«Реформы Александра II». Дмитрий Казанцев

У нас в студии был кандидат юридических наук Дмитрий Казанцев.

Разговор шел об истории России 19-го века, в частности о реформах императора Александра Второго и о том, как они влияли на жизнь разных сословий и как воспринимались современниками.

Ведущий: Алексей Пичугин

---

А. Пичугин

— Друзья, здравствуйте, «Светлый вечер» на Светлом радио. Меня зовут Алексей Пичугин, я рад вас приветствовать. Мы продолжаем говорить о России XIX века через призму различных законов, положений, сословий. В общем, о том, как наша история понимается не просто событийно, фактологически, а через жизнь, быт разных совершенно людей, и как наша история может рассматриваться через призму разных законов, законодательных актов, всего того, что регулировало жизнь людей в то время. Почему мы говорим о России XIX века? Потому что, как кажется, XIX век — это уже то время, которое непосредственно близко нашему восприятию. И создание законов, юридической базы, различных ведомств, министерств, в конце концов, язык, которым говорили люди в XIX веке, он уже близок нашему языку. И поэтому мы рассматриваем историю XIX века как историю того времени, когда зародилась современная Россия. Причем современная Россия — это, естественно, не Россия XXI века, а это Россия того времени, в котором мы живем, начинали жить в XX веке. Потому что мы все еще родом практически, большинство из нас из XX века. Понятно, что сейчас нас слушают люди, которые уже в XXI родились. Дмитрий Казанцев, специалист по истории культуры, истории права, кандидат юридических наук, родившийся в XX веке, с нами. Здравствуйте.

Д. Казанцев

— Добрый вечер, дорогие друзья.

А. Пичугин

— Да, я вот каждый раз забываю, что нас слушают люди, которые родились в XXI веке, для которых XX века не было.

Д. Казанцев

— Но при этом даже для людей, которые родились в XXI веке, которые сейчас уже учатся в вузах и заканчивают...

А. Пичугин

— Уже закончили вузы, представляете? Люди, которые родились в 2001 году, уже вуз закончили.

Д. Казанцев

— Закончили, да. Так вот, даже для них наши юристы XIX века это до сих пор не просто исторический материал, это материал живой. Допустим, когда я принимаю экзамен у молодых юристов, всегда хорошим тоном считается для экзаменуемого сослаться на Шершеневича, допустим, или кого-то другого из плеяды великих. Поэтому XIX век для нас это не просто некий фундамент, который глубоко в земле, а это, если угодно, элемент нашей жизни, пусть и такой метафорический, умозрительный, который тем более важен для понимания, для того чтобы лучше осознавать и проживать день сегодняшний.

А. Пичугин

— Мы вчера остановились на эпохе Николая I, сегодня пойдем дальше. Но мы достаточно пристально говорили о положении духовенства. И надо еще, наверное, немного продолжить про духовенство, поскольку в XIX веке люди духовного сословия действительно разные — там монастырские монахи, приходские священники, больше всего было приходских священников. Надо понимать, что приходские священники в XIX веке тоже достаточно серьезно изменились. Там приходской священник начала XIX века и приходской священник конца XIX века при общей схожести, потому что никаких для русской деревни крупных преобразований технических еще не произошло, но все равно провинциальный священник XIX века, начала и конца этого века, это разные люди, так?

Д. Казанцев

— Совершенно верно. Внешне мы, может быть, их даже и не отличили бы. Но священник начала XIX века, второй половины XIX века и начала XX века — это, конечно, три совершенно разных человека. Даже не по укладу своей жизни, а по тому, чем этот уклад наполнялся. Для сельской местности это в чем-то менее радикальные преобразования, хотя оттого не менее заметные. Для городских приходских священников — причем неважно, берем ли мы крупные города, столицы, или мы берем уездные города довольно развитые, конечно, для них фокус смещался. Для них фокус смещался с банального выживания, если так можно сказать, с требосовершительства, если позволите использовать это слово, то, что было основным для жизни священника в начале XIX века, каким-то более глубоким вопросом — как вопросом внутренней рефлексии, так и вопросом образования, и вопросом социального взаимодействия с разными и все более отдаляющимися друг от друга сословиями на излете века XIX.

А. Пичугин

— Мы хоть и говорим сейчас об эпохе Николая I, все равно важно в разговоре про духовное сословие говорить об образовании, потому что образовательный ценз священника сельского и городского в XIX веке сильно различался. Если в XIX веке первая реформа духовного образования пришлась на эпоху Александра, и эпоха Александра I как раз предполагала, вернее реформы Александра I предполагали и реформу духовного образования — это середина его правления, 1808−1814, когда просто-напросто стали появляться новые формы духовных образовательных учреждений. Тот же Сперанский, например, считал, что главным недостатком духовной школы прошлого было отсутствие преемственности в образовании и чрезмерное засилье латыни. Цель просвещения духовенства, как говорил он, есть, без сомнения, твердое и основательное изучение религии, познание религии, основанное на догматах ее, на Священном Писании, предании древних, нужно знать самые сии древние источники и части наук, непосредственно к ним принадлежащие. То есть, предполагается, что священник, будущий священник изучает — ну уж как он изучает, это другой вопрос, но изучает не просто мертвые тексты, устаревшие, а начинает изучать нормальные источники. Для того, чтобы изучать источники, для этого нужно уметь с ними работать.

Д. Казанцев

— И Сперанский знал, о чем говорил. Он все-таки сам был выходцем из среды духовного образования.

А. Пичугин

— Конечно, Владимирской губернии.

Д. Казанцев

— Да, отнюдь не чуждые нам места.

А. Пичугин

— Черкутино, да.

Д. Казанцев

— При этом вот эта эпоха, 1808–1814 год — это эпоха личного перелома Александра I. И поэтому, занимаясь вопросами духовного просвещения и просвещения духовенства, он подходил к этому глубоко осознанно и сильно мотивированно. И на мнение того же Сперанского он опирался, конечно, не только в силу личной симпатии, но и в силу целеполагания. Действительно, духовное образование XVII и XVIII века это, если угодно, некие внешние формы, это не просто совершение неких действий определенных, но действительно изучение мертвых, малопонятных, малоактуальных для священника в его работе с паствой текстов, формул и иных источников — то есть это больше даже не история Церкви, а история, если угодно, ритуала.

А. Пичугин

— В начале XIX века более того, как я уже говорил, там новые формы самих учебных заведений появляются — это приходские училища, одно на благочиние, уездные училища для начального духовного образования, семинарии — тут все понятно, да, и академии — тут с ними тоже все понятно. И это академии, конечно, появились и семинарии не в XIX веке, но вот это разделение четкое, оно появилось в начале XIX века. И для семинарий, вот именно семинарий, устанавливался шестилетний срок обучения, который делился на три двухгодичных класса. И вот как раз выпускники семинарий вот таких вот, они и пополняли, в основном, клир Русской Церкви. И, естественно, духовные училища. Я так понимаю, что из духовных училищ кого-то рукополагали, но чаще всего это были такие низшие совсем степени, ступени.

Д. Казанцев

— Ну я могу путать, но духовные училища — это было для диаконской хиротонии. А вот для хиротонии иерейской — либо должен был быть недостаток священников в данной местности, в виде исключения тогда рукополагали, либо, по умолчанию, действительно, образовательный минимум миниморум именно в эпоху после Александра I, не с конца правления Александра I, это все-таки семинарское образование, которое позволяло будущему священнику на базово необходимом по мнению императора, по мнению просвещенного и понимающего сословия уровне разбираться в тех предметах, с которыми он будет жить и работать всю свою жизнь.

А. Пичугин

— У меня даже статистика есть. Вот если в начале XIX века, после реформ Александра в 1808 году, в начале реформ Александра, вернее, в 1808-м, семинарий было 36, а уездных учили 76, то к концу века, к 1894 году, то есть к началу правления Николая II, семинарий было 56, а уездных училищ уже 186.

Д. Казанцев

— И это на самом деле тенденция, которая касалась не только духовного образования. То есть в теории в проектах реформы Александра I сквозил базовый принцип: не бывает свободы, не бывает благосостояния в необразованной стране. А другое дело, что именно духовное сословие стало, если угодно, таким локомотивом или прототипом этого массового образования. Как известно, при Александре I массового образования, уж тем более массовой образованности у жителей России не случилось. Но при этом на примере русского духовенства уже той эпохи мы видим те подходы, с помощью которых уже даже не брат, а скорее племянник, или даже внучатый племянник Александра I будут заниматься вопросами народного просвещения...

А. Пичугин

— Это когда, простите?

Д. Казанцев

— Вопросы народного просвещения.

А. Пичугин

— Нет, это при Александре.

Д. Казанцев

— При Александре, да, это было частью реформ, проекта реформ. Но это не было реализовано за пределами духовного сословия. И дворянского, разумеется, потому что номер один — это знаменитый Пушкинский лицей. Это образование для дворян — системное, глубокое, академическое образование, потом для духовенства, а потом должно оно было быть для всех остальных. Но была война, и, собственно говоря, уже стало не до образования.

А. Пичугин

— Интересно, любопытно, кстати, очень интересно, что при том же Николае духовное образование тоже претерпело ряд реформ. Причем Николай ведь считал, что наука, она должна преподаваться — это не только касалось духовных учебных заведений, но наука достаточно ограниченно, если можно так сказать. То есть философия, например, из семинарий при Николае уходит. Любимец Николая I, прокурор Протасов, который там государя, по-моему, пережил буквально на месяц, говорил, что, во-первых, когда государь узнал, что преподается философия, приказал изгнать ее из семинарий. Но не изгнали, там очень сильно сократили до какого-то общего минимума.

А. Пичугин

— Напомню, что в гостях у нас Дмитрий Казанцев, кандидат юридических наук, специалист по истории культуры, истории права. Мы говорим об истории России XIX века в ее разных аспектах жизни различных сословий, законодательной базе, как учились люди. И вот говорим про духовное сословие, образование при Николае I. Сделали акцент — опять же тот же Протасов, это его идея, насколько я понимаю, из семинарии выходят священники. Он так и говорил — вот у меня тоже есть цитата, — о том, что из семинарии священники идут на село, и им надо знать сельский быт, уметь быть полезным крестьянину даже в его житейских делах. На что такое огромное богословие сельскому священнику? К чему ему нужна философия, наука, вольномыслие вздоров, эгоизма и фанфаронства? На что им тригонометрия, дифференциалы, интегралы? Пусть лучше затвердят хорошенько катехизис, церковный устав, нотное пение и довольно. Высокие науки пусть останутся в академиях.

Д. Казанцев

— К сожалению, это очень хорошая иллюстрация о изменении общей идеологии эпохи. То есть эпоха Александра I — это эпоха просвещенчества. Да, во многом отстраненного, нереализованного в массовой среде, но это понимание единства знания — знания религиозного, знания светского, естественнонаучного, точно-научного и так далее. А при Николае I далеко не сразу, кстати говоря, но неуклонно такое представление о целостном человеке, конечно, атомизируется. Мы не можем говорить о том, что там любой человек стал не человеком, а функцией, но стремление выделить из человека функцию, конечно, доминирует в эпохе, и какие-то атавизмы ее будут доминировать еще очень долго в старой России. И поэтому сельский священник, как, если угодно, крестьянин в рясе — да, это была идеология новых петербургских чиновников.

А. Пичугин

— Причем крестьянин в рясе в городе им был не нужен. Им нужен был протоиерей в парчовой рясе.

Д. Казанцев

— Да, конечно. Это уже другое, это уже для мещанского сословия, для обслуживания. Но вот понимание духовенства как сословия для обслуживания подданных — это, конечно, это не достижение эпохи Николая I, но это весьма характерная черта.

А. Пичугин

— А как в таком случае, опять же вот вспоминаем Лескова, мы уже его не раз вспоминали, та же помещица Плодомасова рукоположила себе из крепостных священника. Несмотря на то, что она была хорошо образована, но вот ей нужен был такой требоисполнитель. О чем-то высоком она и сама могла порассуждать, а вот ей нужен был требоисполнитель. А кому-то нужен был другой священник. Но если, кстати, еще при Николае I ведь дочери духовенства начали учиться, дочери священников.

Д. Казанцев

— Вообще эпоха Николая I очень неоднородна. Вот мы, с одной стороны, назвали сейчас упрощение образования, сужение пространства для дискуссий, вообще вот это в широком смысле слова «свободомыслия», ограничение остатков местного самоуправления. Но, с другой стороны, внезапно, парадоксально появляются те ростки, которые уже дадут вот этот расцвет и духовной, и материальной, и экономической культура России уже к концу XIX века — да, женское образование, какие-то социальные учреждения, уже даже не ограниченные духовным сословием. Мы помним, что железнодорожное строительство началось при Николае I. Да, огромных темпов оно достигло уже при Николае II, и там Россия стала едва ли не лидером, ладно, второй страной в мире по сети железных дорог, но начало было именно тогда. Не было университетской свободы, не было при Николае I, однако университеты новые открывались. Не было индустриализации. Ну в полной мере, конечно, да, индустриальное развитие России — это Александр II, особенно Николай II, но первые мануфактуры уже открываются. И вот понимание, чего в этом больше — некой монаршей воли, что маловероятно, или монаршего недосмотра, или наоборот, такого сложного, почти конфликтного взаимодействия власти и общества, вот это очень важно понимать, почему именно в эту эпоху конкретные проявления возникли. Если, допустим, мы уйдем от духовного сословия, буквально шажочек сделаем в сторону городского самоуправления. Еще не было полноценных земств, которые возникнут там в 60-е годы, но мы видим, что в том же Муроме, довольно небольшом городе, водопровод, какие-то вот такие базовые основы цивилизации именно при Николае I были проведены. Да, это исключение, это такие городские головы, энтузиасты, но потребность общества в эффективном современном управлении, близком и понятном нам сегодня, мы все чаще и чаще в любых сословиях видим именно в николаевскую эпоху, как ни парадоксально.

А. Пичугин

— А вот что делать все-таки священнику, который мыслился Николаем (или Протасовым, тут уж вопрос, кто в большей степени идеолог этих реформ) как крестьянин в рясе? Да, он, может быть, ближе и понятнее крестьянину. Но когда мы говорим про земли крепостного права, про помещичьи земли, как он будет общаться с помещиком: «Барин, чего изволите?»

Д. Казанцев

— Цель была иметь, да, «барин, чего изволите». Потому вот в прошлый раз мы говорили то, что Николай I уже не доверял дворянству, но больше опереться ему было не на кого. И поэтому действительно эти пережитки будут преследовать Россию вплоть до первых лет XX века. Все равно дворянство, безусловно, оставалось доминирующим сословием, а пространство его произвола медленно, но неуклонно сужалось. Да, разночинцы, крестьяне вытесняли дворян, и вытеснят их в конце концов из сферы землевладения, из сферы госуправления. Но в эпоху Николая I это было еще неочевидно, и поэтому все, начиная от священника и заканчивая там последним дворовым мальчиком, должны были обращаться, да, «чего изволите, ваша светлость?» Хотя это совершенно очевидным образом накладывало ограничения на эффективность работы. Причем и священника, и крестьянина, и кого угодно.

А. Пичугин

— И вот наступает эпоха Александра II — человек абсолютно другой, не сын своего отца во многом и, видимо, это было связано с его образованием, с тем, как и в каких условиях он рос.

Д. Казанцев

— Во внешних проявлениях это был не сын своего отца — он ввел новую моду, он вел новые обычаи при дворе, и все мы помним его великие реформы. Но парадоксальным образом величие личности Александра II заключается ровно в том, что по психотипу он был сыном своего отца. На него так же подействовало декабрьское восстание 1925 года. Он был до конца консерватором, до мозга кости. Он не желал освобождения крепостных, он желал опираться на дворянство, ему не нужны были реформы. Но именно благодаря образованности, действительно, кто учителя Александра II — это Жуковской, это Сперанский, это виднейшие люди своего времени и, кстати, представители всех сословий. Парадоксальным образом Николай I, вот этот вот фельдфебель на троне, своему-то сыну дал образование, которое позволяло ему действительно если не быть там лидером всего народа, то по крайней мере иметь некие интеллектуальные связи с ним. И Александр II, пусть и не без шока, разумеется, Крымской войны, понимая то, что его личные пристрастия, симпатии, антипатии и даже привычки, и даже представления о власти должны отступить перед интересами нации, перед интересами империи. Потому что, безусловно, продолжение правления в стиле Николая I, отлагательство дальнейшее реформ его дяди, в смысле дяди Александра II, Александра I, привели бы к тому, что Россия, конечно, не прекратила бы свое существование, но из круга великих держав — это был довольно узкий круг всегда, 5−7 государств во всем мире от силы, конечно, вышла бы надолго, а может быть, и навсегда. Поэтому реформы Александра II — и этот же парадокс мы потом увидим в правлении Николая II, это реформы не благодаря монаршей воле, а вопреки ей. Это компромисс личности монарха с функцией монарха. И тем интереснее, и тем грандиознее то, что рабочие группы по каждой реформе собирались Александром II из людей наиболее способных, из людей заинтересованных, из людей, которые буквально горели этой конкретной реформой.

А. Пичугин

— Да многие горели, потому что реформы-то напрашивались. Ведь все реформы, которые у Александра II происходили, это все было наболевшее. Это не то, что император взял, проснулся и подумал: давайте-ка мы тут земскую реформу учредим или давайте мы реформируем высшее образование, или военные поселения ликвидируем. Это же все было очень подготовлено временем.

Д. Казанцев

— Да, и это было сугубо органично, в смысле что это произрастало именно с мест. Вот если мы посмотрим историю каждой реформы, с чего она началась? В 1841−1842, в самом позднем 1847 году кто-то подал записку на высочайшее имя. И дальше там идет записка, может быть, о реформе судопроизводства, о реформе местного управления, о реформе армии, разумеется, о крестьянском вопросе, о национальных окраинах, о чем угодно. Но вот это была одна, две, три, десять записок, которые потом ложились в основу работы комиссий, системной уже работы, создаваемых Александром II. В этом смысле великие реформы были столь же грандиозны для русского государства, сколь естественны для русского народа. Это ни в коем случае не были реформы снизу, это было естественное воплощение запросов и энергий всего общества.

А. Пичугин

— Я напомню, что в гостях у Светлого радио сегодня у нас Дмитрий Казанцев, кандидат юридических наук, специалист по истории культуры, истории права. И мы говорим о России XIX века через призму реформ, жизни сословий, образовательного ценза — всего того, что, в общем-то, наверное, и сформировало наше современное представление о государстве. Продолжим через минуту, не уходите никуда.

А. Пичугин

— Возвращаемся в студию Светлого радио. Друзья, напомню, что в гостях у нас сегодня специалист по истории культуры, истории права, кандидат юридических наук, Дмитрий Казанцев. И мы говорим о XIX веке, о России XIX века. Эпоха длинная, в общем, эпоха в век, но которая, наверное, сформировала почву для создания современной России. Причем современная Россия — это не только Россия XXI века, это, конечно же, просто наше ощущение от государства, наше ощущение от того, где мы живем. И вот как реформы Александра воспринимались в разных сословиях?

Д. Казанцев

— А воспринимались очень неоднозначно. Не потому, что не было понимания необходимости реформ. У нас понимание было консенсуальным, наверное, для всех сословий, кроме, может быть, дворянского сословия, да и то, даже передовые дворяне стали понимать, и это видно по памятникам того времени, что и крестьянская реформа нужна, разумеется, судебная реформа нужна, да и реформа местного самоуправления необходима. Но то, что Александр II по психотипу, по свойствам личности, по ее структуре, отнюдь не был Александром I, накладывало на реформы отпечаток некого компромисса. То есть да, действительно мы освобождаем крепостных крестьян, но так, чтобы дворянское сословие не пострадало, а лучше немножечко еще и заработало.

А. Пичугин

— Но оно и пострадало, и не заработало.

Д. Казанцев

— В конце концов да, потому что земская реформа, попытка спасти дворян, конечно, вот им в этой своей части была обречена на провал...

А. Пичугин

— Ну она запоздалая очень была, это надо было проводить гораздо раньше.

Д. Казанцев

— Конечно. И хотя вина дворян в том, что она не была проведена, и в том, что они там в конце концов к правлению Николая II оказались в большинстве своем, в основной своей массе такими привилегированными маргиналами. Но это будет чуть позже. А пока дворяне пытались получить вот из бюджета те самые выкупные платежи, вот ту самую ипотеку с крестьян, на условиях которой крестьяне освобождались. Понятно, что это была ипотека не в части там дома, там вот хижины крестьянской, это довольно приличный по современным меркам земельный надел — там в 5, где-то в 10 гектаров земли. Но это был надел на семью, а семьи росли быстро, потому что свободные крестьяне, имея более высокий уровень жизни, отличались многодетностью. Довольно резкий всплеск численности населения, роста численности населения, который, безусловно, опирался на материальное благосостояние крестьянского сословия, потому что просто опираться ему не на что больше чисто физически было бы. Вот надел на каждого отдельного крестьянина, он с каждым поколением все больше сокращался. И крестьяне, безусловно, были недовольны выкупными платежами. Потому что если мы попытаемся проанализировать восприятие крестьянином своего отношения с барином, то никогда крестьяне не считали свою землю барской, они считали это своей землей. А то, что они выполняют в пользу барина — барщину, даже оброк, — это всего лишь налог некий. Как мы в прошлый раз говорили про крестьян государственных. Вот крепостные крестьяне мыслили себя такими же крестьянами — свободными, но просто работающими на барина.

А. Пичугин

— Мыслили когда? Вопрос.

Д. Казанцев

— Вот в том-то и дело. Даже в самые темные годы крепостничества. И это очень удивительный феномен. То есть вот того столетия, ну не полного столетия, начиная от закабаления Екатерины II и заканчивая там в середину эпохи Николая I, не хватило, чтобы сформировать из русского крестьянина раба, в полном смысле этого слова, в античном смысле этого слова — то есть человека расчеловеченного, человека, не имеющего личности. Нет, он готов был до определенной грани мириться и терпеть, но при этом он понимал, что земля моя, дом мой, орудия мои, и вот то, что делает барин — это не вполне здорово. И поэтому не я должен, а мне должны. И именно с этой идеологией крестьяне выходили из крепостной зависимости, довольно быстро все это реализовывали. И вот этот отпечаток бинарности — что вроде бы мы делаем реформу, но с оглядкой на старые порядки, к сожалению, лежит на всем. Земское самоуправление — грандиозная земская реформа, не до конца осознаваемая до сих пор, да и в принципе ее подходы, ее институты до сих пор не реализованы, даже в XXI веке. Хотя они заслуживают исполнения не только на уровне XIX века, но и исходя из наших потребностей, потребностей века XXI. Или если мы переходим от земской реформы к судебной реформе. Казалось бы, это основа современного судопроизводства. Более того, не все достижения судебной реформы александровской мы можем увидеть в современной судебной системе. Однако и там были заложены если и не институциональные, то потенциальные привилегии все для того же дворянского сословия. И вот эти вот не столько парадоксы, сколько компромиссы любой реформы, конечно, привели к тому, что, с одной стороны, первоочередные проблемы государства были ликвидированы, грандиозный импульс к развитию общества был дан, но социальные противоречия, социальное напряжение в полной мере не были сняты, что и привело в конце концов в том числе и к революционному террору конца правления Александра II и контрреформам его сына.

А. Пичугин

— Но при этом, конечно, так Александр и остался в народной памяти как Освободитель. Хотя насколько крестьяне были облагодетельствованы освобождением крепостные, потому что ведь с огромным количеством «но» проходило освобождение...

Д. Казанцев

— Это на самом деле очень сложный вопрос, который вот не имеет однозначного ответа. С одной стороны, крестьяне действительно получили долгожданную свободу, причем свободу с землей. И для многих из них, в том числе для моих, допустим, предков, это стало импульсом к очень быстрому подъему по социальной лестнице, к очень быстрому приращению материального благосостояния. Но, действительно, с другой стороны, крестьяне-то сами были недовольны. Они были недовольны выкупными платежами, были крестьянские восстания. И император лично вынужден был обращаться к крестьянам с разъяснением того, что никакого другого освобождения не будет. Только такое освобождение будет, с финансовой компенсацией со стороны крестьян. И вспомним, что вот эту недовыплаченную ипотеку за бюджетный счет закрыл только Николай II. А до эпохи Николая II эти выкупные платежи все-таки тяжким бременем лежали на крестьянах. И это привело во многом к социальному напряжению уже начала XX века. Мы до конца этого не сознаем, потому что напряжение-то было в XX веке не между крестьянами и дворянами. Дворяне там, исключая две-три сотни самых успешных фамилий, были уже на окраине социальной жизни империи. Напряжение было между зажиточными крестьянами и беднейшими крестьянами. И во многом именно условия крестьянской реформы и заложили фундамент того, что с каждым десятилетием все глубже была эта пропасть между теми, кто смог получить образование, смог сделать деньги, и теми, кто не смог сделать. Те, кто, очень упрощенно говоря, не смог разбогатеть к концу 80-х годов — то есть за четверть века после реформы, уже не смог этого сделать никогда. Это тоже очень важно понимать.

А. Пичугин

— А почему?

Д. Казанцев

— Слишком высокая конкуренция, много крестьян в стране, не так много ресурсов для такого выросшего населения. И если ты не имеешь образования, то ты не можешь эффективно конкурировать со своим более зажиточным соседом. А значит, ты должен работать на своего зажиточного соседа, чтобы там заработать деньги. А если ты должен все время работать, то и твои дети тоже не смогут получить образование, потому что они будут работать вместе с тобой. И вот так из поколения в поколение накапливалась эта разница. А значение образования, вот это вот наследие очень запоздалой просвещенческой реформы, оно, конечно, давало о себе знать и в эпоху индустриального прогресса, когда не просто наличие земли, но и умение обрабатывать эту землю, умение продавать плоды этой земли было ключевым залогом зажиточности. Поэтому крестьяне-то довольно быстро скупили землю у помещиков. К той же самой революции, там разные есть методики подсчета, что такое пахотная земля вообще, но от 80 до 90% пахотной земли уже принадлежала крестьянам. Но при этом и в 1917 году не только очень богатые крестьяне были. Они были, их было много, и даже там в советской статистике их была добрая треть от крестьянского сословия, но добрая треть крестьян жила очень бедно. И вот эти вот известные нам иллюстрации дореволюционные — там покосившиеся изба, соломенная крыша, — это не полный же обман на самом деле. Это уровень жизни вот того самого беднейшего сословия, которое и стало главным врагом зажиточного крестьянина. Ровно потому, что такие диспропорции были во многом заложены великими, безусловно великими, но не до конца сбалансированными реформами Александра.

А. Пичугин

— У Александра была и церковная реформа, которая растянулась там на достаточно длительный период, но эта реформа существенно оживила Церковь.

Д. Казанцев

— Да, безусловно.

А. Пичугин

— Тут важно, во-первых, о чем мы, кстати, не говорили и не поговорили мы об этом, когда говорили о реформах церковных предшествующих, когда говорили о положении духовного сословия. Ведь еще то, что тянуло Церковь камнем на дно — это была наследственность, наследие. Наследственность тут не очень правильный термин, это было наследование. Для сельского духовенства выхода не было никакого практически. Нет, естественно, мы там читаем биографии архиереев некоторых, которые там родились в семье сельского священника. Ну тот же Сперанский тоже был сыном священника, насколько я помню, достаточно небогатого, но сумел выйти. Но эти выходы были единичными. Или для архиерея, да, это было нормально, если там после семинарии, и то это должен был быть один из сыновей, чтобы кто-то унаследовал отцовский приход.

Д. Казанцев

— Действительно, мы в прошлый раз говорили о том, что духовенство было сословием, и это сословие представляло крестьянам некий социальный лифт, абсолютно верно. До реформы Александра эти социальные лифты в практической своей реализации были скорее исключением, нежели правилом. Это были социальные лифты для таланта, они не работали на постоянной основе. Действительно, духовенство превратилось если не в касту, то вот в конгломерации семейной активности. Действительно успешный священник николаевской эпохи, да и александровской эпохи, первой ее половины — это сын, а лучше внук другого успешного священника. И более того обязанность, одна из ключевых обязанностей старого успешного священника — такого наследника себе обеспечить. Потому что он понятен в сельской местности помещику, в городской местности чиновнику, он обеспечивает стабильность. Если же мы говорим про преобразования Александра II, которые тоже отнюдь не возникли на пустом месте и вырастает корнями из идей эпохи Александра I, то я бы увязал духовную реформу довольно тесным образом, как ни парадоксально, с общей реформой образованности, с университетской реформой прежде всего. С расширением, качественным расширением и университетской свободы и с существенным ограничением круга цензуры. То есть цензура не была полностью отменена, она была де-факто, даже не до-юре, де-факто ликвидирована только в эпоху Николая II, да и то с некоторыми оговорками. Но тем не менее от принципиально подцензурной печати эпохи Николая I в эпоху Николая II мы переходим в состояние относительно или в основном свободная печать. И вот эти вот три фактора — образованное свободное духовенство, массовые свободные университеты и обладающая высокой внутренней конкуренцией и читающей базой свободная печать, — и обеспечили то, что духовенство превратилось из требосовершителей в действительно один из залогов того, если угодно, духовного или культурного, иными словами — оба термина верны, возрождения, которое мы видим в России к излету Александрова царствования. И что еще более важно вот в долгосрочной перспективе, что вот это вот пореформенное духовенство из среды воспроизведения себе подобных, то есть из некоей стагнирующей касты превратилось в питательный бульон для научных кадров. Если мы посмотрим на русскую науку эпохи ее бурного развития, расцвета — то есть это первые два десятилетия XX века, то добрая половина и великих ученых, и талантливых ученых, и просто активно работающих ученых — это поповичи. И великий Павлов, он из духовной среды. Дмитрий Иванович Менделеев, конечно, не был поповичем, насколько я помню, хотя это надо будет перепроверить, но Дмитрий Иванович Менделеев тоже отнюдь не был чужд этого сословия. Это одно из величайших имен в мировой науке, не только в российской. А если мы берем всех тех, кто учил будущих советских академиков — причем неважно, это академик физмата или в сфере ядерной физики, или каких-то там в геодезии, возьмем семью Флоренских, допустим. Каждый из младших Флоренских — это академик советской Академии наук, но тем не менее они выходцы из духовного сословия.

А. Пичугин

— Менделеев, кстати, не был.

Д. Казанцев

— Нет, все-таки не был. Значит, я правильно помню. Но это о чем нам говорит, о том, что интересы духовенства — культурные, научные интересы духовенства, довольно быстро, буквально за несколько десятилетий, качественно расширяются. Священник, по крайней мере городской священник, на самом деле и сельский священник в крупном селе, в уездном центре, становится полноценным представителем интеллигенции. И вот это во многом надуманное противоречие между наукой и религией, которое досталось в том числе и нашим предкам в наследство от эпохи просвещенчества, оно уходит в прошлое, сначала на бытовом, потом на личностном и наконец на умозрительном уровне.

А. Пичугин

— Ну оно будет возвращаться, всегда возвращаться. Но тем не менее, любопытно, что вообще Александр озаботился реформой. Мы привыкли Александра рассматривать как очень секулярного императора. По крайней мере в какой-то такой в среде общественного мнения он очень секулярный. Но, между прочим, идею реформы, реформирования духовных школ принадлежит ему, он лично посетил несколько семинарий провинциальных. Николай не ездил никуда, имеется в виду по духовным учебным заведениям.

Д. Казанцев

— В этом и величие личности Александра. Александр II был светским человеком. Александр II — это русский принц, блистательный русский принц, который очаровывает в Лондоне на балу будущую королеву Викторию. Вот это Александр для всей Европы. Но при этом он мог включать управленца и понимать, что сфера абсолютно далекая от него является важной для общества. А значит, он обязан как император, если угодно, как император в римском смысле этого слова, как магистрат, в этой сфере разбираться. И да, он бывал на богослужениях, он бывал на молебнах. Мы не имеем свидетельств его глубокой духовной рефлексии, но он понимал, что для народа, для нации духовная реформа, причем реформа, не просто затрагивающая духовенство, а формирующая новый класс духовенства, новый уровень духовенства, значит, затрагивающая всех подданных, это насущная необходимость. Как насущную необходимость системы образования духовного в том числе, как насущную необходимость русской Библии и так далее.

А. Пичугин

— Да, русская Библия — это уже фундамент был заложен при Николае, но, конечно, реализация — при Александре. Ну фундамент и при Екатерине был, наверное, заложен еще.

А. Пичугин

— Напомним, что в гостях у Светлого радио сегодня Дмитрий Казанцев, кандидат юридических наук, специалист по истории культуры и истории права. Ну, давайте основные достижения все-таки духовной реформы назовем. Это возможность поступать, во-первых, в духовные учебные заведения лицам всех сословий, а во-вторых, возможность поступать детям духовенства не только в семинарии, но и в университеты.

Д. Казанцев

— Да, то есть фактически Александр II сломал кастовую закрытость духовного сословия. И это обновило само духовное сословие. Потому что да, мы говорили, что великие русские ученые — это поповичи. Но многие представители духовенства там конца XIX века — это бывшие крестьяне. Понятно, что не каждый крестьянин отдаст своего ребенка в духовное учреждение.

А. Пичугин

— А кто в поле работать будет?

Д. Казанцев

— Да, именно. Для крестьянина не замотивированного, либо просто бедного и ребенок — это рабочие руки, это не будущий священнослужитель. То есть скорее всего это были все-таки отпрыски вот тех самых зажиточных крестьян. Не всегда было так, но это наиболее логичный путь духовенства. Ну и для самого духовенства, для детей священнослужителей карьера священника и там диакона уже не стала приговором. То есть число не замотивированных священнослужителей, не заинтересованных в своем служении, не то чтобы там упало до нуля, но очень быстро и довольно значительно сократилось. Ты не обязан принимать приход своего отца, если ты не имеешь к этому интереса. Иди в университет — ты будешь хорошим чиновником, или хорошим промышленником, или кем-то еще. Ты свободен. И вот эта всесословная свобода в конечном итоге принесла пользу всем сословиям. Кроме, может быть, дворян, конечно.

А. Пичугин

— Ну да, дворяне все-таки, начиная с царствования Александра и уже потом до конца, скорее теряли, чем приобретали. Хотя опять же где как, все было по-разному. Ну тут я вообще не специалист, мне сложно судить, но вот эта либерализация духовного образования, насколько она принесла или не принесла кадровые проблемы для Церкви? Вот ты теперь можешь не рукополагаться в священники и не наследовать приход своего отца уж точно. Но уже ко времени Александра это постепенно уходило, то есть это не было какой-то там прямо стопроцентной обязанностью, но атавизмы, они существовали. Но ты уже не обязан, вот ты не видишь себя в духовном служении, а тебе из-под палки, вот ты должен идти и до конца дней своих сидеть на этом приходе, служить, хотя ты вообще никакого к священству расположения не имеешь. Это нам вот легко сейчас здесь рассуждать, в современной России, нужно ли мужчине, который хочет стать священником, идти в священники? Это такая большая ответственность, это так сложно, это налагает такие бремена на человека, на его семью, на всю жизнь. А в XIX веке на это по-другому совершенно смотрели: у тебя выбора нет, это профессия.

Д. Казанцев

— Это профессия, причем профессия семейная. Опять же что считать кадровыми проблемами. То есть, по моему глубокому убеждению, если мы берем не только количество, но и качество кадров, это скорее стало решать кадровые проблемы Русской Церкви. Не до конца, кстати, решило, но тем не менее. Возможность рукополагать священником того, кто действительно этого хочет и к этому способен, а не того, кто должен быть священникам, конечно, привело в конечном итоге, то что мы видим, к активизации деятельности, допустим, русской миссии. Потому что русская зарубежная миссия — это, конечно, в основном пореформенная эпоха, но самый яркий пример, возможно, один из самых ярких примеров — это миссионерская деятельность в Японии. Но это такая даже не вершина айсберга, это такой вот красивый очень флаг, яркий флаг на вершине айсберга. А процессы были куда более глубинными. Допустим, популяризация православия в Новом Свете, в Соединенных Штатах Америки, которая до сих пор, между прочим, идет и идет довольно успешно. По некоторым подсчетам это самая динамично развивающаяся конфессия. Сейчас, к сожалению, это уже не Русская Православная Церковь. К сожалению для народа, но для нашей веры это все равно очень здорово, то что это в основном православие греческое и румынское. А до революции это, конечно, было и русское православие, тоже в Америке возникает не на пустом месте. Кстати, приходит отнюдь не с Аляски, а из Нью-Йорка. В меньшей степени, конечно, из Флориды, из Колумбийского округа, вообще из Новой Англии. Приходит с русскими купцами-миссионерами, реже переселенцами. Значит, потенция просвещения появляется-таки в результате духовных преобразований эпохи великих реформ.

А. Пичугин

— Но был еще, конечно, и некоторый нюанс. Потому что вот как решалась кадровая проблема, вот из того, что я знаю, кажется, для семинаристов тоже был выбор. Если он подписывал бумажку о том, что он избирает священнический путь, то дальше он мог учиться за казенный счет последние годы в семинарии. Это, соответственно, тоже, конечно, помогало многим молодым людям выбирать и решало для Церкви во многом эту кадровую проблему, наверное. Но из семинарии ведь с начала 70-х годов нельзя было поступать в университет. То есть дети духовенства, чтобы поступить в университеты, должны были, насколько я понимаю, или два года семинарии, а потом в университет, или это гимназия, а потом университет.

Д. Казанцев

— Совершенно верно. Церковное образование и до того на самом деле отделенное от светского, сейчас превращается в отдельную ветку, что, в общем и целом, логично. Допустим, если даже мы берем современную систему, там кандидат юридических наук не станет автоматически, без профильного образования, соискателем медицинских наук — это разные профессии. То же самое и здесь. Но вы затронули куда более глубокую проблему обучения за казенный счет и вообще эти стипендии. Мы вспоминали часто Лескова довольно правильно, давайте вспомним Раскольникова. Понятно, что «Преступление и наказание» — это немножечко по другое, но его социокультурный фон очень характерен для александровской эпохи. С одной стороны — стремление к просвещению, университетские свободы, много новых студентов, студенты хотят учиться, им есть у кого и чему учиться. Есть только одна проблема — им жить не на что. И вот у огромной империи, у которой есть, допустим, деньги на войну с Турцией, победоносную войну с Турцией, на стипендии денег не было. И были, конечно, студенты образованные, богатые, которым помогали родители, которые выигрывали уникальные стипендии. Были и студенты, действительно, с одной парой сапог на десять человек. Насколько это было массовым явлением, вопрос отдельный, он требует отдельного исследования, и не так очевиден на него ответ. Но сам факт того, что это было явление не разовым, создавал, конечно, роскошную питательную базу для всевозможных неформальных организаций, и в том числе организаций террористических. Поэтому то, что реформы были проведены, от духовной реформы до реформы местного самоправления, дало стране грандиозный импульс для развития, может быть, самый грандиозный в ее истории, плоды этого развития мы пожинали уже в начале XX века. Но то, как эти реформы были проведены, конечно, заложило под это развитие бомбу замедленного действия, которая через 50 с лишним лет самым драматическим образом срезонировала.

А. Пичугин

— Да, об этом тоже, конечно, мы поговорим, еще поговорим. Потому что, если бы все было так гладко, наверное, Александр II закончил бы свою жизнь как-то иначе и не пережил такого количества покушений.

Д. Казанцев

— Во-первых, покушения. А во-вторых, мы возвращаемся к тому, с чего мы начали разговор об эпохе Александра — Александр как личность и Александр как император. Вот к концу своей жизни Александр как личность стал очевидно доминировать над Александром как императором. И по итогам войны с Турцией, а лучше до начала этой войны, лучшее, что мог бы сделать император, это уйти на покой. Причем не обязательно отрекаться от престола. В конце концов, в последние месяцы своей жизни он избрал великолепную схему. Оставаясь императором, главой нации, символом ее единства, он передал власть, наверное, лучшему кандидату в эту пору — Лорис-Меликову, который, будучи консерватором, дворянином там, генерал-губернатором, тем не менее, во-первых, прекрасно видел проблемы общества, во-вторых, умел разговаривать с обществом, и в-третьих, умел отделять какие-то вот криминальные преступные элементы не только от общества в целом, но и даже от той идеологии, которую этим элементам приписывали. Не социализм — это зло, а террористы, социалисты-революционеры — это зло. Давайте будем это отделять. И здесь, конечно, мы говорим и о реформе суда, которая позволила более глубоко эти аспекты осмыслять и реализовывать их и много-много о чем. Но проблема в том, что Лорис-Меликов правил полгода. И если бы, допустим, у Александра II вот эта вот личность была подчинена императору чуть раньше и чуть дольше, чуть глубже, и он бы закончил свою жизнь по-другому, и мы бы, конечно, жили в совсем другой стране.

А. Пичугин

— Ну и об этом мы тоже поговорим еще. Спасибо Дмитрию Казанцеву, кандидату юридических наук. И мы с Дмитрием уже несколько дней обсуждаем Россию XIX века через призму реформ, законов, быт и жизнь сословий. Продолжим. Я Алексей Пичугин. До встречи.

Д. Казанцев

— Спасибо, дорогие слушатели.

---

Все выпуски программы Светлый вечер

• «Современные храмы». Дмитрий Остроумов
• «Путь к священству». Иеромонах Ириней (Пиковский)
• «Богословие храмового пространства». Дмитрий Остроумов

---

Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов