У нас в студии были главный врач детской выездной паллиативной службы при Марфо-Мариинской обители в Москве Ксения Владимировна Коваленок и пресс-секретарь Православной службы помощи «Милосердие» Анна Овсянникова.
Наши гостьи рассказали об одном из крупнейших благотворительный праздников - "Белый цветок", о сборе средств на нужды детской выездной паллиативной службы при Марфо-Мариинской обители, а также о том, как и кому помогает эта служба.
Ведущие: Владимир Емельянов, Лиза Горская
В.Емельянов
— На радио «Вера» программа «Светлый вечер», здравствуйте! В студии Владимир Емельянов и Лиза Горская.
Л Горская
— Здравствуйте, добрый вечер!
В.Емельянов
— Хочется сразу начать с того, что 17 мая состоится небезынтересное мероприятие, название которому «Белый цветок». И мы сегодня пригласили пресс-секретаря православной службы помощи «Милосердие», который тоже, так сказать, помогает проводить этот самый «Белый цветок» - Анну Овсянникову и главного врача детской выездной паллиативной службы при Марфо-Мариинской обители в Москве Ксению Коваленок. Здравствуйте, Ксения. Здравствуйте, Аня.
К.Коваленок
— Здравствуйте!
А.Овсянникова
— Здравствуйте!
Наше досье:
«Белый цветок» - один из крупнейших регулярно проводимых благотворительных праздников. Ближайший состоится 17 мая, гостей ждут благотворительная ярмарка и угощения, мастер-классы для детей и взрослых, исторические реконструкции и уличные музыканты. Все, собранные на празднике средства, направят на нужды детской выездной паллиативной службы – совместного проекта благотворительной организации «Милосердие» и Марфо-Мариинской обители. На сегодня специалисты службы – неврологи, пульмонологи и мед.сестры оказывают помощь на дому более чем 80 детям с редкими неизлечимыми заболеваниями.
В.Емельянов
— Давайте начнем с акции, которая называется «Белый цветок», что это такое, расскажите нам, пожалуйста. Почему 17 числа именно и где это все будет проходить?
А.Овсянникова
— — Мы его проводим традиционно в Марфо-Мариинской обители, проводим мы его уже с 2011 года – это такой благотворительный праздник. Праздник на который мы зовет приходить всей семьей, потому что там должно быть интересно, весело и мы сделаем для этого все возможное. Будет там и концерт, будет благотворительная ярмарка, угощения. Начнется он утром с литургии в Покровском храме Марфо-Мариинской обители, после этого, собственно начнется и ярмарка, и выступления артистов. У нас будут наши уже друзья артисты, которые нас регулярно поддерживают с благотворительными концертами. Организует концертную программу тоже нас бессменный друг Алла Борисовна Басаргина – пианистка Большого театра, концертмейстер центра оперного пения Галины Вишневской, так что у нас будет классическая музыка, будут романсы и, наверное, много всего интересного, что она нам приготовит. Будет ярмарка со всеми поделками, сувенирами и так далее. Маленькая фотовыставка на которой можно будет посмотреть, чем живут проекты службы «Милосердие», ну и возможность, конечно, узнать о нас побольше и о том, чем занимается наша служба.
В.Емельянов
— Много народу приходит к вам?
А.Овсянникова
— Приходит довольно много народу, в общем-то, мы видим, что в Марфо-Мариинской обители… причем приходят, как правило люди, которые уже про нас слышали и которые настроены нам помочь – это очень радует, потому что праздник, конечно, проводится не только для того, чтобы мы все порадовались, повеселились и купили себе что-нибудь интересное на память, но и чтобы помочь нашим подопечным.
В.Емельянов
— А вы помогаете каким детишкам? На что вы, скажем так, собираете деньги в этом году?
А.Овсянникова
— Надо сказать, что служба «Милосердие», конечно, занимается не только помощью детям, у нас больше 20 проектов, а вот данный праздник, который будет 17 мая, он действительно будет посвящен одному нашему проекту – это детская выездная паллиативная служба, которая помогает детям тяжело больным, которым к сожалению, сейчас нельзя помочь выздороветь, но все равно помочь можно.
В.Емельянов
— Ань, а Вы не могли бы рассказать немножко об истории этого… ну не хочется говорить движения, акция тоже такое затасканное слово….
А.Овсянникова
— Да, пожалуй, движением, на самом деле, я бы это и назвала, потому что, когда «Белый цветок» появился в России в начале ХХ века…
В.Емельянов
— Да, да, да, там история чуть ли не в XIX даже были попытки…
А.Овсянникова
— Да, но попытки были, наверное, в Европе, откуда собственно праздник к нам и пришел, а наша царская семья начала его проводить уже в 1911 году, если мне не изменяет память, был первый «Белый цветок» в России. И тогда он был посвящен помощи больным туберкулезом. После этого, на самом деле, удивительно, как люди подхватили этот праздник, причем в подготовке его участвовали и члены царской семьи, и аристократия, и самые простые люди, которые тоже готовили какие-то поделки и белые цветочки. Но самое интересное, что белый цветок стал трансформироваться и в цветы других цветов, и в какие-то колоски, и помощь была уже совершенная разная. То есть, разные праздники по-разному назывались, но корни все равно были именно «Белого цветка». И, наверное, к нашему времени «Белый цветок» бы, наверное, уже распустился вовсю, если бы не революция, когда эта традиция, к сожалению, была прервана и начала возрождаться уже в конце ХХ века, в разных городах России он снова начал проводиться. В Москве служба «Милосердие» первой начала проводить его уже в современной России. Мы первый раз его провели в 2011 году. Тогда, кстати, он тоже был посвящен нашему проекту, который находится в стенах Марфо-Мариинской обители, на тот момент мы собирали на хоспис, но, на самом деле, открыли в итоге мы респис, Ксения, наверное расскажет об этом поподробнее .Это тоже паллиативная помощь, но помощь уже в стенах… как бы такой стационар.
В.Емельянов
— Ну, коли речь зашла о паллиативной помощи и выездной паллиативной помощи, давайте тогда присоединять к нашему разговору Ксению Коваленок, которая главный врач детской выездной паллиативной службы при Марфо-Мариинской обители в Москве.
Л Горская
— Я услышала незнакомое слово респис – это что значит.
К.Коваленок
— Респис означает социальная передышка, то есть, у нас есть три красивые домашние комнатки такие, которые мы сделали на территории обители, благодаря, собственно, включая средства, которые были собраны на «Белом цветке» на первом, который проводила служба «Милосердие». И там мы ухаживаем за детьми, то есть, помогаем родителям отдохнуть немножко от ухода за тяжелыми детишками, потому что родители, конечно, не имеют ни выходных, ни каких-то отпусков в уходе за ребенком и очень хотелось им помочь, немножко как-то жизнь облегчить. И собственно, сейчас это очень востребованная вещь, сейчас у нас запись наших детей уже на 2016 год началась, пока ее даже остановили эту запись и там ухаживаем за детьми. Причем это не только уход – это клоуны, это всякие там праздники, это гуляния по Москве, то есть это такая полноценная жизнь ребенка в очень красивом доме на территории обители, где прекрасный парк, розы и очень как бы всем там нравится и родителям, и детям в том числе.
В.Емельянов
— А что значит вообще паллиативная выездная помощь? То есть, страждущие могут вам позвонить, объяснить, что у них за причина и что происходит?
К.Коваленок
— Любая семья, которая живет в Москве и которая, вот так вот случилось, вот такое испытание в жизни – родился ребенок с диагнозом… или он заболел чем-то и врачи констатировали, что заболевание это неизлечимо, он может обратиться в выездные службы паллиативные, она сейчас даже не одна в Москве, в том числе и наша, которая находится на территории обители. Совершенно любой человек может позвонить и к ним приедут наши доктора, психологи, социальные работники, то есть люди, которые смогут помочь. Ну, в зависимости от того, какая, конечно, потребность в помощи нужна, иногда достаточно только информацию дать о чем-то, о заболевании. Потому что, к сожалению, мало доктора общаются с нашими пациентами, очень мало кто умеет разговаривать на сложные тем более темы, на темы вот таких тяжелых заболеваний. И собственно врачи паллиативные именно на это нацелены, настроены на разговоры, на общение.
В.Емельянов
— То есть, они и психологи еще?
К.Коваленок
— Ну, у нас все в службе психологи, начиная от врачей, заканчивая сиделками, которые работают в службе. Любой человек, который приезжает в такую семью, он психолог, потому что ему приходится выслушивать о переживаниях, о бедах, поэтому, такая поддержка психологическая, они идет постоянно от любого сотрудника службы.
Л Горская
— Вот про паллиативную помощь, мне кажется, только в последнее время стало очень много слышно, раньше, если лет 5 назад, 10, про нее мало говорилось. И вот вы сами сказали, что доктора мало общаются, видимо тоже нет этой школы, этого навыка, вот этого подхода к пациенту у которого стоит неизлечимый диагноз.
К.Коваленок
— Действительно оказание этой помощи стало возможно с появлением, может быть, препаратов, которые стали облегчать состояние людей, в том числе боль, например, да, одышка и все остальное. До этого она ограничивалась может быть сестрами милосердия. То есть изначально, вообще в принципе, хосписы – это заведения, которые были построены вдоль дороги на Святой земле, первые появились хосписы, когда люди шли на Святую землю молиться, они преодолевали очень большие сложности, многие из них заболевали, иногда даже не возвращались домой.
Л Горская
— Это какой период истории?
К.Коваленок
— Это очень давно, я вам дату не назову. Когда это паломничество началось, я не могу прямо точно дату сказать, но в принципе, там стали появляться такие странноприимные дома и называли их хосписами. Этих спутников называли, для людей, которые там находились, пилигримами, и собственно там такие сестры милосердия оказывали им какие-то последние… там уход, там какая-то была минимальная, конечно, поддержка, просто накормить, поухаживать за ним, с этого все и началось, наверное, изначально. Потом, если говорить про Россию, то это было связано больше с онкологическими пациентами, как известно они… очень сложное у них состояние и раньше онкология вообще не поддавалась лечению в то время и собственно ничего нельзя было сделать, их нельзя было вылечить, но помогать как-то было им нужно и поэтому были такие вот первые заведения для раковых пациентов, было построено, это был прототип такой хосписа тоже, там ухаживали за детьми, за людьми, которые болели онкологией. Потом, как-то да, случилась революция, железный занавес, надо сказать, хосписы и за рубежом появились не так давно, в общем-то…
В.Емельянов
— Но, все-таки, раньше, чем у нас.
К.Коваленок
— Раньше, да, и они опять же появились, первые, кто стали этим заниматься – это опять же сестры. В Англии первый детский хоспис появился, назывался он «Хелен», именем девочки, которая там погибла, первая, собственно сестра обители христианской ухаживала за этой девочкой. Собственно, там появился первый такой детский хоспис. И потом дальше это движение стало распространяться и потом появлялись уже какие-то еще средства, не только социально-психологической, духовной поддержки, но и медицинской. Теперь это понятие стало больше медицинское, в нашей стране, по крайней мере. Потому что есть обезболивающие препараты. Есть препараты облегчающие состояние человека и мы можем их применять у неизлечимых больных, облегчая их жизнь, все-таки. Вот это такой опыт… ну я вообще в принципе врач, я врач педиатр и я конечно сталкивалась в своей жизни с проблемами в больницах, когда понятно, что диагноз какой-то ставится сложны и дальше никто из врачей не понимает, что с этим делать, потому что их не учили этому.
В.Емельянов
— Ни говорить об этом…
Л Горская
— А кто этому должен учить?
К.Коваленок
— Ну, я думаю, что учить должно конечно медицинское учреждение, все-таки заведения, наши медицинские институты должны учить, но и даже… то есть, сейчас появились программы, которые говорят об этом, о том, что нужно уметь разговаривать с пациентами, о том, что нужно как-то по-другому относиться к пациентам, что нужно быть с ними рядом, что бы там ни было, если ты даже не можешь помочь чисто механически… проще всего, конечно, когда ты знаешь, что можно что-нибудь… дать таблетку, отрезать что-нибудь и человека спасешь. Хуже всего, когда ты понимаешь, что ты человека не спасешь, но ты можешь с ним рядом быть до конца и это, на самом деле, облегчает жизнь людей и окружающих, главное, вокруг родственников, потому что, говоря о паллиативной помощи, мы не говорим отдельно даже о ребенке, мы говорим о всей семье на самом деле. Потому что страдают прежде всего, это родители, это бабушки, дедушки, это братья и сестры и их страдания ничуть не меньше, на самом деле, может быть иногда даже и больше, чем того человека, который находится в тяжелом состоянии, например.
Л Горская
— А вот законодательно эта история как устроена? Вы исключительно на добровольных началах действуете, или все-таки…
К.Коваленок
— Нет, у нас есть, на самом деле, наша выездная служба… у нас лицензированное учреждение медицинское, мы получили лицензию на амбулаторную помощь педиатрическую и у нас работают педиатры, которые… ну как вам сказать, обучение происходит в полях, что называется, потому что, действительно, те знания, которые есть… Сейчас конечно можно читать литературу зарубежную, мы ее читаем, естественно, мы берем оттуда какие-то знания черпаем, нам это очень помогает сейчас в нашей работе, но условия у нас другие и в принципе, когда я даже посещала английский хоспис и говорила, ну как же все-таки лучше нам это все у себя устроить, как у вас здесь здорово и красиво, но как бы нам так сделать. Она говорила, не надо ничего сочинять и не нужно переносить от нас к вам, а нужно просто пойти к тем людям, которые у вас в этом нуждаются и спросить у них, что им нужно. И тогда это будет идеальный вариант службы. Собственно, чем мы и занялись. Мы сделали эту выездную службу и пошли к людям домой, к этим людям, которые на самом деле, понятно, что не нужны в больнице, и не нуждаются в больницах, но при этом находятся дома в достаточно тяжелой ситуации.
В.Емельянов
— А как вас найти, как к вам обратиться?
К.Коваленок
— Мы находимся на территории собственно обители Марфо-Мариинской, у нас есть сайт, у нас есть информация на сайте «Милосердие» о нас, потому что мы одним из проектов службы «Милосердия» являемся. Есть, собственно телефон, могу продиктовать.
В.Емельянов
— Пожалуйста.
К.Коваленок
— (495) 951-48-75 – это телефон, по которому можно звонить, там регистратор наш, она примет просьбу какую-то, если необходимо.
Л Горская
— Я когда про законодательство спрашивала, я на самом деле немножко шире пыталась проблему поставить. Вот Вы говорите, у вас лицензия, я читала, что-то про какие-то паллиативные койки в больницах отдельно взятых, много организаций, да, но если, вы говорите о том, что некому, что не преподается в ВУЗах, например, медицинских, то это же должна какая-то методологическая работа проводиться, там, научная, должен быть курс, должно быть как-то все… ну, какие-то стандарты, наверное, вот такая работа ведется?
К.Коваленок
— Я могу ответить, сразу ничего не бывает, вы понимаете, с чего-то нужно начинать, вообще всегда любую работу. Собственно говоря, и за рубежом, и в Англии было то же самое, то есть, сначала появилась эта помощь, а потом стали появляться законы. Потому что нельзя наперед, нельзя же перенести всю информацию, которая есть на западе, например, рекомендации, автоматом на нашу землю, потому что есть очень много особенностей своих. У нас и свой менталитет, у нас свои какие-то проблемы в больницах, у совершенно свои врачи, поэтому нельзя просто так сверху приказ издать, и мы все как в армии с вами работаем по приказу. Важно, чтобы паллиативная служба как раз не превращалась в такую армейскую службу, знаете, чтобы она все-таки шла от души, ведь это очень особенная помощь, действительно, здесь нельзя просто прийти, человеку уколоть укол обезболивающий и уйти. В эту семью когда заходишь, ты от нее выходишь только через два часа на самом деле, потому что эта помощь должна быть такая всеобъемлющая, ты должен поговорить, ты должен выяснить все проблемы семьи, которые у них есть, ты должен помочь, если это возможно, в каких-то серьезных ситуациях, то, что у них сейчас наболело, они тебе… чтобы было кому им высказать все это. Поэтому, это должны быть особенные люди. Здесь даже дело сейчас не в законах, а в том, чтобы эти люди появлялись, нужно говорить о том, что такая помощь нужна, необходима, что это и медицинская часть в том числе этой помощи нужна, но они никогда не появится, пока не будут заинтересованы такие люди, которые действительно будут это двигать и будут болеть этим, будут гореть этим, собственно, и будут помогать пациентам.
Л Горская
— Я напоминаю, что в эфире радио «Вера» программа «Светлый вечер» и у нас в гостях Ксения Коваленок – главный врач детской выездной паллиативной службы при Марфо-Мариинской обители в Москве и Анна Овсянникова - пресс-секретарь православной помощи «Милосердие».
Л Горская
— Давайте вернемся, собственно, к событию, которое стало поводом того, что вы к нам пришли в гости именно сегодня. Потому что, может быть, кто-то из наших слушателей еще успеет поучаствовать, как им вас найти и собственно, какие есть варианты участия…
В.Емельянов
— В «Белом цветке».
А.Овсянникова
— Вообще, на «Белый цветок» нужно, конечно, приходить и радоваться жизни, потому что это действительно праздник, который… ну он действительно просто праздник. У него есть вот эта вот благотворительная основа, ради чего мы его устраиваем, но по сути туда можно прийти всей семьей, с друзьями, узнать больше о нас, узнать больше о том, что есть паллиативная помощь и о том, что есть такие дети, а в принципе все, что на этом празднике в этот день будет собрано, оно пойдет именно на нужды паллиативной службы. Подробнее о празднике можно узнать, конечно, на сайте – это flower.miloserdie.ru – это официальный сайт нашего праздника, он там обновляется, там можно узнать о том, как это было в прошлые годы и узнать программу, что будет 17 мая.
Л Горская
— Я знаю, что еще можно дистанционно участвовать, например, многие, присылают свои поделки для благотворительной ярмарки. А вот в этом году как, много прислали что интересного?
А.Овсянникова
— Ну, на самом деле, действительно, этот праздник, он в огромной степени делается не только службой «Милосердие», а просто неравнодушными людьми, то есть – это огромный вклад добровольцев, которые помогают нам его провести, которые приносят поделки, действительно, да и артисты наши, собственно, это тоже волонтеры, которые выступают на празднике бесплатно совершенно. Что касается поделок – это всегда совершенно разные вещи, это и предметы декора, и для дома что-то, и какие-то вышивания, и кружевные какие-то вещи, и картины, даже, украшения, игрушки, совершенно разные вещи, которые могут людям понравиться, которые будет приятно купить для себя, или подарить кому-то еще.
Л Горская
— Вообще удивительно трогательные, действительно красивые вещи бывают на благотворительных ярмаркой, у меня с подругой даже конкуренция на эту тему, мы с ней всегда на перегонки, когда рождественские… идем скорее, потому что мы уже знаем, где женщина стоит, которая продает свои поделки керамические и надо успеть у нее купить самое красивое блюдце с ангелом в этом году. И мы с ней, кто быстрее бежим, и вот она в этом году меня опередила, было очень печально, постараюсь на вашу ярмарку успеть раньше.
А.Овсянникова
— У нас кстати, и наши подопечные из других проектов тоже наравне со всеми другими добровольцами участвуют в этой ярмарке и наши мамочки из дома для мамы делают какие-то вещи, декупажные, девочки из Свято-Димитриевского детского дома тоже делают мыло очень красивое, то есть действительно будет из чего выбрать.
В.Емельянов
— Сами варят мыло?
А.Овсянникова
— Сами делают мыло красивое, да.
Л Горская
— Своими детскими ручками.
К.Коваленок
— В плане подготовки у нас все это время в мед. центре собирались волонтеры, люди, которые проводили мастер-классы очень интересные, а другие люди, хотясь научиться чему-то такому, руками делать что-то, приходили и делали. Поэтому, с одной стороны они получали такую пользу, что учились какие-то поделки делать сами, а с другой стороны эти поделки потом оставались у нас и мы их тоже передаем на эти ярмарки. Поэтому, можно участвовать очень разными способами в благотворительности, можно и чего-то для себя почерпнуть такое полезное и нужно.
Л Горская
— Кстати, я знаю человека, который готовясь к ярмарке, освоил технику росписи по стеклу.
К.Коваленок
— Вот, очень полезная вещь тоже.
Л Горская
— Да, теперь не стоит вопрос, что друзьям дарить.
В.Емельянов
— А может, например, человек, который для своих друзей, и для родственников, готовит свои подарки к каждому празднику, сделанному своими руками, может он просто прийти со своими мешками и разместиться на вашей ярмарке?
А.Овсянникова
— Ну, так не получится, все-таки мы заранее ее организуем, отбираем поделки, как-то прикидываем примерное пожертвование, за сколько можно будет эту поделку приобрести, поэтому, просто иначе у нас, согласитесь, что на ярмарке будет хаос какой-то, да.
Л Горская
— А до которого числа вы принимаете поделки?
А.Овсянникова
— До 13-го.
Л Горская
— А, то есть, уже все, уже опоздали мы. Ну, на следующий год.
В.Емельянов
— Ну, я думаю, что нужно следить за этим праздником, кто, наверное, каждый год принимает участие в нем, наверное, они знают до какого числа, тогда милости просим в следующем году. А вы 17 мая каждый год собираетесь, или это каждый раз разные числа?
А.Овсянникова
— Каждый раз дата разная, обычно мы праздник проводим в воскресный день, чтобы понятно, люди были выходные и могли целый день этому посвятить, после службы прийти, но главное, что это действительно еще до начала лета, когда еще не все разъехались по дачам, огородам, но уже достаточно тепло, чтобы можно было спокойно целый день гулять, радоваться, валяться на лужайке в обители.
В.Емельянов
— А дождь, если?
А.Овсянникова
— Ну, это уж, как Бог управит, обычно нам как-то везет, все-таки.
В.Емельянов
— Нет, я просто к тому, что может быть там какие-то шатры есть.
А.Овсянникова
— Всегда возможность есть как-то укрыться, мы к тому же всем зонтики предлагаем наши, их тоже можно приобрести за пожертвование.
Л Горская
— То есть дождь, даже вам на руку будет?
А.Овсянникова
— В какой-то степени.
В.Емельянов
— То есть, мероприятие начинается рано утром с литургии?
А.Овсянникова
— Начинается оно с литургии, да, в восемь утра, а примерно в 12 часов начинается уже сам праздник и до шести вечера.
В.Емельянов
— То есть, туда надо идти на целый день?
А.Овсянникова
— Да, вполне.
В.Емельянов
— Никто голодным не останется, никто…
А.Овсянникова
— Совершенно верно, можно будет и отдохнуть, и поесть, и занять детей мастер-классами, и играми, послушать музыку.
В.Емельянов
— А вот про мастер-классы для детей, можно чуть подробнее, какие там, например?
А.Овсянникова
— Ну, каждый год – это разные, у нас были и столярные мастера, столяры приходили и мастер-классы по ковке были, что будет в этом году, пока что формируем программу.
В.Емельянов
— Я знаю, что дети с глиной очень любят возиться, вот эта лепка, вообще, очень хорошо для моторики, для развития, если даже ребенок, может быть, не очень здоров, и для здоровых детей тоже полезны эти тактильные ощущения, навыки, вообще от материала какого-то. Не только от синтетики, из которой сделаны игрушки нынешние.
А.Овсянникова
— Конечно.
В.Емельянов
— Значит, вот прямо 17 числа можно к 8 утра приезжать, уважаемые наши слушатели, в Марфо-Мариинскую обитель, соборно помолиться на божественной литургии и в 12 начало праздника «Белый цветок». Еще Аня, мне хотелось спросить, Вы же пресс-секретарь всей службы «Милосердие», у Вас, как я знаю, это не один проект?
А.Овсянникова
— Да, у нас проектов 24, плюс еще 3 отдельные специальные программы. А помогаем мы действительно совершенно разным людям – это и дети инвалиды и взрослые тяжело больные люди, и старики, у нас есть богадельня Свято-Спиридоньевская, мы помогаем бездомным, у нас есть специальная программа «Возвращение», мы помогаем им вернуться в принципе, к нормальной жизни и домой в том числе. Да, так что, в общем-то, мы охватываем такой достаточно широкий спектр проблем, есть и адресные просьбы о помощи, которые мы регулярно публикуем на сайте miloserdie.ru, и поэтому, именно поэтому, потому что проектов так много и некоторым людям действительно бывает сложно выбрать, кому же сейчас особенно нужно помочь, мы сделали когда-то программу «Общество друзей милосредия». Друзья милосердия – это как раз те люди, которые оформляют регулярные пожертвования в принципе на нужды службы, а мы уже внутри, соответственно смотрим, где сейчас нужны эти деньги. Так что, в общем-то, пользуясь случаем, хотела бы тоже позвать всех зайти на сайт miloserdie.ru, увидеть там баннер специальный – оформить регулярное пожертвование и таким образом стать нашим другом милосердия. У нас друзья милосердия регулярно собираются вместе, мы их информируем о всех наших встречах. Владыка Пантелеимон – духовник службы «Милосердие», посещает такие встречи, с ним можно поговорить, обсудить какие-то вопросы духовной жизни, тоже соборно помолиться и узнать больше о том, чем живет наша служба.
В.Емельянов
— А, вот, если конкретизировать, живет себе поживает и не очень хорошо себя чувствует пожилой человек, он один по какой-либо причине, или нет супруга, или не было даже никогда, или супруги, или дети заграницей, предположим и некому помочь, и вот он обращается в вашу службу «Милосердие», на что он может рассчитывать?
А.Овсянникова
— Ну, вот то, что Вы описали, мне в первую очередь, конечно, вспоминается наша служба добровольцев «Милосердие», там сейчас больше 1500 человек – это действительно активные люди, которые готовы помогать таким одиноким людям, например, соответственно в зависимости уже от нужд человека. Если ему нужно прийти, принести продукты – это один разговор, если нужно прийти помочь приготовить еду, или убраться в квартире, в общем-то, всегда можно найти добровольцев, которые смогут это делать, приходить, общаться с человеком, которому одиноко, таким образом помогать.
В.Емельянов
— Одинокий пенсионер должен платить за эти услуги?
А.Овсянникова
— Разумеется, нет.
В.Емельянов
— То есть, это помощь бесплатная?
А.Овсянникова
— На то и добровольцы, что добровольцы это делают бесплатно. Хотя, надо сказать, что объяснить вот такую вещь, что у нас есть служба добровольцев и несмотря на то, что эти тысяча человек, активно, которые участвуют в этой помощи, они делают это все добровольно и бесплатно, есть координатор добровольцев, которые… понятно, что эту всю структуру нужно координировать и организовывать и они этим занимаются в качестве сотрудников службы «Милосердие», работают за зарплату. Поэтому, нашему проекту, служба добровольцев, также, как и всем другим проектам, нужна помощь, нужна финансовая поддержка, именно на зарплату для этих координаторов, без которых бы, пожалуй, организовать такую большую службу добровольцев было бы сложно.
Л Горская
— Ну да, а работа эта занимает, видимо, все время, поэтому, быть координатором и работать на какой-то другой работе…
В.Емельянов
— Наверное, это невозможно.
А.Овсянникова
— Ну, это действительно полноценный рабочий день, когда человеку звонят нуждающиеся, он срочно пытается найти, кто из добровольцев может ту, или иную просьбу удовлетворить, разрешить и таким образом это работает.
В.Емельянов
— Мы напоминаем, что вы слушаете программу «Светлый вечер» на радио «Вера» и у нас сегодня в гостях пресс-секретарь православной службы помощи «Милосердие» Анна Овсянникова и главный врач детской выездной паллиативной службы при Марфо-Мариинской обители в Москве – Ксения Коваленок. Вернемся через минуту.
В.Емельянов
— Итак, мы продолжаем нашу беседу, у нас в гостях сегодня Ксения Коваленок - главный врач детской выездной паллиативной службы при Марфо-Мариинской обители в Москве и пресс-секретарь православной службы помощи «Милосердие» Анна Овсянникова. Давайте вернемся в паллиативную службу и, может быть, поговорим о том, как вы проводите работу с родственниками человека, который нуждается в помощи. Мы там остановились на том моменте, что зачастую им помощь бывает нужнее, чем тому человеку, который, ну в данный момент, может быть не совсем адекватно расценивает, что происходит вокруг.
К.Коваленок
— Ну, это понятно, что родственники теряются. Ведь никто из нас с вами не готов к тому, чтобы завтра свалилось что-то такое непонятное, какая-то болезнь у кого-то, всегда это обычно происходит неожиданно, никто этого не ждет, никто к этому не готовится и специальной литературы не читает. Поэтому, естественно, когда человек далекий от медицины, вообще от всего, от каких-то там заболеваний, ничего об этом не знает и вдруг в его семье происходит такое несчастье, люди просто теряются, замыкаются, как правило, с ними боятся общаться их родственники, потому что тоже не знают, как им помочь и это такой вакуум социальный.
В.Емельянов
— А наши, я извиняюсь за бедность речи, городские поликлиники, районные?
К.Коваленок
— Вы знаете, к сожалению, я могу сказать, что паллиативная помощь в поликлиниках не оказывается, потому что врачи там на другое нацелены, то есть, у нет такого ни опыта, они не знают редких болезней.
В.Емельянов
— Но, мне кажется, логично, что они должны иметь службы, схожие с вашей.
К.Коваленок
— Это логично, я надеюсь, когда-нибудь это будет, я вообще надеюсь на то, что когда-нибудь, в каждом стационаре, в каждой поликлинике появится такой специалист, который будет, действительно, работать с семьями. Но сейчас пока мы находимся в такой стадии развития этой помощи, которая только-только вот появилась вообще в России и это все, мы только нарабатываем этот опыт, у нас пока даже нет специальности такой – паллиативный врач. Выдаются у нас не сертификаты, а просто корочки о прослушивании курсов, во Втором меде, например, но это только на таком уровне. Поэтому, конечно, даже доктора сами не знают, что это такое и не каждый доктор может изучить все заболевания, и это тоже нормально, надо понимать. поэтому, как-то обижаться на докторов здесь тоже не стоит, они просто в таких условиях находятся. Но помощь эта действительно очень необходима семье и если ее вовремя не оказать, то просто получится так, что можно упустить достаточно большое время, когда уже люди не будут верить и не будут понимать, что происходит внутри. Это уже тяжелые такие, я бы сказала, психиатрические проблемы начинаются.
Л Горская
— Ксения, Вы опережаете мой следующий вопрос, я как раз хотела уточнить все-таки для наших слушателей и для себя, в чем измеряется эффект паллиативной помощи, какой он должен быть? Что такое правильная хорошая паллиативная помощь?
К.Коваленок
— Ну, собственно говоря, вот такая поддержка всесторонняя, потому что иногда… Приходим, например, в семью и я сразу вижу, что очень много у них проблем, например, не знаю, начиная от того, что полы не помыты и заканчивая тем, что ребенок не обезболен. Но при этом, приходя всегда в дом, мы всегда спрашиваем – чем вам помочь, что вас сейчас очень сильно волнует? И когда люди рассказывают об этом, не важно, что это, может быть мама хочет, чтобы мы час с ребенком погуляли и это изменит всю ее жизнь кардинально, тогда мы делаем только это, и это правильно. Потому что мы приходим помогать, не приходим менять их жизнь, как нам это нужно, или как мы знаем по своему опыту, а мы постараемся именно помогать. И собственно говоря потихоньку, потихонечку, люди… у людей появляется доверие. Они понимают, что мы не просто пришли такие вот специалисты супер, сейчас мы их там заставим что-то делать непонятное, а мы на самом деле пришли именно помочь, и когда это доверие появляется, ты становишься другом семьи и ты становишься человеком, которому уже открывают и доверяют какие-то самые сокровенные мысли, свои переживания, и собственно все это очень облегчает ситуацию. И вот тогда уже, в тот момент, мы можем и свои знания как-то им передавать, то есть, помогать в плане информации. И о заболевании, и обо всем остальном, потому что доверие появляется. Прежде всего нужно завоевать это доверие у людей, потому что многие не верят, что мы просто так бескорыстно пришли просто помочь, это тоже, к сожалению, такой есть момент. И вот зарабатывая это доверие мы внедряемся уже и понимаем такие насущные совершенно проблемы. Это может быть социальная только помощь, это может быть, например, нужно оформить маме инвалидность, она не знает, куда ей пойти и как это сделать, просто иногда даже некогда пойти, потому что все время с ребенком и кто-то должен с ним быть, пока ты куда-то сходишь, какую-то бумажку подпишешь – это тоже большая проблема, это кажется, что это очень просто, но в каждой семье какие-то свои есть, ну как бы мелочи, но от которых зависит жизнь всей семьи на самом деле. Просто погулять с ребенком, просто почитать ему книжку, потому что мама на самом деле, у нее первая задача – это накормить его и чтобы он, ну поухаживать, и у нее нет возможности, и уже сил, честно говоря, ни моральных, ни физических, просто книжку почитать иногда. Поэтому наша сиделка, которая придет из службы, она может книжку просто прочесть, на праздники мы их приглашаем. Социальные работники наши устраивают праздники дома детям, дни рождения, тем, кто не может выходить из дома. И большие праздники для родственников этих детей, потому что очень важно не забывать про братьев и сестер здесь, да, поэтому, на праздники в нашей службе приглашаются и здоровые дети, которые есть в семьях, и больные, если они могут выехать, хотя бы на кресле, но выехать на наш праздник. И это тоже очень важно, потому что родители начинают ощущать, что они кому-то нужны вообще, что вообще в принципе их жизнь, она может быть нормальной, насколько это возможно в данной ситуации. То есть, они еще не умерли вместе с ребенком, они все-таки живые, и это очень важно, конечно. И на самом деле, потом уже и они проще общаются со своими родственниками, со своими друзьями, возвращаются какие-то связи, потому что уже есть о чем еще поговорить кроме того, что все плохо, и тогда все меняется в жизни. И тогда не уходят папы из семьи, потому что на самом деле проблема…
В.Емельянов
— Вот я как раз тоже хотел спросить об этом, все время говорите, что маме надо то, маме надо се, и как-то отсутствует вообще слово папа в нашем разговоре.
К.Коваленок
— Это большая психологическая проблема, потому что семья – это вообще такая очень сложная структура. У женщины есть свои обязанности и понимание того, что она должна делать, у мужчины свои, естественно, и поэтому, когда случается несчастье такое сильное с ребенком, конечно здесь включается больше всего мама, потому что она считает, что она должна, что это ее долг такой, что это ее обязанность. Она отстраняется от всех, подходит к ребенку вплотную, чтобы ухаживать за ним. И тем самым отстраняет, вокруг себя такую территорию делает, границу такую чертит.
В.Емельянов
— Карантин.
К.Коваленок
— Практически, да. Папа получается за пределами этой помощи, от него требуется только, чтобы он на работу сходил и принес памперсы и таблетки.
В.Емельянов
— Или его не становится совсем этого папы, такие случаи тоже частые.
К.Коваленок
— Ну, вы знаете, так долго прожить за этой границей мужчины не выдерживают действительно, поэтому никакого осуждения… Нет, есть конечно мужчины, которые просто и так, и так может ушли бы из семьи, другой вопрос, но есть люди, которые просто не выдерживают чисто морально и психологически, такой вот осады, им становится тяжело от того, что они не могут никак помочь. Он понимает, что помочь он не может, изменить он ничего не может и от такой безысходности уходит, просто, чтобы как-то жить…
В.Емельянов
— Не мешать?
К.Коваленок
— Просто, чтобы самому даже на самом деле выжить, потому что в таких условиях не все могут жить, существовать на самом деле. Помогая мамам и рассказывая даже об этом, казалось бы это такая простая вещь, но я прихожу в семью и говорю: «А где у вас папа спит? А что папа у вас делает?», - мама вдруг начинает по-другому осознавать со стороны глядя, действительно на ситуацию своего мужа.
Л Горская
— А где у меня муж, действительно?
К.Коваленок
— Где он вообще все это время был и чем он вообще занимается, и переживает ли он точно так же, как я, или может быть он сильнее переживает, об этом даже не говорят обычно люди. То же самое братья и сестры этих детей, да, это очень важная вещь, когда с детьми не разговаривают на эту тему. Взрослым кажется, они ограждают, как бы, это же такая сложная тема, не надо об этом говорить. Но дети же все понимают прекрасно и если с ними не разговаривать, они чувствуют свою вину, значит они в чем-то виноваты. Раз мне мама ничего не говорить, но ей плохо, значит, я виноват. То есть, вот в таких… есть приемы определенные, в психологии в том числе, которые помогают из этих ситуаций очень сложных, семье выйти как-то. И меняется жизнь совершенно внутри семьи, это очень большая поддержка. Казалось бы, что это, может быть, не важно, ну так со стороны когда смотришь, что такое психологическая помощь, ну поговорил, подумаешь, поговорил с человеком… Но на самом деле, мы видим, что это меняет всю жизнь семьи вообще целиком, поэтому нам кажется, что это тоже очень важно. Социальная поддержка тоже очень важная вещь, но она… но помощь таким пациентам не должна быть только социальная, не просто купить памперсы, или коляску и на этом успокоиться. На самом деле сейчас много фондов благотворительных и они это делают, но маме важнее подсказать, какая коляска ей нужна, подсказать, а нужно ли вообще это покупать, например. Подсказать какие-то вещи, которые нужны действительно ребенку, а не просто она от отчаяния, от того, что не знает уже, что ей еще надо, вот просит других, ну хоть что-нибудь сделайте для меня, ну хотя бы коляску купите. Она не знает, какая ей помощь нужна на самом деле.
В.Емельянов
— Ну, она растеряна же.
К.Коваленок
— Конечно, и от этого ей хочется хоть какого-то внимания и здесь осуждать их нельзя, когда они чего-то просят того, что нам кажется глупостью, например, иногда там, потерей денег, или еще чего-то, просто мама не понимает… ей нужна поддержка, какая, не очень понятно, проще всего действительно что-то купить, принести в семью, сказать: «Вот на тебе», - вроде как бы какое-то внимание оказал, но нужно… Это не всегда меняет жизнь в семье, действительно и зачастую даже не это главное. Мало того, за всем этим еще нужно увидеть ребенка больного, то есть, понять, что ему нужно, потому что маме иногда некогда и это сделать, она не видит, не понимает многих вещей. А дети вообще очень терпеливые люди, я хочу сказать, то есть, то, что терпят дети, наверное, взрослый бы никогда не вытерпел, конечно. И потом взрослый может об этом сказать.
В.Емельянов
— Интересно, почему?
К.Коваленок
— Ну это такие чистые создания, я бы сказала, что какие-то новомученики прямо российские, ну не только российские, конечно, но в принципе в России вообще сложно с подходом таким к паллиативной помощи, поэтому в России есть такая проблема. У нас все терпят и все привыкли терпеть, дети это вообще такие создания, которые все воспринимают как должное, они по-другому, может быть, и не жили. Тем более, они понимают, что это мама, я от мамы все вытерплю на самом деле, ну как же, это же мама, я же ее люблю. И несмотря на то, что мы причиняем боль и страдание ребенку, ребенок никогда, вы знаете, сколько я их видела, в чем собственно говоря такая вот отдача от этой может быть службы, кажется, что это тяжело, но вот отдача, когда ты приходишь в семью, именно в этом заключается, ты понимаешь, что ребенок любит, не важно какой ты рядом с ним, что ты там делаешь, то есть, такая любовь, которой нам нужно учиться, конечно, у них. Не забывать ее, потому что, когда мы вырастаем, к сожалению, мы обрастаем очень многими страстями, мы о себе больше начинаем думать. Дети думают в этом случае не о себе даже, как-то вот… Им любое внимание важно, просто пришел, поздоровался и он уже улыбается. Он забыл про боль, он забыл про все, ему уже весело, что кто-то к нему пришел в гости. Они удивительно чистые создания, конечно, поэтому, очень работа здесь такая… отдача очень большая, я считаю. То есть, да, это очень нужная работа и для самого работника. Я как человек. Который приходит в эти семьи, я понимаю, что мне это тоже очень нужно и важно для моего спасения. Например. А им, наверное, важно тоже для чего-то. То есть, какое-то такое взаимодействие происходит.
Л Горская
— А вот семьи эти, они как-то между собой общаются, или они изолированы… находятся в изоляции и только вы им помогаете?
К.Коваленок
— Очень разные бывают ситуации, знаете, бывают родители, которые очень активные и они сейчас в основном занимаются тем, что создают пациентские организации, они очень активные сейчас стали, их видно всех, очень много ассоциаций родительских именно. И они знают как тяжело бывает людям в этом состоянии, у них такие же дети и поэтому они это все организовывают, эту помощь ищут, потому что все… Есть семьи, которые категорически не хотят общаться на эту тему, категорически не хотят, чтобы на каждом углу висел портрет их ребенка больного. Все очень разные мы и у каждого есть своя какая-то история жизненная, какое-то отношение к этому, поэтому и родители в этом плане тоже очень разные. Но вот эти ассоциации, они помогают, конечно, обращать внимание на эти проблемы, какие-то внутренние у детей, поэтому фонд «Бэла», где буллезный эпидермолис, очень много сделали для того, чтобы на них внимание обратили. Сейчас «Семьи с СМА» у нас организовалась ассоциация родительская, для детей с амиотрофиями. В принципе, родительские организации действительно помогают обществу посмотреть на них, увидеть их. И они в принципе готовы делиться тем, что у них внутри и в том числе рассказать о своих детях. То есть, вот эти вот родители активные, они готовы рассказывать. Понятно, что не все подряд в службе и те, кто как раз не готов, к ним и нужно идти, прежде всего, я считаю, вот в эти семьи, их находить и им помогать. А активные, они в принципе на виду и они могут сами добиться какой-то поддержки и помощи общества и добиваются этого.
В.Емельянов
— Мы напоминаем, что Вы слушаете программу «Светлый вечер» на радио «Вера», в студии Владимир Емельянов и Лиза Горская. И мы продолжаем наш разговор, мы сегодня говорим и о детской выездной паллиативной службе, которую представляет главный врач детской выездной паллиативной службы при Марфо-Мариинской обители в Москве – Ксения Коваленок. И также у нас в гостях пресс-секретарь православной службы помощи «Милосердие» - Анна Овсянникова. Служба «Милосердие» проводит, я просто напомню, что мероприятие, праздник, под названием «Белый цветок». Это все состоится 17 мая по адресу Большая Ордынка 34, там располагается Марфо-Мариинская обитель. Приходите, если хотите, к началу утренней литургии, если у вас какие-то иные планы в этот день с утра, то вас ждут с 12 часов, до шести часов вечера. Заканчивая, может быть, разговор о детской выездной паллиативной службе как таковой, скажите, пожалуйста, а сколько сейчас семей находится на вашем попечении?
К.Коваленок
— Сейчас 80 детей и эта цифра все время меняется, конечно, в ту, или иную сторону, ну, то есть, у нас появляются новые дети каждый день, да, то есть, мы если кому-то какую-то помощь оказали, иногда их переводим там, в иную категорию, там обращение такое, потому что бывает острое состояние, да, там какие-то, в которых нужно срочно поддержать семью, а бывают такие пролонгированные, то есть, если очень длительное заболевание, то в принципе, там не всегда нужно каждый день находиться в этой семье, достаточно разовую какую-то помощь оказать, оформить документы какие-то, рассказать про болезнь, как-то психологически помочь. И в принципе потом они уже только могут обращаться, если какое-то состояние ребенка изменяется. У нас такие две категории есть детей.
В.Емельянов
— Вот по идее ведь государственные социальные учреждения это тоже у них входит в обязанности многое из того, о чем вы говорите, но, смотря объективно, не то, чтобы мне хочется сказать, что государство не справляется, но, и вы тоже ведь, наверное, не единственная организация, которая занимается такой помощью, и все равно не хватает, вы хотите сказать?
К.Коваленок
— Конечно, совсем не хватает. У нас должно быть около 150, или 200 выездных служб, чтобы помочь всем нуждающимся.
В.Емельянов
— А на сегодняшний день?
К.Коваленок
— Четыре, или пять, у нас по-моему, включая государственные.
В.Емельянов
— Это в Москве?
К.Коваленок
— Да, в Москве.
В.Емельянов
— А Московская область?
К.Коваленок
— Область мы здесь не берем, ну как бы у нас есть служба одна при фонде «Вера», которая на самом деле Подмосковье тоже обслуживает, пытается как-то помогать.
Л Горская
— А по России в целом какая ситуация?
К.Коваленок
— По России в целом, там есть, как вы правильно сказали, паллиативные койки в отделениях, есть кое где хосписы, ну действительно, такие хосписы, в Питере еще есть, вы знаете, да, отец Александр Ткаченко, такой православный священник, который организовал хоспис и сейчас там два учреждения, или даже три уже по-моему учреждения, выездная служба. Но все-таки, это, конечно крайне мало, это самое начало, я думаю, такой поддержки и помощи, то есть государство не может просто взять и приказать помогать. На самом деле должно меняться общество, люди. должны меняться врачи, должны все поменяться мы, чтобы им стало хорошо.
Л Горская
— Но, государство, наверное, может пойти навстречу. Вот идет навстречу? Чиновники локально помогают?
К.Коваленок
— Ну, Москва сложный город вообще, потому что… может быть в регионах в этом плане попроще, там до чиновников даже ближе, чем в Москве, но, не знаю, нам на самом деле не мешают чиновники работать – это самое главное. Мне кажется, это самое главное, что не закрывают, что не мешают, что в принципе как-то вот даже прислушиваются иногда к каким-то вещам, которые мы говорим, приглашают для какого-то диалога. Все сразу, я говорю, сделать нельзя, страна у нас очень большая и Москва огромный город, где очень много людей. И мало того, здесь очень много клиник, куда приезжают как раз люди со всех регионов, здесь лечатся и потом в случае неудачного лечения, тоже, получается, остаются здесь, им тоже нужна поддержка такая.
Л Горская
— А вот общественное какое отношение? Нет ощущения отчуждения, что такая чудовищная проблема, не буду ка я в эту сторону вообще смотреть, сделаю ка я вид, что этого нет?
К.Коваленок
— Естественно, это есть, а кто вообще хочет о плохом думать у нас? Пока ты сам в больницу не попал, ты никогда не думаешь, что в больнице кому-то плохо, в общем-то. И конечно, вот эта традиция церковная, приходит в больницы, в тюрьмы помогать, просто прийти, принести бублики какие-то, цветы поставить на кровать к больному, она потеряна… ну как потеряна, у нас служба «Милосердие» есть, конечно, хорошо, что там есть волонтеры, замечательные люди, которые это делают, но в принципе, мне кажется, действительно, церкви надо развивать и поддерживать такое социальное служение, тогда человек будет меняться и будет по-другому, конечно, относиться к тем несчастьям, которые вокруг него происходят, даже на лестничной клетке, мы иногда не знаем, что там в квартире соседней…
Л Горская
— Зачастую, да.
К.Коваленок
— Поэтому, сложно говорить о каких-то там детях, которые где-то там находятся в это время, это очень тяжело, сложно. Но, на самом деле, люди все разные, мы не можем требовать от людей того, чтобы они приходили в больницу, например. У меня мама, например, в обморок упадет, если даже зайдет в больницу. Но поддержка может быть совершенно разной. Я же говорю, иногда достаточно поучаствовать в каком-то празднике нашем, как волонтер, иногда можно поучаствовать в «Белом цветке», иногда можно просто перечислить деньги, ты понимаешь, доверяешь этой организации, ты понимаешь, что твои деньги пойдут и помогут обязательно именно этим детям, людям каким-то нуждающимся.
А.Овсянникова
— Можно принести лечебное питание, например.
К.Коваленок
— Ну, можно, совершенно разные вещи делать, которые будут действительно продвигать эту идею, говорить о том, что мы с вами все вместе и мы все вместе помогаем этим пациентам. Потому что я понимаю, что наша служба не может существовать без активности людей, потому что мы существуем исключительно на пожертвования, вот вся наша служба, которая у нас работает. И если этих людей не будет, то и службы не будет. Поэтому я верю, что все-таки… понятно, что они есть, прежде всего. И чтобы это развивалось, понятно, что нужно, чтобы этих людей становилось больше просто. Потому что сейчас мы на такой стадии развития находимся, да, то есть у нас пока одна такая маленькая выездная служба, а их нужно, говорю, почти 200, например. То есть, понятно, что чем больше будет…
Л Горская
— На одну Москву?
К.Коваленок
— Ну, да. Ну, просто они должны близко находиться, понимаете, когда мы ездим по всей Москве, вы знаете, что такое город Москва, да, иногда от МКАДа до МКАДа можно ехать несколько часов, поэтому, понятно, что если бы в каждом округе, в каждом районе появилась бы нормальная какая-то служба паллиативная, или маленький реабилитационный центр, я думаю, у всех бы жизнь облегчилась, и у нас, и у пациентов, конечно же, потому что иногда ты просто не успеваешь даже доехать до семьи, что-то может случиться в семье, поэтому, нет возможности какую-то экстренную помощь оказать. Конечно, хочется, чтобы появилось больше таких служб, и не только у нас, может быть кто-то еще захочет такую службу сделать – это будет здорово.
Л Горская
— А что для этого надо?
К.Коваленок
— Я думаю, желание просто, в принципе, просто желание нужно.
В.Емельянов
— Мне кажется, что здесь одного желания недостаточно.
А.Овсянникова
— Кадры нужны.
Л Горская
— Кадры… понимаете, без желания тоже здесь вопрос… Наша служба образовалась, вы знаете… я врач педиатр, которая участвовала… работала на участке вообще в принципе, доктор. Я понятия не имела, что такое паллиативная, еще слово такое хоспис, хотя я жила в Москве, вроде бы, доктор, который заботился о своих детях на участке, в больницах разных была, но что такое хоспис, я считала, что там раковые больные умирают и все, и меня это не касается, потому что я не онколог. Но оказалось, что все не так, то есть, информации у меня такой не было. А когда, по благословению владыки мы службу организовывали такую подобную, потому что поняли, что очень много детей с разными, с совершенно иногда для меня, непонятными диагнозами, в том числе даже для меня, находятся дома и для них нет ни больниц, ни каких-то учреждений, то есть, прежде всего было желание, конечно, им помогать. А дальше появились люди, появилось все… Господь как-то все организовал…
В.Емельянов
— Господь Сам все устроил.
К.Коваленок
— Как-то все устроил, да, я думаю, что желание человека и, если этим людям нужна помощь, то Господь им эту помощь даст, через нас, или еще через кого-то. Ну просто, главное, наше неравнодушие, наше участие какое-то, я считаю, это же очень здорово понимать, что ты тоже что-то такое делаешь и участвуешь в каком-то интересном проекте, в каком-то деле.
В.Емельянов
— Давайте мы еще раз объявим ваши координаты, вдруг кто-то из наших слушателей уже захотел помогать вам и участвовать, как волонтер в этой службе.
К.Коваленок
— Мы находимся на территории Марфо-Мариинской обители, это улица Большая Ордынка дом 34, там находится медицинский центр «Милосердие».
А.Овсянникова
— А поддержать нашу детскую выездную службу, можно отправив смску, на самом деле, очень просто. Отправив слово «хоспис» и сумму пожертвования на номер короткий 7715.
В.Емельянов
— Впрочем, вы эту информацию найдете на нашем сайте, я уверен, уважаемые наши слушатели, после нашей программы уже там будут вывешены координаты. И в конце нашей сегодняшней беседы хотелось бы вернуться к празднику, который называется «Белый цветок», тем более, что нам есть на этот предмет кого помучить сейчас – это пресс-секретарь православной службы помощи «Милосердие» Анна Овсянникова, напомню. А сама праздник состоится 17 мая, впрочем, Аня, наверное, более подробно сейчас еще раз о нем расскажет – каким образом можно принять участие, что там интересного будет, что за ярмарки, что еще будет интересного 17 мая?
А.Овсянникова
— Да, всех приглашаем, праздник все ближе и ближе, надеемся, что погода нас не подведет, праздник будет 17 мая в самом центре Москвы – метро Третьяковская, Марфо-Мариинская обитель. И начнется он с раннего утра, в 8 утра будет литургия в Покровском храме обители, а после этого в 12 часов уже можно идти и угощения приобрести, и ярмарку посмотреть, и в мастер-классах поучаствовать, и поиграть, и послушать музыку. Так что, целый день до шести вечера праздник будет продолжаться, приходите всей семьей.
Л Горская
— А книжки будут представлены на ярмарке?
А.Овсянникова
— Книжки должны быть, да.
В.Емельянов
— А я почему-то, поскольку уже скоро время ужина, хотя ужинать в половине девятого, я считаю, не очень правильно и не очень хорошо, а что вкусного то будет у вас там?
А.Овсянникова
— Ну, мы договариваемся, у нас есть наши друзья рестораны, которые нам тоже благотворительно предоставляют разные угощения. Так что, не могу вам сказать точный ассортимент, но, я думаю, будет, чем поживиться.
В.Емельянов
— Итак, ждем всех желающих в Марфо-Мариинскую обитель, добро пожаловать, Большая Ордынка 34 – 17 мая к 12 часам. А если вы хотите принять участие в соборном служении, божественной литургии, пожалуйста, тогда уж рано утром, к 8 утра. Мы благодарим наших сегодняшних гостей, напомним, что у нас в гостях была пресс-секретарь православной службы помощи «Милосердие» - Анна Овсянникова. И главный врач детской выездной паллиативной службы при Марфо-Мариинской обители в Москве – Ксения Коваленок. Спасибо вам большое и доброго вечера»
К.Коваленок
— Всего доброго!
А.Овсянникова
— Спасибо!
Артёму Казённых важно отправиться на лечение, нужна помощь
Артёму Казённых 9 лет, он не может нормально двигаться и очень плохо видит. Но благодаря любви и заботе близких, жизнь его наполнена теплом и радостью. В семье мальчика есть особенная традиция — когда кто-то из друзей и знакомых приходит в гости, Артём неспеша подходит к человеку и аккуратно кончиками пальцев трогает его лицо. Так он здоровается с близкими людьми и понимает, кто пришёл в дом.
Артём всю жизнь борется с последствиями остановки сердца и нескольких операций на головном мозге, которые пережил в младенчестве. Чтобы помочь ребёнку развиваться, мама ежедневно выполняет с ним разные физические упражнения, возит сына на реабилитации. «Постепенно наш герой восстанавливается, — говорит Лидия. — Сейчас Артём осторожно делает первые шаги, самостоятельно может подняться и сесть на стул, что-нибудь съесть. Его крёстная, кондитер, каждый праздник старается порадовать Артёмку маленьким бисквитным десертом, что вызывает у него бурю положительных эмоций. Ведь теперь он может сам прожевать кусочек торта, хотя раньше ел только протёртую пищу», — продолжает рассказ мама.
Жить сегодняшним днём и замечать всё хорошее — вот девиз семьи Артёма Казённых. «Мы радуемся даже самому малому, тому, чему многие люди не придали бы значения. Например, недавно сынок впервые смог обнять меня одной рукой за шею. Просто обнять — какое это счастье!» — радуется Лидия. Она верит, что у сына впереди много новых побед.
Сейчас Артёму предстоит следующая реабилитация, которую мама оплатить не в силах. На помощь пришёл благотворительный фонд «Дети Ярославии», он открыл сбор для мальчика. И если вы хотите поддержать Артёма, переходите на сайт фонда: deti-yaroslavii.ru
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Смыслы Страстной седмицы». Прот. Павел Великанов
У нас в гостях был настоятель московского храма Покрова Богородицы на Городне в Южном Чертанове протоиерей Павел Великанов.
Мы размышляли с нашим гостем о смыслах и значении Страстной Седмицы и о том, как участие в богослужениях этих дней может помочь подготовиться к встрече главного христианского праздника — Пасхи.
«Страдания и вера». Татьяна Семчишина
У нас в гостях была медсестра детской реанимации Татьяна Семчишина.
Мы говорили о том, как страдания и жизненные испытания могут способствовать приходу к вере, о том, как поддержать человека в горе, а также о важной роли тишины и молчания в нашей жизни.
Ведущий: Константин Мацан
К. Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, уважаемые друзья! У микрофона Константин Мацан. В гостях у нас сегодня Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. Добрый вечер!
Т. Семчишина
— Здравствуйте!
К. Мацан
— Вот не первый раз Татьяна у нас в гостях в программе «Светлый вечер», а уже даже второй. Мы с Таней не то, чтобы давно, но знакомы, поэтому, как в жизни, будем общаться «на ты». И я бы вот с чего начал. Вот я тебя представляю как медсестру детской реанимации... Нередко я встречаю такое мнение, что вообще во врачебном сообществе, скорее, человек будет неверующим, потому что взгляд на мир научный, естественнонаучный, работаете вы с конкретными данными физиологии, анатомии, биологии и так далее, и вот места чему-то такому, что не измеряется на приборе, здесь, вроде бы, не остается. Почему «вроде бы»? Потому что, с другой стороны, а где еще встретить чудо, как не в больнице, где происходят, наверное, иногда необъяснимые с медицинской точки зрения вещи, когда врачи говорят: «Ну, бывает, и такое бывает. Хорошо, что человек выздоровел». Вот как ты это наблюдаешь, будучи человеком внутри этого процесса?
Т. Семчишина
— Наверное, стоит сразу оговориться, что поскольку я не врач, а медсестра и могу говорить от лица не столько врачей или врачебного сообщества, а медицинского сообщества, как медработник, как я сама это переживаю или как я это наблюдаю... И, конечно, ты абсолютно прав, что, с одной стороны, медики имеют дело с множеством данных, законов, процессов, опять-таки, опыта врачебного профессионального, медицинского, тех случаев, которые наблюдают, и это, конечно, в какой-то степени сужает область такой детской... назову это... не хочу никого обидеть, но какой-то слепой веры, когда ты надеешься и очень хочешь надеяться, тем более, когда речь идет о любимом человеке, близком, который болеет и страдает. Наверное, в этом смысле медики гораздо более люди отстраненные, может быть даже, циничные, потому что там, где мама болеющего ребенка продолжает надеяться, медики понимают, что это закончится тем или иным исходом.
С другой стороны, в нашей области, и это знает очень хорошо любой врач, медсестра, все те, кто каждый день занимается лечением людей и пытается им помочь, всегда есть место для необъяснимого и для того, чтобы... я назову это «действовал Бог», как человек верующий. Потому что даже если будет самая лучшая команда профессионалов, которые будут, допустим, оперировать в самой лучшей больнице, с самым лучшим оборудованием и самым лучшим обеспечением всеми необходимыми препаратами, есть всегда место, ну, случайности, стечению обстоятельств, когда что-то может пойти не так, или когда что-то может пойти так в тех больницах, местах, где нет совсем никаких условий. Но почему-то в одних ситуациях человек выздоравливает и получает исцеление, а в других вдруг начинаются какие-то осложнения, которые могут привести и к смерти. И, наблюдая за этим, наверное, люди могут по-разному это истолковывать — и как, опять-таки, случайность, совпадение, но здесь всегда есть место тайне, и я думаю, что никто другой, как медики, не наблюдают этого так часто, когда, кажется, по всем законам, все должно пойти таким образом, а оно идет совершенно другим.
Ну и, плюс, конечно же, никто, как медики, так часто не видит страдания и, в том числе, смерти, которая, да, к сожалению, становится частью нашей рутинной работы. Но без осмысления этого ты не можешь там оставаться. Другое дело, что каждый человек находит для себя разный ответ в этом осмыслении, и кто-то находит его действительно в вере, а кто-то — в такой отстраненности и некотором, наверное, ожесточении, может быть, сердечном, которое скрывается за словом «профессионализм».
К. Мацан
— Ну, говорят, что врачи — циники. Вот это — про это, да?
Т. Семчишина
— Наверное, да, можно и так сказать.
К. Мацан
— Вот ты, мне кажется, важнейшую тему ты такую поднимаешь — вообще о приходе к вере, о, скажем так, содержании этого процесса. Вот ты сказала, что, встречаясь часто со смертью, с уходом людей, разные люди совершают разные выводы, иногда противоположные, из одной и той же ситуации. А вот от чего это зависит, как тебе кажется? Почему один человек приходит к мысли, ну, к какому-то обоснованию для себя религиозной веры, включая то, что вот жизнь не заканчивается со смертью и есть надежда на вечную жизнь, вот в этом тоже выражается вера, а кто-то из той же самой ситуации делает вывод, что «нет, все» (я сейчас, может быть, огрубляю), «все бессмысленно». Вот этот самый цинизм, как, может быть даже, защитная реакция, возникает, бросающаяся в глаза бессмысленность. Вот я даже уже, скорее, знаешь, тут не про медицину, а к твоему опыту просто верующего человека, многолетнего прихожанина храма, который при этом с этой темой сталкивается, с темой медицины и смерти, — что Бог касается в какой-то момент сердца человека и говорит, что «вот найди утешение в этом, ищи утешение здесь», а другого, получается, Бог не касается, раз он ожесточается и не верит?
Т. Семчишина
— Это сложный вопрос.
К. Мацан
— Конечно, сложный. Я, вообще-то, простых вопросов не задаю.
Т. Семчишина
— Сложный вопрос, на который я могу попробовать ответить некоторым предположением, потому что все-таки опять я говорю с позиции человека верующего, хотя и мне знакомы сомнения, недоумение, и уже в профессию я пришла верующим человеком. Хорошо, конечно, ответить просто и схематично, сказав, что это зависит от того, с каким сердцем, наверное, с каким багажом ты уже приходишь, ну вот, там, например, в профессию или в какую-то конкретную ситуацию страдания, боли и какого-то экзистенциального напряжения. Потому что, конечно, влияют и встречи, и воспитание, духовное воспитание наших учителей. Потому что в том, как я вижу какие-то вещи и как я их трактую, огромная заслуга, и это результат работы множества людей, с которыми мы общались — и отца Георгия Чистякова, и владыки Антония Сурожского, чьи книги оказали на меня очень большое влияние, и Фредерики де Грааф, и многих других людей. И когда ты встречаешься лицом к лицу с конкретной ситуацией, она ложится уже на подготовленную почву. Хотя, говорю, конечно, это не исключает вопросов, недоумений, сомнений и боли.
С другой стороны, наверное, и благодать Божья... Я не знаю, как ответить на вопрос, почему кого-то касается, а кого-то не касается. Но это еще и выбор, это и выбор человека в том, чтобы оставаться открытым или нет. Мы все испытываем боль — это я совершенно точно могу сказать. Мы все, работая там, где мы работаем, и видя то, что мы видим, переживаем за наших пациентов и не можем эту боль не испытывать. Другое дело, насколько мы ее в сердце допускаем и насколько мы готовы и в дальнейшем ей открываться и — может быть, не самое удачное выражение — что-то с ней делать. Потому что я могу отдать ее Богу — это, мне кажется, единственное, что имеет смысл, и дать согласие на то, чтобы снова этой боли открываться. Но я совершенно точно знаю и понимаю, что бывают и моменты, и бывают ситуации, когда человек говорит: «Нет, я не хочу этой боли. Да, я вижу ее, но я совершенно не готов ее испытывать и снова и снова к этой ситуации возвращаться, поэтому я выбираю такое дистанцирование». Потому что это тоже ведь может быть объяснено очень логично и какими-то важными причинами и мотивами для того, чтобы профессионально не выгореть, для того, чтобы мочь помогать больным, для того, чтобы уметь профессионально оказывать им помощь, и так далее. И, наверное, да, мировоззрение, наверное, готовность открывать сердце и готовность как-то рефлексировать и, ну, назову это «что-то делать» с этим переживанием и что-то делать с этой болью. Наверное, от этого зависит.
К. Мацан
— Ты эту фразу произнесла, очень такую цепляющую в хорошем смысле слова — «отдать Богу». Вот мне эти слова очень нравятся — «надо отдать боль Богу», потому что в них, что называется, постулируется сразу и существование Бога, и Его активное участие в жизни человека верующего, то, как это верующий видит, Его готовность эту боль человека забрать, какое-то такое динамичное отношение. То есть, Бог из какого-то слова, фигуры, идеи, чего-то такого большого, где-то существующего, превращается в Того, Кто близкий с тобой, Кому до тебя есть дело. А вот как ты это переживаешь? Как бы ты, ну, если угодно, объяснила вот это свое чувство — отдать боль Богу — человеку, который этого опыта не имеет? Понятно, что это сложно, может быть даже, невозможно объяснить до конца или даже хоть сколько-то. Но описать, свидетельствовать, наверное, можно. То есть, это невозможно передать, как любой опыт, но, может быть, что-то о нем можно сказать?
Т. Семчишина
— Ты знаешь, однажды у нас был такой разговор с коллегой — ночной, в какое-то небольшое затишье и в какой-то небольшой такой промежуток передышки. Она спросила меня: «Скажи, вот ведь я вижу, что довольно часто ты общаешься с семьями наших детей, и даже с кем-то, и со многими ты продолжаешь общаться после смерти детей. Они присылают тебе фотографии. Как ты все это выносишь? И зачем?» И тогда я попыталась ответить на вопрос, именно используя вот этот образ «отдать Богу», при этом понимая, что я разговариваю с человеком, который, может быть, где-то очень на пороге веры, как-то задумывается. Это действительно было сложно, как это можно объяснить, потому что, разговаривая со «своими» (я беру это сейчас в кавычки) — ну, с теми, кто как-то более в церковный контекст погружен, среди верующих людей, я могу что-то говорить о молитве, хотя все эти слова — они, наверное, будут достаточно плоскими, и все будет не то. Но здесь суть в том, что есть боль, которую на самом деле очень сложно вынести. Ее довольно сложно вынести еще и потому, что ты не можешь ничего с этим сделать. Иногда это твоя боль, личная, потому что ты соприкасаешься с какой-то трагической ситуацией и видишь, как это отражается на семье, на ребенке. Может быть, еще обстоятельства какие-то сложные. Иногда это, действительно, да, тоже вот отражение боли других людей. Ты видишь, насколько другому человеку больно — матери, потерявшей ребенка своего, или самому ребенку. Но наше, наверное, такое человеческое, естественное желание — эту боль утишить сразу, уменьшить ее, избавиться от нее. Когда я говорю о том, что мы можем отдать эту боль Богу, это, наверное, больше о том, что мы можем ее с кем-то разделить. Это не всегда означает утешение, но когда ты в боли не один, это приобретает какой-то другой смысл. И особенно когда ты в этой боли не один, а с кем-то, кто больше тебя, больше всей этой ситуации, Тот, Который благ, Который милостив и Который, в общем, не хочет никому зла и не хочет никому ничего плохого. И когда ты в этой боли с тем, кто в глубине своего существа видит и держит судьбы всех и знает тайну, и знает каждого по имени — и этого ребенка, который ушел, или этой семьи, каждого ее члена. Наверное, как-то более стройно мне сложно это объяснить, но, как говорил кто-то из великих, что боль... ты можешь горе разделить пополам с кем-то, и это уже... Ну это совместное проживание — оно и объединяет, и оно помогает тебе в этом быть и продолжать, продолжать существовать, продолжать жить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Мы говорим о трудных вопросах, на самом деле, веры, которые возникают в связи с болезнью, в связи с испытаниями. И наша сегодняшняя гостья видит это просто в процессе своей работы в детской реанимации. Вот еще немножко останавливаясь, может быть, задерживаясь на этом выражении, на этом состоянии, наверное, сердца человеческого — «отдать боль Богу»... Я вот в прошлой части упомянул, что мне оно очень нравится, это выражение, потому что в нем дается какое-то представление о Боге активном и с нами взаимодействующем, к нам обращающемся. Но ведь тут еще, наверное, важно, что и человеческая активность здесь постулируется? Я почему об этом спрашиваю — потому что я вот помню, в похожем контексте когда мы с кем-то говорили, вот отдать боль Богу, отдать проблему Богу, поручить эту проблему Богу, человек совершенно нецерковный и неверующий услышал в этом пофигизм. То есть, «вы, верующие — вы просто от этого закрываетесь». Ну, «отдай Богу» — это то же самое, как, другими словами, просто «не думай об этом», «да не парься!». Но правильно, что мы не про это же говорим сейчас? А вот как ты это чувствуешь? Почему это не про «не парься»? Вот я даже понимаю, что в плане твоей работы в реанимации это глупый вопрос и наивный. Я не предлагаю тебе сейчас переносить его на конкретные ситуации, когда перед тобой страдающий человек. Но если говорить именно о вере, о том, как ты проживаешь отношения с Богом, которые вот не про «не парься», а про твое активное участие — что это такое?
Т. Семчишина
— Я думаю, что если говорить с точки зрения психологии, наверное, можно назвать это формой рефлексии, да? Что когда происходят какие-то сложные события — ну, например, смерти пациентов, еще какие-то неразрешимые вещи, с которыми мы активно в рамках своих профессиональных обязанностей сделать ничего не можем, то просто забыть и как-то отодвинуть это в долгий ящик — это, наверное, да, была бы, наверное, пассивная позиция. Мне кажется — ну, может быть, я так устроена, но мне кажется, что очень важно все-таки не оставлять эти ситуации, а к ним возвращаться и их обдумывать. Пусть это будет с точки зрения психологии действительно такой рефлексией. Но если говорить с точки зрения веры, то мне кажется очень важным вот что. Когда-то я услышала это от Фредерики де Грааф. В каком-то разговоре мы с ней обсуждали тоже какую-то рабочую ситуацию, и она говорит: «Ну ты зовешь туда Бога, ты зовешь туда прийти Бога? Ты знаешь, что в какие-то моменты ты можешь требовать, чтобы Бог туда пришел? Да, Он знает это и без тебя, да, Он видит эту ситуацию, но ты можешь требовать, чтобы Божья Матерь и Господь в эту ситуацию вошли». Я не сразу это поняла, что она имеет в виду, но мне кажется, что это какая-то точка соприкосновений, точки встречи именно активности человека и активности Бога. Потому что это пространство человеческого сердца. И человек, видя или участвуя в неких обстоятельствах, где человек страдает, его призыв Бога туда — это, мне кажется, именно это и есть проявление активности, неравнодушия, неотстранения. И то же самое — если речь идет о смерти или вот о каких-то таких сложных событиях. То есть, мы, с одной стороны, молимся и отдаем Богу эту ситуацию — может быть, непонятную, может быть, с которой мы не согласны, но, вместе с тем, мы призываем Его прийти туда и освятить эту ситуацию Своим присутствием. Как дальше будет, я не знаю, но что-то страшное уже случилось, что-то трагичное уже случилось. Но призвать Бога в эту ситуацию, мне кажется, это лучшее, что можно сделать.
К. Мацан
— Я помню, в одном интервью священник Александр Ткаченко, создатель первого детского хосписа в России, сказал, что у Бога нет других рук, кроме наших. Ну это не он первым сказал — это такая известная, бесспорная, с одной стороны, мысль. С другой стороны, я помню, что в другом интервью человек тоже, много работающий, скажем так, в социальных проектах, помогающий и бездомным, и больным, к этой фразе по-другому отнесся — что «не, ну, конечно, у Бога есть другие руки, кроме наших, потому что, может быть, если Господу надо, Он Своими руками что-то сделает и без нашей помощи». И тогда человек добавил: «Ну, в лучшем случае, пальцы». Но, может быть, мы не будем множить дальше физиологические метафоры — «руки», «пальцы», но что ты об этом думаешь? Как в тебе эти слова отзываются?
Т. Семчишина
— Мне кажется, что это — опять-таки, наверное, возвращаясь к вопросу открытости сердца и открытости... ну, открытости миру, открытости человеку, причем, в совершенно разных реакциях. Мне почему-то первое, что приходит на ум, когда я слышу эти слова, это какие-то ситуации... Ну вот, например, самая простая — допустим, закончилась моя смена, и я выхожу из отделения, может быть, очень уставшей и, может быть, думающей только о том, чтобы поскорее добраться домой...
К. Мацан
— Потому что после суток дежурства.
Т. Семчишина
— Да, ну, после суток, и поехать скорее домой, и лечь спать, и вообще как-то немножечко отключиться от той реальности, которая была моей реальностью в последние 24 часа. И в этот момент, например, я вижу, что на диванчике около отделения нашего сидит женщина и, например, плачет. И, может быть даже, я узнаю в ней маму кого-то из наших детей. И здесь может быть несколько вариантов, да? Это может быть, например, мама, с которой есть у нас какой-то контакт и с которой у нас, ну, какие-то отношения даже сложились, потому что ребенок уже лежит какое-то продолжительное время. Это может быть мама какого-то другого ребенка, с которым я никогда не работала, но я знаю, что она приходит. Или, может быть, это совсем незнакомый человек. В целом, реакция моя может быть такова, что, ну, вообще-то, я закончила уже работать. Лифт — вот, пожалуйста, здесь пройти пять метров, и я сажусь на лифт и уезжаю к себе. Ну, потому что это не мое дело. Ну, плачет она — почему она плачет? Я не знаю, почему она плачет. Узнавать и как-то погружаться в это все еще я могу быть совсем не готова. Но, на мой взгляд, если так сложилось, что на выходе со смены почему-то я встретила эту женщину, ну, лучше подойти к ней, сесть и спросить ее, по крайней мере, что случилось. Или, ну, может быть, какими-то другими словами. Потому что мы все очень сильно нуждаемся в том, чтобы быть увиденными другими людьми. И, может быть, я ничем не смогу ей помочь. Может быть, я и выслушать ее не могу. А может быть, она мне как-то грубо даже ответит, или агрессивно, или... Да все, что угодно, может быть. Но в данном случае как-то Божьими руками... Что я могу, как Божьи руки, здесь, да? Я... вот как задание от Бога такое, да, это переживаю — что если человек встречается, даже если мне очень не хочется, даже если как-то вот... ну, как будто бы даже я имею моральное право пройти, но лучше все-таки подойти и спросить. Ну не захочет она другого человека рядом с собой, не нужно ей это будет — ну тогда так, как есть. Может быть, посидеть с ней какое-то время. А может быть, она пришла, потому что были ситуации, когда, например, мама потерялась просто. Ну, то есть, она должна была прийти в другое место, и она потерялась, растерялась, там, ребенок в тяжелом состоянии, и она не поняла, куда идти. И это все тоже решалось довольно просто, потому что я вернулась в ординаторскую, мы позвонили лечащему врачу и поняли, что требуется — она перепутала этажи и пришла не туда. То есть, это могут быть какие-то вещи, которые совсем не «великие», но если мы пришли в этот мир, если мы родились и продолжаем жить, и если как-то мы хотим для Бога тоже что-то делать, мне кажется, хорошо бы стараться — конечно, это не всегда получается, но — держать глаза открытыми, уши открытыми и сердце открытым.
К. Мацан
— Вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. У микрофона Константин Мацан. Не переключайтесь.
«Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. Еще раз здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан. Мы говорим сегодня с Татьяной Семчишиной — медицинской сестрой детской реанимации.
Вот до перерыва, знаешь, какую-то ты очень важную тему затронула, причем, важную, знаешь, вот мне лично в плане каких-то лайфхаков. Лайфхаков, потому что мы хотим, чтобы от наших программ была сплошная польза, и вот на практике что выносить. Я вот могу тебе признаться, что для меня вот в той ситуации, которую ты описывала — допустим, сидит человек в больнице ли, на улице, на работе ли где-то, например, плачет, и, в принципе, ситуация, с одной стороны, располагает к тому, чтобы подойти, спросить, что случилось, а с другой стороны, ты понимаешь — вот это моя проблема психологическая, честно признаюсь тебе и всему честному народу, — я боюсь вот того самого какого-то грубого ответа, неловкости, которую я могу создать, в которой я могу оказаться, боюсь почувствовать себя глупо. И боюсь одновременно и человеку как-то... Может быть, ему сейчас не нужно внимание. Вообще, я понимаю — допустим, когда мне плохо, я, может быть, не хочу, чтобы вообще меня трогали. Но это индивидуально. Я внутри себя борюсь, с одной стороны, с каким-то правильным пониманием, что, ну, хорошо бы сейчас подойти, узнать. И я вот абсолютно понимаю тебя, когда ты говоришь, что «вот мне сейчас, именно мне этот человек именно попался — ну неслучайно же это, ну Господь же все видит!» А с другой стороны, какие-то внутренние ограничители включаются. Вот что ты посоветуешь? Ты отчасти уже об этом начала говорить. Может быть, ты тоже это испытываешь. Судя по всему, тебе это знакомо. Как находить для себя внутреннюю мотивацию все-таки поступить по-христиански, громко скажем, и вот это внимание проявить, не боясь, несмотря ни на что, и быть готовым даже, там, не знаю, к неловкости, к грубому ответу, но все-таки сделать?
Т. Семчишина
— Ну, начнем с того, наверное, что касается мотивации, что, боюсь, нет готовых рецептов, потому что каждый раз и в каждой ситуации приходится делать выбор. Это не что-то такое, что идет по накатанной и что один раз уже решено, и теперь наконец-то все просто и легко.
С другой стороны, я вот о чем думаю. Господь дал нам свободу, и эта свобода — она выражается во всем. Она выражается, в том числе, в том, что решим мы сами — подойти или не подойти. Она заключается и в том, что человек может принять нашу помощь, не принять нашу помощь, нуждаться в нас, не нуждаться в нас, а нуждаться в ком-то другом. И, наверное, один из тех принципов, которые хорошо бы постараться соблюдать, это человеку эту свободу предоставить. И в каких-то ситуациях я понимаю, что мне проще все-таки тоже опираться на рецепты на какие-то готовые, и в каких-то ситуациях я для себя формулировки нашла. Вот, например, я живу на метро «Теплый Стан», где у нас находится рынок, и там переход довольно длинный из метро, много лестниц, куда довольно часто приезжают бабушки со своими сумочками-кошелочками на колесиках. И для того, чтобы подняться или спуститься (а чаще всего бабушки приезжают уже с нагруженными сумочками), ну это требует усилий, чтобы по ступенькам их поднять. И тоже кажется — ты видишь пожилого человека, который с этой тележечкой со своей цок-цок-цок по ступенькам, и реакция может быть очень разной, потому что бабушки тоже по-разному настроены.
К. Мацан
— Меня однажды так отшили, будто я хотел сумку забрать, а не поднять.
Т. Семчишина
— Да. Потому что бывает, что, действительно, ну вот люди как-то так реагируют остро. И, ну, для себя я какую-то формулировку нашла такую, что когда я подхожу, говорю: «Извините, пожалуйста, разрешите вам помочь!» — и это оставляет человеку абсолютную свободу, потому что кто-то может сказать: «Да мне и так удобно». О’кей. «Да, хорошо, очень было бы здорово». «Нет, не нужно». И... Ну, и когда... И себя чувствуешь в этом тоже свободной. И человеку ты предлагаешь, и оставляешь ему право отказаться и свободу отказаться или принять.
Конечно, гораздо сложнее, когда речь идет не о физической помощи, которая очевидна, а о помощи (или не помощи), о каком-то участии, когда речь идет о горе, слезах или какой-то сложной ситуации, и мы не знаем, что случилось. Но, мне кажется, если иметь в виду, опять-таки, эту деликатность и какое-то пространство свободы, ну, по крайней мере, может быть даже, и вопрос «что случилось?» не такой удачный... Там, что ты расскажешь, что случилось? «Мне плохо». Там, «моему ребенку плохо». Что случилось... Все плохо. Но, может быть, спросить: «Я могу вам чем-то помочь?», как бы по-киношному ни звучала эта фраза. Или: «Не могу ли я что-то для вас сделать?» И если человек скажет «нет», может быть, побыть еще, посмотреть на него и уйти?
К. Мацан
— В прошлой части программы ты говорила, когда мы начали в самом начале размышлять о том, насколько человеку в медицинском деле труднее или проще, скажем так, прийти к вере, найти утешение к вере, ты сказала: «Все мы переживаем боль и сомнения». Я вот хотел бы к этой фразе творчески придраться. Опять же, может быть, это будет связано с твоей работой, может быть, нет, но какие у тебя сомнения в вере, какие вопросы к Богу (если это одно и то же — сомнения в вере и вопросы к Богу)? Я понимаю, что ты вряд ли ставишь под сомнение бытие Божие как таковое. Хотя сейчас ты расскажешь. Но тогда чего они касаются?
Т. Семчишина
— Они действительно не касаются бытия Божия. Но... Есть, например, сомнение — это один из самых болезненных вопросов, я думаю, что не только для меня. Это вопрос, что есть благо. Что есть благо, ну, например, для конкретного ребенка. Или что есть благо для его семьи. И если мы говорим о том, что, ну, «я верю, что Господь всемилостив и благ, и в Его деснице тайна человеческой судьбы», то где это благо в какой-то конкретной ситуации, где его очень сложно разглядеть или невозможно? И что есть благо в этой ситуации? Это вопрос, который довольно часто снова и снова приходится ну как-то решать, задавать, по крайней мере, этот вопрос.
К. Мацан
— Ты имеешь в виду, может ли болезнь, например, быть благом для семьи, для человека, для ребенка?
Т. Семчишина
— Я боюсь сейчас уйти в какие-то теоретические размышления, потому что все-таки эти, наверное, вопросы имеют право задавать только непосредственные участники. Легко сидеть в студии и говорить о таких вещах. Но, скорее, это какие-то очень конкретные события или конкретные... Даже, наверное, не столько сама ли болезнь — благо. Я не буду касаться этой темы — она слишком деликатная, и она слишком индивидуальна для каждого конкретного человека. Но в процессе лечения и в процессе борьбы за жизнь мы, да, сталкиваемся с ситуациями — ну все ли мы сделали правильно и все ли мы сделали, исходя из блага, из пожелания блага, например, такой вопрос. И еще вопросы смысла, который, наверное, основополагающий — в чем смысл, где смысл? Наверное, немножко сложно говорить об этом абстрактно, но я боюсь, честно говоря, приводить какие-то конкретные примеры, потому что опасаюсь быть недостаточно бережной и деликатной к тем людям, о которых я могу рассказывать.
К. Мацан
— Когда человек надеется на чудо, а чудо не случается, это вызов вере?
Т. Семчишина
— Это очень серьезная проверка, я думаю. Потому что, как сторонний наблюдатель, опять-таки, я могу говорить о том, что очень часто чудо, которого мы хотим, оно имеет очень конкретные осуществления, да? То есть, мы хотим очень конкретных вещей, надеясь на чудо. Например, в ситуации болеющего ребенка хотим его выздоровления во что бы то ни стало. Вопрос блага в этом тоже очень важен, потому что иногда, например, в силу ряда причин, осложнений, лечения мы, как медики, можем понимать, что если даже ребенок выживет в этой ситуации, то его жизнь не будет полноценной. Он, например, ну, не сможет никогда ходить или не сможет говорить, или еще чего-то не сможет. То есть, его выживание физическое — оно не будет означать качества жизни и полноты этой жизни. Ну, хотя о полноте, наверное, можно говорить в духовном смысле, и мы, наверное, не будем эту тему затрагивать. Но я вижу, например, несколько вещей и могу поделиться такими размышлениями — что чудо иногда может быть в другом. Мы просим конкретного чуда в выздоровлении, а чудо случается, выражаясь в каких-то других вещах, хотя ребенок погибает, например, и этого выздоровления мы не получаем.
Но когда я говорила еще о том, что это такая проверка того, что стоит наша вера... С одной стороны, мы помним прекрасно все евангельские строки — «просите, и что бы вы ни попросили Во Имя Мое, да будет вам», С другой стороны, это тоже достаточно известные слова — о том, что «что нам дороже — сам Бог или Его блага, или Его благодеяния?» И вот в ситуации, когда мы просим и не получаем, очень бывает сложно, но возможно сохранить веру в то, что Бог всемилостив и благ, и неизменен, и принять из Его руки то, что происходит, даже если мы сейчас этого не понимаем. И даже если очень больно. И даже если эта боль потери разрывает сердце.
Но я вот, наверное, не посмею здесь говорить о наших родителях, потому что действительно для этого каждый проходит свой путь, и свой путь осмысления, и свой путь веры. Но вот здесь очень серьезно встает вопрос, насколько дорог мне Бог. Если я не сомневаюсь в Его существовании, если Он был здесь, если Ему небезразлична судьба моего ребенка, если Ему небезразлично все, что происходит с нами, как дальше строить эти отношения, если случилось то, что случилось.
И почему-то вот хочется мне еще одним поделиться — тоже важным, мне кажется, моментом таким. Однажды мы провожали семью, у которой умер малыш. Было отпевание, и батюшка наш, больничного храма после того, как отпевание закончилось, он подошел к супругам, к родителям малыша, обнял их и сказал: «У вас было время надежды, теперь оно закончилось, и наступает время веры и любви». И это настолько точно отражает состояние... Ну вот, по крайней мере, это такое было точное описание для этой конкретной семьи, потому что они до последнего надеялись. И сейчас, когда все закончилось так, как закончилось, они возвращаются домой, но возвращаются домой, к сожалению, с погибшим ребенком. Но наступает время, когда ты можешь верить во встречу, ты можешь верить в то, что любовь не заканчивается земной жизнью, и что любовь продолжается. Вот, мне кажется, это какое-то максимально точное описание того, что может происходить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Вот буквально предвосхищаешь ты ту тему, о которой я хотел бы в этой последней части нашей программы поговорить, без которой, конечно, наш сегодняшний разговор был бы неполным. В том смысле, что мы всю программу говорим о твоей работе, о том, что ты видишь на работе, как медицинская сестра в детской реанимации, о трудных ситуациях, боли, страдании, смерти как о вызове вере. Как о вызовах. Но что-то мне подсказывает, что этим, скажем так, духовная палитра твоей работы не исчерпывается, и наверняка есть место и наблюдениям встречи с надеждой, с любовью, с тем светлым, что происходит. И это тоже связано с верой, может быть, дает ей расти, укрепляться, убеждаться, утешаться, получать от Бога утешение. Вот насколько в этом смысле тут твоя работа на твою веру влияет? Был ли пройден какой-то путь — вот не с точки зрения вызова и проверки, а с точки зрения вот ее еще большего какого-то раскрытия и, ну, если угодно, открытия красоты Божьего замысла о нас всех?
Т. Семчишина
— Мне действительно не хотелось бы, чтобы у наших слушателей создалось впечатление, что где-то мы на передовой, где постоянные испытания и непрерывные вызовы жизни и вере. (Смеется.) Хотя, я говорю, конечно, это часть тоже нашей повседневной жизни.
Изменилось ли как-то само понимание, да? И как-то больше раскрылось ли видение Божьей красоты? Мне кажется, что очень явно в наших вот повседневных делах, в нашей повседневной работе раскрывается красота встречи. Красота встречи с человеком. Потому что, несмотря на то, что иногда рутина подразумевает какую-то скорость — что один, второй, третий, это поток людей, но эти лица и судьбы, которые проходят, это, конечно, удивительные какие-то такие нити и удивительные переплетения. Огромное у меня уважение вызывают наши родители и дети. Хотя с детьми мы не всегда имеем возможность общаться — ну, потому что, в силу особенностей отделения, мы можем уже видеть их в медикаментозной коме и под аппаратами, но с кем-то мы общаемся, и это люди, которые дарят огромную радость, как бы это ни странно показалось, и удивление, и удивление жизни. И... Ну, мы тоже меняемся, видя этот свет и видя эту красоту.
И, конечно, не могу не вспомнить одну из наших недавних таких историй, когда у нас полгода лежал малыш, и ему нужна была почечно-заместительная терапия. Ну, поэтому он был в сознании, он мог общаться. У него была масса каких-то игрушечек, книжечек. И мы его очень полюбили все — женская часть коллектива точно, но даже наши реаниматологи, конечно, они с большой нежностью относились к этому малышу. И поскольку он был у нас достаточно долго, и, конечно, для ребенка ситуация непростая — да, он днем находится с мамой, но он все равно в относительно незнакомом пространстве, на ночь он должен оставаться один, незнакомые люди, которые постоянно меняются и которые какие-то процедуры проводят. Но он, как любой ребенок, растет, смотрит на мир, чему-то учится, что-то ему нравится, что-то ему не нравится. И он это все разделял с нами. Мы научились читать, играть, какие-то новые вещи придумывали для того, чтобы его порадовать. (Смеется.) И мы многому учились...
Я не знаю, как ответить на этот вопрос, мне немножко сложно. Наверное, мне даже сложнее ответить на этот вопрос, чем на вопрос касательно вызовов. Но мы видим, насколько... Вот я думаю, что благодаря работе это тоже очень проявляется. Мы видим, насколько мир разный, насколько люди разные. Иногда, как бы банально это ни прозвучало, насколько уникален путь каждого человека и насколько все бывает неоднозначно, и не надо торопиться с выводами о человеке, например, или о семье. Лучше всего не пытаться со своими какими-то понятиями «правильными» на семью наседать, а побыть рядом с ней и сопроводить. Это, наверное, лучшее, что мы можем сделать. Этому работа очень учит. И она всегда напоминает о том, что Дух Святой — Он не в грохоте, а Он в тихом веянии ветра, вот в такой деликатности, нежности и соприсутствии. Это очень явно всегда.
К. Мацан
— Не могу тут не спросить, раз уж прозвучало имя чрезвычайно дорогого мне митрополита Антония Сурожского. Дорогого — в смысле, автора, пастыря, чьи тексты во многом вообще меня, конечно, тоже к вере привели и сформировали, видение каких-то вещей. Он много говорит о необходимости... Не необходимость — плохое слово «необходимость»... о молчании, о возможности молчания. В каких-то ситуациях быть с человеком рядом, без слов, просто быть, присутствовать, чтобы суть твоя была здесь, вместе с ним. И, с одной стороны, в общем-то, не так уж редко мы об этом говорим — о том, что слова часто не нужны лишние. А с другой стороны, так ли это просто на практике? Владыка Антоний тоже в своих текстах... Мне даже довелось один переводить с английского на русский, ранее не опубликованный по-русски текст. Вот об этом он там подробно размышляет — что тоже по-разному можно молчать. Можно просто прийти и помолчать. Ну вот я пять минут помолчал, вроде как, и исполнил завет владыки и больше... пойду дальше, поработаю. Можно молчать, говорит он, с таким достаточно напускным видом и молиться внутренне, показывая, что «вот, вот я молчу наполненно и молюсь за того человека, который рядом со мной». Может быть, такого молчания тоже не надо.
И мой вопрос к тебе, собственно, простой: а что это такое на практике? Удавалось ли, вот удавалось ли этот совет владыки воплощать по-настоящему? Я спрашиваю без подвоха, потому что мне это неизвестно — мне не удавалось, не было повода проверять это. А у тебя, наверное, поводов предостаточно.
Т. Семчишина
— Это совет, наверное, во многом «на вырост». Потому что это то, к чему можно всегда стремиться и пробовать, пробовать, пробовать снова, как и множество других советов, которые владыка дает. Но ты помнишь эту ситуацию, которую мы обсуждали, этот пример — если мама сидит около отделения заплаканная. Иногда... ну здесь какая-то чуткость, наверное, все-таки нужна. Потому что иногда, может быть, действительно один из способов проявить участие — это сесть рядом с ней. И, может быть, не сразу начать говорить, предлагать, и это тоже может быть такой формой, ну, «я свое дело сделал, могу теперь идти, быть свободнее». Я подошел, спросил: А ничего не надо? Помочь вам?" — «Не помочь». — «Отлично!» И с чистой совестью уходить домой.
К. Мацан
— Я прямо себя узнаю, сейчас ты описываешь...
Т. Семчишина
— Но посидеть рядом и как-то прислушаться — может быть, человек что-то скажет, а может быть, нет, и вот, как это владыка часто называет, «из глубины молчания задать вопрос», это уже, наверное, уже такая способность и какая-то душевная внимательность более высокого уровня.
Удавалось ли или не удавалось — я не знаю. Я не знаю, не мне судить, но...
К. Мацан
— Надо спросить у тех, рядом с кем ты молчала.
Т. Семчишина
— Вот я точно знаю вот что. Иногда мы с коллегами с нашими тоже обсуждаем какие-то сложные ситуации, которые случаются у нас на работе. Это могут быть и конфликты, например, с кем-то из родителей или какие-то ситуации кризисные такие, когда не знаешь, как реагировать, и довольно часто я слышу от наших девушек-медсестер вопрос (ну, он такой даже риторический), что «ну я не понимаю, что говорить, я не знаю, что сказать». Вот идет человек, который вот только что вышел из палаты, где умер ребенок его. И, вроде, с одной стороны, я тоже с ними работала, и как-то хочется выразить им соболезнование, но я боюсь подойти, потому что я не знаю, что сказать.
И однажды, когда мы беседовали с человеком вне нашей сферы, и я вдруг поймала себя на мысли, что у меня вопрос этот не возникает — о том, что сказать. И, наверное, можно считать это вот таким плодом наследия владыки. Потому что я не владею какими-то техниками и словами, которые всегда срабатывают, что придает мне уверенность и ту самую мотивацию и отсутствие страха в том, чтобы подойти к тому-то. Но иногда я понимаю, что ты можешь, даже переступив, там, через собственные неудобства, страх внутренний или все, что угодно, но просто подойти, и этого бывает достаточно. Иногда из этого рождаются слова, иногда нет. И иногда бывает, что... ну особенно когда ситуация крайне напряжена в силу переживания... И говорить, что... Просто я понимаю, что говорить что-то — довольно глупо. Да даже не только желание исполнить совет владыки, а просто слова неуместны. Ты в этом, может быть, минуту, две, пять, не знаю, сколько, будешь, а потом всегда можно спросить у, там, родителя, например, у мамы: «Вы хотите, чтобы, там, я осталась, или уйти?» И принять тот ответ, который будет озвучен.
Но мне кажется, что я бы, наверное, так отреагировала на этот вопрос — мы очень недооцениваем роль тишины и роль молчания. И как-то иногда как будто есть какое-то клише, что вот эта тишина и молчание — это отсутствие действия. Или это отсутствие, там, наполненности действия, наполненности смыслом. Хотя очень часто оно может быть гораздо более значимым, чем любые слова, сказанные от души, формально, те, не те. Часто слова действительно не имеют значения, мы об этом забываем. И отношение человеческое — оно не обязательно выражается в словах. Оно может быть в жесте или во взгляде выражено.
К. Мацан
— Вот мы на радио, к сожалению, не можем вообще без слов обойтись. Иначе это была бы тишина, которую было бы странно слушать. Но пускай наша сегодняшняя беседа, вот чьи-то слова сказанные, послужит к тому, чтобы, их услышав, нам всем захотелось — я это говорю абсолютно искренне и ответственно — немножко помолчать и побыть в тишине, но в такой вот не отсутствующей тишине, а вот именно в том, о чем ты сказала, — в тишине присутствия и в наполненном молчании рядом с ближними, с тем, кому сейчас нужна наша помощь.
Спасибо огромное тебе за нашу сегодняшнюю беседу. Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами была в программе «Светлый вечер». Я уверен, не последний раз на радио «Вера» мы с тобой общаемся, так что до новых встреч на волнах нашей радиостанции.
Т. Семчишина
— Спасибо большое! Всего доброго!
К. Мацан
— Счастливо! До свидания!