У нас в гостях была актриса, соучредитель фонда поддержки людей с особенностями развития «Я есть» Ксения Алфёрова.
Наша гостья рассказала, что привело её к созданию благотворительного фонда, оказывающего поддержку людям с особенностями развития, и каким образом ей удается совмещать благотворительную деятельность, творческую работу и семейные заботы.
Ведущие — Тутта Ларсен, Василий Рулинский.
Т. Ларсен:
— Здравствуйте, друзья! Это проект «Делатели» на Радио ВЕРА. Я Тутта Ларсен.
В. Рулинский:
— Я Василий Рулинский, пресс-секретарь синодального отдела по благотворительности. У нас в гостях сегодня Ксения Алфёрова, соучредитель благотворительного фонда «Я есть!», актриса театра и кино. Ксения, добрый день.
К. Алферова:
— Здравствуйте.
Т. Ларсен:
— Добрый день. Очень приятно.
К. Алферова:
— Уже вечер, наверное.
В. Рулинский:
— Ну да, у кого день, у кого вечер.
К. Алферова:
— Рабочий день продолжается.
В. Рулинский:
— Да. Ксения со своим супругом Егором Бероевым, получается, уже 12 лет назад учредила благотворительный фонд «Я есть!». Этот фонд, мне кажется, один из самых таких ярких.
Т. Ларсен:
— Поддержки людей с особенностями развития.
В. Рулинский:
— Вот. Вот замечательная такая актерская среда, замечательный супруг, ничто вроде бы не предвещало. И вот появился фонд. Он появился как такое эмоциональное решение, и вот сейчас вот вы...
К. Алферова:
— Абсолютно. Потому что в нашей семье по-другому и не могло быть.
Т. Ларсен:
— Но это правда интересно, потому что одно дело, когда ты занимаешься благотворительностью, то там, то сям, что-то провёл, да, там, какие-то благотворительные спектакли, например, да, какой-нибудь аукцион, не знаю, там, кого-нибудь куда-нибудь пригласил. А другое дело, это фонд. Это уже профессиональный фонд.
В. Рулинский:
— Серьёзная история.
К. Алферова:
— Нет, ну, я думаю, что, если бы мы знали, что такое фонд, не знаю, мы стали бы вот и ввязываться. Да нет, ну, наверное, мы бы стали. Мы просто сильно не задумывались в тот момент. Ничто не предвещало. Я вот сейчас уже, я тоже раньше думала, что, может быть, ничто не предвещало, но теперь понимаю, что очень даже многое, потому что все-таки я в советское время росла. И как ни принято ругать Советский Союз, но, на мой взгляд, ну, по крайней мере, у меня весьма... Ну, то есть, я ничего не могу плохого сказать про ту страну, в которой я жила. Я к тому, что мне очень повезло со школой, с педагогами, и я такая была очень... С детства, ну, то есть, так меня воспитали.
В. Рулинский:
— За добро?
К. Алферова:
— Страшный патриот.
В. Рулинский:
— А, патриот, да.
К. Алферова:
— Ну, то есть, мне казалось, что вообще всё добро, оно вот, собственно говоря, в моей стране, в моей семье, в моей школе, это вот добро. И нет, меня учили не быть вот всё-таки... Я знаю, что это поколенческая вещь, я в этом уверена, потому что я как работодатель, да, ну, там, принимаю людей на работу в фонд. И у нас, например, ценз 40+. В какой-то момент я сказала, только 40+, и не ниже. Ну, сейчас у нас, правда, там работал 24 года было человеку, но это какое-то было исключение из правил. Ну, потому что вопрос ответственности, он, если мы говорим, и опять же, я же говорю, понятно, что везде есть свои прекрасные исключения, но в общем и целом это страшная беда, потому что, соответственно, вот у нас директор, ну, как директор официальный, Егор, заместитель директора, там, Марьяна, вот мы с ней практически ровесницы, потому что всё-таки, я понимаю, что это вещь, воспитанная в школе, на самом деле, ну, в семье, наверное.
Т. Ларсен:
— То есть вам нужны люди с советским бэкграундом?
К. Алферова:
— Нет, не в бэкграунде. Дело в понимании, что это твоей личной ответственности. То есть ты понимаешь, что если ты что-то начал делать, а тем более, если это благотворительность, то за тобой же стоит судьба людей, их жизни, их здоровье, их будущее в какой-то там степени, в какой-то степени зависит там от тебя, да, будешь с этим заниматься или не будешь. Понятно, что Господь всё управит, но Он там почему-то выбрал, у тебя есть определённый набор качеств, соответственно, Он тебя выбрал, чтобы ты вот это делала, там, ты делаешь. А у них вот, там, ну, я условно их сейчас назову, там, не хочу всех ругать, но двадцать плюс, наверное, то есть я просто, у нас такое, очень много было таких уже сотрудников, они очень милые, они такие очень... Они такие восторженные, то есть им хочется делать добрые дела. Но всё это пока дело не доходит до рутины. Ну то есть у нас много же мероприятий, например. То есть вопрос коллектива, что если ты в коллективе, то ты же не сам по себе. То есть ты всё время ищешь кто-то, кто от тебя зависит, от твоих поступков или непоступков. То есть это может быть семья, то есть это распространяется на всё, на всё. У них это абсолютно отсутствует.
Т. Ларсен:
— То есть они безответственны.
К. Алферова:
— Они абсолютное я, я в пространстве. И я могу это, а завтра я могу то, а мне больше это не нравится, поэтому тут я немножко попробовал, а теперь я пойду туда. И более того, иллюзия, что они могут всему научиться и быстро. Ну вот в интернете раз — прошел там курсы, тебе дали диплом, и ты уже психолог, а потом ты, я не знаю, еще кто-то, а потом еще кто-то. Это очень вот ощущение именно трудиться. Я не могу сказать, что я вот сталкиваюсь с тем, что они умеют трудиться. И вот так, знаете, изо дня в день, рутинно, неинтересно, может быть, что-то делать.
В. Рулинский:
— Я все-таки не могу понять, как это связано с историей. С Советским Союзом. Да, с тем, что предвещало что-то.
К. Алферова:
— Потому что меня научили, я понимаю, что меня научили этому в детстве и в школе во многом. У нас такая школа была очень дружная, такая хорошая школа. Неравнодушию. Ну, то есть, что я не могла, вот это вот «Тимур и его команда», что все зависит в той или иной степени. То есть, я должна помогать бабушкам, дедушкам, там, мусор то есть, если я собираю, у нас же не просто мы собирали там металлолом или коробки, то есть, это же для чего-то было. Потом я помню, например, я с детства берегу воду, потому что я посмотрела мультик. Помните, вы должны помнить, такой мультик был черно-белый. Там перед выходом на работу мужчина, его показывали очень часто по телевизору, он умывается и забывает закрывать кран. И весь день работает. И там в мультике показано, как из крана вытекает сначала весь дом, потом река, мировой океан. И дальше, в общем, всё высыхает, вся планета, и он возвращается, и падает последняя капелька, и всё. Я помню, на меня такое впечатление неизгладимое совершенно произвело. Ну, я просто помню вот этот мультик, там, не знаю, ролик про скорую помощь, которая ехала, тоже такой был очень известный, как социальный ролик, сейчас так это называется, в советское время. Потом там, я не знаю, что там про древесину нам рассказывали, я донимала, там, когда у нас во дворе, я вышла однажды, а у нас там деревья рубят, и я помню этих... Меня, кстати, потрясло, что они со мной беседовали и мне отвечали очень терпеливо. Эти женщины, которые пилили ветки, ну, рубят, я говорю, а что вы будете с ними делать, с этими деревьями, которые... Почему вы рубите, во-первых? Ну, то есть, как-то меня так научили, что... Это, наверное, ужасное качество.
Т. Ларсен:
— До всего есть дело.
К. Алферова:
— Да, всего есть дело. Я поинтересовалась. А он такой, не паря, не паря. Ужасно. Они говорят, вот мы, ну, как бы, вот они там, липы какие-то старые. Я говорю, а что вы будете делать потом с этими деревьями? Они говорят, выбросим. Я говорю, как выбросим? А мне же в школе рассказывают, что древесины не хватает, там, как надо беречь бумагу. Я, честно, вот выполняла все это, берегла. Она говорит, из этого нельзя делать бумагу. Они очень подробно мне все объясняли. Я говорю: подождите, ну можно же придумать, что из них можно сделать. Ручки, ну что-то там я стояла, придумывала на ходу, что можно сделать из лип. Я помню, что письмо Горбачеву пошла писать, требовала маме, чтобы она отправила. Поэтому я к чему? Что да. И потом, когда Егор тоже рассказывал, вот его дедушка учил, например, вот если во дворе или в школе есть обязательно ребёнок, который там, ну не знаю, типа самый толстый или сопливый, я не знаю, по какому-то такому принципу, что с ним никто не играет, он там в углу стоит. Что если вдруг такой есть, то ты должен, это твоя обязанность подойти к нему и с ним дружить. Обязательно присядь его и...
В. Рулинский:
— Это в семье воспитывалось, да?
К. Алферова:
— Вот у него так ему, да, рассказывали. Ну, это я тоже помню, у нас во дворе как-то у нас такого не было. У нас там девочка была Зина, взрослая, с синдромом Дауна.
Т. Ларсен:
— Ну, в общем, вы хотите сказать, что на самом деле то, чем вы сейчас занимаетесь, это как-то обусловлено воспитанием определенным?
К. Алферова:
— Абсолютно, абсолютно.
Т. Ларсен:
— То есть это всё-таки в природе должно быть у тебя, какая-то жилка должна быть.
К. Алферова:
— Ну да, ну то есть определённый набор качеств, плюс почему-то тебе должно быть до этого дело. Наверное, может быть, я думаю, что ты потом уже понимаешь, что это... Ты потом уже, когда ты уже ввязался, понимаешь, Кто главный, что это не ты делаешь. Всё. Ну для того, чтобы ввязаться, наверное, должна быть самонадеянность какая-то или ещё что-то. Ну просто невозможность пройти мимо. Вот эта несправедливость, вот чувство какой-то несправедливости, хотя отец Алексей, мой духовник, он терпеть не может там слово справедливость.
В. Рулинский:
— Ну да, справедливость в аду, обычно, как говорят священники.
К. Алферова:
— Как там, наверное, кто что под этим подразумевает, но имеется в виду, ну почему вот если у меня есть, а у них нету? Потом, знаете, я росла все-таки, ну к тому моменту я уже была человек... Ну как, я уже старалась ходить в храм. То есть у меня никогда не была воцерковлённая семья, но у нас были дома иконы, у нас там, не знаю... И бабушка у меня такая особенная, мама, в смысле вот доброты и любви в семье было много. Поэтому там это не называли какими-то там, да, определёнными словами, но всё равно тоже важно же, в чём ты растёшь. И бабушка, например, у меня, которая до сих пор жива, вот ей 102 года. И она, как сказал один там батюшка, он говорит: «Пятую заповедь она выполнила, до сих пор чтит родителей». Правда, она их очень чтит, своих родителей. И с такой любовью о них и уважением рассказывает все время. И первое, что она вспоминает, кстати, когда она рассказывает, это про родителей, про папу, про маму. Она бесконечно может рассказывать, какие они были. И вот она очень...
Т. Ларсен:
— Это мамина мама, да?
К. Алферова:
— Да. Она такая вот, она всегда отдавала. То есть она такая вот про добро, такое ходячее добро. При том, что она юрист, она много работала. Поэтому, в принципе, то, как он образовался, я имею в виду, если рассказывать хронологию событий, то это такое стечение обстоятельств. То есть, да, мы попали, нам кто-то рассказал, пришли в интернат, увидели и поняли, что есть такая категория людей, и ужаснулись там тому, что они никому не нужны.
В. Рулинский:
— То есть, пришли вместе с Егором уже, да?
К. Алферова:
— Ну да, да так. То есть, так много мы рассказывали, ну что это, в общем, наверное, сейчас я уже понимаю, не столь важно. Ну то есть, мы должны были там оказаться, наверное. Потом, а я начала про семью говорить, что в принципе, ну как, мне дано-то много было с самого начала. То есть, я понимаю, я родилась в такой семье таких ярких родителей, да. Ну, соответственно, все-таки примерно все одинаковые, достаток у всех был, наверное, в советское время, но не совсем одинаковый. Ну, то есть мне одни сплошные бонусы, которые мне жизнь давала.
В. Рулинский:
— Ну и такая любовь, всепоглощающая, ну не поглощающая, там плохое слово, всеобнимающая.
К. Алферова:
— Бабушки, родители, в общем, было не до меня, конечно, в большей степени. Нет, но ей, когда мама была, то да, у меня всегда было. То есть мама в этом смысле, она такая стопроцентная мама. И вкусная еда, и всё, и всё. Но больше даже, я помню в какой-то момент просто... Это не потому что... Опять же, это вот сейчас, если задним числом объяснять, это же просто тоже как порыв какой-то. Но всё равно у тебя где-то это сидит. В какой-то момент ты понимаешь, что... Просто когда ты видишь, как люди живут вокруг, а если у актёра есть возможность много ездить и путешествовать, в разных городах бывать, то ты понимаешь, что вся твоя жизнь — это один сплошной бонус, который тебе дали. Ну, то есть ты не нуждаешься, у тебя есть еда, у тебя всё есть, на самом деле. Здоровье, успех.
Т. Ларсен:
— С другой стороны, у тебя есть талант, который ты реализуешь в своей профессии. Ведь это же тоже бонус. — Не зря же говорят, что в театре служат, да? То есть, ты профессиональная актриса, значит, у тебя есть служение.
К. Алферова:
— Согласна.
Т. Ларсен:
— А получается, что, как бы, ну, вам пришлось оставить эту профессию, по сути?
К. Алферова:
— Ну, нет. Ну, первые два года, да. Я, конечно, ну, чтобы что-то построить, нужно... Ну, то есть нужно этим заниматься прямо с утра до вечера. И отец Алексей, например, очень переживал. Он так, когда мы так рьяно взялись за дело, ну, ты же ничего не слышишь, не видишь. Вот там такая несправедливость!
Т. Ларсен:
— То есть на самом деле благословения такого прям стопроцентного не было.
К. Алферова:
— Нет, было, было. Он просто так переживал, уже наблюдая, просто как это... Просто это мы так прям во всем... Через год уже стали очень таким известным фондом, достаточно большим, что маленький срок очень для фонда. Но он, помню, очень аккуратно так говорил. Он говорит: «Ну вы понимаете, что если вы за это взялись, то вы уже не можете этим не заниматься в будущем. То есть вы теперь должны всё же... Может быть, вы...» Он пытался, он пытался, ну понимая природу человеческую. Пытался немножко, чтобы мы не так рьяно брались за дело, а так на долгую дистанцию наши силы распилили, понимая, что все равно настанет момент, когда ты немножко устанешь. И мы говорим: «Что вы, отец Алексей? Конечно, мы все понимаем и знаем». И он так аккуратненько пытался притушить эту деятельность. Нет, ну, иногда, периодически, конечно, ты думаешь. Нет, ну всё-таки нет. Оно, когда я поняла, знаете, до смешного доходило. Вот на тот момент, например, у нас был водитель. Там сейчас его нет, слава Богу. Слава Богу, потому что я не люблю, когда водитель. Я люблю, когда я сама себя вожу за рулём, честно, если... Вот, а тогда он у нас был, и я помню, что он удивлялся страшно, что... То есть если я еду на встречу... Если мы едем на встречу, связанную с фондом, то это невозможно, чтобы негде было припарковаться, например. То есть даже в местах, где нету мест никогда на парковке, я говорю: «Гена, вы не переживайте, я уверена...», что там вот это прям доходило до... И Гена, помню, я говорю: «Гена, вы понимаете, это же мы с вами...» Это какой-то момент, когда я поняла, что я тут вообще ни при чём. То есть у меня есть я с определённым набором и хороших, и не очень качеств, на самом деле, которые позволяют вот это, там, болтливость или ещё что-то, ещё что-то, что позволяет мне, может быть, какая-то бесцеремонность в какой-то степени, поэтому я как-то с людьми обычно сразу не церемонюсь, начинаю что-то рассказывать или ещё что-то. Раньше так было. Сейчас уже, наверное, нет. И поэтому я поняла в какой-то момент, что мы просто, я так, ну, как бы, мы такой, как трансформатор, что ли, и то, что какие-то люди, которые приходили, как это... То есть я про них даже не знала, а вдруг там кто-то услышал, прочитал, а нате вам это. То есть поначалу прям было на самом деле не то, чтобы просто, но очень много давали фонду.
В. Рулинский:
— Это программа «Делатели» на Радио ВЕРА. Мы говорим с Ксенией Алфёровой, актрисой и сооснователем фонда, благотворительного фонда «Я есть!». Ксения, вот часто...
К. Алферова:
— Ой, можно я вас извините, что я вас перебью? Соединить одно с другим хочу.
В. Рулинский:
— А можно ещё одно слово? Поддержать работу фонда можно на сайте "Я есть!«.ру. Вот. А Ксения что-то ещё хотела сказать?
К. Алферова:
— Да, если мы начали с другого, с молодого поколения, они же всё равно в другом информационном пространстве выросли. Очень модна психология у них сейчас, где совсем другие вещи, немножко всё с ног на голову. Потому что я точно знаю, что у нас всё получалось, потому что мы очень быстро поняли, что это не мы такие великие тут всё это делаем, а что нас используют, потому что мы это можем делать. А у них вот с этим проблема, потому что их так воспитали книжки, интернет, что у них ощущение, что они стоят в центре вселенной, и вот эти потоки энергии. То есть, если ты хочешь, то ты всё можешь. И я помню много бесед, говорю, понимаете, да ты можешь, но с помощью. Не ты в центре, ты не можешь быть Богом, ты не всемогущий.
В. Рулинский:
— И это сложно понять.
К. Алферова:
— У тебя ничего не получится, если ты не попросишь о помощи. Ну вот просто совсем ничего.
Т. Ларсен:
— Слушайте, ну мне кажется, в 20 лет всемогущие все. Вот я не знаю, я помню себя в этом возрасте. Пока тебя там какую-нибудь стену не размажет в той или иной степени жёсткости, пока ты реально не встретишься с чем-то, чего ты не можешь преодолеть, ты будешь считать себя всемогущим. А как иначе? Бессмертный, всемогущий. Это нормально.
В. Рулинский:
— Еще на самом деле комплексы. Есть наоборот комплексы того, что человек иногда в себя очень сильно не верит. И наоборот себя вообще там ни во что не ставит абсолютно.
К. Алферова:
— У меня так было. Я могу про это много рассказать, но не буду пока.
Т. Ларсен:
— Но мне все-таки хотелось вернуться именно к теме профессиональной деятельности. То есть пришлось реально на какое-то время себя убрать из своей профессии.
К. Алферова:
— Да, потом очень жалела.
Т. Ларсен:
— Правда?
К. Алферова:
— Но в какой-то момент, я просто, нет, потому что у меня было два таких, у меня были до фонда, это была семья, когда я прям решила, что это важнее, чем что бы то ни было, отказывалась. Потом фонд. А потом какой-то момент пришел, когда, когда ты смотришь опять обратно. И в этом моменте, в котором ты сейчас находишься, ты думаешь: ну а зачем, а я бы могла бы, а я бы от того не отказалась бы, от того, и я бы сейчас была просто, не знаю, везде. Но потом, конечно, там, в следующую минуту ты думаешь: нет, ну, на тот момент в жизни это было ровно так, и это было правильно. Более того, я, например, знаю, что уже теперь, что меня-то, ну не меня, всех очень любит и очень бережёт. Ну то есть я просто наблюдаю вот сейчас, что со многими там какими-то знакомыми происходит, ну как работает вот тщеславие именно. И вот там, где они сейчас оказываются, это очень страшно.
В. Рулинский:
— Может, это промыслительно было?
К. Алферова:
— Да, абсолютно. То есть я понимаю, что если бы мне дали сразу и много, то... Ну, я думаю, что фонда бы точно... У меня бы не хватило на это ни времени, ни сил, ни чего-то. Да и не только фонда. Я думаю, на ребёнка бы тоже я как-то поспокойнее к этому относилась. А я вот в вашем... И столько бы всего не вложила.
Т. Ларсен:
— Мне понравилось, я читала ваше интервью, вы сказали, что, на самом деле, никогда не было столько публичности, как после появления фонда, что такого внимания к вам прессы и публики, что как бы столько публикаций, столько интервью сразу случилось. То есть какой-то инфоповод был такой очень, на самом деле, качественный.
К. Алферова:
— Мы использовали очень его всё время.
В. Рулинский:
— Свой ресурс.
К. Алферова:
— Конечно, потому что это основной наш был ресурс, мы им и пользовались, и продолжаем.
Т. Ларсен:
— Часто, когда организуется благотворительный фонд, происходит для верующего человека такое ощущение, что ты делаешь Божие дело. Но я встречал ещё тоже такой подход, и он для меня непонятен. Когда человек делает добрые дела, или даже какую-то организацию благотворительную возглавляет, или что-то делает в ней, и при этом никак особо эту деятельность для себя не рефлексирует, не коррелирует со своим опытом веры в Бога. Вот это для меня загадка. У вас это как происходит? Как у вас это всё связано?
К. Алферова:
— Я как-то вот никогда, вот чтобы я это называла или даже так чувствовала, вот, мы такое божье дело делаем. Нет. Ну, то есть я просто делала то, что... Потому что, на самом деле, люди с ментальными особенностями, ну, то есть то, вот, с чем сталкиваются семьи, с чем... в каких условиях живут эти люди в интернатах, особенно во взрослых, ну, это очень страшно.
И это одни сплошные проблемы. Поэтому, когда ты понимаешь объём задачи, это было достаточно быстро, я помню, когда мы поняли, что это невозможно. Ну как, взять систему государственную? Что мы можем с ней сделать? Уже сформированную, да? То есть понятно, что её надо менять. Но мы вот тут такие сидим вдвоём, и как мы можем это поменять? Я помню, это был один день какой-то, когда я сидела придавленная масштабом что ли беды. И я помню, что Егор тоже вошёл примерно с таким же настроением. Я сижу, я думаю: и мне это зачем всё надо? И как это я могу всё делать? Это же невозможно. И у меня просто характер такой. Я на бабушку мою очень похожа. Мы с ней вот просто в силу определённых... Ну, то есть вот нас так создал Бог. По-разному же всё, набор качеств. Я просто физически не могу находиться в унынии или в каком-то долгом таком... Мне надо сразу что-то делать, мне надо что-то делать, делать, я начинаю что-то делать, как та самая, или вот я в этом смысле классическая лягушка вот эта с маслом, которая, значит, дёргается, дрыгается, бессмысленно может быть, но что-то надо делать. Вот, и поэтому я помню вот этот ужас, потом я думаю: так, стоп, ну, есть же, ну, то есть, есть то, что я понимаю, ну, вот, на своём каком-то очень маленьком, мне вот теория малых дел, она самая правильная. Но я к тому, что это я не формулировала, как-то я не называла это. То есть это просто дело. Но мы же уже решили, надо его делать. Ага, надо делать. Как делать? Что я могу? Столько я не могу, столько я не могу, вот могу вот столько. Маленько. Значит, я буду делать вот ровно столько, сколько я понимаю просто. Ну вот и делать, и делать, и делать, и делать. И вот насколько там я могу, буду делать.
В. Рулинский:
— Ну вы же это через себя пропускаете, через своё сердце, вы вкладываете в эту душу, вы как-то...
К. Алферова:
— Ну по-другому-то не получится, конечно.
В. Рулинский:
— То есть, грубо говоря, у человека, который далёк от Творца, далёк от Бога, ну у него сердце может и не откликнуться, посмотрите, сколько... Ну я сейчас никого не хочу осуждать, но... Сколько людей не помогает? Люди в интернатах, люди с визуальным нарушением.
К. Алферова:
— Знаете, что я обратила внимание, опять же, тоже не хочу никого, потому что у меня есть и другие примеры тоже, что люди простые, ну то есть вот чем человек менее состоятельный, тем он охотнее откликается, чем у него быстрее откликается. Он может даже сначала что-нибудь такое сказать или поворчать, или еще что-нибудь, но у него именно откликается вот это сочувствие. Сочувствие в нем оно живет, потому что, ну то есть он сам, у него столько проблем, видимо, то есть он вот в этом живет. Чем выше люди поднимаются, тем достучаться до них сложнее.
В. Рулинский:
— Точно.
К. Алферова:
— И они так, ой, нет, они головой-то понимают, что проблема, ну примерно так. «Ну как же вам помочь? — говорят они. — Ух, даже не знаем, ну как же вам помочь?»
Т. Ларсен:
— Деньги, дайте деньги. Всё просто.
К. Алферова:
— Я даже в этой студии рассказывала, как мы в одном ювелирном салоне делали такие посиделки литературные, ну как бы предполагала как раз пасхальный. К моему таланту, да, приложилась еще вот такая большая энергия самого праздника, понимаете, ну то есть там остаться равнодушным просто было, ну, невозможно. И очень о ним все понравилось, то есть вот это десятая. Ну вот там из пятидесяти там человек два человека, одна женщина, которая сказала, сразу просто тихо подошла: «Так понравилось, куда перевести деньги?» всё. И вторая, которая готова была уже борзыми щенками, в прямом смысле этого слова, чем могла помочь, но у неё есть ребёнок, один из её детей, у которого...
В. Рулинский:
— Нарушения, да?
К. Алферова:
— Да, другие, но неважно. То есть она живёт всё равно... Да, она понимает проблему. У неё сердце, оно всё время как душа работает.
В. Рулинский:
— Я тоже это заметил, что часто даже вот это вот соприкосновение с опытом страданий в семьях даже людей, занимающих высокие посты, именно такая тенденция проявляется, когда у человека есть, например, кто-то или близкий, или свой ребёнок с особенностями, он вообще другой.
К. Алферова:
— Я понимаю, что вообще для этого и даются эти люди нам всем.
В. Рулинский:
— Владыка Питирим об этом тоже очень любит говорить. Вот именно об этом. Что они даются, вот эти люди рядом с нами, страдающие, для того, чтобы мы помогали.
К. Алферова:
— Чтобы мы остались людьми. Для меня это очевидно за 12... То есть я это поняла достаточно быстро. Потому что у тебя, помимо тебя... Потому что вот эти, которые были в этом салоне, они покупали... Что меня потрясло, я помню. Они покупали драгоценности. Ну, то есть после посиделок. Им очень понравились. Потом они покупали и при этом поворачивались: «Чем же вам помочь? Мы прям не знаем, чем вам помочь». И я так, я помню, а у нас такая, мы такой сделали большую брошюрку, там все было. И я понимаю, что, ну то есть они же не обязаны нам помогать, естественно. Но при этом мы делаем, например, просто все равно у нас есть такая тенденция. И мы делаем какие-то сборы, и я вот вижу там, например, люди переводят 10 рублей, ну то есть там... Я даже знаю некоторых людей, которые там 5 тысяч переводят нам регулярно женщина, которая работает в очень маленьком городке, в далёкой области, учительницей. Вы понимаете, что для неё такое 5 тысяч? Я уже там, и я хочу сказать: не надо!
Т. Ларсен:
— Кстати, это очень интересный такой вопрос, который всё время хочется исследовать. Действительно, что может пробудить человека и мотивировать его поделиться? Да, вот мы говорим о том, что вот у кого-то душа работает просто потому, что он сам находится в какой-то проблеме, да, или у него аналогичная ситуация, и он готов разделить это ещё с кем-то. И вот как бы, да, ну, то есть вы умеете делать это красиво, какие-то создавать гламурные вечера, литературные чтения, может быть, какой-то салон, да? Что-то такое.
К. Алферова:
— Нет, как раз мы не делаем...
Т. Ларсен:
— Нет, ну не вы. Я имею в виду, что вы делаете литературные чтения, мы о них обязательно попозже поговорим, но я просто думаю, вот есть богатые дамы, которые носят соболя, и у них есть бриллианты, и они любят украшения, и понятно, что у них есть средства, которые они могут... от которых они совершенно для себя безболезненно могут какую-то часть выделить. Как пробудить их сердце, ну и вообще сердце любого человека, чтобы он поделился. То есть создать какую-то красоту и через какой-то метафорический, культурный процесс их привлечь.
К. Алферова:
— Нет, мне кажется, это как раз вообще не работает. Только через боль.
Т. Ларсен:
— От боли люди, наоборот, бегут и закрываются.
К. Алферова:
— Я имею в виду через переживание, через...
Т. Ларсен:
— Если ты им покажешь, например, говоришь: «А давайте мы сходим с вами в интернат, и вы посмотрите на наших детей».
К. Алферова:
— «Нет, не нужно. Это слишком». Очень мало кто на это...
Т. Ларсен:
— Или: «Давайте мы вам покажем» ... Я помню, снимали фильм для Центра лечебной педагогики тоже, и как бы, как тонко и как важно рассказать об особой жизни особого человека, не как бы травмировав всех остальных.
К. Алферова:
— Показать, что он, в первую очередь, человек.
Т. Ларсен:
— Ну как? Это же сложно.
К. Алферова:
— Мы 12 лет этим занимаемся, и это наш конёк. То есть мы делаем праздники не гламурные, не светские. Я их терпеть не могу. Вот именно потому что... Не потому что тут просто басня такая. Можем как будто все... Вот если богатые, значит... нет. Ну понятно, что люди все разные. Есть действительно те, кто очень много помогают. И я слышала от других людей состоятельных, которые говорили о том, что мы вот этим помогаем и тем, и пятым, и десятым. Просто я сразу вспоминаю притчу про ту самую вдовицу и вспоминаю нашу Веру, которые эти пять тысяч, которые для нее очень большие деньги.
Т. Ларсен:
— Я без осуждения говорю. Понимаешь, не то, что они жадные, поэтому не делятся, они не делятся, потому что у них как бы, им не приходит это в голову, у них не срабатывает какая-то внутренняя реакция, вот рефлексия, что вот здесь надо...
В. Рулинский:
— А ещё ты знаешь, какой фактор срабатывает? Многие думают, ну государство же у нас же есть, оно же должно. Мне кажется, так ещё, наверное.
Т. Ларсен:
— Давайте обсудим этот вопрос через минутку.
В. Рулинский:
— Да, после короткой паузы, потому что мы должны на неё выйти, а перед тем, как на неё выйти, нужно напомнить, что мы сегодня в программе «Делатели» общаемся с Ксенией Алфёровой, сооснователем фонда, благотворительного фонда «Я есть!», и поддержать работу фонда можно на сайте "Я есть!«.ру.
К. Алферова:
— На каждой страничке там есть кнопочка, да, где можно пожертвовать, потому что у нас много проектов есть, которым нужны, нам нужны деньги, как любому фонду.
В. Рулинский:
— Да, с вами Василий Рулинский.
Т. Ларсен:
— И Тутта Ларсен.
В. Рулинский:
— Мы вернёмся после короткой паузы.
Т. Ларсен:
— Это проект «Делатели» на «Вере», я Тутта Ларсен.
В. Рулинский:
— И я Василий Рулинский, пресс-секретарь синодального отдела по благотворительности. У нас в гостях Ксения Алфёрова, сооснователь благотворительного фонда «Я есть!», актриса театра и кино. Да. Ну вот, возвращаясь к тому, о чём мы... Как разбудить человека, да?
К. Алферова:
— Я не знаю. Мне кажется, что люди... Просто я вот после того вечера в ювелирном салоне, я проснулась как-то с утра. У меня первое было... Сначала я там какое-то количество времени боролась с собой, чтобы не впасть как раз в то самое осуждение или там в классовую ненависть, что-то вот в этом роде. Ну, потому что, ну, как бы эти люди, никто нам ничего не должен, и они действительно там... Не важно. А потом у меня, например, прям такая, я прямо молилась. Опять же, тут легко говорить, когда у тебя есть дом и так далее и тому подобное: Господи, не сделай меня богатой. Но имеется в виду вот где та грань, да, когда ты, то есть у тебя есть какое-то количество денег, чтобы жить комфортно, достаточно и удобно. Вот. И это, конечно, удобно и комфортно. А где та грань, когда ты вдруг начинаешь отрываться от реальности. Просто мне кажется, что... Я прям стала бояться. Я думаю, я не хочу, например, так. Я хочу СОчувствовать, продолжать СОпереживать. Ну как бы я хочу остаться, вот пусть это не всегда приятно и легко, но мне как-то так комфортнее, тем не менее. И мне кажется, что тут просто еще... Это же такая немножко параллельная реальность. Чем больше у тебя средств, и оно естественно, что удобнее ездить на собственной машине, а не в метро. Хотя в метро сейчас быстрее часто. Но всё, даже я, я поеду, даже я. Я езжу на машине, и мне это нравится, в своей. В доме я живу в отдельном, потому что у меня есть такая возможность. Но я не летаю на частном самолёте или ещё что-то. То есть я всё равно, благодаря фонду, у меня есть возможность такая, благодаря фонду, всё время быть в эпицентре человеческих каких-то страданий и переживаний и таким образом оставаться человеком. Плюс вот люди с особенностями с ментальными, они вообще особенные, потому что это такие сгустки доброты и любви. То есть такая энергия, на самом деле, абсолютная. Что божественного, так это та энергия, которая в них живет. И в них как раз человека очень много, потому что в них рацио мало, не разума, а рацио. И в них вот эта такая душа, она прямо лучится, светится и льется. Вот у нас есть там наш Влад, буквально я сейчас приехала из деревни.
В. Рулинский:
— Да, я хотел спросить про него, спросить про Влада, сейчас немножко поясню. Влад — это тот человек, в отношении которого Ксения и Егор оформили опеку, когда он уже был достаточно взрослым.
К. Алферова:
— Ну, у него мама умерла просто. Мы знакомы с ним с самого начала фонда, у него совершенно замечательная, классная такая мама была, хулиганская.
В. Рулинский:
— Я вот просто очень вами восхищаюсь, потому что эта история не про то, что ты вот такой вот добренький пришел в интернат, помог и уехал, мероприятия провел и все такое, а ты взял ответственность за конкретного ребенка. Это прям в нем вообще очень важно.
К. Алферова:
— Ну, не знаю, требует ли восхищения. Но если бы вы увидели Влада, он настолько... Самодостаточный? Ну, и настолько прекрасный, что... Вот я говорила, что я сейчас вернулась, а он живет в деревне у нас. Не потому, что мы его туда усадили, а потому, что, уехав туда летом, ему там понравилось, он отказался ехать в Москву. И я его, абсолютно по одетой себе, была бы такая возможность, я бы тоже жила там и не ездила бы в Москву. Вот мы приехали, и что-то вот мы целый день там проукрашали ёлку перед Рождеством, ещё что-то, и вот он сидел, что-то рассказывал. И я себя поймала о том, что вот я давно не виделись, да, там, ну, по телефону. Ещё как-то я думаю, как же хорошо, какая же от этого человека... Ну вот он сидит, он ничего не делал, просто сидит в комнате. То, как он реагирует, ну он просто ещё очень... Он очень много читал, Влад, поэтому он может свои чувства какие-то, да, сформулировать, и очень точно всегда...
Т. Ларсен:
— Подождите, то есть настолько меня вот эта история поразила, я бы хотела для себя немножко разобраться. То есть он жил с мамой до 36 лет, его мама очень круто развивала, она много в него вложила, он интеллектуально развит весьма, он играл в театре, он читает книжки, он наизусть знает Лермонтова.
К. Алферова:
— И не только.
Т. Ларсен:
— И многих других поэтов. Почему после ухода мамы ему была одна дорога — в интернат?
К. Алферова:
— Да, это потому что для людей с ментальными особенностями другого будущего у нас в стране нет. Не только у нас в стране, в любой стране ее нет. Это иллюзия.
Т. Ларсен:
— Он был один и не выжил?
К. Алферова:
— Нет. Даже если бы у него не было синдрома Дауна, а он бы был, вы таких мужчин, я думаю, видели, к сожалению, немало, которые живут с мамами. Мне кажется, они тоже с трудом выживают после смерти мамы, потому что они привыкли. Но она всё равно за него многое делала в смысле быта. Потом люди, они нерациональны. То есть у Влада с разумом всё в порядке, у людей синдром Дауна, там ещё что-то. Но у него отсутствует рацио, ну то есть его обмануть...
Т. Ларсен:
— Легко.
К. Алферова:
— Конечно. Потом он, априори, он, то есть мы же к другим относимся так, мы по себе судим. Он вообще никого не судит, но он просто всех любит. То есть он к любому человеку открыт. Не потому что... А потому что у него есть дополнительная хромосома. И дополнительная хромосома работает ровно так. Она не лишняя. Она дополнительная. Она ровно так работает. Эти люди, которые... Им не важно, там, богатый, бедный или...
Т. Ларсен:
— Их не зря называют солнечными людьми. Просто непонятно, как же так устроено. Мы говорили о справедливости в начале нашей беседы. Как это так вообще устроено, что человек, прожив счастливую жизнь в семье, оставшись один, вместо того, чтобы получить помощь и поддержку, и дальше вести какую-то более-менее хотя бы похожую на его прежнюю жизнь, должен оказаться в учреждении.
К. Алферова:
— В тюрьме.
Т. Ларсен:
— Ну в тюрьме. Я просто не стала говорить это слово. Хорошо, что вы его использовали.
К. Алферова:
— Но тут и вот сейчас вы поняли, почему мы стремительно создали в свое время, столкнувшись с такой несправедливостью человеческой. Чем мы лучше, чем эти люди? Почему, по какому праву мы с ними так обращаемся? Вот ровно на этой эмоциональной больнице, которая сейчас у вас возникла, был создан фонд нам с Егором. Мы мало чего про это понимали, но по-человечески нам казалось это неправильным. Почему и там советское время начало с этого, потому что все равно, ну корни вот этой...
Т. Ларсен:
— А как фонд решает эту проблему?
К. Алферова:
— Я сейчас скажу, что более того, мало того, что ПНИ, его мы обнаружили благодаря там очень активному, есть такой родитель, у него тоже дочка с синдромом, он обнаружил, он был в психушке, потому что Владу даже не дали попрощаться с мамой. Ну то есть вот мама умерла, скоропостижно скончалась, и как-то она ушла с радаров, и мы не сразу это, хотя мы с ним по телефону разговаривали, ну как это, мы все в суете.
Т. Ларсен:
— То есть его просто по умолчанию запихнули?
К. Алферова:
— Да, то есть вот приезжают эти люди, приезжают, о, факт смерти установят, его отправляют сначала в психушку, где он, ну, как такой, переходный, он там, типа его там, не знаю.
Т. Ларсен:
— Карантин.
К. Алферова:
— Да. А после чего решают, в какой психоневрологический интернат он будет определён.
В. Рулинский:
— Это Москва, да?
К. Алферова:
— Это везде такая система.
В. Рулинский:
— Нет, я имею в виду, он из Москвы?
К. Алферова:
— Он из Москвы, да.
К. Алферова:
— Да, он там всех очаровал в этой психушке. И сказал, когда за ним приехали, он сидел смотрел телевизор, сказал, что всё, он теперь на пенсии. Ну потому что там ничего делать не надо, книжки читать не надо, никуда ходить не надо заниматься. А он сидит, ему еду приносят, и телевизор смотрит. И все еще, он же еще очень воспитанный, галантный, ручки целует, комплименты говорит, стихи читает без конца. Поэтому, естественно, там все, медсестры и врачи были.
В. Рулинский:
— Я помню прекрасный ролик, который вы снимали в книжном магазине, где он с шляпой такой.
К. Алферова:
— Вот это страшно. И далее, если такой человек идёт в психоневрологический интернат...
Т. Ларсен:
— Деградация.
К. Алферова:
— Ну, они такие, вот сейчас это модно слово, эмпат. Эмпатичные люди, то есть они на себя сразу, то есть они как бы встраиваются в ваше, а там, где любви нет, соответственно, они без любви вообще не могут. Мы не можем без любви, просто эти люди, они нам проявляют, ну как дети, да, дети же, они же наши учителя самые лучшие, то есть они собирают вот наш недостаток, как и достоинство тоже, хотя у них, мне кажется, они рождаются со своими, а недостатки как раз они наши, и нам их вдвойне увеличивая показывают. Вот эти люди, они как раз не могут без любви, вот особенно эти люди с синдромом. От этого миф, что они очень мало живут, потому что они шли в психоневрологический интернат, а там, ну, наверное, год максимум, сколько бы он там прожил.
Т. Ларсен:
— Угасает.
К. Алферова:
— Он просто бы, да, как свечка. Плюс там его посадили бы на таблетки, потому что принято, и всё, и он бы просто, ну, как бы так.
В. Рулинский:
— Через год его может не узнать бы даже.
К. Алферова:
— Нет-нет, он просто умер бы. Они от любви, то есть это люди, которым необходимо. Они её дарят, но им тоже она очень нужна.
В. Рулинский:
— Вообще, я вот недавно от очень хорошего специалиста, которого вы знаете, тоже наша общая знакомая, слышал такую информацию, что психоневрологические интернаты в Москве стали гораздо лучше. То есть, то, что было раньше, и то, что сейчас, это прямо небо и земля, и всё такое.
К. Алферова:
— Они разные. Они с точки зрения инфраструктуры, так бы я это назвала, да, наверное, это не Ростов-на-Дону, вернее, даже не Ростов, Ростовская область, там есть такой... Ну, то есть, вы даже думали, что такого уже никогда нет.
В. Рулинский:
— Ну, я всё к чему? Я всё к тому, что...
К. Алферова:
— Нет, там суть остаётся одной, то же самое.
В. Рулинский:
— Ну да, я согласен, что, конечно, это всё равно всё, нужно ещё много-много всего делать. Но какие-то подвижки происходят.
К. Алферова:
— Нет, нет, нет.
В. Рулинский:
— Не происходят. Совсем ничего не происходит.
К. Алферова:
— То есть это огромное учреждение, где больше тысячи людей, которые живут... То есть вот представьте себе, вы, вас поместить в больницу, ну пусть будет больница, да, и вот вы дальше всю свою жизнь вынуждены жить в комнате, где, значит, ещё там 4, 5, 6 человек. У вас нет вообще личного пространства, у вас его нет. Вы ничего не делаете, ничего не делаете. Ну то есть вы не приносите никакого, у вас труда нет. Вы, если вы старенький уже, если вы Влад, то вы можете одеться и пойти на улицу, но тоже там он плохо застегнет, молнию ему нужны пуговицы, ну есть нюансы. Если вы бабушка и туда загремели, то вы не будете гулять зимой вообще. Потому что, ну, некому, потому что у вас просто не будет верхней одежды. Сейчас, если вы придёте, вы найдёте верхнюю одежду, она будет просто висеть там. Потому что с вами будут обращаться как, ну, не знаю, с кем.
Т. Ларсен:
— Ну, хорошо. С этим что-то можно вообще сделать?
К. Алферова:
— Ну, вот мы стараемся вместе с Центром лечебной педагогики и с другими. На законодательном уровне мы там пытались это всё продвигать.
В. Рулинский:
— Да, законопроект распределённой опеки, так и не получилось.
К. Алферова:
— Да, но его надо переписывать. На самом деле его надо переписывать. Это я поняла абсолютно чётко, что его надо доделывать. Вот.
В. Рулинский:
— Здесь нужно пояснить, что 10 лет мы мучаемся, даже больше. Лучше 10 лет мучаемся с ней.
К. Алферова:
— Да. Я уже все возможные кабинеты обошла, помню, в своё время. Ну, опять же, мы пользуемся нашей, что ли, там, ну, возможностью, да, входить в кабинеты. Да, но я думаю, что сейчас разберемся с какими-то. Сейчас как-то просто это отодвинулось, к сожалению, столько сразу всего надо решать, что это отодвинулось вроде как на задний план. Но мне кажется, что... Это тоже такой вопрос очень, из-за чего я расстраиваюсь, например, потому что с началом СВО, то есть так много, ну, вскрылось, да, то, чего как-то у нас... Я этому очень рада, то есть, что мы взглянули на многие вещи, то, в чём мы жили, совсем иначе. Ну, там, не знаю, мне какие-то вещи были очевидны до этого, но сейчас они стали, ну, как бы, да, уже совсем...
Т. Ларсен:
— Назвались своими именами.
К. Алферова:
— Ну да, то, в чём мы жили, от чего там, что мы... Вот эти все права и свободы, да, то, что от совести нам пришлось отказаться за эти 30 лет, нас старательно пытались отучить, там, от того, что мы такие русские и так далее, и тому подобное, но неважно. Я к тому, что сейчас мы действительно много всего делаем, каждый человек как может помогает. И, конечно, фондам стало сложнее. Хотя, удивительно, но люди, обычные люди, вот они всё равно, мы как сборы делали, вот у нас есть сборы, там, центр дневного пребывания, где у нас бесплатно дети занимаются с нашими преподавателями. И удивительные там результаты, там еще что-то. И мы, если раньше это были крупные какие-то организации, которые нам помогали, то сейчас мы перешли на пожертвование людей. Хотя, казалось бы, да? Ну то есть всем тяжело. И все помогают, как могут, там, фронту, победе. Но при этом, там, вот свою копеечку они перечисляют. Но сейчас стало сложнее. А вот на уровне больших организаций, причем даже совсем больших, я вот недавно там с руководителем одной очень крупной разговаривала и так переживала. Я говорю: послушайте, но ведь очень неправильный перекос происходит. Ну то есть их там, да, то есть если сейчас, я понимаю, там фронт — это очень важно, но ведь осталась же здесь страна. И мы не можем какие-то важные вещи взять и закончить делать здесь, потому что, ну, не знаю, вот есть тело, условно говоря, там, оболочка, а есть душа. И вот люди самые незащищённые, то есть это душа нашей страны. И мы не можем... То есть тогда то будет... Вот там всё закончится, и вот эти люди вернутся оттуда, а многие не вернутся. И тогда вот... А здесь всё начнёт рушиться. Ну, как бы, понимаете, да? Когда душа начнёт, мы начнём мы, потому что это не делаем, нам кажется, это неважно, это неважно, это неважно, неважно. И наши 12 лет, да, они были на грани того, чтобы пойти прахом. Многие вещи, сейчас многие остановились, потому что, ну, мы не можем двигаться вперёд, вот тут спрашивают. Нет такой возможности, потому что приоритеты. Но мне кажется, тут вот, может быть, мы острый период миновали, и пришло то самое время, когда нужны эти приоритеты поменять и понять, что пока... То есть если... Вот я люблю это часто говорить, там в каких-то женских форумах была, и оказывалось, там как-то не в кассу. Потому что я женщинам-бизнесвумен начинала рассказы о том, как важна семья и всякое такое. Ну, что женщина вообще создана немножко для другого, и что это всё прекрасно, но нельзя забывать о главном. Я говорю, вы в храм... Ну, то есть нам надо сначала пойти в храм всем и начать молиться и думать о душе. Соответственно, благотворительность — это тоже душа страны. Как только мы начнём, вот как только мы здесь усилия свои приложим такие же, как в перечислении денег там на фронт, то я уверена, что там начнёт всё меняться. Ну вот вокруг страны наше пространство начнёт меняться, и, может быть, не надо будет столько усилий прилагать, чтобы там, ну там, воевать вот так и не так, ну понимаете? То есть это же так устроено.
В. Рулинский:
— Это программа «Делатели» на Радио ВЕРА. Мы говорим с актрисой и сооснователем благотворительного фонда «Я есть!» Ксенией Алфёровой, и если у вас есть желание поддержать работу фонда, это можно сделать на сайте "Я есть!«.ру. Ксения, я ещё хотел поговорить об очень важной и интересной такой грани твоего творчества — это литературных вечерах, посиделках. И недавно замечательная рождественская такая встреча была. Я посмотрел, мне просто очень понравилось.
К. Алферова:
— Спасибо.
К. Алферова:
— Это прям невероятно такая тёплая встреча. Расскажи, как вообще вот это появилась такая идея, и зачем это всё? Потому что у меня ощущение, что я вот, наконец, вот в устах Ксении я услышал то, почему Новый год и Рождество — это совсем несовместимые праздники. Мне это особенно запомнилось.
К. Алферова:
— Я очень люблю читать. Начнём с этого. То есть моя мама, она всегда читала, сколько я её помню, она с книжкой на диване. То есть я её донимала, а ей хотелось сесть на диван и с книжечкой тихонечко читать. Сейчас я пытаюсь сократить как-то то, что я хочу сказать. Ну да, наверное, с этого надо начать. То есть им уже семь лет, на самом деле, посиделкам. И то, что вы видели рождественские посиделки, это такие праздничные. То есть их есть три. Рождественские, потом зимние, потому что я не успеваю на рождественских рассказать про Крещение, Масленицу и Святки, а потом пасхальные. А так вообще каждый месяц я рассказываю о том или ином поэте-писателе. Импульс. То есть, в какой-то момент, когда появились соцсети, а я очень люблю ходить в книжные, меня нельзя туда с карточкой отправлять, чтобы у меня была ограничена сумма денег, вот, потому что я, ну, как бы у меня начинают, вот я начинаю книги, детские особенно у нас такие красивые книги, ну, то есть я много денег там трачу. И когда я поняла, что я вечером... Вот я покупаю книги, чтобы их прочитать. Я их складываю около кровати. И вот сейчас я, значит, прочитаю. Ну, первое, что я делаю, и я такая не одна, я думаю, что я в 99% вхожу. Я беру телефон, открываю, и дальше новости. Ну, тогда еще не было там каких-то... Сейчас вот важные новости, надо посмотреть новости, что-то очень важное. И ты открываешь, и дальше ты, значит, 5 минут, ты сейчас 5 минут, а дальше ты, значит, смотришь, смотришь, смотришь, понимаешь, что уже прошло не 5 и не 10, а значительно больше, и ты уже хочешь спать. И вот эта, соответственно, стопка книг непрочитанных, она растёт. Меня эта напугала тенденция прямо очень сильно. Это раз. А два, я поняла, что кто-то включил, ну то есть мы живём на какой-то странной скорости. Ну то есть вот её кто-то, причём у меня прям физическое ощущение, что её с каждым годом увеличивают, эту скорость жизни нашей. И что мы все что-то должны успеть все. Ну то есть как будто бы в нас вставили какой-то маячок такой, надо всё успеть, успеть, успеть, что успеть. И мы поэтому так быстро куда-то бежим. Мы стали это успеть, то ребенка в школу успеть, да-да-да, потом это успеть, везде успеть, всё-всё-всё-всё. Поэтому всё делаем на бегу. И вот мы бежим, куда-то бежим. Мы перестали с друзьями. Вот раньше же, ну, в советское время обязательно...
Т. Ларсен:
— «Мы перестали лазать в окна любимых».
К. Алферова:
— Мы всё... у нас раньше приходили в гости. Ну вот правда, когда последний раз? Есть такие, наверное, счастливые семьи, они остались? Кто ходит в гости, не спеша, друг к другу.
Т. Ларсен:
— Некогда.
К. Алферова:
— Нам некогда стало, но раньше-то на это было время. Я думаю, я как-то в какой-то момент, я думаю, так, подождите, ну вот, а что изменилось? Почему раньше было время на то, чтобы прочитать книгу, сходить в гости, не в кафе встретиться с друзьями, потому что кафе — это тоже на ходу, то есть откуда-то куда-то. Быстро поговорили и тоже, ну, чтобы не терять время, потому что я хотела попить кофе или пообедать, и заодно встретиться с друзьями. Ну это что за ужас такой? И дальше мы бежим, бежим, а дальше уже смерть, на самом деле. И вот какой-то результат, чего мы достигаем. И меня это тоже напугала такая тенденция моей личной жизни, потому что мне захотелось вернуть вот это ощущение, когда мы ездили в выходные к друзьям в Переделкино на дачу и за круглым столом, собирались взрослые, не спеша готовили какую-то вкусную еду, не спеша беседовали весь вечер о чём-то интересном, там, какие-то операторы были там, актеры интересные собирались, разные люди, поэты, писатели. И мне вот эта атмосфера, я поняла, что я не хочу бежать больше, я хочу читать. И поэтому, благодаря моей подруге Маше Сурвилло, потому что я бы не решилась, у меня самооценка, как вы тут, вот рассказывали это про меня. Ну что, я могу идти про это рассказывать, но меня пробило на Платонове. То есть, это вообще задумывалось, как я буду приглашать кого-то, а я просто буду организовывать и объявлять, а дальше известные люди, так я хотела это, будут рассказывать о своих любимых поэтах-писателях, потому что, на мой взгляд, о человеке это характеризует человека больше, чем, там, цвета спальни.
В. Рулинский:
— Ну, Платонов очень непростой автор, для начала тем более.
К. Алферова:
— Вот, я прочитала. У меня был такой день икс, когда я поняла, что я не могу выйти из дома, вообще из квартиры. Я закрылась в комнате, у меня такое было первый и последний раз в жизни. Вот не могу никого ни видеть, ни слышать, у меня какое-то было, видимо, ну, не знаю. Я закрылась, и почему-то оказался Платонов в моей спальне. Рассказы Платонова. И я, когда начала их читать, меня просто, то есть я уже потом не могла находиться в этой комнате, потому что меня распирало. Меня просто распирало от Платонова, какой он светлый, какой он невероятный. То есть одна сплошная любовь к жизни, к людям. От своего слова, от того, как он это формулирует, просто меня распирало. Я поняла, что я сделаю посиделки просто не потому, что я сделаю посиделки, а потому что, ну, то есть я должна этим поделиться, иначе меня разорвёт. И муж Маши Сурвилло, Виталий Сурвилло, может, вы его знаете, наверное, такой известный очень и благотворитель, и, в общем, ну, очень хороший человек. Действительно, по-настоящему верующий. И, ну, я к тому, что он про это не говорит никогда, вы про него это никогда не узнаете, но рядом с ним очень хорошо, и всем обычно хочется примерно так же. И потом только ты узнаешь, думаешь, что такое хорошее-то в семье такое происходит, и потом постепенно люди обнаруживают, что, оказывается, человек там, ну, ходит в храмы, всякое-всякое. Вот. И вот он так же. Я говорю, я про Платонова буду рассказывать. Он говорит: «Про кого? И что, будешь слух читать?» Я говорю: «Буду читать вслух». Он говорит: эээ. И он, ну, потому что он меня любит, и он так как-то меня, ну, чтобы я не очень расстроилась потом, если люди уйдут. Он говорит: «Ксения, ну, Платонова, ну, это же я... Ну, в общем, что это невозможно». И тут включилась какая-то уже другая Ксения. Ну, то есть мне сказали, что нет, и я думаю, а я тогда точно попробую. Ну и вот с этого начались посиделки. То есть моя задача, я читаю про поэта-писателя, я хитро теперь устроилась, потому что теперь люди любят их и ждут, поэтому я уже не могу не читать. То есть вроде как это моя профессия теперь стала. И...
Т. Ларсен:
— И все средства, собранные с...
К. Алферова:
— Нет.
Т. Ларсен:
— Нет?
К. Алферова:
— Это не имеет отношения. Это моя работа. Я сознательно прошу не путать. Это моя работа. Это мое дело. Есть фонд, а есть посиделки. Их организовать стоит по ступе, поскольку я делаю это одна, то поверьте мне, ну то есть я теперь уже и без... ну как бы и продюсер, и все это очень... ну то есть я каждый месяц ставлю новый спектакль, то есть надо прочитать все, что есть о том или ином поэте писателе, потом придумать, как...
В. Рулинский:
— Ну это прям такой челлендж, такой прям вызов себе, как-то, ну за такой ограниченный срок стать фактически специалистом в конкретном авторе, который огромный...
К. Алферова:
— Я не претендую на спеца... ну нет, я не претендую, то есть я... это мое очень субъективное, даже не ощущение от человека. То есть, моя задача рассказать о человеке. В некоторых влюбиться, потому что с некоторыми, например, у меня были проблемы, а я не могу рассказать о человеке, который мне не нравится, например. Или творчество которого мне не то чтобы не нравится, но я его не понимаю, например. Вот у меня так с Блоком было. Я вот начала читать. И мне помешало. Я вот, например, очень злюсь теперь на книжки некоторые. Сейчас же нет цензуры. Она должна быть, на мой взгляд. Потому что сейчас можно всё что угодно печатать. Ну всё ещё по инерции. Не только мат. Вот вы написали про Блока, что вы считаете нужным. Или вот сейчас есть такие модные книги, они называются «Анти Ахматова», например, или «АнтиБлок». То есть вот человек, который пишет какую-то гадость про того или иного великого человека. Понимаете, да? Кто этот человек?
В. Рулинский:
— Мне удивительно, как это издается.
К. Алферова:
— Вот. И вы можете это написать и пойти, и это издастся. Более того, это будет пользоваться популярностью, и это положат где-нибудь, где люди это видят. И вот я прочитала Блока, хотя у меня так, я думаю: Ксения, как ты могла умудриться купить эту книжку, потому что у меня как-то нюх, ну как-то я чувствую хорошие книги, но она не назвалось «АнтиБлок», но там был вот такой, ну, знаете, какой-то жёлтый Блок. И мне это мешало очень. То есть, когда я начала читать его биографию, стихи, я думаю: как же это действует, как мы... На самом деле, это так важно. То есть, мы же очень...
В. Рулинский:
— Человек и его творчество?
К. Алферова:
— Нет, информация, которую мы получаем, первичная, например, информация, потому что мне она мешала, хотя я вроде же опытный человек, мне она мешала стихи читать Блока, потому что мне вот эта гадость, которую я прочитала, она во мне засела.
В. Рулинский:
— А кто стал открытием таким?
К. Алферова:
— Подруга моя близкая. Нет, и потом, пока я не нашла свой собственный ключ к Блоку, она меня развернула, и тут я вдруг увидела всю красоту, прелесть этого человека.
В. Рулинский:
— Я сейчас немножко про другое. Какой автор стал открытием?
К. Алферова:
— Нет такого, все. Абсолютно. Ну потому что мне нужно влезть. То есть я покупаю разные книги. Потом нельзя читать только биографию. Потому что биография — это очень субъективный взгляд данного конкретного человека. Это очень смешно, например, про Ахматову или про Цветаеву, если вы прочитаете то, что женщины пишут, особенно про Ахматову. Есть там биографии, и женщины пишут, и мужчины, это два разных автора. Я имею в виду Ахматова, у вас будет от нее разное ощущение, потому что мужчин она раздражает мной, ну как бы они не понимают какие-то ее поступки.
В. Рулинский:
— Я Цветаеву понимаю, а вот Ахматову совсем не понимаю.
К. Алферова:
— Вот, я два раза, ну я сейчас уже много раз про нее рассказывала, вот первый раз, наверное, я делала, примерно, я не очень какие-то вещи, и у меня прям было чувство вины перед Анной Андреевной, я думаю, ну как-то, наверное, я как-то неправильно ее а потом, да, а потом я вдруг как-то вот её, ну, по-женски, что ли, через какой-то вот, через слабости, на самом деле, наверное, человеческие такие, когда ты чувствуешь, когда он перестает быть великим поэтом или писателем, и таким правильным, или ещё каким-то, а когда ты видишь его вот, ну, ранимость, такую незащищённость, там, как у Маяковского, например, да, это же вообще такой большой ребёнок, которого хочется ну так вот обнять, защитить.
В. Рулинский:
— Уберечь от неправильных решений.
К. Алферова:
— Успокоить, да-да-да, и сказать: да всё хорошо, тебя любят, Бог есть, ну вот какие-то такие вещи.
В. Рулинский:
— Я вот недавно от Ксении услышал невероятно такую фактически проповедь. Это было на пресс-конференции, встреча с журналистами перед нашим благотворительным фестивалем «Звезда Рождества», где Ксения в числе участников этой встречи рассказывала о том, почему, собственно, так важно говорить о Рождестве напрямую, что это Рождество Христово, и как важно его отличать от Нового года, и как важно пойти в храм именно в это время. Владыка, когда это всё услышал, сказал: «Ксения, вот мне кажется, у вас лучше, чем многих священников просто выпускать перед людьми, вот просто чтобы вы вот так вот говорили, и вот это будет лучше опробовать вообще».
К. Алферова:
— Ну, это он, конечно, мне польстил. Но просто я, когда читаю, то есть ты очень... ты же погружаешься туда. Поэтому поскольку рождественские посиделки я делаю уже лет пять, то я, когда я поняла, как это было, то я перестала... ну, то есть у тебя несоответствие вот этого картинок и ощущения того, как люди это ждали, встречали тогда и как сейчас. Вот эта какая-то суета безумная, когда невозможно ничего там не почувствовать, какое там чудо. И мы столько чудес пропускаем мимо. Поэтому что-то я хотела сказать такое важное про посиделки. Нет, я, несмотря на то, как и фонд, то есть на самом деле это очень тяжело, могу вам пожаловаться. Вы так на меня добро смотрите, что хочется начать вам жаловаться.
В. Рулинский:
— Пожалуйста, жалуйся. Сеанс психотерапии можно продолжать, да?
К. Алферова:
—Ну, имеется в виду, что это не просто, на самом деле, потому что я периодически, истерически пытаюсь кого-нибудь воззвать, чтобы мне помогали. Ну, имеется в виду, просто хотя бы распространять информацию, потому что я знаю, как это важно людям, которые приходят.
В. Рулинский:
— А где узнать про это?
К. Алферова:
— Как это важно подросткам.
Т. Ларсен:
— Давайте, когда следующее?
К. Алферова:
— Вот 5 февраля будет, это тоже для меня вызов самой себе. Ну то есть мне предложили, я бы никогда на это сама не решилась, но я уже просто знаю, что... Ну я бы на многое не решилась и так бы до сих пор готовилась. И что если... Я уже так думаю, Господи, ну это же, наверное, это Ты мне этих людей все-таки посылаешь. «Моя Цветаева», я просто сделала еще теперь, он вышел из посиделок, у меня есть теперь спектакль, который я сама сделала, который называется, именно прям драматический спектакль, моноспектакль, но там есть живое, там есть еще одно действующее лицо, это рояль. Ну потому что мама Цветаевой была, ну то есть музыка — это важная часть жизни Цветаевой, то есть там живая музыка. Называется «Моя Цветаева». И я делала это на маленькой сцене, но тут люди пришли и сказали мне, это надо делать на большой сцене. Я не могу сказать, что я была с ними согласна, но вроде как я уже на это согласилась, и 5 февраля, например, будет моя Цветаева в Театре Ермоловой. Это не я организую, но моя задача теперь... Этот спектакль, он теперь очень живой, то есть он от разу к разу меняется, теперь мне надо его ещё немножко поменять, чтобы это было достойно сцены Театра Ермоловой. А посиделки будут следующие 24 февраля, и я вот буду делать как раз зимние посиделки. То есть это не будет автор один, это как раз будет... это будет зима, это будет Крещение, которое уже прошло, это Масленица будет, которая еще к тому времени не случится. Но просто, на самом деле, это будет, как и рождественские посиделки, моя задача...
Т. Ларсен:
— Создать настроение.
К. Алферова:
— Создать... То есть там они вот, вы их видели, они получились такие светлые, они были наполнены вот светом надежды, и там было много любви, и там было много Рождества. И вот по настроению мне хочется, чтобы они были даже ещё более, может быть, свежими.
В. Рулинский:
— А где можно купить билеты?
К. Алферова:
— А есть у меня в Телеграм-канале, либо мой канал, либо есть у литературных посиделок, то есть и ВКонтакте страничка, и есть прям литературные посиделки с Ксенией Алфёровой, и там по ссылке можно покупать билеты.
В. Рулинский:
— Ксения, можно последний вопрос? А какая у вас мечта?
К. Алферова:
— Я задумалась. Мечту нельзя говорить.
В. Рулинский:
— Но есть.
К. Алферова:
— Но у меня нет такой сформулированной...
В. Рулинский:
— Сформулированной нет, да?
К. Алферова:
— Нет, потому что я... За последний год он был очень сложный и тяжёлый, было много каких-то потерь таких моих личных, человеческих, и переживаний, и я как-то, вы знаете, научилась, и мне это очень нравится. То есть я, во-первых, научилась на всё воля твоя, Господи, и мне так понравилось, что я теперь не несу полную ответственность за всё, что со мной происходит. Ну, вернее, нет, как? Я ответственна исключительно за выборы. Выбор каждый день, который я делаю, да? Но целиком и полностью полагаться всё-таки на то, куда тебя ведут. Главное, не сбиться с курса. У меня теперь страх такой, не сбиться с курса. Ну, как-то всё время понимать, что я всё-таки же правильно иду. Вот. И я не то чтобы сегодняшним днём, но вот... То есть у меня есть какое-то ощущение того... А, ну, наверное, нет. Наверное, она есть у меня. Я вот... Я поняла, что я не... Что то, что я называла всегда любовью и счастьем, что на самом деле так не называется. Ну, то есть мы что-то другое называем этими словами. И я, пожалуй, очень хочу, вот у меня такая мечта, я хочу научиться любить. Действительно, по-настоящему. И по-настоящему радоваться жизни. Я знаю, как это, у меня были такие моменты, когда мне, ну вот когда вот здесь у тебя прям так в солнечном сплетении, вот какой-нибудь лучик на дереве. Это даже словами сложно, наверное, описать. Могу нарисовать, как это. Но очень мне хочется чаще еще испытывать это чувство.
Т. Ларсен:
— Мы вам этого искренне желаем. Прекрасное желание. Я лично считаю, что Ксения нам сегодня подарила просто программную для нашего с тобой проекта фразу «Благотворительность — это душа России». Мне очень нравится. Здорово. Это были «Делатели» на Радио ВЕРА. Спасибо огромное, у нас в гостях...
В. Рулинский:
— С нами была Ксения Алфёрова, сооснователь благотворительного фонда «Я есть!», актриса театра и кино, программу вели Тутта Ларсен.
Т. Ларсен:
— И пресс-секретарь синодального отдела по благотворительности Василий Рулинский.
В. Рулинский
— Ксения, спасибо ещё раз большое.
К. Алферова:
— Спасибо вам большое.
В. Рулинский:
— Всего доброго.
Т. Ларсен:
— До свидания.
Все выпуски программы Делатели
Деяния святых апостолов
Деян., 7 зач., III, 1-8
Комментирует священник Дмитрий Барицкий.
Что необходимо сделать для того, чтобы Бог ответил нам на наши молитвы, и мы получили просимое? Ответ на этот вопрос содержится в отрывке из 3-й главы книги Деяний святых апостолов, который звучит сегодня за богослужением в православных храмах. Давайте послушаем.
Глава 3.
1 Петр и Иоанн шли вместе в храм в час молитвы девятый.
2 И был человек, хромой от чрева матери его, которого носили и сажали каждый день при дверях храма, называемых Красными, просить милостыни у входящих в храм.
3 Он, увидев Петра и Иоанна перед входом в храм, просил у них милостыни.
4 Петр с Иоанном, всмотревшись в него, сказали: взгляни на нас.
5 И он пристально смотрел на них, надеясь получить от них что-нибудь.
6 Но Петр сказал: серебра и золота нет у меня; а что имею, то даю тебе: во имя Иисуса Христа Назорея встань и ходи.
7 И, взяв его за правую руку, поднял; и вдруг укрепились его ступни и колени,
8 и вскочив, стал, и начал ходить, и вошел с ними в храм, ходя и скача, и хваля Бога.
По иудейскому обычаю благочестивый верующий человек должен был молиться три раза в день. В девять утра, в двенадцать и в три часа дня. Конечно, можно было молиться и дома, и в синагоге. Однако храмовая молитва всегда и везде считалась молитвой особой силы. А потому самые набожные иудеи старались потратить время, но хотя бы раз в день прийти в храм. Соответственно, и подаяние можно было просить везде. Но опять же именно храм считался для этого самым лучшим местом. Ведь люди, которые понудили себя прийти сюда помолиться, наверняка будут расположены по отношению к страждущим собратьям наиболее милостиво. Поэтому на протяжении долгого времени родственники хромого не ленились приносить его к церковным воротам.
Есть ещё один важный момент в прозвучавшем сейчас отрывке. Говорится, что апостолы всматриваются внимательно в калеку, а калека пристально смотрит на них. Это взаимное напряжение взглядов весьма примечательно. Взгляд апостолов исполнен не только любви и сострадания, но и желания узнать, насколько этот человек духовно восприимчив. Достаточно ли в нём веры и надежды. Да и вообще, готов ли он принять тот дар, который они могут ему передать. Ведь вполне возможно, что тот образ жизни, который вёл хромой, был для него лучшей участью. И желания что-то менять у нем совсем не было. Вероятно, в первые мгновения в глазах калеки было лишь желание получить милостыню. Поэтому он смотрит напряжённо и оценивающе, что могут дать ему эти люди. Однако апостолы усматривают в нём нечто большее. Они видят в нём готовность начать новую жизнь. А потому и возвращают убогому силы. О том, что Петр и Иоанн не ошиблись, и калека принял этот подарок с благодарностью, свидетельствует его реакция на чудо: он вскочил, стал скакать от радости и хвалить Бога. Родственники приносили его в храм в надежде, что здесь Бог его не оставит. Здесь Он о нём позаботится и прокормит. В результате Господь даровал этому человеку намного больше, чем он о и окружающие могли себе представить.
Все эти обстоятельства чуда свидетельствуют о важной духовной закономерности. Если мы действительно имеем в чём-то нужду, нам, подобно хромому, необходимо каждый день оказываться в том месте, где мы можем получить просимое. Иными словами, не лениться и терпеливо выполнять свою часть работы. Исполнять Евангельские заповеди. Пусть эта работа кажется нам рутинной и однообразной. Но так в нас зреет готовность принять подарок от Бога. Когда придёт время, и этой готовности будет достаточно, Господь сразу же среагирует на это наше состояние. Он даст нам просимое именно в тот момент, когда мы созреем для того, чтобы его принять и получить от этого максимальную пользу. Причём важно, что тот подарок, который мы получим, превзойдёт все наши самые смелые ожидания.
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
Пасха для бабушки Раи и других беженцев в ЛНР
Раиса Степановна живёт в пункте временного размещения в Луганской Народной Республике. Здесь у одинокой пенсионерки появились подруги. Вместе они любят чаёвничать, вспоминать прошлое, в особенности радостные моменты и семейные традиции, что очень их согревает.
Раисе Степановне 78 лет. Когда-то она вместе с мужем жила в городе Попасная Луганской области. Там Раиса работала в детском саду и очень любила своё дело. Детей у неё не было, поэтому всю заботу и ласку женщина щедро раздавала другим. Так и жила — мирно, с молитвой и благодарностью Богу. Единственный близкий человек, супруг, умер несколько лет назад. А спустя время в родной город пришла беда — его накрыло мощными обстрелами. От дома, где жила пенсионерка, почти ничего не осталось. Раису Степановну эвакуировали в пункт временного размещения, здесь она находится уже два года. Документов и денег у бабушки нет, но добрые люди не оставляют без помощи — делятся едой и одеждой. Раиса за всё благодарит и очень хочет сама помогать другим.
Недавно про Раису Степановну узнали волонтёры фонда «Ясное дело» из Москвы. Они привезли ей нужные вещи, обустроили комнату женщины, привнесли уют. «Для жизни мне много не надо. Ребята подарили кастрюльку, я туда воды налью, пшена кину, вот и ужин готов. Стираю в ведре, уже приноровилась», — рассказывает Раиса Степановна.
В эти Светлые Пасхальные дни команда фонда «Ясное дело» хочет порадовать бабушку Раю и всех, кто живёт в пункте временного размещения в Луганской Народной Республике. Привезти им ароматные куличи, продукты и фрукты, которые здесь большая редкость. Если и вы хотите подарить людям праздник вместе с фондом, переходите на сайт: yasdelo.ru
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Образование и воспитание». Анна Теплова
Беседа из цикла про образование, который Радио ВЕРА организует совместно с образовательным проектом «Клевер Лаборатория», которая объединяет учителей, руководителей школ и детских садов, родителей и всех тех, кто работает с детьми и занимается их духовно-нравственным развитием.
У нас в гостях была доцент Московского государственного психолого-педагогического университета, руководитель экспертного совета Всероссийской общественной организации «Воспитатели России» Анна Теплова.
Мы говорили о том, как помочь детям найти себя и при этом не перегрузить разнообразными кружками и секциями, на что стоит обратить особое внимание в процессе воспитания детей и подростков, а также как поддержать их в период взросления и отделения от родителей.
Ведущая: Кира Лаврентьева
Кира Лаврентьева:
— Здравствуйте, дорогие друзья! «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Меня зовут Кира Лаврентьева. Сегодня мы будем говорить об образовании. Эти беседы мы организуем совместно с образовательным проектом «Клевер Лаборатория», который объединяет учителей, руководителей школ, детских садов и всех тех, кто работает с детьми и занимается их духовно-нравственным развитием. Сегодня у нас в гостях Анна Борисовна Теплова, зав. кафедрой народной художественной культуры Российской академии живописи, ваяния и зодчества Ильи Глазунова. Здравствуйте, Анна Борисовна.
Анна Теплова:
— Здравствуйте. Здравствуйте, дорогие слушатели.
Кира Лаврентьева:
— Да, также Анна Борисовна является руководителем экспертного совета АНО «Воспитатели России». И ещё у неё масса разных регалий, занятий, послушаний, если можно так сказать.
Анна Теплова:
— Можно так сказать, потому что образование в целом это служение, прежде чем какая-нибудь другая профессия или еще что-то.
Кира Лаврентьева:
— Вот я, когда готовилась к интервью, читала ваши статьи, ваши интервью, разные ваши научные, в том числе, статьи, и думала: Господи, да это же не хватит часа вас спросить обо всём. И перед программой мы так с вами условились, что будем говорить на какие-то конкретные темы, потому что спрашивать вас можно очень долго, и отвечать вы можете очень компетентно, интересно и развернуто.
Анна Теплова:
— Хорошо, договорились.
Кира Лаврентьева:
— Поэтому, ну что, конечно, в этой программе мы говорим об образовании, но не об образовании, да, как цели, а зачем вообще это образование нужно. Вот, правда.
Анна Теплова:
— Надо понимать, что образование, оно, как бы, довольно-таки интересное явление, да, в нашей жизни. Образование, прежде всего, это форма общественной жизни. Для нас это очень важный элемент нашей жизни, да, оно становится для многих обязательным. Вторая функция, скажем так, образования — это культурно-историческое наследие. У нас сегодня другого, кстати, тоже пути нет, семья не всегда с этим справляется сама. А образование таким образом становится даром, да, неким таким даром от одного поколения другому. Мало кто так его понимает, но это так и есть. И третья функция образования — это, собственно, воспитание человека, человеческого в человеке. А человеческое в человеке — это всегда другой человек. Потому что сегодня человек зациклен на себе, зациклен на своём, как говорят мои студенты, комфорте, на своих, опять же, каких-то, не к ночи будь помянуты, личных границах и так далее. В результате человек совершенно не готов жить в мире с другими людьми. Поэтому воспитание человека, оно всегда воспитание, отношение его к другому человеку, с другими людьми.
Кира Лаврентьева:
— Вы сказали, что образование — это дар, но тогда мы должны понимать, кто этот дар передаёт. Есть у святых отцов такое понятие «передача благодати». Вот когда вы говорите о том, что образование — это дар, сразу хочется спросить: а где этот дар найти, у кого его перенять, и как его дальше-то, в общем-то, передавать детям?
Анна Теплова:
— Есть, конечно, люди, которые, собственно, это осуществляют, и мы их называем учителями. Но образование... Учитель — это только одна институция, скажем так, в образовании. Образование имеет несколько институций, явных и неявных. Ну такие явные, которые мы все с вами знаем, это детский сад, ясли, школа, высшее образование и так далее. Но в образование включены и семья, и церковь. Это всё не явные институты образования. Такими, например, в девятнадцатом веке это были община, да, это был, там, приход. Это всё тоже те институты в образовании, как в определённой сфере нашей жизни, которые тоже воспитывают. И в этом смысле дар идёт от них от всех. Да, и мы не можем там, ограничить семью, например, или храм, да, или любую религиозную организацию, да, церковь, прежде всего, потому что мы, семья — это малая церковь, церковь — это Тело Христово, и поэтому и в системе образования тоже работают люди, часть этой же церкви, в церкви, да, по большей части. И отделить совершенно семью, храм от системы образования практически невозможно, потому что тогда наш дар будет неполным. Правильно?
Кира Лаврентьева:
— Но это мы с вами про православные говорим, может быть, школы и семьи. А как быть с общеобразовательными школами?
Анна Теплова:
— Вообще образовательная школа — это тоже люди, это тоже педагоги. И да, от этого очень многое зависит, от того, каков этот педагог, и как он понимает, опять же, цель своей деятельности. И сегодня, когда государство ставит перед педагогами задачу воспитания, государство ставит ее очень точно, четко. Государство просто не умеет с нами сесть, знаете ли, за чайком, за кофейком и рассказать нам, что ему нужно. Государство разговаривает языком нормативных документов, и эти нормативные документы, начиная с изменений в Конституции, заканчивая федеральными образовательными программами, которые сегодня приняты, изменениям закона об образовании, кричит нам буквально, буквально кричит о том, что нам с вами надо прекратить развивать в человеке только его когнитивную функцию, да, или там только телесная, интеллектуальная. Нам надо вспомнить о том, что есть такое понятие, как воспитание, и то, что мы последние там 20-30 лет как бы отдали это семье, но при этом совершенно не заботясь об этой семье, есть ли у неё возможности, есть ли у неё традиции. Вот вы говорили о передаче дара. Передача, вернее, да, передача — это и есть, собственно говоря, традиция. Поэтому традиция никогда не может быть в прошлом. Традиция — это не то, что было. Традиция — это то, что происходит здесь и сейчас, потому что передача этого дара культуры и истории, вообще вот этого знания, которое мы даём детям. Мы же даём не только знания, мы даём ещё и весь тот, как бы, образ, который стоит за учителем, который стоит в культуре, мы это передаём. И вот это происходит здесь и сейчас. И это очень зависит от того, кто это осуществляет. Да, вот всегда при вхождении в наследство, а ребёнок, ну, например, до школьного возраста, он как раз вступает в наследство, это его главное занятие в этот момент. Он наследует и культуру, и поведение, и вот всё то, что мы понимаем, как именно наши традиции, то, что составит потом его особенность в жизни. Вот это все происходит, на самом деле, очень рано, в дошкольном возрасте. И вот эта передача, она требует очень грамотного дарителя, то есть того человека, который это осуществляет. Он должен, во-первых, понимать, что короб с традициями, с нашим наследием, он очень большой, и в нем лежит все. В нём лежит всё, что наработано нашей культурой, историей, а оно разное. И этот человек, он как бы осуществляет некий внутренний отбор, что он передаёт и как он передаёт, как он это отдаёт ребёнку. Формально, неформально, осознанно, неосознанно. Это знаете, как Ушинский говорил, что педагог должен очень хорошо понимать цель воспитания. Потому что если он этого не знает, то, собственно говоря, и не должен приступать. Он должен понимать, кого он воспитывает, зачем он воспитывает, и что он должен увидеть в конце.
Кира Лаврентьева:
— Это мы сейчас про родителей, прошу прощения, или про учителей?
Анна Теплова:
— Это про педагога. Вот Ушинский говорил об этом как бы для педагогов. Потому что родитель чаще всего в целом не задумывается. Родитель в целом несет как бы традицию своей семьи. Он внутри этой семьи живёт, и он либо осмысленно пытается эту традицию купировать, если она ему была нежелательна, или расширить, если он серьёзно относится к воспитанию своих детей. Но родитель, конечно, занят воспитанием ребёнка. А педагог, который работает в школе, вот у него должно быть ясное понимание, у него должен быть идеальный образ воспитанника, кого я воспитаю в конечном итоге, каковы будут мои усилия? Если у него этого ясного идеала нет, то он и мечется где-то в пределе гармонично развитой личности. А что такое гармонично развитая личность? В чем эта гармония, как говорят: всесторонне развитая. Сколько сторон у этой личности? Сколько мы граней должны воспитать? И на самом деле это очень интересно, я даже проводила такой маленький эксперимент, потому что я часто читаю курсы педагогам, и вот как раз тогда, где-то в тринадцатом-пятнадцатом, и приблизительно с этого времени и до нынешнего времени я отслеживала, а каков этот образ воспитанника у современных педагогов. Ну и надо признаться, ну если говорить о десятых годах, то он послушный, усидчивый, внимательный, то есть удобный, да, удобный ребенок. А я просила написать там 10 приблизительно качеств ребенка, которые есть, и педагоги мне писали всё, и как результат я увидела, что нету, я это назвала эффект трех «с». Нету свободного, счастливого и самостоятельного. За последние годы про самостоятельность говорят так много, что она уже на языке у педагогов. Самостоятельного. Но про счастливого практически никто и не говорит. Что такое счастье для ребенка? Что такое быть счастливым и воспитывать счастливого человека? Можно ли воспитать? Макаренко считал, что нельзя воспитать счастливого человека, но дать ему этот опыт счастья — это можно. И счастье — это быть частью. То, о чём мы говорили, что человеческое в человеке — это всегда другой человек. Вот счастье — это быть частью чего? Церкви, семьи, мира, мира людей. Иногда это трактуется как с частью наследства своего. Да, вот быть наследником, частью моего культурного, исторического наследия, знать, понимать это, видеть, любить, оказаться счастливым, человеком счастливым, человеком одарённым. А уж нам есть что наследовать, у нас огромная культура. Я, например, буквально на днях читала лекцию, студенты-психологи, ну, конечно, первый курс. Они не могут вспомнить ни одну волшебную сказку. Они не могут вспомнить сказки о животных, они не знают свою национальную культуру. И это не просто констатация, на самом деле это катастрофа. Почему? Потому что это образы культуры, это способ жизни, который, например, задаётся в тех же сказках. Для детей сказки — это сказки о животных, и поэтому... Как себя ведёт лиса? Как себя ведёт волк? Как себя ведёт петушок? Это всё определённые образы и такое некрасивое слово, паттерны поведения, да, но, в общем, некий образ поведения. Почему лиса не боится быка? Почему лиса не боится собаку? Но петуха, который идёт к ней, как на смертный бой, она его сразу же боится. Она уходит, потому что его она не испугает тем, что пойдут клочки по закоулочкам. Потому что он ей говорит: «Иду на пятах, несу косу на плечах, хочу лесу посечь. Слезай, лиса, с печи». И лиса понимает, что обманывать кого-то уже поздно. Он как воин. Он припоясался, взял в руки оружие и идет спасать зайчика. Он идет туда как на смертный бой. И это тоже образ. И это тоже надо увидеть. А современные родители говорят: «Ах, он лису... может сделать, лисе больно». А лиса выгнала зайчика из дома, это как?
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается. Напоминаю, что у нас в гостях Анна Борисовна Теплова, зав. кафедрой народной художественной культуры Российской академии живописи, ваяния и зодчества Ильи Глазунова, доцент Московского государственного психолого-педагогического университета, руководитель экспертного совета АНО «Воспитатели России». Также я бы, кстати говоря, добавила, что Анна Борисовна — это этнолог и собиратель фольклора, поэтому мы тут так глубоко об этом рассуждаем. И вы знаете, Анна Борисовна, вот очень трогает то, что вы говорите, обычно трогает, правда. Вот как-то очень трогает. Но вы, когда рассказывали о некой передаче опыта, в нашем случае это ещё наши бабушки, которые, может быть, не были педагогами по образованию, хотя моя была, мне повезло, но я просто видела, как это происходит, как необразованные бабушки читают тебе потешки, они пытаются тебе рассказывать сказки, рассказывать так, как сейчас вообще мало кто будет рассказывать. Любое бытовое действие сопровождается какой-то присказкой да каким-то рассказом. То есть мы как-то вот, дети, моя мама, подруги моей мамы, вот это деревенское детство, советское еще, кстати, с дореволюционных времен, видимо, вот эта переданная культура из поколенье в поколенье, вот это вот такое, знаете, пестование ребёнка маленького дошкольника, пестование — вот это вот, взращивания на каких-то русских вот этих исконных кодах. Вот это казалось таким обычным делом, а теперь этому надо учиться. Это вопрос. При обилии информации, при обилии книг и всего-всего, вот этим простым вещам надо учиться.
Анна Теплова:
— Обилие информации, обилие книг, скорее, сбивают современного родителя, потому что история, например, как раз со сказками, да, мы уже очень давно с вами сказки не рассказываем. Мы сказки читаем. Вот ваша бабушка и то, о чём вы говорили, скорее всего, она сказывает. Когда я сказываю сказку, я сказываю её тебе. Я смотрю тебе в глаза, я ловлю твою реакцию, я интонирую это так, чтобы тебя удержать в поле этой сказки. Когда я читаю сказку, я воспроизвожу то, что там написано. Там чаще всего довольно-таки ясным литературным языком ещё всё и подобработанно, да? А сказка, она живая, да? Она обязательно должна быть живая, она должна тебя прихватывать, да? Она должна ребёнка увлекать. И в этом смысле, конечно, сказывание сказок — это отдельная тема, которая просто... Ну нельзя ей научить, да? Мы, кстати, со студентами занимаемся, со своими психологами. Именно учу их сказывать сказку, то есть искать в себе интонацию. Потому что иначе у тебя будет литературная интонация. «В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь». Не знаю, может быть, и неплохо, конечно, но когда это... Когда это живо, когда это исходит из тебя, когда ты носитель этого, когда ты просто ретранслятор, то это, конечно, не совсем так, да?
Кира Лаврентьева:
— Вы знаете, Анна Борисовна, я так вам благодарна, что вы об этом говорите, потому что мы в цикле этих программ, конечно, много говорим о раскрытии личности ребенка. Это всегда очень интересные разговоры о поиске профессии, о поиске себя, о том, зачем это вообще нужно, о поиске главного смысла своей жизни. Но ведь первые семь лет, я сначала перед программой сказала шесть, а вы меня поправили, вы сказали семь, ведь первые семь лет, они ведь настолько важны, они настолько волшебны, но тут ведь тоже важно не уходить в какие-то крайности. Стали выходить книги китайских психологов о том, как важно именно в первые три года ребенка научить всему. И мамы кинулись вот просто с головой в раннее развитие. Этих бесчисленных курсов и кружков по раннему развитию, их ну слишком много, их очень много. Уже сейчас встаёт вопрос, слава Богу, он встал, а нужно ли это вообще ребёнку, это раннее развитие? И что такое по-настоящему раннее развитие? Не то ли это, о чём сейчас говорите вы? Это, может быт,ь более естественный процесс взаимодействия ребёнка с матерью и каким-то неравнодушным взрослым рядом с ним?
Анна Теплова:
— Воспитывающим взрослым, как у нас говорят, да?
Кира Лаврентьева:
— Да-да-да, новые термины всё входят.
Анна Теплова:
— Вопрос в том, что ребенок, он должен за это время, за дошкольное детство, у него должна возникнуть и сформироваться определенная картина мира. И вот эта картина мира, она идет к ребенку прежде всего от взрослых, от сверстников и от собственного опыта. Вот то, что идёт от взрослых, чаще всего это как раз тот самый материнский фольклор — песни, песенки, потешки, пестушки. Пестушки — это всё, что вокруг тела ребёнка, потешки — это то, что первые образы, которые мы ребёнку дадим, там песенки, они включают ребёнка в мир движений, движущихся каких-то событий, шума и так далее. А кроме того, что у нашего ребёнка с этим проблема, а сверстническое общение. Сверстническое общение очень важно для ребёнка. И это не только песочница. Песочница — это только начало этого сверстнического общения. Потому что в песочнице вот многие мамы там сердятся, когда им какой-то ребёнок там сыпет на голову песочек. Ну ему по возрасту пока непонятно. Для него что песочек, что ребёнок, что куличик. Вот когда он увидит другого, вот этот другой, убираем окончание «ой», и он у нас станет другом, и иногда другом на всю жизнь. У меня, кстати, у внука друг с песочницы, они уже много лет живут далеко уже друг от друга и продолжают дружить. И, наконец, третий этап — это самостоятельное познание мира. Вот где это самостоятельное познание мира произойдёт? Где он увидит жучка? Где он увидит солнце? Где он услышит шелест травы? Вот это всё, чем было наполнено наше с вами детство. И это то, что бедные современные дети практически этого лишены.
Анна Теплова:
— Именно лишены самостоятельно. Даже вы в своём разговоре говорите, вот может быть, ему с мамой надо быть больше. Конечно, надо быть больше с мамой, но и самому ему обязательно нужно быть. Да, потому что иногда вот бытие с мамой превращается в некую такую привязанность. Очень сильную. Мощную, сильную, блокирующую развитие, потому что для развития нужно пространство. Если мы с вами посадим дерево у стены, дерево не будет каким красивым, как древо у потока, правильно?
Кира Лаврентьева:
— Это интересно.
Анна Теплова:
— Поэтому обязательно надо отпускать. Вся наша культура строится на этом. Приход-уход. Для этого есть, кстати, предметы-заместители. Это там люлька та же. Это образ материнской утробы. Ребенка туда кладут, закрывают, он в близком маленьком пространстве. Вы представьте себе кроватку, в которую мы кладём малыша. Он не видит краёв. Это всё равно, что если вас положить, не знаю, посреди площади и сказать: «отдыхайте». Ребёнок должен быть, он должен быть, вот чувствовать эту близость, но при этом не быть привязанным. Вообще у нас в традиции, например, никогда не привязывали вот так слингами, как сегодня, для перехода из точки А в точку Б — да, можно. Но потом ребёнок всегда существует как бы самостоятельно, у него должно быть место и пространство для познания мира.
Кира Лаврентьева:
— Анна Борисовна, а вот эта сепарация в хорошем смысле, она же несколько раз происходит за период взросления, вот эта самая первая, она во сколько лет?
Анна Теплова:
— В родах. В родах, в самый первый раз в родах.
Кира Лаврентьева:
— Ну вот я имею в виду после вот этого постоянного контакта с мамой, когда? В три-четыре года, это что тогда получается? В сад его надо отдавать, что тогда делать?
Анна Теплова:
— Ну как у вас получается, это прямо так сказать, знаете: дорогие слушатели, все повели своих детей в сад. Нет-нет. Нет, конечно.
Кира Лаврентьева:
— Ну, какие просто варианты? Давайте мы просто перечислим варианты, как ребёнку дать пространство для опознания самого себя в первую очередь.
Анна Теплова:
— Ну, прежде всего, это пространство просто личное, вот то самое личное пространство, которое у него должно быть. Ребёнок в три года сам заявит вам, что я сам, это и есть первый кризис, да, первый кризис, и вам придётся это учитывать, потому что ребёнок хочет теперь понять, а как я сам? А что же, собственно говоря, я могу самостоятельно? Если мы его в этот момент подломим, да, скажем так, то ему будет очень трудно потом вот это восстановить в себе, жажду этого самостоятельного действия. И прекрасно это знают мамы. Сказать, что у нас мамы все сейчас не умеют этого делать. Прекрасно знают современные родители. И на самом деле много очень хороших родителей, глубоких, думающих и понимающих это. Следующее, что у него должно быть, это то, что вы говорили, пространство правды. Я, например, всегда удивлялась пластмассовым молоточкам или пластмассовым пилам, то есть игрушки, которые являются имитацией. А вот это, с моей точки зрения, абсолютно не нужно ребёнку, потому что это не знак. Вот игрушка-пеленашка, которую ребёнок получает, там, не знаю, в полтора года, когда он освобождает, собственно, свою люльку для следующего обычно товарища, подходящего, да, который теперь занимает его место, чтобы он не страдал сильно, да, ему дают эту игрушку, люлечку. И вот мой опыт, именно исследовательский опыт, как учёного, когда я изучала: а что вообще происходит с современным ребёнком в тот момент, когда он получает свёрнутую тряпочку, завёрнутую, там, в платочек и в пелёнку, при том, что современные дети вообще-то уже не знают, что такое спелёнатый младенец, да? Что делает современный ребёнок, родившийся 3-4-5 лет назад? Он всё равно берёт этого малыша, кладёт его на ручку и начинает его качать. И он всё равно говорит, что это лялечка, что это малышик. И все они с ним что-то такое делают, потому что это какая-то, не знаю, кнопка внутри человека, которая что-то включает. Там студенты или там молодые люди 17-18 лет, когда мы с ними проводим эти же эксперименты, взрослые женщины. Они все говорят... Ну, студенты прежде всего, потому что студенты, они тоже находятся в данный момент как бы... Вот человек формирует свою картину мира довольно долго, да? Вначале у него появляется картина мира, потом он постепенно выращивает свое мировоззрение, да? И вот к юношескому возрасту человек начинает эту картину мира свою корректировать с внешним миром. И вот здесь очень важно проверить, а что у него там работает, не работает. И вот когда они берут пеленку, вернее, пеленашку, которую они только что сами свертели, скрутили минуту назад, сами скрутили, положили на ручки, а потом мне в СССР пишут, что они чувствуют. И они пишут: «Я чувствую счастье», «я чувствую заботу», «я чувствую нежность». Мальчики пишут ответственность, а некоторые девочки там пишут: «Я чувствую, что мне рано ещё иметь ребёнка», и дальше там на два листа. Я не спрашиваю, рано тебе или нет, я спрашиваю: что ты чувствуешь? Значит, чувствует, значит, вот этот перенос происходит. И это образ живой. А пластилиновая пила не включает образ труженика в этот момент, понимаете? Вот это действие труженика. Лучше подождать и дать ему настоящий молоток и просто проследить за тем, чтобы он попал туда, куда надо. У меня, кстати, тоже крёстный моего сына младшего. Он привёз ему ящик для инструментов, чурочки, молоток и гвозди и сказал, что не надо, Миш, давай, лупи по-настоящему, тем самым. И у нас была такая странная конструкция вся, как ёж в этих гвоздях. Гвозди.
Кира Лаврентьева:
— Ну, это действительно очень здорово.
Анна Теплова:
— Ну, это так, это правда. Вот то, о чём мы говорим. Очень много сегодня имитации, и надо хорошо понимать, где эта имитация нужна и где она включает. То есть, когда это именно знак и символ, то это да, то это работает. А когда это просто имитация некая, то надо быть внимательным.
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА, дорогие друзья, у нас в гостях Анна Борисовна Теплова, зав. кафедрой народной художественной культуры Российской академии живописи, ваяния и зодчества Ильи Глазунова, доцент Московского государственного психолого-педагогического университета, руководитель экспертного совета АНО «Воспитатели России». Меня зовут Кира Лаврентьева, мы вернемся через несколько секунд.
Ещё раз здравствуйте, дорогие наши слушатели. «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается. С радостью напоминаю вам, что у нас в гостях Анна Борисовна Теплова, зав. кафедрой народной художественной культуры Российской академии живописи, ваяния и зодчества Ильи Глазунова, доцент Московского государственного психолого-педагогического университета, руководитель экспертного совета АНО «Воспитатели России». Конечно же, Анна Борисовна ещё и этнолог, собиратель фольклора, ещё вообще на самом деле очень много, много кто...
Анна Теплова:
— Не стесняйте меня.
Кира Лаврентьева:
— Можно почитать в интернете, на самом деле, дорогие слушатели, еще у Аллы Борисовны много интересных статей и лекций, в том числе в видеоформате. Я это все с легкостью нашла, когда готовилась к интервью. Честно говоря, вдохновилась, потому что мы как-то вот так бежим-бежим, современным родителям так хочется все успеть, так много всего. Эти объявления о курсах, эти объявления о кружках и разных каких-то занятиях для детей. Ты за все хватаешься. Тебе кажется, что ты будешь хорошим родителем, если ты успеешь их везде провести, сделать так, чтобы они везде поучаствовали, сходили на все елки. Вот недавно был Новый год, там Рождество, да? Сходили на все занятия, везде себя попробовали. Анна Борисовна, а вот как правильно-то тут всё без невроза организовывать?
Анна Теплова:
— Ну, вы знаете, мы тоже вначале бегали по всем ёлкам, и потом поняли, что, да детям вообще-то этого всего не нужно. И мы, например, устроили большой рождественский праздник в своей семье. Мы собирали там у себя гостей, и вот его мы со смыслом, у нас были и колядки, и Христославие, и собственный вертеп, причём такой настоящий, традиционный, и куча гостей, и было, конечно, здорово очень. Это было как раз тогда, когда это нужно. Вот сейчас уже это, может быть, потихонечку сходит на нет, потому что дети, в основном, взрослые. Вы знаете, тема «успеть» связана с современным образом успешного человека, того, кто должен всё успеть. Но жизнь твоя, опять же, мне уже много лет, могу сказать об этом спокойно, проходит довольно быстро. Но понять, что принесёт тебе успех, очень сложно. И здесь очень важно понимать: а каков всё же промысел Божий о тебе? Это очень трудно понять в самом начале. Об этом, кстати, писал Василий Зиньковский, о том, что вообще развитие личности, а мы с вами там заявляли разговор о развитии личности, оно идет как бы по трем направлениям. И первое направление — это как раз индивидуальность, которая есть у нас. А индивидуальность — это и есть и твой дар, и твой крест. И педагогу очень важно этот дар увидеть, и не только педагогу, но и родителям. Очень важно понять, а каков вот этот дар? Зачем Господь призвал этого ребёнка в наш мир? И дал его тебе, потому что это не твой ребёнок, это тот, кто дарован опять же тебе, и тебе предстоит просто его не испортить, не сломать в целом. Вторая линия развития — это как раз развитие внутри тебя, внутри каждого человека добра и зла, и умение встать в позицию добра. Как раз тот же Зиньковский писал, что самое главное — это связать волю человека с добром. Это тоже целая большая линия для родителей и для педагогов тоже. И третье — это как раз социальная линия, которая связана с языком, с наследием, вот то, о чем мы уже с вами говорили. Ну вот вернемся к дару. Вот если говорить о мне самой, да, обо мне самой, ну, 60 лет моей жизни уже пройдены, и мне казалось, что у меня все очень как бы определенно. Я с детства, в пятом классе писала, что я собираюсь быть историком искусства, искусствоведом, потому что мама моя работала в Третьяковской галерее, я ходила в Третьяковскую галерею буквально просто почти по нескольку раз в неделю, и мне казалось, что это совершенно нормально, естественно, для всех остальных людей так же, все так же живут. Потом я поэтому собиралась поступать в Московский государственный университет на историю искусства, что со второй попытки, тогда никаких ЕГЭ не было, и два года подряд я поступала, со второй попытки я поступила, но в этот момент я встретилась, как раз когда работала уже в Историческом музее, встретилась с ансамблем Покровского, была им совершенно очарована, и 10 лет моя жизнь была связана с этим коллективом. И тогда я начала работать и ездить в экспедиции, тогда я узнала, что такое народная культура, моя жизнь полностью изменилась, вообще полностью, мои представления о мире полностью изменились. О том, что такое русская культура, что такое русский народ, что такое костюм, в котором люди ходят. То есть всё это, что было во мне и что есть в реальности, оказалось, совершенно разные вещи. И поэтому, открыв для себя этих людей, их язык, их пение, красоту мира, в котором они живут постоянно, красоту веры, в которой они тоже живут постоянно, вот это умение одновременно находиться в двух пространствах, в пространстве реальной жизни и в пространстве духовном всё время, это было очень сильно. И, конечно, меня история как бы увела. И я ушла заниматься этнографией, потом жизнь меня ещё раз крутанула. Я стала заниматься дополнительным образованием детей, мне казалось это очень важно, 30 лет просуществовала у меня студия детская, да, это важно, мы создавали как раз именно пространство, в котором дети погружались не столько в знания, сколько вот в этот мир любви, красоты, языка, игры и так далее. А потом я ушла работать в науку. И тоже 15 лет работала в научных институтах, и вот там мы занимались именно, скажем так, осмыслением всего этого. Вот тогда писались программы, тогда писались научные работы, тогда я защитила диссертацию. Тогда вот как бы это была именно новая стадия в моем пути. Стадия, помните, это как раз про путь. И вдруг опять год назад раз — что-то просто произошло, и мне пришлось поменять работу, и вот как Господь управил. Господь мне сказал: «А теперь, Аня, иди опять поработай по специальности». Видимо, важно было. Я теперь вот работаю в Академии художеств, зав. кафедрой народного искусства. Видимо, важен был весь этот путь, в котором Господь меня провел, в котором мне удалось набрать отношение к детям, умения педагогической работы, навыки педагогической работы, глубокое понимание народного искусства, причем в тот момент, когда оно было живым еще, носители были еще этой культуры, люди говорили на этом языке. «Дружечка моя, советненькая, согласненькая, повернись ко мне личиком, повернись ко мне беленьким, а мы с тобой побалакаем», — этот человек говорит. Я не могу этого не запомнить, потому что внутри меня всё поёт, я так не умею говорить. А это родная наша речь. Это люди так мыслят, так говорят друг с другом. И потом, вот пройдя через всё через это, я возвращаюсь к истории искусства, я возвращаюсь, преподаю у искусствоведов, которым мне теперь предстоит открыть как раз красоту народного искусства, потому что в Академии художеств Глазунова, в которой я сейчас работаю, мы поставили это одной из главных задач. Нам важно, чтобы современные искусствоведы понимали народное искусство, его значение для нашего искусства в целом, для мирового искусства, да, то есть они понимали, что вся история русского искусства, она покоится в народной культуре, она растет из нее, она пропитана и пронизана ею, и на сегодняшний день необходимо, чтобы люди понимали, что такое народный костюм, чтобы по запросу «народный костюм» тебе не выпадала сценическая одежда, чтобы тебе выпадало то, что является правильным.
Кира Лаврентьева:
— Анна Борисовна, Вы совершенно виртуозно рассказали о том, как вы нашли свой путь.
Анна Теплова:
— Это не я, это Господь провел. Вот это правда так.
Кира Лаврентьева:
— Но вы понимаете, что это очень важный опыт, конечно, вы понимаете, что это очень важно, это нужный опыт. И хочется спросить, а как этому научиться? Вот у вас свои дети уже подрощенные, более-менее, да, уже взрослые люди. У вас есть опыт своих детей, есть опыт детей, которые постоянно в течение вашей жизни возле вас, грубо говоря, народным языком, раз мы сегодня его вспомнили, околачиваются. По-другому это не назвать. И вот вы видите, как это происходит, как ребёнок ищет себя, не находит, находит. Наверное, есть разные сценарии, разные у вас истории. Вот скажите, уже глядя на это всё, как себя найти-то, школьнику? Как найти себя?
Анна Теплова:
— Есть люди прямого пути. Вот у меня старшая дочь моя — музыкант.
Кира Лаврентьева:
— Ну, потому что талант явный, и всё понятно.
Анна Теплова:
— Да. Знаете, ведь люди тоже предают иногда свой талант. Особенно сегодня, когда музыкантам очень трудно существовать, очень трудно состояться, очень трудно этот талант не закопать в землю. Что значит не закопать, закопать? Идут, там когда тоже моя Варя училась, в риелторы уходили, куда угодно уходили, потому что надо было жить. Деньги зарабатывать. Да, и как бы невозможно людей обвинить в этом, да, как бы. Есть трудные пути, чаще всего трудными путями идут мальчики, потому что они несут ответственность, они берут эту ответственность за будущее своей семьи, своей уже личной семьи, людей, которые будут вокруг них, и они выбирают пути сложные, и у них... им гораздо труднее. Я, например, тоже считаю, что не все удалось у моих сыновей, да, у меня два сына и три дочери. Пока что это, ну вот, я вижу, как им нелегко. И это нелегко именно потому, что он берет и делает вот этот выбор, осмысленный между даром, например, очевидным, например, актерским даром, да, и еще другим даром, потому что семья обычно богата дарами, да, а не какой-то, только один у тебя есть, да, у тебя есть там дар, например, предпринимательский, у тебя есть дар заботы, да, у тебя есть много даров, которые Господь тебе даёт. Как и, помните, таланты раздали, и кто-то по-разному их приращивает. Вот мальчикам всегда труднее, мой опыт говорит. Но внимательными должны быть родителями. Если вы уверены в том, что этот дар у ребёнка сильный, а ребёнок волей своей пытается уйти от этого. Ну, я знаю, что мы все не любим теперь давить, но иногда мне кажется, надо. Мне иногда кажется, что надо, как минимум, дать ему возможность пройти хотя бы какую-то часть пути до конца. Я все равно получила это свое чудесное образование, история искусства, не собираясь уже в тот момент работать искусствоведом, потому что была очарована этнографией, фольклором и так далее. Но я это образование получила, и казалось, что оно мне больше не пригодится.
Кира Лаврентьева:
— А пригодилось.
Анна Теплова:
— А оно пригодилось. Сегодня очень многие молодые люди считают, что вот они точно знают, и они точно выбрали. И иногда отметают осмысленно вот эти дары, предлагаемые им семьёй, возможностями какими-то. Надо быть очень внимательным, простите ещё раз, к промыслу о тебе. Его надо учиться видеть. Молодым очень трудно. Молодой, как всегда, человек горит, рвётся к чему-то, хочет чего-то, представления какие-то у него есть. Для этого ему даны родители. Он как раз в этот момент от них уходит, да, во взрослую жизнь. И вот этот момент выбора специальности, пути, всё-таки, мне кажется, родители должны быть рядом с ребёнком. И не только идти на поводу, как бы, ну, очевидно, что-то такое поддерживать, да, ребёнка поддерживать. Понятно, поддерживать надо детей в том, чтобы ни случилось. Вот сейчас младший мой ребёнок уже третий раз пытается себя найти. У него тоже откровенный дар художника, и этот дар художника, как ей кажется, ну, ей не нужен. И она ищет себя в другом. И надо потерпеть, с одной стороны, а с другой стороны, удерживать, дать вот эту возможность пройти до конца. В какой-то момент всё же настоять, мне так кажется. Мой, опять же, опыт взрослых детей, кажется, что надо помочь ребёнку не убежать, а с другой стороны, не запрятать его в эту клетку. То есть надо быть очень внимательным, внимательным надо быть.
Кира Лаврентьева:
— Это очень трудно.
Анна Теплова:
— Очень трудно, я согласна.
Кира Лаврентьева:
— Особенно если ты ещё занимаешься своей работой, своим развитием, то тебе это надо ещё в голове всё как-то собрать.
Анна Теплова:
— Сопрячь. Но выбор пути для ребёнка, конечно, очень важный этап. Очень важный. Можно пробовать широко, взять более широкое образование. Например, с музыкантами, понятно, никуда не денешься, а взять какое-нибудь широкое гуманитарное образование. Дети часто пугаются, например, пойти на историю: кем я буду, как я буду деньги зарабатывать. Но человек с широким гуманитарным образованием найдет дальше себя, как определиться. Сегодня довольно-таки много всевозможных потом возможностей, там, тех же магистратур, каких-то курсов, ещё чего-то, второго образования, да, это можно попробовать и найти. В общем, это сложно, и всем советую, как бы, помощи Божией, желаю, вернее, помощи Божией, быть внимательными к вот этому дару. Вам дан ребёнок от нуля и приблизительно до 17 лет, да, он будет с вами. Я думаю, что это довольно-таки долгий путь, чтобы увидеть те дары и тот крест, который Господь дает этому человеку.
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА, напоминаю, что у нас в гостях Анна Борисовна Теплова, зав. кафедрой народной художественной культуры Российской академии живописи, ваяния и зодчества Ильи Глазунова, доцент Московского государственного психолого-педагогического университета, ну и так далее, и так далее. Много раз мы уже сегодня повторяли про Анну Борисовну разные прекрасные вещи. Вы знаете, я вот, что вас хотела спросить, Анна Борисовна, меня совершенно потрясает с детства культура воспитания детей Романовых, не только с самого последнего российского императора Николая II, их детей, но также и самого, еще Ники маленького с его сестрой. Вы знаете, что мне нравится в этом во всём? Вот у детей всё-таки императорской семьи Николая Александровича и Александры Фёдоровны, у них была очень такая совершенно непринятая для того общества культура воспитания детей. Александра Фёдоровна очень много занималась ими сама. Она преподавала им катехизис. У них были учителя, русский язык преподавал им не кто иной, как профессор Боткин, доктор Боткин, известный теперь уже мученик. Их постоянные учителя были Сидней Гиббс и, если не ошибаюсь, Пьер Жильяр, который очень много писал потом воспоминаний о них. И, читая эти воспоминания, я каждый раз удивлялась, насколько благоговейно, со страхом и уважением относились царские дети к своим вот этим наемным, казалось бы, ну наемным, конечно, учителям. Баронесса Буксгевден, да, она была фрейлиной императрицы, но, тем не менее, она преподавала, если я не ошибаюсь, игру на фортепиано трем младшим девочкам. И они все их боялись. Они боялись, что они их пожурят. Они боялись, что они скажут что-нибудь папа или мама о них. Они боялись не сделать уроки. Понятно, что это были обычные дети, которые шалили, которые ленились, которые, может быть, чего-то где-то не хотели делать. Но вот это уважение, понимаете, это царские дети. И это такое уважение к своим преподавателям, которым нам, кстати говоря, нашим детям уже сейчас, в наше время, можно было бы хотя бы немного в какой-то форме позаимствовать. У меня знакомого мальчика в младших классах очень не приняли, это, мягко говоря, в классе, там, на грани буллинга. Ну, не буллинг, но на грани. Знаете, несколько детей, но его регулярно так подтравливали. Учитель это видела. Учитель очень хорошая женщина. И когда мама этого мальчика к ней обратилась, что, в общем-то, вы знаете, он у меня в каком-то совершенно удрученном находится состоянии, перманентно, она сказала: «Ну, может быть, вам порекомендовать школьного психолога?» И, вы знаете, мне этот случай, он меня как-то деморализовал на тот момент, потому что я помню, как было в наше время. Если кто-то начинал хотя бы что-то вот в отношении буллинга, сейчас это принято рассказывать, случаются страшные трагедии, когда кого-то действительно там просто затравили, и девочка, мальчик пошли на какие-то уже такие меры, мы знаем, какие. И как-то вот я вспоминаю, как это было у нас, там, не дай Бог, кто-то что-то начинает, учительница всё сразу, она оставляет после уроков, она начинает песочить, она начинает рассказывать: а чем ты лучше его и так далее. То есть, понимаете, учитель, она носила роль у нас, например, было так, духовника. То есть это учитель-наставник. Она не ходила в храм, но она была наставником нам, и это было очень важно. К ней можно было обратиться, не к школьному психологу, понимаете, а к ней с любой проблемой, не касающейся даже образовательного процесса. Анна Борисовна, я очень скучаю по этим временам, и я очень ищу учителей и преподавателей, которые вот так относятся к детям. Понятно, что это не входит в зону их компетенции, как сейчас говорят. Понятно, что они теперь не должны вмешиваться, потому что строгие родители, они бдят, не дай Бог, перейти личные границы ребенка, не дай Бог, там как-то где-то его невольно оскорбить. А если он творит беззаконие, Анна Борисовна, а родители молчат, что тогда делать?
Анна Теплова:
— Тут вопрос важный, на самом деле, очень хороший вопрос вы поставили. Это вопрос о доверии. Первое, тех же родителей, к педагогу и педагога к родителям. Это вопрос о служении. Это вот как раз то, что связано с царской семьёй. Царских детей воспитывали в служении. И они прекрасно понимали, что такое же служение несёт каждый, кто обращается к ним. Педагог — это не услуга. Педагог — вот это тот самый даритель, с которого мы начали, человек, который открывает тебе пути, ведёт тебя по пути этому. И уважение к учителю — это было по умолчанию заданной функции у нас, так же, как и уважение к родителям, так же, как и уважение к близким, любым другим близким. И это утрачено сегодня. Сегодня государство пытается это восстановить. И надо признаться, что это надо сейчас восстанавливать в самих педагогах, ведь педагоги тоже не хотят брать на себя вот эту функцию служения. Вот функцию моих компетенций, да, и я переложу её на психолога, в компетенцию которого входит тебя успокоить, помочь и так далее. Такого не было. Вы правы совершенно. А восстановить как это? Через уважение, благодарность. Слово «благодарность» сегодня тоже, надо сказать, потеряно.
Кира Лаврентьева:
— Педагогу вы имеете в виду?
Анна Теплова:
— Педагогу.
Кира Лаврентьева:
— Ну, тоже отогреть его, да, как-то из вот этой холодной системы компетенций, как-то его немножко отогреть своим доверием со стороны родителя, да?
Анна Теплова:
— Вот слово «доверие», да, доверие, без этого никак нельзя. Вы привели в этот мир своего ребенка, и вы его доверили педагогу. А контроль, включенные камеры и всё остальное, что существует сегодня в школе, в детском саду и так далее, это разрушает отношения. Знаете, есть такое понятие, как содержание образования. Я очень люблю, как в нашей школе педагогической антропологии оно трактуется. Содержание — это совместное держание. Как всё, что имеет приставку «со» в русском языке, это предполагает совместное. Вот это совместное держание того, что мы передаём ребёнку, оно предполагает совместный труд педагога, родителя и самого ребёнка. И если мы не удерживаем вот эту ткань этого содержания, образования, то оно выльется, если родители не удержат в их сторону, если ребёнок не удержит в сторону ребёнка, если педагог не удержит. Вопрос совместности — это всегда вопрос того слова, которое мы называем общностью. Общность всегда строится на единстве целей и смыслов, ценностей и смыслов. Вот если для нас ценность — ребёнок, если мы с вами занимаемся образованием, обучением и воспитанием ребёнка, то это одна история. Если мы с вами занимаемся реализацией программ воспитания, программы обучения, программы ещё чего-то, то это про что угодно, но не про ребёнка, не про личность. И поэтому тут нет, не может быть ни ребёнка, ни его родителей, ни в конечном итоге педагога как значимой единицы для ребёнка. Потому что всё происходит: человек-человек. Если этого нет, то система образования не работает ни как общественная форма, ни как дар одного поколения другому, ни как воспитание человека как такового, становление, вернее, человеческого в человеке. Вот это всё требует нашего объединения. То, что, кстати, характерно в целом для нашей культуры. Вот этой совместности, совестливости, сознательности, соработничества и всего такого, что имеет эту самую приставку со. И если я пришёл к тебе как цензор, как человек, который будет тебя контролировать, то доверия между нами не может быть. Если я привёл тебе своего ребёнка и отдаю его в руки и жду от тебя к нему такого же внимания, доверия и любви, то это про другое. Поэтому мы идём в частные школы. Не во всех, кстати, частных школах тоже это существует. Это не совсем зависит от того, какая форма школьная, в смысле имеется в виду частная или государственная. И бывает и в православных гимназиях всё очень формально, и даже аж чересчур формально. Это всё же зависит, возвращаясь к началу нашего разговора, это всё зависит от человека, от того, кто этот первый учитель, второй и третий. Вот у нас, например, Виктор Иванович Слободчиков, с которым мы вместе работаем, мой учитель, научный руководитель, он говорит, что есть четыре позиции в образовании. Это позиция родителя, это позиция наставника, это позиция учителя и позиция мудреца. Эти позиции живут в одном человеке в разные периоды. Потому что, когда мы встречаем в первом классе ребёнка, вряд ли я встречаю его с позиции учителя, я встречаю его с позиции родителя. И я подхватываю его, я его ввожу в этот мир. Наставник — это тот, кто знает, как сам, и наставит тебя делать так же. А учитель — это тот, кто учит учиться, тот, кто передаёт тебе способность к учению. Не информацию, а способность к учению. Ну и мудрец. Тут все мы знаем, кто такой мудрец.
Кира Лаврентьева:
— Спасибо огромное. Напомню, что наши регулярные беседы об образовании мы организуем совместно с образовательным проектом «Клевер Лаборатория», которая собирает лучшие и самые интересные опыты работы в области образования и воспитания. Узнать подробнее об этом проекте, стать участником или поддержать его можно на сайте: clever-lab.pro. А мы прощаемся с нашей сегодняшней гостьей. Напоминаю, что у нас была Анна Борисовна Теплова, зав. кафедрой народной художественной культуры Российской академии живописи, ваяния и зодчества Ильи Глазунова, доцент Московского государственного психолого-педагогического университета, руководитель экспертного совета АНО «Воспитатели России». Меня зовут Кира Лаврентьева. Анна Борисовна, спасибо вам огромное.
Анна Теплова:
— Вам спасибо, что вы позвали меня. Чудесная была беседа.
Кира Лаврентьева:
— Всего доброго. До свидания.
Все выпуски программы Светлый вечер