Мы беседовали с предпринимателем, членом Общественной палаты, чемпионом России по практической стрельбе Сергеем Рудовым.
Наш гость рассказал о том, как пришел к решению заниматься благотворительностью и почему считает помощь нуждающимся важным делом для каждого человека. Кроме того разговор шел и о таком виде спорта, как практическая стрельба: как сочетается вера в Бога с тренировками использования боевого оружия, и полезен ли вообще спорт православному человеку.
Ведущий: Алексей Пичугин.
А. Пичугин
— Здравствуйте! Приветствуем вас в этой студии, в студии Светлого радио, с удовольствием представляю сегодняшнего гостя. С нами вместе этот «Светлый вечер» проведет Сергей Рудов, предприниматель, член Общественной палаты, генеральный директор фонда святителя Василия Великого. Сергей Юрьевич, здравствуйте!
Наше досье:
Сергей Рудов. Родился в 1968 году в городе Инта республики Коми. Окончил Мордовский государственный университет по специальности экономика и Московский университет по специальности юриспруденция. С 95-го председатель совета директоров открытого акционерного общества «Межотраслевой дом топливно-энергетического комплекса». С 2011 возглавил некоммерческий благотворительный фонд «Общество друзей монастыря Ватопед». Член Общественной палаты России. Гендиректор благотворительного фонда святителя Василия Великого. Председатель правления ассоциации благотворителей «Белый цветок». Мастер спорта международного класса, чемпион России по практической стрельбе. Женат, четверо детей.
А. Пичугин
— Говорить мы с вами сегодня будем о двух вещах, которые, казалось бы, на первый взгляд не противоречат друг другу конечно же, но, в общем, далеки друг от друга. На первый взгляд, может показаться странным, что мы их совмещаем в одной программе. Но, тем не менее, наш гость, Сергей Юрьевич, человек, который занимается и тем, и другим. Я имею в виду — благотворительность и спорт. Думаю, что первую часть программы мы посвятим благотворительности, тем более, здесь тоже есть, о чем поговорить, в стране происходят перемены, связанные с отношением людей к благотворительности, к делам милосердия, с другой стороны, у нас происходят какие-то интересные вещи, связанные со спортом. Наш гость сегодняшний, Сергей Юрьевич Рудов считает, что вещи эти, может быть, не очень радостные и веселые, в каком состояние наш спорт, отношение к спорту. Вот, в общем, об этом, обо всем мы сегодня поговорим.
Сергей Юрьевич, у нас огромное количество своих фондов и организаций своих российских, которые появились за последние годы, в середине 90-х, конце 90-х, начале 2000-х были благотворительные организации довольно много, в основном, зарубежные, успешные. А сейчас появились и вытеснили все остальные — наши, российские. Но вместе с тем, что гораздо больше людей, которым реально требуется помощь. Об этом мы раньше, может быть, не задумывались, возможно, узнаем об этом благодаря соцсетям, Интернету. А как вы думаете, почему сейчас такой всплеск благотворительности? Огромное количество людей начинает этим заниматься?
С. Рудов
— Всплеска особо лично я не вижу так особо со стороны людей. Нуждающихся людей вижу. Здесь, наверное, я бы вернулся к своему решению заняться благотворительностью. Это были 90-е годы, молодость, какой-то успех и какая-то пустота. Какой-то с моей стороны поиск чего-то, чего мне не хватало. Я пытался сам заниматься какими-то проектами, искал людей нуждающихся, это было сложно сделать самому. В какой-то момент я стал воцерковляться и стал искать партнера в виде Церкви в лице активного священника. Ездил по храмам Москвы, находил священников, молодых и не очень. В то время мне казалось, что очень правильно кормить бомжей, я их видел на вокзалах, их было много, и мне было больно, что... Скажем так, с ними даже беседовал, люди с разной судьбой, брошены, помирают, замерзают. И момент, с чем я столкнулся тогда, что, к сожалению, многие священники, им это было не надо. Момент, с которым я тогда на свое неофитское состояние столкнулся и удивился.
А. Пичугин
— А у вас тогда были мысли, вам казалось, что Церковь должна быть открыта ко всему этому, любой человек внутри Церкви должен тоже идти навстречу бездомным, помогать им.
С. Рудов
— Абсолютно идеалистические мысли. Я был горящим неофитом, который приходил в храм, и текли слезы, мне казалось, что все именно так и относятся ко всем вопросам помощи нуждающимся. Был у меня такой период, когда я буквально несколько месяцев ездил по священникам, говорил: «Давайте, я даю деньги, от вас только время, площади, организация процесса». Нашел я тогда общину Первой Градской больницы, владыку сегодняшнего Пантелеимона, отца Аркадия в то время, это были 90-е годы. Это был полярный опыт. Я встретил людей, которые переживали, понимали вопрос, которые крайне щепетильно, до копейки отчитались на какие-то вложенные средства. Поэтому мой момент изменения с потребности обращенности на себя, когда я предприниматель, зарабатывал деньги, молодой, красивый, глядя в зеркало сам с собой не здоровается, я вот вдруг увидел вокруг себя нуждающихся людей. И после этого мой опыт стал более личный. У меня в жизни были десятки случаев, когда фактически, я не могу сказать, что я помогаю другим, через помощь другим я помогаю себе. Реально десятки таких жизненных эпизодов, когда Господь через какой-то мой порыв, обращенный на другого человека, Он физически помогал мне в моих каких-то проблемах семьи, здоровья. Здесь для меня лично благотворительность — это что-то очень понятно, что я почувствовал нутром, к чему я стремлюсь по определению. Это то, что мне необходимо.
А. Пичугин
— А вас продолжает поддерживать владыка Пантелеимон, община при Первой Градской?
С. Рудов
— Я продолжаю общаться с владыкой Пантелеимоном, я уважаю его лично сильно, я вижу его команду, людей, которые с ним работают, добровольцы, которые вокруг него, я стараюсь следить за его проектами. То есть для меня владыка Пантелеимон и его команда — это такой образец социальной деятельности, который по идее должен быть понятен всей нашей стране.
А. Пичугин
— Бездомными продолжаете заниматься?
С. Рудов
— Да. Программа «Автобус», программа бездомных продолжает идти.
А. Пичугин
— «Автобус» — это от программы «Милосердие»?
С. Рудов
— Да. Это на самом деле программа, я сам ездил в автобусе, в телогрейке с надписью «Милосердие», со своими приятелями, довольно крупными предпринимателями находили бомжей, брали за руки, за ноги, куда-то их несли, как-то с ними беседовали. То есть это другая жизнь. Москва наша яркая такая, притягивающая разных людей, огни казино, музыка радостных ресторанов. И при этом Курский вокзал, Комсомольская площадь, там реально люди физически лежат прямо под ногами, особенно в морозы и замерзают, умирают, отмораживают конечности. Очень такой контраст понятный. Я бы посоветовал людям... Я знаю, что есть такая категория людей, которые сами не дерзают на какие-то поступки, делают это очень не уверенно и разглагольствуют, что как-то неправильно, бомжи и так виноваты, и пусть помирают, замерзают, они нам мешают, есть такие и в православной среде настроения, я их тоже иногда вижу. Я просто предлагаю попробовать. Постараться помочь одному, двум, трем, пяти человекам. Другой вопрос, что нам, людям с какими-то задачами, с какой-то заточенностью на профессиональное понимание, очень сложно качественно и профессионально помогать людям. Условно говоря, у меня был случай, когда я с владыкой Пантелеимоном ходил по Первой Градской. И пытался понять, как себя чувствуют брошенные, пожилые люди. Огромное количество в наших государственных больницах реально брошенных пожилых людей, никому не нужных, которые лежат на своих кроватках, покрываются пролежнями. И мы с ним ходили, я смотрел, я пытался сам помочь, сорвал спину, потому что я не умею, не понимаю, как поднимать, как вращать. И видел 17-20-летних девочек, хрупких, худеньких, красивых, которые это делали каждый день, делали профессионально, делали с любовью, с особым чувством по отношению к этим брошенным людям. Лично для меня вывод какой: я сам стараюсь по возможности что-то делать...
А. Пичугин
— Делать своими руками, не только деньги давать?
С. Рудов
— Да, делать своими руками, это очень важно, потому что мгновенно идет обратная связь. Но при этом я четко понимаю, что есть образования, как образование владыки Пантелеимона более профессиональное, с более высоким КПД по отношению к нуждающимся.
А. Пичугин
— А как на это смотрят ваши коллеги, люди вашего круга, предприниматели? Наверное, не все поддерживают, кто-то свысока, кто-то с осуждением каким-то? Есть контрмнение?
С. Рудов
— Конечно, людей много. Таким серьезным шагом было вообще изменение своего образа жизни. Когда я как-то почувствовал Бога, обрел что-то другое, то я фактически вырывался из круга, где 99% людей были другими. Это был другой образ жизни, это были ночные клубы, посиделки, выпивка, развлечения примитивные. Поэтому, вырываясь из него, я столкнулся с тем, что многие крутили у виска. Потом когда я стал, даже какие-то элементарные вещи, обзавелся бородой...
А. Пичугин
— Большой бородой...
С. Рудов
— Большинство моих знакомых старых реально в шутку, правда, крутили у виска, зачем? Поэтому, видимо, всегда будут полярные точки зрения, полярные мнения, но мне кажется, что нормальный человек ориентируется на себя, на свою совесть. У любого нормального человека это чувство, что надо, отношения с Богом, они должны быть.
А. Пичугин
— В одном из интервью вы говорили: «Помню этого человека, он вряд ли был способен на какие-то благие поступки, смотришь, прошло 15 лет, он уже церковь построил».
С. Рудов
— Конечно. Здесь как раз я отношусь к категории людей, которые физически боятся кого-то осуждать. В моей жизни были такие примеры, был очень яркий пример, когда однажды я летел за одной из святынь на Афон, сел в самолет маленький и увидел человека, которого я до этого знал лет пять именно в таком обличии весельчака, балагура, бабника и матершинника. И я столкнулся с тем, что у меня физический знак вопроса внутри появился: «А ты-то куда?» Фактически сев в самолет, увидев человека с моей точки зрения недостойного, я его осудил. А так как он кроме меня никого не знал, мы все это время общались, он мне не дал заняться фарисейскими делами, почитать молитвослов. Но, оказавшись на Афоне, я столкнулся с тем, что мы все, вроде православные, нам было хорошо в храме, мы молились, но именно на этого человека, чей путь жизненный я не знал особо до этого времени, ощутимым образом сошла благодать Божия, у него текли слезы, он крестился. Большой такой, генерал-полковник, который много воевал, ордена мужества, он вышел из храма, не понимая, что происходит, подходит ко мне, я говорю: «Ты хоть понимаешь, что это было?» Он говорит: «Нет». Я говорю: «Ты хоть раз в жизни исповедовался, причащался?» Он говорит: «Нет». И мы с ним стали читать правила и молитвы... Это был один из примеров, который меня в очередной раз заставил задуматься о том, что... Боюсь я думать за Бога.
А. Пичугин
— Сергей Рудов, предприниматель, член Общественной палаты, генеральный директор фонда Василия Великого вместе с нами проводит этот «Светлый вечер». Сергей Юрьевич, помимо бездомных, помимо больных, какие вообще направления деятельности вы курируете в благотворительности. Какие-то организации, я вот знаю «Белый цветок», что-то еще, может быть, кому вы помогаете — заключенным?
С. Рудов
— Я стараюсь быть там, куда дотянутся руки, там, где на самом деле есть время и возможность что-то сделать и помочь. Я бы хотел поговорить сегодня о «Белом цветке». Это, с моей точки зрения, очень интересная, правильная инициатива, возрожденная не так давно, 5 лет назад. Напомню, что это такое.
А. Пичугин
— Название необычное — «Белый цветок».
С. Рудов
— История «Белого цветка», если брать нашу страну уходит в 1911 год, когда царская семья, практически вся — Александра Федоровна и Николай II, все дети, они в основном в Крыму выходили на улицы и своим примером... делали поделки, они ходили с цветами, говорили, призывали помогать больным, то есть они собирали таким образом деньги, которые шли на лечение в то время от чахоточных болезней, туберкулезных больных. И, как ни странно, эта их инициатива подхватывалась фактически всей страной, и собирались огромные средства. В то время люди по-другому жили, сложнее, которых хватало для помощи десяткам тысяч людей. Эта инициатива была четыре года.
А. Пичугин
— Это аристократия этим занималась?
С. Рудов
— В основном, аристократия, у нее был ресурс, у нее были деньги, но собранные деньги шли нуждающимся больным. 5 лет назад была эта инициатива восстановлена.
А. Пичугин
— 2010 год.
С. Рудов
— Да. И один из тех людей, который увидел в этой инициативе смысл, был владыка Пантелеимон. Опять же о нем скажу. Я сам был на этом первом мероприятии «Белого цветка», моя личная позиция — я верю в людей, я верю, что многие люди добрые по сути своей и получив возможность делать добро, проявить себя, человек проявляет. Лично я, посещая акции «Белый цветок», увидел людей, которые меняются, людей, которые получают возможность помогать другим. У «Белого цветка» всегда есть адресность, всегда есть конкретная тема, либо конкретная судьба, либо конкретный человек, кому собравшиеся люди пытаются помочь. Я почему-то вспомнил Белгород... «Белый цветок» — это не только Москва, не только Марфо-Мариинская обитель, это...
А. Пичугин
— Кстати, а как связан с Марфо-Мариинской обителью? Вы не упомянули.
С. Рудов
— Марфо-Мариинская обитель, наверное, это обитель, и владыка Пантелеимон, который эту традицию восстановил...
А. Пичугин
— Давайте напомним слушателям, не все, наверное, слушатели знают, что такое Марфо-Мариинская обитель. Это такое место в центре Москвы, сейчас оно стало монастырем, хотя в начале XX века, когда задумывалось великой княгиней Елизаветой, это было место с храмом, где жили сестры милосердия, не обязательно принимавшие монашеский постриг, в начале XX века преимущественно не принимавшие, но занимавшиеся такими делами благотворительности. Это такое детище великой княгини Елизаветы. В наше время обитель восстановлена и сейчас примерно отвечает на те задачи, которые и в начале перед ней ставились. И так, извините, это просто было лирическое отступление.
С. Рудов
— Да. «Белый цветок» сейчас проходит не только в Москве, но и во многих городах нашей страны. Это и Белгород, и Воронеж, и Калуга, и в Крыму она проходит, и в подмосковных некоторых городах, в Екатеринбурге проходит. Это совершенно понятная акция, которая нашла отклик у людей, которые хоть раз коснулись этой акции. В Костроме очень масштабно проходила акция.
А. Пичугин
— А как она проходит? Что это такое, как это выглядит?
С. Рудов
— Я вспомнил Белгород вот... Молебен в храме рядом с мощами Иосафа Белгородского, крестный ход, на котором тысячи людей, приходим на площадь перед администрацией, там какая-то площадка, народные концерты, ряды, довольно длинные ряды, и в рядах огромное количество разных поделок, которые своими руками делали либо дети, либо учащиеся воскресных школ, либо дети-инвалиды. Огромное количество людей, люди с цветами. Ящики, на ящиках информация о том, куда жертвуются деньги. В Белгороде белгородцы пошли по пути адресной помощи, там было 11 очень тяжело больных детей с тяжелейшими диагнозами, дорогостоящим лечением, то есть на их лечение надо было собрать 11 миллионов рублей.
А. Пичугин
— Собрали?
С. Рудов
— Собрали.
А. Пичугин
— Ничего себе.
С. Рудов
— То есть народ откликнулся, и за эти два дня пока шла акция, были ряды, были эти поделки, были эти ящики, была эта площадка с концертной программой, народной. Был аукцион, где картины местных художников выставлялись. Пример того, что люди откликнулись, они почувствовали и получили возможность, увидев фотографии детей, кому они помогали, помочь, они это сделали и стопроцентный результат. И таких случаев довольно много.
Либо Кострому взять. Кострома — это вообще была главное народное вече...
А. Пичугин
— А вы сами ездите по всем городам, где проходит?
С. Рудов
— По многим. Кострома, Белгород, Москва, я стараюсь посещать.
А. Пичугин
— А есть уже традиция, да? В Белгороде не первый раз проходит, в Костроме тоже не первый раз.
С. Рудов
— Белгород, в котором мы в свое время объясняли, что это хорошо, сейчас уже объяснять не надо, они в сентябре будут проводить третий раз эту акцию, они её ждут, они её хотят и понимают пользу от этой акции.
А. Пичугин
— А вы являетесь как бы руководителем этого проекта?
С. Рудов
— Я — координатор. Есть, создана лига «Белого цветка», куда входит ряд уважаемых людей, я являюсь координатором этого проекта.
А. Пичугин
— Я смотрю на сайте «Белого цветка» — председатель правления ассоциации благотворителей «Белый цветок» — Сергей Рудов. Еще тут есть ряд имен, довольно известные люди — Михаил Косачев, Галина Алексеевская, Иван Лебедев, Степан Прохоренко, Татьяна Романова. Это как раз те люди, благодаря которым существует «Белый цветок»?
С. Рудов
— Это команда людей, которые увлечены, которые ездят по всем городам, для которых важно, чтобы все проходило.
А. Пичугин
— Расскажите немного о том, чем они занимаются и вообще, как проходит организация. Не сама благотворительная ярмарка, а как проходит организация, как люди решают, в какой город едем, как выбирают подопечных.
С. Рудов
— Организация проходит... Есть постоянно действующий штаб, не так давно ездили в Кострому, где на месте проведя совещание замгубернатора, они отрабатывали детали будущего мероприятия. Мероприятие, которое будет в ближайшее время в Москве, вообще нуждается в ежедневной работе, есть штаб, есть огромное количество разных вопросов, которых этот штаб решает. Установка рядов, приглашение воскресных школ, приглашение групп музыкальных, их программа, внешняя картинка, волонтеры, мастер-классы, координация с правительством Москвы, освещение мероприятия в СМИ, очень много вопросов, требующих ежедневной координации, работы.
А. Пичугин
— То, что вы называете, это действительно огромная работа. Люди работают за зарплату?
С. Рудов
— Люди, которых вы называли, это люди, входящие в мой штаб общественный, они еще занимаются другими общественными инициативами, волонтерским направлением, помогают фонду Василия Великого в разных инициативах, то есть ну... Сейчас уже сложно разделить, где зарплата, где порыв. Я думаю, в них больше порыва и желания сделать дело.
А. Пичугин
— Пришлось столкнуться с таким мнением и, как выяснилось, это мнение не одного человека, а такой, хотелось бы, чтобы незначительной, но все-таки части нашего общества. Благотворительность... Чего вы все, православные, говорите про эту благотворительность, она какая-то не очень православная, протестанты благотворительностью занимаются, откуда я знаю, куда я даю деньги, их вообще, наверное, украдут, в карман положат.
С. Рудов
— Здесь я бы еще раз предложил людям, которые позволяют себе такие сомнения, самим пройти какой-то путь. Опять же, я вернусь. Это моя оценка, может, она ошибочная, человек все-таки имеет право, в основном, делиться собственным опытом. Это все-таки то, что понятно. А какие-то умозаключения мне кажутся не до конца достоверной информацией, мой жизненный путь. Я начал благотворительность с того, что бегал по храмам, у меня были ошибки. Я помню, нашел людей, которые меня просто физически обманули, брали у меня деньги, показывали фотографии счастливых детей, с которыми на мои деньги что-то происходило. Но оказалось, что все это обман. Но как ни странно, мой искренний порыв, мое желание сделать, привело к тому, что даже не взирая на то, что фактически 90% денег с лишним было украдено, я, тем не менее, чувствовал себя очень хорошо, Господь компенсировал ошибку денежную моим порывом. Потом я стал осторожнее, избирательнее, я стал отказывать, проверять. Но как ни странно, такого чувства хорошего я гораздо реже стал испытывать. Я думаю, что если мы занимаемся благотворительностью, мы это делаем для себя. И надо просто попробовать.
А. Пичугин
— Сергей Юрьевич, давайте напомним, чтобы закрыть тему благотворительности в нашей сегодняшней программе, куда люди могут прийти, если хотят вам помочь, с вами работать или, может быть, им нужна помощь.
С. Рудов
— Я думаю, что если люди на самом деле захотят найти нуждающегося, они смогут найти этого нуждающегося сами. Но если они захотят нас найти, то есть Лига «Белого цветка», в Интернете есть координаты. Есть постоянно действующая служба волонтеров-добровольцев «Милосердие». Есть сайт http://milosedie.ru, где просто изложены конкретные судьбы и схема, как можно помогать людям. Есть опять же эти же вокзалы, где, может быть, сейчас уже как-то, скажем так, город стал помогать бездомным, все равно есть люди с конкретными судьбами, нуждающиеся в конкретной помощи.
А. Пичугин
— А если человеку нужна помощь, ему куда обращаться?
С. Рудов
— Я лично бы посоветовал обратиться на сайт http://miloserdie.ru, потому что это жизнь, я сам тот человек, который в свое время раздавал свой телефон бомжам, мобильный, личный, мне звонили ночью, что-то рассказывали. Столкнулся с большим количеством, к сожалению, обмана, разные сложные история. Поэтому я лично сейчас стараюсь через какие-то фильтры пропускать конкретные судьбы. Если кому-то нужна помощь, я бы посоветовал обратиться на сайт Милосердие.Ру.
А. Пичугин
— Сергей Юрьевич, а где ближайшая акция пройдет и когда?
С. Рудов
— Ближайший «Белый цветок» пройдет после Пасхи 18 и 19 апреля на центральной аллее ВДНХ, войдя в центральный вход, люди все увидят. Прошу всех прийти в 12:00, там будет в это время молебен.
А. Пичугин
— Сергей Рудов у нас в гостях, сегодня он с нами проводит «Светлый вечер», меня зовут Алексей Пичугин, и буквально через несколько секунд мы вернемся в эту студию.
А. Пичугин
— Здравствуйте еще раз, меня зовут Алексей Пичугин, а рядом со мной Сергей Рудов — предприниматель, член Общественной палаты, генеральный директор фонда Василия Великого. В первой части нашей программы мы говорили о благотворительности, вторую часть, как я и обещал, мы посвятим спорту. Наш гость занимается как делами милосердия, благотворительности, так и сам занимается спортом, помогает спортивным организациям и довольно много может сказать про состояние некоторых видов спорта сейчас у нас в России.
Сергей Юрьевич, как я понимаю, вы занимаетесь практической стрельбой. Что такое практическая стрельба? Могут как-то неправильно наши слушатели понять.
С. Рудов
— Я думаю, что ваши слушатели достаточно образованные люди, могут разобраться в вещах сами глубоко. Практическая стрельба — это вид спорта достаточно новый, который с 76 года идет по миру, довольно популярный вид спорта, более 3000 стрелков в мире. Практическая — это означает, что это вид спорта максимально приближенный к тому, что может быть в жизни. Спецслужбы многих стран используют только эту стрелковую подготовку для обучения своих сотрудников.
А. Пичугин
— Я правильно понимаю, что практическая стрельба — это стрельба боевыми патронами?
С. Рудов
— Конечно. Это стрельба с пистолета, с карабина, с ружья. Если пистолет, то это минимальный калибр 9 на 19, то есть это высококлассное современное оружие. Просто почему она называется практическая, если брать спорт, результатом являются очки, деленные на время. Такая система, которая учит стрелять не только точно, но и быстро. Потому что в условиях какого-то такого боевого контакта нет времени минутами выцеливаться. Это вид спорта, который учит быстро принимать решения и очень быстро реализовывать свои навыки.
А. Пичугин
— А вы состоите в Федерации практической стрельбы?
С. Рудов
— Есть такая Федерация практической стрельбы, у нее есть попечительский совет, я являюсь со-председателем попечительского совета Федерации практической стрельбы. Для меня занятие практической стрельбой было тоже открытием. Я стал заниматься стрельбой в сорок лет, в сорок лет тяжело чем-то заняться и добиться каких-то высот, может быть, слушатели могут в 40 лет добиться чего-то в фигурном катании, художественной гимнастике... Стрельба — вид спорта, где важна нервная система, важен опыт, важны долгоиграющие навыки. Я стал стрелять, увлекся, выполнил в начале норматив мастера спорта, сейчас я мастер спорта международного класса, в позапрошлом году я был чемпионом России в личном зачете. Ну вот мне 47 лет, мне нравится.
А. Пичугин
— А почему в 40 лет вы решили этим заняться?
С. Рудов
— Причины разные. Это был поиск чего-то нового, интересного. В этом виде спорта, скажем так, есть президент федерации Виталий Крючин, человек верующий, православный, тоже с бородой, которого мы нашли, с которым поговорили, поразились его глубине, его порыву. Человек, который ездил по всему миру, собирал методики, принес это все в Россию, убеждал наши спецслужбы. На тот момент, я думаю, это был личный фактор, а так, наверное, понравилось, наверное, есть такой феномен — магия оружия.
А. Пичугин
— У мужчин.
С. Рудов
— И женщин тоже.
А. Пичугин
— И женщин тоже?
С. Рудов
— Наши русские женщины — лучшие в мире, у нас есть несколько наших девушек, которые просто феноменально на голову выше и лучше всех в мире стреляют.
А. Пичугин
— Практическая стрельба она есть не только в России, да?
С. Рудов
— Конечно, это очень популярный вид спорта. И ЮАР, и Аргентина, и Бразилия, в Штатах огромное количество стрелков. В Европе еженедельно проходит огромное количество матчей. Это очень интересный, очень популярный, очень понятный и доступный вид спорта.
А. Пичугин
— А как дух христианства с этим сочетается? Все-таки оружие, тем более, настоящие патроны и заповеди?
С. Рудов
— Ну, вы знаете, я прошел путь такого увлечения и нормального спортивного возбуждения, когда мне очень хотелось стрелять и стрелять много, я приходил к духовнику и говорил: «Что делать? Вроде 40 с чем-то лет, есть чем заниматься, а хочется почаще в тир ходить...» На тот момент меня тормозили, даже у меня был момент, когда я подходил к духовнику: «Как скажешь — скажешь закончить, больше не коснусь». Я думаю, это вопрос для каждого человека индивидуальный, насколько мы справляемся со страстями, со своим возбуждением. Если брать мой опыт и анализ стрельбы стрелковой, у нас сейчас в России занимается более 20 тысяч человек, только в Москве больше 20 серьезных тиров с большим количеством разного оружия. Я замечаю, что тот человек, который достиг какого-то уровня, он более ответственно относится к этому, понимает, что такое выстрел, понимает, что такое оружие. Он учится принимать решение. Мой сын — чемпион Европы в команде, ему сейчас 19 лет, это вид спорта, который много ему дал, он позволил ему стать собраннее, стать глубже, четче, наверное, в жизни.
Если брать мой какой-то анекдотичный опыт, я знаю, у меня есть православные отдельные, у которых в семье 5-7 детей. И, например, из 6 детей четверо мальчиков. Заходишь в семью, прекрасно, я замечательно отношусь к музыкальным инструментам, но когда в семье только играют на пианино, на флейте, на чем-то еще, включая мальчиков, и только, ну как-то странно. И когда проводишь беседы с православной семьей, это же стесняться и бояться не надо, в случае войны, что мы делать будем? Все же не смогут отбиваться от неприятеля, на флейте играя. Разговоры разные. Из ключевого — мужчина должен быть мужчиной, не зря раньше дворянские сословия готовили своих детей, все умели пользоваться саблей, шпагой, это было нормально. Сабля, шпага — время немного другое, поэтому мне кажется, что уметь владеть оружием — это важно. Я вижу, что люди, которые владеют оружием, они очень ответственно к этому относятся, они понимают...
А. Пичугин
— Все по-разному.
С. Рудов
— Ну в нашей среде...
А. Пичугин
— Ну люди, которые этим постоянно занимаются, понятно... А те, которые от случая к случаю.
С. Рудов
— Одна из наших миссий — это попытка донести культуру обращения с оружием, то есть у нас проходит чемпионат мира, на котором выпускается порядка 2 миллионов выстрелов, это уже идет почти сорок лет, ни одного несчастного случая у нас, ни одного странного случая, это культура, которую мы, в том числе, закладываем, обращения с оружием, мой 15-летний сын, зайдя в детский магазин, взяв пластиковый пистолет, никогда в жизни не направит, пластиковый пистолет, на человека. Потому что у нас одна из первых заповедей: оружие всегда заряжено. В армии этому не обучают, и часто палец на спусковом крючке, оружие типа разряжено, направлено на друга, на товарища. Первое, с чего мы начинаем, это умение обращаться с оружием, некие элементарные правила, которые позволяют не допустить несчастный случай.
А. Пичугин
— А вы не боитесь, что под таким благовидным предлогом — позаниматься, пострелять, к вам в федерацию будут приходить люди из криминальных кругов, которым потом навыки обращения с оружием обратятся в другом месте.
С. Рудов
— Конечно же всегда такая опасность есть. По опыту я вижу, насколько этот вид спорта популярен в Европе, например, либо где-то в других странах, у человека злого всегда будет возможность что-то найти. У нас пока, в самой федерации, Слава Богу, удается сохранять семейный дух, мы топ-стрелков знаем хорошо лично и понимаем их мотивацию.
А. Пичугин
— Вы сказали, что в Москве около 20 тиров, это те места, куда могут прийти не только члены федерации, но и люди фактически с улицы? Если человек захотел пострелять в определенных условиях, ему дадут.
С. Рудов
— Конечно. Можно либо на сайте найти, либо слушатели уж совсем, верные ваши слушатели, я даю вам право набрать группу православных молодых людей, я сам лично проведу какое-то там занятие в одном из наших тиров. Тиры у нас на Комсомольском проспекте, Дербеневская набережная, на МКАДе есть объект, на Лубянке есть, тиров много, если люди захотят...
А. Пичугин
— Я думаю, мы сейчас не будем конкретные адреса называть, люди в Интернете посмотрят. Перед эфиром мы с вами говорили о том, что некоторые люди как-то очень плохо представляют себе, что спорт и христианство, и вера могут сочетаться. Несмотря на то, что мы видим по телевизору, как Патриарх, как священники благословляют наших спортсменов, нашу сборную, знаем, что многие спортсмены перед соревнованием приходят в храм, я лично видел, рядом с храмом, куда я сам хожу, база Олимпийской подготовки наших спортсменов, перед важными соревнованиями они там живут и очень большое количество ребят приходят в храм за благословением. Но, тем не менее, есть какое-то поверье, что спорт и христианство не сочетаются.
С. Рудов
— Это правда, это факт, я тоже знаю людей, которые к спорту относятся отрицательно. Мне кажется, спортсмены — это тоже христиане, прежде всего, я просто прошу, как замечательное радио стараться нести истину. Опять же пример нашей Федерации. В свое время, когда мы лет пять назад как-то старались (Федерация — молодая) достигать успехов в спорте и при этом увеличивать свои ряды. Мы тоже столкнулись с разными настроениями. Момент, который лично меня задел. Почему-то много стало язычества сегодня в спорте. Эта вещь, которую я физически ощущаю за 5 лет.
А. Пичугин
— В некоторых видах спорта...
С. Рудов
— В единоборствах, какие-то рукопашные дела, может быть, бокс. Стрельба, видимо, тоже такой вид спорта боевой и поэтому, скажем так, какие-то такие приходы людей, адептов язычества мы видели. И мы столкнулись с тем, чтобы как-то с этим работать, поэтому для себя приняли решение, какие-то у нас есть обучающие курсы в России, где-то за границей, как ни странно, мы их стали начинать с молитвы. Может быть, маргинально для кого-то.
А. Пичугин
— Может быть, странно.
С. Рудов
— Когда стоят 40 человек с пистолетами, заряженными боевыми патронами, и...
А. Пичугин
— Царю Небесный.
С. Рудов
— Царю Небесный со снятием головных уборов, это, скажем так, это надо увидеть. Язычество сейчас в спорте есть, это надо просто видеть. Почему люди делают такой выбор, это второй вопрос. Я бы лично от себя лично, как человек, который ходит некоторое время в церковь, обращен к Богу, живет так, как он живет, занимается спортом, семьей, благотворительностью, работой, я бы попросил священников, которые слушают это радио, не проклинать спортсменов. Это тоже наша паства, это люди, которые могут потом стать на защиту интересов нашей страны, не надо идти в противоречие с поступками Патриарха, когда он благословляет олимпийцев... Это есть. Есть священники, которые реально строго относятся к спортсменов.
А. Пичугин
— Вы знаете, я таких не встречал практически. При нашем храме есть волейбольная команда, футбольная, приезжают ребята из соседней воинской части, для них устраивается целый праздник, на Масленичной неделе, когда они показывают какие-то единоборства, огромное количество спортивных соревнований. И я знаю очень много храмов, может быть, это Москва, может быть, ближайшее Подмосковье, где-то на периферии дела обстоят по-другому, не знаю.
С. Рудов
— Вам повезло. То, что вы говорите, это правильное отношение пастыря к прихожанам храма. Это работа с молодежью. Через развитие тела — развитие духа. Когда молодой человек сидит у компьютера, в интернете, не выходит на улицу, а мы ему еще говорим, что спорт — это не хорошо, здесь знак вопроса есть очень серьезный.
А. Пичугин
— Вот один владыка приходил к нам не так давно, рассказывал нам о том, как он порой в день проезжает по 40 километров на велосипеде... Тоже занятия спортом. И благословляет свою братию, он настоятель монастыря крупного, в том числе, так он благословляет свою братию заниматься спортом. То есть что-то меняется, наверное, все-таки.
С. Рудов
— Я думаю, если после вашей передачи, после нашего разговора кто-то из священников хотя бы воздержится от какого-то осуждения, значит, меняется.
А. Пичугин
— Сергей Юрьевич, одно дело пастыри, а другое дело — люди, которые ходят в храм. Ведь дело-то не только в священниках, дело еще в людях. Может быть, у нас действительно не хватает спортивных секций, не только единоборства, не только стрельба, но и совершенно мирных видов спорта — футбол, волейбол, баскетбол, хоккей... Вот было у нас в советское время огромное количество спортивных школ, сейчас их нет. Людям просто некуда идти. В Москве есть, а приезжаешь в маленький город — чем заниматься людям? Им даже элементарно негде заняться спортом.
С. Рудов
— Это правда. Но если взять времена еще более тяжелые, какие-нибудь 60-70 годы, все равно человек может найти себе дело, может найти увлечение. Желание работать над собой у мужчины должно быть. В конце концов мы вспоминаем какие-то древние фильмы, когда весь спорт заключался в 16-килограммовой, 32-килограммовой гирьке, которую он с утра до вечера тягал, но тем не менее... Поэтому уповать на то, что сейчас чего-то не хватает, я бы тоже не стал.
А. Пичугин
— Но ведь действительно не хватает. Я часто бываю в маленьких городах, приезжаю и не вижу ни одной спортивной секции. Наверное, они минимально есть при дворце культуры, но они даже потребности маленького города не удовлетворяют.
С. Рудов
— Я согласен, что если есть спортивная секция, и это дело государства и крупных общественных структур спортивных, должна быть возможность у человека этого выбора...
А. Пичугин
— Приходится общаться с людьми, и видишь, что, например, в небольшом городе тренер, неважно по какому виду спорта, скажем, немного представлен какой-то один, футбол... Вот тренер, который занимался с ребятами в 85 году, в советские времена, он же продолжает как энтузиаст, не получая за это ни копейки, и сейчас заниматься с детьми. Хороший пример, в интернете нашел не так давно. Пару лет назад, человек из Липецкой области или из Липецка, он был детским тренером по мотокроссу, вокруг себя собрал огромное количество мальчишек. Но перестройка, развал спорта, и он ушел в дальнобойщики. Довольно долгое время проработал дальнобойщиком, заработал достаточное количество денег, сначала своим детям купил эти мотоциклы, а затем снова собрал вокруг себя команду и снова занимается. Но он занимается на свои деньги.
С. Рудов
— Абсолютно соглашусь, Алексей, что государство должно заниматься развитием спортивной инфраструктуры в маленьких городах. Но опять же, я вижу Москву, например, у меня сейчас маленькие дети, я их пытаюсь устраивать в секции, ряд секций — очень мало людей. Вроде бы выбор есть, вроде бы хороший тренер, площадка, освещение, тепло, а детишек в секцию ходит мало. Поэтому тоже вещь не простая. Но все равно главным ключевым вопросом является внутреннее стремление человека стать кем-то. Самораскрытие, саморазвитие тела, духа, поиск истины. Мне кажется, это очень важно. Если человек пытается себя раскрыть в разных направлениях, и с Богом у него отношения будут более честные, более правильные.
А. Пичугин
— Спасибо. Сергей Рудов был сегодня в гостях у программы «Светлый вечер», напомню Сергей Рудов — предприниматель, член Общественной палаты, гендиректор фонда Василия Великого. Меня зовут Алексей Пичугин. Спасибо и будьте здоровы.
Артёму Казённых важно отправиться на лечение, нужна помощь
Артёму Казённых 9 лет, он не может нормально двигаться и очень плохо видит. Но благодаря любви и заботе близких, жизнь его наполнена теплом и радостью. В семье мальчика есть особенная традиция — когда кто-то из друзей и знакомых приходит в гости, Артём неспеша подходит к человеку и аккуратно кончиками пальцев трогает его лицо. Так он здоровается с близкими людьми и понимает, кто пришёл в дом.
Артём всю жизнь борется с последствиями остановки сердца и нескольких операций на головном мозге, которые пережил в младенчестве. Чтобы помочь ребёнку развиваться, мама ежедневно выполняет с ним разные физические упражнения, возит сына на реабилитации. «Постепенно наш герой восстанавливается, — говорит Лидия. — Сейчас Артём осторожно делает первые шаги, самостоятельно может подняться и сесть на стул, что-нибудь съесть. Его крёстная, кондитер, каждый праздник старается порадовать Артёмку маленьким бисквитным десертом, что вызывает у него бурю положительных эмоций. Ведь теперь он может сам прожевать кусочек торта, хотя раньше ел только протёртую пищу», — продолжает рассказ мама.
Жить сегодняшним днём и замечать всё хорошее — вот девиз семьи Артёма Казённых. «Мы радуемся даже самому малому, тому, чему многие люди не придали бы значения. Например, недавно сынок впервые смог обнять меня одной рукой за шею. Просто обнять — какое это счастье!» — радуется Лидия. Она верит, что у сына впереди много новых побед.
Сейчас Артёму предстоит следующая реабилитация, которую мама оплатить не в силах. На помощь пришёл благотворительный фонд «Дети Ярославии», он открыл сбор для мальчика. И если вы хотите поддержать Артёма, переходите на сайт фонда: deti-yaroslavii.ru
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Смыслы Страстной седмицы». Прот. Павел Великанов
У нас в гостях был настоятель московского храма Покрова Богородицы на Городне в Южном Чертанове протоиерей Павел Великанов.
Мы размышляли с нашим гостем о смыслах и значении Страстной Седмицы и о том, как участие в богослужениях этих дней может помочь подготовиться к встрече главного христианского праздника — Пасхи.
«Страдания и вера». Татьяна Семчишина
У нас в гостях была медсестра детской реанимации Татьяна Семчишина.
Мы говорили о том, как страдания и жизненные испытания могут способствовать приходу к вере, о том, как поддержать человека в горе, а также о важной роли тишины и молчания в нашей жизни.
Ведущий: Константин Мацан
К. Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, уважаемые друзья! У микрофона Константин Мацан. В гостях у нас сегодня Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. Добрый вечер!
Т. Семчишина
— Здравствуйте!
К. Мацан
— Вот не первый раз Татьяна у нас в гостях в программе «Светлый вечер», а уже даже второй. Мы с Таней не то, чтобы давно, но знакомы, поэтому, как в жизни, будем общаться «на ты». И я бы вот с чего начал. Вот я тебя представляю как медсестру детской реанимации... Нередко я встречаю такое мнение, что вообще во врачебном сообществе, скорее, человек будет неверующим, потому что взгляд на мир научный, естественнонаучный, работаете вы с конкретными данными физиологии, анатомии, биологии и так далее, и вот места чему-то такому, что не измеряется на приборе, здесь, вроде бы, не остается. Почему «вроде бы»? Потому что, с другой стороны, а где еще встретить чудо, как не в больнице, где происходят, наверное, иногда необъяснимые с медицинской точки зрения вещи, когда врачи говорят: «Ну, бывает, и такое бывает. Хорошо, что человек выздоровел». Вот как ты это наблюдаешь, будучи человеком внутри этого процесса?
Т. Семчишина
— Наверное, стоит сразу оговориться, что поскольку я не врач, а медсестра и могу говорить от лица не столько врачей или врачебного сообщества, а медицинского сообщества, как медработник, как я сама это переживаю или как я это наблюдаю... И, конечно, ты абсолютно прав, что, с одной стороны, медики имеют дело с множеством данных, законов, процессов, опять-таки, опыта врачебного профессионального, медицинского, тех случаев, которые наблюдают, и это, конечно, в какой-то степени сужает область такой детской... назову это... не хочу никого обидеть, но какой-то слепой веры, когда ты надеешься и очень хочешь надеяться, тем более, когда речь идет о любимом человеке, близком, который болеет и страдает. Наверное, в этом смысле медики гораздо более люди отстраненные, может быть даже, циничные, потому что там, где мама болеющего ребенка продолжает надеяться, медики понимают, что это закончится тем или иным исходом.
С другой стороны, в нашей области, и это знает очень хорошо любой врач, медсестра, все те, кто каждый день занимается лечением людей и пытается им помочь, всегда есть место для необъяснимого и для того, чтобы... я назову это «действовал Бог», как человек верующий. Потому что даже если будет самая лучшая команда профессионалов, которые будут, допустим, оперировать в самой лучшей больнице, с самым лучшим оборудованием и самым лучшим обеспечением всеми необходимыми препаратами, есть всегда место, ну, случайности, стечению обстоятельств, когда что-то может пойти не так, или когда что-то может пойти так в тех больницах, местах, где нет совсем никаких условий. Но почему-то в одних ситуациях человек выздоравливает и получает исцеление, а в других вдруг начинаются какие-то осложнения, которые могут привести и к смерти. И, наблюдая за этим, наверное, люди могут по-разному это истолковывать — и как, опять-таки, случайность, совпадение, но здесь всегда есть место тайне, и я думаю, что никто другой, как медики, не наблюдают этого так часто, когда, кажется, по всем законам, все должно пойти таким образом, а оно идет совершенно другим.
Ну и, плюс, конечно же, никто, как медики, так часто не видит страдания и, в том числе, смерти, которая, да, к сожалению, становится частью нашей рутинной работы. Но без осмысления этого ты не можешь там оставаться. Другое дело, что каждый человек находит для себя разный ответ в этом осмыслении, и кто-то находит его действительно в вере, а кто-то — в такой отстраненности и некотором, наверное, ожесточении, может быть, сердечном, которое скрывается за словом «профессионализм».
К. Мацан
— Ну, говорят, что врачи — циники. Вот это — про это, да?
Т. Семчишина
— Наверное, да, можно и так сказать.
К. Мацан
— Вот ты, мне кажется, важнейшую тему ты такую поднимаешь — вообще о приходе к вере, о, скажем так, содержании этого процесса. Вот ты сказала, что, встречаясь часто со смертью, с уходом людей, разные люди совершают разные выводы, иногда противоположные, из одной и той же ситуации. А вот от чего это зависит, как тебе кажется? Почему один человек приходит к мысли, ну, к какому-то обоснованию для себя религиозной веры, включая то, что вот жизнь не заканчивается со смертью и есть надежда на вечную жизнь, вот в этом тоже выражается вера, а кто-то из той же самой ситуации делает вывод, что «нет, все» (я сейчас, может быть, огрубляю), «все бессмысленно». Вот этот самый цинизм, как, может быть даже, защитная реакция, возникает, бросающаяся в глаза бессмысленность. Вот я даже уже, скорее, знаешь, тут не про медицину, а к твоему опыту просто верующего человека, многолетнего прихожанина храма, который при этом с этой темой сталкивается, с темой медицины и смерти, — что Бог касается в какой-то момент сердца человека и говорит, что «вот найди утешение в этом, ищи утешение здесь», а другого, получается, Бог не касается, раз он ожесточается и не верит?
Т. Семчишина
— Это сложный вопрос.
К. Мацан
— Конечно, сложный. Я, вообще-то, простых вопросов не задаю.
Т. Семчишина
— Сложный вопрос, на который я могу попробовать ответить некоторым предположением, потому что все-таки опять я говорю с позиции человека верующего, хотя и мне знакомы сомнения, недоумение, и уже в профессию я пришла верующим человеком. Хорошо, конечно, ответить просто и схематично, сказав, что это зависит от того, с каким сердцем, наверное, с каким багажом ты уже приходишь, ну вот, там, например, в профессию или в какую-то конкретную ситуацию страдания, боли и какого-то экзистенциального напряжения. Потому что, конечно, влияют и встречи, и воспитание, духовное воспитание наших учителей. Потому что в том, как я вижу какие-то вещи и как я их трактую, огромная заслуга, и это результат работы множества людей, с которыми мы общались — и отца Георгия Чистякова, и владыки Антония Сурожского, чьи книги оказали на меня очень большое влияние, и Фредерики де Грааф, и многих других людей. И когда ты встречаешься лицом к лицу с конкретной ситуацией, она ложится уже на подготовленную почву. Хотя, говорю, конечно, это не исключает вопросов, недоумений, сомнений и боли.
С другой стороны, наверное, и благодать Божья... Я не знаю, как ответить на вопрос, почему кого-то касается, а кого-то не касается. Но это еще и выбор, это и выбор человека в том, чтобы оставаться открытым или нет. Мы все испытываем боль — это я совершенно точно могу сказать. Мы все, работая там, где мы работаем, и видя то, что мы видим, переживаем за наших пациентов и не можем эту боль не испытывать. Другое дело, насколько мы ее в сердце допускаем и насколько мы готовы и в дальнейшем ей открываться и — может быть, не самое удачное выражение — что-то с ней делать. Потому что я могу отдать ее Богу — это, мне кажется, единственное, что имеет смысл, и дать согласие на то, чтобы снова этой боли открываться. Но я совершенно точно знаю и понимаю, что бывают и моменты, и бывают ситуации, когда человек говорит: «Нет, я не хочу этой боли. Да, я вижу ее, но я совершенно не готов ее испытывать и снова и снова к этой ситуации возвращаться, поэтому я выбираю такое дистанцирование». Потому что это тоже ведь может быть объяснено очень логично и какими-то важными причинами и мотивами для того, чтобы профессионально не выгореть, для того, чтобы мочь помогать больным, для того, чтобы уметь профессионально оказывать им помощь, и так далее. И, наверное, да, мировоззрение, наверное, готовность открывать сердце и готовность как-то рефлексировать и, ну, назову это «что-то делать» с этим переживанием и что-то делать с этой болью. Наверное, от этого зависит.
К. Мацан
— Ты эту фразу произнесла, очень такую цепляющую в хорошем смысле слова — «отдать Богу». Вот мне эти слова очень нравятся — «надо отдать боль Богу», потому что в них, что называется, постулируется сразу и существование Бога, и Его активное участие в жизни человека верующего, то, как это верующий видит, Его готовность эту боль человека забрать, какое-то такое динамичное отношение. То есть, Бог из какого-то слова, фигуры, идеи, чего-то такого большого, где-то существующего, превращается в Того, Кто близкий с тобой, Кому до тебя есть дело. А вот как ты это переживаешь? Как бы ты, ну, если угодно, объяснила вот это свое чувство — отдать боль Богу — человеку, который этого опыта не имеет? Понятно, что это сложно, может быть даже, невозможно объяснить до конца или даже хоть сколько-то. Но описать, свидетельствовать, наверное, можно. То есть, это невозможно передать, как любой опыт, но, может быть, что-то о нем можно сказать?
Т. Семчишина
— Ты знаешь, однажды у нас был такой разговор с коллегой — ночной, в какое-то небольшое затишье и в какой-то небольшой такой промежуток передышки. Она спросила меня: «Скажи, вот ведь я вижу, что довольно часто ты общаешься с семьями наших детей, и даже с кем-то, и со многими ты продолжаешь общаться после смерти детей. Они присылают тебе фотографии. Как ты все это выносишь? И зачем?» И тогда я попыталась ответить на вопрос, именно используя вот этот образ «отдать Богу», при этом понимая, что я разговариваю с человеком, который, может быть, где-то очень на пороге веры, как-то задумывается. Это действительно было сложно, как это можно объяснить, потому что, разговаривая со «своими» (я беру это сейчас в кавычки) — ну, с теми, кто как-то более в церковный контекст погружен, среди верующих людей, я могу что-то говорить о молитве, хотя все эти слова — они, наверное, будут достаточно плоскими, и все будет не то. Но здесь суть в том, что есть боль, которую на самом деле очень сложно вынести. Ее довольно сложно вынести еще и потому, что ты не можешь ничего с этим сделать. Иногда это твоя боль, личная, потому что ты соприкасаешься с какой-то трагической ситуацией и видишь, как это отражается на семье, на ребенке. Может быть, еще обстоятельства какие-то сложные. Иногда это, действительно, да, тоже вот отражение боли других людей. Ты видишь, насколько другому человеку больно — матери, потерявшей ребенка своего, или самому ребенку. Но наше, наверное, такое человеческое, естественное желание — эту боль утишить сразу, уменьшить ее, избавиться от нее. Когда я говорю о том, что мы можем отдать эту боль Богу, это, наверное, больше о том, что мы можем ее с кем-то разделить. Это не всегда означает утешение, но когда ты в боли не один, это приобретает какой-то другой смысл. И особенно когда ты в этой боли не один, а с кем-то, кто больше тебя, больше всей этой ситуации, Тот, Который благ, Который милостив и Который, в общем, не хочет никому зла и не хочет никому ничего плохого. И когда ты в этой боли с тем, кто в глубине своего существа видит и держит судьбы всех и знает тайну, и знает каждого по имени — и этого ребенка, который ушел, или этой семьи, каждого ее члена. Наверное, как-то более стройно мне сложно это объяснить, но, как говорил кто-то из великих, что боль... ты можешь горе разделить пополам с кем-то, и это уже... Ну это совместное проживание — оно и объединяет, и оно помогает тебе в этом быть и продолжать, продолжать существовать, продолжать жить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Мы говорим о трудных вопросах, на самом деле, веры, которые возникают в связи с болезнью, в связи с испытаниями. И наша сегодняшняя гостья видит это просто в процессе своей работы в детской реанимации. Вот еще немножко останавливаясь, может быть, задерживаясь на этом выражении, на этом состоянии, наверное, сердца человеческого — «отдать боль Богу»... Я вот в прошлой части упомянул, что мне оно очень нравится, это выражение, потому что в нем дается какое-то представление о Боге активном и с нами взаимодействующем, к нам обращающемся. Но ведь тут еще, наверное, важно, что и человеческая активность здесь постулируется? Я почему об этом спрашиваю — потому что я вот помню, в похожем контексте когда мы с кем-то говорили, вот отдать боль Богу, отдать проблему Богу, поручить эту проблему Богу, человек совершенно нецерковный и неверующий услышал в этом пофигизм. То есть, «вы, верующие — вы просто от этого закрываетесь». Ну, «отдай Богу» — это то же самое, как, другими словами, просто «не думай об этом», «да не парься!». Но правильно, что мы не про это же говорим сейчас? А вот как ты это чувствуешь? Почему это не про «не парься»? Вот я даже понимаю, что в плане твоей работы в реанимации это глупый вопрос и наивный. Я не предлагаю тебе сейчас переносить его на конкретные ситуации, когда перед тобой страдающий человек. Но если говорить именно о вере, о том, как ты проживаешь отношения с Богом, которые вот не про «не парься», а про твое активное участие — что это такое?
Т. Семчишина
— Я думаю, что если говорить с точки зрения психологии, наверное, можно назвать это формой рефлексии, да? Что когда происходят какие-то сложные события — ну, например, смерти пациентов, еще какие-то неразрешимые вещи, с которыми мы активно в рамках своих профессиональных обязанностей сделать ничего не можем, то просто забыть и как-то отодвинуть это в долгий ящик — это, наверное, да, была бы, наверное, пассивная позиция. Мне кажется — ну, может быть, я так устроена, но мне кажется, что очень важно все-таки не оставлять эти ситуации, а к ним возвращаться и их обдумывать. Пусть это будет с точки зрения психологии действительно такой рефлексией. Но если говорить с точки зрения веры, то мне кажется очень важным вот что. Когда-то я услышала это от Фредерики де Грааф. В каком-то разговоре мы с ней обсуждали тоже какую-то рабочую ситуацию, и она говорит: «Ну ты зовешь туда Бога, ты зовешь туда прийти Бога? Ты знаешь, что в какие-то моменты ты можешь требовать, чтобы Бог туда пришел? Да, Он знает это и без тебя, да, Он видит эту ситуацию, но ты можешь требовать, чтобы Божья Матерь и Господь в эту ситуацию вошли». Я не сразу это поняла, что она имеет в виду, но мне кажется, что это какая-то точка соприкосновений, точки встречи именно активности человека и активности Бога. Потому что это пространство человеческого сердца. И человек, видя или участвуя в неких обстоятельствах, где человек страдает, его призыв Бога туда — это, мне кажется, именно это и есть проявление активности, неравнодушия, неотстранения. И то же самое — если речь идет о смерти или вот о каких-то таких сложных событиях. То есть, мы, с одной стороны, молимся и отдаем Богу эту ситуацию — может быть, непонятную, может быть, с которой мы не согласны, но, вместе с тем, мы призываем Его прийти туда и освятить эту ситуацию Своим присутствием. Как дальше будет, я не знаю, но что-то страшное уже случилось, что-то трагичное уже случилось. Но призвать Бога в эту ситуацию, мне кажется, это лучшее, что можно сделать.
К. Мацан
— Я помню, в одном интервью священник Александр Ткаченко, создатель первого детского хосписа в России, сказал, что у Бога нет других рук, кроме наших. Ну это не он первым сказал — это такая известная, бесспорная, с одной стороны, мысль. С другой стороны, я помню, что в другом интервью человек тоже, много работающий, скажем так, в социальных проектах, помогающий и бездомным, и больным, к этой фразе по-другому отнесся — что «не, ну, конечно, у Бога есть другие руки, кроме наших, потому что, может быть, если Господу надо, Он Своими руками что-то сделает и без нашей помощи». И тогда человек добавил: «Ну, в лучшем случае, пальцы». Но, может быть, мы не будем множить дальше физиологические метафоры — «руки», «пальцы», но что ты об этом думаешь? Как в тебе эти слова отзываются?
Т. Семчишина
— Мне кажется, что это — опять-таки, наверное, возвращаясь к вопросу открытости сердца и открытости... ну, открытости миру, открытости человеку, причем, в совершенно разных реакциях. Мне почему-то первое, что приходит на ум, когда я слышу эти слова, это какие-то ситуации... Ну вот, например, самая простая — допустим, закончилась моя смена, и я выхожу из отделения, может быть, очень уставшей и, может быть, думающей только о том, чтобы поскорее добраться домой...
К. Мацан
— Потому что после суток дежурства.
Т. Семчишина
— Да, ну, после суток, и поехать скорее домой, и лечь спать, и вообще как-то немножечко отключиться от той реальности, которая была моей реальностью в последние 24 часа. И в этот момент, например, я вижу, что на диванчике около отделения нашего сидит женщина и, например, плачет. И, может быть даже, я узнаю в ней маму кого-то из наших детей. И здесь может быть несколько вариантов, да? Это может быть, например, мама, с которой есть у нас какой-то контакт и с которой у нас, ну, какие-то отношения даже сложились, потому что ребенок уже лежит какое-то продолжительное время. Это может быть мама какого-то другого ребенка, с которым я никогда не работала, но я знаю, что она приходит. Или, может быть, это совсем незнакомый человек. В целом, реакция моя может быть такова, что, ну, вообще-то, я закончила уже работать. Лифт — вот, пожалуйста, здесь пройти пять метров, и я сажусь на лифт и уезжаю к себе. Ну, потому что это не мое дело. Ну, плачет она — почему она плачет? Я не знаю, почему она плачет. Узнавать и как-то погружаться в это все еще я могу быть совсем не готова. Но, на мой взгляд, если так сложилось, что на выходе со смены почему-то я встретила эту женщину, ну, лучше подойти к ней, сесть и спросить ее, по крайней мере, что случилось. Или, ну, может быть, какими-то другими словами. Потому что мы все очень сильно нуждаемся в том, чтобы быть увиденными другими людьми. И, может быть, я ничем не смогу ей помочь. Может быть, я и выслушать ее не могу. А может быть, она мне как-то грубо даже ответит, или агрессивно, или... Да все, что угодно, может быть. Но в данном случае как-то Божьими руками... Что я могу, как Божьи руки, здесь, да? Я... вот как задание от Бога такое, да, это переживаю — что если человек встречается, даже если мне очень не хочется, даже если как-то вот... ну, как будто бы даже я имею моральное право пройти, но лучше все-таки подойти и спросить. Ну не захочет она другого человека рядом с собой, не нужно ей это будет — ну тогда так, как есть. Может быть, посидеть с ней какое-то время. А может быть, она пришла, потому что были ситуации, когда, например, мама потерялась просто. Ну, то есть, она должна была прийти в другое место, и она потерялась, растерялась, там, ребенок в тяжелом состоянии, и она не поняла, куда идти. И это все тоже решалось довольно просто, потому что я вернулась в ординаторскую, мы позвонили лечащему врачу и поняли, что требуется — она перепутала этажи и пришла не туда. То есть, это могут быть какие-то вещи, которые совсем не «великие», но если мы пришли в этот мир, если мы родились и продолжаем жить, и если как-то мы хотим для Бога тоже что-то делать, мне кажется, хорошо бы стараться — конечно, это не всегда получается, но — держать глаза открытыми, уши открытыми и сердце открытым.
К. Мацан
— Вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. У микрофона Константин Мацан. Не переключайтесь.
«Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. Еще раз здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан. Мы говорим сегодня с Татьяной Семчишиной — медицинской сестрой детской реанимации.
Вот до перерыва, знаешь, какую-то ты очень важную тему затронула, причем, важную, знаешь, вот мне лично в плане каких-то лайфхаков. Лайфхаков, потому что мы хотим, чтобы от наших программ была сплошная польза, и вот на практике что выносить. Я вот могу тебе признаться, что для меня вот в той ситуации, которую ты описывала — допустим, сидит человек в больнице ли, на улице, на работе ли где-то, например, плачет, и, в принципе, ситуация, с одной стороны, располагает к тому, чтобы подойти, спросить, что случилось, а с другой стороны, ты понимаешь — вот это моя проблема психологическая, честно признаюсь тебе и всему честному народу, — я боюсь вот того самого какого-то грубого ответа, неловкости, которую я могу создать, в которой я могу оказаться, боюсь почувствовать себя глупо. И боюсь одновременно и человеку как-то... Может быть, ему сейчас не нужно внимание. Вообще, я понимаю — допустим, когда мне плохо, я, может быть, не хочу, чтобы вообще меня трогали. Но это индивидуально. Я внутри себя борюсь, с одной стороны, с каким-то правильным пониманием, что, ну, хорошо бы сейчас подойти, узнать. И я вот абсолютно понимаю тебя, когда ты говоришь, что «вот мне сейчас, именно мне этот человек именно попался — ну неслучайно же это, ну Господь же все видит!» А с другой стороны, какие-то внутренние ограничители включаются. Вот что ты посоветуешь? Ты отчасти уже об этом начала говорить. Может быть, ты тоже это испытываешь. Судя по всему, тебе это знакомо. Как находить для себя внутреннюю мотивацию все-таки поступить по-христиански, громко скажем, и вот это внимание проявить, не боясь, несмотря ни на что, и быть готовым даже, там, не знаю, к неловкости, к грубому ответу, но все-таки сделать?
Т. Семчишина
— Ну, начнем с того, наверное, что касается мотивации, что, боюсь, нет готовых рецептов, потому что каждый раз и в каждой ситуации приходится делать выбор. Это не что-то такое, что идет по накатанной и что один раз уже решено, и теперь наконец-то все просто и легко.
С другой стороны, я вот о чем думаю. Господь дал нам свободу, и эта свобода — она выражается во всем. Она выражается, в том числе, в том, что решим мы сами — подойти или не подойти. Она заключается и в том, что человек может принять нашу помощь, не принять нашу помощь, нуждаться в нас, не нуждаться в нас, а нуждаться в ком-то другом. И, наверное, один из тех принципов, которые хорошо бы постараться соблюдать, это человеку эту свободу предоставить. И в каких-то ситуациях я понимаю, что мне проще все-таки тоже опираться на рецепты на какие-то готовые, и в каких-то ситуациях я для себя формулировки нашла. Вот, например, я живу на метро «Теплый Стан», где у нас находится рынок, и там переход довольно длинный из метро, много лестниц, куда довольно часто приезжают бабушки со своими сумочками-кошелочками на колесиках. И для того, чтобы подняться или спуститься (а чаще всего бабушки приезжают уже с нагруженными сумочками), ну это требует усилий, чтобы по ступенькам их поднять. И тоже кажется — ты видишь пожилого человека, который с этой тележечкой со своей цок-цок-цок по ступенькам, и реакция может быть очень разной, потому что бабушки тоже по-разному настроены.
К. Мацан
— Меня однажды так отшили, будто я хотел сумку забрать, а не поднять.
Т. Семчишина
— Да. Потому что бывает, что, действительно, ну вот люди как-то так реагируют остро. И, ну, для себя я какую-то формулировку нашла такую, что когда я подхожу, говорю: «Извините, пожалуйста, разрешите вам помочь!» — и это оставляет человеку абсолютную свободу, потому что кто-то может сказать: «Да мне и так удобно». О’кей. «Да, хорошо, очень было бы здорово». «Нет, не нужно». И... Ну, и когда... И себя чувствуешь в этом тоже свободной. И человеку ты предлагаешь, и оставляешь ему право отказаться и свободу отказаться или принять.
Конечно, гораздо сложнее, когда речь идет не о физической помощи, которая очевидна, а о помощи (или не помощи), о каком-то участии, когда речь идет о горе, слезах или какой-то сложной ситуации, и мы не знаем, что случилось. Но, мне кажется, если иметь в виду, опять-таки, эту деликатность и какое-то пространство свободы, ну, по крайней мере, может быть даже, и вопрос «что случилось?» не такой удачный... Там, что ты расскажешь, что случилось? «Мне плохо». Там, «моему ребенку плохо». Что случилось... Все плохо. Но, может быть, спросить: «Я могу вам чем-то помочь?», как бы по-киношному ни звучала эта фраза. Или: «Не могу ли я что-то для вас сделать?» И если человек скажет «нет», может быть, побыть еще, посмотреть на него и уйти?
К. Мацан
— В прошлой части программы ты говорила, когда мы начали в самом начале размышлять о том, насколько человеку в медицинском деле труднее или проще, скажем так, прийти к вере, найти утешение к вере, ты сказала: «Все мы переживаем боль и сомнения». Я вот хотел бы к этой фразе творчески придраться. Опять же, может быть, это будет связано с твоей работой, может быть, нет, но какие у тебя сомнения в вере, какие вопросы к Богу (если это одно и то же — сомнения в вере и вопросы к Богу)? Я понимаю, что ты вряд ли ставишь под сомнение бытие Божие как таковое. Хотя сейчас ты расскажешь. Но тогда чего они касаются?
Т. Семчишина
— Они действительно не касаются бытия Божия. Но... Есть, например, сомнение — это один из самых болезненных вопросов, я думаю, что не только для меня. Это вопрос, что есть благо. Что есть благо, ну, например, для конкретного ребенка. Или что есть благо для его семьи. И если мы говорим о том, что, ну, «я верю, что Господь всемилостив и благ, и в Его деснице тайна человеческой судьбы», то где это благо в какой-то конкретной ситуации, где его очень сложно разглядеть или невозможно? И что есть благо в этой ситуации? Это вопрос, который довольно часто снова и снова приходится ну как-то решать, задавать, по крайней мере, этот вопрос.
К. Мацан
— Ты имеешь в виду, может ли болезнь, например, быть благом для семьи, для человека, для ребенка?
Т. Семчишина
— Я боюсь сейчас уйти в какие-то теоретические размышления, потому что все-таки эти, наверное, вопросы имеют право задавать только непосредственные участники. Легко сидеть в студии и говорить о таких вещах. Но, скорее, это какие-то очень конкретные события или конкретные... Даже, наверное, не столько сама ли болезнь — благо. Я не буду касаться этой темы — она слишком деликатная, и она слишком индивидуальна для каждого конкретного человека. Но в процессе лечения и в процессе борьбы за жизнь мы, да, сталкиваемся с ситуациями — ну все ли мы сделали правильно и все ли мы сделали, исходя из блага, из пожелания блага, например, такой вопрос. И еще вопросы смысла, который, наверное, основополагающий — в чем смысл, где смысл? Наверное, немножко сложно говорить об этом абстрактно, но я боюсь, честно говоря, приводить какие-то конкретные примеры, потому что опасаюсь быть недостаточно бережной и деликатной к тем людям, о которых я могу рассказывать.
К. Мацан
— Когда человек надеется на чудо, а чудо не случается, это вызов вере?
Т. Семчишина
— Это очень серьезная проверка, я думаю. Потому что, как сторонний наблюдатель, опять-таки, я могу говорить о том, что очень часто чудо, которого мы хотим, оно имеет очень конкретные осуществления, да? То есть, мы хотим очень конкретных вещей, надеясь на чудо. Например, в ситуации болеющего ребенка хотим его выздоровления во что бы то ни стало. Вопрос блага в этом тоже очень важен, потому что иногда, например, в силу ряда причин, осложнений, лечения мы, как медики, можем понимать, что если даже ребенок выживет в этой ситуации, то его жизнь не будет полноценной. Он, например, ну, не сможет никогда ходить или не сможет говорить, или еще чего-то не сможет. То есть, его выживание физическое — оно не будет означать качества жизни и полноты этой жизни. Ну, хотя о полноте, наверное, можно говорить в духовном смысле, и мы, наверное, не будем эту тему затрагивать. Но я вижу, например, несколько вещей и могу поделиться такими размышлениями — что чудо иногда может быть в другом. Мы просим конкретного чуда в выздоровлении, а чудо случается, выражаясь в каких-то других вещах, хотя ребенок погибает, например, и этого выздоровления мы не получаем.
Но когда я говорила еще о том, что это такая проверка того, что стоит наша вера... С одной стороны, мы помним прекрасно все евангельские строки — «просите, и что бы вы ни попросили Во Имя Мое, да будет вам», С другой стороны, это тоже достаточно известные слова — о том, что «что нам дороже — сам Бог или Его блага, или Его благодеяния?» И вот в ситуации, когда мы просим и не получаем, очень бывает сложно, но возможно сохранить веру в то, что Бог всемилостив и благ, и неизменен, и принять из Его руки то, что происходит, даже если мы сейчас этого не понимаем. И даже если очень больно. И даже если эта боль потери разрывает сердце.
Но я вот, наверное, не посмею здесь говорить о наших родителях, потому что действительно для этого каждый проходит свой путь, и свой путь осмысления, и свой путь веры. Но вот здесь очень серьезно встает вопрос, насколько дорог мне Бог. Если я не сомневаюсь в Его существовании, если Он был здесь, если Ему небезразлична судьба моего ребенка, если Ему небезразлично все, что происходит с нами, как дальше строить эти отношения, если случилось то, что случилось.
И почему-то вот хочется мне еще одним поделиться — тоже важным, мне кажется, моментом таким. Однажды мы провожали семью, у которой умер малыш. Было отпевание, и батюшка наш, больничного храма после того, как отпевание закончилось, он подошел к супругам, к родителям малыша, обнял их и сказал: «У вас было время надежды, теперь оно закончилось, и наступает время веры и любви». И это настолько точно отражает состояние... Ну вот, по крайней мере, это такое было точное описание для этой конкретной семьи, потому что они до последнего надеялись. И сейчас, когда все закончилось так, как закончилось, они возвращаются домой, но возвращаются домой, к сожалению, с погибшим ребенком. Но наступает время, когда ты можешь верить во встречу, ты можешь верить в то, что любовь не заканчивается земной жизнью, и что любовь продолжается. Вот, мне кажется, это какое-то максимально точное описание того, что может происходить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Вот буквально предвосхищаешь ты ту тему, о которой я хотел бы в этой последней части нашей программы поговорить, без которой, конечно, наш сегодняшний разговор был бы неполным. В том смысле, что мы всю программу говорим о твоей работе, о том, что ты видишь на работе, как медицинская сестра в детской реанимации, о трудных ситуациях, боли, страдании, смерти как о вызове вере. Как о вызовах. Но что-то мне подсказывает, что этим, скажем так, духовная палитра твоей работы не исчерпывается, и наверняка есть место и наблюдениям встречи с надеждой, с любовью, с тем светлым, что происходит. И это тоже связано с верой, может быть, дает ей расти, укрепляться, убеждаться, утешаться, получать от Бога утешение. Вот насколько в этом смысле тут твоя работа на твою веру влияет? Был ли пройден какой-то путь — вот не с точки зрения вызова и проверки, а с точки зрения вот ее еще большего какого-то раскрытия и, ну, если угодно, открытия красоты Божьего замысла о нас всех?
Т. Семчишина
— Мне действительно не хотелось бы, чтобы у наших слушателей создалось впечатление, что где-то мы на передовой, где постоянные испытания и непрерывные вызовы жизни и вере. (Смеется.) Хотя, я говорю, конечно, это часть тоже нашей повседневной жизни.
Изменилось ли как-то само понимание, да? И как-то больше раскрылось ли видение Божьей красоты? Мне кажется, что очень явно в наших вот повседневных делах, в нашей повседневной работе раскрывается красота встречи. Красота встречи с человеком. Потому что, несмотря на то, что иногда рутина подразумевает какую-то скорость — что один, второй, третий, это поток людей, но эти лица и судьбы, которые проходят, это, конечно, удивительные какие-то такие нити и удивительные переплетения. Огромное у меня уважение вызывают наши родители и дети. Хотя с детьми мы не всегда имеем возможность общаться — ну, потому что, в силу особенностей отделения, мы можем уже видеть их в медикаментозной коме и под аппаратами, но с кем-то мы общаемся, и это люди, которые дарят огромную радость, как бы это ни странно показалось, и удивление, и удивление жизни. И... Ну, мы тоже меняемся, видя этот свет и видя эту красоту.
И, конечно, не могу не вспомнить одну из наших недавних таких историй, когда у нас полгода лежал малыш, и ему нужна была почечно-заместительная терапия. Ну, поэтому он был в сознании, он мог общаться. У него была масса каких-то игрушечек, книжечек. И мы его очень полюбили все — женская часть коллектива точно, но даже наши реаниматологи, конечно, они с большой нежностью относились к этому малышу. И поскольку он был у нас достаточно долго, и, конечно, для ребенка ситуация непростая — да, он днем находится с мамой, но он все равно в относительно незнакомом пространстве, на ночь он должен оставаться один, незнакомые люди, которые постоянно меняются и которые какие-то процедуры проводят. Но он, как любой ребенок, растет, смотрит на мир, чему-то учится, что-то ему нравится, что-то ему не нравится. И он это все разделял с нами. Мы научились читать, играть, какие-то новые вещи придумывали для того, чтобы его порадовать. (Смеется.) И мы многому учились...
Я не знаю, как ответить на этот вопрос, мне немножко сложно. Наверное, мне даже сложнее ответить на этот вопрос, чем на вопрос касательно вызовов. Но мы видим, насколько... Вот я думаю, что благодаря работе это тоже очень проявляется. Мы видим, насколько мир разный, насколько люди разные. Иногда, как бы банально это ни прозвучало, насколько уникален путь каждого человека и насколько все бывает неоднозначно, и не надо торопиться с выводами о человеке, например, или о семье. Лучше всего не пытаться со своими какими-то понятиями «правильными» на семью наседать, а побыть рядом с ней и сопроводить. Это, наверное, лучшее, что мы можем сделать. Этому работа очень учит. И она всегда напоминает о том, что Дух Святой — Он не в грохоте, а Он в тихом веянии ветра, вот в такой деликатности, нежности и соприсутствии. Это очень явно всегда.
К. Мацан
— Не могу тут не спросить, раз уж прозвучало имя чрезвычайно дорогого мне митрополита Антония Сурожского. Дорогого — в смысле, автора, пастыря, чьи тексты во многом вообще меня, конечно, тоже к вере привели и сформировали, видение каких-то вещей. Он много говорит о необходимости... Не необходимость — плохое слово «необходимость»... о молчании, о возможности молчания. В каких-то ситуациях быть с человеком рядом, без слов, просто быть, присутствовать, чтобы суть твоя была здесь, вместе с ним. И, с одной стороны, в общем-то, не так уж редко мы об этом говорим — о том, что слова часто не нужны лишние. А с другой стороны, так ли это просто на практике? Владыка Антоний тоже в своих текстах... Мне даже довелось один переводить с английского на русский, ранее не опубликованный по-русски текст. Вот об этом он там подробно размышляет — что тоже по-разному можно молчать. Можно просто прийти и помолчать. Ну вот я пять минут помолчал, вроде как, и исполнил завет владыки и больше... пойду дальше, поработаю. Можно молчать, говорит он, с таким достаточно напускным видом и молиться внутренне, показывая, что «вот, вот я молчу наполненно и молюсь за того человека, который рядом со мной». Может быть, такого молчания тоже не надо.
И мой вопрос к тебе, собственно, простой: а что это такое на практике? Удавалось ли, вот удавалось ли этот совет владыки воплощать по-настоящему? Я спрашиваю без подвоха, потому что мне это неизвестно — мне не удавалось, не было повода проверять это. А у тебя, наверное, поводов предостаточно.
Т. Семчишина
— Это совет, наверное, во многом «на вырост». Потому что это то, к чему можно всегда стремиться и пробовать, пробовать, пробовать снова, как и множество других советов, которые владыка дает. Но ты помнишь эту ситуацию, которую мы обсуждали, этот пример — если мама сидит около отделения заплаканная. Иногда... ну здесь какая-то чуткость, наверное, все-таки нужна. Потому что иногда, может быть, действительно один из способов проявить участие — это сесть рядом с ней. И, может быть, не сразу начать говорить, предлагать, и это тоже может быть такой формой, ну, «я свое дело сделал, могу теперь идти, быть свободнее». Я подошел, спросил: А ничего не надо? Помочь вам?" — «Не помочь». — «Отлично!» И с чистой совестью уходить домой.
К. Мацан
— Я прямо себя узнаю, сейчас ты описываешь...
Т. Семчишина
— Но посидеть рядом и как-то прислушаться — может быть, человек что-то скажет, а может быть, нет, и вот, как это владыка часто называет, «из глубины молчания задать вопрос», это уже, наверное, уже такая способность и какая-то душевная внимательность более высокого уровня.
Удавалось ли или не удавалось — я не знаю. Я не знаю, не мне судить, но...
К. Мацан
— Надо спросить у тех, рядом с кем ты молчала.
Т. Семчишина
— Вот я точно знаю вот что. Иногда мы с коллегами с нашими тоже обсуждаем какие-то сложные ситуации, которые случаются у нас на работе. Это могут быть и конфликты, например, с кем-то из родителей или какие-то ситуации кризисные такие, когда не знаешь, как реагировать, и довольно часто я слышу от наших девушек-медсестер вопрос (ну, он такой даже риторический), что «ну я не понимаю, что говорить, я не знаю, что сказать». Вот идет человек, который вот только что вышел из палаты, где умер ребенок его. И, вроде, с одной стороны, я тоже с ними работала, и как-то хочется выразить им соболезнование, но я боюсь подойти, потому что я не знаю, что сказать.
И однажды, когда мы беседовали с человеком вне нашей сферы, и я вдруг поймала себя на мысли, что у меня вопрос этот не возникает — о том, что сказать. И, наверное, можно считать это вот таким плодом наследия владыки. Потому что я не владею какими-то техниками и словами, которые всегда срабатывают, что придает мне уверенность и ту самую мотивацию и отсутствие страха в том, чтобы подойти к тому-то. Но иногда я понимаю, что ты можешь, даже переступив, там, через собственные неудобства, страх внутренний или все, что угодно, но просто подойти, и этого бывает достаточно. Иногда из этого рождаются слова, иногда нет. И иногда бывает, что... ну особенно когда ситуация крайне напряжена в силу переживания... И говорить, что... Просто я понимаю, что говорить что-то — довольно глупо. Да даже не только желание исполнить совет владыки, а просто слова неуместны. Ты в этом, может быть, минуту, две, пять, не знаю, сколько, будешь, а потом всегда можно спросить у, там, родителя, например, у мамы: «Вы хотите, чтобы, там, я осталась, или уйти?» И принять тот ответ, который будет озвучен.
Но мне кажется, что я бы, наверное, так отреагировала на этот вопрос — мы очень недооцениваем роль тишины и роль молчания. И как-то иногда как будто есть какое-то клише, что вот эта тишина и молчание — это отсутствие действия. Или это отсутствие, там, наполненности действия, наполненности смыслом. Хотя очень часто оно может быть гораздо более значимым, чем любые слова, сказанные от души, формально, те, не те. Часто слова действительно не имеют значения, мы об этом забываем. И отношение человеческое — оно не обязательно выражается в словах. Оно может быть в жесте или во взгляде выражено.
К. Мацан
— Вот мы на радио, к сожалению, не можем вообще без слов обойтись. Иначе это была бы тишина, которую было бы странно слушать. Но пускай наша сегодняшняя беседа, вот чьи-то слова сказанные, послужит к тому, чтобы, их услышав, нам всем захотелось — я это говорю абсолютно искренне и ответственно — немножко помолчать и побыть в тишине, но в такой вот не отсутствующей тишине, а вот именно в том, о чем ты сказала, — в тишине присутствия и в наполненном молчании рядом с ближними, с тем, кому сейчас нужна наша помощь.
Спасибо огромное тебе за нашу сегодняшнюю беседу. Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами была в программе «Светлый вечер». Я уверен, не последний раз на радио «Вера» мы с тобой общаемся, так что до новых встреч на волнах нашей радиостанции.
Т. Семчишина
— Спасибо большое! Всего доброго!
К. Мацан
— Счастливо! До свидания!