У нас в гостях была жена священника, попечитель фонда «Важные люди», руководитель детского развивающего центра при Спасском храме в Андреевке Екатерина Полещук.
Наша гостья рассказала о том, как и почему еще в детстве вера в Бога и церковная жизнь стали для нее важными, что значит быть женой священника сегодня и как тяжелая болезнь ее сына объединила многих неравнодушных людей.
Ведущая: Кира Лаврентьева
К. Лаврентьева
— «Вечер воскресенья» на радио ВЕРА. Здравствуйте, дорогие наши слушатели, меня зовут Кира Лаврентьева. И, как всегда в этом часе, мы говорим с нашими гостями о пути христианина в светском обществе. И сегодня с радостью представляю вам нашу замечательную гостью — у нас в гостях, у светлого радио, Екатерина Полещук, жена священника, попечитель фонда «Важные люди», руководитель детского развивающего центра при Спасском храме в Андреевке. Здравствуйте, Екатерина.
Е. Полещук
— Добрый вечер, Кира.
К. Лаврентьева
— Я сразу раскрою секрет, я Екатерине сказала перед программой: когда я посмотрела с вами программу «И будут двое», с вами и вашим замечательным супругом, отцом Дмитрием Полещуком, с которым, кстати, мы делали с ним программу «Путь к священству» на радио ВЕРА, историю с Андрианом тоже все мы помним, и сегодня обязательно об этом поговорим, когда я посмотрела эту программу, я поняла, что вы обязательно должны побывать у нас в студии. Это будет очень полезно, важно и светло для наших слушателей и для нас самих.
Е. Полещук
— Спасибо вам большое за приглашение. Для меня это очень радостно и волнительно.
К. Лаврентьева
— Еще открою такую маленькую интригу: у Екатерины пятеро детей с отцом Дмитрием, и это тоже для меня такой предмет особого интереса, о чем я тоже хотела бы сегодня поговорить. Но сначала спрошу: Екатерина, как вы стали верующим человеком? Спрошу, сразу начнем с главного.
Е. Полещук
— Да, это, наверное, самое главное в жизни каждого человека, и мой путь к вере начался в детстве, вместе с мамой и братом. Так сложилось интересно, что мы крестились все в один день — мне было чуть больше полутора лет, братику было где-то полгодика, у нас с ним совсем небольшая разница, и мама крестилась вместе с нами, — это было как раз в апреле месяце. И спустя несколько лет уже покрестился папа. И наша семья, получается, первые шаги в православии делала вот так, все вместе. Мы с братом были на венчании наших родителей. Я уже была большая, мне было лет 8–9, я уже точно не помню, но помню радость, счастье за них, вот этот торжественный момент в храме. Конечно, дети никогда не могут побывать на свадьбе своих родителей, ну в основном, но мне было отрадно побывать именно на венчании у родителей. И дальше мы уже вот потихонечку вместе делали первые шаги в православии.
К. Лаврентьева
— Как это было, что запомнилось больше всего? Какие впечатления о храме остались в вашей душе с тех пор?
Е. Полещук
— Мы ходили в храм Воскресения Словущего в Брюсовом переулке...
К. Лаврентьева
— Потрясающе.
Е. Полещук
— И там начали посещать воскресную школу. Мне было лет 6–7 как раз, вместе с братом мы ходили, а когда подросли, уже брат там начал свой путь алтарника. И, наверное, самые такие первые впечатления связаны именно с этим храмом, с воскресной школой. Помню, как на выходных нас батюшки собирали, как рассказывали, объясняли, проводили с ними очень интересные беседы, встречи, и вот это все помогло формироваться, идти путем православной веры. Но вот прямо очень большое влияние, уже ближе к переходному возрасту, на меня оказала еще наша классная руководительница. Свои школьные годы я начала в обычной школе — это была французская школа в Москве, в обычном классе. Но тогда мы уже воцерковлялись с родителями, и я очень остро ощущала, что мы отличаемся с братом от других детей, приходящих в школу. Мы уходили на службы, мы ездили на беседы к отцу Артемию Владимирову — в то время мы уже ходили в его храм, и родители нас брали с собой на его долгие выступления, мы с интересом слушали. Я даже, честно говоря, даже не понимаю, понимали мы что-то тогда, в том возрасте или нет, но получалось к примеру, что мы не успевали сделать уроки. Мы три часа были на беседе у отца Артемия и вот не успевали подготовиться к урокам. И родители так и писали в записке, что вот, дети были на беседе священника и не успели подготовиться. И, естественно, весь класс, классная руководительница очень остро относилась к таким вещам. И, наверное, брату даже было тяжелее, его прямо в классе иногда поддевали. А мне было немножечко проще, но мы все равно выделялись и это мы ощущали. К примеру, мы не ходили на дискотеки, не праздновали хэллоуин вместе со всей школой и так далее. И ну вот были белыми воронами какое-то время.
К. Лаврентьева
— А не было ли это трудно?
Е. Полещук
— Это было трудно. Но я хочу сказать, что это и полезно. И, наверное, это помогает больше ценить свою веру, умение за нее постоять, где-то побороться, где-то отстоять ее. Поэтому это очень хороший опыт. Конечно, у нас не было какого-то тяжелого, жесткого буллинга, чтобы мы прямо страдали в школе, но была такая хорошая закалка. А потом мы перешли в православную школу. Только открылось в Москве новое здание традиционной гимназии — они до этого базировались в разных школах, там в музыкальной школе, где-то еще, и вот так сложилось, что им дали здание, они его отремонтировали, выстроили — я вот нюансов не помню, находится оно на Китай-городе.
К. Лаврентьева
— Петровская школа.
Е. Полещук
— Да, теперь она называется Петровская школа. Но на тот момент она была традиционной гимназией.
К. Лаврентьева
— Класс. Я очень много слышала о ней.
Е. Полещук
— Да, и мы поступили в нее, и оказались уже в православной среде, где все детки верующие, где у нас на 4-м этаже потрясающий храм, занятия в школе каждый день начинаются с молитвы. И, конечно, это было чудесно. Не могу сказать, что плохо, если ребенок православный учится в обычной школе — нет, это может быть даже отчасти и полезно, и очень важно. Но, с другой стороны, конечно, отрадно и более приятно и легко быть в коллективе таких же детей, как вот и сам ребеночек воцерковляющийся.
К. Лаврентьева
— Среди единомышленников.
Е. Полещук
— Конечно, да. И мне невероятно повезло с классной руководительницей. Она нас всех взяла в 5 классе, таких маленьких деток, голубочков, и стала для всего класса как крестная мама.
К. Лаврентьева
— Потрясающе.
Е. Полещук
— Все шесть лет, что она нас вела, до 11 класса, она в нас вкладывала столько всего, вот, наверное, сколько крестные родители должны давать своим крестникам. Она нас возила в паломнические поездки, мы объехали, наверное, всю Россию, в разные стороны — были и на Соловках, на Валааме, были в Екатеринбурге, в монастыре Царственных Страстотерпцев, в Петербурге. В Троице-Сергиеву Лавру мы вообще ежегодно в начале учебного года, в конце учебного года ездили, ходили в небольшие походы. И она нас формировала, она нам читала очень много духовной литературы, нравственно нас вот так растила. И за это мы все, всем классом, ей невероятно благодарны.
К. Лаврентьева
— Это очень интересные вещи говорите. Екатерина, вы знаете, что я хотела спросить в этом смысле. Когда ребенок видит верующих сверстников, это несомненный плюс, потому что он не чувствует себя белой вороной и ему не надо постоянно выбирать между миром и храмом, между миром и храмом, в том числе в своей душе, ему не нужно идти против течения. Ну так явно во всяком случае, настолько болезненно это осуществление этого пути проходить. Но он же и видит грехи этих верующих одноклассников — то есть они же тоже, как все дети, в какой-то момент, возможно, в старшей школе, не проходят вот так вот безоблачно период искушений. Ну давайте называть вещи своими именами, да, кто-то покурить попробовал, кто-то там сходил на какую-то вечеринку, кто-то это сделал, кто-то пятое, кто-то десятое. И вот здесь тоже очень важно как бы отделять грех, во-первых, от человека, во-вторых, не пошатнуться в вере, когда ты еще настолько нестабилен — то есть 13, 14, 15 лет — вот такой возраст, когда ты еще сам не знаешь вообще ничего о себе и не до конца понимаешь что-то о вере. Что вы думаете об этом?
Е. Полещук
— У нас в школе это очень строго все отслеживалось. Очень строго. И мы были примером, когда выгоняли детей за недостойное поведение — ну там, конечно, до курения, даже не доходило.
К. Лаврентьева
— А что надо было сделать, чтобы вылететь из школы?
Е. Полещук
— Ну на тот момент достаточно было там мальчику с девочкой за ручку пройтись.
К. Лаврентьева
— А это не перегиб, как вы думаете?
Е. Полещук
— Тут сложно сказать. С одной стороны, можно сказать, что где-то это прямо очень строго было. У нас нельзя было девочкам сережки носить, колечки «спаси и сохрани» нельзя было носить — это вот на тот период, когда мы учились. Так интересно даже сложилось, что я пришла в школу в классе в 7–8 с колечком «спаси и сохрани» — мне папа купил. Учительница (это не моя классная руководительница, другая учительница) сняла у меня это колечко и вернула она мне его в 11 классе, в храме Христа Спасителя, когда я получала диплом об окончании, вы представляете? Ну я, честно, даже не надеялась, что мне его вернут, и она мне его вернула лично в руки. Поэтому было очень строго. Возможно, кому-то это, правда, даже тяжело. Сейчас, спустя годы, я могу говорить только про наш класс и про то, сколько нам дала наша классная руководительница, и мы были просто согреты и напитаны. У нас никогда не было ну какого-то против нее противостояния. Не все дети ездили активно в паломнические поездки, это и физически было очень тяжело: мы ездили своим ходом, с рюкзаками за плечами, спальник, пенка, и мы спали где-то в воскресных школах на полу. Не было у нас условий, что мы приехали, сняли где-то там в паломническом центре номера и спокойно отдыхаем. Это был такой хороший подвиг для нас, деток. Обычно это поездки выпадали еще на Великий пост, мы его старались соблюдать. Но это нам помогло расти и формироваться. Поэтому я благодарна очень школе, которая помогла пройти вот так интересно юношеские годы, очень благодарна классной руководительнице. И вот эта, может быть, строгость, в которой она нас растила и во многом оберегала нас от каких-то ненужных поступков.
К. Лаврентьева
— Ну это надо иметь глубокую сознательность, чтобы потом, после окончания школы, не кинуться во все тяжкие после такой строгости.
Е. Полещук
— Увы, бывает и такое. К сожалению, бывает и такое, да, я знаю, такое случалось. Ну, может быть, если душа уж очень тянется к чему-то такому и нужно это попробовать, возможно, человек это попробует, поймет, осознает и вновь...
К. Лаврентьева
— Тоже по попущению Божию.
Е. Полещук
— Да, когда он осознает, он вновь от этого отойдет. У каждого свой личный путь, и Господь по-своему каждого ведет. Поэтому всякое случается.
К. Лаврентьева
— Вы хотели быть матушкой?
Е. Полещук
— Да, вы знаете, я хотела. Я хотела, я этот вопрос обсуждала с мамой в детстве. Мы тоже у нас с ней были очень доверительные отношения, мы много об этом говорили. И я прямо хотела быть матушкой, и для меня это был важный критерий в поиске будущего избранника.
К. Лаврентьева
— Потрясающе. И вы когда с отцом Дмитрием познакомились, он, по-моему, был преподавателем, если я не ошибаюсь. Вашим преподавателем.
Е. Полещук
— Да, моим преподавателем.
К. Лаврентьева
— То есть всю вот эту женскую конкуренцию вы как-то незаметно обошли.
Е. Полещук
— Ну я не старалась.
К. Лаврентьева
— Я знаю, знаю, это удивительная история. Расскажите ее, пожалуйста, если можно.
Е. Полещук
— Ну я поделюсь, скажем, своими впечатлениями, чувствами, эмоциями. Так у меня сложилось, что, конечно, как любая девушка, я мечтала о будущем избраннике, особенно вот лет с 14, с 16 особенно хотелось встречаться, начать какие-то отношения. Но я очень берегла себя.
К. Лаврентьева
— Целенаправленно.
Е. Полещук
— Да, хотела, чтобы все досталось одному единственному. Поэтому была возможность встречаться с разными ребятами, но я понимала, что это не те молодые люди, с которыми я хочу построить семью. И поэтому я предпочитала даже не вступать в отношения, чтобы не растратить себя впустую. И как раз таки и мама, и классная руководительница очень этому способствовали, и папа. Папа вообще огромное влияние оказал, он в принципе меня ни с кем никуда никогда не отпускал. И, так сказать, я росла вот как цветочек в парнике, очень оберегаемая со всех сторон. И получилось, что я закончила православную школу и поступила в православный вуз. Поступила я на совершенно женский факультет — факультет церковных художеств, где у нас на потоке было порядка 45 девочек и три мальчика на весь курс, они были на монументальном отделении, кто-то на иконописном. И в основном, конечно, это был женский коллектив, и каждый приходящий мужчина сразу ярко выделялся. И я помню, конечно, свои впечатления, когда я впервые — в середине года у нас начинался курс по истории Церкви, и вот впервые я увидела преподавателя. Отец Дмитрий, тогда еще просто Дмитрий Юрьевич, выглядел потрясающе: он был в костюме — это сразу очень приятно, вот, с прекрасной прической, прекрасно надушенный — это мои первые были чувства и эмоции. Но я для себя четко решила, что я не собираюсь выходить замуж за преподавателя. Ни преподавателя в школе, ни преподавателя в институте. Почему? Потому что я сама была девушка, которая сидит за партой, мечтает, всякие мысли лезут в юную голову и, конечно, мне не хотелось, чтобы там, скажем, мой супруг был преподавателем, и молоденькие девочки-студентки сидели бы и просто мечтали, глядя на него. Это такой был личный интерес. И я не хотела еще выходить замуж за блондина. Вот, собственно, было три пункта, которые четко жили в моей голове. Все, больше никаких требований к будущему избраннику у меня не было вообще. И, конечно, когда я увидела прекрасного преподавателя, он не мог не произвести впечатления. Но я почему-то первое услышала, что у него есть девушка. Я, собственно, и не удивилась, конечно, как у такого преподавателя может и не быть девушки. И все, больше я даже не думала на эту тему. Но сидела я на первой парте и стабильно опаздывала на урок, поэтому я через весь еще кабинет дефилировала к первый парте. Но преподаватель тогда сказал, что те, кто будет посещать мои занятия без пропусков, зачет будет автоматом — это был, конечно, прекрасный стимул. И, по-моему, даже если бы зачета не было автоматом, девушки все равно бы ходили на эти лекции, потому что Дмитрий Юрьевич тогда читал просто очень интересно, с юмором, я видела, как он держал просто в интересе всю аудиторию — это тоже сильно разнилось с преподавателями, которые у нас до этого были. И девочки ходили с восторгом на занятия. А ходила и сидела, и осуждала. На самой первой парте, глядя на преподавателя, я сидела и думала: вот! Вот поэтому я никогда не выйду замуж за преподавателя. Как он умел работать на публику. Ну видно же, что хочет произвести впечатление на юных девушек. И я так жалела его девушку, думала: вот она же этого не знает. Мне, конечно, сейчас самой стыдно это вспоминать, что первые свои чувства к мужу я начала с серьезного осуждения. И даже помню, уже был май месяц, весна, конечно, прекрасная погода. И тут преподаватель стал читать лекции по бумажке. Я думаю: ну вообще неплохо, по бумажке я и сама могу прочитать. Видите, вообще уровень моего смирения? И он читает лекцию и вдруг бросает лично на меня такой взгляд, что всё — я его испепелила мысленно. Я подумала: вот, вот это прямо доказательство того, что хуже не существует людей. Я очень сильно его тогда, конечно, за это осудила. И все, и я забыла как-то об этом. Начались экзамены, сессия, волнения, я сдаю предметы. Последняя лекция у нас пропала, чему мы все равно были очень рады, уже под конец года не особо хотелось сидеть долго на лекциях. И у меня должен был быть сложный экзамен по церковнославянскому языку, я готовлюсь, и тут телефонный звонок. Брат подходит к телефону и говорит: тебя какой-то мужчина спрашивает. Я думаю: странно, мужчина мне в принципе не может позвонить. Оказалось, что это вот преподаватель Дмитрий Юрьевич хотел мне передать бумаги по последней лекции для всех студентов. Я была старостой и поэтому он должен был через меня передать задание на лето, домашнее. И мы должны встретиться прямо в день моего экзамена. Экзамен мне дается тяжело, я не соглашаюсь на плохую оценку, я хочу сдать на отлично, я прошу меня еще поспрашивать. Экзамен затягивается, я понимаю, что я не успеваю на встречу, и хотела отправить кого-то из подружек — ну просто забрать бумаги. Но Дмитрий Юрьевич сказал, что он готов подождать. И после экзамена я поехала — в метро мы встречались, я так волновалась, не хотела, честно говоря, идти на эту встречу, что-то внутри мне подсказывало. Вот я думаю: я возьму лекции, захожу в вагон метро и уезжаю. Всё, даже разговаривать не буду. Но беседа завязалась, в конце беседы Дмитрий Юрьевич дал визитку для родителей, что он еще и завуч в школе — я подумала: ну все, джек-пот, все три пункта сошлись, — и пригласил меня на концерт классической симфонической музыки.
К. Лаврентьева
— Напомню вам, что в гостях у «Вечер воскресенья» Екатерина Полещук, жена священника, попечитель фонда «Важные люди», руководитель детского развивающего центра при Спасском храме в Андреевке. Меня зовут Кира Лаврентьева. Так-так, Екатерина, что было дальше?
Е. Полещук
— Я приехала домой вся взволнованная, чуть ли не в слезах, говорю папе, маме говорю: вы представляете? И папа так обрадовался, говорит: отлично, иди, иди на свидание. Я от папы вообще такого не ожидала. Я думала, папа скажет: да ты что? Я тебя не отпущу! Но тут включилась мама, она говорит: ну как-то это подозрительно, странно — преподаватель, а вдруг он женат, а вдруг еще что-то. Так не пойдет. Пойдем за благословением к отцу Артемию Владимирову. И мы поехали к нему на службу, на исповедь. Я подошла, батюшке все рассказала. Батюшка очень внимательно выслушал и тоже очень настороженно отнесся и как-то не дал мне сразу своего благословения. Но опять же включился папа и сказал: я как отец отпускаю. Батюшка говорит: ну я тогда и ничего против сказать не могу.
К. Лаврентьева
— Ничего себе, да?
Е. Полещук
— И вот чтоб пойти на первое свидание с молодом человеком, мне пришлось пройти вот такой долгий путь. Свидание все-таки состоялось. Меня проводил брат до метро, где мы встречались, и я себе дала обещание, что я схожу только на один раз и больше я не пойду.
К. Лаврентьева
— Уже где-то недавно такое было, про метро.
Е. Полещук
— Да, вот. Конечно, когда мы встречались вместе, никаких сомнений, переживаний у меня на сердце не было. Но как только мы расставались, начиналась битва между умом и сердцем. Ум мне говорил: только не смей одевать никаких розовых очков влюбленности, это вообще что-то все ненадежно, вдруг поматросит и бросит и так далее. А сердце чувствовало, что с этим человеком мне очень хорошо. Вот просто находиться рядом с ним мне невероятно комфортно. И после первого свидания почти сразу появилось второе, и я сказала: ладно, ну вот последний раз я схожу... На третье свидание я тоже пошла как на последнее. А там как-то потихонечку, одно за другим...
К. Лаврентьева
— Дело завязалось.
Е. Полещук
— Да, да.
К. Лаврентьева
— Ну вы знаете, Екатерина, когда вы рассказывали о своем детстве, о своем становлении в вере в том числе, вот вашей вот этой вот семейной истории, я думала, что именно папа будет больше всех критически настроен к любому вашему вообще потенциальному супругу.
Е. Полещук
— Так и было.
К. Лаврентьева
— Потому что он такой, знаете, охранитель вашей чистоты и цельности.
Е. Полещук
— Да, так и было.
К. Лаврентьева
— И вот я думала, что он уж точно не должен так легко на это согласиться. Но посмотрите, да, воля Божия именно через него в первую очередь и открылась. Удивительно.
Е. Полещук
— Да. Но так было недолго.
К. Лаврентьева
— То есть потом он все-таки начал пристрастный опрос отца Дмитрия.
Е. Полещук
— Потом, когда папа понял, что все-таки дело набирает серьезные обороты, то папа совершенно по-другому отнесся к этой ситуации. Буквально через несколько месяцев отец Дмитрий попросил у родителей моей руки. Это было сделано, знаете, как раньше, в старые добрые времена: он пришел, как полагается, просил благословения родительского, разрешения. Папа очень строго допрашивал: где мы будем жить, как он будет обеспечивать семью и так далее — прямо такой допрос с пристрастием был. К слову сказать, не было конечно никакой девушки у отца Дмитрия. Это вот так сложилось, что я услышала. Никто из девушек этого не слышал и все сидели на лекциях и совершенно по-другому смотрели на него. А я почему-то узнала эту информацию от кого-то, а она оказалась недостоверной.
К. Лаврентьева
— Ложной.
Е. Полещук
— Да. И когда дело уже пошло к свадьбе, там ситуация сильно изменилась. Ну, конечно, к свадьбе нас уже благословил и отец Артемий, и отец Валериан Кречетов, духовник отца Дмитрия. И уже когда мы подавали документы в загс, папа понял, что как-то быстро развиваются события, прошло ну чуть меньше года. И он говорит: ну подожди, ну куда ты спешишь? Ну поживи еще с нами. Ну нельзя же выходить за первого мужчину, с которым ты начала встречаться. Давай я тебя познакомлю с другими, вдруг это не самый лучший. Вот ну куда ты торопишься? Уже когда папа вез меня в загс, он буквально уговаривал: ну куда ты так спешишь? Но, к слову сказать, я выходила замуж — мне было 19 лет. А моя мама выходила замуж за папу — ей было 17 лет.
К. Лаврентьева
— Так что...
Е. Полещук
— Да, да, и в 19 лет у нее уже было двое детей. Поэтому по меркам нашей семьи я уже не шибко-то рано замуж выходила.
К. Лаврентьева
— Но что удивительно, у вас ведь была очень сильная решимость. Папа вас вот отговаривал, но какая-то твердость такая в вашем сердце проявилась, может быть, даже вам не свойственная в том моменте в вашей жизни — там в 17, 18, 19 лет. Или все-таки нет? Или свойство вашего характера, оно так: выбрала — значит, все. Поняла, что мое — значит, все.
Е. Полещук
— Ну свойство моего характера как раз таки...
К. Лаврентьева
— Такое.
Е. Полещук
— Достаточно жесткое. Это снаружи я так мягкая, белая, пушистая.
К. Лаврентьева
— Это чувствуется. Нет, это очень важно.
Е. Полещук
— А внутри — да, намного жестче чем, наверное, кажусь внешне. Но на самом деле у меня было очень много сомнений и переживаний. Я очень боялась как раз таки ошибиться. И о замужестве я, наверное, молилась лет ну с десяти, а уже так серьезно, осознанно — лет с 12–14 вот. И отец Дмитрий, тогда Дмитрий Юрьевич, тоже несколько лет молился именно о том, чтобы Господь помог ему создать семью. И было очень много волнений и переживаний. И тогда помог очень отец Валериан. Буквально за месяц до свадьбы я уже вся в слезах к нему приехала — это именно духовник отца Дмитрия был тогда, но сейчас он наш духовник семейный, — и он очень помог и поддержал. Потому что именно со стороны родителей было очень сильное давление. Да, и он именно поддержал, нашел нужные слова, снял все сомнения и переживания. И вот с его поддержкой даже наша свадьба случилась быстрей. Мы планировали, конечно, играть свадьбу летом, когда я закончу второй курс учебы, а отец Валериан благословил сразу после Пасхи. Мы на Жен-мироносиц тогда поженились, повенчались. Это был его шаг, и он оказался очень мудрым и правильным. Потому что, возможно, мы бы не выдержали вот этот натиск, еще до лета было бы совсем тяжело. А вот после Пасхи как раз батюшка нас и обвенчал. И венчал он, отец Владимир Воробьев, отец Дмитрий Смирнов...
К. Лаврентьева
— В общем, компания собралась хорошая.
Е. Полещук
— Да. И вот, конечно, их молитвами, слава Богу, и живем.
К. Лаврентьева
— Потрясающе. У меня даже слов нет, такая история. А сейчас родители как? Они довольно быстро успокоились? Или еще прошло какое-то количество лет, прежде чем они нашли мир в душе на эту тему?
Е. Полещук
— Вы знаете, хорошие отношения у нас всегда были с родителями. И каких-то вот именно конфликтов, такого, что я вышла замуж без благословения родителей — такого не было, они меня благословляли, конечно. Но папина ревность, именно мужская ревность, она сохранилась до сих пор.
К. Лаврентьева
— То есть моя дочь, и я ее никому не хочу отдавать.
Е. Полещук
— В этом да, есть некоторая сложность до сих пор. Но, с другой стороны, мне как дочери все равно это приятно — папина любовь, папина забота.
К. Лаврентьева
— Вы знаете, вы говорите, а я прямо понимаю это. Это очень важно. Это все равно некая такая стена отцовская, она всегда за спиной. Несмотря на то, что у тебя есть муж, на которого ты уже опираешься, и оторвалась как бы от родителей и перешла в семью, и все равно есть отец. Это очень важно.
Е. Полещук
— Конечно. Ну вот очень важно. Но все-таки и оторваться от семьи — это тоже важно.
К. Лаврентьева
— Тоже важно.
Е. Полещук
— Потому что, когда слишком близко и родители, и дети, и вот нет этого отделения — это тоже тяжело. А вот именно чтобы семья сформировалась сразу, то этот отрыв всегда, наверное, болезненный, но он и необходимый.
К. Лаврентьева
— «Вечер воскресенья» на радио «ВЕРА, дорогие друзья. В гостях у нас Екатерина Полещук, жена священника, попечитель фонда «Важные люди», руководитель детского развивающего центра при Спасском храме в Андреевке. Меня зовут Кира Лаврентьева. И мы вернемся через несколько секунд.
К. Лаврентьева
— «Вечер воскресенья» на радио ВЕРА продолжается, дорогие наши слушатели. Мы говорим о пути христианина в светском обществе. И у нас в гостях Екатерина Полещук, жена священника, попечитель фонда «Важные люди», руководитель детского развивающего центра при Спасском храме в Андреевке. Меня зовут Кира Лаврентьева. Вот первая часть программы была такая, прямо на острие — я слушала внимательно очень, как матушка Екатерина и отец Дмитрий, как будучи еще юными, женились, через какие они проходили трудности. Ну вот я думаю о том, что вот эти трудности все равно же вас в некоторой степени как-то подготовили к браку, да?
Е. Полещук
— Конечно. Наоборот, это очень даже помогает сплотиться будущим избранникам, либо молодым новобрачным, если вдруг у них какие-то такие внешние возникают трудности. Это намного важне и лучше, чем какие-то внутренние трудности. Бывает же, что родители все помогут, все сделают, все оплатят, все купят, и квартиру дадут, и живите, пожалуйста. А тогда зачастую бывают внутренние трудности, которые могут и привести к распаду семьи.
К. Лаврентьева
— А как сохранить семью? Вот есть ли у вас сейчас уже какие-то соображения по этому поводу?
Е. Полещук
— Это совместный труд. И нельзя сказать, что это зависит только, к примеру, от того, сколько жена старается, либо только насколько муж. Именно только вместе, готовы ли они вместе трудиться, готовы ли он вместе расти и поддерживать друг друга. Зачастую бывает, что, к примеру, создалась семья, муж активно занимается работой, а жена рожает одного ребенка, другого, третьего, и их миры немножечко расходятся. Он всегда в делах, занятый, красивый, подтянутый, на работе решает важные интересные задачи. И тут жена — с заботами, пеленками...
К. Лаврентьева
— Усталостью.
Е. Полещук
— Усталая, выглядит не так, как ей хотелось бы. И тут, наверное, важно именно, чтобы они друг друга поддерживали, чтобы и муж находил время уделить жене, помочь ей, дать ей возможность развиваться, даже находясь дома с детьми. И важно, чтобы жена тоже не уходила с головой, может быть, в какие-то хлопоты и заботы, а старалась тоже быть интересной мужу. Хотя бывает и наоборот, примеры, когда вместе работают, либо рожаются, дети и муж очень сильно включается в хозяйство тоже. Разные совершенно существуют примеры. Но очень важно, чтобы каждый старался друг для друга что-то сделать доброе и помочь. Это прекрасно получается у молодоженов, но этот период заканчивается достаточно быстро, и начинаются обычные бытовые вещи, как учеба, работа, заботы, быт. И надо не забывать о том, что для чего вы создали этот брак? Дети, работа — это все на самом деле второстепенно, если речь идет о браке, главное — это вы двое и ваши отношения. Поэтому иногда нужно в этом мире забот и хлопот уделять внимание именно друг другу. И тут я не могу сказать, что количество детей, к примеру, либо дедлайны сильная преграда — нет, здесь главное желание. Желание быть вместе, желание поддерживать друг друга. Желание слушать, разговаривать друг с другом. Потому что бывает, что даже спустя там 10–15 лет муж с женой практически не разговаривают, только бытовые моменты: купи, привези, отвези, какие-то моменты реши там по оплате счетов, кружков, детских занятий. А поинтересоваться, чем наполнена жизнь одного, чем наполнена жизнь другого — вот это очень важно. Чтобы быт не вставал на первое место, чтобы личные отношения сохранились трепетными на периоде всей жизни.
К. Лаврентьева
— Да, это действительно труд. А ваши представления о жизни в священнической семье и реальность, они как-то разошлись? Ожидания и реальность — знаете, такая картинка.
Е. Полещук
— Ну дело в том, что у меня не было никаких ожиданий, я вообще не знала, что там ждет матушек. Я, может быть, об этом, конечно, и мечтала, но у меня не было такого опыта, чтобы мы видели прямо вот изнутри жизнь батюшки и матушки. Поэтому, может быть, и хорошо, что я не знала, какие будут сложности, но я рада, что все-таки Господь направил этим путем. И для меня как раз таки здесь именно открываются разные возможности. Мне всегда хотелось, чтобы работа супруга была не чем-то отдельным от нашей семьи, от нашей жизни. Бывает же такое, вот у меня подружка есть — у нее муж работает на вахте, по два месяца он уходит на вахту, работает на Крайнем Севере. Получается вот такой образ жизни. А мне хотелось, чтобы служение мужа (я не могу сказать, что батюшка — это работа, это безусловно служение), чтобы оно было как-то связано с нашей жизнью семьи, чтобы я могла помогать и быть рядом с супругом. Для меня вот это большое счастье, что я могу быть полезной батюшке на приходе. Конечно, маленькие детки, семья не дают мне возможности там вести какую-то активную деятельность. Когда детки подрастают, у меня появляется возможность, я стараюсь быть поближе к батюшке в какие-то моменты. Появляется следующий ребеночек — значит, я больше времени провожу дома, но все равно мне хочется жить жизнью своего супруга. Поэтому для меня, лично для меня этот путь очень ценный. И я очень благодарна Богу, что Господь позволяет его проживать, проходить.
К. Лаврентьева
— Вот, например, для будущих священников, но скорее жен священников, что бы вы сказали, что самое трудное в жизни матушки, в жизни жены священника? Каких подводных камней нужно все-таки ожидать и подозревать, что они есть, к чему готовиться?
Е. Полещук
— Ставить интересы мужа важнее всех остальных. Потому что, если мы в обычной семье можем согласовать четкий режим работы у мужа, что там в девять ушел, в шесть пришел — под это мы подстраиваем свой график, то, конечно, жизнь священника, она совершенно просто как река бурная течет. Это не спокойная заводь озера, это просто бурная река, где постоянно какие-то встречи, мероприятия, поездки там. Ну конечно, разное бывает, у каждого священника свой путь. Кто-то служит, допустим, в сельском храме — и у него там несколько служб в неделю, кто-то служит в городе — и у него еще активная деятельность, помимо служб, там какие-то организованы встречи, мероприятия, поездки в больницы и так далее. Потому жизнь священника зачастую не вписывается в традиционные рамки, как мы понимаем, что суббота, воскресенье — это выходной день, когда пять рабочих дней. Нет, суббота, воскресенье —никогда не выходные дни, да еще и всегда заняты будни. Поэтому очень важно, чтобы там будущая матушка понимала, что все-таки интересы мужа будут всегда на первом месте, а своя жизнь и жизнь детей уже будут под нее подстраиваться.
К. Лаврентьева
— А у вас удается это?
Е. Полещук
— Конечно, удается. Иначе никак бы у нас не выходило. Поэтому если у батюшки есть возможность, он мне обязательно поможет и деток отвести на занятия, и сходить с ними куда-то, и сделать с ними уроки. Но если, к примеру, у него череда идет важных служб в году — значит, все, мы знаем, что мы справляемся своими силами. Если у батюшки там разные поездки, мероприятия — значит, опять же мы справляемся своими силами. Конечно, дети иногда чувствуют, что папа все время занят. Но если есть свободный момент, они знают, что папа обязательно к ним придет, им поможет, их выслушает, их поддержит.
К. Лаврентьева
— Казалось бы, в семье священника вот такой вопрос не должен возникать, но как верующий человек с детства, да, как человек, который все время общается с семьями священников и не священников, вообще верующих людей, мне кажется, крайне остра всегда не то что проблема, да, тема — тема сохранения живой веры. Как сохранить живую веру у себя, как показать детям, что она живая, научить любить Христа, а не только там, да, красоту службы, свечки в подсвечниках задувать и класть вот в эту специальную коробочку. Причастие, запивочка, просфорки — это все прекрасно, замечательно, для людей маленькие такие, это такие не маленькие, это огромные радости для детей. Но все-таки потом-то надо, как от влюбленности к любви переходить, так и тут, им же надо от детской веры к взрослой переходить.
Е. Полещук
— Это очень сложно. Я сама задаюсь эти вопросом. И здесь только молитва к Богу, чтобы Господь Сам помог. Потому что я не могу дать каких-то советов, как правильно что-то сделать. Просто просить, чтобы Господь помог детскому сердцу встретиться с Богом, чтобы произошла эта встреча. Потому что, конечно, наши дети уже росли с самого рождения в вере, в храме, они этим напитаны, для них это абсолютно естественная часть жизни. И у них не возникает вопросов, почему мы на выходные всегда идем на службу. Сейчас получается, что старшие детки подросли, у них на выходные выпадают соревнования, концерты, выступления, поездки. Они, конечно, пропускают службы, но сын может сказать: мам, я тогда — там несколько служб он пропустил в выходной день, говорит: давай я сам тогда схожу в другой день, потому что я давно уже не был в храме. Ну для меня вот этот вопрос детской веры очень острый, очень сложный. Я не могу сказать, что я знаю, как правильно поступать. Нет, не знаю. Я просто прошу Бога: Господи, помоги. Мы сами, родители, часто ошибаемся. Более того, я не могу сказать, что я имею вот эту крепкую истинную веру, которую я могу передать своим детям. Я сама часто ошибаюсь, недостаточно доверяю Богу и включаю свои волнения, переживания, слезы там, где можно просто довериться. Я чувствую себя на самом деле слабым, немощным человеком, ни в коей мере не каким-то примером, и я понимаю, что я недостойной пример для своих детей. И только упование на Господа. Мне очень понравились слова одной матушки. Есть такое современное выражение: «заруинить» — то есть разломать, что-то разломать.
К. Лаврентьева
— Надо запомнить.
Е. Полещук
— Так вот, она говорит: «Господи, исправь то, что мы тут заруинили». Вот это в отношении детей.
К. Лаврентьева
— Так и есть.
Е. Полещук
— Потому что, конечно, дети растут, переходный возраст, их желания, видение. А я обычная мама со своими страстями, переживаниями, где-то я даю волю эмоциям, чувствам. И только потом встаешь на колени и молишься: Господи, исправь дела рук моих, потому что не умею воспитывать, не умею донести правильные слова, помоги.
К. Лаврентьева
— Помните, в молитве Пресвятой Богородице о детях есть такая фраза: «Уврачуй раны детей моих, моими грехами нанесенные».
Е. Полещук
— Вот, вот, да. Только вот молиться и уповать на Господа.
К. Лаврентьева
— Бьет в цель фраза в этой молитве. Да, удивительно. А если ребенок вам скажет: мам, я не пойду сегодня в храм. Я просто не хочу, я хочу спать, мне скучно и вообще, я как-нибудь в следующий раз пойду или вообще не пойду. Ну, в общем, вот такие какие-то вещи, к которым вы не готовы.
Е. Полещук
— Я боюсь этой фразы. Если честно, я ее боюсь. У нас бывало такое, что ребенок, вот мы идем в храм, а вдруг у нее случилась какая-то немыслимая истерика, скандал, и он злой. И я понимаю, что мы, конечно, спешим, волнуемся, все это вместе складывается, я понимаю, что сейчас его еще в храм тащить... Надо слушать свое материнское сердце, как оно подскажет. И, наверное, может быть, в такой ситуации главное не принуждать. Если я вижу, к примеру, что ну ни в какую... Ну у нас такого практически никогда не было. Ну бывает, там дочка плохо себя чувствует. Я говорю: хорошо, ты плохо себя чувствуешь — отдохни. Бывает, что она должна уезжать куда-то на конкурс, и она толком не успевает побыть в храме — то есть и там будет суматоха, и на соревнования она не соберется. Я говорю: хорошо, давай сейчас — вы в коллективе, ты не можешь это пропустить, сегодня ты готовишься к поездке, а в следующий раз спокойно пойдем на службу, помолимся. То есть здесь, конечно, должна быть внутренняя гибкость. И главное — не сломать.
К. Лаврентьева
— Точно.
Е. Полещук
— Нет такого, что всё, мы идем, и я слышать тебя не хочу, у нас сейчас служба несколько часов. Нет, нет. И службу мы тоже с детками никогда не можем всю службу целиком простоять, потому что все время есть маленькие детки, которым тяжело. И тут, с одной стороны, мне как маме хочется побывать на службе целиком, хотя бы большую половину службы. С другой стороны, важно понимать, как деткам — детям это будет трудно. Поэтому мы приходим уже где-то к «Верую», иногда бывает позже, если мы долго собирались, и пятеро детей, пока всех оденешь, мы прибегаем и попозже. И здесь именно из любви к детям, главное — не отбить желание, не перекормить. Не перенасытить долгими службами, чтобы у них сохранилась радость от того, что они пришли в храм.
К. Лаврентьева
— Ну вот дни строгие Великого поста, как вы проводили с ними, Страстную седмицу? Выключали ли мультики там?
Е. Полещук
— Да, да, у нас дети постятся на мультики и на сладкое. Они не постятся на рыбу, на мясо...
К. Лаврентьева
— На мясо. Да, согласна.
Е. Полещук
— Молочные продукты. Но намного сложнее для детей, я вам скажу, отказ от сладкого.
К. Лаврентьева
— От мороженого.
Е. Полещук
— Им и не надо кушать эту котлету рыбную, дай им конфет. И то же самое мультики. Мультики — прямо у нас четко: это пост, мы их не смотрим. Соответственно, мы тоже не смотрим никакого кино своего. Но мы, в принципе, его практически не смотрим, тоже придерживаемся. Но, с другой стороны, Великим постом мы можем включить познавательные фильмы. Ну бывает, что вечер свободный, хочется деток чем-то занять — и это будут развивающие, познавательные фильмы — про природу, про космос, про вулканы. Сейчас у меня дети смотрят с удовольствием. Ребенку два года и четыре года, они в запой смотрят эти передачи.
К. Лаврентьева
— «Вечер воскресенья» на радио ВЕРА. Напоминаю, что у нас в гостях Екатерина Полещук, жена священника, попечитель фонда «Важные люди» и руководитель детского развивающего центра при Спасском храме в Андреевке. Мы уже несколько раз рассказали нашим слушателям, что вы попечитель фонда «Важные люди». Давайте спросим вас об этом: что за фонд и что вы там делаете?
Е. Полещук
— И как он вообще появился.
К. Лаврентьева
— Да, и как он появился.
Е. Полещук
— Это удивительный, конечно, фонд для нас, он появился совершенно неслучайно: четыре года назад мы столкнулись с тяжелым заболеванием у нашего четвертого ребеночка...
К. Лаврентьева
— Да, это известно.
Е. Полещук
— Да, и проходили вместе трудный путь. Нам предстояло собрать какую-то просто колоссальную сумму денег на его лечение.
К. Лаврентьева
— Дорогие слушатели, я вам открою эту цифру — 160 миллионов рублей, если не ошибаюсь, нужно было на один укол. Я помню просто, я тоже в тот момент очень переживала за Андриана.
Е. Полещук
— Нам казалось, что это просто невозможно.
К. Лаврентьева
— Это когда ставят ребенку спинальная мышечная атрофия диагноз.
Е. Полещук
— Да, это укол Золгенсма.
К. Лаврентьева
— Укол Золгенсма, который стоит какие-то немыслимые деньги, такое ощущение, что просто неписаная такая сумма. Ну хорошо, что он есть — это вот генная инженерия, такой вот удивительный укол, удивительный препарат, единственный в мире.
Е. Полещук
— Да.
К. Лаврентьева
— То есть в вашем случае все-таки чудесным образом — тогда я дорасскажу, да, —закрыли сбор.
Е. Полещук
— Мы проходили этот путь, и к нам подключились люди отовсюду, и даже не только из России, из других стран. Это удивительно, как люди объединились и помогали нам проходить этот очень сложный путь. И сложилась потрясающая команда волонтеров, как мы их называли «волшебницы». Там были и волшебники, но в основном это были женщины, которые помогали, писали разным людям, рассылали письма, вот двигали наш сбор. И сбор достаточно быстро закрылся, в день памяти святителя Николая прямо — это был пасхальный период, мы узнали, что один добрый человек закрыл половину нашего сбора. Половину мы на тот момент уже собрали мировым сбором, и половину он нам закрыл. И вот наша команда ликовала вся, радовалась. Да и не только наша команда, в принципе люди, которые слышали об этой истории, прислали потом столько добрых слов, они говорят: мы никогда не радовались так, даже на своей свадьбе, это было настоящее чудо.
К. Лаврентьева
— Правда, радости было очень много, Пасха была.
Е. Полещук
— Да.
К. Лаврентьева
— Я помню этот день — это было какое-то чудо. Я начала всем звонить — мы с вами, конечно, еще незнакомы были, и я начала всем звонить и рассказывать, что кто-то пожертвовал остаток суммы. Это было такое счастье.
Е. Полещук
— Это было невероятное. И получилось, что вот все люди, сплоченные вместе, оказались не у дел, что все, наш сбор закрылся. И они продолжили дальше помогать деткам, многие «волшебницы» пошли другим деткам помогать. Потому что, к сожалению, на тот период было много деток, которым требовалась такая помощь. Но основная часть решила создать фонд помощи детям со спинальной мышечной атрофией — это потрясающая женщина, Настя Байкина, она его организовала, с нуля просто он возродился, и наши все «волшебницы» помогали ей его создавать, чтобы другие родители не проходили этот путь настолько сложно, как проходили его мы. Они знали уже все моменты, все сложности и трудности, и они помогали уже обходить эти пути. На самом деле на момент того, как мы открыли сбор, не было вообще фонда, который мог бы взять нас на такую колоссальную сумму. Был фонд <неразб.>, но там была очередь из деток, а другие фонды просто отказывали. То есть мы даже не могли открыть сбор, потому что не было фонда, который бы доказал людям реальность нашего сбора, что мы не просто сами для себя хотим нажиться, скажем, а что это реально важная и нужная ситуация, требуется помощь. Тогда даже фондов не было. И вот появился этот фонд и стал помогать деткам. И фонд существует уже больше двух лет и помог огромному количеству деток. И теперь он расширил свою работу — не только с детками со СМА работает, но берет и другие заболевания, помогает еще пожилым людям. И сейчас в фонде есть потрясающее направление, когда врачи, консилиум из врачей выезжает в регионы, потому что там намного сложнее с точной диагностикой разных заболеваний. И врачи смотрят деток, подсказывают местным врачам, чем лечить, как лечить, приглашают этих детей в Москву, в ведущие клиники.
К. Лаврентьева
— Вообще.
Е. Полещук
— На самом деле для нас это огромное счастье и утешение, что, значит, не зря Господь нам даровал такое сложное испытание, и болезнь Андриана была неслучайна, что благодаря этому помощь получает много других деток.
К. Лаврентьева
— «Искушен быв, может и искушаемым помощи́». Действительно. Как сейчас здоровье Андриана?
Е. Полещук
— Слава Богу. Конечно, благодаря лечению очень хорошая динамика у него наблюдается. Но мы всегда занимаемся реабилитацией — это просто наша жизнь, она круглогодична, мы не можем сделать перерыв, скажем, на три месяца летом, это должен быть ежедневный труд. И вот пока мы занимаемся реабилитацией, динамика идет. У нас зимой случилась тяжелая болезнь, и у Андриана был сильный откат, и вот мы потихонечку выходим из этого состояния. К сожалению, такие детки если заболевают, на их организме это сказывается все намного сложнее. Ну ничего, мы просто подключили еще больше усилий, стараемся, занимаемся. И он труженик, он настоящий боец, он привык к тяжеленным нагрузкам физическим. На самом деле я бы такого, будучи здоровой, не выдержала — полуторачасовые тренировки, бассейн, разные занятия, виброплатформы там, специальные системы, чтобы его подвесить, и он мог ходить, система Гросс. Ну сам он ходить, конечно, не может, но вот благодаря этой системе, где он подвешен, он оттачивает шаги, потому что у него сохранился шаговый рефлекс, на беговой дорожке. Поэтому это колоссальная работа. Мы ему выделили небольшую комнатку, которую оборудовали, и занимаемся. Но развивается при этом он интеллектуально очень хорошо. Умный, смышленый мальчик, очень нас радует. Его интересуют совершенно серьезные вопросы в четыре года, обо всем может поговорить. И вот именно его интересует там, не знаю, физика, строение машин, мир природы. Он увлекался сейчас пауками, теперь увлекается вулканами, про машины вообще знает все. Мне надо не отставать и тоже постоянно быть в курсе, чтобы отвечать на все его вопросы.
К. Лаврентьева
— Вы знаете, дорогие слушатели наши, я иногда пользуюсь этой возможностью, обратиться в эфире к вам, и хочу попросить молитв за Андриана.
Е. Полещук
— Это самое ценное.
К. Лаврентьева
— Давайте мы попросим молитв. Потому что все помолятся по чуть-чуть, лоб перекрестят, и получится такая огромная энергия молитвы, может быть, которая вот так вот дойдет до Господа в очередной раз и поможет Андриану.
Е. Полещук
— Это для нас самое ценное.
К. Лаврентьева
— Укрепиться, возрасти и в духе, и в здоровье, и его замечательным родителям.
Е. Полещук
— И мы знаем, что его болезнь нам дана не случайно, и что его здоровье тоже в руках Божиих.
К. Лаврентьева
— Да, точно.
Е. Полещук
— И мы тоже это чувствуем, что вот Господь управляет и ведет своим путем. Значит, нам нужно пройти этот путь, значит, и ему нужно пройти этот путь. Поэтому мы к этому относимся именно как к маленькому крестику, который нам дал Господь. Не могу сказать, что это что-то тяжелое и громадное. Господь так помогает и поддерживает проходить все сложности, что я знаю, что это маленькое испытание, просто нам данное.
К. Лаврентьева
— Екатерина, ну вот когда на вас смотришь, а это действительно так, кажется, что вы такой нежный цветок, на который можно просто любоваться, и больше тебе ничего не нужно. А внутри чувствуется такой стержень сильный. И вот слава Богу за это. Потому что мне кажется, именно этот стержень во многом помогает вам выдержать какие-то испытания, связанные с детьми. Потому что пять здоровых детей — это испытание, а если есть еще ребенок, которому нужно больше внимания из-за состояния здоровья, то тут надо, конечно, сохранять внутреннюю крепость. И где секрет этой крепости, как она стяжается, как ее достают, где ее берут?
Е. Полещук
— Мне часто писали, особенно когда был сбор, что матушка, какая вы сильная. А вот сильной я себя никогда не чувствовала, наоборот, я чувствовала себя просто раздавленной, вообще не могла себя ни на что собрать. Просто Господь дает силы. Наверное, единственная моя молитва, которую я говорю с утра: «Господи, дай мне силы пережить этот день». Вот это только Господь дает силы. Внутренне у меня никаких сил не было — ни бороться, ни что-то доказывать, ни что-то отвоевывать для сына. Но, с другой стороны, вот мы с вами про деток заговорили, что у нас их пятеро, я могу сказать, что для каждого из них болезнь Андриана очень важна. И вот все они очень за него переживают, все они за него молятся. И так трогательно, когда вот средняя дочка, она еще небольшая по возрасту, она там в письме Деду Морозу, еще где-то, пишет везде: чтобы братик научился ходить ножками. Это так трогательно, это просто до слез.
К. Лаврентьева
— А шанс есть такой?
Е. Полещук
— Это сложно сказать.
К. Лаврентьева
— Неизвестно.
Е. Полещук
— Опять все в дополнительное лечение, это очень много сложностей. Мы с этим пытаемся как-то работать, бороться. Это, знаете, неподъемный камень, к сожалению, поэтому... И это даже вопрос не столько финансовый, сколько бюрократический.
К. Лаврентьева
— Тогда ваши молитвы очень нужны, дорогие наши слушатели.
Е. Полещук
— Только Господь все. Да, как и в первый раз Он нам помог, так и сейчас, я верю, что Он поможет.
К. Лаврентьева
— Давайте поднажмем. Поднажать надо.
Е. Полещук
— И тогда, конечно, все получится. У Андриана, перспективы хорошие. И врачи, которые его наблюдают, тоже говорят: перспективы хорошие, надо дать ему вновь такую возможность. Мы достаточно поздно получили этот укол генный. Просто он попал в тот период, когда это все только-только формировалось...
К. Лаврентьева
— Начиналось.
Е. Полещук
— Только создавалось, только приходило в мир. Сейчас, слава Богу, организован фонд «Круг добра». И он появился неслучайно. Тогда, когда мы вели сбор на Андриана, еще много семей вели подобные сборы, именно с этим же диагнозом, для спасения своих детей. И нас услышал президент. И все слезы родителей — я помню, как мамы просто плакали в эфире и говорили: ну помогите спасти моего ребенка, ну есть же препарат! — и все это было неслучайно. Все это услышано, и президент создал фонд «Круг добра». Он не так просто появился, а именно потому что тогда были эти громкие сборы — со всех билбордов, по телевизору, по радио родители просили и молили: спасите! И сейчас детки, которые рождаются с этим диагнозом, можно сказать, спасены. Потому что этот укол теперь дается бесплатно, от государства, фондом «Круг добра», и дети его могут получить сразу, как только они узнают диагноз. Вы представляете, это просто потрясающе. И мы тоже отчасти, вот родители тех лет, очень рады, что мы тогда не зря боролись, не зря выносили свою боль просто людям в массы, хотя очень трудно этим делиться.
К. Лаврентьева
— Очень.
Е. Полещук
— И такой невероятный результат. И, кстати говоря, фонд «Круг добра» помогает не только детям со спинальной мышечной атрофией, а в принципе детям с орфанными заболеваниями, а это очень много других заболеваний. И для нас это тоже очень большое утешение, что будущие детки могут уже не проходить такой сложный путь. Получив этот укол вовремя, ребеночек практически здоровым растет. Ну в принципе, как вот пока об этом идет речь в инструкции к уколу, что если препарат введен до первых признаков болезни (а болезнь у всех в разное время стартует), то ребенок растет абсолютно здоровым ребенком. Это просто потрясающе. Да, полноценный человек. Вы представляете, это не инвалид, а здоровый человек, который принесет, безусловно, большую пользу своей стране.
К. Лаврентьева
— Потрясающе. Екатерина, в чем главное предназначение женщины, на ваш взгляд?
Е. Полещук
— Очень интересный вопрос. Ну, наверное, в разные периоды жизни я бы ответила по-разному.
К. Лаврентьева
— Вот сейчас на ваш взгляд, на сегодняшний день. В чем ваше главное предназначение и чему вы учите свою дочь старшую, которая уже входит в такой возраст, выбора, да, тоже?
Е. Полещук
— Я думаю, наверное, научиться слышать свой голос внутри и найти свой путь. А у каждого он будет свой. Я не могу сказать, что предназначение женщины — это только материнство, либо предназначение женщины — это карьера, финансы, работа, реализация себя. Женщина многогранна, она не может состоять только из чего-то одного. Если мы представим, что женщина — это прекрасный цветок, то каждый лепесток будет — семья, дети, работа. Но для меня самая главная сердцевина — это вера. Вера в Бога — это вот центр, от которого отходят вот эти разные лепесточки. И чтобы женщина была полноценной, чтобы она сама внутренне ощущала себя наполненной, она должна развиваться во всех этих сферах. Если, к примеру, женщина уйдет только в одну сферу, например, в карьеру, она все равно будет чувствовать, что ей не хватает. Ей не хватает, может быть, заботы и внимания мужа, но она не может его к себе подпустить, потому что она сама сильная, волевая и решительная. Ей, скажем, кажется, что мужчины какие-то слабые попадаются все время. С другой стороны, если женщина полностью ушла в семью, в детей, в заботы, она тоже будет чувствовать, что вот здесь, конечно, она старается, но вот ей немножко не хватает реализации, вот ей бы хотелось чем-то заниматься, но вот времени нет. А когда женщина полноценно развивается со всех сторон... Конечно, в разные периоды жизни мы разное количество энергии можем уделить на одну, другую грань. Конечно, если новорожденный ребеночек, то для мамы самое важное напитать его любовью, согреть его, помочь ему возрасти. Но ребеночек подрос — и тут хорошо бы вспомнить, может быть, о каких-то своих увлечениях, интересах и позволить себе тоже (позволить — это главное здесь слово, потому что очень часто женщины не позволяют), позволить себе немножечко заняться чем-то интересным для себя.
К. Лаврентьева
— Выдохнуть.
Е. Полещук
— Ну это не значит, что в ущерб семье и детям, а найти, научиться соблюдать вот этот баланс. Ну и главное, вот просто сердцевина, ядро, я бы сказала, брильянт —это вера, которая должна быть центром. Вот если у женщины центр — это Господь, то дальше все остальное будет потихонечку развиваться и наполняться. Семья — это очень важно, мне кажется, для женщин. И чтобы вот она была счастливая, чтобы семья была не в тягость, и чтобы это не был тяжелый крест для двоих, каждый должен иметь возможность внутренне расти, внутренне наполняться и развиваться. Одно нужно девушке в 20 лет, другое ей нужно в 30, третье нужно в 40, и чтобы она умела расти и чувствовать себя, в какой момент на что, скажем, нужно чуть больше уделить внимания. Это сложно, очень сложный вопрос, и я вот не могу сказать одним словом, получился такой большой ответ. Ну надеюсь, я понятно изложила свою мысль.
К. Лаврентьева
— Замечательные слова для завершения программы. Прекрасное настроение такое создала сегодня Екатерина в студии светлого радио, и я надеюсь, что вы, дорогие друзья, тоже его ощутили. Огромное вам спасибо.
Е. Полещук
— Вам спасибо большое.
К. Лаврентьева
— Огромное спасибо. Дорогие друзья, у нас в гостях была Екатерина Полещук, жена священника, попечитель фонда «Важные люди» и руководитель детского развивающего центра при Спасском храме в Андреевке. Меня зовут Кира Лаврентьева. Мы прощаемся с вами до следующего воскресенья. Огромное спасибо. Всего вам доброго и до свидания.
Е. Полещук
— До свидания.
Все выпуски программы Светлый вечер
Радио ВЕРА из России на Кипре. Ο ραδιοφωνικός σταθμός ΠΙΣΤΗ απο την Ρωσία στην Κύπρο (08.05.2024)
Деяния святых апостолов
Деян., 5 зач., II, 22-36
Комментирует священник Дмитрий Барицкий.
Есть ли в наше время люди, подобные апостолам? Или же это служение — атрибут исключительно древней Церкви? Ответ на этот вопрос содержится в отрывке из 2-й главы книги Деяний святых апостолов, который звучит сегодня за богослужением в православных храмах. Давайте послушаем.
Глава 2.
22 Мужи Израильские! выслушайте слова сии: Иисуса Назорея, Мужа, засвидетельствованного вам от Бога силами и чудесами и знамениями, которые Бог сотворил через Него среди вас, как и сами знаете,
23 Сего, по определенному совету и предведению Божию преданного, вы взяли и, пригвоздив руками беззаконных, убили;
24 но Бог воскресил Его, расторгнув узы смерти, потому что ей невозможно было удержать Его.
25 Ибо Давид говорит о Нем: видел я пред собою Господа всегда, ибо Он одесную меня, дабы я не поколебался.
26 Оттого возрадовалось сердце мое и возвеселился язык мой; даже и плоть моя упокоится в уповании,
27 ибо Ты не оставишь души моей в аде и не дашь святому Твоему увидеть тления.
28 Ты дал мне познать путь жизни, Ты исполнишь меня радостью пред лицем Твоим.
29 Мужи братия! да будет позволено с дерзновением сказать вам о праотце Давиде, что он и умер и погребен, и гроб его у нас до сего дня.
30 Будучи же пророком и зная, что Бог с клятвою обещал ему от плода чресл его воздвигнуть Христа во плоти и посадить на престоле его,
31 Он прежде сказал о воскресении Христа, что не оставлена душа Его в аде, и плоть Его не видела тления.
32 Сего Иисуса Бог воскресил, чему все мы свидетели.
33 Итак Он, быв вознесен десницею Божиею и приняв от Отца обетование Святаго Духа, излил то, что вы ныне видите и слышите.
34 Ибо Давид не восшел на небеса; но сам говорит: сказал Господь Господу моему: седи одесную Меня,
35 доколе положу врагов Твоих в подножие ног Твоих.
36 Итак твердо знай, весь дом Израилев, что Бог соделал Господом и Христом Сего Иисуса, Которого вы распяли.
Книгу Деяний апостольских иногда называют Евангелием воскресения. С такой силой в ней делается акцент на том, что Иисус Христос действительно умер и восстал из мёртвых. Эта мысль выходит на первый план не столько благодаря многочисленным рассуждениям, сколько деяниям апостолов. Другими словами, если бы не было Пасхи Христовой, ученики Спасителя не смогли бы совершить тех дел, о которых говорится в книге. Они не пошли бы проповедовать Евангелие. Скорее всего они просто перестали бы существовать как группа. Разбежались бы. Каждый пошёл бы по жизни своей дорогой.
Вместо этого мы видим небывалый энтузиазм и воодушевление. Не слишком образованные, провинциальные, без всякой финансовой и административной поддержки, вопреки запретам сильных мира сего, не обращая внимание на угрозу потерять свободу, здоровье и саму жизнь, апостолы говорят о Христе. О том, что Он воскрес. Само по себе это действие — яркое свидетельство истины их слов. Это яркое свидетельство того, что их вера живая. Её подпитывает мощный источник. Сердце апостолов будто наполнено огнём, жар от которого чувствуют и они сами, и о окружающие. Это энергия божественной благодати. Она побуждает учеников говорить о Своём Учителе, а людей слушать их и принимать всё сказанное с доверием.
Бог устроил человеческое существо таким образом, что, если Божественная благодать наполняет наше сердце, её невозможно скрыть. Её невозможно спрятать от окружающих и сделать своим личным достоянием. Она жаждет излиться наружу — побуждает нас делиться этой радостью с другими. И этому позыву невозможно противиться. Даже если существует угроза физической расправы или смерти, сила Божия такова, что её невозможно удержать. Древний пророк Иеремия очень красноречиво свидетельствует об этом: «Ты влёк меня, Господи, — и я увлечён; Ты сильнее меня — и превозмог, и я каждый день в посмеянии, всякий издевается надо мною... И подумал я: не буду я напоминать о Нём и не буду более говорить во имя Его; но было в сердце моём, как бы горящий огонь, заключённый в костях моих, и я истомился, удерживая его, и не мог». Не мог пророк не говорить о Боге своим соплеменникам. Несмотря на то, что они смеялись над ним и гнали его. Как говорил Христос в Евангелии, «Никто, зажегши свечу, не ставит её в сокровенном месте, ни под сосудом, но [ставит её] на подсвечнике, чтобы входящие видели свет».
Важный духовный принцип следует из этого. Если мы Божии, если Его благодать живёт в нас, мы не можем не свидетельствовать о Нём. Это не означает, что мы должны с каждым встречным говорить о Боге, доказывая истинность христианства. Внешне наша жизнь может быть волне обычной. Работа, семья, бытовые обязанности. Однако если человек стремится, подобно апостолам, не просто говорить о Евангелии, но исполнять Его, жить им, искать волю Божию и служить своим ближним, даже самые привычные и рутинные дела, которые он совершает, преображаются. Господь наполняет каждую нашу мысль, каждое наше слово и поступок светом Своей благодати. И так делает нас живыми свидетелями и проповедниками Своего Небесного Царства.
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Путь к священству». Иеромонах Давид (Кургузов)
У нас в студии был клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань иеромонах Давид Кургузов.
Наш гость рассказал о своем пути к вере и о том, как после работы программистом и эстрадным режиссером пришел к решению стать монахом и священником.
Ведущие: Константин Мацан, Кира Лаврентьева.
Константин Мацан:
— Христос Воскресе, дорогие друзья! С праздником Святой Пасхи. Это «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. В студии приветствуем вас мы, Кира Лаврентьева.
Кира Лаврентьева:
— Добрый вечер.
Константин Мацан:
— И я Константин Мацан. Добрый вечер. А в гостях у нас сегодня иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. Добрый вечер.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Здравствуйте.
Константин Мацан:
— Я вам, отец Давид, напомню и нашим слушателям, что в этой программе, которую мы по вторникам в восемь вечера с Кирой на волнах Радио ВЕРА ведем, мы говорим со священником о его пути к вере и в вере, о том, какая цепь событий привела к тому, что человек, мужчина, дерзает служить алтарю и видит это своим главным и единственным служением. Это всегда, как нам кажется, путь вопросов, путь поиска, иногда сомнений или преодоления каких-то сомнений. И, наверное, на этом пути есть не только вопросы, но и ответы. Какие размышления, какой опыт о Боге, о жизни, о церкви на этом пути возникал, это очень интересно. И нам представляется, что это может войти в резонанс с теми вопросами о жизни, которые есть у наших слушателей. А они разной степени церковности, кто-то уже ходит в церковь, кто-то, может быть, только присматривается к религиозной традиции со стороны. Вот об этом поговорим. Мы до начала нашей программы с вами начали уже о вашей биографии рассуждать, вы стали рассказывать. Там виражи крутые, достаточно сказать, что по первому образованию вы программист, а по второму — режиссер эстрады, вы закончили ГИТИС эстрадный факультет как режиссер. Если переход из программирования в творчество в принципе не такой уж редкий в нашей жизни, то ваш следующий переход после эстрадного факультета ГИТИСа через какие-то, видимо, этапы к священству и к монашеству — вот это уже вираж. Это уже само по себе интересно. Расскажите, как это получилось, каким путем вы в этом смысле шли, на какие важные, может быть, вехи и этапы этот путь для вас распадается.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наверное, в конце обучения, это был четвертый-пятый курс, всего пять лет всего мы учились...
Константин Мацан:
— В ГИТИСе.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Четыре года актера и пятый год режиссера. И на четвертом курсе как-то так сложилось, что я стал замечать явно, что Бог принимает личное участие в моей жизни. Встречались какие-то люди, появилась одна театральная постановка по христианским мотивам. Мой друг, тоже выпускник этого же факультета, Читрани Николай поставил с нами по книге «Школа для дураков» Саши Соколова спектакль, «Те, кто пришли» мы его назвали. Он длился четыре часа, три отделения, ни разу не уходишь со сцены, такой современный был спектакль. И там было очень много христианских смыслов, там были даже цитаты из апостола Павла. И уже стал, я помню, о чем-то задумываться и стал видеть, как совершенно из ниоткуда в моей жизни появляются люди точно, как мне нужно. Совершенно ясно я понимал, что это невозможно, я не мог бы это сделать сам по какому-то заказу. В очередной раз сел и крепко задумался, что, наверное, я бы хотел с Богом как-то познакомиться.
Константин Мацан:
— А до этого вы никакого отношения к религиозному мировоззрению не имели?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— До 27 лет я абсолютно трезво считал, что все священники это толстые негодяи на больших черных джипах, которые обирают народ, а церковь это какая-то организация по тому, как этот весь отъем денег у населения официально оформить.
Кира Лаврентьева:
— Сейчас многие у радиоприемников стали прислушиваться особенно к дальнейшему ходу нашего разговора.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это была ясная формулировка, это был ни какой-то стереотип. Понятно, что, может быть, из интернета, но тем не менее. Некое воспитание, конечно, большей частью заложила мама. Когда я задумывался, я думал, что что-то, наверное, есть. Были какие-то маленькие попытки всяких практик, думал, читал какие-то книжки, может быть, больше про восточную религиозную традицию. Но когда уже сел и понял, что Бог лично принимает участие в моей жизни, я крепко задумался, и сложилось несколько важных вещей. Первое: мама все детство нас возила по Золотому Кольцу, хочешь — не хочешь два раза в год мы ехали во Владимир, Суздаль, Переславль-Залесский. Очень забавно, как она все время вспоминает: помнишь, когда тебе было два года... Я говорю: мама, это невозможно вспомнить, когда мне было два года. Видимо, это пространство храма, иконы. Мы раз в год обязательно ходили смотреть иконы Рублева в Третьяковскую галерею. Это было обязательно.
Кира Лаврентьева:
— Интересно.
Константин Мацан:
— То есть мама была человеком церковным?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Она воцерковилась позже.
Кира Лаврентьева:
— Она была культурным человеком.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Она все время искала, всю жизнь, и всю жизнь, что она живет в Москве, даже еще в Подмосковье когда жила, она ездила смотреть иконы Рублева. Это у нее была такая тяга, просто она была не оформлена, но этот культурный аспект вообще не был никаким препятствием. Когда я первый раз зашел в храм, чтобы в каком-то смысле молиться Богу, у меня не было какого-то препятствия от обстановки. Немножко стыдно было перекреститься по первой. А иконы, архитектура — совершенно никаких проблем. Потом эти христианские смыслы и спектакли. А потом я понимал, что я крещенный человек, в шесть лет меня крестили в 91-м году. Один из ста я был крещенных.
Константин Мацан:
— У меня та же история в том же году.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Храм Всех святых на Соколе, довольно известный храм, я помню, что мы с братом, ему было одиннадцать, мне шесть, вышли во время крещения, потому что ничего не понимали, идет совершенная не ясная процессия. И когда пришло время окунать в купель, бежали за нами на улицу, чтобы нас забрать. Это сыграло свою роль. И эти встречи. Еще была такая мысль, что Церковь на Руси существует тысячу лет и уже неоднократно ее пытались каким-то образом разрушить, то внешними, то внутренними силами. Я подумал, что, наверное, надо с Церковью познакомиться поближе. И первое, что я сделал, я начал поститься. Проходил Великий пост, и как человек высокоорганизованный, я решил согласно монастырскому календарю пройти этот пост. Открыл его записал, надел крестик, церемониально, заходя в какое-то кафе, спрашивал, есть ли у вас постное меню, пожалуйста. Когда увидел у какого-то моего собеседника крестик на шее, а он ел что-то непостное, я очень акцентировано делал ему замечание. Ужасное фарисейское поведение. Посередине поста даже умудрился попасть первый раз на богослужение, это была литургия Преждеосвященных Даров на Подворье Троице-Сергиевой лавры на Цветном бульваре, шесть часов, ничего не понятно, очень долго. Я то сидел, то стоял, то выходил, то еще что-то, но мне понравилось. Может быть, кстати, я понимал, что происходит что-то мне близкое. Я понимаю, что вообще богослужение в православной церкви выросло в чем-то из каких-то античных мистерий, в том числе. Мне понятна механика, как режиссеру.
Константин Мацан:
— А смотрите, важный момент. Вы так легко сказали, что в какой-то момент события стали легко происходить, все одно к другому как будто подходит, и это дает идею, мысль того, что Бог здесь действует. Но можно же все это и без Бога было бы проинтерпретировать. То есть была, видимо, настроенность сознания на то, чтобы, через идею Бога, через участие Бога это объяснить. Ведь это вовсе не обязательно. Или и в правду что-то заставляло вас подумать, поверить, что именно Бог, Личность здесь действует, что это не стечение обстоятельств? Или это чувствовалось как-то, что возникает кто-то новый в жизни, а не просто стечение событий?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— На тот момент я могу так вспомнить, мне кажется, я стал потихонечку встречаться с отдельными частями Евангельского учения. И их высота показалась мне совершенно невозможной и безличностной. Не может человек подставить другую щеку, исходя из каких-то будущих выгод. Я вот сейчас смирюсь, и вселенная мне пошлет...
Кира Лаврентьева:
— Вселенная.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Она же такая добрая, пошлет что-то, что мне поможет в жизни. То есть эта высота, которую я не встречал нигде и никогда, противоречила всему, что происходит вокруг. Как это вообще возможно? Зачем это делать? И я понимал, что это безличностно невозможно. Это только возможно в каком-то общении человека с Богом. Я тогда никак не мог его называть, даже боялся как-то обратиться. И этот первый пост я не обращался к Богу, вообще никак не молился, ничего не делал, даже не крестился — ничего. Я просто соблюдал определенные правила питания. Наверное, эта мысль была самая главная. Самое главное событие, которое произошло, которое вообще все перевернуло — это была Пасха.
Константин Мацан:
— После того первого поста.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Совершенно верно. Я все время жалею, что много людей приходят к Богу оттого, что у них произошла какая-то трагедия, болезнь, утрата близкого, что-то такое. Наверное, Бог видит мое малодушие и привел меня в церковь через радость. Не было никаких событий. Когда люди узнают, что я монах, священник, особенно раньше, когда я был чуть-чуть моложе, говорят: а что случилось? Все прекрасно. Я пришел на первую Пасху, подумал, что я постился, мне надо как-то завершить этот пост. Как-то. И решил, что надо сходить на ночную службу в храм. Это Благовещенский храм в Петровском парке покойного отца Дмитрия Смирнова. Я первый раз в жизни его тогда увидел. С точки зрения обычного человека это было ужасно, было душно, много людей, ходила какая-то бесноватая между людьми, заглядывала всем в глаза в широкой шляпе с белыми полями. Все плохо.
Кира Лаврентьева:
— Как режиссер вы все это, конечно, тонко заметили?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, конечно, я же смотрю, кто где движется, что делается. Это автоматически происходит, даже сейчас, может, даже к сожалению. Но в конце, даже в середине этого процесса, а во время службы отец Дмитрий вышел и что-то грозно с амвона всем говорил, я, к сожалению, не слышал, далеко очень стоял, но я вдруг понял одну мысль, самую главную, — я дома.
Кира Лаврентьева:
— Потрясающе.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И я даже хотел дерзнуть пойти причаститься Святых Христовых тайн, ничего не понимая, три раза вставал в очередь, складывал ручки на груди, пытался петь тропарь Пасхи, не понимая до конца, что там за слова, и три раза выходил, думая, что-то я не то делаю. И понял, что там истина, там Тот, с Кем я хочу быть, мне надо туда. И дальше этот процесс пошел как по маслу.
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Дорогие друзья, мы еще раз поздравляем вас с праздником Светлого Христова Воскресения. Христос Воскресе! Сегодня у нас в гостях иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. У микрофона Константин Мацан и Кира Лаврентьева. Как символично мы сегодня в нашем разговоре тоже подошли к Пасхе и к входу в лоно святой Церкви отца Давида, и это действительно чудо. Как дальше продолжался ваш путь? К причастию, как я понимаю, вы не подошли?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Нет. Слава Богу, не дерзнул. Причем, там были знакомые мои люди, это было в районе, где я вырос практически. Метро Динамо, а я вырос на метро Аэропорт.
Кира Лаврентьева:
— Это где отец Дмитрий Смирнов покойный как раз был?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно, он самый. Самый ближайший храм это был для меня. Потом у меня встал вопрос, что делать дальше, он встал ребром. Я думал, все я понимаю, что дом здесь, что нам делать? Естественно, пошел разговор о том, как первый раз исповедоваться. Мой друг подсказал, есть такой священник отец Александр Борисов, он на протяжении лета, или может быть не только лета, вечером в пятницу принимает всех желающих, доступный батюшка, кто с вопросом, кто с исповедью. Так как, наверное, не было больше никаких вариантов, я в один из пятничных вечеров, предварительно что-то почитав, написав небольшой списочек, к нему пришел. Он совершенно не пытался никак меня вразумить, просто сказал: вот это надо читать. После этого была первая подготовка ко причастию. Наверное, я не могу сказать, что это было какое-то особое впечатление, потому что Пасха уже была до этого, потом это стало некой нормой. Причащаться я стал практически сразу каждое воскресенье, это стало чем-то совершенно необходимым в жизни. Без этого невозможно было жить.
Кира Лаврентьева:
— Как на все это ваше окружение отреагировало?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Так как человек, который быстро воцерковляется, пытается всех окружающих заставить заняться тем же самым, некоторые мои друзья хотели отвести меня к психиатру либо к какому-то такому специалисту, говоря, что ты в секте, все с тобой понятно, надо тебя лечить. Потому что ты начинаешь всем эту радость пытаться передать и говоришь достаточно резко. Ты же познал истину, надо всем ее донести. В той сфере, в которой я тогда работал, а это организация, режиссура мероприятий частных, больших, разных, это достаточно контрастно выглядело, везде ты начинаешь искать повод заявить что-то из того, что ты узнал.
Константин Мацан:
— Помиссионерствовать.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно. И поэтому первый год прошел с боями. Мама моя, тогда еще не воцерковилась, она не очень приняла то, что происходило. Она через год-два воцерковилась и тогда...
Кира Лаврентьева:
— То есть вслед за вами.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да, но я не повлиял никакими своими словами. Наверное, сам факт повлиял как-то на нее, что это произошло. И, наверное, она из-за этого задумалась, в разговоре это звучит так, по крайней мере. И потом постепенно сами собой стали шаги складываться. Естественно, когда молодой мужчина, тогда мне было 28 лет, встает вопрос о семинарии, наверное, ты сможешь стать священником. Практически все молодые мужчины или ребята, все такого возраста, скажем, старше восемнадцати, и, наверное, до пятидесяти, задают себе вопрос: наверное, ты сможешь стать священником. Потому что священников у нас нехватка в Русской Православной Церкви.
Константин Мацан:
— А этот вопрос для вас изнутри рос, или человек, попадая в окружение, молодой верующий...
Кира Лаврентьева:
— Горящий неофит.
Константин Мацан:
— Да, горящий, почему бы не в семинарию, не в священство. Сразу по умолчанию предполагается, а куда еще, только туда.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это с двух сторон. С одной стороны, об этом говорят, а с другой стороны, появляется некая тяга к богослужению. Я практически сразу в себе это обнаружил, я очень быстро научился читать на церковно-славянском языке. Следующий пост меня потерпели мои, как назвать этих любезных людей — клирошане. Я-то не был, а они были, они давали мне читать псалтирь на Великий пост, но это было ужасно. Но они меня терпели пару недель, потом достаточно быстро стало все получаться. Тяга у меня точно сразу появилась, она до сих пор не остывает, это, наверное, это был один из поводов задуматься о монашестве серьезно. Эта тяга с одной стороны, непосредственно каким-то предметом, потому что хочется быть перед престолом Божиим, какое-то необъяснимое желание, хочется находиться внутри этого пространства, когда оно не наполнено ничем, кроме славословия Бога, молитв покаяния, спокойствием людей, их личной молитвой, соединенной с церковной. Все это, наверное, одно из лучших дел, которые по моей душе. Наверное. И плюс об этом говорят, напоминают тебе все время: ой, наверное, был бы хороший батюшка. И в этом ты находишься все время. Поэтому мысль сама собой появляется.
Кира Лаврентьева:
— Тут отец Давид, какая грань, у вас же очень хорошая профессия была. Вы же уже были состоявшимся человеком, вам не было ни 17, ни 18, вы не думали о выборе жизненного пути.
Константин Мацан:
— Даже не 19.
Кира Лаврентьева:
— Выбор жизненного пути, как некая проблема, вообще не стояла в вашей жизни на тот момент.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Совершенно.
Кира Лаврентьева:
— Поэтому вот тут-то и вся загвоздка, как вы отошли от такой хорошей успешной профессии, в которой вы были не последним человеком, как вы отошли от этого, полностью отказались? И мало того, что вы стали священником, вы же монахом стали — вот гвоздь нашего вопроса, нашей программы сегодняшней?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Кстати, как интересно, когда отказываешься от этой профессии, от жизни в Москве, достаточно сыто живешь, и приходишь в православную церковь, и вдруг твой стереотип, что все священники богатые, толстые негодяи на больших черных джипах...
Кира Лаврентьева:
— Развеивается моментально.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Абсолютно разбивается.
Кира Лаврентьева:
— Особенно, если по России поездить, посмотреть, как живут священники, с поминального стола питаясь, и собирая по копейке на ремонт храма.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Наверное, внутри работы произошел такой перелом. Так как режиссер эстрады и вся эта профессия подразумевает большое количество неоправданного праздненства, это постепенно стало так неинтересно. Я все время в этом что-то искал, я помню, что пытался наполнить смыслом какие-то эстрадные постановки, праздники. Но когда ты с начала октября по конец февраля какого-то года каждую неделю говоришь: с Новым 2013 годом! Или что-нибудь такое. А потом ты приходишь на литургию или открываешь Евангелие или молитвослов, и там какой-то смысл, а здесь он не очень находится. Наверное, это постепенно стало вытеснять, и я просто перестал понимать, что я делаю и зачем, и деньги перестали играть какую-то роль. Был какой-то страх, как же я откажусь от работы. Именно поэтому так получилось, что я оказался в Сызрани, потому что я не мог отказаться от работы. Московские духовные школы на заочное брали только либо уже священников, либо монашествующих. А я вроде и молодой, мог бы поучиться на очном, но я не стал, поэтому поехал учиться в Самару по знакомству. Наверное, нет такого красивого момента, что я отказался от всего. Просто мир стал терять свой смысл: а зачем? Зачем слушать вот эту музыку. Мне иногда попадается, что я слушал в студенчестве, думаю: зачем я вообще этим занимался? Все так неинтересно. На страницах Евангелия, внутри богослужебных текстов, в участии в социальных делах, в участии в каком-то чужом горе столько насыщенности, столько наполненности. Например, люди спросят: смотрите вы какой-нибудь сериал? У нас монастырь в городе, каждый Божий день к нам приходит какой-то человек с совершенно тупиковой ситуацией, полностью. Зачем мне какие-то выдуманные истории, если я постоянно нахожусь в том, что у людей такие проблемы.
Константин Мацан:
— Это как-то, по-моему, одного митрополита пригласили посмотреть филь Николая Досталя «Монах и бес» про жизнь монаха в монастыре, и митрополит ответил: да нет, я смотреть не пойду, я этот фильм и так каждый день смотрю у себя в монастыре просто по жизни — монах и бес.
Кира Лаврентьева:
— Так и есть. Мы, конечно, не будем спрашивать о тайнах внутреннего выбора, Промысла Божия.
Константин Мацан:
— Ну, а все-таки спросим.
Кира Лаврентьева:
— Прикровенная история. В нашей программе крайне сложно иногда эту черту соблюсти, не переборщить с вопросами. Отец Давид, этот выбор радикальный действительно осуществился потому, что кроме Христа и церкви вам перестало быть что-то интересным. Правильно я понимаю наш разговор?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это было бы смело так говорить.
Кира Лаврентьева:
— Зато это правда.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Что насколько святоотеческим был выбор. Наверное, толчком был следующий эпизод. Почти когда мне исполнилось 30 лет, на тот момент я уже уехал из Москвы к другу священнику в Подмосковье, чтобы помогать ему восстанавливать приход, был там три года. Я уже учился в Самарской семинарии на заочном, ездил на учебу и все время задавал себе вопрос, надо как-то определиться, либо жениться, либо монашеский путь. Достаточно утомительно, появляется на приходе какая-нибудь молодая барышня в длинной юбке, глазки в пол, такая кроткая. Тогда я еще не знал, что, по святителю Василию Великому, миловидность обманчива, а красота суетна — эту истину надо юношам вешать над выходом из дома или из своей комнаты обязательно. Ты все время, раз в несколько месяцев ты влюбляешься или какие-то переживания романтические испытываешь. Мне это очень надоело, и я сказал: давайте этот вопрос как-то решать, надо понять, либо жениться, либо все-таки монашество.
Константин Мацан:
— Вы сказали это кому?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Священнику, у которого я был, который мне помог в Самарской семинарии, меня туда наставил, что мне надо туда. Он помог, сказал: хорошо, давайте решим тогда, что надо попробовать монашескую жизнь. Я же не был до этого ни разу в монастыре, не жил, не послушался. И меня отправили в Сызранский монастырь, месяц побыть, посмотреть, что как. И оказалось, что это опять что-то родное и опять же дома, и все замечательно. Не в смысле, что какой-то курорт. Ты самый последний человек, тебе надо со всем смиряться, вроде как ты образованный из Москвы, такой весь умный. Сызрань. А это дом. И это очень повлияло на выбор.
Константин Мацан:
— Мы вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами в программе «Светлый вечер» иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в Сызрани. У микрофона Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Не переключайтесь.
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается. Дорогие друзья, Христос Воскресе!
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Воистину Воскресе!
Кира Лаврентьева:
— У нас в гостях иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. У микрофона Константин Мацан и Кира Лаврентьева. Мы сегодня говорим о пути к священству и к монашеству отца Давида, и разговор этот необычайно интересен, как нам кажется.
Константин Мацан:
— Как мама среагировала на такое увлечение монашеством?
Кира Лаврентьева:
— Радикальное увлечение.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Я не ставил ее в известность, если честно.
Константин Мацан:
— Серьезно?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Принимая иноческий постриг, я ее не предупредил. Я знал, что я не готов к этому разговору. На тот момент она уже была воцерковленным человеком, она вообще стала очень верующим человеком. Но я понимал, что для нее это очень тяжелое решение. Тем более представлял себе картину, что все, мы расстаемся навсегда. Сейчас я стараюсь ее достаточно часто навещать по разным поводам, то Рождественские чтения, то еще что-то. Поэтому она говорит потом, что я чувствовала, что что-то происходит, но разговор состоялся после. И это какая-то радость сквозь слезы, катарсис, выражаясь театральным языком. То есть она это полностью приняла сейчас, естественно, немножечко хвалится этим в среде своих друзей церковных, что вот у нее сын священник, монах. Но это был процесс. Когда был переход, она восприняла это с трудом, но с радостью.
Константин Мацан:
— А был момент, когда первые неофитские розовые очки спали и начались?.. Как сказал один мой знакомый священник про другого молодого на тот момент, только-только рукоположившегося священника, который по сорок минут исповедовал каждого к нему пришедшего. И опытный священник на это сказал: это пройдет, у него еще просто поповские будни не начались.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Я не помню этого момента. Я сейчас сравниваю с тем, что ты испытываешь в начале священства. Есть разные воззрения на то, что Бог дает какую-то излишнюю благодать, чтобы ты мог нестись, летать и все делать. Я думаю, что Господь очень доходчиво мне объяснил, что надо немножечко сбавить болезнь спины и поэтому нет никакой возможности исповедовать людей целыми сутками, надо себя немножко беречь, потому что можно потом и не встать. Я думаю, это такой технический у нас с Ним был разговор, Он знает, что я человек конкретный и мне надо конкретно объяснять: это делай, это не делай. И Он меня так вразумил, это, может быть, не духовный момент был, но, мне кажется, очень доходчиво.
Кира Лаврентьева:
— Кстати, отец Давид, в этом смысле сразу у меня вопрос возник один. Вы сказали, что вы вообще принимали решение о монашестве, я так понимаю, что это был ваш духовник, с человеком, который помогал вам устраиваться в Самарскую семинарию. Мы знаем, что есть несколько разных видов окормления, есть Лаврская традиция отца Кирилла Павлова, есть еще разные традиции, есть строгие, есть нестрогие. Вы так упомянули, что вы человек конкретный. Получается, что вам ближе конкретные благословения, конкретные указания? Или нет? Или вам скажут, делай, как делал отец Кирилл Павлов. Его спрашивают: батюшка, как мне поступить? А он говорит: а ты как хочешь поступить? Вашей душе, как ближе и как ближе вашей пастве, которая ходит к вам на исповедь? Какая традиция ближе вам в исповеди других людей? Что логично?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Думаю, что и мне и людям, которые считают, что я могу что-то посоветовать, все-таки надо давать свободу. Наверное, в этой конкретике, скорее, это мои личные отношения с Богом, не в смысле, что я требую от Него что-то конкретное.
Кира Лаврентьева:
— Я понимаю, о чем вы говорите.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Но этот разговор наш с Ним происходит через конкретные события. В течение жизни, когда я сейчас вспоминаю, что происходило, я понимаю, что все событийно.
Кира Лаврентьева:
— Все очень четко.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Режиссер, что поделать, профессиональная деформация. Но в разговоре с человеком нужно давать свободу. Когда я думал, что я хочу в монастырь, отец Иоанн Депутатов из Шатуры не говорил, что я выбираю тебе, благословляю, такого не было. Мы думали, даже был какой-то жребий, думали, в какой монастырь. Но как-то так случилось... Я помню, он меня сам спросил, вы мне доверяете, если я вам скажу, куда ехать? И мой был выбор, доверять, не доверять. Я мог сказать, что нет, я хочу в Оптину, там такие старцы, меня всему научат. Он меня спросил, я помню этот разговор: вы доверитесь моему выбору. Я сказал, что да, я доверюсь. И доверился. У нас почему-то такая есть школа, что должна быть какая-то инструкция, что священник это человек, который тебе дает пророчество, что не священник это человек, который эти пророчества должен воспринимать и выполнять. Это очень часто происходит.
Кира Лаврентьева:
— Знаете, отец Давид, все-таки тут традиция исихии, которая церкви нашей не чужда, стала основополагающей.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— В монашестве.
Кира Лаврентьева:
— Вспомним отца Иосифа Исихаста, у него настолько было все строго. Читаешь «Моя жизнь со старцем Иосифом» архимандрита Ефрема Катунакского, у тебя просто волосы встают дыбом. Но на самом деле ты видишь в этом тоже благодать, «дай кровь, прими дух», это тоже некоторая соль земли горстка его послушников. В итоге они разошлись по миру и основали множество монастырей, принесли огромный, сторичный плод за свое окормление строжайшее. То есть все-таки кому-то, возможно, это нужно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно. Абсолютно. Но у каждого креста свой размер, нельзя взваливать на человека крест. Кому-то, например, нужно читать Иосифа Исихаста, а кому-то, например... Мы с друзьями-священниками сделали в телеграмме канал «Соборяне», и мы просто делимся кружочками, обсуждаем какие-то нас волнующие тему. Многие люди пишут, что мы слушаем ваших соборян и сами начинаем о чем-то думать. То есть человек должен думать, смысл пути исихаста не в том, что это обязательная дорожка, которая тебя гарантированно приведет.
Кира Лаврентьева:
— Приведет к спасению.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— А в том, что ты будешь смиряться. Ведь смирение не в том, что человек должен себя в рубище одеть. Самый простой путь смирения это семья, в этом послушании. В монастыре та же самая семья. Когда я приехал в монастырь, у меня был такой искус, наверное, редкий из опытов исихии, когда садишься в электричку Самара-Сызрань после сессии в семинарии и уезжаешь в Сызрань, как бы навсегда, вроде бы. Я садился в эту электричку, и мне внутренний голос, понятно, от кого, говорит: какая Сызрань, ты москвич, у тебя два высших образования, ты зарабатывал такие деньги, Сызрань. Я вцепился руками в сумки, просто вцепился, сел в эту электричку, и как только двери захлопнулись, все пропало. Всё, я спокойно поехал. Такой опыт тоже нужен. Но ты приезжаешь, ты с образованиями, а там монастырь провинциальный, и ты там последний человек, смиряйся, иначе ты просто без Бога ходишь там, нос подняв, что эти все ничего не знают, по-славянски толком не читают, что они там знают. Нет, будь добр смиряйся, если ты хочешь любить, смиряйся.
Кира Лаврентьева:
— Получается, что истинное смирение для монаха понятно, в монастыре, а для семейного человека, в семье. Вопрос усмирения собственной самости, о том, чтобы отойти от ветхого человека в общении с каким-то строгим или нестрогим духовником, для семейного человека не стоит. Правильно? При правильном подходе человек и сам от собственной самости освободится, если он будет служить ближнему своему. Так ли это?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Не сам. Бог точно определяет человека.
Кира Лаврентьева:
— Конечно, все это с помощью Божией, естественно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— У нас в монастыре сейчас четыре священника монаха, игумен и трое иеромонаха. Мы очень разные, один строгий, серьезный такой; один мягкий; один просто ничего не говорит на исповеди никому; один пытается добиться результата психологически. Мы очень разные.
Константин Мацан:
— А вы какой? Кто вы из этих трех?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Не буду рассказывать. Мы меняемся периодически.
Константин Мацан:
— Ротация происходит.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И получается, что когда Великий пост или какой-то промежуток, человек решил, что ему надо попасть на исповедь, я вижу, как человек двигается, куда ему нужно, как Бог его двигает, я видел это много раз. Человек пришел... Мне сами говорили люди, что они пришли, знают, что вот этот строгий и не хотели к нему попадать, хотели к мягонькому, чтобы он по головке погладил и все простил. А так выходит, что к нему надо, как-то и не стояли туда, но что-то кто-то ушел, кто-то застрял, и надо к нему идти, и они идут и потом счастливы, говорят: это то, что мне было нужно. Это и было для меня самое главное открытие, что Бог не набор правил, не книга, Он Личность, Он с нами общается, Он с нами взаимодействует, ты только руку протяни. Я помню, как я сидел под Сикстинской капеллой в Риме и смотрел на эти нестыкующиеся пальцы Адама и Бога полчаса, потом только понял, что это и есть то место, когда человек выбирает Бога или грех. И это самая важная иллюстрация. Мой выбор, я выбираю, моя свобода, но я могу не выбрать. Если эту свободу отнять, то не имеет вообще ничего смысла. А приобретение этих качеств — путь, вы сказали все правильно, и в семье можно и на работе, и в армии, и где угодно, куда Бог тебя поставит. Если ты сам пришел, напросился на крест... Как детям, хороший фильм «Мой крест», напросил себе крест, ну, извини, пожалуйста, попробовал, лучше свой, какой у тебя есть. Самый желанный и любимый крест тот, который на тебе.
Константин Мацан:
— А то, что вы рассказали про искушение, когда какой-то голос, понятно, что не чувственный, не физический голос вы в себе слышали, а мысль приходит, куда я еду, у меня два высших образования, я состоявшийся человек — и Сызрань. Даже слово в этом контексте не привлекательное, какое-то провинциальное. Так можно почувствовать, понятно, что замечательный город и тут нет никаких иных коннотаций. А как определить, что этот голос не сверху, а снизу? Кто-то скажет, что это же здравый смысл?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— У меня такой критерий выработался. Я не могу быть на первом месте. Как только мой внутренний голос или мои собственные мысли или то, что я делаю, является тем, где я на первом месте, это точно не от Бога. Потому что я не может быть первым, это невозможно.. Мы может быть вместе с Богом, а я невозможно. И Сызрань действительно замечательный город, прекрасные люди там.
Константин Мацан:
— Здесь никаких сомнений.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Особенный юмор, я убеждаюсь, что юмор это что-то Божественное. Полюности я шутил над тем, что Сызрань это в глубине глубинки.
Константин Мацан:
— Серьезно?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно.
Кира Лаврентьева:
— Сейчас жители Сызрани не поняли, конечно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— С жителями Сызрани мы с большинством знакомы, у нас небольшой город, всего сто пятьдесят тысяч.
Константин Мацан:
— Есть города, у которых в самом названии есть что-то ироничное.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, да, да. Если вы помните, какое-то количество лет была Караганда из анекдота, потом еще что-то, а потом в начале, в середине нулевых по телевизору в КВН, если хотели про глубинку сказать, стали говорить Сызрань. Мы это подхватили. И о чудо, именно Сызрань стала тем городом, где я подвизаюсь. Это Божественно, это почти как жираф или гиппопотам, настолько же здорово и Божественно.
Константин Мацан:
— Иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Помню, была на позднем советском телевидении программа «Веселые ребята», которую делал Андрей Кнышев. В тот момент везде гремела песня «Комарово», и авторы этой программы, как бы пародируя жанр соцопроса на улицах, подходили к какому-то человеку на улице, который, само собой разумеется, был актером, это не скрывалось, это была игра. И человек говорил: что из каждого утюга Комарово, Комарово, Комарово, что, нет других городов, я вот, например, из Сызрани. Я помню, что это название города меня тогда вдохновило, я тогда впервые его услышал и запомнил. Какие в этом смысле особенные искушения преодолевает священник и монах? Вы рассказали о первом искушении, ехать — не ехать, и мы заговорили о розовых очках, которые спадают. В чем вы сегодня не равны себе десять лет назад, как священник и христианин.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наверное, одно из самых тяжелых искушений для священника и монаха это не вдаваться сильно в какие-то утешения.
Константин Мацан:
— Это как?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, например, я знаю, что я очень сластолюбив. У меня даже есть такая маленькая болезнь, если я открываю шоколадку и начинаю ее есть, следующее, что я помню, как я доедаю последний кусочек.
Кира Лаврентьева:
— О, точно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И поэтому надо не открывать шоколадку. Это для священника и монаха довольно тяжело, потому что народ у нас очень добрый. Сызрань — город, наполненный верующими людьми, которые хотят подбодрить и сладкое приносят, каноны у нас наполнены сладостями, и сладкое в доступе. Если его даже чуть-чуть каждый день есть — это катастрофа, это достаточно тяжело. Хочется как-то утешиться, ты наслушался за день чужих проблем, включился в какие-то всем сердцем, в какие-то не всем сердцем. Потом...
Константин Мацан:
— Эндорфины нужны.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Нужны не эндорфины, а дофамин, который лучше, да?
Кира Лаврентьева:
— Там целая система.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наоборот дофамин это легкий, который шоколадки, а эндорфин это занятия спортом, еще что-то, которые лучше.
Кира Лаврентьева:
— Они вырабатывают серотонин, гормон счастья.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И поэтому надо себя понуждать каждый день не скатываться в это простое утешение. Оно может быть и разным для церковных людей и это легко: побольше поспать, с кем-то побольше поговорить, поболтать. Постоянно ты с этим сталкиваешься, потому что хочется облегчить вроде, а на самом деле это иллюзии. Каждодневный труд, сизифов труд, наверное, одно из самых сложных искушений. Как отец Дмитрий Смирнов, мой очень горячо любимый человек, мы с ним немножко были знакомы, говорил, что из ста людей тебя услышат двое, ты увидишь это собственными глазами. Почему многие священник перестают так активно проповедовать, проводить длинные беседы? Потому что действительно из ста человек тебя услышат только двое. За пять лет огласительных бесед, последний год я не так интенсивно их веду, а четыре года я вел в монастыре огласительные беседы. Монастырь у нас один в городе, крестим мы треть людей в городе. Соответственно, я посчитал, за четыре года я побеседовал на огласительных беседах где-то с тремя с половиной — четырьмя тысячами людей. Как вы думаете, сколько из них я еще видел в храме?
Кира Лаврентьева:
— Ну да.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— По пальцам рук, ног, чуть больше, то есть меньше одного процента. Руки могут опуститься, и все время приходится себе напоминать, что ты делаешь это не для того, чтобы у тебя показатели росли, а потому что Бог тебе сказал это делать. Он сказал: делай, ты можешь говорить, говори, можешь молиться, молись, делай. Не важно, что будет дальше. Это для священника, наверное, самое сложное испытание.
Константин Мацан:
— Мне кажется это вообще универсальный рецепт для любой деятельности по жизни. Делай дело Божие, а Бог сделает твое дело. Кто-то об этом тоже часто говорит, что надо прилагать усилие, делать свое дело, а результаты, количество просмотров и прослушиваний оставить Богу.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да, если ты на себя трезво взглянешь... Я знаю, что я человек тщеславный, потому что в ГИТИСе это все разрослось, это профессиональная болезнь актерствующих и творческих людей.
Константин Мацан:
— И режиссерствующих.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И режиссерствующих и поющих.
Кира Лаврентьева:
— И говорящих.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И я через день на неделе слышу: а, отец Давид, какой у вас голос замечательный. Могу на службе что-то такое спеть из Византийского, мы перешли как раз. Если ты понимаешь, что ты тщеславный, то ты понимаешь, что Бог, любя тебя, не пошлет смотреть на твой результат, потому что ты его примешь на свой счет: я провожу огласительные беседы, храм наполнился, я молодец. Зачем это? Поэтому, видя свои недостатки, ты понимаешь, как Бог действует. Вроде как простые слова, звучит слишком просто, но это очень помогает, каждый раз взбадриваться, что Бог работает, и ты работай.
Кира Лаврентьева:
— Это очень интересно. Правда. Отец Давид, а есть ли такой момент, когда люди приходят в монастырь и хотят поговорить с вами, не как со священником, которому нужно приносить по сути свои грехи, может быть, спрашивать каких-то духовных советов, а на часы пытаются развести с вами психологическую беседу, по сути дела, бесплотную совершенно, как мне кажется. И что вы советуете в таких случаях другим священникам, может быть? И что бы вы посоветовали молодым священникам, семинаристам? Тут же тоже две крайности. Одна это младостарчество, когда нам кажется, что мы вообще все знаем, синдром молодого специалиста, как говорит Костя, исповедь на сорок минут. Ты с любовью ко всем, тебе кажется, что именно ты сейчас послан этим людям, чтобы наставить их на путь истинный. Это потрясающее, наверное, тоже состояние. А другая крайность, когда кажется, я вообще ничего хорошего тут сказать не могу, я буду молчать, прости, благослови, иди, больше не греши. Где здесь грань преломления? Знаю еще, что некоторые духовники и священники на исповеди, когда совсем не знают, что нужно человеку, что ему посоветовать, что сказать, просто стоят и за него молятся. И как показывает их практика, это самое эффективное средство коммуникации с человеком, между духовником и человеком на исповеди.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Доброе слово серебро, а молчание золото однозначно. Святой человек сказал. Промолчать всегда хорошо, лучше даже промолчать. Я поначалу, когда был молодым священником, ой, стыдно даже как, пытался все всем объяснить, второй неофитский был период. А потом я понял такую вещь, что человек из разговора с тобой вынесет, скорее всего, одну мысль. Да, не факт, что тебе нужно ее только сказать и больше ничего не говорить, так только такие подвижники духа, как в будущем, скорее всего, канонизированный Иоанн (Крестьянкин) тоже так делал, как его называли «скорый поезд со всеми остановками». Он всем говорил одну вещь и всё. Сравнивать нельзя и поэтому больше приходится что-то говорить. Очень важно, мне кажется, любому священнику понимать, что Бог через него действует. У меня был такой случай. Когда я вспоминаю его, убеждаюсь, что мои слова Бог в ушах другого человека исправит на нужные, если я не буду при этом пытаться повлиять на мир. У меня знакомая, я из общения с ней знаю, что она очень чувствительна на запахи, очень сильно. В каком-то разговоре несколько лет назад она мне стала жаловаться, что вот, я никак не могу выйти замуж, в этом то не так, в этом сё не так. Я тогда, еще будучи обычным мирянином, сказал ей: если тебе Бог пошлет такого жениха, в котором все будет как надо, как ты мечтала, но у него будут ужасно пахнуть ноги, пойдешь ты за него замуж или нет? И она задумалась. Проходит три года, и она мне пишет, тогда я уже стал священником: отец Давид, я так тебе благодарна, помнишь, мы с тобой говорили, что если мне Бог пошлет жениха, а у него все будет прекрасно, только у него будут кривые зубы, смогу ли я выйти за него замуж? Так вот я решилась, и он за месяц до свадьбы пошел и все зубы переделал, спасибо тебе. Я точно помню, что я говорил про один недостаток, она точно помнит, что я говорил про другой. Вот так. Смысловых слов в нашем мире два: Христос Воскресе. Все остальное это комментарии. В этих комментариях, мне кажется, Господь способен нас немножечко подправить.
Константин Мацан:
— Как-то была на Радио ВЕРА и не раз в программе замечательная психолог, заслуженная, очень опытная учитель и педагог Татьяна Воробьева. Всегда с потрясающими советами. Из последнего общения с ней я запомнил, она подсказывала родителям, как общаться с детьми, и мне кажется, это универсальный совет вообще для общения с людьми. Она говорит: не говорите долго, мысль свою выскажите кратко, дети долго не слушают, не воспринимают и не запомнят. Сказал два слова, повторил и забыл. Не повторяй еще раз, не разжевывай, не комментируй, без подробностей. Это может остаться где-то в сердце, в памяти, в душе. Это первое. А второе, что все обязательно с любовью. Начинать любой разговор с ребенком, как я ее услышал: слушай, что я тебе сейчас скажу, потому что я тебя люблю и я хочу, чтобы тебе было лучше, удобнее, благо. Эту мысль можно выразить разными словами, но главное, чтобы посыл был, а дальше коротко свою мысль. И всё, отстаньте от ребенка. Мне показалось, что это универсальный совет для общения со всеми людьми.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И детей точно приобнять надо при этом, сто процентов. В воскресной школе, у меня миссия такая, я ее руководитель, но я понимаю, что я прихожу туда для того, чтобы их обнять и послушать, это самое главное. Остальное само собой получается, разговоры и какие-то важные истины. Но это самое главное.
Константин Мацан:
— Последний вопрос, время наше подходит к концу, но очень интересно спросить. Вы как режиссер какое-то особое измерение богослужения видите? Потому что складывается ощущение, что человек, который ставил на сцене спектакли, потом и Богослужение созерцает как действие, но священнодействие, и видит, грубо говоря, в том некий архетип для любого театра вообще, но все-таки священный архетип.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Поначалу, когда воцерковлялся, я немножко все делил, само таинство меня очень сильно вдохновляло. Евхаристия стала важнейшим элементом жизни, но при этом все было немножко отдельно. Я расстраивался из-за того, когда священник ошибался в богослужении, делал даже замечания, такой был ретивый. А потом со временем это стало единым целым. Безусловно, есть вечернее богослужение, есть литургия, есть великопостное богослужение, но это стало каким-то единым и неделимым. Вроде можно выделить отдельно, есть иконы, есть текст, есть пение, есть возглас, есть ответ народа, лик, который сейчас заменяет хор. Но оно стало совершенно неделимым, единым целым. Мы же с вами знаем, что богослужение на земле совершается непрерывно, целый день. А спектакль, постановка, фильм имеет начало и конец, драматургия, развитие, потом схождение. В богослужении, если его понимать, если в нем немножко разбираться, если это твоя форма общения с Богом в том числе, она тебе близка, то нет начала и конец. Оно прерывается на время для того, чтобы мы могли не сойти с ума, и чтобы ноги наши выжили, мы могли на них стоять. Всё. А остальное всё непрерывно, единое целое.
Константин Мацан:
— Спасибо огромное за нашу сегодняшнюю беседу. Иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в замечательном городе Сызрани был сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». В студии у микрофона была Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Христос Воскресе!
Кира Лаврентьева и Иеромонах Давид (Кургузов):
— Воистину Воскресе!
Константин Мацан:
— До новых встреч на волнах Радио ВЕРА.
Все выпуски программы Светлый вечер