной жизни советской Москвы. Потому что открытых храмов в Москве было, конечно, немного, но были. А вот Ваш храм Ильи Обыденного стал таким местом притяжения московской интеллигенции. Я читал какие-то Ваши воспоминания в Интернете, где Вы говорили о том, что Вас в детстве туда водили, ну, а Ваш папа — очень известный преподаватель Московской духовной Академии и семинарии. То есть можно сказать, что Вы росли в церковной среде и с детства посещали этот храм, поэтому какая-то часть такой церковной советской действительности происходила на Ваших глазах. Вот очень интересно — может быть, Вы поделитесь какими-нибудь воспоминаниями?
Протоиерей Н. Скурат
— Ну, наверняка, это тоже следствие вот такой Милости Божией по заступничеству Божьей Матери к нашему храму. Дело в том, что и святейший Алексий Первый, и святейший патриарх Пимен очень почитали... И святейший патриарх Алексий Второй тоже неоднократно бывал в нашем храме, несмотря на развернувшуюся церковно-обществ
А. Пичугин
— Патриархия рядом, через дорогу.
Протоиерей Н. Скурат
— Да. Поэтому даже святейшие патриархи шутили, что «это наш приходской храм». Если говорить по старым дореволюционным правилам, прихожанином являлся тот, кто жил в приходе. Не обязательно он ходил в храм — он мог ходить в другой храм исповедоваться, жить общинной жизнью, но, в принципе, он должен требы основные совершать в своем приходе. Поэтому вот...
Л. Горская
— Что значит «совершать основные требы»?
Протоиерей Н. Скурат
— Ну, крещение, венчание и отпевание должны были до революции происходить в храме, который являлся приходским для данного района. Почему? Потому что храм являлся одновременно ЗАГСом, выражаясь современным языком, и все духовенство вело метрические книги на всех. Вот если посмотреть метрическую книгу, там все подписывались — и священник, и дьякон, и псаломщик, все подписывались. Поэтому это был документ, который потом сохранялся, и сейчас по этим документам... Собственно, в советское время они были изъяты, конечно, и по ним выдавались метрики уже государственного образца.
А. Пичугин
— Ну да, требы, конечно, совершались в храмах по месту жительства человека. А вообще же ведь в традициях церковной Москвы конца XIX века — сходить послушать Константина Розова в Кремль, потом съездить на проповедь такого-то священника в Сокольники, например, еще куда-то.
Протоиерей Н. Скурат
— Нет, это конечно. Но особенно такие... Но ведь какие-то основные богослужения... Особенно, допустим, Великий Четверг — Вы же вряд ли пойдете со свечой, с огоньком из Сокольников. Вы все-таки сходите, из своего храма принесете приходского. Допустим, у кого-то — это не запрещалось, — конечно, духовником мог быть священник в другом храме. Но...
Л. Горская
— Но стоит, наверное, оговориться, что, по существующей благочестивой традиции, в Великий Четверг приносится домой свеча, с которой люди стоят во время чтения Страстных Евангелий.
Протоиерей Н. Скурат
— Да, совершенно верно. Вот поэтому... И какие-то другие действия. Потому что, понимаете, опять же, вот сейчас благодаря святейшему патриарху Кириллу и его программе «200» сейчас очень многие москвичи получили возможность — с детьми мамы, с маленькими детьми — посещать храмы рядом с домом. Это шаговая доступность. Старики. Это было ведь и раньше, то же самое. Поэтому, конечно... До революции даже у нас при приходе действовала богадельня. Поэтому вот такая возможность — конечно, ходить все-таки в храм поближе... Тем более, что, подчеркиваю, в 1935 году появилось метро. Это первая ветка. А так-то вообще перемещение по Москве было очень сложным. Когда-то и метро, бывало, не работало. Когда-то... А в войну вообще все было... Даже трамваи не работали. Вот (нрзб.) священник, такой отец Николай Тихомиров, настоятель храма, ходил на службу пешком. Он жил рядом с Даниловским кладбищем.
А. Пичугин
— Пешком ходил?
Протоиерей Н. Скурат
— Пешком.
Л. Горская
— И сколько это километров примерно?
Протоиерей Н. Скурат
— Ну, я думаю, что это километров пять, наверное, примерно.
Л. Горская
— Но, с другой стороны, некоторые священнослужител
А. Пичугин
— Я знаю священника, который живет в Москве. Нет, вернее, который живет в Москве. При этом на приходе, если он живет в одной области, а служит в соседней.
Л. Горская
— Угу. Ну, он вряд ли, конечно, пешком ходит.
Протоиерей Н. Скурат
— Нет, но тут еще...
А. Пичугин
— Ну, там недалеко, граница проходит.
Протоиерей Н. Скурат
— Ну, это, конечно, бывают разные ситуации. Но тут, в данном случае, еще усугублялось тем, что им нужно было идти в войну пешком, так умудриться пройти, чтобы, с одной стороны, не нарушить комендантский час (а он действовал), а с другой стороны, вовремя прийти на богослужение.
Л. Горская
— Интересно. И как же... Известны какие-то подробности этого пути?
Протоиерей Н. Скурат
— Ну, подробность... Выходил он рано, я знаю...
Л. Горская
— Шел долго.
Протоиерей Н. Скурат
— Шел долго. Он шел, и центральную часть Москвы, где уже было много проверок, он уже проходил в то время, когда это можно было делать.
А. Пичугин
— Еще раз напомню слушателям, что у Вас храм, который никогда не закрывался, поэтому, мне кажется, у таких церквей должна сложиться наследственность в общине. Люди, которые ходили в этот храм в 40-е годы, в 50-е — их дети приходят. Казалось бы, у нас в центре Москвы, вроде, уже не так много народу живет, но все равно... В нашем представлении, во-первых, это редкость, а во-вторых, кажется, что центр Москвы еще сохранил такие остатки старой московской интеллигенции, которая тоже должна, по идее, посещать храм в Обыденном переулке. Правда, нет?
Протоиерей Н. Скурат
— Ну, если мы говорим о старой московской интеллигенции, то, конечно, она уже сильно поредела от времени. Ведь заметьте, уже 25 с лишним лет, как изменились условия...
А. Пичугин
— Четверть века.
Протоиерей Н. Скурат
— Да, четверть века. За это время мы похоронили очень многих наших действительно старых прихожан, Царствие им Небесное. И у нас вот сейчас есть одна прихожанка, которая ходит в храм еще с довоенного времени, она уже болеет... Ей более 100 лет. Но, с одной стороны, сами понимаете, это военное поколение уже тоже практически уходит, уже практически полностью ушло почти все. И, конечно, ситуация тоже, когда в храме... Раньше храмов не было на периферии, их было мало, сейчас они появились. И бабушки вот те же самые наши, наши старые прихожанки, ведут своих внуков поближе, потому что ездить на транспорте трудно, с пересадками. И поэтому, конечно, по всем этим факторам поредело количество наших старых прихожан. Но, тем не менее, многие семьи поколениями ходят в наш храм. Мы знаем эти семьи, да.
А. Пичугин
— А Ваши родители сталкивались в свое время с трудностями? Водят ребенка в церковь. Вам же... Я так понимаю, что Вас с рождения водили в Ильинский храм, да?
Протоиерей Н. Скурат
— Да.
А. Пичугин
— То есть 60-е годы на дворе, разгар хрущевских гонений, потом брежневский застой, но тоже, в общем, отношения с Церковью не очень хорошие, а тут ребенка в храм?
Протоиерей Н. Скурат
— Ну, вот я уже об этом сказал. Может быть, не было слышно. Дело в том, что наш храм, будучи, как Вы сказали, приходским храмом патриархии, имел все-таки некоторое такое покровительство святейшего.
А. Пичугин
— Но это храм. А прихожане?
Протоиерей Н. Скурат
— И прихожане тоже. Ведь важно что? Если в храме хорошая обстановка... А у нас были всегда хорошие пастыри. У нас был отец Александр Толский... Я был при нем, но он умер, когда мне было три года, и я его не помню живым. Но помню его преемника хорошо очень — отца Николая Тихомирова. Очень хороший был такой старец, благодатный. Был отец Владимир Смирнов, очень уважаемый священник. Конечно, мой духовник, отец Александр Егоров...
А. Пичугин
— Ну, к которому пол-Москвы ездило.
Протоиерей Н. Скурат
— Да, много людей ездило, конечно. И много воспитал. Кстати вот, еще одна причина, почему наши старые прихожане сейчас порой не ходят, потому что многие из них вышли на церковное служение. Но самый такой известный случай — это игуменья (нрзб.) Коляда, наша прихожанка. Ее брат Кирилл, настоятель храма в Бутово. Другой ее брат, Иоанн — настоятель храма (нрзб.) в Грязеве, да, на Покровке. Потом... И еще целый ряд наших старых прихожан. Вот, допустим, Сергей Николаевич Чернышов — его дочка — благочинная в Дивеевском монастыре. И поэтому много людей вышли на церковное служение в разных храмах. Порой даже уехали, приняли монашество в других областях. Поэтому естественно, что значение тем самым вот этого советского периода, такого воспитательного и окормительного, очень большое. И тем самым, конечно, значение нашего храма в советский период, как мы начали с этого, было очень велико. Если Вы можете себе представить, что в Москве было 40 храмов на 10-миллионный город.
Л. Горская
— Что в 40 раз меньше, чем положено.
Протоиерей Н. Скурат
— Да. Вот представьте себе, что на... По сути дела, если так поделить, то приход одного храма, теоретически так, среднестатистиче
А. Пичугин
— Протоиерей Николай Скурат, клирик храма Пророка Ильи Обыденного в Обыденном переулке в центре Москвы. Отец Николай также секретарь Ученого совета Сретенской духовной семинарии. Сегодня у нас в гостях в программе «Светлый вечер». Здесь Лиза Горская...
Л. Горская
— ...Алексей Пичугин...
А. Пичугин
— ...и буквально через минуту мы вновь вернемся в эту студию.
Друзья, это «Светлый вечер» на радио «Вера». Еще раз здравствуйте! Здесь, в этой студии, Лиза Горская...
Л. Горская
— ...и Алексей Пичугин.
А. Пичугин
— В гостях у нас протоиерей Николай Скурат, клирик храма Пророка Ильи в Обыденном переулке. В самом центре Москвы находится этот храм. Мы в преддверии празднования иконы Божьей Матери «Нечаянная радость» с отцом Николаем говорим и об этой иконе, и про историю храма, и храм в ХХ веке. Но давайте вернемся все-таки к изначальной нашей теме — к завтрашнему празднику. В самом начале программы мы упомянули о сюжете этой иконы — о том, что там изображен грешник, который предстоит перед богородичной иконой. Самая большая загвоздка — в том, что он однажды помолился перед этой иконой перед тем, как совершить какой-то неблаговидный поступок. И вот тут действительно такая коллизия получается — он знал, что он идет на не очень хорошее дело, но решил перед этим все равно помолиться, попросить помощи Божией, заступничества Богородицы.
Л. Горская
— Хорошо это или плохо?
Протоиерей Н. Скурат
— Я думаю, что, может быть, он даже... Это трудно сказать. Может быть, он молился просто вообще по привычке, что очень важно, кстати — вот воспитанная в нем родителями и воспитанная, может быть, им в самом себе привычка молиться ему помогла в этом случае. Конечно, молиться о том, чтобы сделать грех, это такая неправильность, противоречие. Почему? Потому что мы можем молиться только о том, чтобы что-то сделать хорошее, чтобы Господь нам помог в этом добром. И вот тут получилось такое, что просит он у Бога помощи, выходя на нехорошее дело, но все-таки он просит. И вот, видя, что, может быть, он сам еще сейчас не осознает или просто как-то не отдает себе в этом отчета, Господь вразумляет этого человека. Вразумляет особым чудом. Промысел Божий действует об этом человеке. Промысел Божий — это действие Божией благодати в мире, о котором Бог, возникающее преодоление добра зло пресекает или исправляет и обращает добрым последствием. Вот, кажется, этот вариант исправления и обращения к добрым последствиям был и в жизни этого грешника. Он «поживе богоугодно», как говорит в дальнейшем рассказ и основанный на этом рассказе акафист. Поэтому часто люди считают, что если уж они грешные, то, может быть, скажем так, «я отпетый грешник — мне молиться не нужно». Вот мы знаем, что и разбойник благоразумный, покаявшись во Христе...
Л. Горская
— И мытарь.
Протоиерей Н. Скурат
— Ну, мытарь — да, он Божьей милостью (нрзб.). И вот этот, собственно, человек, который просто молился у иконы, и так вот помолился, и Господь его вразумил на путь истинный, направил, и он получил прощение и спасение.
Л. Горская
— А мы вот так говорим про человека, называя его грешником. А на самом деле он не грешнее нас. Обычный просто человек.
Протоиерей Н. Скурат
— Ну, просто он...
Л. Горская
— ...к тому же, имеющий привычку молиться.
Протоиерей Н. Скурат
— Да, совершенно верно. Он, может быть, даже лучше был нас. Потому что, по крайней мере, он уже обрел благодать у Бога, а мы еще нет. Поэтому просто вот так иконографически называем, с точки зрения исторической и с точки зрения... «Человек некий», конечно, его называть надо, как называет его Димитрий Ростовский.
Л. Горская
— А вот что касается чуда, такого явного чуда, которому этот человек стал свидетелем... Ведь чудеса Господь являет тоже ведь не каждому, а человеку, который к этому готов... Так вот абы кому-то не приходится сталкиваться в жизни. Или нет?
Протоиерей Н. Скурат
— Господь дает... Господь ведь благ, Он совершает благие дела — благие дела, которые послужат пользе, тому, кому эти чудеса являются. И в данном случае Господь явил это чудо этому человеку — он покаялся. Я думаю, что и мы порой встречаемся с какими-то особыми событиями. Может быть, нас Господь где-то и вразумляет, но, может быть, увы, ненадолго. Вот нам бы тоже надо как-то обращать внимание на окружающую жизнь, может быть, видеть эти особенности вокруг нас и делать соответствующие выводы.
А. Пичугин
— А мне опять хочется углубиться в историю Обыденского прихода. Икона — Вы говорите, с послевоенных времен находится в Вашем храме. А быстро ли она обрела такое всенародное почитание? Народ, люди стали приходить в Ваш храм именно к этой иконе со всей Москвы.
Протоиерей Н. Скурат
— Икона была очень почитаемой еще до...
А. Пичугин
— Да, я помню, раз уж одним из условий возвращения приходом в Сокольниках в лоно патриархии...
Л. Горская
— Общины, да?
А. Пичугин
— ...да, общины, было условие передачи этой иконы в ее историческое место, то есть в район Пречистенки, то явно совершенно, что в Москве ее почитали.
Протоиерей Н. Скурат
— Очень почитали. Я как раз работал в архиве, и мне случайно попались документы административног
А. Пичугин
— А я смотрю — в «Википедии» (ну, где же — в «Википедии») написано, что до революции 1917 года наиболее известный и чтимый список иконы «Нечаянная Радость» находился в московской церкви Неопалимой Купины в Хамовниках. Ну, то есть относительно недалеко от Вашего храма. А что это за образ?
Протоиерей Н. Скурат
— Это был образ, я знаю это упоминание. Но на самом деле вот это... Я не знаю, откуда они взяли эту информацию. Потому что, понимаете, «Википедия» — это очень недостоверный источник информации. Я не рекомендую им пользоваться. Я рекомендую лучше пользоваться православной энциклопедией. Но, к сожалению, на букву «Н» еще там не вышла статья, но тем не менее. Там была чтимая икона, но среди тех перенесений, какие были... Переносили какие образа? Вот «Нечаянную Радость», которую из Кремля, то есть нашу, можно сказать. Потом, переносили образ «Нечаянной Радости» из часовни у Серпуховских ворот. Часовня тоже называлась «Нечаянная радость».
А. Пичугин
— Да-да, у храма Вознесения.
Протоиерей Н. Скурат
— Она была не у храма Вознесения, она была на месте памятника Алишеру Навои, практически.
Л. Горская
— Кому памятника?
Протоиерей Н. Скурат
— Там же поставили памятник Алишеру Навои. Скажем так, он чуточку, буквально метрах в десяти от нее сейчас где-то стоит, от ее места бывшего. Потом была еще икона чтимая в храме Константина и Елены. И часто даже путают, считают, что наша икона происходила из храма Константина. Это неверно. Я это нашел, раскопал, доказал, потому что они были разными и по размерам, и по форме, и даже по изображению на иконе. Дело в том, что сейчас Церковью прославлена мученица Анна Зерцалова, духовная дочь отца Валентина Амфитеатрова, и она как раз написала много книг о батюшке отце Валентине, и о его приходе. И в одной из книг мне удалось найти фотографию этой иконы, которая была в Константино-Елен
А. Пичугин
— ...Спаса-на-Песк
Л. Горская
— Стратилатовом(?)
Протоиерей Н. Скурат
— ...в Федоровском храме рядом с Меньшиковой башней. Потом...
А. Пичугин
— ...на Антиохийском подворье.
Протоиерей Н. Скурат
— Да, на Антиохийском подворье. Спаса-на-Песках. Сейчас эта икона... Спаса-на-Пески недавно открылись. В Елоховском соборе есть «Нечаянная радость». То есть в ряде мест, опять же, почиталась икона, даже в таком храме, уже построенном в позднейшее время, но в послевоенное сразу. Это в Никольском храме в Бирюлево. То есть по всей Москве. Но вот переносилась в основном наша икона больше. Вот просто по этим данным, этого отдела, я бы сказал так, 89, я помню, было переносов, в отличие от всех остальных. Остальные иконы переносили реже. Ну, тут, конечно, мы имеем в виду те иконы, которые переносились. Владимирская была в Третьяковке, естественно, Донская была в Третьяковке. Поэтому, конечно, те иконы не переносили.
А. Пичугин
— Протоиерей Николай Скурат, клирик храма Ильи Пророка Божьего в Обыденном переулке, сегодня у нас в гостях в программе «Светлый вечер». Отец Николай, а что известно о подлиннике иконы? Но все это списки, списки, списки, но ведь где-то был подлинник, изначальный образ?
Л. Горская
— Ну, не подлинник, а прототип.
Протоиерей Н. Скурат
— Нет, смотрите, подлинника иконы «Нечаянная Радость» быть не может, потому что ведь это новая выработанная иконография.
А. Пичугин
— Да-да. Но ведь где-то же была первая написанная (нрзб.)?
Протоиерей Н. Скурат
— Я говорю, что я как раз искал, когда появилось изображение. И мне удалось в Петербурге, как раз в собрании Российской национальной библиотеки найти лубки, лубочные картинки собрания Раввинского(?), которые как раз разные варианты «Нечаянной Радости» и сохранили. И там постепенно... У нас тоже, кстати, в РГБ есть такие вот лубки. И вот видно, как постепенно формируется образ. Вначале икона была в левом верхнем углу, а грешник стоял с правой стороны, но потом все-таки логика неправильная — справа должна быть все-таки святыня, а справа грешник. Они меняются местами. Потом показано, как Божья Матерь разворачивается к грешнику, и постепенно, таким образом, сформировалась вот та иконография, которую мы сейчас имеем.
А. Пичугин
— Я на протяжении программы все время замечаю, что Вы занимаетесь изучением истории икон, изучением истории прихода.
Л. Горская
— Я тоже замечаю. Я все жду, когда же Алексей среагирует и...
А. Пичугин
— Да, и теперь вот мне окончательно стало интересно: а откуда у Вас возник этот интерес к истории, к изучению, исследованию различных документов? Смотрю, Вы много ездите, в архивах бываете.
Протоиерей Н. Скурат
— Значит, понимаете, как прихожанину храма с детства как раз, мне история нашего храма небезразлична. Хотя та часть, скажем так, науки, которая... Я же это считаю наукой. Кто-то, может быть, это наукой не считает, но москвоведение, краеведение...
Л. Горская
— Мы-то точно считаем, можете смело называть наукой.
Протоиерей Н. Скурат
— Вот москвоведение, краеведение — это так называемая микроистория. Но ведь на самом деле из микроистории складывается макроистория. И нужно заниматься микроисторией, потому что это необходимо. Вот у нас смотрите какая сейчас ситуация. Казалось бы, все занимаются историей Великой Отечественной войны. Я писал как раз недавно работу по истории нашего храма в Великую Отечественную войну — как он, собственно, там принимал участие. Кстати, наш храм собрал очень большие средства на защиту Отечества. И даже точно сказать, сколько храмов было в СССР до присоединения западных территорий, никто не может. Называются цифры от 100 до 400 храмов на всей территории СССР. Почему? Это говорит о том, что на самом деле микроистория вот даже тех самых не закрытых на тот момент храмов присутствует не в полноте. А это не позволяет сделать каких-то более четких выводов, отследить какие-то точные границы тех или иных гонений и так далее. Хотя, конечно, по документам Совета по делам религий уже написано много работ. Но вот наша задача — хранить святыни. Потому что святыни хранят нас.
А. Пичугин
— Отец Николай, но, насколько я знаю, Вы закончили технический вуз еще в советское время, а при этом у Вас такой неподдельный интерес к истории.
Л. Горская
— Гуманитарный интерес.
Протоиерей Н. Скурат
— Да. Технический вуз, то есть в данном случае я окончил Институт электронного машиностроения в 1982 году, факультет прикладной математики. Но в свое время верующему человеку, не комсомольцу, поступить на гуманитарную специальность было нельзя.
А. Пичугин
— Но Вы хотели?
Протоиерей Н. Скурат
— Я понимал, что это невозможно, да еще с моей биографией, о которой Вы как раз говорили. Это было невозможно. Я поступал даже в университет. Когда я писал анкету, и девушка — я очень хорошо ее помню — взяла и прочитала, я вспомнил слова Маяковского, вот, помните, о том, как берут советский паспорт за границей. Так вот она у меня брала мою анкету.
(Смеются.)
Протоиерей Н. Скурат
— Поэтому в университет я все-таки не поступил. Ну, потом уже, немножко будучи мудрее, я поступил в МИЭМ на факультет (нрзб.) математики, окончил его, работал потом по специальности и, любя историю, конечно, читал литературу. А потом уже, в сознательном возрасте, в более таком уже зрелом, уже женившись, я остался жить в церкви, уже как церковный работник, скажем так, а потом священнослужител
А. Пичугин
— Ну, про историю. История-то — это вот с детства, от того, что Вы ходили в храм, Вас водили, Вам было интересно, Москва (нрзб.) мозаика?
Протоиерей Н. Скурат
— Нет, конечно, конечно. Но, понимаете, любить историю... Вообще, любой москвич любит свой город, любит свою историю, любит... Что-то рассказывала и бабушка мне, конечно, и родители. А бабушка у меня очень чтила, была духовной дочерью отца Алексея Мечева, и почитала и отца Сергия Мечева. Поэтому она оставила воспоминания о них — вот книгу «Пастырь добрый» такую. Вот, знаете, собственно, ее материалы все... И, конечно, она тоже была какое-то время прихожанкой Обыденского храма. Она в свое время привела маму к отцу Александру Егорову, потом мама привела меня к отцу Александру Егорову, когда мне стало семь лет. И потом уже я ходил в храм... Ну, как — мальчик же не исповедуется, поэтому батюшки ему все, в общем-то, пока одинаковы. А потом уже ходил к отцу Александру Егорову, и вот до самой его кончины. Так вот он меня и благословил потом принимать сан. Поэтому история, как таковая, это же наша жизнь. Как не интересоваться собственной историей, собственной жизнью, жизнью своих предков?
А. Пичугин
— А Вы говорите про своего духовника, отца Александра Егорова, о котором осталось очень много воспоминаний, совершенно разных. Люди действительно оставили... Он о себе оставил очень хорошую память. А может быть, Вы тоже вспомните что-нибудь об отце Александре? Потому что сейчас уже как-то время проходит, и не так часто вспоминают об этом удивительном московском священнике второй половины ХХ века?
Протоиерей Н. Скурат
— Ну, об отце Александре, конечно, вспоминают его духовные чада. Издаются порой книги. Даже Зачатьевский монастырь издал книгу. Ну, конечно, нужно, чтобы отец Александр был... Понимаете, он был таким очень скромным человеком. Вот, может быть, нам не хватает его скромности и смирения? Потому что представьте себе, что он всю жизнь верой и правдой служил Церкви и при этом как-то никогда не был настоятелем. Он был просто простым священником. Но, может быть, его такое смирение воспитало сейчас множество служителей Церкви, настоятелей. Потому что был пример, был образец такой церковной жизни, служения Церкви, служения Отечеству. Он любил очень свое Отечество. А вот он очень всегда радовался, когда у нас хор детский появлялся. Детский хор — он, бывает, появится, потом вырастут все — новый надо собирать в воскресной школе. И всегда говорил, что надо не только петь... надо петь и церковные песнопения, учить, но чтобы и когда это внехрамовое общение, чтобы знали и народные песни, чтобы действительно такое единение было людей, не только литургическое, но и общинное. И вот он, например... У нас даже был такой... Единственное — об этом, наверное, может быть, как раз не писали, но скажу. Вот у нас раньше был такой обычай, очень хороший обычай — ну, все-таки, как-никак, а при храме устраивается какая-то трапеза. И вот отец Александр всегда был заводилой того, что туда приглашалась молодежь. А в советское время это было, вообще-то, чревато, конечно, — собирать молодежь. Так вот...
Л. Горская
— Для молодежи или для тех, кто собирает?
Протоиерей Н. Скурат
— Ну, на самом деле, для тех, ко собирает. Для молодежи все-таки уже это было...
Л. Горская
— Ну, то есть из комсомола уже не исключали?
Протоиерей Н. Скурат
— Нет, там уже, в те времена уже, может быть, даже не исключали. Но дело не в этом. Дело в том, что... Вот рубка капусты — все принимали участие. Ну, (нрзб.). И вот это позволяло как раз общаться. Ведь на самом деле сейчас у молодежи масса вообще возможностей для общения, и порой они это не используют. У нас же такой возможности не было. Более того, в храме общаться... Конечно, ну, нехорошо в храме общаться, не принято, надо общаться во внехрамовое время. А там, в то же время, ситуация была такая, что, знаете, так с незнакомым человеком без рекомендаций, без какого-то знания о нем общаться было как-то так напряженно, поскольку неизвестно, что за человек, на кого работает и так далее. Поэтому собираем такие мероприятия, скажем так. Вот, в частности, как-то мы все объединялись, и это был такой, я бы сказал, очень важный для нас... Хотя мы все там работали, но это был очень важный момент общения. Вообще, вот такого общения в городских приходах, вот именно при храме, в какое-то дело — их очень мало, таких дел. И даже сейчас. В основном, внешние какие-то дела. Вот сейчас замечательный здесь проект «Общее дело», еще целый ряд проектов, какие-то мероприятия устраиваются... Но...
Л. Горская
— А «Общее дело» — что за проект?
Протоиерей Н. Скурат
— Это проект, который по реставрации и сохранению храмов Севера.
А. Пичугин
— Да, к нам приходили его основатели и активные участники.
Протоиерей Н. Скурат
— Так что вот... Ну, много сейчас делается дел. У нас, конечно, есть еще при приходе воскресная школа, и для взрослых воскресная школа. Вот как раз мы там преподаем и для детей. У нас есть и другие учреждения, конечно. Поэтому если кто-то тоже еще желает, интересуется, может на сайте храма об этом прочитать. У нас там есть сайт храма.
Л. Горская
— Просто найти сайт?
Протоиерей Н. Скурат
— Ну, храм Ильи Обыденного, находится он сразу.
А. Пичугин
Протоиерей Н. Скурат
— Да, да.
А. Пичугин
— Спасибо большое! Напомним нашим слушателям, что в гостях сегодня у нас был протоиерей Николай Скурат, клирик храма Пророка Ильи Обыденного в Обыденском переулке, секретарь Ученого совета Сретенской духовной семинарии. Лиза Горская...
Л. Горская
— ...Алексей Пичугин...
А. Пичугин
— Будьте здоровы, всего доброго, спасибо!
Радио ВЕРА из России на Кипре. Ο ραδιοφωνικός σταθμός ΠΙΣΤΗ απο την Ρωσία στην Κύπρο (08.05.2024)
Деяния святых апостолов
Деян., 5 зач., II, 22-36
Комментирует священник Дмитрий Барицкий.
Есть ли в наше время люди, подобные апостолам? Или же это служение — атрибут исключительно древней Церкви? Ответ на этот вопрос содержится в отрывке из 2-й главы книги Деяний святых апостолов, который звучит сегодня за богослужением в православных храмах. Давайте послушаем.
Глава 2.
22 Мужи Израильские! выслушайте слова сии: Иисуса Назорея, Мужа, засвидетельствованного вам от Бога силами и чудесами и знамениями, которые Бог сотворил через Него среди вас, как и сами знаете,
23 Сего, по определенному совету и предведению Божию преданного, вы взяли и, пригвоздив руками беззаконных, убили;
24 но Бог воскресил Его, расторгнув узы смерти, потому что ей невозможно было удержать Его.
25 Ибо Давид говорит о Нем: видел я пред собою Господа всегда, ибо Он одесную меня, дабы я не поколебался.
26 Оттого возрадовалось сердце мое и возвеселился язык мой; даже и плоть моя упокоится в уповании,
27 ибо Ты не оставишь души моей в аде и не дашь святому Твоему увидеть тления.
28 Ты дал мне познать путь жизни, Ты исполнишь меня радостью пред лицем Твоим.
29 Мужи братия! да будет позволено с дерзновением сказать вам о праотце Давиде, что он и умер и погребен, и гроб его у нас до сего дня.
30 Будучи же пророком и зная, что Бог с клятвою обещал ему от плода чресл его воздвигнуть Христа во плоти и посадить на престоле его,
31 Он прежде сказал о воскресении Христа, что не оставлена душа Его в аде, и плоть Его не видела тления.
32 Сего Иисуса Бог воскресил, чему все мы свидетели.
33 Итак Он, быв вознесен десницею Божиею и приняв от Отца обетование Святаго Духа, излил то, что вы ныне видите и слышите.
34 Ибо Давид не восшел на небеса; но сам говорит: сказал Господь Господу моему: седи одесную Меня,
35 доколе положу врагов Твоих в подножие ног Твоих.
36 Итак твердо знай, весь дом Израилев, что Бог соделал Господом и Христом Сего Иисуса, Которого вы распяли.
Книгу Деяний апостольских иногда называют Евангелием воскресения. С такой силой в ней делается акцент на том, что Иисус Христос действительно умер и восстал из мёртвых. Эта мысль выходит на первый план не столько благодаря многочисленным рассуждениям, сколько деяниям апостолов. Другими словами, если бы не было Пасхи Христовой, ученики Спасителя не смогли бы совершить тех дел, о которых говорится в книге. Они не пошли бы проповедовать Евангелие. Скорее всего они просто перестали бы существовать как группа. Разбежались бы. Каждый пошёл бы по жизни своей дорогой.
Вместо этого мы видим небывалый энтузиазм и воодушевление. Не слишком образованные, провинциальные, без всякой финансовой и административной поддержки, вопреки запретам сильных мира сего, не обращая внимание на угрозу потерять свободу, здоровье и саму жизнь, апостолы говорят о Христе. О том, что Он воскрес. Само по себе это действие — яркое свидетельство истины их слов. Это яркое свидетельство того, что их вера живая. Её подпитывает мощный источник. Сердце апостолов будто наполнено огнём, жар от которого чувствуют и они сами, и о окружающие. Это энергия божественной благодати. Она побуждает учеников говорить о Своём Учителе, а людей слушать их и принимать всё сказанное с доверием.
Бог устроил человеческое существо таким образом, что, если Божественная благодать наполняет наше сердце, её невозможно скрыть. Её невозможно спрятать от окружающих и сделать своим личным достоянием. Она жаждет излиться наружу — побуждает нас делиться этой радостью с другими. И этому позыву невозможно противиться. Даже если существует угроза физической расправы или смерти, сила Божия такова, что её невозможно удержать. Древний пророк Иеремия очень красноречиво свидетельствует об этом: «Ты влёк меня, Господи, — и я увлечён; Ты сильнее меня — и превозмог, и я каждый день в посмеянии, всякий издевается надо мною... И подумал я: не буду я напоминать о Нём и не буду более говорить во имя Его; но было в сердце моём, как бы горящий огонь, заключённый в костях моих, и я истомился, удерживая его, и не мог». Не мог пророк не говорить о Боге своим соплеменникам. Несмотря на то, что они смеялись над ним и гнали его. Как говорил Христос в Евангелии, «Никто, зажегши свечу, не ставит её в сокровенном месте, ни под сосудом, но [ставит её] на подсвечнике, чтобы входящие видели свет».
Важный духовный принцип следует из этого. Если мы Божии, если Его благодать живёт в нас, мы не можем не свидетельствовать о Нём. Это не означает, что мы должны с каждым встречным говорить о Боге, доказывая истинность христианства. Внешне наша жизнь может быть волне обычной. Работа, семья, бытовые обязанности. Однако если человек стремится, подобно апостолам, не просто говорить о Евангелии, но исполнять Его, жить им, искать волю Божию и служить своим ближним, даже самые привычные и рутинные дела, которые он совершает, преображаются. Господь наполняет каждую нашу мысль, каждое наше слово и поступок светом Своей благодати. И так делает нас живыми свидетелями и проповедниками Своего Небесного Царства.
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Путь к священству». Иеромонах Давид (Кургузов)
У нас в студии был клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань иеромонах Давид Кургузов.
Наш гость рассказал о своем пути к вере и о том, как после работы программистом и эстрадным режиссером пришел к решению стать монахом и священником.
Ведущие: Константин Мацан, Кира Лаврентьева.
Константин Мацан:
— Христос Воскресе, дорогие друзья! С праздником Святой Пасхи. Это «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. В студии приветствуем вас мы, Кира Лаврентьева.
Кира Лаврентьева:
— Добрый вечер.
Константин Мацан:
— И я Константин Мацан. Добрый вечер. А в гостях у нас сегодня иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. Добрый вечер.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Здравствуйте.
Константин Мацан:
— Я вам, отец Давид, напомню и нашим слушателям, что в этой программе, которую мы по вторникам в восемь вечера с Кирой на волнах Радио ВЕРА ведем, мы говорим со священником о его пути к вере и в вере, о том, какая цепь событий привела к тому, что человек, мужчина, дерзает служить алтарю и видит это своим главным и единственным служением. Это всегда, как нам кажется, путь вопросов, путь поиска, иногда сомнений или преодоления каких-то сомнений. И, наверное, на этом пути есть не только вопросы, но и ответы. Какие размышления, какой опыт о Боге, о жизни, о церкви на этом пути возникал, это очень интересно. И нам представляется, что это может войти в резонанс с теми вопросами о жизни, которые есть у наших слушателей. А они разной степени церковности, кто-то уже ходит в церковь, кто-то, может быть, только присматривается к религиозной традиции со стороны. Вот об этом поговорим. Мы до начала нашей программы с вами начали уже о вашей биографии рассуждать, вы стали рассказывать. Там виражи крутые, достаточно сказать, что по первому образованию вы программист, а по второму — режиссер эстрады, вы закончили ГИТИС эстрадный факультет как режиссер. Если переход из программирования в творчество в принципе не такой уж редкий в нашей жизни, то ваш следующий переход после эстрадного факультета ГИТИСа через какие-то, видимо, этапы к священству и к монашеству — вот это уже вираж. Это уже само по себе интересно. Расскажите, как это получилось, каким путем вы в этом смысле шли, на какие важные, может быть, вехи и этапы этот путь для вас распадается.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наверное, в конце обучения, это был четвертый-пятый курс, всего пять лет всего мы учились...
Константин Мацан:
— В ГИТИСе.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Четыре года актера и пятый год режиссера. И на четвертом курсе как-то так сложилось, что я стал замечать явно, что Бог принимает личное участие в моей жизни. Встречались какие-то люди, появилась одна театральная постановка по христианским мотивам. Мой друг, тоже выпускник этого же факультета, Читрани Николай поставил с нами по книге «Школа для дураков» Саши Соколова спектакль, «Те, кто пришли» мы его назвали. Он длился четыре часа, три отделения, ни разу не уходишь со сцены, такой современный был спектакль. И там было очень много христианских смыслов, там были даже цитаты из апостола Павла. И уже стал, я помню, о чем-то задумываться и стал видеть, как совершенно из ниоткуда в моей жизни появляются люди точно, как мне нужно. Совершенно ясно я понимал, что это невозможно, я не мог бы это сделать сам по какому-то заказу. В очередной раз сел и крепко задумался, что, наверное, я бы хотел с Богом как-то познакомиться.
Константин Мацан:
— А до этого вы никакого отношения к религиозному мировоззрению не имели?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— До 27 лет я абсолютно трезво считал, что все священники это толстые негодяи на больших черных джипах, которые обирают народ, а церковь это какая-то организация по тому, как этот весь отъем денег у населения официально оформить.
Кира Лаврентьева:
— Сейчас многие у радиоприемников стали прислушиваться особенно к дальнейшему ходу нашего разговора.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это была ясная формулировка, это был ни какой-то стереотип. Понятно, что, может быть, из интернета, но тем не менее. Некое воспитание, конечно, большей частью заложила мама. Когда я задумывался, я думал, что что-то, наверное, есть. Были какие-то маленькие попытки всяких практик, думал, читал какие-то книжки, может быть, больше про восточную религиозную традицию. Но когда уже сел и понял, что Бог лично принимает участие в моей жизни, я крепко задумался, и сложилось несколько важных вещей. Первое: мама все детство нас возила по Золотому Кольцу, хочешь — не хочешь два раза в год мы ехали во Владимир, Суздаль, Переславль-Залесский. Очень забавно, как она все время вспоминает: помнишь, когда тебе было два года... Я говорю: мама, это невозможно вспомнить, когда мне было два года. Видимо, это пространство храма, иконы. Мы раз в год обязательно ходили смотреть иконы Рублева в Третьяковскую галерею. Это было обязательно.
Кира Лаврентьева:
— Интересно.
Константин Мацан:
— То есть мама была человеком церковным?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Она воцерковилась позже.
Кира Лаврентьева:
— Она была культурным человеком.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Она все время искала, всю жизнь, и всю жизнь, что она живет в Москве, даже еще в Подмосковье когда жила, она ездила смотреть иконы Рублева. Это у нее была такая тяга, просто она была не оформлена, но этот культурный аспект вообще не был никаким препятствием. Когда я первый раз зашел в храм, чтобы в каком-то смысле молиться Богу, у меня не было какого-то препятствия от обстановки. Немножко стыдно было перекреститься по первой. А иконы, архитектура — совершенно никаких проблем. Потом эти христианские смыслы и спектакли. А потом я понимал, что я крещенный человек, в шесть лет меня крестили в 91-м году. Один из ста я был крещенных.
Константин Мацан:
— У меня та же история в том же году.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Храм Всех святых на Соколе, довольно известный храм, я помню, что мы с братом, ему было одиннадцать, мне шесть, вышли во время крещения, потому что ничего не понимали, идет совершенная не ясная процессия. И когда пришло время окунать в купель, бежали за нами на улицу, чтобы нас забрать. Это сыграло свою роль. И эти встречи. Еще была такая мысль, что Церковь на Руси существует тысячу лет и уже неоднократно ее пытались каким-то образом разрушить, то внешними, то внутренними силами. Я подумал, что, наверное, надо с Церковью познакомиться поближе. И первое, что я сделал, я начал поститься. Проходил Великий пост, и как человек высокоорганизованный, я решил согласно монастырскому календарю пройти этот пост. Открыл его записал, надел крестик, церемониально, заходя в какое-то кафе, спрашивал, есть ли у вас постное меню, пожалуйста. Когда увидел у какого-то моего собеседника крестик на шее, а он ел что-то непостное, я очень акцентировано делал ему замечание. Ужасное фарисейское поведение. Посередине поста даже умудрился попасть первый раз на богослужение, это была литургия Преждеосвященных Даров на Подворье Троице-Сергиевой лавры на Цветном бульваре, шесть часов, ничего не понятно, очень долго. Я то сидел, то стоял, то выходил, то еще что-то, но мне понравилось. Может быть, кстати, я понимал, что происходит что-то мне близкое. Я понимаю, что вообще богослужение в православной церкви выросло в чем-то из каких-то античных мистерий, в том числе. Мне понятна механика, как режиссеру.
Константин Мацан:
— А смотрите, важный момент. Вы так легко сказали, что в какой-то момент события стали легко происходить, все одно к другому как будто подходит, и это дает идею, мысль того, что Бог здесь действует. Но можно же все это и без Бога было бы проинтерпретировать. То есть была, видимо, настроенность сознания на то, чтобы, через идею Бога, через участие Бога это объяснить. Ведь это вовсе не обязательно. Или и в правду что-то заставляло вас подумать, поверить, что именно Бог, Личность здесь действует, что это не стечение обстоятельств? Или это чувствовалось как-то, что возникает кто-то новый в жизни, а не просто стечение событий?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— На тот момент я могу так вспомнить, мне кажется, я стал потихонечку встречаться с отдельными частями Евангельского учения. И их высота показалась мне совершенно невозможной и безличностной. Не может человек подставить другую щеку, исходя из каких-то будущих выгод. Я вот сейчас смирюсь, и вселенная мне пошлет...
Кира Лаврентьева:
— Вселенная.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Она же такая добрая, пошлет что-то, что мне поможет в жизни. То есть эта высота, которую я не встречал нигде и никогда, противоречила всему, что происходит вокруг. Как это вообще возможно? Зачем это делать? И я понимал, что это безличностно невозможно. Это только возможно в каком-то общении человека с Богом. Я тогда никак не мог его называть, даже боялся как-то обратиться. И этот первый пост я не обращался к Богу, вообще никак не молился, ничего не делал, даже не крестился — ничего. Я просто соблюдал определенные правила питания. Наверное, эта мысль была самая главная. Самое главное событие, которое произошло, которое вообще все перевернуло — это была Пасха.
Константин Мацан:
— После того первого поста.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Совершенно верно. Я все время жалею, что много людей приходят к Богу оттого, что у них произошла какая-то трагедия, болезнь, утрата близкого, что-то такое. Наверное, Бог видит мое малодушие и привел меня в церковь через радость. Не было никаких событий. Когда люди узнают, что я монах, священник, особенно раньше, когда я был чуть-чуть моложе, говорят: а что случилось? Все прекрасно. Я пришел на первую Пасху, подумал, что я постился, мне надо как-то завершить этот пост. Как-то. И решил, что надо сходить на ночную службу в храм. Это Благовещенский храм в Петровском парке покойного отца Дмитрия Смирнова. Я первый раз в жизни его тогда увидел. С точки зрения обычного человека это было ужасно, было душно, много людей, ходила какая-то бесноватая между людьми, заглядывала всем в глаза в широкой шляпе с белыми полями. Все плохо.
Кира Лаврентьева:
— Как режиссер вы все это, конечно, тонко заметили?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, конечно, я же смотрю, кто где движется, что делается. Это автоматически происходит, даже сейчас, может, даже к сожалению. Но в конце, даже в середине этого процесса, а во время службы отец Дмитрий вышел и что-то грозно с амвона всем говорил, я, к сожалению, не слышал, далеко очень стоял, но я вдруг понял одну мысль, самую главную, — я дома.
Кира Лаврентьева:
— Потрясающе.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И я даже хотел дерзнуть пойти причаститься Святых Христовых тайн, ничего не понимая, три раза вставал в очередь, складывал ручки на груди, пытался петь тропарь Пасхи, не понимая до конца, что там за слова, и три раза выходил, думая, что-то я не то делаю. И понял, что там истина, там Тот, с Кем я хочу быть, мне надо туда. И дальше этот процесс пошел как по маслу.
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Дорогие друзья, мы еще раз поздравляем вас с праздником Светлого Христова Воскресения. Христос Воскресе! Сегодня у нас в гостях иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. У микрофона Константин Мацан и Кира Лаврентьева. Как символично мы сегодня в нашем разговоре тоже подошли к Пасхе и к входу в лоно святой Церкви отца Давида, и это действительно чудо. Как дальше продолжался ваш путь? К причастию, как я понимаю, вы не подошли?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Нет. Слава Богу, не дерзнул. Причем, там были знакомые мои люди, это было в районе, где я вырос практически. Метро Динамо, а я вырос на метро Аэропорт.
Кира Лаврентьева:
— Это где отец Дмитрий Смирнов покойный как раз был?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно, он самый. Самый ближайший храм это был для меня. Потом у меня встал вопрос, что делать дальше, он встал ребром. Я думал, все я понимаю, что дом здесь, что нам делать? Естественно, пошел разговор о том, как первый раз исповедоваться. Мой друг подсказал, есть такой священник отец Александр Борисов, он на протяжении лета, или может быть не только лета, вечером в пятницу принимает всех желающих, доступный батюшка, кто с вопросом, кто с исповедью. Так как, наверное, не было больше никаких вариантов, я в один из пятничных вечеров, предварительно что-то почитав, написав небольшой списочек, к нему пришел. Он совершенно не пытался никак меня вразумить, просто сказал: вот это надо читать. После этого была первая подготовка ко причастию. Наверное, я не могу сказать, что это было какое-то особое впечатление, потому что Пасха уже была до этого, потом это стало некой нормой. Причащаться я стал практически сразу каждое воскресенье, это стало чем-то совершенно необходимым в жизни. Без этого невозможно было жить.
Кира Лаврентьева:
— Как на все это ваше окружение отреагировало?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Так как человек, который быстро воцерковляется, пытается всех окружающих заставить заняться тем же самым, некоторые мои друзья хотели отвести меня к психиатру либо к какому-то такому специалисту, говоря, что ты в секте, все с тобой понятно, надо тебя лечить. Потому что ты начинаешь всем эту радость пытаться передать и говоришь достаточно резко. Ты же познал истину, надо всем ее донести. В той сфере, в которой я тогда работал, а это организация, режиссура мероприятий частных, больших, разных, это достаточно контрастно выглядело, везде ты начинаешь искать повод заявить что-то из того, что ты узнал.
Константин Мацан:
— Помиссионерствовать.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно. И поэтому первый год прошел с боями. Мама моя, тогда еще не воцерковилась, она не очень приняла то, что происходило. Она через год-два воцерковилась и тогда...
Кира Лаврентьева:
— То есть вслед за вами.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да, но я не повлиял никакими своими словами. Наверное, сам факт повлиял как-то на нее, что это произошло. И, наверное, она из-за этого задумалась, в разговоре это звучит так, по крайней мере. И потом постепенно сами собой стали шаги складываться. Естественно, когда молодой мужчина, тогда мне было 28 лет, встает вопрос о семинарии, наверное, ты сможешь стать священником. Практически все молодые мужчины или ребята, все такого возраста, скажем, старше восемнадцати, и, наверное, до пятидесяти, задают себе вопрос: наверное, ты сможешь стать священником. Потому что священников у нас нехватка в Русской Православной Церкви.
Константин Мацан:
— А этот вопрос для вас изнутри рос, или человек, попадая в окружение, молодой верующий...
Кира Лаврентьева:
— Горящий неофит.
Константин Мацан:
— Да, горящий, почему бы не в семинарию, не в священство. Сразу по умолчанию предполагается, а куда еще, только туда.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это с двух сторон. С одной стороны, об этом говорят, а с другой стороны, появляется некая тяга к богослужению. Я практически сразу в себе это обнаружил, я очень быстро научился читать на церковно-славянском языке. Следующий пост меня потерпели мои, как назвать этих любезных людей — клирошане. Я-то не был, а они были, они давали мне читать псалтирь на Великий пост, но это было ужасно. Но они меня терпели пару недель, потом достаточно быстро стало все получаться. Тяга у меня точно сразу появилась, она до сих пор не остывает, это, наверное, это был один из поводов задуматься о монашестве серьезно. Эта тяга с одной стороны, непосредственно каким-то предметом, потому что хочется быть перед престолом Божиим, какое-то необъяснимое желание, хочется находиться внутри этого пространства, когда оно не наполнено ничем, кроме славословия Бога, молитв покаяния, спокойствием людей, их личной молитвой, соединенной с церковной. Все это, наверное, одно из лучших дел, которые по моей душе. Наверное. И плюс об этом говорят, напоминают тебе все время: ой, наверное, был бы хороший батюшка. И в этом ты находишься все время. Поэтому мысль сама собой появляется.
Кира Лаврентьева:
— Тут отец Давид, какая грань, у вас же очень хорошая профессия была. Вы же уже были состоявшимся человеком, вам не было ни 17, ни 18, вы не думали о выборе жизненного пути.
Константин Мацан:
— Даже не 19.
Кира Лаврентьева:
— Выбор жизненного пути, как некая проблема, вообще не стояла в вашей жизни на тот момент.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Совершенно.
Кира Лаврентьева:
— Поэтому вот тут-то и вся загвоздка, как вы отошли от такой хорошей успешной профессии, в которой вы были не последним человеком, как вы отошли от этого, полностью отказались? И мало того, что вы стали священником, вы же монахом стали — вот гвоздь нашего вопроса, нашей программы сегодняшней?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Кстати, как интересно, когда отказываешься от этой профессии, от жизни в Москве, достаточно сыто живешь, и приходишь в православную церковь, и вдруг твой стереотип, что все священники богатые, толстые негодяи на больших черных джипах...
Кира Лаврентьева:
— Развеивается моментально.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Абсолютно разбивается.
Кира Лаврентьева:
— Особенно, если по России поездить, посмотреть, как живут священники, с поминального стола питаясь, и собирая по копейке на ремонт храма.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Наверное, внутри работы произошел такой перелом. Так как режиссер эстрады и вся эта профессия подразумевает большое количество неоправданного праздненства, это постепенно стало так неинтересно. Я все время в этом что-то искал, я помню, что пытался наполнить смыслом какие-то эстрадные постановки, праздники. Но когда ты с начала октября по конец февраля какого-то года каждую неделю говоришь: с Новым 2013 годом! Или что-нибудь такое. А потом ты приходишь на литургию или открываешь Евангелие или молитвослов, и там какой-то смысл, а здесь он не очень находится. Наверное, это постепенно стало вытеснять, и я просто перестал понимать, что я делаю и зачем, и деньги перестали играть какую-то роль. Был какой-то страх, как же я откажусь от работы. Именно поэтому так получилось, что я оказался в Сызрани, потому что я не мог отказаться от работы. Московские духовные школы на заочное брали только либо уже священников, либо монашествующих. А я вроде и молодой, мог бы поучиться на очном, но я не стал, поэтому поехал учиться в Самару по знакомству. Наверное, нет такого красивого момента, что я отказался от всего. Просто мир стал терять свой смысл: а зачем? Зачем слушать вот эту музыку. Мне иногда попадается, что я слушал в студенчестве, думаю: зачем я вообще этим занимался? Все так неинтересно. На страницах Евангелия, внутри богослужебных текстов, в участии в социальных делах, в участии в каком-то чужом горе столько насыщенности, столько наполненности. Например, люди спросят: смотрите вы какой-нибудь сериал? У нас монастырь в городе, каждый Божий день к нам приходит какой-то человек с совершенно тупиковой ситуацией, полностью. Зачем мне какие-то выдуманные истории, если я постоянно нахожусь в том, что у людей такие проблемы.
Константин Мацан:
— Это как-то, по-моему, одного митрополита пригласили посмотреть филь Николая Досталя «Монах и бес» про жизнь монаха в монастыре, и митрополит ответил: да нет, я смотреть не пойду, я этот фильм и так каждый день смотрю у себя в монастыре просто по жизни — монах и бес.
Кира Лаврентьева:
— Так и есть. Мы, конечно, не будем спрашивать о тайнах внутреннего выбора, Промысла Божия.
Константин Мацан:
— Ну, а все-таки спросим.
Кира Лаврентьева:
— Прикровенная история. В нашей программе крайне сложно иногда эту черту соблюсти, не переборщить с вопросами. Отец Давид, этот выбор радикальный действительно осуществился потому, что кроме Христа и церкви вам перестало быть что-то интересным. Правильно я понимаю наш разговор?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это было бы смело так говорить.
Кира Лаврентьева:
— Зато это правда.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Что насколько святоотеческим был выбор. Наверное, толчком был следующий эпизод. Почти когда мне исполнилось 30 лет, на тот момент я уже уехал из Москвы к другу священнику в Подмосковье, чтобы помогать ему восстанавливать приход, был там три года. Я уже учился в Самарской семинарии на заочном, ездил на учебу и все время задавал себе вопрос, надо как-то определиться, либо жениться, либо монашеский путь. Достаточно утомительно, появляется на приходе какая-нибудь молодая барышня в длинной юбке, глазки в пол, такая кроткая. Тогда я еще не знал, что, по святителю Василию Великому, миловидность обманчива, а красота суетна — эту истину надо юношам вешать над выходом из дома или из своей комнаты обязательно. Ты все время, раз в несколько месяцев ты влюбляешься или какие-то переживания романтические испытываешь. Мне это очень надоело, и я сказал: давайте этот вопрос как-то решать, надо понять, либо жениться, либо все-таки монашество.
Константин Мацан:
— Вы сказали это кому?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Священнику, у которого я был, который мне помог в Самарской семинарии, меня туда наставил, что мне надо туда. Он помог, сказал: хорошо, давайте решим тогда, что надо попробовать монашескую жизнь. Я же не был до этого ни разу в монастыре, не жил, не послушался. И меня отправили в Сызранский монастырь, месяц побыть, посмотреть, что как. И оказалось, что это опять что-то родное и опять же дома, и все замечательно. Не в смысле, что какой-то курорт. Ты самый последний человек, тебе надо со всем смиряться, вроде как ты образованный из Москвы, такой весь умный. Сызрань. А это дом. И это очень повлияло на выбор.
Константин Мацан:
— Мы вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами в программе «Светлый вечер» иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в Сызрани. У микрофона Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Не переключайтесь.
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается. Дорогие друзья, Христос Воскресе!
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Воистину Воскресе!
Кира Лаврентьева:
— У нас в гостях иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. У микрофона Константин Мацан и Кира Лаврентьева. Мы сегодня говорим о пути к священству и к монашеству отца Давида, и разговор этот необычайно интересен, как нам кажется.
Константин Мацан:
— Как мама среагировала на такое увлечение монашеством?
Кира Лаврентьева:
— Радикальное увлечение.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Я не ставил ее в известность, если честно.
Константин Мацан:
— Серьезно?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Принимая иноческий постриг, я ее не предупредил. Я знал, что я не готов к этому разговору. На тот момент она уже была воцерковленным человеком, она вообще стала очень верующим человеком. Но я понимал, что для нее это очень тяжелое решение. Тем более представлял себе картину, что все, мы расстаемся навсегда. Сейчас я стараюсь ее достаточно часто навещать по разным поводам, то Рождественские чтения, то еще что-то. Поэтому она говорит потом, что я чувствовала, что что-то происходит, но разговор состоялся после. И это какая-то радость сквозь слезы, катарсис, выражаясь театральным языком. То есть она это полностью приняла сейчас, естественно, немножечко хвалится этим в среде своих друзей церковных, что вот у нее сын священник, монах. Но это был процесс. Когда был переход, она восприняла это с трудом, но с радостью.
Константин Мацан:
— А был момент, когда первые неофитские розовые очки спали и начались?.. Как сказал один мой знакомый священник про другого молодого на тот момент, только-только рукоположившегося священника, который по сорок минут исповедовал каждого к нему пришедшего. И опытный священник на это сказал: это пройдет, у него еще просто поповские будни не начались.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Я не помню этого момента. Я сейчас сравниваю с тем, что ты испытываешь в начале священства. Есть разные воззрения на то, что Бог дает какую-то излишнюю благодать, чтобы ты мог нестись, летать и все делать. Я думаю, что Господь очень доходчиво мне объяснил, что надо немножечко сбавить болезнь спины и поэтому нет никакой возможности исповедовать людей целыми сутками, надо себя немножко беречь, потому что можно потом и не встать. Я думаю, это такой технический у нас с Ним был разговор, Он знает, что я человек конкретный и мне надо конкретно объяснять: это делай, это не делай. И Он меня так вразумил, это, может быть, не духовный момент был, но, мне кажется, очень доходчиво.
Кира Лаврентьева:
— Кстати, отец Давид, в этом смысле сразу у меня вопрос возник один. Вы сказали, что вы вообще принимали решение о монашестве, я так понимаю, что это был ваш духовник, с человеком, который помогал вам устраиваться в Самарскую семинарию. Мы знаем, что есть несколько разных видов окормления, есть Лаврская традиция отца Кирилла Павлова, есть еще разные традиции, есть строгие, есть нестрогие. Вы так упомянули, что вы человек конкретный. Получается, что вам ближе конкретные благословения, конкретные указания? Или нет? Или вам скажут, делай, как делал отец Кирилл Павлов. Его спрашивают: батюшка, как мне поступить? А он говорит: а ты как хочешь поступить? Вашей душе, как ближе и как ближе вашей пастве, которая ходит к вам на исповедь? Какая традиция ближе вам в исповеди других людей? Что логично?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Думаю, что и мне и людям, которые считают, что я могу что-то посоветовать, все-таки надо давать свободу. Наверное, в этой конкретике, скорее, это мои личные отношения с Богом, не в смысле, что я требую от Него что-то конкретное.
Кира Лаврентьева:
— Я понимаю, о чем вы говорите.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Но этот разговор наш с Ним происходит через конкретные события. В течение жизни, когда я сейчас вспоминаю, что происходило, я понимаю, что все событийно.
Кира Лаврентьева:
— Все очень четко.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Режиссер, что поделать, профессиональная деформация. Но в разговоре с человеком нужно давать свободу. Когда я думал, что я хочу в монастырь, отец Иоанн Депутатов из Шатуры не говорил, что я выбираю тебе, благословляю, такого не было. Мы думали, даже был какой-то жребий, думали, в какой монастырь. Но как-то так случилось... Я помню, он меня сам спросил, вы мне доверяете, если я вам скажу, куда ехать? И мой был выбор, доверять, не доверять. Я мог сказать, что нет, я хочу в Оптину, там такие старцы, меня всему научат. Он меня спросил, я помню этот разговор: вы доверитесь моему выбору. Я сказал, что да, я доверюсь. И доверился. У нас почему-то такая есть школа, что должна быть какая-то инструкция, что священник это человек, который тебе дает пророчество, что не священник это человек, который эти пророчества должен воспринимать и выполнять. Это очень часто происходит.
Кира Лаврентьева:
— Знаете, отец Давид, все-таки тут традиция исихии, которая церкви нашей не чужда, стала основополагающей.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— В монашестве.
Кира Лаврентьева:
— Вспомним отца Иосифа Исихаста, у него настолько было все строго. Читаешь «Моя жизнь со старцем Иосифом» архимандрита Ефрема Катунакского, у тебя просто волосы встают дыбом. Но на самом деле ты видишь в этом тоже благодать, «дай кровь, прими дух», это тоже некоторая соль земли горстка его послушников. В итоге они разошлись по миру и основали множество монастырей, принесли огромный, сторичный плод за свое окормление строжайшее. То есть все-таки кому-то, возможно, это нужно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно. Абсолютно. Но у каждого креста свой размер, нельзя взваливать на человека крест. Кому-то, например, нужно читать Иосифа Исихаста, а кому-то, например... Мы с друзьями-священниками сделали в телеграмме канал «Соборяне», и мы просто делимся кружочками, обсуждаем какие-то нас волнующие тему. Многие люди пишут, что мы слушаем ваших соборян и сами начинаем о чем-то думать. То есть человек должен думать, смысл пути исихаста не в том, что это обязательная дорожка, которая тебя гарантированно приведет.
Кира Лаврентьева:
— Приведет к спасению.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— А в том, что ты будешь смиряться. Ведь смирение не в том, что человек должен себя в рубище одеть. Самый простой путь смирения это семья, в этом послушании. В монастыре та же самая семья. Когда я приехал в монастырь, у меня был такой искус, наверное, редкий из опытов исихии, когда садишься в электричку Самара-Сызрань после сессии в семинарии и уезжаешь в Сызрань, как бы навсегда, вроде бы. Я садился в эту электричку, и мне внутренний голос, понятно, от кого, говорит: какая Сызрань, ты москвич, у тебя два высших образования, ты зарабатывал такие деньги, Сызрань. Я вцепился руками в сумки, просто вцепился, сел в эту электричку, и как только двери захлопнулись, все пропало. Всё, я спокойно поехал. Такой опыт тоже нужен. Но ты приезжаешь, ты с образованиями, а там монастырь провинциальный, и ты там последний человек, смиряйся, иначе ты просто без Бога ходишь там, нос подняв, что эти все ничего не знают, по-славянски толком не читают, что они там знают. Нет, будь добр смиряйся, если ты хочешь любить, смиряйся.
Кира Лаврентьева:
— Получается, что истинное смирение для монаха понятно, в монастыре, а для семейного человека, в семье. Вопрос усмирения собственной самости, о том, чтобы отойти от ветхого человека в общении с каким-то строгим или нестрогим духовником, для семейного человека не стоит. Правильно? При правильном подходе человек и сам от собственной самости освободится, если он будет служить ближнему своему. Так ли это?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Не сам. Бог точно определяет человека.
Кира Лаврентьева:
— Конечно, все это с помощью Божией, естественно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— У нас в монастыре сейчас четыре священника монаха, игумен и трое иеромонаха. Мы очень разные, один строгий, серьезный такой; один мягкий; один просто ничего не говорит на исповеди никому; один пытается добиться результата психологически. Мы очень разные.
Константин Мацан:
— А вы какой? Кто вы из этих трех?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Не буду рассказывать. Мы меняемся периодически.
Константин Мацан:
— Ротация происходит.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И получается, что когда Великий пост или какой-то промежуток, человек решил, что ему надо попасть на исповедь, я вижу, как человек двигается, куда ему нужно, как Бог его двигает, я видел это много раз. Человек пришел... Мне сами говорили люди, что они пришли, знают, что вот этот строгий и не хотели к нему попадать, хотели к мягонькому, чтобы он по головке погладил и все простил. А так выходит, что к нему надо, как-то и не стояли туда, но что-то кто-то ушел, кто-то застрял, и надо к нему идти, и они идут и потом счастливы, говорят: это то, что мне было нужно. Это и было для меня самое главное открытие, что Бог не набор правил, не книга, Он Личность, Он с нами общается, Он с нами взаимодействует, ты только руку протяни. Я помню, как я сидел под Сикстинской капеллой в Риме и смотрел на эти нестыкующиеся пальцы Адама и Бога полчаса, потом только понял, что это и есть то место, когда человек выбирает Бога или грех. И это самая важная иллюстрация. Мой выбор, я выбираю, моя свобода, но я могу не выбрать. Если эту свободу отнять, то не имеет вообще ничего смысла. А приобретение этих качеств — путь, вы сказали все правильно, и в семье можно и на работе, и в армии, и где угодно, куда Бог тебя поставит. Если ты сам пришел, напросился на крест... Как детям, хороший фильм «Мой крест», напросил себе крест, ну, извини, пожалуйста, попробовал, лучше свой, какой у тебя есть. Самый желанный и любимый крест тот, который на тебе.
Константин Мацан:
— А то, что вы рассказали про искушение, когда какой-то голос, понятно, что не чувственный, не физический голос вы в себе слышали, а мысль приходит, куда я еду, у меня два высших образования, я состоявшийся человек — и Сызрань. Даже слово в этом контексте не привлекательное, какое-то провинциальное. Так можно почувствовать, понятно, что замечательный город и тут нет никаких иных коннотаций. А как определить, что этот голос не сверху, а снизу? Кто-то скажет, что это же здравый смысл?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— У меня такой критерий выработался. Я не могу быть на первом месте. Как только мой внутренний голос или мои собственные мысли или то, что я делаю, является тем, где я на первом месте, это точно не от Бога. Потому что я не может быть первым, это невозможно.. Мы может быть вместе с Богом, а я невозможно. И Сызрань действительно замечательный город, прекрасные люди там.
Константин Мацан:
— Здесь никаких сомнений.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Особенный юмор, я убеждаюсь, что юмор это что-то Божественное. Полюности я шутил над тем, что Сызрань это в глубине глубинки.
Константин Мацан:
— Серьезно?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно.
Кира Лаврентьева:
— Сейчас жители Сызрани не поняли, конечно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— С жителями Сызрани мы с большинством знакомы, у нас небольшой город, всего сто пятьдесят тысяч.
Константин Мацан:
— Есть города, у которых в самом названии есть что-то ироничное.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, да, да. Если вы помните, какое-то количество лет была Караганда из анекдота, потом еще что-то, а потом в начале, в середине нулевых по телевизору в КВН, если хотели про глубинку сказать, стали говорить Сызрань. Мы это подхватили. И о чудо, именно Сызрань стала тем городом, где я подвизаюсь. Это Божественно, это почти как жираф или гиппопотам, настолько же здорово и Божественно.
Константин Мацан:
— Иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Помню, была на позднем советском телевидении программа «Веселые ребята», которую делал Андрей Кнышев. В тот момент везде гремела песня «Комарово», и авторы этой программы, как бы пародируя жанр соцопроса на улицах, подходили к какому-то человеку на улице, который, само собой разумеется, был актером, это не скрывалось, это была игра. И человек говорил: что из каждого утюга Комарово, Комарово, Комарово, что, нет других городов, я вот, например, из Сызрани. Я помню, что это название города меня тогда вдохновило, я тогда впервые его услышал и запомнил. Какие в этом смысле особенные искушения преодолевает священник и монах? Вы рассказали о первом искушении, ехать — не ехать, и мы заговорили о розовых очках, которые спадают. В чем вы сегодня не равны себе десять лет назад, как священник и христианин.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наверное, одно из самых тяжелых искушений для священника и монаха это не вдаваться сильно в какие-то утешения.
Константин Мацан:
— Это как?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, например, я знаю, что я очень сластолюбив. У меня даже есть такая маленькая болезнь, если я открываю шоколадку и начинаю ее есть, следующее, что я помню, как я доедаю последний кусочек.
Кира Лаврентьева:
— О, точно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И поэтому надо не открывать шоколадку. Это для священника и монаха довольно тяжело, потому что народ у нас очень добрый. Сызрань — город, наполненный верующими людьми, которые хотят подбодрить и сладкое приносят, каноны у нас наполнены сладостями, и сладкое в доступе. Если его даже чуть-чуть каждый день есть — это катастрофа, это достаточно тяжело. Хочется как-то утешиться, ты наслушался за день чужих проблем, включился в какие-то всем сердцем, в какие-то не всем сердцем. Потом...
Константин Мацан:
— Эндорфины нужны.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Нужны не эндорфины, а дофамин, который лучше, да?
Кира Лаврентьева:
— Там целая система.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наоборот дофамин это легкий, который шоколадки, а эндорфин это занятия спортом, еще что-то, которые лучше.
Кира Лаврентьева:
— Они вырабатывают серотонин, гормон счастья.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И поэтому надо себя понуждать каждый день не скатываться в это простое утешение. Оно может быть и разным для церковных людей и это легко: побольше поспать, с кем-то побольше поговорить, поболтать. Постоянно ты с этим сталкиваешься, потому что хочется облегчить вроде, а на самом деле это иллюзии. Каждодневный труд, сизифов труд, наверное, одно из самых сложных искушений. Как отец Дмитрий Смирнов, мой очень горячо любимый человек, мы с ним немножко были знакомы, говорил, что из ста людей тебя услышат двое, ты увидишь это собственными глазами. Почему многие священник перестают так активно проповедовать, проводить длинные беседы? Потому что действительно из ста человек тебя услышат только двое. За пять лет огласительных бесед, последний год я не так интенсивно их веду, а четыре года я вел в монастыре огласительные беседы. Монастырь у нас один в городе, крестим мы треть людей в городе. Соответственно, я посчитал, за четыре года я побеседовал на огласительных беседах где-то с тремя с половиной — четырьмя тысячами людей. Как вы думаете, сколько из них я еще видел в храме?
Кира Лаврентьева:
— Ну да.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— По пальцам рук, ног, чуть больше, то есть меньше одного процента. Руки могут опуститься, и все время приходится себе напоминать, что ты делаешь это не для того, чтобы у тебя показатели росли, а потому что Бог тебе сказал это делать. Он сказал: делай, ты можешь говорить, говори, можешь молиться, молись, делай. Не важно, что будет дальше. Это для священника, наверное, самое сложное испытание.
Константин Мацан:
— Мне кажется это вообще универсальный рецепт для любой деятельности по жизни. Делай дело Божие, а Бог сделает твое дело. Кто-то об этом тоже часто говорит, что надо прилагать усилие, делать свое дело, а результаты, количество просмотров и прослушиваний оставить Богу.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да, если ты на себя трезво взглянешь... Я знаю, что я человек тщеславный, потому что в ГИТИСе это все разрослось, это профессиональная болезнь актерствующих и творческих людей.
Константин Мацан:
— И режиссерствующих.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И режиссерствующих и поющих.
Кира Лаврентьева:
— И говорящих.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И я через день на неделе слышу: а, отец Давид, какой у вас голос замечательный. Могу на службе что-то такое спеть из Византийского, мы перешли как раз. Если ты понимаешь, что ты тщеславный, то ты понимаешь, что Бог, любя тебя, не пошлет смотреть на твой результат, потому что ты его примешь на свой счет: я провожу огласительные беседы, храм наполнился, я молодец. Зачем это? Поэтому, видя свои недостатки, ты понимаешь, как Бог действует. Вроде как простые слова, звучит слишком просто, но это очень помогает, каждый раз взбадриваться, что Бог работает, и ты работай.
Кира Лаврентьева:
— Это очень интересно. Правда. Отец Давид, а есть ли такой момент, когда люди приходят в монастырь и хотят поговорить с вами, не как со священником, которому нужно приносить по сути свои грехи, может быть, спрашивать каких-то духовных советов, а на часы пытаются развести с вами психологическую беседу, по сути дела, бесплотную совершенно, как мне кажется. И что вы советуете в таких случаях другим священникам, может быть? И что бы вы посоветовали молодым священникам, семинаристам? Тут же тоже две крайности. Одна это младостарчество, когда нам кажется, что мы вообще все знаем, синдром молодого специалиста, как говорит Костя, исповедь на сорок минут. Ты с любовью ко всем, тебе кажется, что именно ты сейчас послан этим людям, чтобы наставить их на путь истинный. Это потрясающее, наверное, тоже состояние. А другая крайность, когда кажется, я вообще ничего хорошего тут сказать не могу, я буду молчать, прости, благослови, иди, больше не греши. Где здесь грань преломления? Знаю еще, что некоторые духовники и священники на исповеди, когда совсем не знают, что нужно человеку, что ему посоветовать, что сказать, просто стоят и за него молятся. И как показывает их практика, это самое эффективное средство коммуникации с человеком, между духовником и человеком на исповеди.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Доброе слово серебро, а молчание золото однозначно. Святой человек сказал. Промолчать всегда хорошо, лучше даже промолчать. Я поначалу, когда был молодым священником, ой, стыдно даже как, пытался все всем объяснить, второй неофитский был период. А потом я понял такую вещь, что человек из разговора с тобой вынесет, скорее всего, одну мысль. Да, не факт, что тебе нужно ее только сказать и больше ничего не говорить, так только такие подвижники духа, как в будущем, скорее всего, канонизированный Иоанн (Крестьянкин) тоже так делал, как его называли «скорый поезд со всеми остановками». Он всем говорил одну вещь и всё. Сравнивать нельзя и поэтому больше приходится что-то говорить. Очень важно, мне кажется, любому священнику понимать, что Бог через него действует. У меня был такой случай. Когда я вспоминаю его, убеждаюсь, что мои слова Бог в ушах другого человека исправит на нужные, если я не буду при этом пытаться повлиять на мир. У меня знакомая, я из общения с ней знаю, что она очень чувствительна на запахи, очень сильно. В каком-то разговоре несколько лет назад она мне стала жаловаться, что вот, я никак не могу выйти замуж, в этом то не так, в этом сё не так. Я тогда, еще будучи обычным мирянином, сказал ей: если тебе Бог пошлет такого жениха, в котором все будет как надо, как ты мечтала, но у него будут ужасно пахнуть ноги, пойдешь ты за него замуж или нет? И она задумалась. Проходит три года, и она мне пишет, тогда я уже стал священником: отец Давид, я так тебе благодарна, помнишь, мы с тобой говорили, что если мне Бог пошлет жениха, а у него все будет прекрасно, только у него будут кривые зубы, смогу ли я выйти за него замуж? Так вот я решилась, и он за месяц до свадьбы пошел и все зубы переделал, спасибо тебе. Я точно помню, что я говорил про один недостаток, она точно помнит, что я говорил про другой. Вот так. Смысловых слов в нашем мире два: Христос Воскресе. Все остальное это комментарии. В этих комментариях, мне кажется, Господь способен нас немножечко подправить.
Константин Мацан:
— Как-то была на Радио ВЕРА и не раз в программе замечательная психолог, заслуженная, очень опытная учитель и педагог Татьяна Воробьева. Всегда с потрясающими советами. Из последнего общения с ней я запомнил, она подсказывала родителям, как общаться с детьми, и мне кажется, это универсальный совет вообще для общения с людьми. Она говорит: не говорите долго, мысль свою выскажите кратко, дети долго не слушают, не воспринимают и не запомнят. Сказал два слова, повторил и забыл. Не повторяй еще раз, не разжевывай, не комментируй, без подробностей. Это может остаться где-то в сердце, в памяти, в душе. Это первое. А второе, что все обязательно с любовью. Начинать любой разговор с ребенком, как я ее услышал: слушай, что я тебе сейчас скажу, потому что я тебя люблю и я хочу, чтобы тебе было лучше, удобнее, благо. Эту мысль можно выразить разными словами, но главное, чтобы посыл был, а дальше коротко свою мысль. И всё, отстаньте от ребенка. Мне показалось, что это универсальный совет для общения со всеми людьми.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И детей точно приобнять надо при этом, сто процентов. В воскресной школе, у меня миссия такая, я ее руководитель, но я понимаю, что я прихожу туда для того, чтобы их обнять и послушать, это самое главное. Остальное само собой получается, разговоры и какие-то важные истины. Но это самое главное.
Константин Мацан:
— Последний вопрос, время наше подходит к концу, но очень интересно спросить. Вы как режиссер какое-то особое измерение богослужения видите? Потому что складывается ощущение, что человек, который ставил на сцене спектакли, потом и Богослужение созерцает как действие, но священнодействие, и видит, грубо говоря, в том некий архетип для любого театра вообще, но все-таки священный архетип.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Поначалу, когда воцерковлялся, я немножко все делил, само таинство меня очень сильно вдохновляло. Евхаристия стала важнейшим элементом жизни, но при этом все было немножко отдельно. Я расстраивался из-за того, когда священник ошибался в богослужении, делал даже замечания, такой был ретивый. А потом со временем это стало единым целым. Безусловно, есть вечернее богослужение, есть литургия, есть великопостное богослужение, но это стало каким-то единым и неделимым. Вроде можно выделить отдельно, есть иконы, есть текст, есть пение, есть возглас, есть ответ народа, лик, который сейчас заменяет хор. Но оно стало совершенно неделимым, единым целым. Мы же с вами знаем, что богослужение на земле совершается непрерывно, целый день. А спектакль, постановка, фильм имеет начало и конец, драматургия, развитие, потом схождение. В богослужении, если его понимать, если в нем немножко разбираться, если это твоя форма общения с Богом в том числе, она тебе близка, то нет начала и конец. Оно прерывается на время для того, чтобы мы могли не сойти с ума, и чтобы ноги наши выжили, мы могли на них стоять. Всё. А остальное всё непрерывно, единое целое.
Константин Мацан:
— Спасибо огромное за нашу сегодняшнюю беседу. Иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в замечательном городе Сызрани был сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». В студии у микрофона была Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Христос Воскресе!
Кира Лаврентьева и Иеромонах Давид (Кургузов):
— Воистину Воскресе!
Константин Мацан:
— До новых встреч на волнах Радио ВЕРА.
Все выпуски программы Светлый вечер