В день памяти святых Петра и Февронии у нас в гостях были настоятель храма Живоначальной Троицы при Черкасской Богодельне протоиерей Андрей Юревич и его супруга Ольга.
Мы говорили о семейных ценностях, о том, как мужу и жене сохранить и пронести через всю жизнь любовь и взаимопонимание.
Ведущие: Владимир Емельянов, Лиза Горская
В. Емельянов
— На радио «Вера» программа «Светлый вечер». Здравствуйте, в студии Владимир Емельянов и Лиза Горская.
Л. Горская
— Здравствуйте!
В. Емельянов
— У нас сегодня в гостях настоятель храма Живоначальной Троицы при Черкасской богадельне в Москве, главный архитектор Финансово-хозяйственного управления Московского Патриархата отец Андрей Юревич. Он пришёл в гости вместе со своей супругой матушкой Ольгой. Здравствуйте!
о. Андрей Юревич
— Здравствуйте!
м. Ольга
— Здравствуйте!
Наше досье:
Протоиерей Андрей Юревич и его супруга матушка Ольга родились в Москве, по образованию — архитекторы. В 1983 году уехали в Сибирь, где отец Андрей несколько лет работал главным архитектором города Лесосибирска, а в 1991 году принял священнический сан. С 2005 по 2011 руководил архитектурно-реставрационным отделом Красноярской епархии. Вместе с матушкой Ольгой создал Лесосибирскую православную гимназию. После 28 лет жизни в Сибири Юревичи вернулись в Москву. В семье 7 детей. Книга Ольги Юревич «Матушкины цветочки» — рассказ о жизни многодетной мамы и жены священника — выдержала уже два издания. Сегодня протоиерей Андрей Юревич — настоятель храма Живоначальной Троицы при Черкасской богадельне в Москве и главный архитектор Финансово-хозяйственного управления Московского Патриархата.
В. Емельянов
— Мы встречаемся в праздник Всероссийского дня семьи, любви и верности. И ещё этот праздник называется днём памяти святых Петра и Февронии. Я, кстати, не так давно побывал в Муроме, вот, может быть, месяц назад. Походил, потоптал Муром, побывал во всех этих местах. Конечно, на том месте, где был храм, там сейчас разбит парк, это прямо над Окой расположено. Вообще, очень милый городок. И понятное дело, вся сувенирная продукция посвящена трём героям — это Илья Муромец и Пётр и Феврония. И соответственно, мы сегодня поговорим, наверное, о семье, о любви, о воспитании детей.
о. Андрей Юревич
— О верности.
В. Емельянов
— И о верности в том числе.
Л. Горская
— Да, но ты так сказал, что на том месте, где был храм, разбит парк. И у наших слушателей может создаться впечатление, что храма там сейчас нет.
В. Емельянов
— На том конкретном месте храма нет вообще, как и на территории этого парка, который называется «Парк Приокский». Там ещё несколько церквей было, их тоже нет. Но в целом в городе все храмы поддерживаются. Я бы не сказал, что в идеальном состоянии, но в очень хорошем. Очень много туристов, очень много прихожан, очень много паломников.
Л. Горская
— И куда они идут?
В. Емельянов
— Они идут в самые разные места: они идут поклониться мощам Петра и Февронии, они и в Воскресенский монастырь приходят и в Свято-Троицкий монастырь, где, кстати, мощи Петра и Февронии и есть, и так далее, и тому подобное. В общем, очень милое место. Если вы, уважаемые слушатели, ещё не были в Муроме, то мой вам совет: поезжайте! Только осторожно — дорога неважная, прямо скажем. Муромские дорожки! Ну, и заранее стоит призадуматься, где там остановиться, потому что с этим тоже возникают проблемы, особенно, когда много паломников. Я-то жил не в самом Муроме, а в городе с очень загадочным названием Выкса. Это промышленный городок такой.
Л. Горская
— Пускай это останется загадкой!
В. Емельянов
— Да. Тем не менее, остался под большим впечатлением. С чего же мы начнём?
Л. Горская
— С книжки!
В. Емельянов
— Да, наверное, начнём с книги, которую в своё время матушка Ольга написала, она называется «Матушкины цветочки». Очень такое трогательное, нежное название! Книга впервые вышла в 2005 году. Вы знаете, зная, что вы придёте сегодня в гости, у меня по дороге сюда, на работу, на радио «Вера», две церковные лавки есть. Ни в одной из них, матушка Ольга, вашей книги нет. Я просто хотел, не скажу, что прочесть, перед нашей сегодняшней встречей, но хотя бы пролистать. Не удалось. Поэтому первый вопрос такой: немножко подробнее расскажите, пожалуйста, об этой книге!
м. Ольга
— Это уже второе издание книги. Первое разошлось очень быстро. Эту книгу я писала вместе со своими детьми. То есть я даже не писала, мы просто жили. И какие-то интересные случаи нашей жизни...
Л. Горская
— Вот вы сказали такую фразу перед программой, что вы книгу писали всей семьёй. И меня поразило: как можно книгу писать всей семьёй?
м. Ольга
— На самом деле, когда ты живёшь просто в семье, то достаточно, чтобы был какой-то человек
с даром, может быть, записывания — вот я таким оказалась, — который просто записывает случаи из нашей жизни. А эти случаи оказались очень такими вдохновляющими. Я, как человек такой занудливый, я решила её разделить на интересные такие вот разделы — то есть каждый ребёнок у меня цветочек, у каждого цветочка свои лепестки — вот эта история о каждом ребёнке и несколько историй о каждом ребёнке отдельно. Я просто записывала, без всяких нравоучений. Там нет практически ничего, да, батюшка, такого поучающего, нравоучительного, может быть?
о. Андрей Юревич
— Да о ней не расскажешь, об этой книге, её просто надо читать. Как можно рассказать об анекдоте? Его просто сам надо рассказать, так и здесь.
Л. Горская
— Батюшка, а ваше каково участие в этой книжке?
о. Андрей Юревич
— О! Я же явился первопричиной этого всего, поскольку «Авраам родил Исаака, Исаак родил Якова...», поэтому я родил эту когорту, которая писала эту книгу.
Л. Горская
— Весь этот цветник!
о. Андрей Юревич
— Да-да, насадил!
В. Емельянов
— Надо заметить, что у отца Андрея и матушки Ольги большая семья — у них семеро детей: сын и шесть дочерей. Удивительно симпатичные дети у вас, я посмотрел на сайте фотографии — просто потрясающие лица! И одна из ваших дочерей — журналист, она получает журналистское образование или уже получила?
м. Ольга
— Она уже получила, сейчас ждёт четвёртого ребёнка.
о. Андрей Юревич
— Третьего, матушка, ты сбилась!
м. Ольга
— Ой, я сбилась!
о. Андрей Юревич
— Это старшая ждёт.
Л. Горская
— А часто вы со счёта сбиваетесь?
м. Ольга
— Ой, постоянно! Мы сейчас ждём седьмого и восьмого одновременно внука, не знаем, кто первой родит из старших девочек.
о. Андрей Юревич
— Я, когда ходил в поликлинику, но это было давно уже, лет пятнадцать назад, там карту надо заказывать для болящего нашего какого-то ребёнка. Нас просто знали там в регистратуре лучше. И когда спрашивают: «А какой год рождения?» Я говорю: «Так, подождите, мне сейчас надо вспомнить год рождения старшей, потом начну прибавлять: плюс два, плюс полтора, плюс ещё что-то такое, — я дойду и до пятого. А так не помню!» Потом они выучили сами уже, находили лучше папы.
Л. Горская
— Шпаргалка какая-нибудь есть? Может, шпаргалку завести? Прошу прощения, у меня есть знакомый прекрасный священник, у которого количество внуков, — правда, внуков — перевалило уже за тридцать. Ему родственники сделали шпаргалку: какой-то такой фотоколлаж с портретами всех внуков, с именем и с годом рождения.
о. Андрей Юревич
— Это не отец Александр Ильяшенко?
Л. Горская
— Нет, другой!
м. Ольга
— Это полезно, потому что сейчас мы ждём восьмого...
о. Андрей Юревич
— Но мы — молодые бабушка и дедушка пока ещё.
м. Ольга
— … И уже как-то запинаюсь я немножечко. Что дальше будет? Мои дети мне сказали, когда я, по-моему, седьмого ребёнка родила, они сказали: «Ну, конечно, мы родим больше детей!» Почему-то им показалось, что семь детей — это мало. А я посчитала, говорю: «Даже если вы родите столько же, сколько я, в принципе, у нас должно быть...
о. Андрей Юревич
— Под пятьдесят.
м. Ольга
— Да, пятьдесят внуков.
о. Андрей Юревич
— Но у нас пока в семье ещё только трое старших, четверо ещё на выданье девушки.
Л. Горская
— У нас напрашивается, я думаю, вопрос: вот вы рассказываете про свою семью чудесную, и как-то это удивительно, гармонично звучит — огромное количество людей, и внутри семьи сохраняются добрые отношения, и семья — это семья в христианском, таком правильном понимании этого слова. Я думаю, что будет мне лично, например, узнать: а что главное в вашей жизни, в вашем семейном делании, если так можно сказать, чтобы это всё выглядело так, как выглядит у вас, и получалось так, как оно получается у вас? По очереди, наверное, спросим, Володя, наших гостей?
В. Емельянов
— Давай начнём с отца Андрея.
о. Андрей Юревич
— Так, ещё раз — про семейное делание?
Л. Горская
— Что главное? Потому что жизнь — она такая, разнообразная, не мне вам рассказывать. Каждый из горожан сталкивается с большим количеством проблем. Но, наверное, сохранить семью — это одна из главных задач человеческой жизни. И чтобы вы определили, как доминанты, главные какие-то поведенческие, внутренние вещи для того, чтобы это удалось?
о. Андрей Юревич
— Знаете, я сам постоянно над этим думаю. Вот недавно была серия наших дней рождения, у нас как-то май-июнь — такие очень урожайные два месяца по семье. И совсем уж недавно — несколько дней назад — был мой день рождения. И вот вся семья собралась, и дети говорили по очереди какие-то замечательные слова папе своему, зятья говорили, невестка говорила. Слова были совершенно потрясающие просто. И в конце я попытался это как-то проанализировать и сказал тоже такой тост: «Ребята, я не знаю, почему вы мне говорите такие замечательные слова! Я уверен совершенно, что вы искренно так думаете, что это не просто ради красного словца для тоста. Но я ничего для этого особенного не сделал, для того, чтобы это получилось и для того, чтобы вы это сказали». То есть, на самом деле, может быть, не надо усложнять, хотя не надо и упрощать, конечно, это довольно серьёзно. Просто надо жить, надо жить вместе — жена с мужем, вместе — родители с детьми: папа вместе с ними, мама. Надо быть таким другом, надо постоянно о них, вообще-то, думать и Богу молиться — и самому, и вместе. Я всегда молюсь не просто за детей, чтобы им было хорошо, я молюсь всегда именно за то, что я сейчас сказал: за наше единство, за то, чтобы никакой дух разделения не вошёл в нашу семью, чтобы как-то Господь всё устроил и всё сцементировал и скрепил. Если за это не молиться... тем более я священник вдвойне: я священник и по сану, и священник в семье — предстоятель за семью. И это очень серьёзно! То есть я — некий страж, который постоянно должен ходить по стене города и смотреть: всё ли в этом городе спокойно и в порядке.
Л. Горская
— Получается, что ответственность за сохранение семьи лежит на муже?
о. Андрей Юревич
— Это пусть матушка скажет.
м. Ольга
— Ответственность за всё лежит на муже!
В. Емельянов
— А какая ответственность лежит на женщине, на жене?
м. Ольга
— А очень трудная — слушать мужа.
о. Андрей Юревич
— Потрясающе трудная ответственность!
В. Емельянов
— И не перечить?
м. Ольга
— Нет, не то, чтобы не перечить, но, по крайней мере, вдохновлять, поддерживать, помогать, выручать, когда что-то случается. У кого-то одного должна быть эта главная роль, а если мы вдвоём будем эту роль исполнять, то, конечно, выйдет... не знаю что, наверное, то, что постоянно выходит у всех сейчас вокруг.
Л. Горская
— Вы как-то договаривались между собой, делили сферу ответственности или у вас это естественным образом получилось?
м. Ольга
— У батюшки такой характер, его на десять хватит. Мне уже со своим характером некуда влезть.
о. Андрей Юревич
— Мы по молодости-то вообще ни о чём не договаривались, оно как-то так сложилось. Знаете, как пазлы — пазлы же иначе не сложатся, они так вырезаны, что только так они могут сложиться и не как иначе. И вот у нас как-то сложилось так и не как иначе.
В. Емельянов
— У вашей семьи удивительная судьба! Вы почти тридцать лет... Вы жили-поживали в Москве, учились тут себе спокойно, студенческая жизнь и все дела. И вдруг — раз, и на тридцать лет вы уехали в Сибирь! Почти на тридцать лет. Да ещё куда!
о. Андрей Юревич
— А надоело. Потому что Москва того времени... она и сейчас — сложный город. Но она сейчас сложная, может быть, по другим моментам, а тогда в ней было как-то тоскливо, тускло, тухло, серо, невостребовано. Это был конец семидесятых, начало восьмидесятых. И вот 82 год прошёл, и в конце 82 года мы как-то друг другу сказали: «Так, всё, хватит тут киснуть, поехали на свежий воздух!» Свежий воздух оказался за четыре тысячи километров в Сибири.
Л. Горская
— Где конкретно?
о. Андрей Юревич
— На Енисее, в Красноярском крае.
В. Емельянов
— Очень далеко! Матушка Ольга, а вы так сразу всё и решили: «Да, всё, едем! Не нужна мне тоже эта Москва!» Вы же в то время были молодой, интересной женщиной...
Л. Горская
— Я что-то не поняла!
В. Емельянов
— Сейчас поясню. Вы же не сразу начали жить духовной жизнью ещё в Москве? Насколько я читал ваше интервью. И вы бросаете здесь всё — но относительно, можно так сказать, — московский достаток, если это можно так назвать, уезжаете непонятно куда, и непонятно, на что там жить. Я читал в одном из ваших интервью, что не так просто было первые годы, и вам, наверное, особенно, потому что вы уехали с маленьким ребёнком. И там у вас тоже дети рождались.
о. Андрей Юревич
— Знаете, если речь вести о тогдашнем советском достатке, то это сейчас, чем ближе к центру — областной город, потом Столица, естественно, — всё больше и больше потребление и достаток. А тогда всё было наоборот. На периферии ведь платили всякие районные, северные, давали квартиры, ещё что-то такое. Это всё было, если уж о достатке говорить. Но мы-то поехали не столько за достатком, сколько, во-первых, за какой-то свободой — нам было двадцать пять лет, нам хотелось каких-то дерзновений. Нам надоел весь этот застой, и в творческом плане, и в житейском. Мы жили в обычной девятиэтажке, и, как это водится среди москвичей, семь лет прожили и не знали своих соседей по лестничной клетке. Это же ужасно всё! И мы уехали. Да, мы были неверующие, но всё равно надо говорить о путях Божьих. То есть Господь туда, как потом уже мы, назад посмотрев, оценили это совершенно точно: что Господь нас вывел, потом так лет эдак 6-7 очищал, а потом уже и ко Христу привёл.
В. Емельянов
— Вот воистину: пути Господни неисповедимы!
В. Емельянов
— Это программа «Светлый вечер». У нас сегодня в гостях отец Андрей Юревич и матушка Ольга. Мы продолжаем нашу беседу. И мы остановились на том, что пути Господни неисповедимы. И потом вы вернулись в Москву.
Л. Горская
— Мне кажется, что вообще, по идее, вы должны были вернуться в совершенно другой город, не в тот, из которого вы уезжали.
о. Андрей Юревич
— Так и получилось. Мы приезжали, конечно, сюда периодически раз, два в году — и по делам, и в отпуск. То есть мы приезжали на две недели изредка на весь месяц отпускной и ждали, когда же он наконец кончится, чтобы скорее уехать в нашу относительную тишину, привольную жизнь.
Л. Горская
— В таком случае, а зачем в отпуск ехать в Москву?
о. Андрей Юревич
— Это, опять же, пути Господни.
м. Ольга
— Родители у нас тут.
о. Андрей Юревич
— Так Господь пять лет назад устроил. У нас два родных города в земном Отечестве: это Москва и наш дорогой Лесосибирск. И если уж не там, то только здесь, больше негде.
В. Емельянов
— Кстати, замечу для наших слушателей, что отец Андрей был главным архитектором этого чудесного города Лесосибирск!
о. Андрей Юревич
— Да, по молодости.
В. Емельянов
— Чем вообще этот город жил?
Л. Горская
— И живёт.
В. Емельянов
— Это лесопроизводство?
о. Андрей Юревич
— Да. В советское время это был один из крупнейших центров лесопроизводства — добычи леса, лесопиления, обработки и прочее всё, вплоть до лесников.
В. Емельянов
— А контингент, жители?
о. Андрей Юревич
— Сложный контингент.
В. Емельянов
— Я правильно понимаю, кто были эти люди?
о. Андрей Юревич
— Да. Потому что в советское время на лесоповал понятно кого отправляли.
Л. Горская
— Да много кого отправляли, на самом деле, и много за что, и не за что!
о. Андрей Юревич
— И очень интересных людей отправляли. Там были потомки ссыльных переселенцев, всяких разных — и политических, и каких угодно.
Л. Горская
— Возвращаясь к поводу нашей сегодняшней встречи. У нас всё-таки совершается память святых Петра и Февронии, и это День семьи. Я встретила интересную такую формулировку: церковно-государственный праздник.
В. Емельянов
— Странная, да. Потому что Церковь у нас от государства отделена, и государство от Церкви.
Л. Горская
— Тем не менее, это одна из формулировок в интернете. В интернете много что есть, предлагаю на этом не зацикливаться, а вернуться на землю, к жизни. У нас ведь как зачастую бывает? Муж и жена — утром один ушёл на одну работу, другой на другую, вечером встретились, поужинали. На следующий день то же самое, потом бац через семь-десять лет — встречаются за ужином, а это два разных человека и друг друга не узнают.
В. Емельянов
— И расходятся.
Л. Горская
— Распространённая очень история. А вы — как пример обратной жизни. Поскольку мы только с отцом Андреем подробнее всё-таки поговорили о том, какие рецепты и противоядия от развала семьи, от каких-то искушений, я бы хотела матушку подробнее послушать — о роли женщины и о том, что женщина может делать, как вы сказали, зацементировать всё-таки свою семью, в хорошем смысле этого слова...
о. Андрей Юревич
— Лиза, вообще-то, справедливости ради, ещё никаких рецептов не прозвучало!
Л. Горская
— Подождите, мы хотим!
о. Андрей Юревич
— Матушку надо обязательно послушать, да!
Л. Горская
— Подождите! Вы сказали, что без молитвы... вы, как священник сказали, что муж — предстоятель, и, если он не будет отвечать за свою семью перед Богом, и молиться о сохранении семьи, то вряд ли что получится, если я вас правильно поняла.
о. Андрей Юревич
— А, то есть это рецепт?
Л. Горская
— А почему нет?
о. Андрей Юревич
— Хорошо, принимается!
Л. Горская
— А матушка что нам скажет?
м. Ольга
— Знаете, когда мы приехали в Сибирь, нам казалось, что у нас очень удачная, очень хорошая семья. У нас родилась уже одна дочка, потом родилась вторая дочка. И мы любили друг друга, мы были здоровы, молоды, красивы. Счастье такое в семье вроде бы было, по устоявшемуся мнению.
о. Андрей Юревич
— Простое житейское.
м. Ольга
— И, в общем, даже достаток какой-то был, несмотря на то, что мы из Москвы уехали, достаток появился. То есть всё у нас было вроде бы хорошо. И в душе у нас вдруг возник — и у меня, и у батюшки — практически одновременно вопрос: а чего тогда нам не хватает? А вот то, чего не хватало, это прям у нас было, сосало под ложечкой даже. Видно, это не наш был вопрос, это Господь закинул этот вопрос. И именно в этот момент, когда мы задали этот вопрос, буквально в этот день мы поехали в Енисейск, встретились с нашим будущим духовником — с отцом Геннадием Фастом. И, с ним поговорив два часа, причём не о вере — он понял, что мы о вере ничего и говорить-то не можем и не спрашиваем, — мы говорили на разные темы, мы вдруг увидели человека необыкновенного, который знает то, что не знаем мы. И вроде бы имеет ответы на те вопросы, которые перед нами стоят. Хотя мы целый год прожили после этого, вспоминая его, но прожили по-прежнему. Ровно через год мы опять поехали на Пасху туда же. И мы поехали уже с той мыслью, чтобы его позвать и чтобы он нам рассказал, чтобы объяснил. Это состоялось — к нам приехали и батюшка, и матушка, главное для меня. И вот для нас открылся мир, который не существовал для нас никогда буквально. И он открылся, и вот этот свет, который хлынул на нас, нас просто ошеломил и сбил с ног. У нас всё в жизни поменялось. Сначала батюшка так вот уверовал, я вслед за ним. Я думаю, что если бы этого не произошло, может быть, мы повторили бы путь многих семей, которые через семь лет, как вы говорите, увидели бы, что мы чужие люди. Тут этого не оказалось. Мы до этого считали, что наша любовь такая большая, никто так любить не может, как мы. Вот когда мы оказались в новой жизни, когда мы стали новыми людьми, оборачиваясь назад и глядя на ту любовь, нам становилось просто грустно.
о. Андрей Юревич
— В одном из текстов церковных есть такое сравнение светильников: вот лампочка и Солнце. По сравнению с темнотой, лампочка — это даже смотреть немножко больно. А по сравнению с Солнцем, лампочка — ничто. То есть наша любовь до веры — это была лампочка, а потом стала светить, как Солнце. И она, между прочим, до сих пор всё увеличивается.
м. Ольга
— Да, начался труд просто по созиданию этой любви. Потому что любовь — это не существительное, это глагол. Вот если этот труд будет, то постоянно эта любовь возрастает, возрастает. Она у нас и возрастает с каждым годом. Я думаю, что, может быть, когда мы умрём, она будет там ещё возрастать. Ну, такая есть у меня мысль, может быть, странная. Но мне кажется, нет предела роста любви. И вот эта настоящая любовь, она и спасла, наверное, нашу семью. По крайней мере, она сделала её такой, какая она есть сейчас.
В. Емельянов
— Матушка Ольга, а поясните, пожалуйста, «любовь — это глагол», что вы имеете в виду? Я в первый раз с такой формулировкой сталкиваюсь.
о. Андрей Юревич
— Это образное такое, конечно, выражение. Все ж понимают, что слово любовь — лингвистически существительное.
м. Ольга
— Глагол, потому что надо что-то делать для того, чтобы она была, и делать бесконечно. Вот нам сейчас, нашей семье, 38 лет, мы трудимся дальше каждый день. Нам многое даётся с большим трудом, несмотря на наш большой опыт семейной жизни. Вот в каком смысле это глагол.
В. Емельянов
— То есть отношения — это работа?
м. Ольга
— Конечно, и очень тяжёлая!
о. Андрей Юревич
— Матушка прочитает какую-нибудь новую книгу — она у нас в основном поставщик информации в семье, — говорит: «Так, батюшка, всё, сейчас садимся, открываем, парточка, конспектики и будем учиться!»
м. Ольга
— Я же сказала, что я — зануда!
Л. Горская
— «Садимся» — это значит, у вас есть семейный совет, который регулярно созывается, и там обсуждаются какие-то...
о. Андрей Юревич
— Нет, вот совет-то! Мы же регулярно вместе. Лиза, вот я записал себе и хочу вернуться, ты сказала о том, что бывает так, что годы проходят, один уходит на работу, другой уходит на работу, потом прошло семь лет — они разные совершенно люди. Дело в том, что у нас в этом смысле, конечно, уникальная ситуация. Священников всё-таки немного по жизни в мире, и не я служу — мы служим. Ведь не зря же жену священника называют не просто по имени-отчеству, а «матушка». Да, посвящения никакого нет, рукоположения тоже, но есть нечто всё-таки, что происходит. Происходит, в том числе и в духовном мире у неё. И дальше она, конечно, не участвует в делах прихода, естественно, она не занимается с бухгалтером, с каким-то работником, ещё с кем-то. Но всё равно, она, скажем так, царица, к ней, в том числе, как-то идут.
Л. Горская
— Барыня!
о. Андрей Юревич
— Не барыня, в смысле барства, а в смысле, скажем, жена предстоятеля. Значит, тоже в какой-то степени предстоятельша. То есть через неё и доступ, но на ней и некая ответственность. Она — мать прихода в этом смысле. И многие женщины скорее к ней приходят с какими-то женскими вопросами. Она у нас ведёт семейный клуб, она, в какой-то степени, окормляет даже молодёжный клуб, пока я там со своими стройками ношусь других храмов. Она много чего делает — она приглядывает за воскресной школой... И мы с ней всё время совершаем некое совместное служение. Мы всё время постоянно друг с другом как-то советуемся и определяем на ощупь: как мы, правильно идём или нет. Я ей рассказываю, она мне рассказывает. У нас общее дело.
В. Емельянов
— Вот именно! Когда говорят, что, если это семья, то муж и жена не должны, в общем-то, вместе работать, ничего из этого хорошего не получается!
о. Андрей Юревич
— При этом каждый из нас суверенный, независимый.
В. Емельянов
— Вот вам, пожалуйста, уважаемые слушатели, наглядный пример в лице отца Андрея и матушки Ольги.
Л. Горская
— Но это исключение скорее! Потому что матушка есть матушка. Я вот по своему опыту хочу сказать, что в детстве, вот я росла, нас как-то по умолчанию всех девочек — ну, подросли, на клирос. У нас регентовала матушка — жена настоятеля. И её роль в моём воспитании приуменьшить очень сложно, потому что она, действительно, была мамой для всех этих девочек, которые подрастали на приходе так или иначе, для прихожанок. Действительно, подходили к ней в трудную минуту жизни советоваться. Но это такая прямо роль — служение тоже.
о. Андрей Юревич
— При этом у матушки характер не императивный, очень мягкий. Она, заметили, всё время говорит: «Батюшка, как скажешь!» то есть она никогда на приходе не будет повелевать и властвовать.
Л. Горская
— Да, а мы нашу матушку сейчас вспоминаем с девчонками — они уже все подросли, уже не девчонки, конечно, — как она всегда говорила: «Ну, девочки, девочки!» И так мягко-мягко обнимет: «Ну что там вы делаете?» И это запоминается. Хорошо, а что же делать тем, кто идёт на работу, например, менеджера в крупную отечественную компанию?
В. Емельянов
— Об этом мы поговорим буквально через минуту. Напоминаем, что вы слушаете программу «Светлый вечер» на радио «Вера»!
В. Емельянов
— Напоминаю, что вы слушаете программу «Светлый вечер». У нас в гостях сегодня настоятель храма Живоначальной Троицы при Черкасской богадельне в Москве, главный архитектор Финансово-хозяйственного управления Московского Патриархата отец Андрей Юревич и матушка Ольга. В студии Владимир Емельянов и Лиза Горская.
Л. Горская
— И возвращаясь к вопросу: что делать семьям, которые вынуждены добывать себе средства к существованию на всяких разных работах? И вынуждены идти утром — муж на одну работу, потому что у него одно образование, потому что он, допустим, инженер; а жена на другую, потому что у неё гуманитарное образование...
В. Емельянов
— Или вообще никакого.
Л. Горская
— Да. И общего дела у них в плане работы, в плане того, что приносит им деньги, нет.
о. Андрей Юревич
— Что им делать?
Л. Горская
— Да. Как сохранить в таком случае семью и не прийти к тому, что через семь лет с работы вернутся два абсолютно чужих друг для друга человека?
м. Ольга
— Лиза, мне кажется, что здесь вопрос не об общем деле или не общем деле, а об общей жизни. Потому что я бы не сказала, что служение батюшки — это общее дело со мною. Это общая жизнь, то есть мы живём жизнью супруга своего. Это совсем другое. Поэтому у кого-то поближе получается работа, у кого-то... на самом деле специфика работы может быть очень разная, но общее дело — это общая жизнь. Если ты абсолютно в курсе всех переживаний мужа на его работе, он знает, что тебя волнует и что тебя мучает, если вы нацелены на то, чтобы вместе прожить эту жизнь, то не помешают разные профессии. Мы немножко не так, мне кажется, ставим вопрос здесь.
о. Андрей Юревич
— Не обязательно знать жене, как идут продажи у менеджера-мужа. Или мужу знать, как там шьются какие-то платья у портнихи или у модельерши жены. Не в этом дело, а главное — внутренний мир! Вот о чём матушка говорит.
м. Ольга
— А для этого надо тоже опять трудится, причём очень много. Находить время, независимо от того, сколько у тебя детей, сколько надо на них угрохать двадцать часов в сутки, но найти всё-таки полчасика для того, чтобы зайти в душу к человеку любимому и увидеть в его глазах какую-то боль или тревогу, или что-то, и спросить, и добиться того, чтобы он всё-таки раскрылся — мало ли что бывает в жизни. И тут не о профессии разговор, а о том, как ты любишь. Вот эта любовь необыкновенная Божья, она же у нас очень чётко прописана в Первом послании к Коринфянам, тринадцатая глава: «Любовь не ищет своего», — бах! Всё, мы тут уже в луже.
Л. Горская
— «Не раздражается», — ба-бах!
м. Ольга
— Но вот это: «не ищет своего» — это моё любимое выражение, потому что постоянно ищешь своё, постоянно себя жалеешь, постоянно о себе заботишься, постоянно с собой носишься. И там сколько всего, и всё: ты, ты, ты. И ты видишь, как лучше и ты знаешь, как на самом деле надо, и всё: я, я, я. То есть «не ищет своего, не раздражается, всё покрывает».
о. Андрей Юревич
— То есть вы заметьте: в любых разговорах молодёжи о теме любви, в любых произведениях, допустим, в песнях эстрадных, в какой-то литературе, в ещё чём-то, даже в обучалках каких-то психологических на тему отношений — везде, во всём прослеживается красной нитью: в любви — взять. Возьми, а не дай. Ни в коем случае ничего не дай, всё — возьми! Как же тут «не ищет своего»? «Не ищет своего» — это значит давать постоянно. А когда ты хочешь взять — это значит, что ты ищешь только своего. И вот все хотят взять. Сходятся, влюбляются, один хочет взять, другой хочет взять. Пока берётся — они вместе. Прекращает браться — всё, они расходятся.
В. Емельянов
— Нечего взять.
о. Андрей Юревич
— Да, уже всё взято. А взять-то, в общем-то, немного можно. К сожалению, сегодняшний человек многое дать-то не может, у нас у самих-то мало чего есть. Поэтому быстро истощается эта вся кладовая.
Л. Горская
— Появляются претензии сразу.
о. Андрей Юревич
— Конечно! Он всё взял или она всё взяла, а дальше не интересно. А дальше чтобы быть, надо вложить инвестиции какие-то, чтобы дальше развивать. А инвестиции вложить — это же затратно, это же себя, это же на износ. «А чего я буду париться?» — как они говорят, — «Зачем? Я пошёл к другой жиле. Сейчас я эту жилу разработаю, следующую».
В. Емельянов
— И чем всё это заканчивается, мы прекрасно знаем по примерам. Но кстати, пока ты молодой, мало кто об этом задумывается. И люди очень часто остаются одни в итоге, наедине со своими желаниями, проблемами...
Л. Горская
— И жизненными достижениями.
В. Емельянов
— Да. А потом проходит время, и уже не так охотно-то отдают то, что хочется взять, например. Отец Андрей, скажите, пожалуйста, вот на ваш взгляд, какими основополагающими качествами должна обладать жена?
о. Андрей Юревич
— Я так думаю, что каждый муж должен задумываться, какими он качествами, вообще-то, обладает.
В. Емельянов
— А я хотел об этом спросить у матушки Ольги!
о. Андрей Юревич
— А матушка Ольга должна думать о том, какими качествами обладает жена! И вот если каждый про себя думать будет, какие качества, и, в общем, достаточно самокритично на себя смотреть, тогда будут появляться сразу же замечательные качества супруга.
В. Емельянов
— Перекрёстного допроса не получилось!
Л. Горская
— Давайте тогда просто прямо ответьте, какими качествами, с вашей точки зрения, должен обладать муж, а матушка ответит в свою очередь.
В. Емельянов
— Я-то хотел наоборот!
о. Андрей Юревич
— Я думаю, что жена должна обладать теми качествами, которыми обладает моя жена.
В. Емельянов
— Как то?
о. Андрей Юревич
— Жалко, что мы не на телевидении, а то бы сейчас увидели всё!
Л. Горская
— Володя очень смутил наших гостей!
В. Емельянов
— Я? Я прошу прощения!
о. Андрей Юревич
— Нет, я не смутился, я просто не знаю, как это сформулировать! Я просто живу рядом, и всё хорошо, мне всё нравится.
Л. Горская
— Просто такой вопрос, и жалко, что наши радиослушатели не видят: матушка так сразу к батюшке подвинулась, прильнула, типа: «Выручай!»
В. Емельянов
— А у кого же просить защиты, как не у мужа? Батюшка он, например, или шофёр, или какой угодно профессии. Конечно, у мужа, раз он — глава семьи.
о. Андрей Юревич
— Знаете, она должна быть одновременно мягкой, но как бы в какой-то степени и немножко твёрдой. Она должна всё время говорить: «Батюшка, как скажешь!» — но в то же время должна где-то проявлять инициативу. Вот у каждого человека должны быть ещё явные качества и скрытые качества — вот очень важно что. И у кого что. Вот, если у женщины явные совершенно качества, скажем, мужественные, то это ужасно!
В. Емельянов
— Но сейчас это в тренде — женская маскуллиность вот эта, вот эти все дела.
о. Андрей Юревич
— Да. А вот посмотрите: феминизация мальчиков. То есть мужчина из себя строит мужчину, а на самом деле, это самая настоящая женщина. Вот у нас одна девочек — студентка, она в студсовете. И они со студсоветом недавно ездили в Томск по какой-то там путёвке, и оказалось, что там со многих вузов собрались студсоветы, где 100% — девчонки, в студсоветах ни одного парня! Это что значит?
В. Емельянов
— Что?
о. Андрей Юревич
— А я не знаю. То ли им не хочется трудиться, то ли девчонки их отодвинули и забрали всю власть, то ли что?
Л. Горская
— Загадка!
В. Емельянов
— Это не загадка, это как раз тут...
о. Андрей Юревич
— А ещё один момент, смотрите: у парней совершенно женское воспитание. Почему? Потому что почти все парни брошены своими отцами, они воспитаны своими матерями, они не знают, что такое мужское воспитание, что такое отец. В лучшем случае, отчим, который на них внимания не обращает. А так вообще просто одни, как сироты.
Л. Горская
— Можно я расскажу небольшую историю из своей жизни? Раз уж у нас речь зашла, то попрошу батюшку как-то вот это прокомментировать. Я как-то несколько лет назад была в поездке, такое полупаломничество, полупутешествие. У нас было очень много ребят-семинаристов в этой поездке и священник с нами был. И в итоге, через две недели поездки, мне священник делает замечание, говорит: «Лиза, посмотри на себя! Ты, как поручик, тут всеми командуешь и как-то очень много жёсткость характера проявляешь». Я говорю: «Батюшка, вы знаете, я — человек, которому в принципе всё равно, что пить — чай или кофе. И я бы с радостью тут бы сразу за кем-то шла в этой поездке, и просто бы полностью отформатировалась и подчинялась». Но дело в том, что эти ребята, которые с нами были, они расползались, они не организованные: один пошёл в один магазин, другой в другой, третий вообще забыл сказать, что он куда-то уходит, мы его весь день ищем. Я бы с радостью это начало своё мужское или какое там, я бы вообще его не проявляла, оно мне не нужно. Но в ситуации, когда я чувствую себя ответственной, будучи немножко постарше, я вынуждена это всё организовывать, потому что я вижу угрозу.
В. Емельянов
— Угрозу тебе?
Л. Горская
— Нет, я боялась, что кто-то потеряется, что у нас сорвётся переезд в следующий город, потому что все расползлись и вышли из графика, например, и так далее, и тому подобное. В общем, смысл в том, что женщина зачастую просто вынуждена... Да, и священник мне делает замечание. Хотя по идее, он должен был взять эти функции на себя, я бы с радостью их ему отдала — но тоже молодой священник.
о. Андрей Юревич
— Могли бы так прямо и сказать.
Л. Горская
— Да?
о. Андрей Юревич
— Да. «Батюшка, всё, я становлюсь за вами — вставайте вперёд!» И всё.
В. Емельянов
— Вот как просто! Всего-то-навсего!
Л. Горская
— И мы где-нибудь в Италии, в каком-нибудь захолустье, опоздав на последний автобус, ночевали бы под маслиной!
В. Емельянов
— А, может быть, и нет!
м. Ольга
— На самом деле, не так, Лиза. Я с девочками работала несколько лет, вела у старшеклассниц такой предмет, я не знаю даже, как он называется, мы сами его сочинили — предмет вот о девочках: как им жить дальше, как становится...
о. Андрей Юревич
— Предмет очень хитро назывался, он шёл под номенклатурой «ОБЖ», то есть «Общая безопасность жизнедеятельности», а матушка эту аббревиатуру по другому расшифровала: «Образ Божий в женщине»!
м. Ольга
— Батюшка мне просто поручил, сказал: «Благословляю тебя подготовить наших девушек, — из православной гимназии, которая у нас была, — благословляю тебя подготовить к семейной жизни, чтобы они были хорошими жёнами, матерями!» и вот я начала их готовить. То есть этого предмета на самом деле нигде нет, и мне пришлось его самой вести. И я всё время девочкам говорила о том, что, может быть, и, скорее всего так и выйдет, избранники ваши окажутся далеко от того идеала, каким он должен быть, и у вас возникнет желание, конечно, заступить и научить, и самим, и всё... ну, сели человек безынициативный, если слабый, неуверенный, комплексует, ещё что-то. Но вы отойдите в сторонку и дайте ему время, возможность стать мужчиной. И куда ему деваться? Да, один раз вы увидите, что в доме всё рушится — я не знаю, что там будет, — но, тем не менее, ему всё равно придётся становиться мужчиной. Дайте ему это время и поддержите, и вдохновите, и любите его именно в этом процессе, это для вас же нужно! Потому что, если вы этого не дождётесь, то вы будете мужиком в юбке, который на себя всё взвалит. А мужчина очень радостно ляжет на диван и скажет: «Как же хорошо живётся мне с этой женщиной!»
В. Емельянов
— Это как раз то, о чём мечтает мужчина в семейной жизни! Я — мужчина, мне виднее. Мужчина в семейной жизни мечтает о двух вещах, ему нужны любовь и покой, всё.
Л. Горская
— Все секреты открыл!
В. Емельянов
— Никакого секрета нет! Любовь и покой.
м. Ольга
— Нам надо всё-таки потрудиться, чтобы он вырос в мужчину, а ему деваться некуда.
о. Андрей Юревич
— А когда мужчина видит, что рядом с ним те, кто слабее его, делают то, что должен был бы делать он, он продолжает быть в этом покое?
В. Емельянов
— Нет, вот тут он начинает на себя злиться очень.
о. Андрей Юревич
— Это совесть начинает что-то такое говорить, да?
В. Емельянов
— И всё-таки поднимается с дивана и идёт, если идёт.
о. Андрей Юревич
— При этом выговаривая что-то: «Вот вечно я что-то должен делать. Вы вообще тут ничего не можете без меня!»
В. Емельянов
— Брюзжать обязательно, да, но делает. Я считаю, если делает, то прекрасно! Если не делает, то это уже, конечно... здесь есть повод призадуматься женщине об очень многом. И так, может быть, здесь не только направляющая должна быть какая-то, здесь со стороны женщины какие-то условия нужно выдвигать.
о. Андрей Юревич
— Володя, «настоящих буйных мало, вот и нету вожаков»! Вот беда-то какая!
Л. Горская
— Вот вы говорите, что жена должна воспитывать настоящего мужчину. Разве не мать, вообще должна это делать?
о. Андрей Юревич
— Мужчину должна воспитать мать?
м. Ольга
— Нет, не мать. Скорее всего, отец и мать.
Л. Горская
— Родители всё-таки.
м. Ольга
— Сейчас, правда, это редко. Мы вот сейчас смотрим по нашей молодёжке, смотрим какая у них семейная обстановка. Вот у мальчиков, у одного всего есть полная семья, все остальные мальчики без отцов.
о. Андрей Юревич
— Матушка говорит о том времени, когда муж попадает уже от рук матери в руки жены.
Л. Горская
— Его женщины с рук на руки передают.
о. Андрей Юревич
— Между прочим, да. Это тоже очень важно. Это сам муж даже должен передаться. Сказано же в Библии: «Оставит человек отца и мать и прилепится к жене своей», — правильно? Не то, чтобы она мамка, там о другом немножко. Потому что некоторые мужья говорят: «Ха, жён у меня может быть сколько угодно, а мамочка одна!» — это если какие-то проблемы и разногласия. Но, тем не менее, может быть, это звучит как-то унизительно для мужчины, что его всё время кто-то воспитывает. Мы все друг друга воспитываем, нас обстоятельства воспитывают, окружающие люди, так или иначе действуя, нас воспитывают. Почему? Потому что мы же должны принимать, анализировать и меняться. Это всё правильно — то, что происходит.
В. Емельянов
— Но я-то как раз говорил о том, что одна мама другой маме передала своё чадо. И очень многие... имеется в виду та ситуация, когда женщина одна воспитывает ребёнка, очень многие мужчины прям с удовольствием находятся в этой роли вечного ребёнка — здесь его обстирывали, кормили, убирали за ним, гладили и шмотки, и по головке; и здесь та же самая история начинается. И он себя чувствует вообще, как в инкубаторе, он не несёт ответственности. Он мужчина только по каким-то гендерным признакам, а так он кто? Он ребёнок и есть.
о. Андрей Юревич
— Володя, я говорю о другом как раз, прямо противоположное. Я говорю о том, что хорошая жена воспитывает мужа своей пассивностью. Кто, Жанна д'Арк сказала: «Если не я, то кто же спасёт Францию»? А здесь должен муж сказать: «Если не я, то кто же?» — начнёт что-то делать в семье или ещё где-то. А если жена активная, то муж на неё смотрит и думает: « Чего я полезу-то? Пусть она делает, мне нравится!»
В. Емельянов
— И так живут очень многие. Я не говорю, что это хорошо, я вообще никаких оценок не даю, я просто констатирую. И у меня сеть примеры перед глазами, и они прекрасно себя чувствуют. Я тоже понимаю, о чём вы говорите, я как раз разделяю вашу точку зрения. Но другую, я считаю, что тоже нужно осветить. Мне, честно говоря, таких мужиков жалко. Жалко реально, потому что они... Он имеет право голоса, типа: «Дай пельмени, вот сейчас я пиво открою, сяду перед телеком, посмотрю. А потом всё остальное».
Л. Горская
— Ты упрощаешь!
В. Емельянов
— Нет, почему? Вот это простая бытовуха, простая жизнь очень многих семей, очень многих. Я, безусловно, согласен с отцом Андреем, что это не дело абсолютно. Потому что надо брать на себя ответственность. Другое дело, хочешь ты брать на себя ответственность или нет. И вообще, хочешь ли ты создавать семью.
о. Андрей Юревич
— В том-то и дело, что надо задавать принципиальные вопросы, надо же входить в суть: а зачем? Спрашивать вообще про смысл: а зачем у меня это всё, зачем я, вообще, женат, зачем мне дети?
Л. Горская
— А зачем, правда?
о. Андрей Юревич
— Так это с самого начала надо думать, до того, как это ты ещё совершил.
Л. Горская
— А в вашем понимании, это зачем?
о. Андрей Юревич
— А потом постоянно опять задавать себе вопросы, такие уже, для корреляции: а зачем? Вот матушка рассказала: получилось так, что мы уверовали как-то немножко спонтанно и вдруг. Я сколько себя помню, от самого детства — это, наверное, не уникально, я довольно у многих таких интересных людей, богословов читаю, когда они рассказывают о своём свидетельстве, о своей жизни, о том, как они уверовали, — я постоянно среди детской, юношеской какой-то жизни интересной, внешней, событийной, я внутренне, в глубине своей, задавался теми самыми, как говорят, «проклятыми», философскими вопросами: кто я такой, откуда я пришёл, куда я иду, зачем я в этом мире, откуда этот мир и куда он идёт, какой смысл жизни? И так далее, и так далее. Естественно, до глубины нигде не находил ответа, перечитав кучу литературы, перезнакомившись с интересными людьми, занимаясь спортом, дружа с кем-то, ещё что-то. Ну, нету! Ну, куда же интереснее профессия, чем архитектура! Но нет ответа! Гонимые вот этим внутренним недостижением ускользающего этого вот смысла, мы, в том числе, и в Сибирь поехали — продолжать там искать смысла, в работе, в сердечной смуте, в чём угодно — во всём этом ища смысла. Мы работали там 6 лет вообще просто как звери. А тем не менее, попав в Церковь, этот свет, это был, — но не только это, но в том числе, — это мгновенное нахождение смыслов. Мы сразу поняли: «Вот оно то, что мы искали! Нашли, ура!» Или, как сейчас говорим: «Аллилуйя!» Мы это нашли, это было в мае месяце, и в течение лета нашлись ответы практически на все вопросы. Их были сотни, а может быть, и тысячи — на все были получены ответы. То есть это было — этот поиск. И поиск должен быть в человеке постоянно. Если человек живёт без поиска, он умер. Конечности дёргаются, язык что-то говорит, но он мёртвый совершенно человек. Всё время надо быть в поиске!
В. Емельянов
— Напоминаю, что вы слушаете программу «Светлый вечер» на радио «Вера». У нас в гостях сегодня настоятель храма Живоначальной Троицы при Черкасской богадельне в Москве, главный архитектор Финансово-хозяйственного управления Московского Патриархата Андрей Юревич и его супруга — матушка Ольга.
Л. Горская
— Матушка, вам есть что добавить к словам отца Андрея про свет?
м. Ольга
— Этот свет, он очень таинственный. От Бога даётся какой-то дар, и много даров даётся, и ты начинаешь жить совсем по-другому, начинаешь видеть всё по-другому, начинаешь понимать всё по-другому. И, по-моему, без этого света в наше время, по крайней мере, очень трудно и опасно сохранить семью. И не просто сохранить, а сделать её такой наполненной любовью, и вырастить детей, наполненных любовью, наверное, без этого света невозможно. Вот такое моё узко консервативное мнение.
о. Андрей Юревич
— Вот я постоянно замечаю: матушка, когда говорит какие-то такие слова, я в её словах просто купаюсь — так хорошо! Я слушаю её уже сорок лет, но я всё равно купаюсь.
м. Ольга
— (Смеётся).
В. Емельянов
— Завораживает интонация! И смех очень хороший — весёлый и звонкий. Отец Андрей и матушка Ольга, вы можете по очереди ответить, конечно: с огромным количеством людей приходится сталкиваться вам, отец Андрей, как священнику — исповедь или просто какие-то житейские советы; к матушке, я уверен, да и вы сказали, что приходят женщины, а может быть, даже мужчины на приходе, задают вопрос. Это избитая фраза, на самом деле, это так происходит или нет: кризис семейной жизни? Он ощущается вами? Не в вашей семье, а в обществе в целом? Это действительно происходит? Или мы просто преувеличиваем? Или наоборот недооцениваем опасности, которая сейчас существует?
о. Андрей Юревич
— Нет, он действительно происходит, кризис. Отчасти мы уже говорили и на какие-то вопросы ответили. В частности, об эгоизме, о том, что мы всё время хотим брать, а не давать. Ещё даже бывает такая установка: однажды — это уже лет десять назад — еду я как-то в автобусе и застаю такую историю: два парня встречаются, видно, давно не виделись. Один другому: «О, привет! Как твои дела?» — «Да я женился», — «Да что ты волнуешься-то? Я же скоро разведусь!» — «А что, так плохо?» — «Нет, просто зачем так долго-то?» Я стою, слушаю и понять не могу, что происходит!
Л. Горская
— Может, он шутил просто?
о. Андрей Юревич
— Да не шутил, на полном серьёзе! Зачем, зачем ты это делаешь? Тогда зачем тебе это надо, если ты заранее знаешь, что ты не будешь долго? Вот когда, допустим, Таинство Венчания происходит, то там же говорится, что это навсегда и не только здесь, на земле, это навсегда в вечности — вы вместе предстанете на Суде перед Богом, вы вместе будете проживать дальше ту, уже бесконечную, жизнь. И я всегда советую жениху и невесте, чтобы они даже мысли о расходе, о разводе не допускали. Слова тем более не говорили в разговоре, если только эта тема начнётся обсуждаться — это сразу огромная трещина. Даже мыслей таких нельзя допускать. То есть верность и единство начинаются с каких-то внутренних глубинных установок. А то начинается вот: «Да я вот увидел», или «увидела», «да он оказался не таким человеком, да он меня обманул!» А куда ты смотрел-то, до свадьбы-то?
В. Емельянов
— Так не сразу же человек открывается.
о. Андрей Юревич
— Понятно, что не сразу, если ты на второй день женился, после того, как познакомился, то, конечно, тебе ничего не открылось!
В. Емельянов
— Даже и через год может не открыться!
Л. Горская
— А потом, люди меняются!
о. Андрей Юревич
— И через три.
В. Емельянов
— И через три может не всё открыться.
о. Андрей Юревич
— Согласен. Это же хорошо — если всё откроется, то скучно будет!
В. Емельянов
— Да, но иногда всплывает такое, что потом ты думаешь реально: «Господи, а зачем вообще всё это нужно-то?» И вот тут уже становится нехорошо, потому что... Ну, это же нормально — когда человек
влюблён, когда и мужчина в женщину влюблён, и женщина в мужчину. Они стараются проявить самые лучшие качества, которые в них есть — это может быть чувство юмора, скажем, забота, ласка, ещё что-то. Всё самое лучшее, что у них есть, они выкладывают. Проходит время, и открываются вещи совершенно какие-то невообразимые. И ты думаешь: «Боже мой, а почему я с этим человеком связал свою жизнь, зачем?»
Л. Горская
— Но, может быть, в этот момент стоит в зеркало посмотреть?
В. Емельянов
— Безусловно!
о. Андрей Юревич
— О, хорошо, правильно, Лиза! Вопрос: если я сам в себе вдруг открываю какие-то для себя ранее неизвестные, ужасные и пакостные черты характера или способность как-то гадко поступить я что делаю сразу? Кидаюсь на нож или наган к виску? Или что?
Л. Горская
— Иду, сам с собой развожусь!
о. Андрей Юревич
— Варианта два: либо я с этим как-то примиряюсь — ну и ладно, ничего, зато в другом хороший человек. Примирись тогда также со своим супругом: ладно, ничего, зато он в другом хороший человек!
В. Емельянов
— Вот, очень важно!
о. Андрей Юревич
— Либо я начинаю над этим работать. Значит, тогда начни и здесь работать.
В. Емельянов
— С себя.
о. Андрей Юревич
— С себя, понятно. Но если ты нашёл в своей половине, в своём супруге какие-то дурные черты характера, начни работать вместе с ним над тем, чтобы помочь избавиться от них. Просто надо понимать, что вы едины, что вы вместе, что вы - одно существо. Вы просто две личности, скажем, две ипостаси одна существа, но существо-то одно! Сущностно нужно проникать друг в друга. А остаются суверенных два человека, которые просто параллельно идут по жизни. Они не входят в друг друга, они хотят свою автономию сохранить — вот в этом беда.
Л. Горская
— Возвращаясь к словам апостола Павла, которые матушка сегодня вспоминала, — послание к Коринфянам, — и говоря о своей любимой фразе, там ещё есть такая фраза: «Любовь всё покрывает». Я бы хотела вас попросить... Мне кажется, что сейчас приблизительно об этом идёт речь, и хотела бы вас попросить объяснить нам эту фразу как-то!
м. Ольга
— А мне хотелось бы сказать, что начать надо с того, что единственный человек, которого ты можешь изменить в своей семье — это ты сам. То есть батюшка, конечно, прав, что нет отдельно мужа, отдельно жены — это один такой уже организм, один человек — супружеская пара. Но всё-таки начать надо с себя. И изменять другого человека, исправлять его — это себе дороже: и у тебя ничего не получится — человек-то уже сформированный и в летах, хоть там и в двадцать лет, но всё равно уже сформированный. Ребёнка-то мы до четырнадцати лет ещё можем как-то с трудом, а то и до двенадцати, изменять. А дальше уже что есть, то есть — только терпеть и покрывать. И поэтому, работая над собой в этом смысле, покрывать то, что остаётся в твоём супруге. Покрывать чем? Любовью, прощением в первую очередь. То есть простить, любить вот такого, какой есть. И не только покрыть это прощением, а покрыть деятельно. Потому что вот мы укрываем, например, дрожащего от холода ребёнка. Мы чем-то помогаем, мы не просто покрываем, да? И тут тоже, если в твоём супруге что-то плохое, откровенно плохое, может быть, даже греховное, покрыть надо именно деятельно. Не просто примириться и терпеть, как говорят: «Терпи! Бог терпел и нам велел!» - вот эта вот фраза, типа я совсем всё вытерплю, и так и доживём. Господь, по-моему, не думал, чтобы мы вот так вот жили, наверное, Он хочет для нас полноценной, счастливой, радостной жизни. Он же сказал: «Радуйтесь всегда!» И для этого надо покрывать какими-то своими поступками. Даже своим отношением к этому человеку.
о. Андрей Юревич
— А знаете, я много раз замечал, матушка, прости! Вот даже в отношении меня, как отца с детьми, там, где я должен быть воспитателем — к жене ещё как-то так, а там должен. Вот когда я начинаю что-то как-то их немножко, так сказать, насиловать в чём-то: «Сделайте так, не делайте это!» — как-то менторски к ним подходить, я сразу вижу сопротивление с их стороны, я добиться, бывает, с трудом могу. И совсем другая ситуация, когда я как бы пассивно отношусь к каким-то с их стороны нехорошим поступкам и начинаю страдать. Это страдание каким-то образом им видно становится — это их воспитывает гораздо больше. Не только воспитывает, они мгновенно... Я несколько раз плакал просто, не от бессилия, а от того, что я вижу какой-то беспорядок, что-то в жизни не так, но я молчу, ничего не говорю, но они видят, как я страдаю от этого, и они сразу начинают исправлять.
Л. Горская
— Они вас любят, они боятся вас расстроить.
о. Андрей Юревич
— Так то же самое должно быть в любых отношениях. И между мужем и женой. Если ты не насильничаешь, не настырничаешь, а другой видит, что ты от чего-то страдаешь — но ты действительно должен страдать, не шкуру, как у слона или бегемота иметь, а воспринимать это всё, — то он исправит сам. Вот то, о чём матушка говорит — ты можешь себя только исправить. А тот сам себя исправит.
Л. Горская
— Это идеальный вариант!
В. Емельянов
— Сложная штука — семейная жизнь! Вот чем хотелось бы подытожить, но...
Л. Горская
— Непростая. Мы в начале программы сказали, что не надо усложнять.
о. Андрей Юревич
— Но зато какое замечательное творчество, великолепное творчество!
м. Ольга
— А плоды какие!
Л. Горская
— Цветочки.
м. Ольга
— Да.
В. Емельянов
— И как все хотят, по большому счёту, эту самую семейную жизнь! У кого-то получается, у кого-то не получается или получается худо-бедно, это уже вопрос другой. Но вывод можно сделать такой: очень многие хотят семейную жизнь, и это очень сложная штука. Вы знаете, дорогие наши гости, мы вынуждены вас отпустить, к сожалению, потому что время наше закончилось. Но очень не хочется расставаться с вами, и очень многое мы с вами не обсудили, что касается семьи.
о. Андрей Юревич
— Всё в наших руках.
В. Емельянов
— Да. Я просто хочу вот чем закончить: что мы с вами очень много внутрисемейных тем ещё не затронули. Казалось бы, час, шестьдесят минут — огромное количество времени, чтобы поговорить и где-то точки над и расставить, какие-то вскользь, может быть, темы затронуть. И вот так очень часто бывает, что не хочется беседу заканчивать. Очень много осталось не заданных вопросов и не полученных на них ответов. Поэтому мы вас ждём снова. И мы продолжим наш разговор о семейной жизни, тем более на хорошем таком, светлом примере!
о. Андрей Юревич
— С радостью!
В. Емельянов
— А ещё лучше, приходите с детьми вместе и с внуками, со всеми, кто сможет!
о. Андрей Юревич
— У-у, это да!
м. Ольга
— Шумно будет.
В. Емельянов
— Вы слушали «Светлый вечер». У нас сегодня в гостях был настоятель храма Живоначальной Троицы при Черкасской богадельне в Москве, главный архитектор Финансово-хозяйственного управления Московского Патриархата отец Андрей Юревич и его супруга — матушка Ольга. А в студии были Владимир Емельянов и Лиза Горская. Всего доброго, до свидания!
Артёму Казённых важно отправиться на лечение, нужна помощь
Артёму Казённых 9 лет, он не может нормально двигаться и очень плохо видит. Но благодаря любви и заботе близких, жизнь его наполнена теплом и радостью. В семье мальчика есть особенная традиция — когда кто-то из друзей и знакомых приходит в гости, Артём неспеша подходит к человеку и аккуратно кончиками пальцев трогает его лицо. Так он здоровается с близкими людьми и понимает, кто пришёл в дом.
Артём всю жизнь борется с последствиями остановки сердца и нескольких операций на головном мозге, которые пережил в младенчестве. Чтобы помочь ребёнку развиваться, мама ежедневно выполняет с ним разные физические упражнения, возит сына на реабилитации. «Постепенно наш герой восстанавливается, — говорит Лидия. — Сейчас Артём осторожно делает первые шаги, самостоятельно может подняться и сесть на стул, что-нибудь съесть. Его крёстная, кондитер, каждый праздник старается порадовать Артёмку маленьким бисквитным десертом, что вызывает у него бурю положительных эмоций. Ведь теперь он может сам прожевать кусочек торта, хотя раньше ел только протёртую пищу», — продолжает рассказ мама.
Жить сегодняшним днём и замечать всё хорошее — вот девиз семьи Артёма Казённых. «Мы радуемся даже самому малому, тому, чему многие люди не придали бы значения. Например, недавно сынок впервые смог обнять меня одной рукой за шею. Просто обнять — какое это счастье!» — радуется Лидия. Она верит, что у сына впереди много новых побед.
Сейчас Артёму предстоит следующая реабилитация, которую мама оплатить не в силах. На помощь пришёл благотворительный фонд «Дети Ярославии», он открыл сбор для мальчика. И если вы хотите поддержать Артёма, переходите на сайт фонда: deti-yaroslavii.ru
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Смыслы Страстной седмицы». Прот. Павел Великанов
У нас в гостях был настоятель московского храма Покрова Богородицы на Городне в Южном Чертанове протоиерей Павел Великанов.
Мы размышляли с нашим гостем о смыслах и значении Страстной Седмицы и о том, как участие в богослужениях этих дней может помочь подготовиться к встрече главного христианского праздника — Пасхи.
«Страдания и вера». Татьяна Семчишина
У нас в гостях была медсестра детской реанимации Татьяна Семчишина.
Мы говорили о том, как страдания и жизненные испытания могут способствовать приходу к вере, о том, как поддержать человека в горе, а также о важной роли тишины и молчания в нашей жизни.
Ведущий: Константин Мацан
К. Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, уважаемые друзья! У микрофона Константин Мацан. В гостях у нас сегодня Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. Добрый вечер!
Т. Семчишина
— Здравствуйте!
К. Мацан
— Вот не первый раз Татьяна у нас в гостях в программе «Светлый вечер», а уже даже второй. Мы с Таней не то, чтобы давно, но знакомы, поэтому, как в жизни, будем общаться «на ты». И я бы вот с чего начал. Вот я тебя представляю как медсестру детской реанимации... Нередко я встречаю такое мнение, что вообще во врачебном сообществе, скорее, человек будет неверующим, потому что взгляд на мир научный, естественнонаучный, работаете вы с конкретными данными физиологии, анатомии, биологии и так далее, и вот места чему-то такому, что не измеряется на приборе, здесь, вроде бы, не остается. Почему «вроде бы»? Потому что, с другой стороны, а где еще встретить чудо, как не в больнице, где происходят, наверное, иногда необъяснимые с медицинской точки зрения вещи, когда врачи говорят: «Ну, бывает, и такое бывает. Хорошо, что человек выздоровел». Вот как ты это наблюдаешь, будучи человеком внутри этого процесса?
Т. Семчишина
— Наверное, стоит сразу оговориться, что поскольку я не врач, а медсестра и могу говорить от лица не столько врачей или врачебного сообщества, а медицинского сообщества, как медработник, как я сама это переживаю или как я это наблюдаю... И, конечно, ты абсолютно прав, что, с одной стороны, медики имеют дело с множеством данных, законов, процессов, опять-таки, опыта врачебного профессионального, медицинского, тех случаев, которые наблюдают, и это, конечно, в какой-то степени сужает область такой детской... назову это... не хочу никого обидеть, но какой-то слепой веры, когда ты надеешься и очень хочешь надеяться, тем более, когда речь идет о любимом человеке, близком, который болеет и страдает. Наверное, в этом смысле медики гораздо более люди отстраненные, может быть даже, циничные, потому что там, где мама болеющего ребенка продолжает надеяться, медики понимают, что это закончится тем или иным исходом.
С другой стороны, в нашей области, и это знает очень хорошо любой врач, медсестра, все те, кто каждый день занимается лечением людей и пытается им помочь, всегда есть место для необъяснимого и для того, чтобы... я назову это «действовал Бог», как человек верующий. Потому что даже если будет самая лучшая команда профессионалов, которые будут, допустим, оперировать в самой лучшей больнице, с самым лучшим оборудованием и самым лучшим обеспечением всеми необходимыми препаратами, есть всегда место, ну, случайности, стечению обстоятельств, когда что-то может пойти не так, или когда что-то может пойти так в тех больницах, местах, где нет совсем никаких условий. Но почему-то в одних ситуациях человек выздоравливает и получает исцеление, а в других вдруг начинаются какие-то осложнения, которые могут привести и к смерти. И, наблюдая за этим, наверное, люди могут по-разному это истолковывать — и как, опять-таки, случайность, совпадение, но здесь всегда есть место тайне, и я думаю, что никто другой, как медики, не наблюдают этого так часто, когда, кажется, по всем законам, все должно пойти таким образом, а оно идет совершенно другим.
Ну и, плюс, конечно же, никто, как медики, так часто не видит страдания и, в том числе, смерти, которая, да, к сожалению, становится частью нашей рутинной работы. Но без осмысления этого ты не можешь там оставаться. Другое дело, что каждый человек находит для себя разный ответ в этом осмыслении, и кто-то находит его действительно в вере, а кто-то — в такой отстраненности и некотором, наверное, ожесточении, может быть, сердечном, которое скрывается за словом «профессионализм».
К. Мацан
— Ну, говорят, что врачи — циники. Вот это — про это, да?
Т. Семчишина
— Наверное, да, можно и так сказать.
К. Мацан
— Вот ты, мне кажется, важнейшую тему ты такую поднимаешь — вообще о приходе к вере, о, скажем так, содержании этого процесса. Вот ты сказала, что, встречаясь часто со смертью, с уходом людей, разные люди совершают разные выводы, иногда противоположные, из одной и той же ситуации. А вот от чего это зависит, как тебе кажется? Почему один человек приходит к мысли, ну, к какому-то обоснованию для себя религиозной веры, включая то, что вот жизнь не заканчивается со смертью и есть надежда на вечную жизнь, вот в этом тоже выражается вера, а кто-то из той же самой ситуации делает вывод, что «нет, все» (я сейчас, может быть, огрубляю), «все бессмысленно». Вот этот самый цинизм, как, может быть даже, защитная реакция, возникает, бросающаяся в глаза бессмысленность. Вот я даже уже, скорее, знаешь, тут не про медицину, а к твоему опыту просто верующего человека, многолетнего прихожанина храма, который при этом с этой темой сталкивается, с темой медицины и смерти, — что Бог касается в какой-то момент сердца человека и говорит, что «вот найди утешение в этом, ищи утешение здесь», а другого, получается, Бог не касается, раз он ожесточается и не верит?
Т. Семчишина
— Это сложный вопрос.
К. Мацан
— Конечно, сложный. Я, вообще-то, простых вопросов не задаю.
Т. Семчишина
— Сложный вопрос, на который я могу попробовать ответить некоторым предположением, потому что все-таки опять я говорю с позиции человека верующего, хотя и мне знакомы сомнения, недоумение, и уже в профессию я пришла верующим человеком. Хорошо, конечно, ответить просто и схематично, сказав, что это зависит от того, с каким сердцем, наверное, с каким багажом ты уже приходишь, ну вот, там, например, в профессию или в какую-то конкретную ситуацию страдания, боли и какого-то экзистенциального напряжения. Потому что, конечно, влияют и встречи, и воспитание, духовное воспитание наших учителей. Потому что в том, как я вижу какие-то вещи и как я их трактую, огромная заслуга, и это результат работы множества людей, с которыми мы общались — и отца Георгия Чистякова, и владыки Антония Сурожского, чьи книги оказали на меня очень большое влияние, и Фредерики де Грааф, и многих других людей. И когда ты встречаешься лицом к лицу с конкретной ситуацией, она ложится уже на подготовленную почву. Хотя, говорю, конечно, это не исключает вопросов, недоумений, сомнений и боли.
С другой стороны, наверное, и благодать Божья... Я не знаю, как ответить на вопрос, почему кого-то касается, а кого-то не касается. Но это еще и выбор, это и выбор человека в том, чтобы оставаться открытым или нет. Мы все испытываем боль — это я совершенно точно могу сказать. Мы все, работая там, где мы работаем, и видя то, что мы видим, переживаем за наших пациентов и не можем эту боль не испытывать. Другое дело, насколько мы ее в сердце допускаем и насколько мы готовы и в дальнейшем ей открываться и — может быть, не самое удачное выражение — что-то с ней делать. Потому что я могу отдать ее Богу — это, мне кажется, единственное, что имеет смысл, и дать согласие на то, чтобы снова этой боли открываться. Но я совершенно точно знаю и понимаю, что бывают и моменты, и бывают ситуации, когда человек говорит: «Нет, я не хочу этой боли. Да, я вижу ее, но я совершенно не готов ее испытывать и снова и снова к этой ситуации возвращаться, поэтому я выбираю такое дистанцирование». Потому что это тоже ведь может быть объяснено очень логично и какими-то важными причинами и мотивами для того, чтобы профессионально не выгореть, для того, чтобы мочь помогать больным, для того, чтобы уметь профессионально оказывать им помощь, и так далее. И, наверное, да, мировоззрение, наверное, готовность открывать сердце и готовность как-то рефлексировать и, ну, назову это «что-то делать» с этим переживанием и что-то делать с этой болью. Наверное, от этого зависит.
К. Мацан
— Ты эту фразу произнесла, очень такую цепляющую в хорошем смысле слова — «отдать Богу». Вот мне эти слова очень нравятся — «надо отдать боль Богу», потому что в них, что называется, постулируется сразу и существование Бога, и Его активное участие в жизни человека верующего, то, как это верующий видит, Его готовность эту боль человека забрать, какое-то такое динамичное отношение. То есть, Бог из какого-то слова, фигуры, идеи, чего-то такого большого, где-то существующего, превращается в Того, Кто близкий с тобой, Кому до тебя есть дело. А вот как ты это переживаешь? Как бы ты, ну, если угодно, объяснила вот это свое чувство — отдать боль Богу — человеку, который этого опыта не имеет? Понятно, что это сложно, может быть даже, невозможно объяснить до конца или даже хоть сколько-то. Но описать, свидетельствовать, наверное, можно. То есть, это невозможно передать, как любой опыт, но, может быть, что-то о нем можно сказать?
Т. Семчишина
— Ты знаешь, однажды у нас был такой разговор с коллегой — ночной, в какое-то небольшое затишье и в какой-то небольшой такой промежуток передышки. Она спросила меня: «Скажи, вот ведь я вижу, что довольно часто ты общаешься с семьями наших детей, и даже с кем-то, и со многими ты продолжаешь общаться после смерти детей. Они присылают тебе фотографии. Как ты все это выносишь? И зачем?» И тогда я попыталась ответить на вопрос, именно используя вот этот образ «отдать Богу», при этом понимая, что я разговариваю с человеком, который, может быть, где-то очень на пороге веры, как-то задумывается. Это действительно было сложно, как это можно объяснить, потому что, разговаривая со «своими» (я беру это сейчас в кавычки) — ну, с теми, кто как-то более в церковный контекст погружен, среди верующих людей, я могу что-то говорить о молитве, хотя все эти слова — они, наверное, будут достаточно плоскими, и все будет не то. Но здесь суть в том, что есть боль, которую на самом деле очень сложно вынести. Ее довольно сложно вынести еще и потому, что ты не можешь ничего с этим сделать. Иногда это твоя боль, личная, потому что ты соприкасаешься с какой-то трагической ситуацией и видишь, как это отражается на семье, на ребенке. Может быть, еще обстоятельства какие-то сложные. Иногда это, действительно, да, тоже вот отражение боли других людей. Ты видишь, насколько другому человеку больно — матери, потерявшей ребенка своего, или самому ребенку. Но наше, наверное, такое человеческое, естественное желание — эту боль утишить сразу, уменьшить ее, избавиться от нее. Когда я говорю о том, что мы можем отдать эту боль Богу, это, наверное, больше о том, что мы можем ее с кем-то разделить. Это не всегда означает утешение, но когда ты в боли не один, это приобретает какой-то другой смысл. И особенно когда ты в этой боли не один, а с кем-то, кто больше тебя, больше всей этой ситуации, Тот, Который благ, Который милостив и Который, в общем, не хочет никому зла и не хочет никому ничего плохого. И когда ты в этой боли с тем, кто в глубине своего существа видит и держит судьбы всех и знает тайну, и знает каждого по имени — и этого ребенка, который ушел, или этой семьи, каждого ее члена. Наверное, как-то более стройно мне сложно это объяснить, но, как говорил кто-то из великих, что боль... ты можешь горе разделить пополам с кем-то, и это уже... Ну это совместное проживание — оно и объединяет, и оно помогает тебе в этом быть и продолжать, продолжать существовать, продолжать жить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Мы говорим о трудных вопросах, на самом деле, веры, которые возникают в связи с болезнью, в связи с испытаниями. И наша сегодняшняя гостья видит это просто в процессе своей работы в детской реанимации. Вот еще немножко останавливаясь, может быть, задерживаясь на этом выражении, на этом состоянии, наверное, сердца человеческого — «отдать боль Богу»... Я вот в прошлой части упомянул, что мне оно очень нравится, это выражение, потому что в нем дается какое-то представление о Боге активном и с нами взаимодействующем, к нам обращающемся. Но ведь тут еще, наверное, важно, что и человеческая активность здесь постулируется? Я почему об этом спрашиваю — потому что я вот помню, в похожем контексте когда мы с кем-то говорили, вот отдать боль Богу, отдать проблему Богу, поручить эту проблему Богу, человек совершенно нецерковный и неверующий услышал в этом пофигизм. То есть, «вы, верующие — вы просто от этого закрываетесь». Ну, «отдай Богу» — это то же самое, как, другими словами, просто «не думай об этом», «да не парься!». Но правильно, что мы не про это же говорим сейчас? А вот как ты это чувствуешь? Почему это не про «не парься»? Вот я даже понимаю, что в плане твоей работы в реанимации это глупый вопрос и наивный. Я не предлагаю тебе сейчас переносить его на конкретные ситуации, когда перед тобой страдающий человек. Но если говорить именно о вере, о том, как ты проживаешь отношения с Богом, которые вот не про «не парься», а про твое активное участие — что это такое?
Т. Семчишина
— Я думаю, что если говорить с точки зрения психологии, наверное, можно назвать это формой рефлексии, да? Что когда происходят какие-то сложные события — ну, например, смерти пациентов, еще какие-то неразрешимые вещи, с которыми мы активно в рамках своих профессиональных обязанностей сделать ничего не можем, то просто забыть и как-то отодвинуть это в долгий ящик — это, наверное, да, была бы, наверное, пассивная позиция. Мне кажется — ну, может быть, я так устроена, но мне кажется, что очень важно все-таки не оставлять эти ситуации, а к ним возвращаться и их обдумывать. Пусть это будет с точки зрения психологии действительно такой рефлексией. Но если говорить с точки зрения веры, то мне кажется очень важным вот что. Когда-то я услышала это от Фредерики де Грааф. В каком-то разговоре мы с ней обсуждали тоже какую-то рабочую ситуацию, и она говорит: «Ну ты зовешь туда Бога, ты зовешь туда прийти Бога? Ты знаешь, что в какие-то моменты ты можешь требовать, чтобы Бог туда пришел? Да, Он знает это и без тебя, да, Он видит эту ситуацию, но ты можешь требовать, чтобы Божья Матерь и Господь в эту ситуацию вошли». Я не сразу это поняла, что она имеет в виду, но мне кажется, что это какая-то точка соприкосновений, точки встречи именно активности человека и активности Бога. Потому что это пространство человеческого сердца. И человек, видя или участвуя в неких обстоятельствах, где человек страдает, его призыв Бога туда — это, мне кажется, именно это и есть проявление активности, неравнодушия, неотстранения. И то же самое — если речь идет о смерти или вот о каких-то таких сложных событиях. То есть, мы, с одной стороны, молимся и отдаем Богу эту ситуацию — может быть, непонятную, может быть, с которой мы не согласны, но, вместе с тем, мы призываем Его прийти туда и освятить эту ситуацию Своим присутствием. Как дальше будет, я не знаю, но что-то страшное уже случилось, что-то трагичное уже случилось. Но призвать Бога в эту ситуацию, мне кажется, это лучшее, что можно сделать.
К. Мацан
— Я помню, в одном интервью священник Александр Ткаченко, создатель первого детского хосписа в России, сказал, что у Бога нет других рук, кроме наших. Ну это не он первым сказал — это такая известная, бесспорная, с одной стороны, мысль. С другой стороны, я помню, что в другом интервью человек тоже, много работающий, скажем так, в социальных проектах, помогающий и бездомным, и больным, к этой фразе по-другому отнесся — что «не, ну, конечно, у Бога есть другие руки, кроме наших, потому что, может быть, если Господу надо, Он Своими руками что-то сделает и без нашей помощи». И тогда человек добавил: «Ну, в лучшем случае, пальцы». Но, может быть, мы не будем множить дальше физиологические метафоры — «руки», «пальцы», но что ты об этом думаешь? Как в тебе эти слова отзываются?
Т. Семчишина
— Мне кажется, что это — опять-таки, наверное, возвращаясь к вопросу открытости сердца и открытости... ну, открытости миру, открытости человеку, причем, в совершенно разных реакциях. Мне почему-то первое, что приходит на ум, когда я слышу эти слова, это какие-то ситуации... Ну вот, например, самая простая — допустим, закончилась моя смена, и я выхожу из отделения, может быть, очень уставшей и, может быть, думающей только о том, чтобы поскорее добраться домой...
К. Мацан
— Потому что после суток дежурства.
Т. Семчишина
— Да, ну, после суток, и поехать скорее домой, и лечь спать, и вообще как-то немножечко отключиться от той реальности, которая была моей реальностью в последние 24 часа. И в этот момент, например, я вижу, что на диванчике около отделения нашего сидит женщина и, например, плачет. И, может быть даже, я узнаю в ней маму кого-то из наших детей. И здесь может быть несколько вариантов, да? Это может быть, например, мама, с которой есть у нас какой-то контакт и с которой у нас, ну, какие-то отношения даже сложились, потому что ребенок уже лежит какое-то продолжительное время. Это может быть мама какого-то другого ребенка, с которым я никогда не работала, но я знаю, что она приходит. Или, может быть, это совсем незнакомый человек. В целом, реакция моя может быть такова, что, ну, вообще-то, я закончила уже работать. Лифт — вот, пожалуйста, здесь пройти пять метров, и я сажусь на лифт и уезжаю к себе. Ну, потому что это не мое дело. Ну, плачет она — почему она плачет? Я не знаю, почему она плачет. Узнавать и как-то погружаться в это все еще я могу быть совсем не готова. Но, на мой взгляд, если так сложилось, что на выходе со смены почему-то я встретила эту женщину, ну, лучше подойти к ней, сесть и спросить ее, по крайней мере, что случилось. Или, ну, может быть, какими-то другими словами. Потому что мы все очень сильно нуждаемся в том, чтобы быть увиденными другими людьми. И, может быть, я ничем не смогу ей помочь. Может быть, я и выслушать ее не могу. А может быть, она мне как-то грубо даже ответит, или агрессивно, или... Да все, что угодно, может быть. Но в данном случае как-то Божьими руками... Что я могу, как Божьи руки, здесь, да? Я... вот как задание от Бога такое, да, это переживаю — что если человек встречается, даже если мне очень не хочется, даже если как-то вот... ну, как будто бы даже я имею моральное право пройти, но лучше все-таки подойти и спросить. Ну не захочет она другого человека рядом с собой, не нужно ей это будет — ну тогда так, как есть. Может быть, посидеть с ней какое-то время. А может быть, она пришла, потому что были ситуации, когда, например, мама потерялась просто. Ну, то есть, она должна была прийти в другое место, и она потерялась, растерялась, там, ребенок в тяжелом состоянии, и она не поняла, куда идти. И это все тоже решалось довольно просто, потому что я вернулась в ординаторскую, мы позвонили лечащему врачу и поняли, что требуется — она перепутала этажи и пришла не туда. То есть, это могут быть какие-то вещи, которые совсем не «великие», но если мы пришли в этот мир, если мы родились и продолжаем жить, и если как-то мы хотим для Бога тоже что-то делать, мне кажется, хорошо бы стараться — конечно, это не всегда получается, но — держать глаза открытыми, уши открытыми и сердце открытым.
К. Мацан
— Вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. У микрофона Константин Мацан. Не переключайтесь.
«Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. Еще раз здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан. Мы говорим сегодня с Татьяной Семчишиной — медицинской сестрой детской реанимации.
Вот до перерыва, знаешь, какую-то ты очень важную тему затронула, причем, важную, знаешь, вот мне лично в плане каких-то лайфхаков. Лайфхаков, потому что мы хотим, чтобы от наших программ была сплошная польза, и вот на практике что выносить. Я вот могу тебе признаться, что для меня вот в той ситуации, которую ты описывала — допустим, сидит человек в больнице ли, на улице, на работе ли где-то, например, плачет, и, в принципе, ситуация, с одной стороны, располагает к тому, чтобы подойти, спросить, что случилось, а с другой стороны, ты понимаешь — вот это моя проблема психологическая, честно признаюсь тебе и всему честному народу, — я боюсь вот того самого какого-то грубого ответа, неловкости, которую я могу создать, в которой я могу оказаться, боюсь почувствовать себя глупо. И боюсь одновременно и человеку как-то... Может быть, ему сейчас не нужно внимание. Вообще, я понимаю — допустим, когда мне плохо, я, может быть, не хочу, чтобы вообще меня трогали. Но это индивидуально. Я внутри себя борюсь, с одной стороны, с каким-то правильным пониманием, что, ну, хорошо бы сейчас подойти, узнать. И я вот абсолютно понимаю тебя, когда ты говоришь, что «вот мне сейчас, именно мне этот человек именно попался — ну неслучайно же это, ну Господь же все видит!» А с другой стороны, какие-то внутренние ограничители включаются. Вот что ты посоветуешь? Ты отчасти уже об этом начала говорить. Может быть, ты тоже это испытываешь. Судя по всему, тебе это знакомо. Как находить для себя внутреннюю мотивацию все-таки поступить по-христиански, громко скажем, и вот это внимание проявить, не боясь, несмотря ни на что, и быть готовым даже, там, не знаю, к неловкости, к грубому ответу, но все-таки сделать?
Т. Семчишина
— Ну, начнем с того, наверное, что касается мотивации, что, боюсь, нет готовых рецептов, потому что каждый раз и в каждой ситуации приходится делать выбор. Это не что-то такое, что идет по накатанной и что один раз уже решено, и теперь наконец-то все просто и легко.
С другой стороны, я вот о чем думаю. Господь дал нам свободу, и эта свобода — она выражается во всем. Она выражается, в том числе, в том, что решим мы сами — подойти или не подойти. Она заключается и в том, что человек может принять нашу помощь, не принять нашу помощь, нуждаться в нас, не нуждаться в нас, а нуждаться в ком-то другом. И, наверное, один из тех принципов, которые хорошо бы постараться соблюдать, это человеку эту свободу предоставить. И в каких-то ситуациях я понимаю, что мне проще все-таки тоже опираться на рецепты на какие-то готовые, и в каких-то ситуациях я для себя формулировки нашла. Вот, например, я живу на метро «Теплый Стан», где у нас находится рынок, и там переход довольно длинный из метро, много лестниц, куда довольно часто приезжают бабушки со своими сумочками-кошелочками на колесиках. И для того, чтобы подняться или спуститься (а чаще всего бабушки приезжают уже с нагруженными сумочками), ну это требует усилий, чтобы по ступенькам их поднять. И тоже кажется — ты видишь пожилого человека, который с этой тележечкой со своей цок-цок-цок по ступенькам, и реакция может быть очень разной, потому что бабушки тоже по-разному настроены.
К. Мацан
— Меня однажды так отшили, будто я хотел сумку забрать, а не поднять.
Т. Семчишина
— Да. Потому что бывает, что, действительно, ну вот люди как-то так реагируют остро. И, ну, для себя я какую-то формулировку нашла такую, что когда я подхожу, говорю: «Извините, пожалуйста, разрешите вам помочь!» — и это оставляет человеку абсолютную свободу, потому что кто-то может сказать: «Да мне и так удобно». О’кей. «Да, хорошо, очень было бы здорово». «Нет, не нужно». И... Ну, и когда... И себя чувствуешь в этом тоже свободной. И человеку ты предлагаешь, и оставляешь ему право отказаться и свободу отказаться или принять.
Конечно, гораздо сложнее, когда речь идет не о физической помощи, которая очевидна, а о помощи (или не помощи), о каком-то участии, когда речь идет о горе, слезах или какой-то сложной ситуации, и мы не знаем, что случилось. Но, мне кажется, если иметь в виду, опять-таки, эту деликатность и какое-то пространство свободы, ну, по крайней мере, может быть даже, и вопрос «что случилось?» не такой удачный... Там, что ты расскажешь, что случилось? «Мне плохо». Там, «моему ребенку плохо». Что случилось... Все плохо. Но, может быть, спросить: «Я могу вам чем-то помочь?», как бы по-киношному ни звучала эта фраза. Или: «Не могу ли я что-то для вас сделать?» И если человек скажет «нет», может быть, побыть еще, посмотреть на него и уйти?
К. Мацан
— В прошлой части программы ты говорила, когда мы начали в самом начале размышлять о том, насколько человеку в медицинском деле труднее или проще, скажем так, прийти к вере, найти утешение к вере, ты сказала: «Все мы переживаем боль и сомнения». Я вот хотел бы к этой фразе творчески придраться. Опять же, может быть, это будет связано с твоей работой, может быть, нет, но какие у тебя сомнения в вере, какие вопросы к Богу (если это одно и то же — сомнения в вере и вопросы к Богу)? Я понимаю, что ты вряд ли ставишь под сомнение бытие Божие как таковое. Хотя сейчас ты расскажешь. Но тогда чего они касаются?
Т. Семчишина
— Они действительно не касаются бытия Божия. Но... Есть, например, сомнение — это один из самых болезненных вопросов, я думаю, что не только для меня. Это вопрос, что есть благо. Что есть благо, ну, например, для конкретного ребенка. Или что есть благо для его семьи. И если мы говорим о том, что, ну, «я верю, что Господь всемилостив и благ, и в Его деснице тайна человеческой судьбы», то где это благо в какой-то конкретной ситуации, где его очень сложно разглядеть или невозможно? И что есть благо в этой ситуации? Это вопрос, который довольно часто снова и снова приходится ну как-то решать, задавать, по крайней мере, этот вопрос.
К. Мацан
— Ты имеешь в виду, может ли болезнь, например, быть благом для семьи, для человека, для ребенка?
Т. Семчишина
— Я боюсь сейчас уйти в какие-то теоретические размышления, потому что все-таки эти, наверное, вопросы имеют право задавать только непосредственные участники. Легко сидеть в студии и говорить о таких вещах. Но, скорее, это какие-то очень конкретные события или конкретные... Даже, наверное, не столько сама ли болезнь — благо. Я не буду касаться этой темы — она слишком деликатная, и она слишком индивидуальна для каждого конкретного человека. Но в процессе лечения и в процессе борьбы за жизнь мы, да, сталкиваемся с ситуациями — ну все ли мы сделали правильно и все ли мы сделали, исходя из блага, из пожелания блага, например, такой вопрос. И еще вопросы смысла, который, наверное, основополагающий — в чем смысл, где смысл? Наверное, немножко сложно говорить об этом абстрактно, но я боюсь, честно говоря, приводить какие-то конкретные примеры, потому что опасаюсь быть недостаточно бережной и деликатной к тем людям, о которых я могу рассказывать.
К. Мацан
— Когда человек надеется на чудо, а чудо не случается, это вызов вере?
Т. Семчишина
— Это очень серьезная проверка, я думаю. Потому что, как сторонний наблюдатель, опять-таки, я могу говорить о том, что очень часто чудо, которого мы хотим, оно имеет очень конкретные осуществления, да? То есть, мы хотим очень конкретных вещей, надеясь на чудо. Например, в ситуации болеющего ребенка хотим его выздоровления во что бы то ни стало. Вопрос блага в этом тоже очень важен, потому что иногда, например, в силу ряда причин, осложнений, лечения мы, как медики, можем понимать, что если даже ребенок выживет в этой ситуации, то его жизнь не будет полноценной. Он, например, ну, не сможет никогда ходить или не сможет говорить, или еще чего-то не сможет. То есть, его выживание физическое — оно не будет означать качества жизни и полноты этой жизни. Ну, хотя о полноте, наверное, можно говорить в духовном смысле, и мы, наверное, не будем эту тему затрагивать. Но я вижу, например, несколько вещей и могу поделиться такими размышлениями — что чудо иногда может быть в другом. Мы просим конкретного чуда в выздоровлении, а чудо случается, выражаясь в каких-то других вещах, хотя ребенок погибает, например, и этого выздоровления мы не получаем.
Но когда я говорила еще о том, что это такая проверка того, что стоит наша вера... С одной стороны, мы помним прекрасно все евангельские строки — «просите, и что бы вы ни попросили Во Имя Мое, да будет вам», С другой стороны, это тоже достаточно известные слова — о том, что «что нам дороже — сам Бог или Его блага, или Его благодеяния?» И вот в ситуации, когда мы просим и не получаем, очень бывает сложно, но возможно сохранить веру в то, что Бог всемилостив и благ, и неизменен, и принять из Его руки то, что происходит, даже если мы сейчас этого не понимаем. И даже если очень больно. И даже если эта боль потери разрывает сердце.
Но я вот, наверное, не посмею здесь говорить о наших родителях, потому что действительно для этого каждый проходит свой путь, и свой путь осмысления, и свой путь веры. Но вот здесь очень серьезно встает вопрос, насколько дорог мне Бог. Если я не сомневаюсь в Его существовании, если Он был здесь, если Ему небезразлична судьба моего ребенка, если Ему небезразлично все, что происходит с нами, как дальше строить эти отношения, если случилось то, что случилось.
И почему-то вот хочется мне еще одним поделиться — тоже важным, мне кажется, моментом таким. Однажды мы провожали семью, у которой умер малыш. Было отпевание, и батюшка наш, больничного храма после того, как отпевание закончилось, он подошел к супругам, к родителям малыша, обнял их и сказал: «У вас было время надежды, теперь оно закончилось, и наступает время веры и любви». И это настолько точно отражает состояние... Ну вот, по крайней мере, это такое было точное описание для этой конкретной семьи, потому что они до последнего надеялись. И сейчас, когда все закончилось так, как закончилось, они возвращаются домой, но возвращаются домой, к сожалению, с погибшим ребенком. Но наступает время, когда ты можешь верить во встречу, ты можешь верить в то, что любовь не заканчивается земной жизнью, и что любовь продолжается. Вот, мне кажется, это какое-то максимально точное описание того, что может происходить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Вот буквально предвосхищаешь ты ту тему, о которой я хотел бы в этой последней части нашей программы поговорить, без которой, конечно, наш сегодняшний разговор был бы неполным. В том смысле, что мы всю программу говорим о твоей работе, о том, что ты видишь на работе, как медицинская сестра в детской реанимации, о трудных ситуациях, боли, страдании, смерти как о вызове вере. Как о вызовах. Но что-то мне подсказывает, что этим, скажем так, духовная палитра твоей работы не исчерпывается, и наверняка есть место и наблюдениям встречи с надеждой, с любовью, с тем светлым, что происходит. И это тоже связано с верой, может быть, дает ей расти, укрепляться, убеждаться, утешаться, получать от Бога утешение. Вот насколько в этом смысле тут твоя работа на твою веру влияет? Был ли пройден какой-то путь — вот не с точки зрения вызова и проверки, а с точки зрения вот ее еще большего какого-то раскрытия и, ну, если угодно, открытия красоты Божьего замысла о нас всех?
Т. Семчишина
— Мне действительно не хотелось бы, чтобы у наших слушателей создалось впечатление, что где-то мы на передовой, где постоянные испытания и непрерывные вызовы жизни и вере. (Смеется.) Хотя, я говорю, конечно, это часть тоже нашей повседневной жизни.
Изменилось ли как-то само понимание, да? И как-то больше раскрылось ли видение Божьей красоты? Мне кажется, что очень явно в наших вот повседневных делах, в нашей повседневной работе раскрывается красота встречи. Красота встречи с человеком. Потому что, несмотря на то, что иногда рутина подразумевает какую-то скорость — что один, второй, третий, это поток людей, но эти лица и судьбы, которые проходят, это, конечно, удивительные какие-то такие нити и удивительные переплетения. Огромное у меня уважение вызывают наши родители и дети. Хотя с детьми мы не всегда имеем возможность общаться — ну, потому что, в силу особенностей отделения, мы можем уже видеть их в медикаментозной коме и под аппаратами, но с кем-то мы общаемся, и это люди, которые дарят огромную радость, как бы это ни странно показалось, и удивление, и удивление жизни. И... Ну, мы тоже меняемся, видя этот свет и видя эту красоту.
И, конечно, не могу не вспомнить одну из наших недавних таких историй, когда у нас полгода лежал малыш, и ему нужна была почечно-заместительная терапия. Ну, поэтому он был в сознании, он мог общаться. У него была масса каких-то игрушечек, книжечек. И мы его очень полюбили все — женская часть коллектива точно, но даже наши реаниматологи, конечно, они с большой нежностью относились к этому малышу. И поскольку он был у нас достаточно долго, и, конечно, для ребенка ситуация непростая — да, он днем находится с мамой, но он все равно в относительно незнакомом пространстве, на ночь он должен оставаться один, незнакомые люди, которые постоянно меняются и которые какие-то процедуры проводят. Но он, как любой ребенок, растет, смотрит на мир, чему-то учится, что-то ему нравится, что-то ему не нравится. И он это все разделял с нами. Мы научились читать, играть, какие-то новые вещи придумывали для того, чтобы его порадовать. (Смеется.) И мы многому учились...
Я не знаю, как ответить на этот вопрос, мне немножко сложно. Наверное, мне даже сложнее ответить на этот вопрос, чем на вопрос касательно вызовов. Но мы видим, насколько... Вот я думаю, что благодаря работе это тоже очень проявляется. Мы видим, насколько мир разный, насколько люди разные. Иногда, как бы банально это ни прозвучало, насколько уникален путь каждого человека и насколько все бывает неоднозначно, и не надо торопиться с выводами о человеке, например, или о семье. Лучше всего не пытаться со своими какими-то понятиями «правильными» на семью наседать, а побыть рядом с ней и сопроводить. Это, наверное, лучшее, что мы можем сделать. Этому работа очень учит. И она всегда напоминает о том, что Дух Святой — Он не в грохоте, а Он в тихом веянии ветра, вот в такой деликатности, нежности и соприсутствии. Это очень явно всегда.
К. Мацан
— Не могу тут не спросить, раз уж прозвучало имя чрезвычайно дорогого мне митрополита Антония Сурожского. Дорогого — в смысле, автора, пастыря, чьи тексты во многом вообще меня, конечно, тоже к вере привели и сформировали, видение каких-то вещей. Он много говорит о необходимости... Не необходимость — плохое слово «необходимость»... о молчании, о возможности молчания. В каких-то ситуациях быть с человеком рядом, без слов, просто быть, присутствовать, чтобы суть твоя была здесь, вместе с ним. И, с одной стороны, в общем-то, не так уж редко мы об этом говорим — о том, что слова часто не нужны лишние. А с другой стороны, так ли это просто на практике? Владыка Антоний тоже в своих текстах... Мне даже довелось один переводить с английского на русский, ранее не опубликованный по-русски текст. Вот об этом он там подробно размышляет — что тоже по-разному можно молчать. Можно просто прийти и помолчать. Ну вот я пять минут помолчал, вроде как, и исполнил завет владыки и больше... пойду дальше, поработаю. Можно молчать, говорит он, с таким достаточно напускным видом и молиться внутренне, показывая, что «вот, вот я молчу наполненно и молюсь за того человека, который рядом со мной». Может быть, такого молчания тоже не надо.
И мой вопрос к тебе, собственно, простой: а что это такое на практике? Удавалось ли, вот удавалось ли этот совет владыки воплощать по-настоящему? Я спрашиваю без подвоха, потому что мне это неизвестно — мне не удавалось, не было повода проверять это. А у тебя, наверное, поводов предостаточно.
Т. Семчишина
— Это совет, наверное, во многом «на вырост». Потому что это то, к чему можно всегда стремиться и пробовать, пробовать, пробовать снова, как и множество других советов, которые владыка дает. Но ты помнишь эту ситуацию, которую мы обсуждали, этот пример — если мама сидит около отделения заплаканная. Иногда... ну здесь какая-то чуткость, наверное, все-таки нужна. Потому что иногда, может быть, действительно один из способов проявить участие — это сесть рядом с ней. И, может быть, не сразу начать говорить, предлагать, и это тоже может быть такой формой, ну, «я свое дело сделал, могу теперь идти, быть свободнее». Я подошел, спросил: А ничего не надо? Помочь вам?" — «Не помочь». — «Отлично!» И с чистой совестью уходить домой.
К. Мацан
— Я прямо себя узнаю, сейчас ты описываешь...
Т. Семчишина
— Но посидеть рядом и как-то прислушаться — может быть, человек что-то скажет, а может быть, нет, и вот, как это владыка часто называет, «из глубины молчания задать вопрос», это уже, наверное, уже такая способность и какая-то душевная внимательность более высокого уровня.
Удавалось ли или не удавалось — я не знаю. Я не знаю, не мне судить, но...
К. Мацан
— Надо спросить у тех, рядом с кем ты молчала.
Т. Семчишина
— Вот я точно знаю вот что. Иногда мы с коллегами с нашими тоже обсуждаем какие-то сложные ситуации, которые случаются у нас на работе. Это могут быть и конфликты, например, с кем-то из родителей или какие-то ситуации кризисные такие, когда не знаешь, как реагировать, и довольно часто я слышу от наших девушек-медсестер вопрос (ну, он такой даже риторический), что «ну я не понимаю, что говорить, я не знаю, что сказать». Вот идет человек, который вот только что вышел из палаты, где умер ребенок его. И, вроде, с одной стороны, я тоже с ними работала, и как-то хочется выразить им соболезнование, но я боюсь подойти, потому что я не знаю, что сказать.
И однажды, когда мы беседовали с человеком вне нашей сферы, и я вдруг поймала себя на мысли, что у меня вопрос этот не возникает — о том, что сказать. И, наверное, можно считать это вот таким плодом наследия владыки. Потому что я не владею какими-то техниками и словами, которые всегда срабатывают, что придает мне уверенность и ту самую мотивацию и отсутствие страха в том, чтобы подойти к тому-то. Но иногда я понимаю, что ты можешь, даже переступив, там, через собственные неудобства, страх внутренний или все, что угодно, но просто подойти, и этого бывает достаточно. Иногда из этого рождаются слова, иногда нет. И иногда бывает, что... ну особенно когда ситуация крайне напряжена в силу переживания... И говорить, что... Просто я понимаю, что говорить что-то — довольно глупо. Да даже не только желание исполнить совет владыки, а просто слова неуместны. Ты в этом, может быть, минуту, две, пять, не знаю, сколько, будешь, а потом всегда можно спросить у, там, родителя, например, у мамы: «Вы хотите, чтобы, там, я осталась, или уйти?» И принять тот ответ, который будет озвучен.
Но мне кажется, что я бы, наверное, так отреагировала на этот вопрос — мы очень недооцениваем роль тишины и роль молчания. И как-то иногда как будто есть какое-то клише, что вот эта тишина и молчание — это отсутствие действия. Или это отсутствие, там, наполненности действия, наполненности смыслом. Хотя очень часто оно может быть гораздо более значимым, чем любые слова, сказанные от души, формально, те, не те. Часто слова действительно не имеют значения, мы об этом забываем. И отношение человеческое — оно не обязательно выражается в словах. Оно может быть в жесте или во взгляде выражено.
К. Мацан
— Вот мы на радио, к сожалению, не можем вообще без слов обойтись. Иначе это была бы тишина, которую было бы странно слушать. Но пускай наша сегодняшняя беседа, вот чьи-то слова сказанные, послужит к тому, чтобы, их услышав, нам всем захотелось — я это говорю абсолютно искренне и ответственно — немножко помолчать и побыть в тишине, но в такой вот не отсутствующей тишине, а вот именно в том, о чем ты сказала, — в тишине присутствия и в наполненном молчании рядом с ближними, с тем, кому сейчас нужна наша помощь.
Спасибо огромное тебе за нашу сегодняшнюю беседу. Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами была в программе «Светлый вечер». Я уверен, не последний раз на радио «Вера» мы с тобой общаемся, так что до новых встреч на волнах нашей радиостанции.
Т. Семчишина
— Спасибо большое! Всего доброго!
К. Мацан
— Счастливо! До свидания!